Итак, отец Николай, продолжая отправлять обязанности священника русской консульской церкви, тем временем обратил внимание на странное поведение самурая, который давал уроки фехтования пасынку консула Гошкевича, Владимиру. Не раз, сталкиваясь в приемной консульства с этим японцем – учителем, отец Николай ловил на себе его быстрый ненавидящий взгляд, острый, как лезвие самурайского меча. Только позднее отец Николай узнал, что самурай Савабэ, который так скромно, низко кланяясь, проскальзывает через приемную в фехтовальный зал, человек сложной биографии и нелегкой жизненной судьбы.

Он происходил из знатного, но обедневшего рода Кувазу с острова Сикоку. Как и всех мальчиков в самурайских семьях, его с детства учили хорошо владеть луком и копьем, мечом и боевыми искусствами. В сущности, долгое время благородный юноша был ронином – самураем без места службы – и зарабатывал на жизнь уроками фехтования, кочуя по разным городам и селениям Японии. Именно так, в странствиях, а не за книгами, он узнавал свою страну и свой народ.

Наконец судьба занесла его на самую северную окраину Японии, в Хакодате. Здесь приглянулась ему дочь жреца древней синтоистской кумирни Савабэ. Он женился, принял фамилию тестя, а после его смерти – жреческий сан, наследуемый в этой семье, и место служения.

Сам святитель Николай так рассказывал впоследствии о своем первом будущем прихожанине-японце: «Мирно и безмятежно жил Савабэ в язычестве. Будучи жрецом древнейшей в городе кумирни, он пользовался уважением народа, получая значительные доходы и зная только довольство и счастье. В семействе у него была прекрасная молодая жена, маленький сын и мать жены. Горд он был своим отечеством, верой своих предков, а потому презирал иностранцев, ненавидел их веру, о которой имел самые неосновательные понятия».

Эта ненависть и светилась в глазах Савабэ при встрече со священником.

Отец Николай первым прервал молчаливый обмен взглядами:

– За что ты меня ненавидишь? – прямо спросил он однажды. И получил не менее прямой ответ:

– За твою веру. Вы пришли сюда, чтобы погубить нашу страну.

Отец Николай укоризненно покачал головой:

– Да знаешь ли ты христианское учение?

– Не знаю.

– Так справедливо ли осуждать то, чего ты не знаешь? Позволь мне рассказать тебе о нашей вере.

Савабэ был справедливым и честным человеком, но он был уверен, что никто не может поколебать его в вере предков, и потому неохотно согласился:

– Ну, говори…

По воспоминаниям отца Николая, жрец сразу «вынул бумагу и кисть и стал записывать, что было говорено». Не один день продолжались эти нелегкие беседы миссионера со жрецом. «Речь на каждом слове прерывалась возражениями и объяснениями, но со дня на день возражений становилось меньше, и он тем усерднее продолжал ловить на бумагу каждую мысль и имя».

В это время отец Николай пишет митрополиту Петербургскому и Новгородскому Исидору: «Ходит ко мне один жрец древней религии изучать нашу веру. Если он не охладеет или не погибнет от смертной казни (за принятие христианства), то от него можно ждать многого».

Савабэ спорил и рассуждал, а в душе его между тем совершался невидимый поворот, и однажды он признался отцу Николаю, что проник под видом учителя фехтования в дом консула с тем, чтобы убить священника.

Отец Николай пишет директору Азиатского департамента Министерства иностранных дел Стремоухову: «Самурай Савабэ пришел меня убить. Только помощь Божия спасла меня от неминуемой смерти тем, что в душе Савабэ произошел неожиданный переворот».

Митрополиту Исидору отец Николай сообщает об этом так: «Какова была моя радость, когда я стал замечать, что слушатель с напряженным вниманием стал прислушиваться к изложению нового, неведомого ему учения и его дотоле горделивая мысль стала смиренно склоняться перед поражающей истиной. Видимо, сам Бог направил его мысли на истинный путь… Перед моими глазами совершился процесс рождения нового человека к новой жизни благодатию Божиею… Жрец с нетерпением ждет от меня крещения. Он хорошо образован, умен, красноречив и всей душой предан христианству. Единственная цель его жизни теперь – послужить отечеству в распространении христианства, и мне приходится постоянно останавливать его пробы из опасения, чтобы он не потерял голову прежде, чем успеет сделать что-либо для этой цели».

Окрестив наконец Савабэ, отец Николай дал ему христианское имя Павел – в честь святого апостола Павла, который до своего обращения в истинную веру также был ярым врагом христианства.

Первенец Японской православной церкви и впрямь горел желанием поведать и другим людям об открывшейся ему Святой Истине. Савабэ привлек к христианству своего друга – врача Сакаи Ацунори, получившего в крещении имя Иоанн. Это было непросто – новообращенному христианину еще недоставало доводов, чтобы убедить своего сильного в диалектике собеседника. Тогда он стал приглашать друга к отцу Николаю, и они вдвоем убедили Сакаи прислушаться к голосу истинной веры. Третьим христианином стал тоже врач – Урано, получивший христианское имя Иаков. И вскоре уже около двадцати жителей Хакодате, принявших святое крещение, стали посещать службы в консульской церкви.

До крещения Савабэ продолжал исполнять свои обязанности в кумирне, но теперь во время службы он клал на жертвенник Евангелие и читал его вместо языческих молитв, хотя в полагающиеся по обряду моменты по-прежнему бил в барабан.

Но после крещения он не стал скрывать своего обращения и отказался от жреческой должности. К нему отнеслись так, как во все времена относились к отступникам: его бывшие прихожане плевали ему вслед, вдогонку неслись оскорбления.

Не поняли его и в собственной семье: жена помешалась от горя и ужаса пред поступком мужа. В припадке безумия она подожгла свой дом, и легкая хижина из рисовой бумаги и соломы в одно мгновение стала горсткой пепла.

Пришли в действие и неумолимые тогдашние антихристианские законы: местные власти арестовали Павла Савабэ. Его бросили в подземную темницу. Савабэ мужественно терпел все страдания, ожидая смертной казни. Его духовному отцу оставалось только пламенно молить Господа о чуде.

Чудом стала отмена древнего декрета Тостики Хидеси новой правящей династией Мэйдзи. Савабэ освободили, но из тюрьмы он вышел отверженным нищим и полностью посвятил себя странничеству и проповеди христианства.

Жрецом в старой кумирне по наследственному праву семьи Савабэ стал восьмилетний сын Павла, который кормил этим себя и больную мать.

Первые христиане Японии шли к истинной вере через страдания, это было их борение – с древними традициями, с испытаниями и искушениями, с соблазнами, ради чистого света Истины Христовой.

Росло число новообращенных христиан, и отец Николай понял, что частных усилий и частной проповеди здесь уже недостаточно. В 1868 году он просит отпуск на родину, для ходатайства перед Святейшим Синодом об открытии Японской православной миссии и средствах на ее содержание, а также о присылке ему в помощь русских миссионеров.

Неспокойно было в оставляемой им Японии, и остров Хоккайдо, где находилось русское консульство, был, что называется, в центре событий: здесь базировался мятежный военно-морской флот, который оказывал вооруженное сопротивление правительству Мэйдзи. Шла междоусобная борьба среди княжеств северо-востока.

Но несмотря на внутреннюю смуту, консулы западных стран в Нагасаки и консул России в Хакодате заявили новому правительству протест против репрессий в отношении верующих христиан и потребовали свободы вероисповедания и проповеди для христианских миссионеров в Японии.

Снова предстоял иеромонаху Николаю уже знакомый, но оттого не более легкий и близкий путь через Сибирь в Петербург. Но это ехал уже другой человек. Неуемное молодое любопытство сменилось тихим умилением узнавания: вот она снова, до боли близкая сердцу Родина, Россия.

Золотая ранняя осень Сибири, ее могучие реки и древние выветренные отроги Урала. Конец жатвы в средней полосе – скирды и суслоны на колючей стерне. И снова Волга – матерь русских рек, красавица и труженица.

Благовест гордых белокаменных соборов и маленьких сельских церквушек на утренней заре. И люди – российские православные люди, призывающие помощь и благословение Божье всякому делу и помыслу, труду и хлебу, всем дням своим.

Каждая затерянная в лесах деревушка, заметная с тракта только шпилем своей колокольни, напоминала о родных смоленских местах. Он побывал там перед отъездом из России, чтобы повидаться со стариком-отцом, о котором непрестанно заботился, живя в Японии.

Чиновный Петербург, как и ожидалось, принял его чопорно и, хотя одобрил все начинания, но раскошелился не сразу. Вроде бы и запрашивались самые скромные суммы, но когда Святейший синод, признавая желательность организации миссии в Японии, запросил Министерство финансов, не возьмет ли оно на свой счет требуемые деньги, министерство согласилось на ассигнование только половины этих сумм. Другую половину было предложено взять на себя духовному ведомству.

Запрошено было и Министерство иностранных дел, которое одобрило открытие миссии и дало самый лестный отзыв деятельности иеромонаха Николая в качестве настоятеля консульской церкви в Хакодате.

Пока шли все эти переговоры и согласования, отец Николай отдыхал душою, бывая в стенах родной Петербургской духовной академии. Здесь были искренне рады своему питомцу, будучи уже наслышаны о его первых успехах на ниве миссионерства.

Как приятно было, пролетев в извозчичьих санках по заснеженным петербургским проспектам, снова оказаться в знакомом уютном кабинете ректора, ощутить его живой интерес к нынешней обстановке в Японии, ответить подробно на его вопросы о перспективах миссионерской деятельности в этой стране: «Я считаю, что при новом правительстве в Японии вероисповедание будет свободным. Думаю, что для распространения православия необходимо создание миссионерского общества». Ректор благожелательно выслушал, дал свое благословение, обещал всяческое содействие и поддержку.

Общими усилиями, с Божьей помощью 14 января 1870 года было вынесено решение об организации Российской духовной миссии в Японии. Отец Николай был возведен в сан архимандрита и назначен начальником миссии. Кроме него в Миссии предполагалось еще четыре штатных сотрудника: три иеромонаха и причетник.

Работа миссии устанавливалась в четырех городах: Нагасаки – колыбели христианства в Японии; Токио – восточной столице; Киото – традиционном центре Японии и Хакодате – резиденции российского консульства с церковью при нем.

Вернувшись в Японию, архимандрит Николай прежде всего озаботился положением дел у его новой паствы. А положение у японских первохристиан было сложным.

Если в России этого времени христианство было государственной религией и обычным семейным вероисповеданием, то в Японии оно было едва терпимо – прекратились гонения за веру, но еще не исчезло предубеждение вековой давности.

При своем первоначальном распространении христианские убеждения нередко разделяли семьи, построенные на основе незыблемой иерархии. Против новообращенного христианина могли восстать его дети, и наоборот – невестка, защищая свою новую веру, противоречила свекрови. Брат вставал на брата. Если болезненна любая перестройка, то ломка сознания, переоценка духовных ценностей были болезненны вдвойне.

Трудно, в муках рождался новый уклад семьи – с новыми нравственными и духовными устоями, новыми отношениями друг к другу и в то же время сохраняющий лучшие проявления национального духа.

Не лучше обстояло дело и с материальной стороны. Вернувшись из Петербурга, архимандрит Николай обнаружил, что его первый японский прихожанин Савабэ живет в тесной и темной кладовой близ кумирни. Несмотря на всю эту тесноту, у семейства Савабэ подолгу ютились еще до десяти единоверцев, едва размещаясь на ветхих татами. И все это были люди, не знавшие до того бедности, носители прежде знаменитых фамилий и высоких чинов. «Любовь к едва, в некоторых чертах, узнанному Христу заставила их терпеть все это», – замечает в одном из писем святой Николай.

Он убедительно и проникновенно просит помощи для бедствующего Савабэ:

«Я вижу, как он страдает за участь сына: исполненный ревности о Христе, напоминающей ревность апостола, высокое имя которого носит, посвятивший себя безраздельно на дело призыва ко Христу других людей, он на все время находит себя вынужденным родного сына своего оставить служителем языческих богов! Какая несообразность обстоятельств! Люди за свои полезные труды получают чины, кресты, деньги, почет! Бедный Савабэ трудится для Христа так, как редкий в мире трудится: он весь предан своему труду, весь в своем труде, и что его труды не суетны, свидетельствуют десятки привлеченных ими ко Христу. И что же он получает за свои труды? Тяжкое бремя скорбей, до того тяжкое, что редкий в мире не согнулся бы или не сломился бы под этой тяжестью.

Высочайшею наградой для себя он счел бы, если бы кто выкупил его сына у языческих богов и отдал ему для посвящения Христу. И какое утешение было бы бедному труженику, которого кроме других скорбей постоянно гнетет мысль, что, зовя других ко Христу, он оставляет родное детище вдали от Него дышать тлетворным воздухом кумирни».

Однако придя к своему духовному отцу после его приезда из Петербурга, Савабэ ни словом не обмолвился о своих нуждах и горестях. Его беспокоило другое:

– Мне кажется, владыка, что я должен рассказать вам о странном поведении моего друга – Иоанна Сакаи. В последнее время он старается заработать как можно больше денег своим врачеванием. Он очень этим озабочен и, по всему видно, не собирается ничем делиться со своими братьями во Христе. Мы все боимся, что он встал на путь греховного стяжательства.

Архимандрит Николай обещал поговорить с братом Сакаи. Тот явился по первому зову и, еще не дав произнести своему собеседнику ни одного слова, положил перед ним скопленные сто иен, попросив употребить их на дела Церкви. Оказывается, таким образом он желал принять участие в решении церковных нужд. Так разрешились сомнения Павла Савабэ.

Немалую заботу доставил своему пастырю и другой новообращенный христианин – Петр Томи. Однажды к святому Николаю явились его друзья с тревожным известием:

– Владыка, брат Петр Томи внезапно исчез куда-то. Никто не знает, куда он скрылся.

Жена Томи тоже не смогла ответить, куда девался ее муж, хотя на ее лице не было ни скорби, ни даже особой озабоченности. Все это показалось довольно странным. Десятидневные поиски не принесли никаких результатов.

На одиннадцатый день поздним вечером к святому Николаю постучали. На пороге стоял пропавший Петр Томи, которого сопровождал и поддерживал брат Павла Савабэ.

– Что с вами было?! – поразился архимандрит, увидев донельзя худого и изможденного японца. – На вас просто жалко смотреть.

Можно было предполагать самые страшные гонения и преследования, но действительность оказалась гораздо трогательнее в своей наивной простоте. Брат Петр укрылся в уединенном месте, дабы, проводя время в воздержании от сна и пищи, молить Господа о скорейшем просветлении своих братьев-язычников тем светом истины, которого он сам недавно сподобился.

«Услышав обо всем этом, я был очень изумлен столь трогательным проявлением горячей ревности по вере, – вспоминает владыка Николай. – Но все-таки я должен был заметить ему, что такое дело впредь нужно совершать согласно с установлениями Церкви, ибо иначе можно принести сильный вред своему здоровью».

Между тем Российская духовная миссия начала свою работу, и одним из первых начинаний архимандрита Николая было учреждение при миссии библиотеки – не только богословской, но и широко научной. Это было любимое детище владыки. Его неусыпными попечениями к концу его жизни здесь насчитывалось уже более двенадцати тысяч томов, главным образом русских, наряду с французскими, немецкими, английскими книгами. Кроме того, была богатая коллекция японских и китайских изданий.

Склоняясь над письменным столом, архимандрит Николай несколько дней размышлял об уставе нового учреждения. В «Положении для Российской духовной миссии в Японии», которое он разработал, говорилось: «Миссионеры кроме своих занятий обязаны уделять часы для поддержания и расширения своего образования… Чтение книг и трактатов богословского содержания необходимо для преуспеяния и разумения православного вероучения и для того, чтобы быть всегда готовым на разрешение вопросов, возражений и недоумений. Чтение научное также необходимо в стране, где на миссионеров будут смотреть не только как на представителей религии, но и как на представителей европейского образования».

Были и другие заботы: требовала капитального ремонта консульская церковь в Хакодате. Продолжала заботить полная лишений жизнь первых христиан-проповедников. Савабэ и Сакаи стали первыми проповедниками христианства в тех глубинных областях Японии, куда был пока еще закрыт доступ самому архимандриту Николаю как иностранцу. Но их семьи оставались неустроенными: самая страшная беда тогдашней Японии – пожар – посетила убогое жилище Савабэ при кумирне. И пошел Савабэ с семейством бродить из конца в конец города, ища крышу над головой. Погоня за дешевизной загнала его в предместье города, в пустой полуразрушенный дом, открытый всем страшным здесь осенним ветрам…

«Однако, – вспоминает отец Николай, – он никогда не оскудевал духом и, напротив, находил в себе достаточно бодрости и умения, чтобы кроме семейства поддерживать и утешениями, и даже материальной помощью множество своих друзей по сочувствию к христианской вере среди заключенных в крепости пленников (во время последней вспышки гонения на христиан и гражданских смут) или укрывать и пропитывать других, избежавших плена и тюрьмы».

И это тоже было свидетельством того, что Божья заповедь любви к ближнему дала крепкие животворные ростки в сердцах новых христиан.

Поистине, жили эти первые христиане-японцы по слову апостола Павла: «…кто отлучит нас от любви Божией: скорбь или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?»

* * *

Невольно приходила мне в голову мысль: почему же мы, кому не грозят (да по-настоящему не грозили и в недавние времена) гонения за веру, так нетверды в ней? Почему многие, если не большинство из нас, так охотно выбирали путь атеизма? Не потому ли, что на этом пути не мучило нас несоответствие окружающей жизни Заповедям Божьим, не страшила кара небесная за грехи? Да и само слово «грешно» стало вовсе малоупотребительным.

А, помнится, один из знакомых филологов как-то, восхищаясь точностью и тонкостью русского языка, говорил: «Знаете, отец Павел Флоренский, известный богослов, где-то писал, что слово “грех” приравнивается к слову “огрех”, то есть к ошибке, сделанной пахарем на пашне. Так что согрешить – значит ошибиться на ниве жизни, дать маху, пройти мимо той нормы бытия, которая дана нам Господом, свернуть с истинного своего пути, начертанного на земле Божественным Перстом. Грех – это распутство, то есть переход с истинной стези на неправильный путь, блуждание по неверным и грязным дорогам. Отсюда и слово “блуд”».

Вспоминая сейчас тот случайный разговор, я вдруг поразился: как мог я уже тогда не заметить, до чего четко прозвучало в нем слово: «Путь»! Я стал раздумывать, почему это сейчас так задело меня, и мудрое лицо Николая Васильевича Мурашова совершенно как наяву всплыло передо мной и зазвучал его голос: «Тядс. Ну навскидку еще?» И мой собственный ответ: «Дзюдо, айкидо…» А еще бусидо – путь самураев.

Нет, прав был старик – не случайное сходство, не причуды языка. Отразили два разных языка поиски людьми своей, единственно верной стези. Отсюда и «хождение путями своими», которое в жарких спорах отстаивал язычник Савабэ перед святым Николаем, и путь спасения, путь Господень, на который наставлял его святитель.

Я почувствовал настоятельную необходимость в самом ближайшем времени вернуться к прерванному разговору с Николаем Васильевичем – поделиться с ним своими «открытиями» и поскорее узнать, на каком же пути стал искать свою истину Кано Дзигоро – уважаемый мною основоположник дзюдо.

Такая возможность вскоре мне представилась: в телефонном разговоре Николай Васильевич уверил меня, что о его здоровье больше нет никакой надобности справляться – он совершенно здоров и готов в любое удобное время встретиться со мной, «чтобы поговорить о вещах, гораздо более интересных, чем простуда или грипп».