Было 29 октября 1911 года, когда спортивная школа Кодокан (Клуб постижения Пути) проводила очередной отбор лучших борцов для дальнейшего обучения в своих стенах. В зале, устланном камышовыми татами, как говорится, яблоку негде было упасть: его заполнили молодые претенденты. Когда все чинно расселись на собственных пятках и наступила торжественная тишина, к присутствующим обратился с речью сам основатель Кодокана – доктор Дзигоро Кано.

Речь была длинной – одни и те же положения (видимо, для лучшего усвоения непосвященными) повторялись в различных формах несколько раз. Почтительно внимавшая вначале молодежь откровенно заскучала – хотелось оглядеться по сторонам, рассмотреть ближайших соседей…

Василий сидел неподвижно, не сводя с оратора внимательных глаз: он знал, что за каждым абитуриентом пристально следят преподаватели Кодокана. Малейшее невнимание расценивается как неумение сосредоточиться и неуважение к великому мастеру дзюдо.

Сидеть оказалось не так-то просто: очень хотелось размять затекшие ноги. За открытым окном зала трещал неугомонный осенний кузнечик – цикада. Речь мастера словно сливалась с этой песней цикады в однообразную усыпляющую мелодию. Но у Василия недаром была многолетняя школа длительных церковных служб – это только по первости тогда кружилась голова от многочасового стояния и плыло перед глазами пламя тонких свечей. А потом обвыкся и научился сосредоточивать себя на молитве, не отвлекаясь на то, что происходило вокруг.

А теперь он уже не вникал в существо речи мастера, время текло как-то само собой, очнулся только тогда, когда до его плеча дотронулись и он услышал голос одного из преподавателей, сообщавший, что он принят. Василий попытался подняться на онемевшие ноги и повалился набок на татами.

Поднимаясь с корточек, как принято у японцев, – без помощи рук, он увидел, как мимо него в группе преподавателей идет к выходу доктор Кано.

Склонившись в традиционном поклоне, Василий услышал, как кто-то из окружения мастера сказал: «Сэнсэй, и вам не жаль всех этих отвергнутых молодых людей, которых вы лишили вашего наставничества?» Уже подняв голову, он уловил ответ Кано: «Есть много способов наставлять. Если я отказал в наставлении недостойному – этим я тоже его наставил. Так считают древние мудрецы».

Василий долго смотрел вслед человеку, произнесшему эти слова, и раздумывал, не слишком ли легко великий мастер вычислил в этом зале недостойных. А затем одернул себя: ему-то что? Его ведь сочли достойным учиться здесь. И он решил при первом же случае показать своим наставникам все, что он уже знает. Пусть не думают, что имеют дело с совершенным новичком.

Но такой случай не представился ни на первом, ни на следующих занятиях. Здесь предпочитали иметь дело с «сырым материалом», не отягощенным какими-либо умениями и навыками.

После того как торжественно была принята знаменитая клятва учеников Кодокана и Василий тоже подписал ее собственной кровью, начались будни, заполненные ученьем буквально на износ. Вот где вспомянулись добрым словом жесткие правила мастера Сато – все-таки ко многому он уже приучил своего питомца.

И все же пришлось начинать сначала вместе со всеми: учиться дышать, ходить, смотреть. Учителя говорили: «Когда в стремлении достичь чего-либо начинают с корня – желаемого достигают через несколько дней. Когда же в стремлении к чему-либо начинают с верхушки – только напрасно тратят силы. Будем начинать с самых азов».

Учителя напоминали, что старые мастера для тренировки зрения могли подолгу смотреть на лист или ветку дерева в саду. Учились наблюдать мельчайшие объекты и замечать малейшие изменения в их форме и движении. «Воин должен всегда видеть далекие вещи, как если бы они были рядом, а близкие как бы в отдалении», – говорили они.

Еще сэнсэй Сато познакомил Василия с тем, что такое периферийное зрение, но в Кодокане подчеркивали, что именно через периферийное зрение проходит большая часть необходимой информации. Поэтому здесь приходилось ежедневно учиться, устремив вперед неподвижный взгляд, боковым зрением улавливать любые малейшие движения рядом и оценивать их характер. Вырабатывалось умение воспринимать и то, что происходит выше или ниже устремленного прямо на противника «пересекающего» взгляда.

– На татами, как и в жизни вообще, очень важно наблюдать за глазами противника: когда они бегают, колеблются, сомневаются, слабеют – это удобный случай для атаки, – учили Василия. – В любые критические моменты нашей жизни не нужно показывать наши слабые места, иначе – ошибка и неминуемое поражение!

Кроме зрения в процессе тренировок предусматривалось постепенное развитие слуха, осязания и обоняния, которые могут успешно дополнять зрение, например, при схватке с противником в темной комнате.

Учились дышать не только легкими, но и диафрагмой, сочетали дыхательные упражнения с давлением на жизненно важные точки тела – акупрессурой.

Пригодились и самые первые уроки дыхания. Здесь они часто сопровождались диалогами учителя и учеников, плавно переходящими в монолог сэнсэя.

– Что важнее: дыхание противника или собственное дыхание?

– Очень важен момент вдоха вашего противника. Вы же должны выдыхать во время своей атаки. Атака, пропущенная на вдохе, может быть намного опаснее, чем прием, пропущенный на выдохе. Нужно уловить тот момент, когда ваш противник вдыхает. Именно тогда он представляет собой слабое место.

– Почему?

– На вдохе противника всегда удобный случай для атаки, так как тело менее сосредоточено. Момент вдоха – удобный случай, который ваша интуиция должна уметь уловить. Атаковать на вдохе противника, когда он слабее в защите, – это очень важный секрет и большое искусство.

– Помните, что во время вдоха ваш противник невольно напряжен, уязвим – помните об этом не только в состязаниях или боевых поединках, но и в повседневной жизни, в спорах, дискуссиях.

– Вы не должны показывать ваши слабые места ни в боевом искусстве, ни в повседневной жизни. Жизнь – это борьба! Нужно всегда оставаться собранным, не раскрывать своих недостатков и стараться избавляться от них в упорных тренировках самообладания.

– В дыхании постоянно сосредотачивайте ваше внимание на выдохе, который должен быть медленным, долгим и должен как можно ниже захватывать брюшную полость. Глаза не спускайте с глаз вашего противника – следите за его внутренним движением. Старые мастера говорили: «Знаешь противника и знаешь себя – победа будет за тобой; знаешь себя, а его не знаешь – один раз победишь, на другой потерпишь поражение; не знаешь ни себя, ни его – каждый раз будешь терпеть поражение».

– Концентрируйте ваше внимание на вашем выдохе – это очень важно! Пусть он будет более долгим, возможно более спокойным – это помогает не быть усталым и взволнованным.

Все это было отлично понятно во время беседы. Но на татами, где счет идет на секунды… Нет, спасибо и низкий поклон мастеру Сато за всю семинарскую муштру!

Преподаватели с некоторым удивлением отмечали, что, в отличие от многих, русский сразу уловил, что значит чувствовать, будто голова не просто прикреплена при помощи шеи на плечах, а является как бы прямым продолжением бедер. Он уже умел работать корпусом, разворачивать его при помощи бедер, знал некоторые повороты и уклоны. Намечалось у новичка и мало у кого возникающее сразу «внутреннее зрение» – способность уловить и предупредить прием, который собирается применить противник.

Поняв это, мастер почти сразу стал ставить русского в спарринг с наиболее сильными учениками. Правда, был в этом и еще один умысел: в русском видели нередко не условно-спортивного, а реального противника – еще чувствовались отзвуки недавней Русско-японской войны. Это был отличный повод для мастера напомнить своим питомцам: «Тот, кто умеет сражаться, не дает волю ярости. Тот, кто умеет побеждать противника, не вступает с ним первый в схватку».

Считалось, что при равной технике или даже несколько уступая партнеру, более сильный всегда имеет больше шансов на победу. И в эти первые дни Василий нередко оказывался на татами с безжалостно заломленной рукой или почти придушенный разгоряченным противником. Он поднимался и, по обычаю дзюдо, благодарил за науку смиренным поклоном. А вечерами на жестком тюфячке, брошенном поверх татами, чувствуя всем телом боль дневных синяков и растяжений, он вспоминал не только уроки учителя Сато, но и давно, казалось, забытые борцовские приемы отца, с удивлением отмечая не только их различие, но и сходство.

Вспоминались и слова Сато о том, что человек, хорошо овладевший приемами борьбы, имеет всегда преимущество над противником, даже если у него незавидные физические данные. Василий не считал себя слабаком, да и не был им, значит, дело в технике. Не зря Сато настаивал, что превосходство в технике – это и превосходство в моральном состоянии. «Использовать духовные силы, значит, оставаться спокойным, но готовым ко всему и полным энергии, – учил он Василия. – Нужно расслабить руки и ноги, почувствовать себя свободно, полностью контролируя обстановку. От состояния твоего духа зависит правильная реакция на действия противника».

«Значит, – думал Василий, – не удается полностью расслабиться». И он знал причину этого – ему пока не хватало в Кодокане того чувства общности, дружественности, семьи, которое он так быстро обретал в учебных заведениях Русской православной миссии, хотя и там большинство учеников было японцами. Но то ли он был тогда младше и доверчивее, то ли такими же были его сверстники – сейчас это ощущение открытости не приходило к нему, а без этого тяжело было его русской широкой душе.

Он рвался в миссию, отпрашивался в собор, втайне надеясь увидеть владыку Николая, но преосвященный уже редко показывался там. Василий совсем уже было решился попросить в миссии о встрече с владыкой, но во время одного из спаррингов получил перелом ребра и на некоторый период слег.

Этот жестокий урок запомнился ему надолго: бросок противника – и зал перевернулся вверх ногами. Он инстинктивно попытался вскочить, но острая пронзительная боль пронзила все его существо… «Встань!» – приказал он себе. Но боль не отпускала. И хотелось не двигаться – только лежать.

«Встань!» – ему показалось, что он выкрикнул это во весь голос, и он с тревогой открыл глаза. Тренировка шла своим чередом, на лежащего никто не обращал внимания. Он собрался с силами и поднялся. В глазах опять потемнело от боли. Напротив, усмехаясь, стоял противник – здоровый детина, швырнувший его на татами. Усмешка сменилась удивлением – он явно не ждал, что русский поднимется. Ведь от такого броска ломаются ребра – это японец знал точно. И он не ошибся – ребро у Василия действительно оказалось сломанным. Но он стоял. И даже по обычаю смиренным поклоном поблагодарил соперника за науку. Хотя, по большому счету, благодарить должен был бы противник за тот урок, который преподал ему русский: главная победа – победа воли над болью и слабостью, победа над самим собой.

А потом, когда пришлось наверстывать упущенное, его снова захватил жесткий, стремительный ритм Кодокана. «Ничего себе – мягкий путь!» – сердито думал он порой.

А мастера не забывали подчеркнуть именно этот принцип преподаваемого ими единоборства: «Нет ничего в мире мягче и слабей воды, но в борьбе с твердым и крепким ничто не в силах ее превзойти и ничто ее не заменит. Человек при рождении нежен и слаб, а когда умирает – тверд и крепок. Все существа – и трава, и деревья при рождении нежны и мягки, а когда гибнут – сухи и ломки. Ибо твердость и крепость – спутники смерти, а нежность и слабость – спутники жизни. Так учил еще великий Конфуций. Вот почему большое и крепкое оказывается внизу, а нежное и слабое – наверху».

И Василий вспоминал переданный отцом рассказ прадеда о полубылинном Олексе, бросившем оземь многопудового монгольского богатыря. Однако сила духа – это сила духа, а прав был и доктор Кано, когда придавал большое значение знанию разных хитростей и уловок, способных физически вывести противника из равновесия.

Василий запоминал: в обороне поддайся нажиму и стяни противника в свою сторону. А если тот тянет на себя, сделай резкий толчок вперед. В атаке толкни противника, а затем, используя его сопротивление, резко потяни в другую сторону. Можно и наоборот – сначала потянуть противника на себя, а затем, также используя его сопротивление, толкнуть в обратном направлении. Если стоишь тесно с противником, резким рывком отрывай его от пола силой ног и всего корпуса.

Совсем интересно стало, когда дело дошло до бросков и захватов. К тому времени питомцы доктора Кано уже не с прежней охотой выбирали себе в партнеры «русского медведя» – он явно наловчился давать сдачи. Многому его научили еще в Киото, в семинарии, разница была в том, что здесь все было классом выше – и сама преподаваемая техника, и мастерство противников. Но еще учитель Сато отмечал, что Вася-сан – способный ученик. Хватало ему и тех качеств, которые считал главными основатель дзюдо: способности к полной самоотдаче, мужества и умения мгновенно принимать решения.

Дни шли, похожие один на другой, когда однажды хмурым февральским вечером его внимание привлек колокольный звон. Мощный колокол собора отбивал удары медленно и печально, роняя звуки, словно слезы. Василий насчитал двенадцать и выбежал из зала, где тренировался, не обращая внимания на возмущенный возглас мастера.

Он остановил пожилого японца, спешившего к собору, и еще не успел задать вопрос, как тот проронил, покачав головой: «Сю-ке Николай…»

«Епископ Николай…» – машинально перевел про себя Василий. Неужели что-то случилось с владыкой? И уже по дороге узнал, что подтвердились самые горькие его опасения.

В миссии было не до него – готовились к последнему прощанию с преосвященным. Но Василия здесь помнили, и понемногу из разговоров он представил себе картину последних дней преосвященного. Добавил несколько скорбных слов и узнавший Василия епископ Сергий. Он помнил этого юношу еще по Киото и знал об особом отношении к нему владыки Николая.

Оказывается, плохо стал себя чувствовать преосвященный еще с конца ноября, как раз в то время, когда так рвалось к нему сердце Василия. Но он продолжал заниматься переводами и, несмотря на приступы в конце декабря и под Новый год, еще отслужил в первый день Рождества свою последнюю литургию и побывал на елке в женском училище при миссии.

В начале января его положили в американский госпиталь Святого Луки. Консилиум врачей поставил неутешительный диагноз: здоровье преосвященного было отягощено многими болезнями. Но и в госпитале он продолжал работу над переводами, а поняв, что дни его сочтены, потребовал выписки из госпиталя и вернулся в миссию. Начав сдавать дела епископу Сергию, он сказал ему: «Роль наша не выше роли сохи. Вот крестьянин попахал, попахал, соха износилась, он ее и бросил. Износился и я. И меня бросят. Новая соха начнет пахать. Смотрите же, пашите! Честно пашите! Неустанно пашите!»

К началу февраля он закончил и собственноручно подписал отчеты миссии за 1911 год.

Третьего февраля после утреннего чая он взял банковскую книжку миссии, чтобы выписать требуемый чек, но выронил перо и произнес: «Так тяжело, как никогда не было. Смотрите, и пальцы уже не слушаются. Нет, кажется, умираю».

Архиепископ Николай Японский скончался 3 февраля 1912 года в семь часов вечера от паралича сердца.

Осиротела Японская православная церковь, еще раз осиротел и Василий Ощепков, потеряв того, кто был его духовным отцом.

Архиепископ Николай родился до того, как была отправлена первая на Земле телеграмма; до того, как Альфредом Нобелем был изобретен динамит и открыта периодическая система элементов Менделеева. Уже за время его жизни появились кино братьев Люмьер и фонограф, паровая турбина и двигатель внутреннего сгорания, а супруги Кюри открыли радиоактивные радий и полоний.

При его жизни XIX век уступил место XX – еще более техногенному и стремительному. Теперь это время продолжало свой бег уже без него, и страна, которой он отдал всю свою деятельную жизнь, неостановимо двигалась к тому, что он, к счастью, уже не увидел – к Перл Харбору и Хиросиме, и только через этот ядерный Апокалипсис – к новому трудному возрождению.

Хоронила владыку Николая, без преувеличения, вся Япония. Десятки тысяч людей – и православных, и иноверцев – пришли проститься с его прахом.

Гроб был установлен в Крестовой церкви, находившейся над квартирой почившего. Теперь там шли панихиды с многочисленными молящимися. Ночью пришли сорок учениц женской семинарии и встали у гроба владыки с Евангелием и тонкими восковыми свечками в руках. Это был для них как бы прощальный урок с преосвященным, памятный на всю жизнь.

Прибывшие издалека старцы и матери с грудными детьми располагались на своих татами в притворе храма, чтобы не пропустить службу.

В эти дни многие японские издания еще раз перепечатали речь губернатора Токио, произнесенную им год назад, на пятидесятилетнем юбилее служения владыки Николая в Японии:

«Когда приехал высокочтимый учитель Николай, считавший своим призванием распространение учения Божия в нашей стране, то, несмотря на то что он находился среди таких грозных обстоятельств государства и народа, претерпевая всевозможные неудобства, лишения, бедствия и страдания, он спокойно и невозмутимо, с преизбыточною теплотою сердца обращался к народу, учил и тщательно увещевал и, стараясь положить основания православного христианства в нашей стране, наконец достиг того, что приобрел множество усердных христиан, каких видим ныне.

Между тем и судьба нашего государства постепенно развивается, и мы видим нынешний прогресс. Мне кажется, что те великие заслуги, какие оказал нашему государству высокочтимый учитель Николай, не ограничиваются успехами одного только миссионерства, но также заключаются и в том, что он содействовал развитию цивилизации в нашей стране».

Одна из японских газет писала в эти дни: «Он оставил потомкам собор, восемь храмов, сто семьдесят пять церквей, двести семьдесят шесть приходов, вырастил одного епископа, тридцать четыре иерея, восемь дьяконов и сто пятнадцать проповедников. Общее число православных верующих достигло 34 110 человек, не считая 8170 человек, усопших ранее… В личном же владении он оставил только несколько предметов довольно изношенного гардероба».

* * *

Исполняя волю архиепископа Николая, хоронили его на кладбище Янака. Когда, более чем через полвека после его кончины, верующие хотели перенести его святые мощи с кладбища в собор, им этого не разрешили, сказав, что святой Николай принадлежит всему японскому народу, независимо от вероисповедания, и останки его должны покоиться на народном кладбище.

Василий Ощепков, не пряча своих слез, шел в этой многотысячной процессии, во главе которой, перед гробом преосвященного, плыла Смоленская икона Божией Матери Одигитрии – благословение его Родины.

* * *

Мы с Николаем Васильевичем помолчали, мысленно переживая печальную торжественность минуты. А потом наш разговор пошел о том, что сделано было преосвященным Николаем для Японии и России.

Мы оба уже знали, что в апреле 1970 года святой равноапостольный Николай был прославлен первым из русских святых, канонизированных нашей Церковью во второй половине XX века. И наш дальнейший разговор коснулся того, какие мощные импульсы дало это наставничество всем тем, кто соприкасался с личностью святого Николая.

Ведь помимо японцев, обращенных им в православную веру, это были и русские люди – те, кто работал рядом с ним в миссии и консульстве, преподавал и обучался в открытых им духовных училищах и семинариях; те, с кем он состоял в переписке и встречался во время поездок на родину. Многие из них оставили драгоценные крупицы воспоминаний об этом человеке в своих записках, книгах, журнальных статьях.

Один из его современников так сообщал в своем письме о приезде святого Николая на родину и о том впечатлении, которое он производил: «В Москве гостит преосвященный Николай. Я имею возможность видеться с ним и утешаться его истинно миссионерскою душою; сегодня вечером он обещался быть у нас… Слушая слово преосвященного, видишь воспроизведение первых веков христианства».

Святой Николай воспитал целую плеяду выдающихся деятелей Церкви: среди них иеромонах отец Анатолий (Тихай), отдавший миссионерской работе в Японии 21 год; архимандрит Сергий (Страгородский), с 1943 года двенадцатый Патриарх Московский и всея Руси; и, конечно, епископ Сергий (Тихомиров), ставший преемником святителя и несший эту миссию более пятидесяти лет.

Влияние святителя касалось буквально всех сторон современной ему жизни, а не только духовного наставничества. Один из студентов Санкт-Петербургского университета, получивший в 1911 году научную командировку в Японию, по приезде в Токио обратился прежде всего к архиепископу Николаю, и тот, по его словам, принял его «как профессор и даже, можно сказать, как декан», выяснил примерный уровень знаний и цель научной командировки приезжего, указал лучшие пути для дальнейшей работы, рассказал об институте, где изучались русский язык и литература, и рекомендовал познакомиться с его студентами.

Мы уже упоминали о той огромной работе, которую вел святитель во время Русско-японской войны, когда его усилиями шел розыск пропавших без вести русских моряков, а попавшие в плен получали не только духовную, но и материальную поддержку.

Малоизвестной страницей многогранной деятельности святого Николая остается его забота о положении племени айнов – коренного населения перешедших к Японии Курильских островов. Большинство из них было переселено на остров Шикотан, где они существовали в нищенских условиях, живя рыболовством. Были среди них и христиане, крестившиеся еще во времена русского владычества. О бедственном положении этой колонии айнов святителю рассказал приехавший в Токио японский священник. После того по всей Японской православной церкви был организован сбор пожертвований в пользу общины айнов, появились публикации в столичной прессе и правительство приняло меры для улучшения быта этих людей. На остров были посланы доктор и учитель, наладилось снабжение продовольствием.

Мы говорили о том, что должны быть благодарны всем, кто донес до нас облик и деяния святителя: автору книг «По Японии» и «На Дальнем Востоке» архимандриту Сергию; архиепископу Минскому и Белорусскому Антонию, привлекшему большой исследовательский материал в своей публикации о святом равноапостольном архиепископе Японском Николае, тем, кто сохранил и подготовил к публикации письма и дневники преосвященного.

И конечно, сказал я Николаю Васильевичу Мурашову, обучаясь в семинарии, основанной святителем, будучи его младшим современником, Василий Сергеевич Ощепков не мог остаться вне духовного влияния архиепископа. В этом я был совершенно согласен с моим собеседником.

– Мне кажется, – продолжил мою мысль Николай Васильевич, – что если с детства и юности в человеке сформирована прочная основа, это определяет его личность на всю жизнь. И даже если в дальнейшем судьба не сталкивает его непосредственно с церковным служением, может быть, даже помещает его в антирелигиозную среду, вряд ли это может уничтожить те духовные ценности, которые заложены в его душу всем предыдущим воспитанием и образом жизни. Другое дело, что сам он может не задумываться над этим на таком высоком философском уровне, да и окружающие не всегда осознают, что лежит в основе его личности.

Я согласился с моим собеседником.