Стрела Времени, говорят, – штука однонаправленная. По крайней мере, я так, и не нашел способа развернуть ее в обратную сторону, чтобы исправить свои поступки и их последствия. Но стрела Памяти, как стрелка компаса, поднесенного слишком близко к магниту, вертится во все стороны. А на улицах Бывшего магнитов больше, чем выбоин. Сожалениями зовутся одни; другие – Стыдом, Сумасбродством, Скорбью; выбор у меня богатый. Конечно, попадаются среди этих магнитов и Удовольствие, и даже Счастье, но на них стрела Памяти куда реже замедляет свой бег.
Это вам предостережение: читая мою повесть, имейте в виду, что я – вовсе не безучастный сочинитель, хладнокровно выстраивающий сюжет; нет, ничуть не бывало. Я увяз в этих чудесах не то что по горло – по самые уши и просто рассказываю обо всем как умею. Люди не раскрываются друг перед другом сразу, как только завяжут знакомство; вот так же и я храню кое-что про запас, кое о чем умалчиваю… короче, не ждите, что я с ходу возьму и выложу вам всю подноготную. Нравится – оставайтесь, буду только рад; не нравится – идите себе с Богом. Или с чем еще вы там ходите.
Под утесами мыса Бичи-Хэд, далеко-далеко внизу, расстилалось море, рябое и серое, такое неповоротливое издали, точно вязкая овсянка, колышущаяся мелкой ленивой зыбью у подножья скал. Рассветное солнце, озаряя равнодушным блеском слоисто-кучевое опахало облаков, до приторного кротких, являло глазу лишь пустоту своего бесцветного диска. Полосатый красно-белый маячок смахивал на рождественскую хлопушку – тоже мне предупредительный знак морякам, кто же примет такое всерьез? «Да ты только глянь на меня! – так и кричал он. – Смотри, какой я крошечный, совсем игрушечный. Что проку от меня в этой вязкой овсянке моря, на высотах этих меловых скал?»
Вывеска на шесте рядом с телефонной будкой гласила:
Самаритяне
К ВАШИМ УСЛУГАМ
ДЕНЬ И НОЧЬ
Телефон: 735555 или 0345 909090
На ней сидели в задумчивости несколько ворон. Казалось, сейчас так и грянут: «Эй, Джек, вдарь джайв», – однако промолчали, не удостоив меня даже взглядом, и полетели прочь.
– Не вороны, – заверил я Ленор. – Вороны.
В будке висела табличка с номером и адресом таксофона:
01323 721807
Бичи-Хэд, Истберн,
Восточный Суссекс. BN20 7YA
На полочке под аппаратом лежала стопка брошюр Энтони Роббинса, все одинаковые: «Советы друга: как быстро и без хлопот взять жизнь в свои руки». Полистав одну, я наткнулся на словарик, который «поможет вам превратить старые и скучные слова в новые и захватывающие». Вместо «интересно» рекомендовалось говорить «потрясающе», вместо «бодрый» – «энергичный», вместо «хорошо» – «великолепно». Я вернулся к началу. Первый урок назывался «Я В ОТЧАЯНИИ… КАК ЭТО ПОПРАВИТЬ?». Второй – «НЕУДАЧ НЕ БЫВАЕТ». На форзаце книгу наперебой расхваливали Тед Дэнсон, Кристаурия Уэлланд Аконг и Арнольд Шварценеггер. Там же была вклеена подписанная от руки открыточка:
Если ты жив, значит, ты кому-то нужен.Друг
С Рождеством!
– Если я жива, это значит, что я еще не сдохла, – сказала Ленор. – Только и всего. Но вовсе не факт, что я кому-то нужна.
– Ты нужна мне.
– Ну да, но ведь не это же не дает мне сдохнуть. А все эти толпы таких, как мы, все эти лишние миллиарды и триллионы? Ты что, думаешь, каждый из нас и вправду кому-то нужен?
– Сильно сомневаюсь.
Мы шагали по мокрой траве к обрыву; впереди, выплескивая бурные восторги, бежала рыжая собачонка, а чуть поодаль предостерегающе залаял черный лабрадор. Шел первый день нового года, тысяча девятьсот девяносто четвертого. Погода стояла теплая; недавно еще моросил дождик, но теперь прояснилось и утро сияло тем особенным светом, какой бывает только в Новый год после бессонной ночи, – светом неизведанных стран.
Выехали мы с Ленор от меня в шесть пятнадцать. Было холодно; было темно; ночь мерцала мраком, а белая луна, три дня как перевалившая за полнолуние, напоминала: «Такова твоя жизнь». «Ситроен-2СУ», щеголявший лазурной окраской не первой свежести, никак не сочетался в моих представлениях со своей надменной владелицей: радиатор подтекал, клапана и поршни надрывались на последнем издыхании, сцепление разболталось, да и вся колымага тарахтела и тряслась, протестуя против превратностей своего несчастливого жребия. Ленор вела так, будто орудовала мачете, прорубая дорогу в джунглях. Я был штурманом; я работал с атласом и фонариком; я был влюблен; казалось, нет ничего невозможного; я мог бы отыскать все что угодно от края до края земли; а еще я запасся термосом чаю и сандвичами с сыром и ветчиной.
На дороге к мосту Уорнсворт не было ни души; все фонари вели в будущее. Перед въездом на мост сверкала шафраном и багрянцем заправочная станция «Шелл», точно святилище у врат Ночи. На выезде вспыхнуло кружево дальних огней, как ночной Лос-Анджелес в триллерах.
Вырулив на шоссе А-214, ведущее к Кройдону, мы проехали через Тутинг-Бек. Было шесть двадцать пять утра, и в рождественском уборе городок казался давным-давно обезлюдевшим, словно «Мария Целеста». Жители крепко спали в своих домах или лежали без сна, занимались любовью или дожевывали остатки вчерашнего вечера, а мы катили себе сквозь ночь навстречу новому дню. И на каждом повороте ряды фонарей открывали новую перспективу, сходясь в одной точке, исчезающей в дальней дали. А каждая точка, которую проезжали мы сами, была такой же точкой исчезновения для того, кто едет сейчас откуда-то издалека по встречной полосе.
– У тебя не бывает такого чувства, будто ты все время исчезаешь и появляешься вновь? – спросил я Ленор.
– Я все время исчезаю. Но появляюсь ли? Не уверена. В новогоднюю ночь мне иногда кажется, что вот придет новый год и прикроет меня еще каким-нибудь «я», и под ним будет незаметно, что я исчезла.
– Новым «я»?
– Да нет, разве я на что претендую? Сойдет и подержанное… два-три аккуратных владельца… Хоть какое.
Жизнь то и дело застает меня врасплох. То, что другие принимают как должное, меня почему-то удивляет. Мчась навстречу этой вечно отступающей точке, я вдруг поразился, до чего же хрупок весь наш рукотворный мирок – дома и магазины, дороги и фонари, поезда и станции, самолеты и аэропорты. Мне представилась гигантская нога, опускающаяся на все это с высоты. Хряп. Кинорежиссерам такое на каждом шагу мерещится, только к ногам они додумывают целых чудовищ.
– Эй! – окликнула Ленор. – Мистер Штурман!
– Что?
– Проезжаем Тутинг-Бек. Что дальше?
– Митчем, а потом Кройдон.
Мультипликационной стрелкой на телекарте мы врезались в Кройдон, где нас приветствовал серебряный четырехмоторный самолет перед озаренным прожекторами зданием аэропорта в стиле арт-деко. «КАССА» – значилось над входом, а рядом – «БРАЧНАЯ ЦЕРЕМОНИЯ».
– Брачная церемония? – удивился я. – Что, прямо сейчас?
– Это вампирская свадьба, – объяснила Ленор. – Им надо успеть до рассвета.
До сих пор не могу забыть эту вампирскую свадьбу в Кройдоне: так и вижу счастливых новобрачных, вгрызающихся друг дружке в горло, и толпу перепившихся (хм!) гостей, и вампирят, отплясывающих вперемешку со взрослыми «Трансильванскую польку». Те вампирские детки теперь, наверное, тоже совсем взрослые.
Мы миновали Перли, затем – Кенли, Уайтлиф и Катерхем, и выбрались на А-22. Где-то здесь, кажется, на выезде из Катерхема, попался неосвещенный участок.
– Темные дороги мне всегда казались роковыми, – заметила Ленор.
– В каком смысле?
– Не знаю… Просто когда едешь по ним, неведомое становится зримым.
Промелькнули и остались позади Годстон и Ист-Гринстед, а небо просветлело и окрасилось нежнейшей лазурью. «Общая амнистия, – возглашали небеса. – Все грехи прощены Tabula rasa [61]Tabuia rasa – «чистая доска» (лат.)
».
«Я снова молод, – тарахтел «Ситроен-2CV». – Я все могу! Подумаешь, Бичи-Хэд! Да это ж рукой подать!»
– Эти вампиры… хотела бы я знать, что останется от их брачной церемонии через год, – проворчала Ленор.
– Полагаю, они будут выяснять это постепенно, – отозвался я. – Ночь за ночью. Смотри-ка, утренняя звезда!
И мы потянулись друг к другу отметить это поцелуем.
– Ну как, я делаю тебя несчастной?
– Инкубационный период еще не прошел, – возразила Ленор. – Правда жизни наступит позже. Мы до нее еще не доехали.
Помню деревья, чернеющие на фоне дивного неба, бледно-лазурного, как у Эдмунда Дюлака. Увидев такое небо, поверишь и в ковры-самолеты, и в лампы с джиннами, и даже в новехонький, с иголочки, новый год. Многие образы врезались в память, да только сообразить, в каком они шли порядке, непросто… Вот вороны с той самаритянской вывески на Бичи-Хэд – они частенько вспоминаются.
Пока мы проезжали Истборн, слева от дороги вспыхнула сквозь облака розовоперстая заря во всей своей античной прелести, а справа неохотно уплывали со сцены зыбкие клочья предрассветных сумерек – сегодняшних и всех, что им предшествовали от начала времен. В просветах крылатыми статистами парили чайки.
А потом мы поднимались на скалу, и небесные просторы распахивались вокруг нас, а там, внизу, открывалось море, да-да, оно самое, хотя на поверку – всего лишь серое, плоское, однообразное Вот-оно-какое-я-есть. Машину мы оставили у гостиницы, посреди запущенного парка, смахивающего на заповедник. ОТДЫХ ДЛЯ ВСЕЙ СЕМЬИ, полный пансион. СТОЛОВАЯ, часы работы 11:30–22:00.
Но у нас были сандвичи и термос с чаем, так что мы двинулись прямиком на мыс с видом на меловые утесы, на тот игрушечный маячок и разделявшую их узкую полоску берега, серую и призрачную, как пристанище келпи. Далеко-далеко внизу расстилалось море, рябое и серое, такое неповоротливое издали, точно вязкая овсянка, колышущаяся мелкой ленивой зыбью у подножия скал. Веселая рыжая собачонка все так же резвилась у обрыва, а поодаль все так же заливался предостерегающим лаем черный лабрадор. Добежав до края лужайки, рыжая дворняга бодро подпрыгнула и ринулась вперед. Мы вздрогнули и отвернулись, но ничего ей не сделалось. Миг – и она уже неслась обратно с задорным тявканьем, убеждая нас, что и этот край – еще не роковая черта.
Было это шесть лет назад, и теперь при мысли о том рассвете память подсовывает мне вампирскую свадьбу и вязкую овсянку моря, да в придачу это сборище задумчивых ворон.