Она даже записки не оставила, не сообщила, где и когда мы опять встретимся. Нет, ну какая все-таки вредина! Что ей стоило хоть пару слов черкнуть – разве я многого прошу?
Вот и снова четверг, а чего бы я только ни дал, чтобы не ходить на занятия: страшно было представить, с чем на сей раз объявится Гастингс.
– Соберись, – велел я своему отражению в зеркале. И собрался, и пошел.
Я просил их зарисовать какие-нибудь образы из зазоров, но лишь у нескольких нашлось, что показать мне. Одни заявили, что зазоров у них не бывает (совершенная чушь – зазоры бывают у всех!), другие – что ничего не помнят. А Гастингс вообще не пришел. Из тех пятерых, что все-таки справились с заданием, нечто любопытное принесла только Синди Аккерман: большой лист бумаги, исчерканный каракулями, среди которых попадались занятные чертежи – не то чтобы бутылки Клейна, но что-то вроде.
– И что бы это значило? – поинтересовался я.
– Точно не знаю, – сказала она. – Сон был как мультфильм, и все об одном: как будто что-то все время проходит сквозь самое себя. Вот и все.
Я вгляделся в ее каракули и разобрал пару строк:
И там и тут сейчас и здесь она и я и нет и да тогда теперь и там и тут и был и был и нет и был…
От этих слов желудок у меня взбрыкнул, как на карусели.
– А вы не заходили недавно в Музей наук? – спросил я.
– Нет, а что?
– То, что вы принесли, похоже на то, что вы могли видеть там на одной выставке.
– Нет, я там уже много лет не бывала. А надо бы заглянуть на самом деле… Наверно, хорошее место для поиска идей.
– И новых друзей, – вставила из-за соседнего столика Кирсти Уиттл.
Аккерман вспыхнула, но промолчала. Эта высокая, статная брюнетка была воинствующей феминисткой и марксисткой, из тех, что вечно против чего-нибудь протестуют и ходят с плакатами. Меня не отпускало чувство, что она могла бы рассказать и побольше о своих чертежах и каракулях. Казалось, они как-то связаны с Амариллис… Понимаю, это уже смахивает на паранойю, но что поделаешь? Все мы не без изъяна.
Пока я беседовал с Аккерман, дверь открылась и вошел Рон Гастингс – на костылях, с загипсованной левой ногой. Лицо ему будто отдавили.
– Что с вами? – спросил я.
– Упал со стремянки.
– Когда?
– Прошлой ночью.
– Часа в три?
– Да, где-то так.
– Странно. Что можно делать на стремянке в такое время…
– А что тут странного? Ну, вернулся домой не в лучшей форме. Оказалось, забыл ключи. Рядом нашлась стремянка – строители оставили. Полез к себе на второй этаж, ну и не дополз малость. Послушайте, может, вам записку от мамочки принести?
– Простите, не хотел совать нос в ваши дела…
– А вы где были вчера в три часа ночи, Питер?
– В зазоре. Спал, в общем.
По-моему, он взглянул на меня как-то странно. Не знаю – может, почудилось?
– Надеюсь, хоть вам что-нибудь приятное снилось.
– А вас кошмары мучили?
– Да нет. Так, ерунда всякая. Не помню.
Он сел на свое место и начал что-то записывать в блокнот, а я тихонько отошел.
Больше я не стал ни к кому приставать с образами зазоров; все вернулись к своим проектам, а я погрузился в молчание – ну что тут было сказать?