То взмывая, то ниспадая, голос Моны Шпегеле сплетал тускло-шелковую паутину причитаний под шум дождя, барабанившего в окна студии. Барбара Строцци писала своего «L'Eraclito Amoroso» [78]«L'Eraclito Amoroso» (итал.) – «Влюбленный Гераклит».
в Венеции семнадцатого века, ноту за нотой выписывая туманные очертания любовной тоски для сопрано, виолы да гамба, басовой лютни, клавесина и дождевых струй. Барбара Строцци без плеера и электричества, работавшая, быть может, при свечах, а может, при свете дождя.

Чего этой картине не хватало, понял я теперь, так это большей глубины, дальнего плана: гор и лунного света, чьих-то глаз, сверкающих в темноте, и курящихся над ними туманов. Холст восемнадцать на двадцать четыре был слишком маленький. Я отставил его, натянул новое полотно – двадцать четыре на тридцать два, тонировал его кадмием красным и ализарином темно-красным и начал все сызнова, сделав лицо Амариллис покрупнее и вписывая его легчайшими, призрачными мазками. Темные громады гор, да-да, против неба, бледно-лилового, озаренного полной луной, холодной и неумолимой. Огромный замок в развалинах, высоко на вершине. Трансильванское ущелье Борго оживало под моей кистью – сумрачная дорога, прорезающая свой полночный путь через Карпаты к замку.

Ее лицо давалось уже без труда, но образ так и не желал раскрыться и явить затаившуюся в нем идею. Я по-прежнему смотрел на нее со стороны и, в сущности, так и не видел ничего глубже прерафаэлитской нимфы, а той хоть и было по-своему вполне достаточно, но все же, по сравнению с Амариллис целиком, слишком мало; было еще и другое лицо, сильней и сумрачней того. Предстояло еще поработать вокруг рта, потрудиться над глазами, тонко подчеркнуть то одну, то другую деталь, – и только тогда на холсте проступит наконец ее потаенная сущность, уловить которую с одного взгляда просто нельзя.

На беду или нет, я был влюблен в нее, но мне надоело делить свою жизнь между зазорами и незазором: я хотел быть с нею как все нормальные люди – с фамилиями, номерами телефонов и адресами, с местом и временем встреч в мире яви. Я задумался о том, до какой степени я все же причастен к обстановке наших зазоров, и мотель «Сосны» с его сырыми матрасами и сорокаваттными лампочками вдруг показался мне подозрительным. Мне по-прежнему хотелось видеть Амариллис, но сегодня я был слегка не в духе и, вопреки обыкновению, не бросился ее разыскивать.

Дождь все шел и шел, навевая дрему, и я мало-помалу впадал в оцепенение; рука работала словно сама по себе, пока я витал между сном и явью. К середине дня я решил передохнуть и прилег прямо в студии, на диване. Я не собирался искать Амариллис в зазорах – просто хотел вздремнуть, сколько получится, до новой встречи. Но не успел я и глаз сомкнуть, как очутился в Карпатах, в ущелье Борго. Темные тучи мчались по небу, то перерезая, то затмевая на мгновение лик полной луны; в порыве ветра до меня донесся волчий вой.

Я заметался в поисках убежища, предчувствуя, как волки сейчас набросятся на меня со спины, но тут послышался перестук копыт и загрохотали колеса. Из-за поворота вынырнула четверка великолепных угольно-черных жеребцов, запряженных в коляску. Держала поводья Амариллис – в плаще и сапогах, в широкополой шляпе.

– Залезай! – крикнула она, осаживая лошадей.

Я забрался в коляску. Верх ее был опущен – начинался дождь. Волосы Амариллис развевались, выбившись из-под шляпы.

– Куда едем? – спросил я.

– Обратно в «Сосны».

Я едва расслышал ее – ветер относил слова в сторону. Она тряхнула поводьями, гикнула, понукая лошадей, и мы понеслись из ущелья вон, прочь от горных вершин и ветра и волчьего воя, сквозь курящиеся туманы и вновь по темной дороге, мимо сосен, сверчков и уханья совы, туда, где все так же светила туманными фонарями хопперовская станция «Мобилгаз». Человек в белой рубашке опять расставлял бочки с бензином штабелями.

Выбираясь из коляски, Амариллис швырнула ему поводья; он распряг и увел лошадей. Дальше мы двинулись пешком, и когда я взглянул на Амариллис, она уже опять была в джинсах и футболке. Я прочел надпись:

Никогда не садись играть в карты с тем, кого зовут Док. Никогда не обедай под вывеской «У мамочки». Никогда не спи с женщиной, у которой неприятностей больше, чем у тебя.

Нельсон Олгрен. «Прогулка по изнанке»

Амариллис оттянула футболку двумя пальцами и посмотрела, что там написано.

– Вот именно, – сказала она, словно отвечая на вопрос, который я сам не заметил, как задал.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я не читала Нельсона Олгрена.

– И что?

– Ты сам придумал эту футболку и меня в нее нарядил.

Какое-то время мы шли в молчании, слушая сверчков.

– Запуталась я, – сказала наконец Амариллис. – Что-то не так с этими зазорами.

– Что? Расскажи, я слушаю.

Между тем мы уже подошли к мотелю «Сосны», разыскали наш домик, и Амариллис отперла дверь – ключ оказался у нее в кармане.

– Вот я и дома, дорогой! – Она склонила голову набок и посмотрела на меня вопросительно.

– Что?! – удивился я.

– Тихая гавань, – сказала она. – Наше любовное гнездышко.

Я промолчал.

– Когда мы сюда добрались, я была о тебе хорошего мнения, – продолжала Амариллис. – Но если ты обо мне тоже был хорошего мнения, не понимаю, почему ты запихнул меня в этот притон? Это значит, что на самом деле я тебе не нравлюсь? Или тебе вообще все это кажется сомнительным? Или что?

– Я люблю тебя, Амариллис. Я говорил тебе это и наяву, и в зазорах, и это правда. Но я тоже запутался. Этот мотель просто выскочил из каких-то закоулков подсознания, куда я и заглядывать не собирался. Честно говоря, я не совсем понимаю, что с нами происходит.

– Я просто хотела прийти сюда вместе с тобой, – сказала Амариллис, – потому что дальше по этой дороге есть место, куда я собиралась тебя привести, но еще не совсем была готова к этому. Знаешь, что это за место?

…Черный бархат, серебряная надпись…

– Не уверен, – покачал я головой.

– А по-моему, ты все знаешь. Вот только не уверена, куда мы потом отсюда направимся. – Дождь накрапывал все сильнее, и вот уже настоящий ливень забарабанил в стекло. Крыша в нескольких местах протекала. Я подставил корзину для мусора под самую большую щель; на остальные пришлось плюнуть. К счастью, над кроватью потолок был цел. – Ну, по крайней мере от дождя укрылись, – заметила она. – Худо-бедно.

– Прости меня за этот мотель, Амариллис. У меня и вправду в голове черт знает что творится, но я люблю тебя.

– В таком случае, – и она распахнула мне объятия, – попробуем высушить матрас своими телами. Вдруг получится?

И действительно получилось; по крайней мере, удалось забыть о сырости. Потом мы молча лежали в обнимку, но наконец Амариллис сказала:

– Насчет этого другого места, куда я хотела пойти… У меня такое чувство, что ты его знаешь, но тебе туда не хочется. Я права?

– Сейчас объясню, в чем проблема, – начал я, и тут зазвенел звонок.

– Лучше открой дверь.

– В этой лачуге нет дверного звонка, – возразил я.

– Тем больше оснований встать и открыть. Может, это и вправду что-то срочное.

– Например?

– Например, я – только что из-под дождя.

– А! – сказал я. – Тогда ладно.

И проснулся, и пошел открывать ей дверь.