Пик–пик–пик–пик. Ну вот ты и здесь, думал во сне Кляйнцайт. Теперь ты Шварцганг. Нет ничего, что существовало бы только для тебя. Навряд ли это справедливо.

Соберись, донеслись до него слова Госпиталя.

Что, что, что такое?! — забормотал Кляйнцайт. Почему все обязательно должны вставлять время от времени загадочные реплики? Дело‑то, в общем, ясное. Вот проснусь и расскажу тебе обо всем. Ничего не надо записывать, все настолько очевидно, настолько просто.

Очень хорошо, сказал Госпиталь. Ты уже проснулся. Расскажи мне.

О чем? — спросил Кляйнцайт, протирая глаза.

О том, о чем хотел рассказать, ответил Госпиталь. О том, что, по твоим словам, абсолютно очевидно.

Понятия не имею, о чем ты толкуешь, сказал Кляйнцайт. Я бы хотел, чтобы ты перестал докучать мне.

Разумеется, сказал Госпиталь. Та–ра–ра. Ну, пикай на здоровье.

Подожди, спохватился Кляйнцайт.

Нет ответа. Пик–пик–пик–пик, доносилось с монитора. Если бы мне подсоединили одну из этих штуковин, я стал бы дожидаться, чтобы это поскорее кончилось, думал Кляйнцайт, почесывая грудь в том месте, где был прикреплен электрод. Ага, значит, эта вот — моя.

— Ну–с, как мы себя чувствуем сегодня? — спросило какое‑то знакомое лицо. — Должен сказать, выглядите вы гораздо лучше. Вы ведь доставили нам немало хлопот своим появлением, хе–хе. Выглядели так, будто вознамерились взять да покончить со всем одним разом.

— Вы не доктор Налив, — произнес Кляйнцайт. — Тот никогда не говорит «хе–хе». И у него другое лицо.

— Доктор Налив в отпуске, — произнес человек, который говорил «хе–хе». — Я доктор Буйян.

— Быть того не может, — поразился Кляйнцайт. — Фолджер Буйян?

— Да. Откуда вам известно мое имя?

— Так, все одно к одному, — ответил Кляйнцайт. — Полагаю, вы меня не знаете.

— Вообще‑то нет, — ответил доктор Буйян. Его повзрослевшее неприятное лицо было раздражающе властным. Зубы его уже не были желтыми. — Мы встречались?

— Где‑нибудь на вечеринке, — ответил Кляйнцайт. — Трудно сказать. Ваша специальность стретто, не так ли?

— Вообще‑то да, хе–хе. Откуда вы знаете7

— Наверное, прочитал где‑нибудь. Вы пользуетесь известностью?

— Финишировал первым в прошлогодней регате в Бискайском заливе, — похвастался доктор Буйян. — Вы могли видеть в чьей‑нибудь приемной журнал по парусному спорту с моей фотографией.

— А может, я на него подписываюсь? — спросил Кляйнцайт.

— Действительно, очень может быть. Почему бы и нет.

— Как называется ваша яхта?

— «Атропос». Хе–хе.

— Славное имячко, — заметил Кляйнцайт.

— Добрая посудина, — сказал доктор Буйян. — Ну что ж, старина, вам лучше отдохнуть, попривыкнуть. А мы за вами присмотрим, подумаем, что можно для вас сделать. — Он добродушно стиснул Кляйнцайтово плечо, вышел.

Уж он‑то никак не мог быть пациентом, а я — доктором, подумал Кляйнцайт. Это было бы противоестественно.

Занавески вокруг его койки, должно быть, задернули, когда он проснулся. Теперь их раздвинули, и он оглядывался вокруг на соседние койки. Опять двадцать пять. Тут были Дрог, Угнетайз, Никчемс. Привет, привет, привет. Кивки и улыбки в ответ. Да, я снова возвратился, просто не мог остаться в стороне. Слева от него — Нокс, справа — Пиггль. У Пиггля на тумбочке — «Тайный агент». Радж, Макдугал, за ним Шварцганг, пикающий. Сразу за ним — Рыжебородый. Рты задвигались, из них вылетели слова. Задвигался и его рот, из него тоже вылетели слова. Лица вернулись к газетам, кислородным маскам, сну, кашлю, отхаркиванию. Окно было теперь далеко. Мммм, произнесла койка, прижмись ко мне крепче, любимый. Кляйнцайт слабо отбивался от ее жарких объятий. Господи, где же Фукидид? Не здесь. Дома. И бритвы нет, ничего. А что одето на нем? Больничная пижама, слишком большая для него, аж штаны спадают. Ах да, ведь он пытался догнать Смерть, чтобы услышать ту песенку, он совсем уже было нагнал ее. Старая хитрая обезьяна! А где Медсестра? Сейчас еще день, не ее время.

Нокс смотрел на него прямым взглядом. Вытащил из‑под газет какой‑то предмет, передал Кляйнцайту. Неприличные картинки? — подумал Кляйнцайт, принимая это в руки. Нет, какой‑то каталог. Надпись серебристым витиеватым почерком на глянцевой черной бумаге: «Гробы фирмы «Боксуэлл»» Под надписью вступление:

Выбор вашего гроба

Сколько раз все мы слышали, а то и сами произносили эти слова: «Вряд ли смерть застигнет меня в этой шляпе/пальто/костюме и т. д.» И тем не менее сколь многие из нас, даже самые искушенные, оказывались в гробу, который никоим образом не мог соответствовать эталонам их личного вкуса! Вот почему мы говорим: «Слушающий да слышит». Вам выбирать, будет ли ваш последний путь обставлен в соответствии с вашими собственными пристрастиями, или же это дело будет передоверено совершенно случайным людям.

Покинуть этот мир не менее важно, чем прийти в него. Точно так же, как ваши родители выказывали свою к вам любовь и гордость, когда с наивозможным тщанием выбирали для вас коляску, как если бы это была оправа, а вы, тогда еще младенец, — блистающий бриллиант, так и ваш долг теперь как, да позволено будет нам это сравнение, «уходящего в иной мир», долг перед вашими родственниками, друзьями и партнерами по бизнесу, перед всей общиной, наконец, — позаботиться о том, чтобы ваш уход как можно более напоминал о вас, ваших вкусах и привычках.

Окиньте взглядом продукцию фирмы «Боксуэлл», и вы поймете, отчего самые взыскательные покупатели на протяжении поколений поддерживают наш лозунг: «В наш ящик можно сыграть с любым бюджетом». Традиции, передаваемые от отца к сыну, секреты мастерства в сочетании с высочайшей технологией видны в каждом гробу «Боксуэлла». Останавливаете ли вы свой выбор на такой недорогой модели, как «Том–совсем–один» или на роскошном контейнере модели «Белгрейвия», — вы можете полностью положиться на материалы, фурнитуру и мастерство самого высокого качества. С «Боксуэллом» вы действительно будете Покоиться В Мире.

Далее следовали великолепные цветные фотографии. Кляйнцайт остановился сначала на «Спортсмене», обитом натуральной свиной кожей (на отдельной вкладке — цвета вашей команды по выбору), затем на «Дипслужбе», снаружи — тисненный золотом черный сафьян, внутри — водоустойчивая шелковая подкладка (обивка по краю цветами национального флага за дополнительную плату), потом на «Сити», с массивными серебряными ручками, изваянными в форме сложенных зонтов, потом на «Торговых ветрах», тиковое дерево, медные углы, ручки из манильского каната с узлами в виде головы турка. «Самые гибкие условия для покупки в кредит», гласил каталог. «Боксуэлл (отдел продаж) Лтд», Ретчуэлл, Хартфордшир. Изгот‑ли детских колясок «Покажи‑ка», контрацептивов «Накажи‑ка», аксессуаров для занятий сексом «Багдад» и бандажей «Фирмо». Подразделение «Напалм Индастриз».

Кляйнцайт отдал каталог Ноксу.

— Я делал для них рекламное объявление, — сказал он.

— Не может быть! — поразился Нокс. — Вы это серьезно?

— Да, — ответил Кляйнцайт. — Я делал рекламу для «Аналь Петролеум Напалм». «Напалм Индастриз» — одно из их подразделений.

— Как вы думаете, можете вы рассчитывать на скидку? — спросил Нокс.

— Уже нет. Меня уволили.

Нокс покачал головой.

— Плохо дело, — произнес он. — Угнетайз считает, что нам удастся нажать на них через Национальную систему здравоохранения. Сейчас он пишет в министерство.

— Где вы взяли каталог? — спросил Кляйнцайт. — Коммивояжер приходил?

— Зять Угнетайза, — подтвердил Нокс. — Он сказал, что мог бы пробить групповую скидку. Довольно информированный малый. Он сказал, что мы можем сэкономить на кладбищенских участках. Особенно сейчас, когда спекулянты так и вьются вокруг. Какой‑то большой консорциум, Метрополь, что ли, успел выкупить два или три самых лучших кладбища.

— Некрополь, — сказал Кляйнцайт. — Концепции городской планировки Некрополя. Я для них тоже рекламу делал.

— Я и говорю, — сказал Нокс. — У вас страшенные связи. Угнетайзовский зять так и сказал — сейчас самое время покупать, и я от себя бы добавил, что этим действительно стоит заняться. Это такая вещь, от которой всякий отпихивается как может, а потом, глядишь, ты за бортом.

— У вас случайно нет какого‑нибудь неприличного журнальчика? — спросил Кляйнцайт.

— «Все звезды дрочки» сойдет? — спросил Нокс, протянул журнал Кляйнцайту. НОВЫЕ ДЕВУШКИ, НОВЫЕ ПОЗЫ! ЗВЕЗДА МЕСЯЦА, ЛАВТА ДЬЮИТТ, НА ЦВЕТНОЙ НЕРЕТУШИРОВАННОЙ ОБЛОЖКЕ.

— Класс, — одобрил Кляйнцайт, погрузился в волосы на лобке Лавты Дьюитт и вдруг обнаружил, что время от времени перед ним появляется изображение доктора Буйяна. Могли быть его отретушировать, подумал он, попытался припомнить ту песенку, что пела Смерть, но затем осознал, что делает, постарался всеми силами ее не припоминать. Подло, подумал он. Ты должен быть осторожен. С его койки не было видно никаких самолетов. Одно потрясающее полуденное солнечное небо. Наполеон, должно быть, имел в виду два часа пополудни, когда говорил о храбрости, проявляемой в два часа, подумал Кляйнцайт. Два часа утра ничто по сравнению с этим. Лавта Дьюитт, 43–25–37, была избрана в этом году «Мисс Бристоль», ее любимой книгой была «Бхагават–Гита», она играет на цимбалах и учится на дантиста. А какие зубы!

Ты неправильно меня понял, произнес Госпиталь. Я не намерен съедать тебя.

Это ведь тебя не удержит, отозвался Кляйнцайт.

А! — вырвалось у Госпиталя. Сейчас ты понимаешь гораздо больше. Но если это произойдет, как оно и заведено в природе, то ты ведь поймешь, что так оно заведено в природе, правда?

Разумеется, ответил Кляйнцайт.

Хорошо, сказал Госпиталь. Теперь, когда мы прояснили кое‑что для себя, мы можем немного и поболтать.

О чем? — спросил Кляйнцайт.

Об Орфее, сказал Госпиталь. Ты знаешь эту историю?

Конечно, знаю, сказал Кляйнцайт.

Расскажи мне ее, сказал Госпиталь.

Звукам Орфеевой кифары повиновались даже деревья, ответил Кляйнцайт. Затем Эвридика в Подземном царстве, ему совсем было удалось вывести ее наружу своей музыкой, но он оглянулся и потерял ее. Он вовсе не хотел оглядываться.

Так я и знал, сказал Госпиталь. Обычная дребедень из школьных учебников. Давай взглянем на Орфея повнимательнее. Заметь, я не говорю, что эта история имеет начало, я не говорю даже, что это история вообще, истории, они как узелки на веревочке. Но есть место и время, откуда я хочу взглянуть на Орфея.

Давай, сказал Кляйнцайт. Я слушаю. Он слушал, глядя на монитор. Где‑то далеко пролетел самолет.

Безмолвие, сказал Госпиталь. Безмолвие и отделенная голова Орфея, без глаз, разбухшая, разлагающаяся, черная от усеявших ее мух, лежит на берегу Лесбоса. Там она и лежала, омываемая волнами, на золотом песке под ярким синим небом. Она была такой маленькой, эта потерянная и почерневшая Орфеева голова! Ты замечал когда‑нибудь, какой маленькой выглядит голова человека, когда она отделена от туловища? Это воистину достойно удивления.

Я что‑то не припоминаю ту часть, где говорится об отделенной голове Орфея, сказал Кляйнцайт.

Естественно, сказал Госпиталь. А ведь это сердцевина, самое ядро этой истории. Ты не помнишь, как фракийские женщины разорвали его на части, а потом бросили его голову в реку? Как голова пела чудные песни, плывя вниз по течению к морю и через все море — к самому Лесбосу?

Начинаю что‑то припоминать, отозвался Кляйнцайт. Смутно.

Смутно! — повторил Госпиталь. А что не смутно? И в то же время, знаешь, ослепительно ясно. Пологом колеблясь в воздухе на века. Голова заговаривает. Начинает роптать и проклинать. День и ночь голова Орфея ропщет на судьбу, лежа на берегу Лесбоса. Я не мог понять и сотой доли из того, что она говорила.

Ты был там? — удивился Кляйнцайт.

Я был там, ответил Госпиталь. Я был там, потому что берег Лесбоса был госпиталем для Орфея. Спустя несколько дней голову столкнули обратно в море.

Кто это сделал? — спросил Кляйнцайт.

Я не заметил, ответил Госпиталь. Это не имеет значения. Я вижу это как сейчас. Прибоя не было, берег был отлогий. Голова покачивалась на волнах, как кокос, а потом поплыла в море. За ней оставался небольшой след, как будто она плыла в море сама. Стоял один из тех серых дней, когда воздух очень тих, а море гладко и спокойно, вода тихонько прибывала, накатываясь на берег, по мере того, как шел прилив.

Прибывала? — спросил Кляйнцайт. Не наоборот?

Был прилив, повторил Госпиталь. Голова плыла против волн. Подумай об этом, о том, как она плывет день и ночь, без глаз, слепая голова Орфея.

Я думаю об этом, сказал Кляйнцайт.

Думай о том, как она плывет ночью, оставляя за собой фосфоресцирующий след, сказал Госпиталь. Думай о лунном свете, ложащемся на нее, плывущей во Фракию. Думай о том, как она достигает берега, самого устья Гебра. Она плывет вверх, точно лосось.

К тому месту, где его разодрали на части? — догадался Кляйнцайт.

К тому самому месту, подтвердил Госпиталь. Подумай, как голова Орфея рыщет ночью в камышах, разыскивая его члены. Темно, луна зашла. Ты слышишь некий звук, точно собака рыщет в камышах. Ты и руки не можешь разглядеть, только слышишь, как что‑то приближается к тебе, стелясь к земле. Ты чувствуешь ветерок на лице, что‑то прошло между тобой и рекой. Что‑то похожее на вздох, ты в том не уверен. Нечто, невидимое, медленно удаляется от тебя.

Он отыскал свои члены, сказал Кляйнцайт. Он собрался вновь.

Что есть гармония, произнес Госпиталь, как не собрание себя воедино?

— Ну что, милый, — произнесла женщина с грудью, удобной для плача. Грудь волнующе, по–матерински придвинулась ближе. Ну же, сказала она, плачь. Перед его носом появился лист бумаги: я, нижеоказавшийся.

— Что это такое? — спросил Кляйнцайт.

— Вы прекрасно знаете, что это, — ответила женщина. — Вы еще не подписали эту бумагу, и теперь ее нужно подписать. Доктор Буйян сказал, вы должны подписать ее.

— Я думаю, мне необходимо заключение еще одного специалиста, — сказал Кляйнцайт.

— Доктор Буйян и есть этот специалист. Сначала был доктор Налив. Помните?

— Пытаюсь, — ответил Кляйнцайт.

— Тогда подписывайте и давайте с этим покончим. Вы, знаете, здесь не единственный. Операционные расписаны на недели вперед, врачи сутками оперируют. Я думаю, у вас должно быть хоть чуточку соображения.

— У меня навалом соображения, — ответил Кляйнцайт. — Я соображаю насчет гипотенузы, асимптот и стретто. На это требуется уйма соображения. Я хочу сохранить мой угол даже при моей искривленной гипотенузе, я хочу, чтобы мои асимптоты приближались к кривой, пусть даже они никогда с ней не встретятся, я хочу, чтобы мое стретто осталось при мне, даже если оно больше не может регулировать проведения. Я хочу собраться воедино, понимаете?

— Мама дорогая, — сказала женщина. — Думаю, вас положили не в тот госпиталь. Ну ладно, оставляю это здесь и возвращусь позже.

Бумага осталась, женщина ушла. Кляйнцайту нужно было в туалет. Его сознание поднялось, но сам он остался лежать. Он позвонил сиделке. Она пришла, задернула занавески, помогла ему с судном.