Первые несколько дней после убийства Харрисона мы провели в напряжении. Убийство копа – это, пожалуй, худшее, что может случиться во время подготовки операции. Правоохранители ловят убийцу своего с особым рвением, не жалея сил и средств. Раскрываемость убийств в сравнении с другими преступлениями в принципе выше, что уж говорить, если убит коп… Такие дела всегда доводят до конца. Без вариантов. И это известно каждому уголовнику, даже с куриными мозгами.

Конечно, мы не знали наверняка, что Харрисон действительно коп. Белый, европейской внешности, вряд ли он служил в малайской полиции. Зато вполне мог оказаться платным информатором или агентом Интерпола или даже ФБР. Если так, то нас ждали очень крупные неприятности. Едва труп с подобного рода удостоверением коснется земли, надо бежать как можно дальше и прятаться как можно лучше.

Так мы и поступили.

Мы разбежались.

После инцидента не прошло и четырех часов, а члены нашей команды уже обрубили всякую связь с миром. Каждый из нас оставил один-единственный включенный мобильник – на случай, если позвонит Маркус, – но звонить друг другу мы не имели права. Для подобных ситуаций у нас существовал особый порядок, одобренный единогласно. Мы решили затаиться на шесть дней. Если Маркус даст сигнал возобновить подготовку ограбления, мы возьмемся за дело. Если он с нами не свяжется, мы по-тихому уберемся из страны. Но не раньше, чем через шесть дней. А пока задача у нас была одна: не высовываться. Из норы разрешалось выползать только для того, чтобы купить воды и продуктов. Ни телефонных звонков, ни интернета, ни шопинга, ни разговоров. Ни с кем не общаться, никому не писать, не оставлять никаких следов своего существования. Если забыл взять с собой бритву, значит, будешь ходить небритым. Мы в последний раз собрались в отеле «Мандарин Ориентал» сразу после убийства Харрисона. Шел сильный дождь, и было темно, как вечером. Элтон Хилл сидел на диване в углу и набивал рюкзак пачками пятидесятидолларовых банкнот. Остальные сгрудились вокруг стола для видеоконференций и обсуждали, что нам делать. Пока я описывал, что произошло в Хайлендзе, многие сочувственно кивали. Все сошлись во мнении, что я поступил правильно, пусть и несколько опрометчиво. Мы разработали новый план действий. Через шесть дней либо возвращаемся к работе, либо разлетаемся по разным странам, чтобы больше никогда не встречаться.

По окончании совещания мне хватило полминуты, чтобы сложить свои вещи и убраться из отеля. Пистолет лежал у меня под подушкой, рюкзак стоял возле двери. Я закинул его на плечо и вышел из номера. В лифте мы спускались вместе с Анджелой, снова глядя, как сменяют друг друга цифры на световой панели. Я нервничал, потому что нам не удалось связаться с Маркусом. У меня из головы не шла эта история с банкой мускатного ореха. Анджела коснулась моей руки. Мы посмотрели друг другу в глаза. Еще несколько мгновений, пока не откроются двери лифта, мы могли оставаться самими собой. Она улыбнулась и сказала:

– Эта работа по банку действительно так много значит для тебя?

– Она для меня – все, – сказал я.

– Тогда я с тобой, – сказала она. – Я поддержу тебя, что бы ни случилось.

После этого уже не нужны были никакие слова. Мы молча доехали до первого этажа. Двери лифта мягко раздвинулись перед нами.

В свою нору я добирался кружным путем. На такси по Джалан-Ампанг до центра, а оттуда – до Джалан-Герейя. Я снимал комнату в маленьком домике за прачечной с намалеванной от руки вывеской. Прибыв на место, я убрал пистолет под подушку, сумку поставил у двери, а сам сел на край кровати, уставился в стену и просидел так около часа. День постепенно угасал. Стемнело, но я не зажигал света. Тишина стояла такая, что я слышал, как в душевой кабине капала вода. Моя нора была пустой, убогой, бедной и дешевой. Такой, какой должна быть идеальная нора. Минимум необходимого и ничего лишнего. Я закрыл глаза и провалился в сон.

Нора – это не просто укрытие. Это место, где грабитель психологически готовится к предстоящей операции. Люди все разные. Одни так нервничают, что накануне весь вечер блюют, истекают потом и божатся, что больше ни за что не возьмутся за эту проклятую работу, но утром просыпаются свежими как огурчик и совершенно спокойными. Другие старательно накручивают себя, вспоминая детские обиды, издевательства отца, измены бывших жен – в общем, все, что способно здорово завести. К началу операции степень озлобленности у них достигает таких величин, что они ради заветной добычи готовы идти буквально по трупам. Есть и такие, кто заполняет целые тетради списками того, что купят на украденные деньги, – этими движет жадность. Кто-то медитирует. Но результат всегда налицо. Каждый справляется со страхом, и к началу операции все предельно собранны и решительны. Пожалуй, нора – не столько тайное укрытие, сколько моральное убежище.

Все шесть дней я переводил «Науку любви» Овидия. Закончив, несколько раз перечитал свой перевод. Он получился тяжеловесным, каким-то кондовым. Я поднес зажигалку к уголку тетради и смотрел, как огонь пожирает мои слова. Потом выбросил пепел в мусорную корзину. Моим переводам не хватало легкости. Как я ни старался, мне не удавалось вдохнуть в слова жизнь. Они только притворялись живыми, но, стоило перенести их на бумагу, мгновенно умирали.

На шестой день я получил от Маркуса текстовое сообщение. Просто заминка. Будь готов к пятнице.

Помню, я испытал облегчение. Конечно, происшествие в Гентинг-Хайлендзе продолжало меня смущать, но известие о том, что ограбление все-таки состоится, меня взбодрило. Я все сделал правильно, твердил я себе. Я должен был убить Харрисона.

В этом я был абсолютно прав. Ошибся я в другом.

Я не убедился в том, что он действительно умер.