1. Тактика партии и оппозиция «молодых»

2. Буржуазная критика Маркса и защита Бернштейном марксистской ортодоксии

3. Ревизия марксизма Бернштейном

4. К критике ревизионизма Бернштейна

5. Возражение слева: Роза Люксембург и «новая левая»

В годы действия так называемых законов против социалистов [1] легальная деятельность социал-демократов Германской империи ограничивалась предвыборной пропагандой в процессе обновления составов рейхстага и ландтага. Журналы и газеты были запрещены, партийные издательства на территории рейха работать не могли. Собрания (бывших) активистов партии могли проходить только под видом собраний членов спортивных обществ, шахматных клубов и т.д.; зачастую небольшие гостиницы, принадлежавшие членам партии, были местом конспиративных встреч. Только депутаты рейхстага и ландтага передвигались относительно свободно, – но и они могли быть отданы под суд и временно «отстранены от должности». В тот период формирование сознания руководящей прослойки социал-демократии и важнейших средств информации шло под влиянием регулярного чтения газеты «Социал-демократ» (выходившей сначала в Швейцарии, а затем в Лондоне) и некоторых речей, произносимых в рейхстаге, особенно речей Августа Бебеля.

 

1. Тактика партии и оппозиция «молодых»

Открытая враждебность властей в отношении социал-демократии имела своим следствием радикализацию политического сознания рабочих. Враждебность способствовала тому, что среди рабочих все больше и больше распространялся марксизм. Во всяком случае, надежды лассальянцев на сотрудничество с представителями консерваторов старой Пруссии не осуществились. С другой стороны, рекомендованная руководством партии (в тот период состоявшим исключительно из членов парламентской группы) тактика в защиту узкой легальности привела к тому, что социал-демократия приспособилась к существующим условиям. Хотя на первом (проходившем в подполье) съезде Социал-демократической партии Германии (СДПГ) в Видене, близ Сан-Галло, формула «всеми легальными средствами» была коренным образом изменена, а слово «легальными» вычеркнуто, съезд в то же время констатировал, что агитация Моста в пользу вооруженной борьбы на практике была на руку реакции, и вследствие этого он был исключен из партии.

Об успехе этой тактики свидетельствует рост числа избирателей, голосовавших за социал-демократию. Несмотря на законы против социалистов, число голосов за СДПГ возросло с 437 тысяч в 1878 году до 550 тысяч в 1884 году (после сокращения этого числа до 312 тысяч в 1881 году), до 763 тысяч в 1887 году и 1470 тысяч в 1890 году, когда эти законы были отменены. Такой рост числа голосов всегда расценивался как успех социал-демократии и вызвал даже восторженные отклики за пределами Германии. Тот факт, что за период между 1871 и 1890 годами состав населения коренным образом изменился и процент городского и занятого в промышленности населения значительно вырос, вероятно, не был должным образом принят в расчет. Если все же учесть, что сельское население оказывало относительное сопротивление предвыборной пропаганде социалистов, то те демографические сдвиги, данные о которых мы приводим ниже, помогут выяснить, насколько выросло число голосов за социал-демократов. В 1871 году соотношение городского и сельского населения было 36,1% : 63,9%; в 1880 году – 41,4% : 58,6%; в 1890 году – 47% : 53% соответственно. Население городов с числом жителей свыше 100 тысяч человек выросло за тот же период с 4,8% до 12,1%. Число лиц, занятых в сельском и лесном хозяйстве, уменьшилось с 42,5% в 1882 году до 35,8% в 1895 году [2].

Когда затем во «Введении к работе К. Маркса „Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.“», написанном в 1895 году, Энгельс отметил успехи немецкой социал-демократии, подчеркнув, что они были следствием принятия мирной тактики, сомневаться в ее эффективности не было более причин. Энгельс тогда писал:

«Но вместе с этим успешным использованием всеобщего избирательного права стал применяться совершенно новый способ борьбы пролетариата, и он быстро получил дальнейшее развитие. Нашли, что государственные учреждения, при помощи которых буржуазия организует свое господство, открывают и другие возможности для борьбы рабочего класса против этих самых учреждений. Рабочие стали принимать участие в выборах в ландтаги отдельных государств, в муниципалитеты, промысловые суды, стали оспаривать у буржуазии каждую выборную должность, если при замещении ее в голосовании участвовало достаточное количество рабочих голосов. И вышло так, что буржуазия и правительство стали гораздо больше бояться легальной деятельности рабочей партии, чем нелегальной, успехов на выборах, чем успехов восстания» [3].

Впрочем, вследствие развития военной техники после 1848 года возможности успешного завершения вооруженного восстания, по мнению Энгельса, значительно снизились.

«Прошло время внезапных нападений, революций, совершаемых немногочисленным сознательным меньшинством, стоящим во главе бессознательных масс. Там, где дело идет о полном преобразовании общественного строя, массы сами должны принимать в этом участие, сами должны понимать, за что идет борьба, за что они проливают кровь и жертвуют жизнью. Этому научила нас история последних пятидесяти лет. Но для того, чтобы массы поняли, что нужно делать, необходима длительная, настойчивая работа, и именно эту работу мы и ведем теперь, ведем с таким успехом, который приводит в отчаяние наших противников» [4].

«Длительная, настойчивая работа», о которой говорил Энгельс, состояла в уточнении политических целей и задач рабочего движения и в организации профсоюзов и социал-демократической партии.

В период, когда на СДПГ было распространено уголовное законодательство, различные направления, которые имелись внутри партии, с трудом находили внешнее проявление, хотя именно тогда возникли расхождения между журналистами, сторонниками радикальных тенденций, писавшими для «Социал-демократа» (Георг фон Фольмар и Эдуард Бернштейн, будущие реформисты, в ту пору выступали с левых позиций), и группой, заседавшей в рейхстаге и имевшей поддержку в руководстве партии. Но общее положение изгоев не позволяло им выносить подобные расхождения во взглядах на публичное обсуждение на партийных собраниях. Напротив, через несколько месяцев после отмены законов против социалистов (25 января 1890 года рейхстаг отказался продлить срок их действия) острые разногласия во мнениях внутри партии вышли наружу. Поводом для столкновения послужил конфликт в связи с празднованием 1 Мая. Если в ряде промышленных городов – особенно в Берлине – газеты и партийные организации выступили с предложением прекратить работу и провести собрания в связи с праздником 1 Мая 1890 года под лозунгом о восьмичасовом рабочем дне, то парламентская группа и, в частности, Август Бебель были за более осторожную тактику и призвали партийные организации подчиниться центральному руководству. В результате этого конфликта возникла оппозиция так называемых «молодых», главными представителями которых были Бруно Вилле, Ганс Мюллер и другие [5]. Ганс Мюллер считал, что Август Бебель относительно легко добился победы над оппозицией на многочисленных партийных собраниях в Дрездене, Магдебурге и Берлине, полагая, что она явилась следствием проникновения в партию многочисленных «мелких буржуа», и был убежден, что более жесткая линия Бебеля гораздо больше отвечает чаяниям и надеждам пролетарского авангарда старой социал-демократии. На первом съезде партии после отмены законов против социалистов (проходившем в Галле с 12 по 18 октября 1890 года) Бебель продолжал настаивать на необходимости сохранения тактики, которую партия применяла в период своего нелегального существования. Что же касается роли парламентской группы, то он пояснил, что ее задача состояла в том, чтобы, с одной стороны, защищать основные требования социал-демократии без оглядки на буржуазные партии и классовый состав, а с другой – вести «поиск возможных реформ на базе существующего общественного порядка». «Молодые» подверглись резким нападкам со стороны большинства съезда и были исключены из партии (на Эрфуртском съезде 14 – 20 октября 1891 года). В ходе полемики с «литераторами и левыми студентами» – так партийное руководство называло «молодых» – Фридрих Энгельс выступил на стороне парламентской группы и Бебеля.

Критика Энгельса содержится прежде всего в «Ответе редакции „Sächsische Arbeiterzeitung“» и «Ответе господину Паулю Эрнсту», который подчеркнул свои глубокие марксистские убеждения на страницах магдебургской газеты «Фольксштимме». Как писала «Зехсише арбайтерцайтунг», она «надеется вместе с Фридрихом Энгельсом, что, подобно тому, как был в свое время преодолен наивный государственный социализм Лассаля, точно так же благодаря здравому смыслу немецких рабочих будет быстро преодолено жаждущее успехов парламентское направление в современной социал-демократии». В этой связи Энгельс писал:

«О том, что мелкобуржуазный парламентский социализм имеет за собой в германской партии большинство, мне до сих пор ничего не было известно… Если бы я и мог еще сомневаться относительно характера недавнего бунта литераторов и студентов в нашей германской партии, то колоссальное бесстыдство, с которым предпринимается данная попытка объявить меня солидарным с интригами этих господ, должно было устранить всякое сомнение.

Вся моя связь с редакцией, сложившей с себя полномочия, состояла в том, что в течение нескольких недель без всякой с моей стороны просьбы редакция посылала мне свою газету, я же не считал нужным сообщить ей, что я в ней находил. Теперь я должен ей это высказать, и высказать публично.

В теоретическом отношении я находил в ней – и это относится в общем и целом также ко всей прочей печати „оппозиции“ – до неузнаваемости искаженный „марксизм“, отличающийся, во-первых, явным непониманием того мировоззрения, от имени которого выступают; во-вторых, полным незнанием решающих в каждый данный момент исторических фактов; в-третьих, ярко выраженным сознанием собственного безграничного превосходства, которое столь свойственно немецкому литератору. Маркс предвидел и подобных учеников, когда заявил по поводу „марксизма“, который в конце семидесятых годов был широко распространен среди некоторых французов: „ Tous се que je sale , c’est que moi , je ne suis pas marxiste “ („Я знаю только то, что сам я не „марксист““)» [6].

Еще более ясно теоретическая слабость «молодых» раскрыта Энгельсом в «Ответе господину Паулю Эрнсту», в котором он останавливается главным образом на роли мелкой буржуазии в рядах СДПГ и на «историческом материализме». Пауль Эрнст в статье об «Опасностях марксизма», опубликованной в газете «Фолькстрибюне»,

«без обиняков повторяет усвоенное им абсурдное утверждение метафизика Дюринга, будто у Маркса история делается совершено автоматически, без всякого участия (делающих ее, однако) людей и будто экономические отношения (которые, однако, сами создаются людьми!) играют этими людьми словно простыми шахматными фигурами. Человеку, способному смешивать искажение теории Маркса таким противником, как Дюринг, с самой этой теорией, пусть помогает кто-нибудь другой, – я от этого отказываюсь» [7].

Что же касается мелкобуржуазного влияния внутри СДПГ, то Энгельс задается вопросом:

«Но кто когда-либо оспаривал, что не только в составе фракции, но и вообще в партии представлено также и мелкобуржуазное направление? Правое и левое крыло имеется в каждой партии, а что правое крыло социал-демократии является мелкобуржуазным по своему характеру, это в природе вещей. Если все дело только в этом, то к чему весь этот шум? С этой старой историей нам приходится считаться уже в течение многих лет, но от этого еще очень далеко до мелкобуржуазного большинства во фракции и тем более в партии. Когда подобная опасность будет действительно угрожать, никто не станет дожидаться предостерегающих призывов со стороны этих своеобразных верных Эккартов . Но до сих пор бодрая, веселая борьба пролетариата против исключительного закона и быстрое экономическое развитие все больше и больше лишали этот мелкобуржуазный элемент почвы и питательной среды, между тем как пролетарский элемент становится все могущественней» [8].

Ганс Мюллер выступил с резким протестом против этого утверждения Энгельса, заявив, что оппозиция «молодых» является выражением «классовой борьбы внутри социал-демократии», неверно понятой Энгельсом как «бунт литераторов и студентов». Это «свидетельствовало или о снижении способности мыслить, или о неспособности понять и оценить события во всем их глубоком значении» [9].

Подлинной причиной разногласий между руководством партии и «молодыми» стал, как удалось установить, все же вопрос о тактике. И в этом случае Энгельс встал на сторону руководства. Он выступил с критикой «молодых», заметив, что «в практическом отношении» они проявляют «полнейшее пренебрежение всеми реальными условиями партийной борьбы», идут на «безрассудное „взятие препятствий“ – в воображении» и что тем не менее, «если из области воображения перенестись в область действительности, это могло бы погубить даже самую сильную, насчитывающую в своих рядах миллионы партию под вполне заслуженный хохот всего враждебного ей мира» [10].

В то время как авторитетное руководство партией со стороны парламентской группы и ее осторожная легальная тактика подверглись нападкам левого крыла и эта ориентация была расценена как следствие «мелкобуржуазного большинства в парламентской группе», Георг фон Фольмар выступал с речами в мюнхенском ресторане «Эльдорадо», занимая правые позиции, требуя большей реформистской активности партии. В «новой обстановке», возникшей в связи с отменой закона о социалистах, Фольмар требовал применения новой тактики. Даже если социал-демократия должна оставаться верной своим «основным постулатам», утверждал он, ничего неизменного нет, будь то форма, которую борьба (за социализм) приобретает в разные периоды, или средства, которые социал-демократии приходится применять для успешного завершения собственных начинаний. Хотя борьба между правительством и социал-демократией не прекратилась, «мы признаны как воюющая сила и против нас ведется настоящая битва, в которой благодаря своему мужеству мы можем добиться больших успехов» [11]. По этой причине главное – это работать ради действительного улучшения условий существования пролетариата. Фольмар выдвигает следующие основные требования: защита права на труд, необходимость добиться подлинного права на создание организаций, то есть полной свободы объединения в профсоюзы, принятие законодательных мер против «трестов, картелей, синдикатов, контролирующих все отрасли промышленности», которые в руках капиталистов являются лишь средствами наибольшей эксплуатации трудящихся, и, наконец, отмена пошлин на продукты питания. Если эти практические цели требуют срочного решения, следует считать возможным, то есть расценивать как «естественную предпосылку», и

«улучшение условий жизни трудящихся при существующем государственном и общественном порядке. В противном случае правы будут те, кто считает нашу деятельность, направленную на достижение этих целей, пустым лицемерием и тратой времени. Этой возможности, лежащей в основе всей нашей тактики и нашей концепции постепенного закрепления внутри нового общества, противостоит диаметрально противоположная привычка возвращаться время от времени к непродуманным пояснениям, которые сводят на нет работу для достижения ближайших целей» [12].

Эрфуртский съезд 1891 года в своей резолюции осудил критику Фольмара и подтвердил тезис Бебеля о том, что «нет никаких причин для изменения тактики партии». Однако Фольмар, в отличие от «молодых», не был исключен из партии. Большая часть делегатов из Баварии и многие представители Юга открыто встали на его сторону. Таким образом, впервые возник конфликт, который впоследствии породил полемику о ревизионизме.

Программа, выработанная на этом конгрессе – Эрфуртская программа, – в первой, теоретической части развивает основные моменты марксистской интерпретации истории (названной так Карлом Каутским); а во второй, более краткой, говорится о практических задачах партии на ближайшее будущее. Сам Каутский, комментируя Эрфуртскую программу, подчеркивал, что

«в проекте… положения, которые затем явились предметом дискуссии, взяты почти дословно из „Капитала“ Маркса, а общая часть самой программы – лишь изложение выдержки из „Капитала“ об „исторической тенденции капиталистического накопления“» [13].

Строго придерживаясь текста 24-й главы «Капитала», Каутский, используя критику политической экономии, выделяет из нее исключительно теорию неизбежного развития капиталистического способа производства. Немногие выдержки чисто исторического характера, которые он приводит из «Капитала», служат ему ключом для общего понимания проблемы. В то же время адекватное прочтение «Капитала» с теоретической точки зрения позволяет понять критику Маркса как воссоздание общих законов структуры чисто капиталистической экономики и признать их преимущественно безличный и принудительный характер, который предписывает особое поведение как отдельным лицам, так и особым группам людей; Каутский, а вместе с ним почти весь II Интернационал ориентируются на марксистские положения, неправильно истолкованные и воспринятые как обязательные, о предполагаемом характере развития капиталистического способа производства.

Если считать, что одной из составных частей «Капитала» является теория эволюции общества, то его прочтению способствует и теория эволюции Дарвина (и Геккеля), к которой Каутский и его современники питают большую слабость. Подобно тому как в процессе естественной эволюции одни виды животных произошли от других, а человек – от обезьяны, так и за капитализмом – с той же неизбежностью, которая утверждается естественными науками, – последует социализм. Эта концепция и в психологическом и в идеологическом планах особенно содействовала сплочению рабочего движения и его уверенности в конечной победе. Однако она снижает и в значительной степени сглаживает критику политической экономии Марксом. Только в такой перспективе предвиденная поляризация общества на все более сужающуюся группу «магнатов капитала», с одной стороны, и все более увеличивающийся численно рабочий класс – с другой, а также теория абсолютного обнищания рабочих смогли впоследствии приобрести фундаментальное значение для марксизма. Только когда Каутский свел критику Маркса к материалистической науке о развитии общества и превратил те места «Капитала», где речь идет об истории, в ключ для понимания всей работы Маркса, так называемая «теория краха», равно как и «теория обнищания», приобрела значение основной. Поэтому не удивительно, что и буржуазные критики марксизма и апологеты «марксистского социализма» столкнулись между собой почти исключительно на почве статистического подтверждения абсолютного обнищания и перспективы краха.

Для Каутского в имманентной логике развития капитализма, «необходимой по закону природы», содержатся не только обнищание и пролетаризация масс, но и конечная победа социализма. Кроме того, даже если пролетариат, к примеру, решит пренебречь поначалу своими обязанностями, «социалистическое производство… будет в конце концов создано логикой фактов, хотя, может быть, и после многочисленных неверных шагов, ошибок и ненужных жертв, после излишних затрат сил и времени. Но социалистическое производство должно появиться, и оно появится. Его победа неизбежна, коль скоро станет неизбежной победа пролетариата» [14]. Тем не менее Каутский выводит неизбежность победы пролетариата из пролетаризации народа и его абсолютного обнищания. Даже если он сам впоследствии и утверждал, что «теория обнищания» не нашла отражения в его исследовании Эрфуртской программы, нетрудно доказать, что идея абсолютного (и относительного) обнищания пролетариата весьма определенно содержится в основных гипотезах его марксистской концепции. Хотя он решительно утверждает, что «эмансипация пролетариата станет следствием… не растущей нищеты, а растущего классового антагонизма и вытекающей из него классовой борьбы пролетариата» [15], но такие выражения, как «пролетариат опускается и все больше тупеет» [16] и «пролетарии живут в жалких трущобах и строят дворцы своим эксплуататорам; голодают, но готовят им прекрасные блюда; гнут спину и падают без сил, создавая средства, которые помогут капиталисту и его семье убивать время» [17], показывают, насколько постоянно идея растущего (относительного) обнищания присутствует в его концептуальной системе. Далее он утверждает: «В общем, экономические условия пролетариата при наличии классовой борьбы и ее завоеваний улучшаются мало и медленно, хотя и улучшаются в абсолютном смысле». Однако растут требования пролетариата, причем этот рост идет «гораздо быстрее, чем могут улучшиться экономические условия при существующих методах эксплуатации… его „жадность“ не будет утолена до тех пор, пока не будет покончено с эксплуатацией» [18]. И наконец Каутский признает, что «только приближение к ним [условиям, в которых все общество оказалось бы под пятой у одного-единственного эксплуататора-капиталиста] доведет страдания, антагонизм и противоречия в обществе до такой степени остроты, что оно рухнет, если его развитию своевременно не будет дано другое направление» [19].

Тот факт, что Энгельс до некоторой степени взял на себя ответственность, сместив акценты в революционной теории с критики полной автономности социальных структур на ориентацию на «объективные законы развития общества», нашел отражение в работах различных авторов, таких, как Карл Корш, Эрих Маттиас и Герман Болльнов. Как бы то ни было, у Энгельса совершенно явно чувствуется заинтересованность в эмансипации рабочего класса, тогда как у Каутского и других теоретиков II Интернационала речь в конечном счете идет о высвобождении прежде всего производительных сил (промышленной техники) от пут капиталистических производственных отношений, а не об освобождении ассоциированных производителей. В этой перспективе и «законы» капиталистического способа производства приобретают другое значение. Если для Маркса это только законы данного специфического исторического переходного способа производства, само существование которого зависит именно от случайности и анархии производства, то для Каутского они становятся «объективными законами», которые даже за пределами этого способа производства остаются в силе и, более того, гарантируют переход к социализму [20].

 

2. Буржуазная критика Маркса и защита Бернштейном марксистской ортодоксии

Каутский утверждал, что всякий, кто назовет ошибочными цели, выдвинутые Эрфуртской программой, должен будет предварительно доказать неточность Марксовой теории экономического развития. Этот вызов был принят целым рядом буржуазных экономистов, которые занялись «опровержением» Маркса. Все они без исключения исходили из той концепции марксизма, которая сводила критику политической экономии к теории неизбежной эволюции капитализма, что мы уже встречали у Каутского. Первым таким буржуазным критиком Маркса был Георг Адлер, который получил звание приват-доцента в 1878 году за работу о «предпосылках критики Маркса в современной политической экономии».

«Маркс, – писал он, – хочет доказать, что капиталистическая политическая экономия обречена на гибель диалектикой самого ее развития; иными словами, что политическая экономия капитализма – как и всех предыдущих экономических фаз – порождает в ходе своего развития элементы собственного разрушения, которые приведут к новой, высшей экономической стадии» [21].

Затем следуют цитаты из седьмого параграфа двадцать четвертой главы первого тома «Капитала» («Историческая тенденция капиталистического накопления»), рядом с которыми Адлер помещает знаменитую выдержку из «Манифеста Коммунистической партии», где говорится:

«…современный рабочий с прогрессом промышленности не поднимается, а все более опускается ниже условий существования своего собственного класса. Рабочий становится паупером, а пауперизм растет еще быстрее, чем население и богатство. Это ясно показывает, что буржуазия неспособна оставаться долее господствующим классом общества и навязывать всему обществу условия существования своего класса в качестве регулирующего закона. Она неспособна господствовать, потому что неспособна обеспечить своему рабу даже рабского уровня существования, потому что вынуждена дать ему опуститься до такого положения, когда она сама должна его кормить, вместо того чтобы кормиться за его счет» [22].

Возражения Георга Адлера сводятся к доказательству на основе статистических данных несостоятельности процесса поляризации и обнищания, «прогнозированных» Марксом. Для Адлера предсказания Маркса о «крахе» всего лишь «химеры», «провозглашенные в свое время Марксом с такой же вызывающей уверенностью, с какой впоследствии будут выдвигаться теоретические доктрины, лишенные какой бы тони было серьезной основы» [23]. Адлер пишет именно о «формировании нового среднего слоя», вопрос о котором неоднократно ставился в работе Теодора Гейгера «Классовое общество в тигеле» (Theodor Geiger. Klassengesellschaft im Schmeztiegel, 1949), а также об оказавшемся ошибочным предположении о концентрации сельского хозяйства. Словом, из марксистских предпосылок можно было бы самое большее заключить, что, «если бы господство капитализма было неограниченным, оно привело бы к разорению народа» [24] Сам Маркс, однако, признавал, что в условиях капитализма можно провести законодательные мероприятия для защиты трудящегося населения. С другой стороны, вконец разоренный народ вряд ли смог бы организовать новый способ производства через посредство рабочих ассоциаций.

Ученый-политэконом, цюрихский либерал Юлиус Вольф, оппонент на защите докторской диссертации Розы Люксембург, иначе попытался опровергнуть Маркса в своей книге «Социализм и капиталистический общественный строй, критическая оценка и того и другого как обоснование социальной политики», опубликованной в Штутгарте в 1892 году. Основные концепции «Капитала» он, подобно Каутскому, рассматривает как предположения. Он пишет:

«Число предпринимателей все сокращается, и пропорционально ему растет число тех, кто страдает и влачит жалкое существование. Все производство в конце концов сосредоточено в руках немногих магнатов капитала. Плод теперь окончательно созрел. Более того, он перезрел и готов лопнуть. Народ воспрял духом. Он ниспровергает тиранов и берет в свои руки бразды управления экономикой» [25].

Согласно марксистской концепции, как считает Вольф, рабочие не участвуют в индустриальном прогрессе и в конце концов, пройдя через повторяющиеся периодически кризисы, приходят к осознанию необходимости революционного преобразования общества. Прогрессивное обнищание и исчезновение независимых средних слоев являются для Вольфа главными предпосылками марксистской убежденности в победе социализма. На базе статистических данных о доходах, потреблении, сберегательных кассах и т.д. в Великобритании Вольф приходит к следующему выводу:

«Наше исследование охватывает все аспекты социально-экономической жизни общества (как высших, так и низших слоев), которые поддаются статистической обработке. Повсюду и без каких-либо исключений было пунктуально опровергнуто положение о вечном господстве только одной тенденции, что в качестве гипотезы и концепции выдвигает социализм» [26].

Он считает, что так ему удалось доказать, что промышленный капитализм не только не «приведет к разрушению нашего общества», но и укрепит его в экономическом плане [27].

Представляя свою книгу, Вольф выражает сожаление, что поначалу ей был оказан весьма негативный прием, но уже в третьем издании «Настольного словаря государственных наук» признавалось, что «среди немецких ученых-политэкономов именно он подверг самой суровой критике систему Карла Маркса, доказав несостоятельность его теории обнищания и открыв путь ревизионизму в социал-демократии» [28].

Экономисты, сторонники исторической школы, члены Ассоциации социальной политики, выступившей за принятие государственных мер в интересах рабочих, критиковали теорию обнищания с других позиций. Л. Брентано попытался опровергнуть так называемую «теорию фонда заработной платы», согласно которой повышение зарплаты одной группе рабочих всегда возможно лишь за счет других групп, поскольку совокупность средств для заработной платы – то есть фонд заработной платы – в обществе ограничен. Брентано приходит к критике теории фондов заработной платы через труды экономиста фон Германна, а также в результате наблюдений над практикой английских тред-юнионов, в полной убежденности, что этими аргументами он сможет сокрушить «кардинальный компонент всех социальных революционных доктрин». Если рабочие организуются – таков его тезис, то «железный закон заработной платы не является предметом дискуссий» [29]. Самым важным в полемике Брентано является то, что он стремится не только опровергнуть (предполагаемые) теоретические положения марксистов, но и выразить свое согласие с практической политикой социал-демократии. Комментируя выступление Бебеля, он говорит:

«Партия, которая имеющимися у нас средствами уверяет, что она полностью поддерживает основы существующего порядка, есть реформистская партия, которая либо фактически перестала быть революционной, либо не знает или не желает знать того, что делает и говорит. Естественно, что я с радостью приветствую такую перемену» [30].

Тезисы Генриха Геркнера, ученика Л. Брентано, тоже были расценены социал-демократией как вызов критического характера, хотя главной его задачей было поразить либеральный «манчестеризм». Геркнер был сторонником энергичных социальных реформ и был убежден, что «большее участие трудящегося класса в чистом доходе от национального производства не только не затормозило бы дальнейшее развитие производства, а, напротив, способствовало бы его значительному росту» [31]. В полностью свободной экономике действительно развивается постоянно увеличивающееся несоответствие между доходами масс и производительностью труда. Однако этого несоответствия можно было бы избежать с помощью социальных и политических реформ. Геркнер предлагает в качестве такой реформы провести законодательство, охраняющее интересы рабочих, страхование от несчастных случаев на производстве, прогрессивный налог, передачу в руки государства средств связи, страхования и кредита, принятие программы жилищного строительства и поощрение создания рабочим классом потребительских и производственных кооперативов. Реформы этого типа, говорит он увещевательным тоном, являются «лучшей гарантией против распространения партий сторонников насильственной социальной революции» [32].

В отличие от Геркнера Герхарт фон Шульце-Геверниц, тоже ученик Брентано, убежден, что – как это видно на примере Англии – развитие промышленного капиталистического производства само по себе ведет к росту уровня жизни масс. Крупной промышленностью – таков его тезис – определяется не только технический прогресс, но и улучшение условий жизни рабочих. Таким образом, например, несмотря на снижение сдельной заработной платы, вызванное повышением коэффициента полезного действия машин, недельная заработная плата рабочих может увеличиться. Концепция «железного закона заработной платы» (которую постоянно путают с теорией заработной платы Маркса) основывается в этом случае на ошибочной с научной точки зрения экстраполяции докапиталистических отношений.

«Социальные последствия описываемого экономического развития есть уравнение доходов. Это явление противоположно тому, которое показала статистика на примере Англии, оно ведет к тому, чтобы богатые становились еще богаче, а бедные еще беднее» [33].

В серии статей, опубликованных в «Нойе цайт», Эдуард Бернштейн попытался опровергнуть аргументацию «катедер-социалистов», последователей Л. Брентано. Геркнеру он, например, возразил, что нет никаких доказательств в поддержку его утверждения о том, что бедняки не станут еще беднее: реформы в области социальной политики носят лишь паллиативный характер, а изменения, имевшие место внутри группы «катедер-социалистов», показывают, что они даже в своем положении не уверены, так что, может быть, в один прекрасный день им придется признать необходимость экспроприации экспроприаторов. Опровергая Юлиуса Вольфа, Бернштейн отмечает, что увеличение импорта пищевых продуктов в Англию не приведет к росту уровня жизни масс. Рост потребления, скорее, связан с «ростом в Англии числа тех, кто вместе со своими присными проживает наследства, скопленные в Индии и других английских колониях» [34]. Гораздо труднее Бернштейну было выступить против опровержения «железного закона заработной платы» Брентано. Тот указывал, что этот закон, несомненно, правомерен для определенной исторической эпохи: он еще не вступает в действие, когда нравы и обычаи докапиталистической эпохи устанавливают в качестве «достаточного» некоторый минимальный уровень дохода, но уже теряет силу, когда профсоюзы (и вмешательство государства) устраняют свободную конкуренцию среди трудящихся. Таким образом, период действия «железного закона заработной платы» – это лишь переходный и относительно непродолжительный этап, в течение которого более старые нормы обычного права уже не действуют, а рабочие еще не добились права объединяться. Брентано критикует затем самую социал-демократию за то, что она на съезде в Галле отвергла «железный закон заработной платы». В странах, где запрещены объединения и нет традиционных ограничений заработной платы, этот закон всегда действует.

Суть возражения Бернштейна состояла в тезисе, согласно которому в условиях личной конкуренции над заработной платой рабочего тяготеет также стоимость товара – труда, то есть имеет место абсолютное обнищание. Только с помощью ответных профсоюзных мер процесс крайнего обнищания может быть приостановлен. Иными словами, профсоюзная борьба в целом может способствовать тому, чтобы уровень заработной платы выражал стоимость товара – работы. Однако в период кризисов с ростом числа безработных – вследствие большего давления, оказываемого на рынок труда теми, кто лишен работы, этой цели достигнуть не удается. Все это говорит о «единственной возможности окончательно освободить рабочий класс: обобществлении средств производства, общественном контроле над производством» [35].

Анализируя работу Шульце-Геверница о крупном предприятии, Бернштейн еще раз в качестве главного аргумента выдвигает критику статистических данных, которые в ней приводятся. Выразив сомнения относительно точности цифр номинального уровня заработной платы, он замечает, что Шпиннер и Вебер принимают в расчет лишь категорию рабочих, занятых в текстильной промышленности и пользующихся «особым аристократическим положением»; и, наконец, он считает, что нельзя расценивать как общий вывод замечание Шульце-Геверница о том, что появление крупного производства благоприятно отразится на рабочих. Однако прежде всего поражает то, что Бернштейн выступает против аргументации Шульце-Геверница без малейшего сомнения:

«Мы готовы согласиться, что, если доказательство господина фон Шульце-Геверница справедливо, если ему удалось доказать прежде всего, что положение рабочих в английской текстильной промышленности, в которой доминируют крупные предприятия, пусть не блестяще, но вполне отвечает разумным требованиям и, во-вторых, что развитие крупной промышленности на базе настоящего социального порядка приведет всегда и везде к одним и тем же результатам, социализм потерпел поражение по самой своей сути» [36].

 

3. Ревизия марксизма Бернштейном

Хотя в 1891 – 1893 годах Бернштейн весьма энергично выступал против положений буржуазных критиков Маркса, он уже тогда – как позднее писал в своих автобиографических заметках «Развитие социалиста» – начал сомневаться в абсолютной точности своих ответов. Даже после того, как он сумел доказать ошибочность отдельных утверждений этих критиков, Бернштейн не скрывал, что возражения, которые содержались в их работах, ему не удалось полностью опровергнуть. «Как бы я внутренне ни сопротивлялся этому, – писал он, – меня одолевали сомнения относительно принципов, которые до того момента я считал непоколебимыми, а в последующие годы мои сомнения усилились» [37]. В самой важной работе по ревизионизму уже в 1899 году Шульце-Геверниц и другие авторы школы Брентано как бы реабилитируются.

«Односторонность в изложении истории развития современной Англии, на что я достаточно сильно указывал в свое время, нисколько не помешала Шульце-Геверницу как в сочинении „К социальному миру“, так и в его монографии „Крупное производство как хозяйственный и социальный успех“ установить факты, имеющие весьма важное значение для понимания хозяйственного развития настоящего. Отнюдь не видя в том ничего худого, я охотно признаюсь, что благодаря Шульце-Геверницу , равно как и другим экономистам школы Брентано ( Геркнер , Синцгеймер ), я обратил внимание на многие факты, которым раньше либо вовсе не придавал, либо придавал весьма поверхностное значение. Я даже не стыжусь сознаться в том, что почерпнул кое-что из книги Юлия Вольфа „Социализм и социалистическое общественное устройство“» [38].

В отличие от Георга Фольмара Бернштейн был не столько экспертом по вопросам повседневной борьбы, сколько теоретиком. Еще Энгельс хвалил его главным образом за реализм и противопоставлял этот реализм педантизму интеллектуала Каутского [39]. Похвала Энгельса и тот факт, что он назначил Бернштейна исполнителем своего завещания, придавали словам последнего внутри партии куда больший вес, чем речам Фольмара. Поэтому, когда в 1896 году Бернштейн – через год после смерти Энгельса – начал публиковать в «Нойе цайт» серию статей «Проблемы социализма» и подверг обсуждению все теоретические предпосылки марксизма той поры, это не могло не вызвать сенсации. Затем в 1899 году эти статьи, расширенные и переработанные, были опубликованы в книге под названием «Проблемы социализма и задачи социал-демократии». Причин для этого у Бернштейна было две. С одной стороны, он стремился преодолеть разрыв между теорией (радикал-революционной) и практикой (реформистской) в СДПГ, с другой стороны, он собирался пересмотреть положения марксизма, поколебленные буржуазной критикой Маркса и утратившие – по его убеждению – свое значение в эмпирическом плане. В то же время Бернштейн не сомневался в своей верности духу Маркса и Энгельса и в том, что он сохранит «научный характер» марксистского социализма, который его критики, догматически опираясь на опровергнутые положения или тезисы, не поддающиеся проверке в эмпирическом плане, считали изжившим себя.

У Бернштейна – и не без причины – сложилось впечатление, что «марксистская теория», как ее понимали и распространяли члены СДПГ, только в очень незначительной степени способствовала ориентации повседневной политической работы, а зачастую просто мешала ее вести. Так, например, у партии была собственная аграрная программа, рассчитанная на привлечение на свою сторону мелкого крестьянства и сельскохозяйственных рабочих; она разработала принципы использования своих парламентских голосов. Однако для принятия самых ординарных тактических решений приходилось придерживаться высших «принципов теории». Например, в 1903 году представитель социал-демократической партии получил возможность занять пост вице-президента рейхстага, но от нее пришлось отказаться только потому, что вице-президенты представлялись к двору. Бернштейн выступил тогда за использование этой возможности, за что в 1903 году на Дрезденском съезде подвергся резкой критике.

Считая своим долгом дать соответствующее теоретическое обоснование политики реформизма, фактически проводимой немецкой социал-демократией, Бернштейн выражает полное согласие с положениями, сформулированными Георгом Фольмаром еще в 1891 году. У него сложилось впечатление, что партия и особенно профсоюзное движение в своих действиях руководствовались – тайно, и отчасти бессознательно – отнюдь не «официальным» марксизмом лидеров партии. «Твердость принципов» последних – и особенно их идеологического рупора Карла Каутского – не раз мешала воспользоваться благоприятной политической ситуацией. Социал-демократы Южной Германии имели успех на выборах в ландтаги всякий раз, когда отступали от «священных принципов» и действовали в парламенте совместно с либеральными силами против консерваторов или клерикалов. Например, голосуя за бюджет земли, они добивались целого ряда важных уступок для своих избирателей, что благоприятствовало успешному ходу следующей избирательной кампании. Хотя на съездах СДПГ большинство социал-демократов Баварии, Бадена и Вюртемберга подверглись критике за отступление от «основных принципов», партия была не в состоянии полностью помешать развитию этого процесса [40]. Кроме того, ощущалось отсутствие связи между общей теорией (стратегией) и тактикой. Отвыкшее из-за длительного нахождения партии под запретом от практической политической деятельности руководство СДПГ охотно возвращалось к «основным принципам» и в вопросах, которые требовали более гибкого решения. Даже различия в условиях, более демократических в землях Южной Германии и менее демократических в Пруссии, не были проанализированы в узком понимании их значения. В то время как руководство партии расценивало любой вопрос как «повод для укрепления принципов», Бернштейн, напротив, к некоторым тактическим проблемам относился как к поводам для пересмотра теории. Он не стремился изменить практическую деятельность партии, его интересовало только восстановление «единства теории и практики». Он никогда не отрицал того решающего воздействия, которое оказало на него длительное пребывание в Англии. С другой стороны, он отошел от Энгельса еще при его жизни, особенно в оценке «Фабианского общества».

В своих положениях Бернштейн тесно смыкается с буржуазными критиками Маркса, заменяя собранный ими статистический материал данными по Пруссии и Саксонии. Его оценку сложившейся обстановки и дальнейшего возможного развития капиталистического общества можно резюмировать следующим образом:

1. Концентрация промышленных предприятий не эквивалентна параллельной концентрации состояний. Об этом свидетельствует главным образом растущее число акционеров, которым принадлежат крупные промышленные предприятия. Поэтому Бернштейн делает вывод, что

«…нельзя согласиться с тем, чтобы будущее развитие предвещало относительное или же абсолютное уменьшение числа собственников. Не „более или менее“, а прямо-таки „более“, то есть абсолютно и относительно более увеличивается число собственников. Если бы деятельность и надежды социал-демократии вызывались тем, что число собственников регрессирует, то ей не о чем было бы и хлопотать. Но на практике оказывается совершенно иное. Не от регресса, а от увеличения общественного богатства зависят надежды социализма. Социализм… пережил уже множество лжеучений, и потому переживет и то, которое доказывает, что его судьбе грозит концентрация собственности, иначе, поглощение сверхценности одной, постоянно уменьшающейся капиталистической группой» [41].

2. «Средние слои», занимающие промежуточную позицию между капиталистами и наемными рабочими, не исчезают с ростом индустриализации, а продолжают существовать. В некоторых секторах производства их число, безусловно, растет. Это положение также документально подтверждено статистическими данными по промышленности. Хотя сам Бернштейн вынужден признать, что число лиц, занятых на крупных предприятиях, выросло в большей степени, чем на мелких и средних, говорить об «исчезновении» мелких и средних предприятий нельзя [42]. Другие ревизионисты (Давид, например) настаивали главным образом на том, что в условиях сельскохозяйственного производства концентрация хозяйств неприемлема [43].

3. С помощью соглашений между промышленными объединениями, трестами и т.д., как и путем расширения системы кредитов, капиталистическая экономика в состоянии если не предотвратить кризисы, то в значительной степени ослабить их суровость.

Маркс и Энгельс исходили из гипотезы о циклически повторяющихся «кризисах перепроизводства», которые являются следствием противоречия между «характером производительных сил и производственных отношений». Но именно теоретические отправные точки зрения Маркса и Энгельса на кризисы кажутся Бернштейну несостоятельными. Так, формула Маркса, согласно которой «конечной причиной всех действительных кризисов остается всегда бедность и ограниченность потребления масс, противодействующая стремлению капиталистического производства развивать производительные силы таким образом, как если бы границей их развития была лишь абсолютная потребительная способность общества», содержит в себе гипотезу, мало отличающуюся от гипотезы Родбертуса. Разумеется, это утверждение имеет своим источником третий том «Капитала», начатый уже в 1864 – 1865 годах, то есть почти на 14 лет раньше второго тома. Таким образом, Маркс определил функцию обновления части основного капитала как причину кризиса, будучи убежден, что «кризис всегда образует исходный пункт для крупных новых вложений капитала. Следовательно, если рассматривать общество в целом, то кризис в большей или меньшей степени создает новую материальную основу для следующего цикла оборотов» [44].

Необходимость обновления части основного капитала тем не менее не ощущается одновременно во всех отраслях производства и может меняться в зависимости от уровня развития технологии. Маркс не доверял собственной гипотезе о необходимости подобного обновления через все более короткие интервалы. Во всяком случае, он считал возможным, что в период с 1847 по 1867 год примерно в десятилетнем цикле «острая форма периодического процесса… уступила, по-видимому, место более хронической, затяжной, затрагивающей различные промышленные страны в различное время смене сравнительно короткого, слабого улучшения дел и сравнительно продолжительного угнетенного состояния» [45]. Из этой гипотезы Маркса Бернштейн со своей стороны заключает, что вследствие усовершенствования средств связи (телеграф) негативные последствия локально ограниченных кризисов могут быть легче нейтрализованы; в особенности это касается спекулятивных кризисов, которых можно либо избежать вовсе, либо хотя бы ослабить. Иными словами, чем больше совершенствуется система информации, тем меньше опасность необузданных спекуляций, играющая такую отрицательную роль главным образом в странах и отраслях производства, которые лишь недавно встали на путь капиталистического развития [46].

На критические замечания Розы Люксембург о том, что кредитная система является исключительно средством обострения будущих кризисов, Бернштейн возражает, что уже Маркс отмечал, что кредит может давать и положительные результаты; рабочие кооперативы, например, рассматриваются как продукт кредитной системы. До сих пор никто не доказал эмпирически утверждения Маркса и Люксембург о том, будто кредит обостряет противоречия в отношениях между собственностью и производством. Хотя Роза Люксембург утверждает далее, что все до тех пор происходившие кризисы ни в коей мере не носили характера, который прогнозировал Маркс – и что, напротив, они возникнут лишь после завершения развития мирового рынка, – однако точное описание механизма кризисов, данное самим Марксом, противоречит подобным утверждениям. Схема кризиса у Маркса или для Маркса отнюдь «не образ будущего, а картина настоящего». Маркс предвидел лишь обострение подобных кризисов, и именно по этому пункту Бернштейн ему возражает.

Кроме того, еще неясно, когда появится «мировой рынок», о котором говорит Роза Люксембург. Как известно, интенсивное развитие мирового рынка играет более важную роль, чем экстенсивное (в заморских странах). Так,

«Англия экспортирует в Австралию товаров на значительно меньшую сумму, чем в одну только Францию, а в британскую Северную Америку и Россию – намного меньше, чем в Германию. Внешняя торговля Англии со своими колониями не достигает даже одной трети объема торговли со всем остальным миром» [47].

Словом, трудно предсказать, когда завершится образование мирового рынка, о котором Роза Люксембург говорила как о моменте, который подтвердит марксистское предвидение кризисов.

Бернштейн видит в той роли, которую играют объединения предпринимателей, картели и тресты, средство для избежания кризисов перепроизводства. Кроме того, он опровергает утверждение Розы Люксембург, согласно которому эти объединения могут включать лишь отдельные отрасли производства в противовес другим и никогда не должны становиться «общими». В самом деле, все предприниматели, безусловно, заинтересованы в том, чтобы избежать кризиса. В то же время Бернштейн вовсе не скрывает, что подобные соглашения [между предпринимателями] приводят к отрицательным последствиям, особенно когда они сопровождаются протекционистскими тарифами и льготным экспортом. Во всяком случае, не следует закрывать глаза на то, что возможность такого воздействия на механизм кризисов очевидна.

«Чтобы картели и пр. составляли последнее слово экономического развития или же в состоянии были на продолжительное время устранить противоположения современной хозяйственной жизни, этого мне и в голову не приходило утверждать. Я гораздо более убежден в том, что, где в современных промышленных государствах картели и тресты поддерживаются и усиливаются посредством охранительных пошлин, там они должны будут обратиться в факторы кризисов соответственных отраслей промышленности для самой охраняемой страны, если не в самом начале, то, во всяком случае, в конце концов. При этом весь вопрос заключается лишь в том, надолго ли подобным хозяйством удовлетворится народонаселение соответственных стран».

В отличие от протекционизма, который представляет собой «вмешательство государственной власти в область экономики, стремящееся регулировать экономические влияния» [48], объединения предпринимателей представляют собой средство действительно экономического характера. Отрицать преимущества подобной организации по сравнению с «анархической конкуренцией» – значит не хотеть видеть преимущества ограничения стихийного производства «в период насыщения рынка» перед лицом явлений, предвещающих кризис.

Как бы Бернштейн ни маскировал – несмотря на свои положения – современный капитализм, речь идет о нем; об этом явно свидетельствует отрывок из той же главы (из нее были взяты приведенные выше цитаты), в которой он резюмирует свою концепцию о структурной тенденции капитализма к кризисам. Таким образом, можно сделать вывод:

«Продуктивная способность в современном обществе значительно сильнее, нежели действительный спрос на продукты, определяемый по покупной способности. Миллионы людей живут в недостаточных помещениях, недостаточно сыты и одеты, несмотря на то, что щедро рассыпаны средства для того, чтобы они имели удобные жилища, пищу и одежду. Благодаря подобному несоответствию в различных отраслях промышленности [возникает] перепроизводство… а следствием этого устанавливается большая неравномерность в занятиях рабочих, которая создает чрезвычайную неуверенность их положения по отношению к труду и тем самым весьма нежелательную независимость, в результате же имеет [место] в одном случае излишний труд, а в другом безработица. Из ныне применяемых средств противодействия крайнему обострению этого зла картели капиталистических предприятий, с одной стороны, для рабочих, а с другой – для всего общества представляют из себя монополистические союзы, имеющие тенденцию за их спинами и за их счет бороться с подобными же монополистическими союзами других отраслей промышленности или других стран или при помощи международных промышленных договоров по собственному усмотрению регулировать сообразно своим выгодам производство, равно как и цены. В виртуальном смысле капиталистическое средство защиты против кризисов таит в себе зародыш еще более сильной зависимости рабочего класса, равно как и привилегий производства, представляющих собой еще более острую форму сравнительно с прежними цеховыми привилегиями» [49].

Таким образом, Бернштейн вовсе не утверждает, будто современная капиталистическая экономика с помощью кредитов и промышленных объединений может избавиться от кризисов или прямо-таки гарантировать благополучие всем; он просто отмечает, что механизм кризисов в условиях классической капиталистической конкуренции не действует более в полной мере и что поэтому не следует говорить об обострении периодических кризисов.

За критикой «предвидений» современного марксизма следуют затем (в последней главе книги) положения Бернштейна о «задачах и возможностях социал-демократии», а за кратким изложением его критики так называемой «теории краха» – его размышления об экономических кооперативах и главным образом о «демократии и социализме». В основе социализма, по Бернштейну, лежат демократия и этика, а не исторический процесс; автор подчеркивает также неравновесие, существующее между политической демократией и экономической жизнью. В то время как (по крайней мере в западных демократиях) все взрослое мужское население в политическом плане пользуется одинаковыми гражданскими правами, в экономической жизни условия существования большинства – это условия зависимости. Неодинаковый уровень жизни, неуверенность в наличии работы угрожают узаконенному равенству всех. Поэтому единственно логический путь к социализму проходит через утверждение демократии.

«Демократия – это средство и в то же время цель. Она есть средство проведения социализма и она есть форма осуществления этого социализма. Конечно, творить чудес она не может. Она не может, например, в такой стране, как Швейцария, где промышленный пролетариат составляет меньшинство народонаселения… передать в руки пролетариата политическую власть. Она не может также и в такой стране, как Англия, где пролетариат составляет значительно более многочисленный класс населения, поставить его во главе промышленности. Этот пролетариат, который отчасти и сам не питает к этому никакой склонности, отчасти же чувствует себя даже неспособным или недоросшим до разрешения связанных с этим задач. Но зато в Англии, равно как и в Швейцарии, а также во Франции, Соединенных Штатах, в Скандинавских и пр. странах демократия проявила себя могущественным рычагом социального успеха» [50].

Однако это положение Бернштейна получило дальнейшее развитие: «Демократия в принципе предполагает упразднение господства классов, если только и не самих классов». Социал-демократия без всяких недомолвок должна стать «на почву всеобщего избирательного права и демократии…». Переход от капиталистического общества к социалистическому (не от буржуазной диктатуры к пролетарской) должен осуществляться постепенно, с помощью демократии.

«Социал-демократия вовсе не желает уничтожения этого общества и обращения в пролетариев всех его сочленов; наоборот, она старается вывести рабочих из их состояния пролетариата в бюргеры и таким образом обобщить и объединить бюргерство. Она вовсе не мечтает о замене бюргерского общества пролетариатом, но лишь о введении вместо капиталистического социалистического общественного устройства» [51].

Даже если либерализм был вначале буржуазным и капиталистическим движением, социализм может считать себя связанным с ним в положительном смысле и наследовать ему. Так, например, установление максимальной продолжительности рабочего времени является не чем иным, как отменой рабства и крепостного состояния. «В сущности же не бывает либеральных мыслей, которые бы не входили в состав социальных идей». Бернштейн видит основу создания демократии в области экономики как в «рабочих бюро», так и в «ремесленных судах, рабочих камерах и подобных им учреждениях, в которых если и не вполне совершенно, то все же выразилось демократическое самоуправление» [52]. Индивидуальная ответственность каждого – старый идеал либералов – может быть достигнута для большинства трудящегося населения только через социализм. Она может быть осуществлена только через организацию. Так, например, некоторые профсоюзы уже сегодня в состоянии «гарантировать своим членам право на занятость» [53], тогда как организации самозащиты, подобные институтам страхования, управляемым рабочими, и особенно потребительские и производственные кооперативы, представляют собой последующие формы утверждения демократии в обществе. «В этом смысле социализм можно было бы даже назвать организаторским либерализмом» [54]. Таким образом, важно, чтобы созданные социализмом организации коренным образом отличались от федеральных институтов как добровольные и открытые для всех.

Лучо Коллетти резюмировал и раскритиковал реформистский и демократический социализм Бернштейна, подчеркнув, что «момент, к которому последний постоянно возвращается… это, с одной стороны, „противоречие“, существующее между политическим равенством и социальным неравенством, а с другой – способность парламентарного правительства или современного представительного государства создавать и постепенно разрешать (вплоть до искоренения) конфликты и напряженность, являющиеся следствием классовых различий» [55]. Коллетти убедительно доказал, что в этой концепции демократического государства – несмотря на то, что они противостоит «сектантству», – все же повторяется ошибка последнего. Социализм Бернштейна и «сектантство» не способны «реально соединить современное государство с его специфической экономической основой» [56]. В связи с этим Коллетти с полным основанием напоминает характеристику, данную Марксом в 1850 году демократической французской конституции:

«Но главное противоречие этой конституции заключается в следующем: посредством всеобщего избирательного права она дает политическую власть тем самым классам, социальное рабство которых она должна увековечить, – пролетариату, крестьянству и мелкой буржуазии. А тот класс, чью старую социальную власть она санкционирует, – буржуазию – она лишает политических гарантий этой власти. Политическое господство буржуазии втиснуто ею в демократические рамки, которые на каждом шагу содействуют победе противников буржуазии и ставят на карту самые основы буржуазного общества. От одних она требует, чтобы от политического освобождения они не шли вперед к социальному, от других – чтобы от социальной реставрации они не шли назад к политической» [57].

Даже если демократия и является, следовательно, идеальной почвой для развертывания классовой борьбы, она все же не может как таковая допустить «возникновения или преодоления основных противоречий».

Бернштейн не ограничился эмпирической критикой марксизма своего времени, но в первых двух главах своей книги подверг критике философские предпосылки марксизма так, как он их себе представлял. Основная идея подобных рассуждений в том, что Маркс, попав в ловушку «гегелевского диалектического метода», разработал концепцию истории, согласно которой развитие можно представить лишь как обострение противоречий, то есть через насильственные революции. Не столько реалистическое наблюдение общества, сколько ориентация на диалектическую модель развития заставили Маркса и марксистов сформулировать теорию неизбежности классовой борьбы и ее обострения. Бернштейн протестует против этой «догматической» ориентации во имя, так сказать, эмпирической науки. Однако, если – как это происходит, например, у Каутского – социализм нельзя вывести из развития капиталистического общества как его необходимый результат, его следует обосновать, как затем утверждает Бернштейн, на моральной основе в качестве политической цели. Социал-демократия борется за социализм не потому, что он «должен наступить» (с «научно обоснованной очевидностью»), а потому, что он может наступить. В связи с этим Бернштейн соглашается с формулой Фридриха Альберта Ланге и рекомендует «возвратиться к Канту» [58].

Объективная теория стоимости также не кажется Бернштейну обязательным элементом социалистической доктрины. По его мнению, она является обычным «интеллектуальным построением», методом интерпретации действительности и может поэтому спокойно сосуществовать с методом совершенно иного типа: с субъективной теорией стоимости (или маргиналистской теорией). Ученый, так сказать, волен сам устанавливать, какая схема интерпретации более приемлема в определенном случае и позволит добиться лучших результатов [59].

 

4. К критике ревизионизма Бернштейна

«Ревизия» Бернштейном официального марксизма, принятого партией, встретила в немецкой социал-демократии (и у всех марксистов II Интернационала) жесткий отпор [60]. Каутский и Роза Люксембург посвятили Бернштейну множество статей и целые книги, а Ленин очень часто упоминал его в резко критическом тоне и сравнивал некоторые работы русских авторов с работами Бернштейна. Лишь некоторое время спустя появились отдельные хвалебные отзывы главным образом политических врагов реформизма и ревизионизма. Таково, например, выступление Жоржа Сореля в 1908 году [61]. Даже противник Сореля Жан Жорес, пусть косвенно, поддержал положения Бернштейна, указав на их практическую слабость, проглядывавшую сквозь теоретическую непримиримость, которую афишировала немецкая социал-демократия, и обратился к ее представителям, утверждая, что «за строгостью ваших теоретических формулировок, которыми товарищ Каутский будет обеспечивать вас до конца своих дней, вы прячете от немецкого и международного пролетариата свою неспособность действовать» [62].

Артур Розенберг в книге «История Веймарской республики» отметил, что в период, предшествовавший войне, социал-демократия непростительно пренебрегла почти всеми актуальными политическими проблемами:

«Средний функционер – социал-демократ никогда не проявлял подлинного интереса к проблемам внешней политики, милитаризма, школы, юриспруденции, экономики вообще и сельского хозяйства в частности. Он никогда не задумывался над тем, что настанет день, когда все эти проблемы приобретут решающее значение для социал-демократии, и занимался лишь тем, что было связано с узкопрофессиональными и корпоративными интересами промышленного рабочего. В этой области он показал себя ловким и активным, может быть, несколько излишне интересующимся вопросами прусского избирательного права» [63].

Руководство партии также несло всю ответственность за отсутствие интереса к проблемам политического значения у рядовых членов партии. Помимо временных вопросов политическо-профессионального характера, оно знало лишь высшие «общие принципы», которые существовали в почти полном отрыве от повседневной борьбы. В своей наиболее значительной работе Бернштейн высказал соображения – имеющие, во всяком случае, фундаментальное значение – о внешней, военной, коммунальной, аграрной политике, уделив каждому вопросу должное внимание. Даже если вынести на обсуждение точность и полезность положений Бернштейна, его нельзя лишить той заслуги, что он уделил должное внимание таким важным вопросам. Истинная заслуга Бернштейна состоит в том, что он мужественно разоблачил существующее разделение на «общие принципы» марксистской теории, возведенные в догму, и повседневную, фактически реформистскую, политику. В действительности почти всякая критика рискует вместе с реформизмом Бернштейна осудить любую политику реформ.

Главная слабость критиков Бернштейна состоит в том, что они исходят – подобно самому Бернштейну – из ограниченного понимания марксистской «Критики политической экономии». Они интерпретируют «Капитал» как отражение действительности и имманентных тенденций ее развития. Социализм для Каутского – необходимый продукт этого развития. Подобная концепция привела, с одной стороны, к полному равнодушию к анализу форм стоимости и основных положений критики политической экономии, а с другой – к раннему и справедливому признанию значительных изменений, которые со всей очевидностью намечались в экономике и в капиталистическом обществе высокоразвитых в промышленном отношении стран в конце XIX века. Иными словами, ошибочная интерпретация «Капитала», поверхностная и эмпирическая, затормозила понимание изменившихся отношений в условиях монополистического капитализма и империализма. Только с появлением теорий Розы Люксембург и Гильфердинга – и не без теоретических затруднений – было наверстано упущенное время. Конечно, Бернштейн уловил лишь отдельные последствия этих перемен, но в своей оценке он, по крайней мере, не запутался, как Каутский, в теоретических переодеваниях.

Истинное значение критики политической экономии «Капитала» в свете работ Корша, Лукача, Лучо Коллетти [64] и др. состоит в адекватной интерпретации теорий стоимости и раздела о товарном фетишизме первой главы. Капиталистический способ производства характеризуется появлением в его недрах – через конкуренцию отдельных производителей (и классов), изолированных в процессе труда, – структурной объективной и необходимой связи, которая превращает товар, капитал, стоимость, деньги в «вещи», становящиеся «независимыми» от индивидуумов. В действительности эти «вещи» являются выражением отношений между людьми и классами. В них проявляется – в отчужденной форме – общественный характер производства. Вот почему, пока продолжают независимо и беспорядочно (неосознанно и спонтанно) существовать структурные отношения, порожденные индивидами и группами производителей, «объективные принудительные законы» будут господствовать над жизнью всех. Абсурдность представленного таким образом способа производства, историческая заслуга которого всегда подчеркивалась Марксом, состоит не во всеобщем «материальном обнищании» (хотя оно и проявляется на определенных стадиях развития даже в наши дни на периферии мировой экономики), а в полной зависимости индивидов (и классов) от законов и от «вещей», которые образуют «вторую природу», порожденную ими. Вследствие этого значение социалистической революции состоит не в простом преодолении материальной бедности (или ее облегчении), а в высвобождении тех структурных связей, которые обязательно порождаются экономической системой товарного производства. «Объективные отношения», на которые социалистической теории приходится все время ссылаться, – это все же не только «законы» (законы как тенденции) капитализма, а освободительное движение рабочего класса, которое началось стихийно и осознало собственную цель и собственные возможности благодаря теории марксизма. После того как были обнаружены работы молодого Маркса, освободительная цель социалистической революции предстала более ясной, чем во времена II Интернационала. Для самого Маркса, во всяком случае, ссылка на освобождение от внешнего порядка, осуществленное через анонимные структуры принуждения (отчуждение), осталась в силе и в «Экономических рукописях 1857 – 1859 годов», и в «Капитале».

Корш объяснил некоторое отступление от марксизма в следующий за 1848 годом период (в смысле исторического материализма), исходя из объективных условий существования рабочего движения после поражения революции 1848 года и падения Коммуны (1871) [65]. Связь марксистской критики экономики с материалистической теорией эволюции, открытая Каутским (и отчасти Энгельсом в его последних работах), являла собой то теоретическое преимущество, что давало еще слабому и неуверенному в себе пролетариату веру в победу и осознание себя как класса. Кроме того, распространение марксизма на «теорию общего понимания мира» способствовало большему сплочению социал-демократии, исключительно пестрой по своему социальному составу.

Бернштейн рвет и эту связь. Несмотря на критику в его адрес, заслугой Бернштейна остается то, что он энергично выступил в защиту необходимости поднять культурный уровень и развить способности рабочих вплоть до уровня, требуемого для осуществления ими конкретного руководства производством. Его соратник Пауль Кампфмайер в 1902 году писал:

«Внутренняя эволюция рабочих, упрочение сознания собственных способностей, их решительная деятельность, их пригодность к руководству производством – вот, без всякого сомнения, те моменты, которые следует учесть, планируя социальную политику. …Не неосознанные экономические силы порождают общественный социалистический порядок через диалектические стадии внезапных изменений, а люди, отдающие себе отчет в своих действиях, придают форму этому порядку согласно выработанному плану» [66].

Конечно, Бернштейн не мог отрицать значения политической демократии для повышения политической сознательности и развития организационной способности рабочего класса; тем не менее, даже чрезмерно переоценивая демократию – вследствие идеализации британской демократии, – он всегда (и энергично) настаивает на необходимости демократизации прусской конституции и преобразования Германской империи в парламентское государство, как это подчеркивал Энгельс в своей критике Эрфуртской программы. Не доведенные до крайней нищеты пролетарские массы – таков тезис ревизионистов, – а сознательные, хорошо организованные и политически активные промышленные рабочие сделают возможным утверждение социализма. Пауль Кампфмайер пишет:

«Бедность и нищета, когда они вышли за определенные границы – о чем можно судить уже по внешнему виду, – более не действуют на безработного и на того, кто впал в нищету, как революционный или реакционный факторы. Они не побуждают его к мужественным действиям, а повергают в мрачное отчаяние и полное бессилие. Не тот, кто впал в нищету, а рабочий с конкретными целями становится в большинстве случаев социал-демократом. Экономически деградирующий пролетариат может сломаться в классовой борьбе и, осознав собственное бессилие, сложить оружие перед лицом буржуазии. Окрепший экономически рабочий класс, воодушевленный своей возросшей экономической силой, может перейти ко все более активным действиям против буржуазии» [67].

Принимая в этом случае в расчет готовность буржуазии к компромиссу (гораздо меньшую, чем та, на которую рассчитывали Бернштейн и Кампфмайер), можно считать реалистическими гипотезы касательно связи между обнищанием и способностью рабочего класса к борьбе.

Бернштейнианский ревизионизм опирался в основном на профсоюзных функционеров и руководителей социал-демократии Южной Германии. У них оказалось достаточно сил, чтобы воспрепятствовать изгнанию из партии старого друга Энгельса, но недостаточно, чтобы навязать партии ревизию марксистской теории. Лишь в Герлицкой программе СДПГ (1921), в разработке которой Бернштейн сыграл решающую роль, были полностью приняты концепции ревизионизма. После объединения социалистов большинства с правым крылом НСДП был тем не менее достигнут еще один компромисс (как в Эрфурте) с Гейдельбергской программой (1925), в которой марксистские принципы являлись не столько основой практических директив, сколько их маскировкой.

 

5. Возражение слева: Роза Люксембург и «новая левая»

Из всех критиков Бернштейна лишь Роза Люксембург, внимательно изучая связь между реформами и революцией, подчеркнула абсурдность их жесткого противопоставления. Это была последовательная линия анализа Розы Люксембург экономического развития капитализма, который привел ее к разработке одной из первых теорий империализма.

Роза Люксембург в 1897 году защитила в Цюрихе у Юлиуса Вольфа диссертацию о промышленном развитии Польши и сразу же окунулась в борьбу против ревизионизма Бернштейна. Уже в 1899 году, вскоре после появления работы Бернштейна «Проблемы социализма и задачи социал-демократии», вышла ее работа «Социальная реформа или революция?». Значение этого произведения Бернштейна, по ее мнению, состоит в том, что он впервые подвел под оппортунизм в партии теоретическую базу. В ее глазах оппортунистическими были «государственный социализм» Фольмара, южно-германский «аграрный социализм», «предложения о компенсации» Гейне (одобрение военного бюджета в обмен на предоставление прав народу), выступления Шиппеля в защиту таможенного протекционизма и т.д. На конгрессе в Штутгарте в октябре 1898 года все оппортунистические элементы с готовностью сплотились под «знаменем Бернштейна». В предисловии к указанной работе Роза Люксембург отмечает:

«Оппортунистическое течение в партии, которое в лице Бернштейна нашло своего теоретика, представляет собой не что иное, как неосознанное стремление обеспечить гегемонию мелкобуржуазным элементам, проникшим в партию, и подчинить практическую работу и цели партии их намерениям» [68].

В заключение исследования она пишет:

« Бернштейновское построение было первой и последней попыткой подвести теоретическую базу под оппортунизм. Скажем так: последней, потому что в системе Бернштейна настолько далеко зашли в отрицательном смысле отрицание научного социализма, в положительном – эклектизм и теоретическая путаница, что добавить к этому более нечего. С выходом книги Бернштейна оппортунизм завершил собственное теоретическое развитие… и извлек все возможные последствия» [69].

Именно поэтому опровержение Бернштейна приобретает, по мнению Розы Люксембург, принципиальное значение.

Роза Люксембург не полемизирует с Бернштейном по вопросу о том, происходит или не происходит развитие капитализма с той скоростью, которую предсказывал Маркс; от этого, в конце концов, мог зависеть лишь «более или менее умеренный ритм борьбы» [70]. Вопрос состоит, скорее, в том, что Бернштейн опускает социалистические цели – социализацию производственного процесса и руководство им со стороны ассоциированных производителей, – подменяя их задачей постепенного улучшения условий жизни рабочих в рамках существующего общественного порядка, согласно социал-реформистской концепции. В этом заключается сущность его ревизии марксизма. Дань, которую Бернштейн постоянно воздает теории Маркса и социализму на словах, не должна ввести нас в заблуждение.

Роза Люксембург обвиняет Бернштейна в некритическом использовании статистических данных, часто не дающих возможности сделать те выводы, которые делает он. Иногда она показывает, насколько поверхностно Бернштейн вскрывает сложные связи, присущие развитию экономики. Между тем ей было нетрудно показать, что если мелкие и средние капиталистические предприятия и не исчезают со сцены, то непрерывно сокращается срок их существования:

«Согласно гипотезе Маркса, в общем процессе капиталистического развития мелкий капитализм выполняет роль пионера технической революции в двояком плане: как в отношении новых методов производства в старых и гарантированных отраслях, которые уже прочно укрепились, так и в отношении создания новых производственных отраслей, еще мало эксплуатируемых крупным капиталом. Абсолютно ложна концепция постепенного и прямолинейного исчезновения среднего капиталистического предприятия» [71].

Число мелких и средних предприятий периодически «скашивается» крупными предприятиями, что тем не менее не мешает постоянному появлению новых. Во всяком случае, для создания таких новых предприятий необходим постоянно возрастающий вторичный капитал; кроме того, срок существования таких автономных предприятий становится все более коротким.

То, что Бернштейн называет «способностью» капитализма «приспосабливаться» к условиям непрерывного экономического развития и выражается в избегании кризисов или в крайнем случае смягчении их, рассматривается Розой Люксембург в 1908 году – когда выходит второе издание ее книги «Социальная реформа или революция» – как положение, которое в достаточной мере опровергается фактом кризиса, разразившегося в то время; этот кризис оказался особенно острым в тех странах, где чрезвычайно сильно были развиты система картелей и кредитная система. Что касается положительной роли профсоюзов как средства уменьшения размера прибылей в промышленности и повышения уровня заработной платы, то здесь Роза Люксембург убеждена, что они

«в действительности не в состоянии вести наступательную экономическую политику в отношении прибыли, поскольку являются лишь организованной защитой рабочей силы от наступления самой прибыли, ответом рабочего класса на тенденцию капиталистической экономики к принуждению» [72].

Следовательно, профсоюзы могут лишь добиться того, чтобы товар – труд – был оплачен по его «стоимости», но не в состоянии уменьшить прибыль и прибавочную стоимость, идущую работодателям; они способны иногда помочь пролетариату использовать благоприятную ситуацию на рынке рабочей силы, но не влиять на самую конъюнктуру, ни тем более отменить эксплуатацию, которую, самое большее, они иногда могут удержать в «нормальных» рамках. Профсоюзная борьба, по мнению Розы Люксембург, представляет собой поэтому «нечто вроде Сизифова труда», который в то же время «всегда необходим, если трудящемуся вообще приходится добиваться такого уровня заработной платы, который ему полагается, [и если] капиталистический закон заработной платы должен быть применен на практике» [73]. Ни кооперирование, которое может содействовать всего-навсего распределению продуктов потребления, ни профсоюзы не в состоянии, по мнению Розы Люксембург, выполнять функции, возлагаемые на них Бернштейном. Непосредственное воздействие профсоюзов на производственный процесс принесло бы прямой вред. Если бы они, например, захотели повлиять на технику производства, оказалось бы, что, в то время как отдельный предприниматель заинтересован в улучшении техники производства, «позиция отдельного рабочего прямо противоположна». Действительно,

«всякое техническое преобразование противоречит интересам, непосредственно затрагивающим трудящихся, и ухудшает их положение, поскольку обесценивает рабочую силу, интенсифицирует ритм работы, делая ее более монотонной и тяжелой. Очевидно, что и профсоюз, таким образом, может вмешиваться в техническую сторону производства только… с точки зрения отдельных, непосредственно заинтересованных групп трудящихся, выступая против нововведений. И тем не менее в этом случае он выступил бы не в интересах трудящегося класса как целого и его освобождения, которое, напротив, более связано с техническим прогрессом, то есть с интересами отдельного капиталиста, а в реакционном смысле».

Если бы затем профсоюзы захотели определять объем производства, все свелось бы к «объединению трудящихся с предпринимателями против… общества потребления» [74]. Здесь следует отметить, насколько предсказание Розы Люксембург оказалось в основном верным в отношении проблем чисто профсоюзного характера, которые сегодня оказались на повестке дня прежде всего американских профсоюзов. Профсоюзы, заботящиеся о целом социальном слое, ныне в принципе не препятствуют введению новой технологии, которая позволит сберечь труд (как, например, в типографском деле), а требуют лишь социально приемлемых временных мер в отношении тех категорий трудящихся-специалистов, чья квалификация обесценена модернизацией.

Демократическое государство – как возражает Роза Люксембург Бернштейну – также не может быть средством постепенного преобразования капиталистического общества в социалистическое: любая «социальная реформа имеет… собственные естественные пределы… в интересах капитала». Конрад Шмидт, который выступил с положительной оценкой положений Бернштейна в «Форвертсе», возлагал надежды на «движение за социальные реформы в интересах рабочего класса, которое будет развиваться до бесконечности»; он так и не смог осознать, что и перед государством, и перед профсоюзным движением стоят непреодолимые преграды в рамках существующего общественного порядка [75]. Сама эволюция в сторону ограничения права собственности государством, о которой говорят и Бернштейн и Шмидт, не наводит на мысль о «социалистической» тенденции. Роза Люксембург, выступая против этих утверждений, отмечает, что с принятием на себя руководящих функций оплачиваемыми руководителями и менеджерами «право капиталистической собственности получает наконец свое полное воплощение». Действительно,

«историческая схема эволюции капитализма, как она описана Конрадом Шмидтом, „от собственника к чистому администратору“, выглядит обратной реальному развитию, которое, напротив, ведет от пролетария и администратора к простому собственнику… То, что сегодня функционирует как „общественный контроль“ – защита труда, надзор за акционерными обществами и т.д., – в действительности ничего общего не имеет с участием в праве собственности, с „ сверхсобственностью “. Он [контроль] не является ограничением капиталистической собственности; напротив, защита… не представляет собой нарушения капиталистической эксплуатации, она нормализует и регулирует ее» [76].

Здесь Розе Люксембург следовало бы, во всяком случае, точнее показать, почему легальная нормализация трудовых отношений не может выйти за определенные рамки, очерченные отношениями собственности. Для каждого отдельного предпринимателя всякая норма представляет собой на практике ограничение его права собственности (то есть «jus utendi et abutendi»), что не затрагивает в совокупности всего класса, который, напротив, считает, что социальное законодательство укрепило на деле его позиции.

Основное положение бернштейновской концепции социализма сводится к тому, что «демократия – великий закон общего исторического процесса», в рамках которого осуществляется социализм; в ответ на это положение Роза Люксембург подчеркивает, что «между капиталистическим развитием и демократией нельзя установить никакой абсолютной общей связи» [77]. После победы буржуазии над феодализмом демократия во многих отношениях стала поверхностной и превратилась в препятствие для нее. С одной стороны, колониализм и «маринизм», или стремление господствовать на море (в 1899 году Роза Люксембург еще не знала термина «империализм»), с другой – страх буржуазии перед растущим пролетариатом делают демократию все более нежелательной для буржуазных классов. Все это, впрочем, открыто признавал и сам Бернштейн, который побуждал рабочую партию «еще раз вытащить терроризированный либерализм из реакционной крысиной норы» путем благоразумного поведения и отказа от «конечной цели». Подобные заботы свидетельствуют, во всяком случае, о том, что либеральная буржуазия – как только почувствует себя ущемленной в собственных интересах – сможет обойтись без демократии и даст согласие на государственный переворот.

«Демократия, – пишет Роза Люксембург, – жизнеспособна не постольку, поскольку трудящийся класс отказывается от борьбы за свое освобождение, а, напротив, постольку, поскольку он в состоянии бороться с реакционными последствиями политики силы и руководства буржуазии. Тот, кто хочет укрепления демократии, должен желать также усиления, а не ослабления социалистического движения» [78].

Даже если бы пролетариату удалось защитить политическую буржуазную демократию, революция – то есть завоевание политической власти – не стала бы, как это утверждает Бернштейн, излишней. Законодательные реформы не в состоянии изменить условия эксплуатации наемного труда как такового.

«Все основные отношения господства капиталистического класса, – пишет Роза Люксембург, – не могут быть изменены законами о реформах на буржуазной основе, потому что они и не порождены буржуазными законами, и не восприняли их формы… Пролетариат подчинен капиталу не силой принуждения какого-либо закона, а необходимостью, отсутствием средств производства. Никакой закон в мире в условиях буржуазного общества не может заставить передать пролетариату эти средства, если учесть, что он лишен их не законом, а ходом экономического развития» [79].

Во всяком случае, это не означает, что демократия не нужна; она выступает в качестве решающего средства, которым пользуется пролетариат для организации собственной власти как класса и для того, чтобы революционизировать общество. Ошибка Бернштейна состоит в предположении, что «ввести социализм» можно постепенно, путем классовых компромиссов. Роза Люксембург и все прочие представители левых не отвергают полностью социальных реформ, а ограничиваются тем, что усматривают в них средство усиления рабочего класса и его способности к борьбе.

В этой перспективе Антон Паннекук впоследствии займет аналогичную позицию, идущую вразрез с позицией Каутского. В пору обсуждения массовых забастовок (1910 – 1912) он привлекает всеобщее внимание к настоятельной необходимости ведения немецким пролетариатом внепарламентской борьбы для завоевания и защиты собственных политических прав. Во время всеобщей забастовки «борьба между стремлением буржуазии к войне и пролетариата к миру превращается в бурную классовую борьбу» [80]. Паннекук говорит о необходимости укреплять демократию не посредством усиления рабочего движения, а через роспуск буржуазного государства. Однако он одновременно намеревается «постепенно создавать (через борьбу) прочную народную власть» таким образом, чтобы в конце концов целый класс превратился в субъекта, способного к действию.

Антон Паннекук, безусловно, прав, когда заключает, что «тактические расхождения в рабочем движении» (1909) вызваны классовыми различиями внутри немецкой социал-демократии. Говоря далее о том, что в странах парламентской демократии пролетариату гораздо труднее развить классовое сознание, он отрицает тот факт, что в недемократическом обществе всегда только весьма узкое меньшинство участвует в политической жизни. Если быть убежденным сторонником марксистского положения о том, что социалистическая революция должна являться «революцией большинства в пользу большинства», то ясно, что это большинство не может быть политически сознательным, проникнуться сознанием необходимости вести политическую борьбу. Конечно, трудно согласиться с Бернштейном, когда он предполагает, что парламентская демократия является абсолютно подходящей формой для революционного изменения общества и что это изменение может всегда осуществляться постепенно и без применения силы. Однако сомнительные успехи революций, которые были осуществлены воинствующим меньшинством и опирались лишь на временно и эмоционально мобилизованные массы, показывают, насколько опасно пренебрегать демократической основой социализма. С другой стороны, чтобы оценить ошибки и заслуги Бернштейна, необходимо рассмотреть, насколько практическая политика, основанная на его положениях, оказалась бы радикальной и, безусловно, более последовательной, чем политика СДПГ в годы, предшествовавшие первой мировой войне. Бернштейн, несомненно, поддержал бы массовые забастовки и волнения в защиту «равного, всеобщего избирательного права для всего населения Пруссии» гораздо более энергично, чем руководство партии, которое призывало их прекратить; вероятно, он вступил бы в переговоры с либералами из рейхстага по разным вопросам и одобрил бы принятие депутатом – социал-демократом поста вице-президента рейхстага. Хотя по колониальному вопросу Бернштейн высказал спорные мнения, в 1915 году он был в числе первых социал-демократов – депутатов рейхстага, кто осудил перемирие с правительством и голосовал против будущих военных кредитов. И на это у него хватило мужества. Делались попытки сравнить антиимпериалистическую убежденность Бернштейна – ревизиониста, которого поносили больше других, – с патриотическим раскаянием некоторых «левых», вроде француза Эрве. Манихейская левомарксистская историография до сих пор чаще всего препятствовала незамутненной оценке личности Бернштейна.

 

Литература

1 21 октября 1878 года вступил в силу «закон против социально опасных намерений социал-демократии»; до ноября того же года была запрещена деятельность 153 кружков и были закрыты 40 газет и 213 непериодических изданий. Книга А. Бебеля «Женщина и социализм», название которой для маскировки было изменено, выдержала восемь изданий, несмотря на то, что в период действия закона против социалистов была запрещена. 4 мая 1880 года срок действия закона был продлен до сентября 1884 года. 12 мая 1884 года его продлили еще на два года, а затем это делали еще два раза – 31 марта 1886 года и 17 февраля 1888 года; 25 января 1890 года закон был отменен, так как даже консерваторы, для которых он не оказался достаточно всеобъемлющим, проголосовали против. В итоге за 12 лет, пока деятельность партии находилась под запретом, было закрыто 155 периодических и 1.200 непериодических изданий, 900 человек было выслано, а 1.500 человек были приговорены в общей сложности более чем к тысяче лет тюремного заключения.

2 См.: W. Woytisnski. Die Welt in Zahlen, 1969, vol. II, S. 140.

3 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, с. 540.

4 Там же, с. 544.

5 См.: H. Müller. Der Klassenkampf in der deutschen Sozialdemokratie. Zürich, 1892.

6 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, с. 74.

7 Там же, с. 89.

8 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, с. 90.

9 H. Müller. Der Klassenkampf in der deutschen Sozialdemokratie, S. 76.

10 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, с. 74.

11 Речь произнесена Фольмаром на партийном собрании 1 июня 1891 года. См.: G. von Vollmar. Über die nächsten Aufgaben der deutschen Sozialdemokratie. München, 1899, S. 4 ff.

12 «Об оптимизме» – заметки, публиковавшиеся в «Мюнхенер пост» с 1 по 4 августа 1891 года. См.: G. von Vollmar. Über die nächsten Aufgaben, S. 28.

13 K. Kautsky. Das Erfurter Programm in seinem grundsätzlicher Teil erläutert. Stuttgart, 1892.

14 K. Kautsky. Das Erfurter Programm in seinem grundsätzlichen Teil erläutert. Stuttgart, 1892, S. 181.

15 Ibid., S. 28.

16 Ibid., S. 190.

17 Ibid., S. 158.

18 Ibid., S. 188 – 189.

19 Ibid., S. 90.

20 Большую часть цитат из Каутского, Бернштейна и буржуазных критиков Маркса, приведенных здесь, я заимствовал из неопубликованной превосходной диссертации А. Молля (см.: A. Moll. Verelendung und Revolution oder das Elend des Objektivismus, zugleich ein Beitrag zur Marxrezeption in der deutschen Sozialdemokratie). А. Молль прежде всего со всей ясностью подчеркивает, что концепции марксистской критики носят главным образом «разоблачительный характер». Так, например, термин Маркса «социальный базис» имеет критическое значение, «поскольку он свидетельствует о том, что общественные отношения между людьми основываются не на их воле и совести, а на автономной динамике возникших стихийно производственных отношений этого общества». Такая концепция имеет у Маркса еще и историческое значение: она действительно предполагает признание того факта, что люди, поскольку они создают свои общественные отношения, могут также и изменить их.

21 G. Adler. Die Grundlagen der Karl Marxschen Kritik der bestehenden Volkswirtschaft, kritische und ökonomisch-literarische Studien. Tübingen, 1878, S. 78.

22 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, с. 435.

23 G. Adler. Die Grundlagen der Karl Marxschen Kritik… S. 163.

24 G. Adler. Die Grundlagen der Karl Marxschen Kritik… S. 165 f.

25 J. Wolf. Sozialismus und kapitalistische Gesellschaftsordnung, kritische Würdigung beider als Grundlegung einer Sozialpolitik. Stuttgart, 1892, S. 132.

26 Ibid., S. 181.

27 Wolf. Sozialismus… S. 210.

28 Handwörterbuch der Staatwissenschaften, 1911, B. 8, S. 930.

29 L. Brentano. Meine Polemik mit Karl Marx. Zugleich ein Beitrag zum Fortschritt der Arbeiterklasse und seiner Ursachen. Berlin, 1890, S. 7.

30 Ibid.

31 H. Herkner. Die soziale Reform als Gebot des wirtschaftlichen Fortschritts. Leipzig, 1891, S. 14.

32 Ibid., S. 93.

33 G. von Schultze-Gävernitz. Der Grossbetrieb, ein wirtschaftlicher und sozialer Fortschritt. Leipzig, 1892, S. 225.

34 E. Bernstein. Der neueste Vernichter des Sozialismus. – In: «Neite Zeit». XI, 1893, vol. I, S. 539.

35 E. Bernstein. Zur Frage des ehernen Lohngesetzes. – In: «Neue Zeit», IX, 1891, vol. I, S. 605.

36 E. Bernstein. Technisch-ökonomischer und sozial-okonomischer Fortschritt. – In: «Neue Zeit», XI, 1893, v. I, S. 785.

37 E. Bernstein. Entwicklungsgang eines Sozialisten, in: Die Volkswirtschaftslehre in Selbstdarstellungen. Hrsg. von F. Meiner, Leipzig, 1924, S. 21.

38 Э. Бернштейн. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. М., 1901, с. 333.

39 В ту пору Бернштейн входил в руководящую марксистскую группу немецкого рабочего движения. В письмах Бебелю Энгельс не раз подчеркивал (см. письма от 25 августа 1881 года и от 20 – 23 января 1886 года) превосходство Бернштейна над Каутским, в особенности его компетентность в экономических вопросах.

40 В 1893 году СДПГ удалось войти в ландтаг Баварии, так как Георг фон Фольмар поддержал избирательную кампанию, выдвинув программу, обращенную также к крестьянам. На съезде во Франкфурте в 1894 году ему пришлось защищаться от резких нападок. Вот его ответ: «Мы не должны идти к крестьянам с пустыми руками; нам необходимо выступить в поддержку их интересов» («Protocolle des Kongresse». Frankfurt am Main, 1894, S. 146). Но именно это и считал невозможным Каутский, поскольку, по марксистской концепции, мелкие и средние крестьяне должны были исчезнуть вследствие неизбежного процесса концентрации. «Планировать для ремесленников и крестьян мероприятия, которые возродят их мелкие хозяйства, не означает выражать их интересы; это значит создавать у них иллюзии, которые никогда не осуществятся и которые отвлекут их от истинной формы выражения их интересов» (Kautsky. Das Erfurter Programm… S. 196). В 1895 году на съезде в Бреславле подверглись резкому осуждению и аграрная программа Фольмара и выдвинутые им мероприятия в защиту собственности мелкого крестьянства. Такие решения показались тогда крайними даже Августу Бебелю, который в письме к Виктору Адлеру выразил свою точку зрения следующим образом: «Бреславльские резолюции затягивают наши ожидания по меньшей мере еще на десять лет, но зато мы спасли принципы» (V. Adler. Briefwechsel mit August Bebel und Karl Kautsky. Wien, 1954, S. 194). На пленарных заседаниях СДПГ представители Баварии, Бадена, Гессена и – в 1908 году – Вюртемберга подверглись резкой критике за то, что голосовали за земельные бюджеты. В Бадене возникло нечто вроде коалиции социал-демократов и национал-либералов для защиты от давления центра, при этом в Баварии и Гессене удалось добиться известных успехов в политическом и социальном планах. Из-за этого, по мнению Бебеля, не стоило отступать от принципов («конечной цели»). После поражения на выборах 66 делегатов от Южной Германии приняли резолюцию, в которой потребовали автономии для региональных организаций в вопросах тактики по отношению ко всей партии и ее руководству,

41 Э. Бернштейн. Проблемы социализма и задачи социализма, с. 104. Аналогичного мнения придерживается и Пауль Кампфмайер. Он еще добавляет положение, согласно которому даже утрата собственных средств производства очень часто связана с улучшением личного благосостояния: «Потеря средств производства не синонимична полному отсутствию собственности; из-за этой потери рабочие не всегда становятся социалистами. Напротив, когда в Англии процент лиц, владевших собственными средствами производства, был чрезвычайно высок по сравнению с настоящим временем, ей были свойственны в гораздо большей степени революционные и социалистические настроения… Пролетарский социализм распространяется отнюдь не пропорционально уменьшению числа лиц, имеющих собственные средства производства» (Paul Kampffmeyer. Historisches und Theoretisches zur sozialdemokratischen Revisionsbewegung. In: «Sozialistische Monatshefte», VI, 1902, S. 352). Оба автора путают марксистское противопоставление собственников средств производства наемным рабочим с противопоставлением бедности богатству. Только теория империализма дала объяснение с марксистских позиций повышению уровня жизни части промышленных рабочих капиталистической метрополии.

42 Э. Бернштейн. Проблемы социализма и задачи социал-демократии, с. 114, 115, примечания. В некоторых относительно мало известных замечаниях в «Теориях прибавочной стоимости» Маркса говорится о росте «средних слоев». «Что он [Рикардо] забывает отметить… так это – постоянное увеличение средних классов, стоящих посредине между рабочими, с одной стороны, капиталистами и земельными собственниками, с другой, – средних классов, которые во все возрастающем объеме кормятся большей частью непосредственно за счет дохода, ложатся тяжким бременем на рабочих, составляющих основу общества, и увеличивают социальную устойчивость и силу верхних десяти тысяч» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. II, с. 636). «Иначе думает „глубокий мыслитель“ Мальтус. В лучшем случае он надеется на то, что численность среднего класса будет возрастать, а пролетариат (работающий пролетариат) будет составлять относительно все уменьшающуюся часть всего населения (хотя он и возрастает абсолютно). Сам Мальтус считает эту свою надежду более или менее утопической. Но таков и в самом деле ход развития буржуазного общества» (там же, т. 26, ч. III, с. 58 – 59).

Однако Маркс не ответил на вопрос о том, какое значение имеет рост этих средних слоев для революционного преобразования капиталистического общества.

43 См.: E. David. Sozialismus und Landwirtschaft. 1903. Подобно Бернштейну, Давид стремится с помощью статистических данных доказать, что никакого обнищания и поляризации в сельском хозяйстве нет, что имеет место скорее укрепление среднего хозяйства. В то время как число мелких хозяйств (менее 5 га земли) с 1882 по 1895 год выросло на 3,5%, а средних (от 5 до 20 га) на 8%, число крупных хозяйств, имеющих более 100 га земли, увеличилось лишь на 0,33%.

44 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 24, с. 191, 208.

45 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. II, с. 32.

46 См.: Э. Бернштейн. Проблемы социализма и задачи социал-демократии, с. 142.

47 Там же, с. 152, 153.

48 Э. Бернштейн. Проблемы социализма и задачи социал-демократии, с. 160.

49 Э. Бернштейн. Проблемы социализма… с. 163 – 164.

50 Э. Бернштейн. Проблемы социализма…, с. 185 – 186.

51 Там же, с. 244 – 252.

52 Там же, с. 255 – 257.

53 Бернштейн главным образом считает возможным, что организованные в профсоюзы рабочие способствуют росту потребительской способности наемных рабочих – за счет прибылей – и что при этом смягчаются основные противоречия капиталистического производства. Параллельная и прогрессивная демократизация экономики через участие рабочих в управлении предприятием является, по его мнению, важным шагом в направлении демократического социализма.

54 Э. Бернштейн. Проблемы социализма и задачи социал-демократии, с. 194.

55 L. Colletti. Bernstein il marxismo della seconda Internazionale. – In: «Ideologia e societa». Bari, 1975, p. 139. Каутский считает, что труд в условиях промышленного капитализма – необходимый источник социалистического сознания и партийной дисциплины; кооперация и равенство условий труда развивают у рабочих «приятную и добровольную дисциплину, которая является предпосылкой коллективного социалистического производства, а также успешной борьбы пролетариата против эксплуатации в условиях капиталистического производства» (K. Kautsky. Il programma di Erfurt, p. 159). «Чем дольше существует капиталистическое производство, тем сильнее пролетарская солидарность, тем более глубоко она укореняется в пролетариате, тем больше становится его основной чертой» (ibid., p. 160). «Искоренить классовое сознание пролетариата, если оно пустило корни, почти невозможно. Какое бы давление ни оказывали угнетающие тенденции капиталистического производства, они в состоянии подавить рабочих лишь экономически, но не морально» (ibid., р. 163). «[В рабочем классе] все более укрепляется чувство товарищеского единения, типичное для пролетариата, занятого на крупных предприятиях, коллективной дисциплины, враждебности капиталу; в его рядах все шире растет неистребимое стремление к знанию, характерное для пролетариата» (ibid., p. 162). «Мы уже не раз указывали, как благодаря машине у пролетариата… возникла теоретическая позиция, предрасположение к постановке больших задач и целей, выходящих за рамки настоящего момента» (ibid., p. 181 – 182). Восхищению результатами воспитания дисциплины в условиях предприятия – которое разделял Ленин – уже Роза Люксембург противопоставила возражение, которое состоит в том, что не следует смешивать порядок, навязанный капитализмом силой, с добровольной дисциплиной революционеров.

56 Ibid., p. 143.

57 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, с. 41.

58 «…социал-демократия нуждается в Канте, который бы раз навсегда с свойственной ему проницательностью высказал суждение по поводу этого учения, который бы указал, где материализм составляет в нем наивысшую и потому всего легче вводящую в заблуждение идеологию, и который бы объяснил, что отрицание идеала, а также возведение материальных сил в степень всемогущих факторов развития есть самообман, каждый раз замечаемый даже теми, кто его проповедует» (Э. Бернштейн. Проблемы социализма и задачи социал-демократии, с. 357 – 358).

59 См.: Allerhand Werttheoretisches, В. III: Vom Wesen und Wert des Wertbegriffs.

60 См. официальное осуждение [ревизионизма] на Дрезденском съезде СДПГ в 1903 году: «Съезд самым категорическим образом осуждает ревизионистские намерения изменить нашу проверенную на опыте и всепобеждающую тактику, основанную на классовой борьбе, подменив завоевание политической власти в результате победы над нашими врагами расплывчатой политикой, проводимой в условиях существующего порядка вещей. Последствием так называемой ревизионистской тактики явилось бы то, что вместо партии, ставящей целью скорейшее преобразование существующего буржуазного порядка в социалистический – который будет революционным в лучшем смысле этого слова, – появилась бы партия, которая удовлетворилась бы реформой буржуазного общества» (Protocollo del Congresso di Dresda. Berlin, 1903, p. 418 sgg.). Принципиальной критике с социал-демократической точки зрения взгляды Бернштейна были подвергнуты в двух работах: автором одной из них являлся К. Каутский («Bernstein und das sozialdemokratische Programm. Eine Anti-kritik». Stuttgart, 1899). Эта книга вышла также на французском и итальянском (в переводе Биссолати), на русском и др. языках. Другая принадлежала Розе Люксембург («Sozialreform oder Revolution?», Leipzig, 1899; ее итальянский перевод см. в: R. Luxemburg. Scritti scelti. Torino, 1976).

61 См.: Georges Sorel. Reflexions sur la violence. Paris, 1908 (итальянский перевод: «Considerazioni sulla violenza». Bari, 1974, p. 287): «Ясно, что Бернштейн был тысячу раз прав, когда не хотел допускать существования революционной видимости, противоречащей партийной мысли. Он… не видел… иного средства для того, чтобы удержать социализм на реальной почве, кроме как исключив все, что было лживого в революционной программе, в которую вожди более не верили. Каутский же, напротив, хотел сохранить покров, скрывавший от глаз рабочих истинную деятельность социалистической партии. Поэтому он пользовался успехом у политиканов, но более чем кто-либо способствовал обострению в Германии кризиса социализма».

62 Это происходило на международном конгрессе Интернационала в Амстердаме в 1904 году.

63 A. Rosenberg. Storia della Republica di Weimar. Firenze, 1972, p. 13.

64 См.: G. Lukacs. Geschichte und Klassenbewusstsein. Berlin, 1923; К. Korsch. Die materialistische Geschichtsauffassung und andere Schriften. Frankfurt am Main, 1971; «Karl Marx, 1936». Frankfurt am Main, 1967; Lucio Colletti. Introduzione a Socialismo e socialdemocrazia. Ban, 1968.

65 См.: Korsch. Die materialistische Geschichtsauffassung, S. 126.

66 Kampffmeyer. Historisches und Theoretisches, S. 347 – 348.

67 Ibid., S. 350.

68 R. Luxemburg. Scritti scelti, a cura di L. Amodio. Torino, 1976, p. 65.

69 Ibid., p. 150 – 151.

70 Ibid., p. 69.

71 Ibid., p. 82 – 83.

72 Ibid., p. 119.

73 Ibid., p. 120.

74 R. Luxemburg. Scritti scelti, p. 86 – 87.

75 Ibid., p. 89.

76 Ibid., p. 91 – 92.

77 Ibid., p. 124 – 125.

78 R. Luxemburg. Scritti scelti, p. 127 – 128

79 Ibid., p. 133.

80 A. Pannekoek. Massenaktion und Revolution. – In: «Neue Zeit». XXX, 1912.