О системных проблемах нашего военного строительства

Без их кардинального разрешения невозможно эффективно двигаться вперед.

Если строить дом без строгого соблюдения строительных норм и правил, он непременно рухнет. Например, можно начать сооружение с пятого этажа вместо первого. Не заложить фундамент. Построить дом на слабых грунтах и плывунах. Вместо высококачественного цемента применить песок. Можно не сомневаться – здание обязательно завалится. Военное строительство в нашей стране за последние четверть века отчасти напоминает эти процедуры. Кухня размещается в ванной, спальня – на крыше, а туалет выносится на балкон, причем последний делается без соответствующих ограждений, а отхожее место – в сокращенном или скадрованном составе, в виде одного унитаза. Потом после грохота от завала только что построенного здания и оседания туч пыли строители-неудачники удивляются: как, почему так вышло, что случилось?

И в самом деле, в чем причина? Почему так получается, что сначала влево, потом вправо, затем назад и в конце концов вперед, но в результате, в сухом остатке ноль или величина, весьма близкая к нему?

В ходе разного рода мероприятий, проводимых в Вооруженных Силах, можно менять длину и форму аксельбантов, фасон головных уборов и шитье на фуражках, цвет приборного сукна, вводить и отменять воротники, удлиннять до полутора метров уши на шапках-ушанках и вновь укорачивать их до 15 сантиметров, но если не затрагивать основ, на которых, собственно говоря, и держится здание российских Вооруженных Сил, то результат всегда будет примерно одинаков. Поэтому и есть смысл остановиться на некоторых основополагающих проблемах, без конструктивного разрешения которых у нас вряд ли получится что-либо дельное в сфере военного строительства.

Первое.

Вряд ли для кого будет тайной мадридского двора (так в нашей стране сложилось исторически), что область строительства армии и флота является вотчиной сугубо двух лиц – Верховного главнокомандующего и отчасти министра обороны. Исключительно от их знаний, воли и глубины понимания вопроса зависят те или иные судьбоносные решения. В ряде случаев эта система давала отличные результаты (Петр Великий, Сталин), порой – весьма хорошие (Леонид Брежнев), но зачастую дело заканчивалось явными провалами (Михаил Горбачев, Борис Ельцин).

Ярко выраженным недостатком этой системы является отсутствие каких-либо прозрачных процедур и механизмов принятия решений по ключевым вопросам военного строительства. Кроме того, не существует никакого аварийного автомата защиты от волюнтаристических (и просто дурацких, что называется, из ряда вон) решений. И сегодня в Вооруженных Силах, к примеру, напрочь отсутствует какой-либо способ защиты от своеволия и фантазий первого лица военного ведомства. К примеру, выпрыгнул, как черт из коробочки, Анатолий Сердюков, наворотил дел, что у экспертного сообщества волосы и поныне дыбом стоят, – и пропал со сцены. Уже давно нет самого непопулярного в новой (да и старой) российской истории министра обороны, а завалы, оставшиеся после него, разгребать придется еще не одно десятилетие. И нет никакой ответственности за содеянное. И непонятно, кто оплатит издержки его начальственного пыла и административного восторга в проведении разрушительных для обороноспособности государства затей.

Самое главное – нет никаких гарантий, что через некоторое время не произойдет реинкарнация очередного мебельных дел мастера вместе с его женским батальоном и на сцене не появится Сердюков-2 и не начнет чудесить еще круче предыдущего. Скажем, заявит: не хочу ни военных округов, ни оперативных командований, ни дивизий, ни корпусов, ни бригад, а хочу полки левой и правой руки. И чтобы воеводы ими командовали. И вообще, особо подчеркнет очередной глава военного ведомства, все, что до меня делалось, неправильно. И ведь придется, засучив рукава, выполнять. А через пару лет появится новый министр и прикажет: не хочу атомных ракетных крейсеров и авианосцев, хочу тяжелую стратегическую конницу и чтобы непременно вся в латах была! И куда денешься, придется и это воплощать в жизнь. Ведомственная военная наука сразу же и с высоким качеством обоснует целесообразность очередного «нового мышления».

Поэтому все-таки должны быть отлаженный механизм и точно установленные процедуры. Должна быть всем понятная цепочка: зарождение идеи – экспертная проработка – принятие решения – проведение в жизнь. Должно быть четко установлено: что лично глава военного ведомства может, что нет. Такого типа решение он проводит в жизнь без согласования с первыми лицами государства и законодательной властью, а вот другое – только после рассмотрения на экспертном уровне и утверждения президентом и Федеральным собранием.

Иными словами, речь идет о гражданском контроле над Вооруженными Силами. Эта тема вообще мало обсуждается как в СМИ, так и на экспертном уровне. Вполне возможно, что для гражданского контроля в нашем государстве еще не пришло время по причине отсутствия в стране гражданского общества (да и граждан как таковых – будем смотреть правде в лицо). Но проблема-то от этого никуда не делась, не рассосалась сама по себе.

В частности, в тех же Соединенных Штатах, которые никогда не знали таких загогулин с военным строительством, как у нас, любой доктринальный документ в этой сфере начинается со слов: «Вооруженные силы США находятся под гражданским контролем».

Остается дожидаться появления граждан и в нашей стране. Вполне возможно, что этот процесс займет еще не одно десятилетие.

Второе.

Необходимо радикальным образом изменить систему выдвижения офицеров и генералов на вышестоящие должности, чем подорвать сложившуюся за последние десятилетия в Вооруженных Силах селекцию командного состава на вышестоящие должности большей частью по отрицательным или кланово-семейным признакам. В армии и на флоте должны быть созданы реальные возможности добиваться вышестоящих постов умом и талантом, на соответствующей конкурсной основе. Иными словами, надо создать, как и в армиях других стран, систему подбора и выдвижения кадров на вышестоящие должности. Пока такой системы нет. Поэтому кадровая катастрофа с началом военных действий практически неминуема.

Третье.

Исключительным правом на получение воинских званий и ношение военной формы одежды должен обладать только личный состав Вооруженных Сил. Персонал других силовых и тем более гражданских структур (например члены Федерального собрания) такого права иметь не должны.

Однако ситуация на сегодня такова, что никакими силами ни полицию, ни ФСБ, ни пограничников и ФСИН не удастся убедить отказаться от системы воинских званий и распогонить. Скорее общими усилиями силовых ведомств инициатор этой идеи будет задвинут далеко-далеко за Можай. Пока же разобраться на улице чисто визуально, кто же это идет с погонами полковника – командир полка или же начальник ближайшей исправительно-трудовой колонии, работник прокуратуры, представитель СК РФ, невозможно.

Поэтому реальный выход для российских Вооруженных Сил только один – перейти к собственной системе воинских званий и различий. Оставить полиции, ФСБ, ФСИН, прокуратуре, СК все, как есть. А для ВС создать новую систему воинских званий и знаков отличия. Какую именно – вопрос для дальнейшего обсуждения.

Четвертое.

В отечественных Вооруженных Силах так и не появился корпус младших командиров (сержанты/унтер-офицеры как отдельный институт с особой системой образования, управления и прохождения службы). Определенные нескоординированные и разнонаправленные попытки создать что-либо подобное имели место быть, но вот Института (именно Института) так и не появилось. Не возникло даже системы соответствующих званий. У нас так и остался минимальный набор званий для младших командиров (младший сержант, сержант, старший сержант). А на деле необходимо не менее десяти градаций званий унтер-офицерского (сержантского) состава.

Можно в принципе вообще отказаться от нынешних сержантских званий (оставив их полиции и другим силовым структурам) и перейти к унтер-офицерам. Градация могла бы быть приблизительно такой же, как и в русской императорской (германской) армии – унтер-офицер, унтер-фельдфебель, фельдфебель, обер-фельдфебель, штабс-фельдфебель с добавлением каких-либо промежуточных ступеней, чтобы довести таким образом (с помощью, в частности, 1, 2, 3-го классов) общее число званий до десяти. Разработать и утвердить для них новые знаки отличия. Есть, видимо, необходимость плавно отказаться от прапорщиков в Вооруженных Силах, оставив их другим силовикам. Без всякого ущерба переаттестовать армейских прапорщиков в обер-фельдфебелей, скажем, 1 и 2-го классов.

Пятое.

Министерству обороны нужно обязательно иметь независимые аналитические центры. Военное ведомство должно создать и само финансировать подобные центры. Но при этом важно обеспечить их независимость от военных структур. Только в таком случае можно будет получить и анализ, и непредвзятые рекомендации, лишенные ведомственных пристрастий.

Шестое.

Главная ответственность за состояние военной промышленности должна быть возложена на Министерство обороны, а не на другие правительственные структуры.

Седьмое.

Функции как административного, так и оперативного управления должны быть безраздельно сосредоточены в руках гражданского министра обороны.

Можно отмахиваться от перечисленных проблем. Делать вид, что они не существуют. Но проблемы от этого никуда не исчезнут. Можно отложить их решение на пять-десять-пятнадцать лет, но делать это рано или поздно придется. Разумеется, уже по другому прейскуранту. А пока есть смысл развернуть по этим «февральским тезисам» самую широкую дискуссию.

 

Бесполезные критерии

Дискуссии о том, какие Вооруженные Силы нужны России сегодня, а также в ближайшей и среднесрочной перспективе, в последнее время как-то сами по себе стихли. Вполне возможно, потому, что выявили полное отсутствие профессиональных знаний у многих участников обсуждения. Немалую роль сыграло и то, что все общепринятые критерии при оценке потенциала военной машины, необходимого для обороны страны, как правило, заводили спорщиков в тупик, из которого им не удавалось выбраться.

Какие же подходы следует применять при определении численного и боевого состава Вооруженных Сил? Есть мнение, что в первую очередь надо исходить из того, какие задачи им придется решать и с каким противником, возможно, сражаться. И только на этой основе осуществлять все военное строительство. С одной стороны, вроде бы налицо бесспорная истина. Но с другой – не так уж все и однозначно. На обозримую историческую перспективу должно быть совершенно очевидно, кто нам друг и кто – враг. А тут как раз полная неопределенность. Более того, число врагов растет каждый день. К традиционным неприятелям добавляются те, кто еще вчера был чуть ли не союзником.

Отечественный Военно-морской флот, например, на протяжении десятилетий жил с мыслью о предстоящем противоборстве с ВМС США на океанских просторах и непременно в ходе ракетно-ядерной войны. Неудивительно, что в головах наших адмиралов и поныне играет антиамериканский орган: «Даешь Норфолк! Даешь Сан-Диего!». Однако геополитический расклад давно и кардинально изменился. ВМФ, на создание которого были затрачены огромные средства, теперь надо отстраивать практически заново, переориентировав на решение других задач. Но каких именно? С кем вступать в бой и где?

И это только один пример. В действительности таких примеров куда больше. Ведь наши Вооруженные Силы многие-многие годы фактически готовились к третьей по счету мировой войне. Однако потом выяснилось, что она не состоится, и те, с кем не сегодня завтра собирались сойтись в смертельной схватке, вдруг в одночасье перешли в разряд партнеров. В результате – полная мешанина в головах профессиональных защитников Родины: от кого ее защищать, если по всему периметру границ и в дальнем зарубежье – сплошь доброжелатели? А технику, предназначенную для глобальных битв, куда девать? В частности, никак не удастся применить в конфликте ограниченного масштаба бомбардировщик Ту-95МС, истребитель МиГ-31, некоторые типы подводных лодок.

В недавнем прошлом звучали просьбы (и порой даже требования) все-таки обозначить в Военной доктрине (или в Концепции национальной безопасности) противников и союзников. Мол, перечислите нам супостатов, а затем на этой основе развернется вполне конкретное строительство современной армии и флота. Бытовало мнение: поскольку врагов в открытом документе назвать нельзя, то нужно написать закрытый для общества вариант Военной доктрины. И там уже изложить все как есть. Надо сказать, более чем наивная точка зрения. В Военной доктрине можно разве что сформулировать тезис, суть которого проста: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим», и сопроводить его развернутым комментарием.

Другой подход (частично вытекающий из первого) к определению необходимого для обороны страны потенциала основывается на анализе соотношения сил (средств) сторон. Скажем, посмотреть, какое оно, это соотношение, на западе, востоке и юге, и после этого с учетом гипотетических угроз пестовать армию и флот. Однако стоит только (даже в самых общих чертах) рассмотреть мощь объединенной Европы или Китая и Японии, как становится совершенно очевидным, что подобный путь откровенно ведет в никуда. Возможности России, чей ВВП не превышает 3 % от мирового, чья доля в наукоемких производствах на планете не более 2 %, невелики. Между тем, если всерьез вознамериться вступать в конфронтацию на всех стратегических направлениях, то одних только дизельных подводных лодок отечественному ВМФ, судя по ряду экспертных оценок, потребуется не менее 400.

Впрочем, в отечественной публицистике и выступлениях некоторых российских политических деятелей постоянно и настойчиво звучат требования создать «компактные, мобильные, современные» Вооруженные Силы и соблюдать при этом «разумную достаточность». Однако что стоит за этими терминами – толком никто не знает. Никакими количественными критериями они не описываются. Применить их как руководство к действию пока никак не удается.

Так что надо исходить из каких-то других критериев. Возможно, даже из элементарных. В частности, в России в конце XIX века при строительстве Военно-морского флота этот критерий звучал достаточно просто: «Быть в Европе третьей по силе морской державой».

Как до самого последнего времени определялись основные параметры Вооруженных Сил нашей страны? Достаточно просто. Например, на властном олимпе называлась «контрольная» цифра – скажем, два или полтора миллиона военнослужащих, и если в армии и на флоте на тот период насчитывалось больше людей по сравнению с установленным политическим руководством лимитом, проводились необходимые сокращения.

Причем осуществлялись они так называемым пропорционально-долевым методом. Смысл этой технологии заключался в том, что численность всех видов ВС и родов войск, главных и центральных управлений Минобороны уменьшалась на один и тот же процент, чтобы никому не было обидно. Отсутствие недовольства, свар и брожения в воинских частях и штабах – вот, пожалуй, единственное достоинство этого отечественного ноу-хау.

В результате соотношение между видами ВС и родами войск сегодня у нас примерно такое же, как и 20 лет назад, когда еще не распался Советский Союз. Именно в далеком уже 1989 году начались нескончаемые «усекновения» армии и флота. Вряд ли, наверное, этот процесс завершится и после того, как в рядах защитников Родины останется один миллион человек. Использование же пропорционально-долевого метода при сокращениях привело к тому, что мы имеем почти точную копию несокрушимой и легендарной. То есть говорить о каких-либо приоритетах в плане подготовки военной организации нашего государства к войнам и вооруженным конфликтам обозримого будущего не приходится. Да и отечественная военная мысль забуксовала в прогнозах и сценариях будущих противоборств настолько, что, пожалуй, окончательно остановилась.

Поэтому способ выхода на оптимальную структуру и численность Вооруженных Сил представляется примерно следующим. Совершенно очевидно: Россия намеревается и далее играть одну из ведущих ролей на мировой арене. Но что для этого ей нужно в первую очередь? «Длинные руки» – стратегическая авиация и авианосный флот. В случае иного ответа на данный вопрос российской политической и военной элите надо сразу, окончательно и бесповоротно отказаться от употребления словосочетания «великая держава».

В качестве примера попробуем установить, каким должен быть оптимальный боевой и численный состав дальней авиации (ДА). Причем вначале задумаемся: полтора десятка относительно современных стратегических бомбардировщиков (типа Ту-160) для страны, претендующей на место в команде государств-лидеров планеты, – это много или мало? И если вдобавок имеющиеся самолеты предназначены только для выполнения боевых задач в ракетно-ядерной войне (и никакой другой)? А завод, на котором данные стратегические бомбардировщики строятся, сегодня в лучшем случае собирает одну машину за три-четыре года?

Что и говорить, печальная картина. При таком количестве самолетов ДА на войне, где будут использоваться только обычные средства поражения, придется забыть про оперативное искусство ВВС (за ненадобностью) и про такую форму боевого применения, как массированный удар (мало кто знает, что для его нанесения надо задействовать в одном вылете воздушную армию, а не пару-тройку машин).

А сколько вообще стратегических бомбардировщиков требуется стране, считающей себя великой державой? Путем несложных вычислений (в основном на основе опыта вооруженных конфликтов последнего времени) легко прийти к выводу, что минимальным является парк в 140–150 машин. Плюс необходимое число самолетов-заправщиков (у нас лишь несколько таких крылатых танкеров), самолетов РЭБ (отсутствуют в ВВС России как класс), дальних разведчиков (сокращены под ноль), воздушных пунктов управления и самолетов ДРЛО (в ДА их нет). Не забудем также про вузы, полигоны, аэродромы, рембазу и многое-многое другое.

В итоге получим искомые цифры, которые, кстати, при подобном методе окажутся отнюдь не чрезмерными. Однако если сначала определять численность, а потом под нее подгонять все остальное, то получится, как в басне Михалкова про семь шапок.

Что касается боевого применения ДА в грядущих военных конфликтах, то была бы стратегическая авиация, а уж кого бомбить – всегда найдется.

 

Все ли получится с постоянной боевой готовностью?

«Все соединения и части необходимо содержать только в категории постоянной готовности», – сегодня это аксиома, не подлежащая сомнениям.

Но, тем не менее, кое-какие вопросы остаются.

В формулировке «все соединения и части необходимо содержать только в категории постоянной готовности» кроется, на мой взгляд, некорректность принципиального характера. Дело в том, что в мирное время выполнить это требование или невозможно, или нецелесообразно.

Поясним это на примере организации технического обеспечения (ТО). Фронтовой комплект соединений и частей ТО включал 2–4 фронтовые ремонтно-восстановительные базы, ФРВБ (в своем составе каждая имела рвп РАВ, рвп БТ-2, рвп АТ, оэвакб, орвб связи, орвб ОИТ и многое, многое другое). Уж не знаю, что от них сейчас осталось. Боюсь, рожки да ножки.

Можно, конечно, довести до численности военного времени рвп БТ (ремонтно-восстановительный полк бронетанковой техники). Оснастить его всем необходимым вооружением и военной техникой. Найти и собрать туда чудом сохранившихся слесарей, сварщиков, аккумуляторщиков. Но войны-то нет. А ФРВБ предназначена исключительно для военного времени. Поврежденная в боях техника отсутствует. Ремонтировать нечего. Занять личный состав решительно нечем. Что делать слесарям и токарям? Только одно – разлагаться, пьянствовать и заниматься бесчинствами по отношению к местному населению.

Или доведем до численности военного времени оэвакб. То есть отдельный эвакуационный батальон. Это тот, который поврежденную технику с полей сражения вытаскивает. Нагоним туда тягачей (очень мощных – и колесных, и гусеничных), кранов, и всего прочего, что предусмотрено штатом. Но вот беда – полей сражений нет. Вытаскивать с них нечего. Остается опять-таки пьянствовать и давить гусеницами на дорогах общего пользования автовладельцев.

Обратимся к соединениям и частям оперативного и стратегического тыла. Содержание в мирное время частей, соединений и учреждений оперативного тыла по штатам военного времени (а это и есть постоянная боевая готовность) нецелесообразно в первую очередь по экономическим причинам. Ни одно государство этого не выдержит. Самое большое, что может себе позволить держава – 10–15 % укомплектованности оперативного тыла. А порой нельзя сделать и этого.

Скажем, есть такая очень важная служба на войне – дорожно-комендантская. И подразделения такие есть (во всяком случае, раньше были) – дорожно-комендантские батальоны, полки и даже бригады (дкбр). Без них организация жизни в прифронтовой полосе просто немыслима. Они предназначены для подготовки, эксплуатации и технического прикрытия ВАД (военно-автомобильных дорог). В частности, возможности дкбр: содержать ВАД общей протяженностью 900 км, развернуть 31 диспетчерский пункт, 108 постов регулирования, 9 пунктов медицинской помощи и многое, многое другое. Но в мирное время, разверни мы эти батальоны, полки и бригады, задач у них нет. Войны нет, ВАД нет, регулировать нечего.

Или последний пример. Дивизия по охране тыла. Можно призвать этих 11 тыс. мужиков. Только что им делать в мирное время? Ни охранять никого не надо, ни, тем более, погребать. И даже не надо конвоировать военнопленных по причине их отсутствия.

И это всего лишь малая толика примеров, показывающих, насколько сложен процесс военного строительства и сколь много в нем разного рода кирпичиков. А выдерни хоть один – скажем, разгони в тылу трубопроводные бригады и продай с молотка их имущество (а может, и не с молотка, а по-товарищески) – и все, воевать нельзя.

Затруднительно просто перечислить разного рода формирования, без которых невозможно создать группировки сил (средств), способных к боевым действиям (операциям). А содержать их в мирное время в полностью укомплектованном и оснащенном виде невозможно по финансовым и экономическим причинам. Но всерьез и гласно эти проблемы, почему-то, не обсуждаются.

 

Все в погонах и значках

То, что у нашей страны свой особый путь и решительно во всем – так кто бы в этом сомневался. Весь мир не в ногу – только мы в ногу. Только мы идем верной дорогой.

Скажем, воинские звания во всем мире присваиваются только представителям вооруженных сил. И никому больше. Только в армиях и на флотах всех стран мира носят форму одежды, присущую только вооруженным силам. И никто и нигде в мире больше не обладает формой и знаками различия, заимствованными у вооруженных сил. Никто и нигде.

И только на одной седьмой части света – в пределах отечества нашего – можно встретить генерала-пожарного. Следователя с погонами генерал-лейтенанта. Начальника тюрьмы с погонами подполковника. Полиционера-милиционера с погонами майора. Военного дирижера с генеральскими лампасами. А уж сколько генералов засело в МЧС – то будет отдельная песня. Вот, интересно, зачем прокурорским работникам погоны военных? Какая-такая необходимость в воинских званиях в Службе внешней разведки? Им вполне было бы достаточно следующих градаций – разведчик, старший разведчик, начальник. Зачем воинские звания в охране? В разного рода спецслужбах?

Возникает вопрос – что делать? С одной стороны, хорошо бы все ведомства, которые позаимствовали у Вооруженных Сил военную форму одежды и знаки различия, распогонить. Однако вряд ли из этой затеи что-нибудь получится. Для начала надо, чтобы этой идеей озаботился как минимум глава государства. Но вряд ли он на сегодня будет считать эту задачу среди первоочередных. Если разного рода инициативы будут исходить из Минобороны, то подобная активность может привести к тому, что распогонят само военное ведомство. Прокурорам, полиционерам и чекистам погоны оставят, а с военных знаки различия могут содрать. Потому как они окажутся с такими идеями в явном меньшинстве. И победителями в борьбе за погоны явно не будут.

Выход тут может быть только такой – надо самому военному ведомству перейти на новую систему воинских званий и новых знаков различия. У военных все должно быть по-другому и по-новому. Скажем, звания – подпоручик, поручик, штабс-капитан. И если встретил с момента введения в армии и на флоте новой формы одежды и новых знаков различия на улицах человека с погонами сегодняшнего полковника – сразу ясно, что это не военный, а начальник тюрьмы или пограничник. И генералы с лампасами с того времени – только в пожарниках или «говорящие головы» Следственного комитета.

Другого выхода, похоже, нет. По определению не может быть престижен мундир, если он одинаков у командира полка и у тюремщика.

 

Военно-терминологические игры

Упражнения в словесности подобного рода далеко не всегда оправданны и тем более безобидны. На эту тему говорилось уже не раз (и лично мной в том числе). Но ситуация к лучшему меняется мало. Поэтому, наверное, есть смысл вновь обратиться к этой проблеме (и даже озвучить в очередной раз прежние наработки).

Суть дела заключается в следующем. По-прежнему на всех уровнях управления модным становится вставлять в документы и разговорную речь отдельные слова и термины, заимствованные из военной стратегии, оперативного искусства да и военной науки в целом. Причем делается этого исключительно механически. Смысл же терминов, похоже, никого не интересует.

В частности, в случае возникновения любой нештатной ситуации в Российской Федерации (террор, стихийные бедствия, техногенные катастрофы и пр.) населению страны (или региона) тут же сообщается – создан оперативный штаб. Вот три свежих сообщения: «В связи с прохождением циклона, принесшего обильные осадки, в 12 районах Приморья действует режим ЧС. В городах и районах края созданы оперативные штабы», «Сегодня создан оперативный штаб для координации действий органов власти в условиях ЧС», «Создан оперативный штаб по борьбе с африканской чумой свиней», «Пожарные и спасатели на сочинской Олимпиаде будут работать под контролем создаваемых оперативных штабов и соответствующих оперативных групп».

Упомянутые выше случаи явственно демонстрируют – чрезвычайный орган управления создается в современной России практически в любой ситуации и, видимо, должен (по замыслам авторов) служить панацеей от всех бед. Попробуем разобраться с термином «оперативный штаб». На практике он далеко не так безобиден, как ставший уже легендарным слоган «в эпицентре событий».

Штабное «масляное масло»

Для начала отметим – штаб не может быть дополнительно назван оперативным. Он и без того согласно стройной военной теории основной орган управления войсками в боевой обстановке и руководства их обучением в повседневной деятельности. Как известно, одними из главных принципов управления являются непрерывность, оперативное и гибкое реагирование на изменение обстановки. Поэтому называть штаб (как орган управления) оперативным – ну просто вопиющая как общая, так и военная безграмотность.

Рассмотрим для примера самый большой штаб нашей страны – Генеральный. Это основной орган оперативного управления Вооруженными Силами Российской Федерации. Здесь слово «оперативный» находится исключительно на своем месте. И в самом деле – разве применимы к термину «управление» прилагательные «медлительное» или же «неторопливое». Управление не может быть другим – только оперативным.

Теперь разберемся со штатной структурой штаба. Как правило, любой штаб жестко структурирован по отделам (управлениям) и службам. В частности, там обязательно присутствуют разведывательный, оперативный, организационно-мобилизационный отделы, служба военных сообщений, оперативное оборудование ТВД, шифровальщики (в разных штабах они могут называться иначе, некоторые отделы в мелких штабах отсутствуют, но суть дела от этого не меняется).

У всех штабных департаментов есть свои функции, а у офицеров, их возглавляющих (равно как и у оперативного состава), десятилетиями отшлифованные обязанности (кто за что отвечает и что обязан делать). Причем до определенной степени обязанности носят интернациональный характер. Скажем, разведчики или служба военных сообщений в Африке выполняют те же функции, что и в Новой Зеландии.

Непонятно одно – каким образом эти отделы и службы можно применять в борьбе со стихийными бедствиями и наводнениями, в частности. Если же они в так называемом оперативном штабе отсутствуют, то это тогда уже вовсе и не штаб. А если у властей все-таки есть намерение создавать чрезвычайные органы по борьбе с наводнениями или нашествиями саранчи, то их в этом случае совсем не обязательно называть военным словом «штаб».

Есть масса других, более подходящих и соответствующих обстановке понятий – «комиссия», «комитет», «комиссариат», наконец. Конечно, понятно, что короткое военное «штаб» звучит более весомо, убедительно и даже приятно на слух, но что тогда при борьбе с саранчой за этим термином стоит?

В этой связи непонятен и еще один нюанс – когда в России по любому поводу создаются оперативные штабы, возникает вполне естественный вопрос: кто в каждом конкретном случае разрабатывает обязанности для вновь срочно собираемых «штабных» работников и кто их утверждает? Да и вообще надо разобраться – руководствуются ли какими-либо обязанностями наспех собранные люди в оперативных штабах? Ведь их созывают каждый раз в связи с новыми обстоятельствами. Складывается впечатление, что мобилизованные в штаб работники исполняют обязанности по наитию, по совести или же как Бог на душу положит.

Функции штаба любого уровня достаточно объемны. Но в первую очередь он занимается оценкой обстановки и подготовкой предложений для принятия решения командиром (командующим). Затем всю свою дальнейшую энергию штаб направляет на претворение принятого в жизнь.

И тут возникает следующая группа вопросов. Если формируется какой-либо штаб, в этом случае должен быть как минимум назначен его начальник. Органа оперативного управления без руководителя не бывает. А если назначен начальник штаба, должен существовать и тот командир (командующий), для которого готовит соответствующие предложения начальник штаба.

Теперь попробуйте среди десятков тысяч сообщений о создании по стране оперативных штабов доискаться, кто в каждом конкретном случае, в той или иной кризисной ситуации исполнял обязанности начальника штаба, а кто был соответствующим командиром (командующим, начальником). Сразу скажем – вряд ли из этого что получится. На практике оперативный штаб существует, но упоминания о первых двух лицах – командире и начальнике штаба – не найти практически нигде. Складывается впечатление, что создание оперативных штабов – чрезвычайно удобный способ уйти от персональной ответственности, спрятать концы в воду.

Один из самых ярких этому примеров – теракт в Беслане в уже далеком 2004 году. Так называемый оперативный штаб был создан практически сразу после захвата заложников. Однако нигде до сих пор не упомянут начальник этого органа управления. Самые тщательные попытки отыскать это должностное лицо окажутся безрезультатными. Тем более непонятно, кто был в Беслане «командиром». Его отыскать еще труднее. Для кого готовил предложения оперативный штаб и чью волю он воплощал в жизнь на практике, до сих пор неясно.

Складывается впечатление, что штаб в Беслане в 2004 году существовал сам по себе. Наконец, любой штаб в немалой степени строит свою работу на основе решений вышестоящего начальника. Доискаться же, какие указания отдавал оперативному штабу в Беслане вышестоящий начальник, и вовсе сегодня не представляется возможным.

Еще одно немаловажное обстоятельство. Штаб не может существовать без соответствующего пункта управления (командного пункта), оснащенного соответствующей связью и средствами автоматизации. В противном случае он не является штабом и не может выполнять свои функции. Если обратить внимание на места, где собираются так называемые оперативные штабы (это касается всей страны), то сразу становится очевидным – это не органы управления. У многих из них, как правило, нет ни современной связи, ни средств отображения обстановки, ни даже приличного помещения.

Помимо всего прочего, в практику окончательно вошло еще одно далекое от здравого смысла, управленческой науки и элементарной штабной культуры понятие «представитель оперативного штаба». В штабе любой армии мира нет такой штатно-должностной категории – «представитель». Если же он все-таки только «представитель», то, естественно, не может владеть обстановкой в полном объеме и не знает, чем занимаются те или иные управления, отделы, службы штаба. На практике, как правило, так и происходит – стоит случайный человек перед телекамерами и мучается от полного незнания происходящего.

Расписка в собственном бессилии

Похоже, сегодня нет ясного ответа на вопрос, отдают ли себе соответствующие руководители отчет в том, что создание внештатных и чрезвычайных органов управления, подобных оперативным штабам, показывает: существующая система управления мало на что годится. Да и в самом деле: стихийное бедствие – оперативный штаб, птичий грипп (чума свиней) – оперативный штаб, захват заложников – оперативный штаб, крупный пожар – оперативный штаб, техногенная катастрофа – оперативный штаб.

А где же в этих случаях находятся штатные органы управления страной и силовыми структурами? Они что, в подобных ситуациях абсолютно беспомощны, если постоянно приходится прибегать к уже ставшей привычной для современной России чрезвычайщине?

Тут есть и еще один аспект. Что такое оперативный штаб по своей сути? Это самая натуральная импровизация. Как известно, любые органы управления для своей нормальной жизнедеятельности требуют элементарного слаживания. Хуже всего со своей работой справляются вновь созданные или импровизированные органы управления – это многократно доказанный наукой управления факт. Любой штаб после его формирования как орган управления еще некоторое время остается неработоспособным организмом. Его «шестеренки» на первых этапах существования вращаются зачастую вхолостую – происходит элементарное знакомство должностных лиц, притирка друг к другу отделов и служб, налаживаются взаимодействие и связь. Тут, кроме всего прочего, надо даже учитывать национальный менталитет – россияне очень плохо подчиняются малознакомым людям и на практике много делают для того, чтобы спустить их указания, что называется, на тормозах. Бросать в бой подобный еще не окрепший орган управления – преступление. Он не сможет оказать командиру помощь в управлении войсками и руководстве сражением. А ведь от подготовленности и слаженности штаба во многом зависит успех операции – и это аксиома.

У нас же на практике происходит что-то совершенно невероятное с точки зрения элементарных законов и правил управления. В любой чрезвычайной обстановке спешно, с бору да с сосенки, мобилизацией кого попало создается оперативный штаб. В возникшей кризисной ситуации, когда счет идет буквально на секунды, надо без малейшего промедления решать множество важнейших вопросов, скажем, по организации освобождения жертв террористов. Однако зачастую большинство рекрутированных в штаб сотрудников даже не знают друг друга в лицо. Плюс постоянно идет выяснение отношений между различными ведомствами и структурами: которая из них круче (да и без выяснения отношений порой указать, кто кому и по каким вопросам подчиняется, у нас в спешке просто забывают).

Как известно, любая ситуация становится более понятной, если ее характеристики и размерения увеличить до гигантских масштабов (или же довести до гротеска). Представим себе на минуту: после 22 июня 1941 года в газете «Правда» и сообщениях Совинформбюро населению было бы доведено, что для руководства обороной страны создан оперативный штаб. При этом не названы ни командующий, ни начальник, ни работники самого штаба. То есть тем самым была бы размыта персональная ответственность соответствующих должностных лиц за отражение германской агрессии.

Руководство страны между тем отдавало себе отчет, что для управления страной и армией в сложившейся обстановке действительно требуется орган, наделенный чрезвычайными полномочиями. И такая структура – Государственный Комитет Обороны – была создана всего через неделю военных действий. Причем сразу же персонализирован кадровый состав этого чрезвычайного высшего органа СССР, в котором сосредоточили всю полноту государственной власти. Председатель ГКО – Сталин, заместитель – Молотов, члены – Маленков, Ворошилов, Берия. Иными словами, народу и армии стало ясно, кто несет полную и единоличную ответственность за ход и исход войны. И никаких оперативных штабов, где концов найти нельзя, в течение всей войны не появлялось (и словосочетания-то такого никто тогда не знал). Результат – 9 мая 1945 года.

В современных условиях следует признать, что создание по любому поводу импровизированных чрезвычайных органов – своеобразная расписка в неэффективности существующей системы управления.

В случае появления очередного сообщения о создании нового оперативного штаба есть все основания полагать: в ход вновь пущено средство коллективной безответственности и на практике (вольно или невольно, осознанно или неосознанно) многое делается для того, чтобы пустить любое дело под откос. И ответственных практически никогда нет.

Хватит уже, наверное, этой чрезвычайщиной заниматься и бесконечным формированием очередных оперативных штабов.

И в заключение. Освещение подобных проблем, есть все основания полагать, надо продолжить.

 

Генеральское мужество

Оно заключается в том, чтобы иметь свою точку зрения по оперативным вопросам и уметь отстаивать ее в допустимых пределах перед политиками.

Великий русский полководец Александр Суворов в своих сочинениях писал: «Рядовому – храбрость, офицеру – неустрашимость, генералу – мужество». Есть и иной вариант этой цитаты: «Для солдата – отважность, для офицера – храбрость, для генерала – мужество». Наконец, есть и третья версия знаменитого высказывания военачальника: «Солдату – бодрость, офицеру – храбрость, генералу – мужество». Обратим внимание, что генеральский удел во всех трех версиях остается неизменным. Попробуем разобраться, что же это такое – мужество высшего офицера.

Каких-либо серьезных исследований этого вопроса, тем более со множеством исторических примеров и рекомендаций, в отечественной военной литературе попросту нет. В качестве немногочисленных образцов приводится разве что мифический спор Георгия Жукова со Сталиным в августе 1941-го по поводу оставления Киева (а было ли это на самом деле – очень большой вопрос) и отстаивание Константином Рокоссовским собственного варианта проведения Белорусской стратегической наступательной операции в 1944 году. Вот, пожалуй, и все. Скажем так – откровенно негусто.

Точка зрения Виктора Суворова

Приведем отрывок из книги Виктора Суворова «Очищение» (с незначительными сокращениями), в котором автор дает свое понимание генеральского мужества:

«Сразу после войны немецкие генералы завалили книжный рынок мемуарами. В конце 50-х годов эти мемуары волной хлынули и в нашу страну: Вестфаль, Блюментрит, Цейтцлер, Циммерман, Мантейфель, Гудериан, Гот, Рендулич, Типельскирх, Кессельринг, Шнейдер, Меллентин.

Признаюсь: мемуары немецких генералов мне нравились куда больше, чем мемуары советских. Советский генерал вспоминал о том, как последней гранатой рядовой Иванов подорвал немецкий танк, как последним снарядом сержант Петров уничтожил атакующих гитлеровцев, как под шквальным огнем политрук Сидоров поднял бойцов в атаку, как лейтенант Семенов направил свой горящий самолет на скопление танков… И рассказывали наши генералы о том, что говорил, умирая, рядовой Иванов: он просился в партию. И сержант Петров тоже просился. И все другие.

А у немцев никто почему-то подвигов не совершал, героизма не проявлял. В их мемуарах нет места подвигам. Для них война – работа. И они описывали войну с точки зрения профессионалов: у меня столько сил, у противника предположительно столько… Моя задача такая-то… Выполнению задачи препятствуют такие-то факторы, а сопутствуют и облегчают ее такие-то. В данной ситуации могло быть три решения, я выбрал второе… По такой-то причине. Вот что из этого получилось.

Мемуары немецких генералов – это вроде бы набор увлекательных поучительных головоломок. Каждый писал на свой лад, но все – интересно.

А мемуары наших генералов вроде бы писались одной и той же группой главпуровских машинисток, которые только переставляли номера дивизий и полков, названия мест и имена героев. У нашего солдата почему-то всегда не хватало патронов, снарядов, гранат, и все генеральские мемуары – про то, как наши ребята бросаются на танк с топором, сбивают самолет из винтовки и прокалывают вилами бензобак бронетранспортера. Все у нас как бы сводилось к рукопашной схватке, к мордобою, вроде и нет никакого военного искусства, никакой тактики.

У нас в мемуарах – школа мужества. У немцев – школа мышления.

Скоро, однако, возникло сомнение: уж очень все они умные, господа германские генералы, а Гитлер в их описаниях – полный идиот. Коль так, как же эти умные люди позволили идиоту собой командовать?

Впервые эта мысль мне в голову пришла, когда читал генерал-полковника Курта Цейтцлера. Он был начальником Генштаба во время Сталинградской битвы. Гитлера он описывает как полного кретина: «Первая часть моего доклада была изложена в форме, доступной для человека, не сведущего в военных вопросах» («Роковые решения». – М., Воениздат. – 1958. – Стр. 159). Начальник Генштаба составлял доклады для своего Верховного главнокомандующего как для человека с улицы, который не знает разницы между корпусом и бригадой. Проще говоря, генерал-полковник Цейтцлер составлял доклады для Гитлера, как для идиотика. Чтобы понятно было… Далее Цейтцлер на многих страницах описывает свои гениальные решения (действительно интересные) и реакцию на них тупого, упрямого ефрейтора.

Вот тут-то и подумалось: а ведь у вас, герр Цейтцлер, был выход. В таких случаях начальник Генштаба должен сказать своему любимому вождю или фюреру: воюйте, как вам нравится, но я за все это ответственности перед моей страной и историей не несу. Увольте, батенька. Пошлите на любую должность, хоть на корпус, хоть на дивизию, а то и расстреляйте, если нравится, но за свою глупость извольте сами отвечать.

Так нет же. Не сказал так мудрый Цейтцлер. И другие генералы помалкивали. Потому за всю гитлеровскую дурь все они несут полную ответственность…

…Я люблю Гудериана. Его книги всю жизнь со мной. Умный был мужик. Но кроме ума, генералу нужны характер, воля и храбрость. Мемуары всех германских генералов пронизаны идеей: Гитлер был дураком и заставлял нас выполнять дурные приказы. Было именно так. Но только тот генерал становится великим и непобедимым, который дурных приказов не выполняет. Храбрость солдата в том, чтобы идти на вражьи штыки, чтобы выполнять приказ, который ему отдан. А храбрость генерала в том, чтобы думать головой и выполнять только те приказы, которые ведут к победе.

Как часто генералы, политики, историки Запада бахвалятся: у нас думающий солдат! А у вас Ванька-дурак, он думать не обучен.

У вас, господа, думающий солдат? Это великолепно. А у нас думающие генералы, они к тому же и храбрые. Им хватало смелости иметь свое мнение и его отстаивать. Германский генерал выполнял любой приказ. И это отнюдь не сила. Это слабость. А наши генералы любого приказа не выполняют. Вот это сила!

Если генерал имеет гениальную голову, но выполняет идиотские приказы фюрера, который ведет страну к катастрофе, то грош цена той гениальной голове. Что от нее толку? Такая голова годится только на то, чтобы после войны написать великолепные мемуары. А на войне от той головы проку нет. Если генерал выполняет глупые приказы, значит, он не генерал, значит, он просто солдафон.

…Самое страшное для правителя – оказаться в ситуации, когда все вокруг поддакивают, когда все соглашаются с любыми решениями правителя и восхваляют их. Любой самый умный человек в этой ситуации теряет ориентировку, любой мудрец теряет способность замечать свои ошибки. Потому повторяет их и умножает.

Именно в этот тупик привела Гитлера его кадровая политика.

…Всегда, и в начале войны, роковым летом и трагической осенью 1941 года, и в ее победном конце, в Красной армии находились генералы, которые имели голову на плечах и достаточно мужества в сердце, чтобы отстаивать свою точку зрения даже перед Сталиным.

У Гитлера были генералы очень высокого выбора, но таких генералов, как у Сталина, у Гитлера не было ни в начале, ни в конце войны. Ни одного.

Германия проиграла потому, что сталинские генералы по уровню подготовки стояли неизмеримо выше, чем гитлеровские генералы. Мужество – одна из основных составляющих этого уровня».

Другая точка зрения

Обратим внимание на следующее место из книги Виктора Суворова:

«Но генерал только тот становится великим и непобедимым, кто дурных приказов не выполняет. Храбрость солдата в том, чтобы идти на вражьи штыки, чтобы выполнять приказ, который ему отдан. А храбрость генерала в том, чтобы думать головой и выполнять только те приказы, которые ведут к победе».

Красиво и ярко сказано. Но вот какая штука получается. Армия, в которой не выполняются приказы вышестоящих начальников, – это уже не армия, а толпа вооруженных людей. В вооруженных силах должно культивироваться только одно: приказ должен быть выполнен точно, беспрекословно и в срок. Любой. И любой ценой. Командир и командующий не должны размышлять – правильный приказ, не правильный, преступный, не преступный, логичный либо лишенный смысла и логики, находится он за пределами возможностей частей (соединений, объединений) или не находится, отвечает ли он сложившейся обстановке или не отвечает.

Он должен быть выполнен – и точка. И никаких, абсолютно никаких других вариантов. И это должно быть в уважающей себя армии вбито на уровне спинного мозга и рефлексов. С первых же дней службы.

Так в чем же тогда заключается генеральское мужество, которое более других качеств необходимо высшему офицерскому составу? Позволю себе привести всего два современных примера.

В конце ноября 1994 года от руководства страны Вооруженным Силам поступило указание в течение одной ночи подготовить предложения по восстановлению конституционного порядка в Чеченской Республике. Затем состоялось знаменитое совещание, на котором министр обороны генерал Павел Грачев вынужден был согласиться со столь поспешными планами Бориса Ельцина по усмирению Чечни. Согласие генерала, заметим, даже на протокольной съемке прозвучало далеко не сразу.

Видно было, как военачальник мучился с ответом перед камерой. Грачева, кстати, не стоит изображать недалеким человеком. Он таковым не был (отменно проплаченная травля военачальника в некоторых газетах – вопрос, требующий отдельного исследования). Состояние Вооруженных Сил России на конец ноября 1994 года Павлу Грачеву было отлично известно. И генерал хорошо понимал, что политическое руководство ставит перед армией нереальные задачи.

Но необходимого по Александру Суворову (не по Виктору) мужества в себе, чтобы заявить главе государства: «Товарищ Верховный главнокомандующий, в сложившейся обстановке войска не готовы к выполнению поставленных вами оперативных и боевых задач. Прошу полтора месяца на подготовку и боевое слаживание частей и соединений», он так и не нашел.

В дальнейшем, к сожалению, произошло то, что произошло. Но этот случай в военных академиях не разбирается, и тем более с альтернативными вариантами решения тех проблем (типа: «А что было бы, если…»).

К слову, Борису Ельцину в те времена вообще мало кто возражал. Во время представления тогдашнему президенту страны военачальников по поводу присвоения очередных воинских званий у них, по свидетельствам очевидцев, от напряжения трещали шейные позвонки, и в воздухе пахло отнюдь не французскими духами.

А вот редкий пример другого рода из сравнительно недавней войны «восьмого-восьмого-восьмого». Когда началась грузинская провокация, политическое руководство страны находилось далеко за пределами государства. Министр обороны Анатолий Сердюков был неизвестно где (и до сих пор местопребывание главы военного ведомства точно не установлено). Никаких сигналов он о себе в тот момент не подавал.

Никогда до этого не воевавший начальник Генерального штаба в сложившейся обстановке сделал все лично от него зависящее, чтобы в любом виде (и в устном, и в письменном) уклониться от решения на боевое применение войск. И успешно-таки уклонился.

У командующего войсками Северо-Кавказского военного округа был очень небольшой выбор.

Первое. Ничего не делать. Ждать, пока появятся соответствующие должностные лица и отдадут все необходимые указания. В этом случае Южная Осетия была бы за несколько суток раздавлена грузинским катком, а Рокский тоннель пришлось бы потом все равно брать штурмом, но теперь уже с тяжелейшими потерями. Ибо на стороне грузинских войск были бы все выгоды оборонявшихся в горных условиях частей и соединений. Впоследствии за преступно-халатное бездействие командующего войсками СКВО могли бы с треском (под грохот больших и малых барабанов) выгнать из армии, с мясом выдрать генеральские погоны и предать военачальника суду военного трибунала.

Второе. Начать, не ожидая никаких указаний, действовать. Поднимать войска округа по боевой тревоге. Захватить Рокский тоннель. Приступить к выдвижению частей и соединений на Цхинвал и далее.

Военачальник в этой ситуации проявил весьма редкое для современного российского высшего офицера мужество (столь необходимое генералу в подобном случае) и решился действовать по второму варианту. И даже в этом случае генерала за самоуправство тоже могли с треском выгнать из всех возможных рядов, с мясом выдрать генеральские погоны и предать суду военного трибунала. Но его собственная совесть была бы чиста. И он смело смотрел бы в глаза подчиненным. Несомненно, суд истории генерала бы оправдал.

Кроме того, не следует забывать, что перед глазами всех военачальников оперативно-стратегического уровня Российской армии и поныне стоит участь несчастного и донельзя оболганного генерала Павлова.

Что произошло по факту?

От имени Российского государства военную кампанию августа 2008 года своим решением открыл командующий войсками Северо-Кавказского военного округа. После продолжительной паузы, когда стало ясно, что обстановка в зоне боевых действий развивается в целом в благоприятном направлении, объявились будущие победители от военного ведомства.

В качестве небольшого отступления от темы следует заметить, что хорошо еще, что на месте грузинского воинства оказалось сборище патологических трусов, которое после первых столкновений с частями регулярной Российской армии начало разбегаться с видимыми признаками самопроизвольных дефекаций.

А если бы в вооруженное противоборство с Российской армией вступила мотивированная и боеспособная армия? В частности, в этой войне российская авиация столкнулась даже с плохо организованной системой ПВО противника, а скорее всего – лишь с ее зачатками. Общий итог просто катастрофичен – Главный штаб ВВС испытал настоящий шок и не меньший трепет от никем не прогнозируемого масштаба потерь авиатехники и летного состава в первые двое суток боевых действий. А если бы это были ВВС и ПВО армии, хотя бы минимально похожей, предположим, на турецкую? Да через три дня подобных боев ВВС России остались бы без самолетов и подготовленных летчиков.

Но вернемся к главной теме – генеральскому мужеству. Оно заключается вовсе не в том, чтобы не выполнять глупые приказы, а в том, чтобы иметь свою точку зрения по оперативным вопросам и уметь до определенной черты отстаивать ее перед руководством вооруженных сил и Верховным главным командованием. А после этого рубежа – или беспрекословно выполняй приказ, или рапорт на стол: прошу уволить, освободить от занимаемой должности, назначить с понижением, отправить в штрафной батальон.

Наконец, не в меньшей степени мужество требуется генералу при принятии решений в сложной обстановке в отсутствии связи с вышестоящим командованием. Но это всего лишь несколько граней столь необходимого военачальнику мужества. Не меньше ему требуется самообладание и во время ведения военных действий. Но это уже тема следующей публикации.

А как обстоит дело с генеральским мужеством в современной России в целом? Об этом я говорил и писал уже не раз (вынужден даже прибегнуть к самоцитированию), но высший офицерский состав ВС РФ за последние годы без звука «сдал» виды Вооруженных Сил, округа, главные командования, армии, корпуса, дивизии, военно-учебные заведения. Никто «даже в доступных для этого рамках» (как писали раньше в служебных аттестациях) не пытался возражать, отстаивать иную точку зрения. Никто не пытался отстаивать свое мнение всего лишь по одной причине – он его и не имел в принципе. Никто (еще раз подчеркну, никто) не положил на стол Верховному главнокомандующему рапорт с просьбой об отставке. Осторожная критика звучала разве что из уст не в меру расхрабрившихся отставников.

Политическому руководству страны, наверное, стоит всерьез присмотреться к этому генеральскому феномену (да и детально разобраться: такое уж ли это достоинство высшего офицерского состава). Потому что в природе так не бывает – рыбье молчание и услужливая покорность в мирное время и редкое мужество в военное. Подобные черты отечественного высшего офицерского состава могут привести к самой главной беде – утрате управления войсками и общему поражению в войне. А последнюю да в условиях современной военно-политической обстановки еще никто не отменял. Такие люди, конечно, свои части и соединения на Сенатскую площадь не выведут (как 14 декабря 1825 года), тут власть может быть абсолютно спокойна, но способны ли военачальники, не имеющие чувства собственного достоинства, побеждать в войнах – вопрос открытый.

А в целом вопрос о генеральском мужестве, чести и достоинстве абсолютно не исследован. Тема, как говорится, не раскрыта. Но завет великого Александра Суворова сегодня, похоже, не в чести.

 

Силовое решение есть всегда

Даже сегодня среди некоторых российских политиков в ходу особо популярные в недавнем прошлом выражения – «проблема силового решения не имеет», «простых решений этого вопроса нет» и «все войны заканчиваются миром». Следует отметить, что чаще всего подобные словосочетания употреблялись, когда ведение военных действий по тем или иным причинам не приводило к быстрой и решительной победе.

Помимо всего прочего, значительная часть политической элиты российского общества (да и рядовых граждан РФ) убеждена, что в наступившем XXI веке войны будут вестись каким-то особенным способом, отличным от прошедших эпох. Исследователи будущим войнам даже присваивают номера определенных поколений (чего, надо сказать, не было за всю историю человечества). Предполагается, что в ходе так называемой бесконтактной вооруженной борьбы удары высокоточным оружием будут наносить только по военным объектам с хирургической точностью, а в районе боевых действий будет кипеть обычная жизнь. И население потерпевшей поражение страны даже не сразу поймет, что ее армия разбита, а лидеры государства уже подписали акт о безоговорочной капитуляции.

Эта ересь в настоящее время уже достаточно широко пустила свои корни. И высказывать иную точку зрения подчас становится даже неприлично. Однако обратимся к примерам недавнего прошлого. Закончилась ли убедительной победой американцев феерическая бесконтактная война в Ираке образца 2003 года? На первый взгляд, да: режим Саддама Хусейна был сокрушен, его армия прекратила существование. Однако общий стратегический результат более чем сомнителен. Аналогичную афганскую кампанию, наверное, не имеет смысла даже обсуждать. Американцы никак не могут поставить запятую в нужном месте – «уйти нельзя остаться». Короче говоря, явно происходит что-то неладное. И не помогло ни высокоточное оружие, ни точечное уничтожение боевиков. Ошибки, скорее всего, были заложены на уровне идеологии и принципов.

Обратимся к классику. Итак, Карл Клаузевиц: «Некоторые филантропы могут, пожалуй, вообразить, что можно искусственным образом без особого кровопролития обезоружить и сокрушить и что к этому-де именно и должно тяготеть военное искусство. Как ни соблазнительна такая мысль, тем не менее она содержит заблуждение и его следует рассеять. Война – дело опасное, и заблуждения, имеющие своим источником добродушие, для нее самые пагубные. Применение физического насилия во всем его объеме никоим образом не исключает содействия разума; поэтому тот, кто этим насилием пользуется, ничем не стесняясь и не щадя крови, приобретает огромный перевес над противником, который этого не делает. Таким образом, один предписывает закон другому; оба противника до последней крайности напрягают усилия; нет других пределов этому напряжению, кроме тех, которые ставятся внутренними противодействующими силами.

Так и надо смотреть на войну; было бы бесполезно, даже неразумно из-за отвращения к суровости ее стихии упускать из виду ее природные свойства. Если войны цивилизованных народов гораздо менее жестоки и разрушительны, чем войны диких народов, то это обусловливается как уровнем общественного состояния, на котором находятся воюющие государства, так и их взаимными отношениями. Война исходит из этого общественного состояния государств и их взаимоотношений, ими она обусловливается, ими она ограничивается и умеряется. Но все это не относится к подлинной сути войны и притекает в войну извне. Введение принципа ограничения и умеренности в философию самой войны представляет полнейший абсурд».

В наше якобы гуманное время считается, что Клаузевиц устарел и сегодня военные кампании ведутся по другим законам. Более чем опасное заблуждение, которое нужно развеять как можно быстрее. Как только в планирование и организацию боевых действий начинают закладываться принципы ограничения и умеренности (типа пресловутой современной российской «локализации» и «нейтрализации»), так сразу на выходе получается «проблема силового решения не имеет» и «простых решений этого вопроса нет».

Но если главнокомандующий руководствуется суворовским «Руби, коли, гони, отрезывай, не упускай! Ура! Чудеса творят братцы!», то и результат может быть только один – ослепительный успех, которым будут гордиться многие и многие поколения россиян.

И наконец, если хоть единожды в политической и военной среде в ходе вооруженной борьбы прозвучало выражение «все войны заканчиваются миром», то это явный признак пораженчества и измены национальным интересам страны.

 

Солдатская этика

И свой, и чужой исторический опыт свидетельствует о том, что это важнейший фактор боеспособности армии.

О действиях не только наших противников, но и союзников по двум мировым войнам долгое время полагалось писать в уничижительном или, в лучшем случае, снисходительно-издевательском тоне. Лишь много лет спустя после 1945 года начали говорить о сильных сторонах германской армии. Однако и тогда в отношении вермахта считались абсолютно неприемлемыми слова «доблесть», «долг», «честь». Это по-прежнему очень мешает беспристрастно разобраться в произошедших шесть десятилетий назад событиях и учесть уроки истории.

Накануне катастрофы

Итак, конец апреля 1945 года. Часы третьего рейха сочтены. Даже самый покорный германский солдат не мог не понимать безнадежности дальнейшего сопротивления. Через несколько дней все будет кончено. Однако в соединениях и частях немецкой армии незаметно и малейших признаков чего-либо похожего на разложение или недовольство. Как и в лучшие времена вермахта, генералы связаны с вышестоящим командованием и со своими подчиненными долгом и честью. Немецкий солдат по-прежнему выполняет свои воинские обязанности с присущей ему беспримерной дисциплинированностью.

А ведь германские войска к этому времени далеко не представляют собой монолита образца 1939–1942 гг., периода блистательных военных побед тевтонского оружия. Они невероятно пестры. На передовых позициях Западного и Восточного фронтов можно встретить кого угодно – тут и солдаты из «спешенных» частей ВВС, и подразделения кригсмарине, оставшиеся без кораблей, полицейские, старики, подростки, даже специальные батальоны из людей, страдающих желудочными заболеваниями или ушными болезнями.

И в то же время в германской армии отдаются и выполняются приказания, солдаты упорно бьются за каждую улицу, каждый дом, любую естественную преграду – и все это без малейшей надежды на общий успех. В чем же секрет этого феномена фантастической дисциплинированности и организованности погибающей армии? Объяснений тут может быть множество, однако попробуем поразмыслить над некоторыми историческими примерами.

Сам убегай, товарища не выручай

Начнем, пожалуй, с директивы Ставки ВГК № 170569 от 15 августа 1942 г.:

«…немцы никогда не покидают своих частей, окруженных советскими войсками, и всеми возможными силами и средствами стараются во что бы то ни стало пробиться к ним и спасти их. У советского руководства должно быть больше товарищеского чувства к своим окруженным частям, чем у немецко-фашистского командования. На деле, однако, оказывается, что советское командование проявляет меньше заботы о своих окруженных частях, чем немецкое. Это кладет пятно позора на советское командование. Ставка считает делом чести… спасение окруженных частей…»

Надо отметить, что одним из лучших достижений отечественной военной истории являлся выработанный столетиями кодекс нравственности в русской армии. Речь идет прежде всего о таких непреходящих ценностях, как честь и воинский долг. В течение своего многовекового существования российское воинство руководствовалось девизом «Нет счастья большего, чем положить жизнь за други своя». Именно этим во многом объясняется большая стойкость русских войск в бою, способность к самопожертвованию, верность присяге и воинскому долгу. Солдат всегда был уверен: братья по оружию и военачальники никогда не бросят его в момент смертельной опасности и будут предпринимать все возможное (и невозможное), чтобы выручить попавшего в беду воина.

И тем неслыханнее совершенно невообразимые с точки зрения солдатской этики случаи с нашими войсками, имевшие место в ходе Великой Отечественной войны.

Рассмотрим хотя бы два из них (на самом деле их было гораздо больше).

Во второй половине июня 1942 года стало ясно, что Севастополь, несмотря на все героические усилия оборонявшей его отдельной Приморской армии и Черноморского флота, не удержать. Рано утром 30 июня 1942 года от руководителя Севастопольского оборонительного района вице-адмирала Филиппа Октябрьского в Ставку ВГК ушла шифровка: «Противник ворвался с северной стороны на корабельную сторону. Боевые действия принимают характер уличных боев. Оставшиеся войска сильно устали, ярко выражая апатию. Резко увеличилось количество самоутечки, хотя большинство продолжает героически драться. Противник резко увеличил нажим авиацией, танками, учитывая резкое снижение нашей огневой мощи; надо считать, при таком положении мы продержимся максимум два-три дня.

Исходя из данной конкретной обстановки, прошу Вас разрешить мне в ночь с 30.6 на 1.7.42 года вывезти самолетами «Дуглас» 200–250 ответственных работников, командиров на Кавказ, а также, если удастся, самому покинуть Севастополь, оставив здесь своего заместителя генерал-майора Петрова».

Если перевести это на бытовой язык, то шифровка означает: «разрешите самим смыться, а подчиненных мы бросаем». И какова скромность – «если удастся, самому покинуть Севастополь»!

Через несколько часов из Москвы был получен ответ: «Ставка Верховного Главнокомандования утверждает Ваши предложения по Севастополю и приказывает приступить к их немедленному выполнению».

А вот уже Октябрьский докладывает из Краснодара: «…вместе со мной в ночь на 1 июля на всех имеющихся средствах из Севастополя вывезено около 600 человек руководящего состава армии и флота и гражданских организаций… Отрезанные и окруженные бойцы продолжают ожесточенную борьбу с врагом и, как правило, в плен не сдаются. Примером чему является то, что до сих пор продолжается борьба в районе Мекензиевы Горы и Любимовка».

Шестьсот человек – это все командиры и политработники Черноморского флота и Приморской армии от командира полка и выше. Настает утро 1 июля 1942 года, и защитники Севастополя узнают, что все начальники «уехали». Попробуйте теперь представить себе чувства и настроения бойцов… Вот тебе и «офицеры суть солдатам, яко отцы детям» (Петр Великий)!

И только «высоконравственный» человек из спокойного в то время Краснодара мог написать в донесении – «отрезанные и окруженные бойцы продолжают ожесточенную борьбу с врагом и, как правило, в плен не сдаются».

Наконец, совершенно необъяснимый факт – военный совет Черноморского флота из осажденного Севастополя улетел на двух «дугласах», а сухопутным командирам для эвакуации было предоставлено две подводных лодки.

Между прочим, когда одному из руководителей первой Севастопольской обороны адмиралу Нахимову стала ясна невозможность в сложившихся на июнь 1855 года условиях отстоять Севастополь, флотоводец вышел на бастион и подставил лоб под пулю. Офицеры упрашивали его сойти с кургана, особенно сильно в этот день обстреливавшегося, но Павел Степанович, чувствуя, что выше его моральных сил пережить падение крепости, искал в этот день смерти. С его гибелью, отмечают современники, все защитники Севастополя, от генерала и адмирала до солдата и матроса, почувствовали, что не стало человека, при котором оставление крепости считалось делом немыслимым. Когда русская армия уходила с Южной стороны, командиры увели войска из крепости по понтонному мосту, не оставив ни одного солдата. Что же, генералы и адмиралы были в те времена рыцарями. А история все-таки своеобразно наказала руководителей второй обороны Севастополя – их имена совершенно не зафиксировались и никак не запечатлелись в народной памяти. Имя Нахимова известно каждому, а кто такие Октябрьский? Кулаков (член военного совета ЧФ)?

Теперь о немцах. Вот шифровка командующего 6-й германской армией, окруженной нашими войсками под Сталинградом, генерал-полковника Фридриха фон Паулюса от 24 января 1943 года: «Предлагаю вывезти из котла отдельных специалистов – солдат и офицеров, которые могут быть использованы в дальнейших боевых действиях. Приказ об этом должен быть отдан возможно скорее, так как вскоре посадка самолетов станет невозможной. Офицеров прошу указать по имени. Обо мне, конечно, речи быть не может».

Генерал-фельдмаршал Эрих фон Майнштейн по данному поводу высказался так: «В связи с этой радиограммой Паулюса я хотел бы сказать об эвакуации отдельных лиц следующее. С чисто деловой точки зрения, естественно, было бы желательно спасти возможно большее число ценных специалистов, конечно, независимо от их звания. И с человеческой точки зрения понятно, что хотелось бы и надо было стараться спасти каждого. Но эту эвакуацию необходимо было рассматривать и с точки зрения солдатской этики. Нормы солдатской этики требуют, чтобы в первую очередь были эвакуированы раненые. Меры к их эвакуации предпринимались, и эффект их в столь сложной обстановке был разителен. Но эвакуация специалистов могла быть произведена только за счет эвакуации раненых. Кроме того, неизбежно большинство эвакуируемых специалистов составили бы офицеры, так как благодаря их подготовке и опыту они представляют большую ценность в войне, чем рядовые солдаты (если речь не идет о специалистах, имеющих совершенно особую техническую или научную подготовку). Но в той обстановке, в которой находилась 6-я армия, по понятиям немецкой солдатской этики, когда речь шла о спасении жизни, офицеры должны были уступить первую очередь солдатам, за которых они несли ответственность».

Вскоре генерал-полковник Паулюс получил ответ генерального штаба сухопутных войск: «…в отношении эвакуации специалистов: фюрер в просьбе отказал».

То есть пленение более 20 немецких генералов в районе Сталинграда связано в первую очередь с тем, что они до конца разделили участь своих войск. А могли быть эвакуированы в любой момент. Не следует также забывать о том, что немцы вывезли из котла тридцать тысяч раненых. Место для двух десятков генералов при желании всегда бы нашлось.

Простота по-русски

Практически всем великим полководцам прошлого и настоящего свойственны идентичные черты. Помимо всего прочего, это подвижность и выносливость, простота личной жизни, нетребовательность в пище и одежде, малая потребность в отдыхе, отсутствие ритуала в деловых сношениях – все это давало им значительное число часов для продуктивной работы.

Например, фельдмаршал Эрвин Роммель, о котором Уинстон Черчилль в свое время говорил: «Мы имеем перед собой очень смелого и искусного противника и – да будет мне позволено сказать, несмотря на угар войны, – выдающегося полководца». Вот несколько штрихов из быта Роммеля. Завтрак его состоял из нескольких бутербродов, которые он съедал в машине, и глотка чая из фляги; поздний обед был не менее спартанским. Он требовал, чтобы лично ему и его штабу выдавали такой же паек, как и войскам. Ложился Роммель поздно, а уже с первыми лучами солнца был в штабе или в боевых порядках войск.

А вот образцы из жизни наших руководителей. К примеру, директива заместителя начальника Генерального штаба начальнику штаба Дальневосточного фронта от 20 июня 1943 г. № 217/1/орг: «…в личном пользовании командующего 25-й армией содержатся семь легковых машин, семь шоферов, пять поваров. У членов Военного совета 25-й армии по три машины и по три шофера. Помимо этого, содержится нештатная конюшня в составе 9 лошадей и 7 коноводов. В штабах фронта и армий на должностях шоферов, как правило, вместо рядового состава содержится младший начсостав. Предлагаю призвать к порядку тов. Парусинова и ликвидировать обнаруженные нарушения штатной дисциплины».

Вот ведь как. Мало того, что генерал (кому он ныне известен?) завел себе по несколько автомобилей и поваров, так еще и конюшню. Это, надо полагать, чтобы при желании гулкой ранью проскакать в свое удовольствие. И что же предлагает Генштаб штабу ДВФ? Освободить командующего 25-й армии от занимаемой должности и назначить с понижением? Предупредить Парусинова о неполном служебном соответствии? Объявить ему строгий выговор, на худой конец? Ничего подобного! В директиве сказано – призвать к порядку. И не более того. То есть всего лишь пожурить. Тем более указания адресованы даже не командующему ДВФ, а начальнику штаба. Профессионалам это о многом говорит. И сколько у нас было таких Парусиновых!

К слову говоря, вглядитесь в фотографии тех лет. Внешний вид большинства наших военачальников вовсе не говорит о том, что они завтракали бутербродами в машине и строго требовали себе щи да кашу из солдатского котла. Армия победившего пролетариата была уникальна в том числе и тем, что в ней существовала строгая ранжировка по количеству и качеству питания, в отличие от той же немецкой, где один паек полагался и солдату, и генералу. Кстати, немцев в годы Второй мировой войны необычайно удивляло то обстоятельство, что у румын, итальянцев и венгров офицерский паек значительно отличался в лучшую сторону по качеству от солдатского. По их понятиям, это противоречило духу товарищества и воинского братства.

У нас же даже командиру взвода полагалось дополнительное питание (масло, печенье, рыбные консервы), а чем выше должность и звание, тем эта разница была существеннее. Например, при полевом управлении фронта (армии) имелось несколько столовых – военного совета, политуправления и простая военторговская – для рядовых работников. В то же время в войсках действующей армии отмечались случаи гибели военнослужащих от истощения (Калининский фронт, 1943 год).

Еще один штрих. Генштаб указывает командующему войсками Центрального фронта о грубом обращении командира 24-го стрелкового корпуса с подчиненными – № 12908 от 3 июля 1943 г.: «…по имеющимся данным, в среде руководящего состава 24-го ск сложилась нездоровая обстановка в результате чрезвычайной грубости со стороны командира корпуса генерал-майора Кирюхина. Постоянная ругань, угрозы расстрела и оскорбления своих заместителей и начальника штаба вошли в систему. Прошу указать генерал-майору Кирюхину на необходимость немедленного изжития подобного отношения к своим подчиненным».

А ведь этот Кирюхин брал пример с вышестоящих начальников – командующих войсками фронтов, армиями, представителей Ставки. У этих военачальников самых ходовым словом в общении с подчиненными было слово «застрелю!» Попробуйте представить такое в любой другой армии – французской, американской, немецкой, в среде потомственных военных. Помимо словесных оскорблений и угроз, в рабоче-крестьянской армии, не будет большим преувеличением сказать, пышным цветом процветал и самый заурядный мордобой.

Тут, думается, кроется лишь одна из причин (подчеркнем, всего лишь одна) того, почему порой окруженные соединения и части Красной Армии практически не оказывали организованного сопротивления. Они (особенно в начале войны), случалось, стремительно, за несколько суток, превращались в неуправляемые стада и сотнями тысяч сдавались в плен, хотя нередко попадали в кольцо с немалыми запасами вооружения, военной техники, боеприпасов, продовольствия. Вместо сопротивления врагу военнослужащие (и командный состав в том числе) иногда перепивались, мародерствовали и разыскивали своих командиров с целью сведения личных счетов.

Необходимо с горечью признать: у немцев вера младших в старших и взаимное уважение между командирами и рядовыми бойцами были значительно крепче, чем у нас. Наконец, качество войск, их подготовка, уровень выучки командного состава были существенно выше. Этим во многом и объясняется тот феномен, что до самой капитуляции германские вооруженные силы сохранили управляемость и боеспособность.

Сделаны ли выводы из печальных уроков Великой Отечественной? Увы…

По-прежнему у нас много говорится о коллективизме, войсковом товариществе, боевом братстве, но в то же время для укрепления и развития этих важных составляющих боеспособности войск мало что делается реально. Положа руку на сердце, спросим: продовольственная и вещевая ранжировка, грубость и хамство старших по отношению к младшим, привилегии одним и отсутствие элементарных прав у других – разве все это в далеком прошлом? Поэтому-то поучительный опыт любых других армий в строительстве и воспитании войск внимательно изучать и оценивать представляется далеко не лишним.

 

Бесполезны в мирное и опасны в военное время

В ратной истории России нет личности более яркой, чем Александр Васильевич Суворов. Однако даже многим своим современникам он казался иногда отнюдь не выдающимся военным мыслителем, а неким чудаковатым персонажем. И уж тем более не руководствуются его заветами (на деле, а не на словах) в наше время. А то и перевирают известные высказывания великого полководца.

Поэтому, чтобы следовать предначертаниям генералиссимуса, надо хотя бы понимать, что он имел в виду. В частности, в одном из своих писем граф Рымникский отмечал: «Достоинства военные суть храбрость для солдата, бодрость для офицера, мужество для генерала».

То есть именно мужество выдвигал Александр Васильевич на первое место среди необходимых высшему офицерскому составу качеств. Между тем в России военное искусство всегда окутывалось неким ореолом таинственности. Считалось (да и считается по сей день), что военачальнику при выработке замысла боевых действий требуется как минимум пользоваться чуть ли не рядами Фурье и прикладывать к топографическим картам бином Ньютона.

По этому поводу генерал Василий Флуг в свое время говорил: «Гениальность стратегических и тактических замыслов заключается вовсе не в самих замыслах, обыкновенно крайне простых и не выходящих за пределы способностей обыкновенного здравого смысла, а в той огромной силе духа, которая была приложена для проведения замыслов в жизнь».

Приведем несколько хрестоматийных примеров проявлений мужества из биографии одного известного отечественного полководца. 22 июня 1941 года генерал-майор Константин Рокоссовский, не имея связи с вышестоящим командованием, вскрыл «красный» пакет наркома обороны, склады НЗ и мобилизовал автотранспорт. Корпус Рокоссовского организованно вступил в войну. На первый взгляд, так должен был поступить каждый командир. Однако, если учесть, что совсем недавно будущий маршал и дважды Герой Советского Союза был освобожден из мест заключения, где ему выбивали зубы, ломали ребра и несколько раз выводили на расстрел, его поступок приобретает совершенно другую окраску. Высшие офицеры «ломались» в те времена даже от пристального взгляда вождя всех народов. Хорошо известно и поведение генерала армии Рокоссовского накануне стратегической наступательной операции «Багратион», когда его несколько раз выпроваживали из кабинета Верховного главнокомандующего и настоятельно предлагали подумать над корректировкой замысла наступления подчиненного ему фронта, но генерал все равно отстаивал свое мнение и в конечном итоге убедил Сталина согласиться с его вариантом. А возражать «кремлевскому горцу» было не то чтобы нелегко – просто опасно.

И приведем всего один пример из недавней истории РФ. Ноябрь 1994 года, собравшиеся в кабинете президента России Бориса Ельцина государственные мужи обсуждают вопрос о проведении специальной операции против незаконных вооруженных формирований генерала Дудаева. По большому счету министр обороны, присутствовавший на этом совещании, теоретически мог встать и честно сказать: «Товарищ Верховный главнокомандующий, армия не готова в установленные вами сроки начать военные действия. Прошу дополнительно два-три месяца на доукомплектование и боевое слаживание соединений и частей».

Разумеется, тем самым министр обороны мог подвести черту под своей карьерой как главы военного ведомства. Как же, война, а у него ничего не готово. Но это был бы честный и самое главное – мужественный ответ генерала. Однако министр промолчал. Как известно, больших охотников возражать Борису Ельцину в России 90-х не было. И ведь на том приснопамятном совещании не выбивали зубы, не ломали ребра, не расстреливали. Общий результат известен – позор на весь мир: 273 убитых военнослужащих только за одну новогоднюю ночь. После 1 января 1995 года западные аналитики заявили, что в России отсутствуют Вооруженные Силы, способные вести боевые действия с применением только обычных средств поражения.

Вернемся к временам сегодняшним. Как известно, высший офицерский состав ВС РФ за последние годы, при Анатолии Сердюкове и до него, без звука «сдал» виды Вооруженных Сил, округа, главные командования, армии, корпуса, дивизии, военно-учебные заведения. Никто «даже в доступных для этого рамках» (так иногда писали раньше в служебных аттестациях) не пытался возражать, отстаивать иную точку зрения. Критика звучала только из уст отставников. Верховному главному командованию стоит всерьез присмотреться к этому феномену (да и детально разобраться: такое уж ли это достоинство). Потому что в природе так не бывает – рыбье молчание и услужливая покорность в мирное время и редкое мужество в военное. Подобные черты отечественного высшего офицерского состава могут привести к самой главной беде – утрате управления войсками и общему поражению в войне. А последнюю еще никто не отменял.

 

Нет клаузевицев в Отечестве своем

Во многих развитых странах Запада и Востока существуют независимые экспертно-аналитические центры, занимающиеся исследованиями проблем вооруженной борьбы, военного строительства и разрабатывающие различные программы по заказу руководителей государств, получая за это казенные деньги.

Причина появления подобных центров достаточно проста – научные учреждения силовых ведомств редко способны предложить какие-либо воистину прорывные решения в области обороны, национальной безопасности, правоохранительной деятельности. Сотрудники данных организаций вынуждены постоянно прислушиваться к мнению высокопоставленных чиновников – при погонах и без оных – которым подчинены. Если же ведомственная наука – монополист в столь важных сферах, результаты окажутся весьма печальными, о чем наглядно свидетельствуют, к сожалению, негативные примеры из жизни нашего Отечества. Кстати, очень мало рядовых граждан РФ имеют полное представление о том, насколько мы отстали от передовых в военном отношении стран мира.

Кто-то скажет: надо и в России принять решение о создании независимых исследовательских центров. Однако делать это не нужно. Они у нас есть, в том числе и военной направленности. Только вот в большинстве из них с кадрами настоящая беда. Военнослужащие, находящиеся на действительной службе, независимыми экспертами и аналитиками, естественно, быть не могут. Уволившиеся в запас или пребывающие в отставке нечасто, мягко говоря, предлагают нечто по-настоящему революционное. Что же касается гражданских специалистов, то «узок круг» этих людей, немногие из которых вдобавок обладают необходимыми знаниями, по-настоящему вдумчиво разбираются в сути трудностей армии и флота, ОПК.

Впрочем, дело не только и не столько в кадрах, сколько в состоянии современной военной мысли в России. Наша официальная ратная наука впала в кому во второй половине 80-х годов и в середине 90-х, так и не приходя в сознание, тихо скончалась. Доказательством того является практически полное отсутствие заметных, будоражащих общественность выступлений ученых с офицерскими и генеральскими званиями в открытой печати. Назвать имена двух-трех видных отечественных военных теоретиков европейского/мирового уровня конца XX – начала XXI века – задача абсолютно невыполнимая.

А как обстоят у нас дела с неофициальной военной мыслью (назовем ее так), глашатаями которой в настоящее время выступают некоторые бойкие «вольные сочинители», а также штатные обозреватели печатных и электронных СМИ (хотя многие из них не имеют даже первичного военного образования)? Для начала скажем, что в ней трудно выделить какие-то течения и направления. Она заражена многочисленными ересями, которые не выдерживают ни малейшего критического анализа.

В частности, ряд ее адептов на протяжении 20 последних лет убеждают российское общество в том, что нам всенепременно нужна «профессиональная армия». До тех, кто произносит подобное словосочетание, никак не доходит, что профессионализм армии нисколько не зависит от способа комплектования, коих всего-то два – по контракту и по призыву – а определяется уровнем боевой подготовки и главным образом – результатами, показанными на полях сражений. Причем армии, даже целиком состоявшие из солдат, набранных согласно закону о всеобщей воинской повинности, не единожды прекрасно проявляли себя в боях. Вспомним хотя бы легендарные легионы Древнего Рима в период его расцвета, пополнявшиеся исключительно призывниками, ибо защита Родины была обязанностью каждого свободного гражданина. Между тем сейчас на слуху уже другой слоган – «профессиональные сержанты». Однако это примерно из той же оперы.

Или вот один видный публицист, занимающийся военной тематикой, совершенно помешался на термине «массовая мобилизационная армия». Что это такое – один он знает.

Кстати, в обществе существует трагическое заблуждение, будто в Отечестве в каких-то таинственных сусеках запасено оружия совершенно в неимоверных количествах. И когда затрубят трубы нового похода, словно из рога изобилия, начнут сыпаться вооружение и военная техника. Однако это не совсем так. На флот или в авиацию можно призвать из запаса несколько миллионов человек. Только не будет кораблей и самолетов для полчищ военнообязанных. Да и в Сухопутных войсках на стратегические резервы нет ни современной бронетехники, ни артиллерии, не говоря уже об АСУ и связи. Дай бог разве что переодеть мобилизуемых граждан в военную форму одежды (и то не факт, что это получится в полном объеме).

Тезис, высказываемый группой военных экспертов и сводящийся к тому, что современную Российскую армию надо разогнать, после чего создать новую и на новом месте, нет, наверное, смысла разбирать детально. Это не более чем утопия (если не ахинея).

Таким образом, официальная российская военная мысль мертва. Неофициальная – в основном носится с совершенно фантастическими идеями. В этих условиях руководству российского Минобороны не остается ничего иного, как положиться исключительно на собственное видение будущего Вооруженных Сил РФ. Насколько оно право – покажет ближайшее будущее.

 

Две большие разницы

Как известно, все нынешние российские генералы и офицеры проходили когда-то курс военной истории и в училищах, и в академиях. Однако, похоже, не каждый представитель высшего и старшего командного состава вдумывался в суть событий давнего и недавнего прошлого, извлекая уроки из опыта знаменитых полководцев. А между тем поверхностное знакомство с ратной летописью Отечества чревато печальными последствиями. Попробую показать это на примерах двух штурмов – крепости Измаил 11 декабря 1790 года и города Грозного 1 января 1995-го.

Взятие Измаила – беспрецедентный случай в военной практике. Действительно, «не Измаил, но армия турецкая истреблена в укреплениях пространных». Были не только преодолены стены, считавшиеся неодолимым препятствием, обороняемые многочисленным храбрым противником, но и уничтожено засевшее за ними войско. После столь убедительной виктории возникла необходимость осмыслить, каким же образом удалось достичь невероятного успеха.

Объяснения обычно сводятся в основном к двум положениям. Мол, Суворов разработал на редкость оригинальный замысел овладения крепостью. Однако в действительности диспозиция командующего, даже если вчитаться в нее с пристрастием, предельно проста и основывалась не столько на разного рода военных премудростях, сколько на здравом смысле.

Помимо этого, повествуется о каких-то особенных новациях в боевой подготовке русских солдат накануне штурма. В частности, в ходу легенда, согласно которой Александр Васильевич приказал-де выстроить валы и отрыть рвы наподобие измаильских и ночью «чудо-богатыри» под руководством Суворова учились их преодолевать. Однако вот незадача: высота крепостного вала достигала 9—12 м, его опоясывал ров шириной около 12 м и глубиной 6—10 м (местами с водой до плеч). Чтобы тренировать войска, надо оборудовать место занятий как минимум на батальон (а лучше на полк). Теперь остается прикинуть, какова будет протяженность этого участка по фронту, взять карандаш, калькулятор и посчитать объем необходимых инженерных работ. Затем составить график вывода подразделений на соответствующие экзерциции. Самое главное при этом не забыть, что на все про все у Суворова имелось восемь дней и с шанцевым инструментом в те времена дела обстояли не менее скверно, чем два века спустя. Если все названное выше принять во внимание, рассказы об укреплениях, идентичных измаильским, уже не будут выглядеть столь убедительными.

Что же произошло на самом деле? Обратимся к фактам.

Когда в русский лагерь под Измаилом пришло известие, что командующим войсками, собранными для штурма крепости, назначен Суворов, эта новость, как искра, облетела роты, эскадроны, сотни, батареи. Современники отмечают: все ожили, все знали, чем кончится осада. «Как только прибудет Суворов, крепость возьмут штурмом», – говорили солдаты, офицеры, генералы.

А теперь представим настроение в частях Объединенной группировки накануне нового 1995 года, когда им сообщили о смене командующего. Военнослужащим было абсолютно безразлично, кто ими руководит – Иванов или Петров.

Рано утром 2 декабря 1790 года, преодолев свыше 100 верст, к Измаилу подъехали два всадника, забрызганные грязью: Суворов и сопровождавший его казак, который в маленьком узелке вез все имущество 60-летнего генерал-аншефа. Раздалась приветственная пальба, общая радость распространилась в русском лагере – в маленьком, сморщенном старичке явилась сама победа!

Для сравнения: военачальника, еще возглавлявшего в середине декабря 1994 года Северо-Кавказский военный округ, на полдня вывозили к войскам из какой-либо загородной резиденции. Затем полдня уходило на дорогу к месту ужина и ночлега. Ни малейшего воодушевления на российских биваках при этом не наблюдалось.

Перед штурмом Суворов ходил по лагерю, говорил с солдатами и офицерами, вспоминал прежние виктории, перечислял трудности предстоящего приступа. «Видите эту крепость, – говорил он, указывая на Измаил, – стены ее высоки, рвы глубоки, а все-таки нам нужно взять ее. Матушка-царица приказала, и мы должны ее слушаться». Простые живые речи обожаемого полководца, вспоминали очевидцы, воспламеняли сердца людей, все жаждали показать себя достойными похвал. «С тобой все возьмем!» – восторженно отвечали воины.

В декабре 1994-го никто не заметил командующего СКВО, ходившего по стоянкам войск, беседующего с бойцами и командирами. И уж тем более никто не обещал ему: «С тобой все возьмем!».

И последнее. В ходе штурма Измаила колонна генерала Михаила Голенищева-Кутузова, атаковавшая бастион у Килийских ворот, дрогнула под шквальным неприятельским огнем, приостановила движение. Суворов, заметив это, послал сказать, что Кутузов уже назначен комендантом крепости и донесение о ее взятии послано в Петербург. Сегодня обычно не понимают сути этого эпизода. А между тем по законам чести дворянина Голенищеву-Кутузову оставалось только одно из двух – или захватить Килийские ворота, или погибнуть в бою.

Нынешний же российский военачальник наверняка в подобном случае начал бы угрожать подчиненному отстранением от занимаемой должности, военным судом, расстрелом, наконец.

Вот вроде бы всего лишь несколько сопоставлений – а какова разница в результате. С одной стороны – ослепительная победа, с другой – несмываемый позор.

 

Четвертый удар

За последние полвека новейшей истории ни к одному из сословий служивого люда отечественная власть не относилась порой столь беспощадно (и равнодушно), как к офицерскому составу Вооруженных Сил. Примерно раз в десять (иногда в двадцать) лет государство принимается «умножать на ноль» с таким трудом выращенные командные и инженерно-технические кадры армии и флота, людей, отвечающих за моральный настрой в воинских коллективах.

Подобных погромов (а их и трудно назвать по-другому) во второй половине XX столетия можно насчитать по меньшей мере четыре. Сперва грянули знаменитые хрущевские сокращения – на «миллион двести» и прочие. Да, после смерти Сталина его преемнику досталась в наследство пятимиллионная военная машина. Было совершенно очевидно, что она чрезмерно обременяет страну и вряд ли нужна в ракетно-ядерную эпоху. Однако оптимизация численности этой огромной рати проводилась самым варварским способом. Слов «адаптация» и «переучивание» тогда просто не знали. И никто не хотел этим заниматься.

История массовых увольнений профессиональных защитников Родины еще не написана и поныне ждет своего исследователя. Ведь в ту пору имели место десятки тысяч случаев проявления жестокости и вопиющей несправедливости. Достаточно сказать, что нередко офицеров просто выкидывали на улицу, отправляли в запас, не дав дослужить до честно заработанной пенсии буквально несколько дней.

Вдобавок все это сопровождалось откровенно издевательской пропагандистской кампанией, развязанной по указке сверху. Так, в советской прессе постоянно мелькали заметки, суть которых сводилась примерно к следующему: «…До недавнего времени подполковник Н. был командиром танкового батальона и занимался откровенной ерундой, даром проедая народные деньги. А теперь он при деле – работает скотником колхоза «Светлый путь». Именно в те времена появилась поговорка: «Лучше нету свинопаса подполковника запаса». В итоге был серьезно подорван престиж офицерской профессии.

Последующие годы так называемого застоя на самом деле оказались воистину золотым веком для военной организации нашей страны. На достижениях 70—80-х и созданном в тот период запасе прочности и сегодня держатся Вооруженные Силы Российской Федерации. Главное – в тот период удалось преодолеть печальные последствия диких хрущевских «инициатив». Офицерство стало по-настоящему средним классом и занимало достойное своему статусу место в советском обществе.

Начало второй волне гонений на офицерские кадры, очередным гибельным изменениям в отношении к ним было положено в 1987 году, когда в СССР с ведома и по указке генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева развернулась самая настоящая антиармейская кампания, градус истерии в которой порой просто зашкаливал. Ситуация подчас складывалась таким образом, что офицеры не рисковали появляться в общественных местах в военной форме (а в Прибалтике и Закавказье это даже грозило смертельной опасностью).

Что любопытно: данная кампания закончилась отнюдь не по приказу из Кремля. Она принялась затухать сама по себе и лишь только потому, что вслед за ней на офицерский состав Вооруженных Сил тут же обрушилась новая волна гонений – третья по счету. В результате гайдаровских реформ офицеры были поставлены на грань выживания и нищеты. Вот почему прекратилось прежнее дикое шельмование офицерского сословия. Ибо убогих и сирых на Руси скорее жалеют, нежели измываются над ними.

Ныне (текст писался при Анатолии Сердюкове) в армии и на флоте России опять проходит страда масштабных сокращений. Спору нет: стране и в ближайшей, и в среднесрочной, и в отдаленной перспективе нужны совсем не те Вооруженные Силы, которые имелись у нее еще вчера. Разумеется, они должны были в кратчайший срок обрести совершенно иной облик. Несомненно, признанные мировые пропорции между старшими и младшими офицерами в них оказались нарушены самым грубым образом. На одного офицера там приходились всего один-два солдата. И вообще, без приведения военной организации страны в нормальное состояние никак нельзя обойтись. Времени на это отпущено в обрез, точнее – его совсем нет. Все так.

Между тем на повестку дня выходят чрезвычайно важные вопросы, связанные напрямую с обеспечением национальной безопасности России. Выдержит ли наше офицерство четвертый удар? Не начнутся ли в его самосознании и психологии разрушительные процессы, которые не удастся потом восстановить даже резким повышением денежного содержания?

Увы, обоснованные, развернутые и обнадеживающие ответы на них пока не прозвучали…

 

Оправдание для дураков

«Тяжело в учении – легко в бою». Вот, пожалуй, наиболее популярный ходовой завет, которым руководствовались и продолжают руководствоваться наши Вооруженные Силы. Эти слова приписывают Александру Васильевичу Суворову. Однако при тщательном изучении теоретического наследия великого полководца выясняется, что ничего подобного он не говорил. На самом деле генералиссимус утверждал, что «легко в учении – тяжело в походе, тяжело в учении – легко в походе». Причем не совсем понятно, что князь Италийский подразумевал под термином «поход» – марш, выдвижение в район боевых действий, бой, сражение, кампанию. Гениальный военный мыслитель в своих сочинениях, к сожалению, нигде этого так и не раскрыл. Более того, приведенная выше фраза («легко в учении – тяжело в походе, тяжело в учении – легко в походе») впервые прозвучала не в наставлениях, приказах, инструкциях и рапортах военачальника, а в одном из его частных писем. Что характерно: в важнейшие сочинения Александра Васильевича – «Полковое учреждение» и «Науку побеждать» она им не была включена.

В других своих высказываниях Суворов как будто бы себе же противоречит, заявляя, что «солдаты учение любят, лишь бы кратко и с толком». Это, согласитесь, особой тяжести в организации боевой подготовки не подразумевает. Но здраво поразмыслив, приходишь к следующему выводу: занятия с бойцами должны быть тщательно продуманы, организованы, проводиться в течение установленного времени и с надлежащей результативностью. Вот что имел в виду легендарный победитель поляков, турок и французов. Если же слово «поход» у генералиссимуса все-таки означает маршевую подготовку войск, то и тут со словами «тяжело в учении» как-то не очень складывается. Обратимся к «Науке побеждать» (раздел «Три воинских искусства»), где столь много внимания уделяется передислокации войск в намеченный пункт. В частности, давая указания по замыслу марша, полководец заключает: «По сей быстроте и люди не устали». То есть не собирался Александр Васильевич на столь знаменитых суворовских переходах личный состав доводить до полного физического изнеможения.

Однако нельзя не отметить следующее. Будни Советской и современной Российской армии свидетельствуют: первая половина якобы произнесенной Суворовым фразы (насчет того, чтоб на учении было тяжело) – своего рода особо важное указание, которое исполняется постоянно и неукоснительно. А вот насчет второй половины – легкости в бою, особенно в начальный период любого вооруженного конфликта – с этим почему-то не очень получается. Обычно не готовы ни к чему, хотя «тяжести» при организации оперативной и боевой подготовки уделяли в мирное время первостепенное внимание. Что даже подтверждается образчиками солдатского фольклора. Бестолковщина в ходе занятий там обычно присутствует в изобилии, а вот легкость в бою не встречается.

Не совсем понятно, почему в учении в принципе должно быть всенепременно тяжело. По каким таким причинам? И что, собственно, хотят обозначить этим словом? Вполне объяснимую усталость после выполнения всех намеченных задач в установленные сроки или измотанность людей вследствие безграмотности командиров, гонявших их без пользы и толка? Одним словом, завет «тяжело в учении – легко в бою» надо применять с очень и очень большой осторожностью. Чувство меры необходимо тут, как, наверное, нигде.

Более того, этот завет зачастую охотно используется генералами и старшими офицерами, чьи организаторские способности не соответствуют занимаемой должности. Поскольку на то, что учение обязательно должно быть «тяжелым», подобные «отцы-командиры» стремятся списать все безобразия, которые обычно имеют место в ходе маневров различного масштаба. Не накормил личный состав горячей пищей после многочасового марша – «тяжело в учении», заморозил бойцов в поле вместо организации обогрева – опять «тяжело в учении», не давал никому спать в течение трех суток вместо разумной организации посменной боевой деятельности – и вновь «тяжело в учении».

Хорошо известно, что подразделения и части будут действовать на войне точно так же, как они до этого осваивали боевую подготовку (и вся военная история подтверждает, что никаких иных вариантов тут нет и быть не может). Если ратная учеба в ротах, батальонах и полках превращалась исключительно в испытание на выносливость и выживание, то никаких умений и навыков они на поле сражения не продемонстрируют. Короче говоря, коли все военные премудрости в мирное время заколачивались в солдат и сержантов исключительно «через задницу» да еще и с большим трудом, то соответствующее «мастерство» они явят и в ходе вооруженной борьбы. Поэтому высокая организация боевой подготовки все же гораздо предпочтительнее, чем пресловутое «тяжело в учении».

 

Время политруков прошло

Ни для кого не секрет, что казарменное насилие в армии и на флоте никуда не делось. При этом дедовщина во многом связана с этническими и религиозными факторами. По сути в частях и подразделениях Российской армии идет настоящее противоборство между военнослужащими, призванными из республик Северного Кавказа, и уроженцами прочих регионов РФ.

Какие же меры предлагаются для решения этой проблемы? Одна из них уже озвучена – возможное комплектование соединений по национальному или конфессиональному признаку. Но большинство специалистов, знакомых с современными отечественными реалиями, считают данный путь абсолютно неприемлемым.

Другой способ прекращения побоищ и избиений, по мнению ряда экспертов, – возрождение на новой основе института замполитов. Более того, считается, что опыт покойного Главпура якобы известен и опробован на практике во многих цивилизованных странах. Надо сказать, что подобная ересь генерируется, как правило, либо самими бывшими политработниками, либо некоторыми публицистами. При этом наследники и почитатели «комиссаров в кожаных тужурках» в подтверждение своих тезисов риторически возглашают: «Кто будет сегодня конкретно работать с солдатами? Кто займется укреплением их морально-психологических качеств? Таких офицеров, к сожалению, фактически нет сейчас в армии, что очень тревожит экспертное сообщество».

Что понимается под экспертным сообществом в данном случае – не совсем ясно. Теперь непосредственно о политработниках/воспитателях. За всю без малого двенадцативековую историю Российского государства в дружинах, ратях и войсках, защищавших его от внешних угроз, отстаивавших интересы державы на поле брани, никогда не было никаких воспитательных структур (за исключением краткого 73-летнего периода советской власти).

Например, перед Бородинским сражением в 1812 году никто не выпускал боевых листков и стенгазет, не произносил зажигательных речей, не строчил при свете костра на лежащем на барабане листке бумаги: коли завтра сложу голову, желаю, мол, числиться в рядах самых верных царских слуг. Помолились накануне иконе Смоленской Божией Матери – и в битву. И как дрались! Французы взяли в плен менее одной тысячи русских воинов (существенно менее одного процента от первоначальной численности русской армии), да и то в основном израненных. То есть добровольно подчиненные фельдмаршала Голенищева-Кутузова в плен не сдавались.

И совершенно иная картина наблюдалась в СССР в период Великой Отечественной войны – недостатка в политруках и комиссарах в Красной армии вроде бы не ощущалось, а миллион советских граждан оказались на службе в вермахте. В то же время за шесть лет Второй мировой в той же Великобритании никто не писал заявлений типа «В бой хочу идти лейбористом» или «Если погибну, прошу считать меня консерватором», а классических предателей у англичан – раз-два и обчелся.

В этой связи надо отметить, что Верховный главнокомандующий маршал Сталин к эффективности политработы после первого года войны относился весьма и весьма скептически. Комиссаров отменил и больше полагался на приказы № 270 и № 227. Кстати, в ту пору имели место ситуации, которые позже при советской власти представить себе было абсолютно невозможно. В частности, член военного совета 1-го Белорусского фронта по воинскому званию – генерал-лейтенант, а командующие, например, артиллерией и инженерными войсками – генерал-полковники. То есть товарищ Сталин знал, что потерянная в спешке походная ленкомната никак не скажется на успехе сражения. А вот если план инженерного обеспечения фронтовой наступательной операции разработан неграмотно или с большими огрехами – жди беды. Следовательно, людей ценили по вкладу в победу, а не по длине языка. При политработниках же Хрущеве и Брежневе ситуация резко изменилась. И теперь в самом страшном сне начальник артиллерии, к примеру, округа не мог себе представить, что его звание выше звания члена военного совета.

Бывшие политруки никак не могут понять, что их основное предназначение в Вооруженных Силах заключалось отнюдь не в воспитании солдат, матросов, сержантов и старшин, в оформлении наглядной агитации, а в осуществлении надзора за командным составом армии и флота. Никак до них даже сегодня не доходит, что главная задача «бойцов партии» в прежние времена (и до сих пор не оглашенная) – предотвратить цементирование и кристаллизацию офицерского сообщества, препятствовать его превращению в разновидность служилого сословия, сформированного на основе кодекса чести.

А воспитывать 18—20-летнего человека в войсках уже поздно. Его могут воспитать семья, до определенной степени – детский сад и школа, но самое главное – сам уклад, если угодно, образ жизни. А в армии у командира должен быть только кнут для нерадивых и пряник для усердных. Сейчас же пока – ни кнута, ни пряника.

Что же касается этнических конфликтов в казармах – то и тут способ только один. На данном этапе попросту не призывать представителей республик Северного Кавказа в Вооруженные Силы России. И такие прецеденты в истории нашей страны уже были.

 

После умопомрачительной ереси

Вскоре после развала Советского Союза в декабре 1991 года произошла департизация Вооруженных Сил и рухнула казавшаяся незыблемой система мероприятий по идейно-политическому воспитанию личного состава армии и флота, укреплению и совершенствованию которой приснопамятный ГлавПУР, политработники всех уровней и званий отдавали так много времени и усилий.

Штудированию положений марксистско-ленинских наук в военных вузах отводились, как правило, лучшие учебные часы. Например, семинар по истории КПСС (насквозь фальсифицированной, как известно) никак не мог начаться в девять часов утра в понедельник. Наутро самого тяжелого дня недели, насколько помнится автору, как правило, выпадали только лабораторные работы по теории автоматического управления и регулирования, лекции по теоретическим основам радиолокации, групповые упражнения по теории электромагнитного поля или непосредственное изучение вооружения и военной техники.

Страшно представить, что на освоение «политической экономии социализма» и тому подобной ереси в течение пятилетнего срока подготовки будущих военных инженеров отводилось не менее восьмисот драгоценнейших учебных часов. Теперь остается только гадать, насколько бы возрос профессионализм юных лейтенантов, если бы это время было использовано исключительно по назначению – для обретения навыков ведения современного боя.

Между тем конспектирование трудов «вождей мирового пролетариата», статей и докладов «верных продолжателей дела» Ильича в СССР, зазубривание цитат из этих сочинений являлось отнюдь не безвредным занятием. Забивание голов не подлежащими ни малейшему сомнению догматами не проходит бесследно.

По большому счету человеческие умы в результате таких упражнений в конечном итоге становятся неконкурентоспособными. Люди просто разучиваются думать, сопоставлять, анализировать. И в самом деле – зачем? Если в единственно верном и всепобеждающем учении описаны пять черт какого-либо общественно-политического явления, то их уже никак не могло быть шесть или четыре.

А вот два весьма примечательных свидетельства, подтверждающих вышесказанное.

Заглянем в доклад по итогам первых четырех месяцев боевых действий в 1980 году в Афганистане. Прелюбопытнейшие пассажи прозвучали в этом документе: «Необходимо ясно представлять, что развитие обстановки в ДРА (Демократическая Республика Афганистан. – М. Х.) происходит не изолированно, а является составной частью общей борьбы социализма, прогресса и демократии с империалистической реакцией, в которой все мы активно участвуем»; «Афганская революция происходит в стране чрезвычайно отсталой, где практически отсутствует организованный рабочий класс, который мог бы сплотить вокруг себя все прогрессивные силы, где во многих областях развития общества господствуют феодальные отношения, реакционная исламская религия, которая держит народ в невежестве и нищете».

Налицо результат того самого штудирования, о котором говорилось ранее. Прочно осели в мозгах наших военачальников положения научного коммунизма. Хотя после данных посылов любой мыслящий человек неизбежно сделает вывод: советским войскам придется сражаться ради светлого будущего южного соседа СССР лет эдак 100 как минимум. Причем без малейшей надежды на успех.

Другой пример. В августе 1991 года теоретически в стране могла воцариться военная диктатура. Руководству Вооруженных Сил потребовалось бы предпринять несколько энергичных мер – и безвластная страна оказалась бы в их полном распоряжении. Этого не произошло всего лишь по одной причине. Среди высшего командования армии и флота оказалось ничтожно мало инициативных, смелых, решительных, агрессивных людей. Подавляющее большинство советских военачальников пассивно и безучастно наблюдали, как на их глазах происходит крушение великой державы и вершится крупнейшая геополитическая катастрофа XX века.

Однако предположим, что маршалы и генералы, получившие все свои знания об окружающем мире и его экономическом устройстве с помощью единственно верного и всепобеждающего учения, все-таки осуществили военный переворот. Могла ли у них быть хотя бы какая-нибудь разумная программа возрождения огромной страны, подъема ее народного хозяйства? Вряд ли. Стагнация на одной шестой части суши наверняка бы продолжилась, а затем грянул бы настоящий катаклизм, превзошедший по масштабам трагедию 1991 года.

Впрочем, старание, с каким марксистско-ленинский бред вбивался в головы граждан, окончилось откровенным пшиком. Представители новой исторической общности (советский народ согласно определению теоретиков КПСС, позвольте напомнить) 24 года назад с воодушевлением разбежались по национальным квартирам и принялись резать друг друга. Никто не вышел защищать свое общее социалистическое Отечество – Советский Союз. И уж тем более не нашлось подвижников с горящими глазами, взошедших на костер с партбилетом в руках.

Однако вакуум, образовавшийся вследствие исчезновения коммунистической идеологии, в настоящее время не заполнен ничем. Прежние идеи и лозунги низвергнуты. А взамен так ничего и не появилось. И это не может не внушать опасений.

 

Кровь, мед, песок, пчелы

Мешанина с понятиями и военными терминами, похоже, началась с МЧС. Именно в этом ведомстве начали «формировать группировки» из двух пожарных машин, трех собак, трех лодок, двух вертолетов. Более того, «передислоцировать» их.

Слава Богу, в МЧС пока не знают слов «оперативное построение» и «эшелонирование». А то, можно не сомневаться, и в эти веками устоявшиеся понятия спасатели вложили бы совершенно иной смысл. Впрочем, об этом я уже писал. Правда, какого бы то ни было особого воздействия на некрепкие и перевозбужденные отечественные умы этот материал так и не произвел. Вот он, этот текст.

Правильно назвать – правильно понять

Сегодня красота военного языка поблекла, а смысл терминов стратегии и оперативного искусства или утрачен, или искажен.

К этой теме (и устно, и письменно) я обращался не раз. Обстановка к лучшему, к сожалению, не меняется. В настоящее время как руководящим составом, так и представителями самой широкой общественности военные термины употребляются без всякой связи с их изначальным смыслом. Можно предположить, что в значительной степени соответствующими авторами и ораторами это делается исключительно для красоты и убедительности речи. Однако смысл и сама суть терминов при этом отходят на второй, а то и на третий план. Вот что из этого получается на практике.

Например, одно силовое ведомство очень полюбило слово «группировка». В речах и заявлениях руководителей этой структуры самого разного уровня по частоте употребления данный термин стоит на одном из первых мест. При лесном пожаре – группировка, при наводнении – группировка, при землетрясении – опять же группировка.

В примерах это звучит приблизительно так: «В целях наращивания группировки по оказанию помощи в ликвидации последствий ЧС в…», «сформировать полномасштабную группировку сил», «создать группировку для ликвидации последствий паводка», «сформировать полномасштабную группировку сил для ликвидации лесного пожара» и т. д. При этом группировки «передислоцируются» и «прибывают». Вершиной подобного творчества, наверное, является выражение «группировка по-прежнему работает в усиленном режиме».

Задумывались ли авторы подобных лихих выражений, что такое на самом деле «группировка» и как правильно употреблять этот термин? Похоже, что нет. Ибо группировка войск (сил) – это сведенные в определенную систему и развернутые (расположенные) соответствующим образом объединения, соединения, части и подразделения различных видов ВС, родов войск (сил), специальных войск и тыла, предназначенные для выполнения задач в операции (бою). Создаются на театрах военных действий (стратегическом, операционном направлении или в полосе, районе). Группировки войск (сил) различают: по видам ВС и родам войск – группировка авиации, войск ПВО, ракетных войск и артиллерии и т. д.; по масштабам – стратегическая, оперативная; по предназначению – главная, ударная и др.

А как правильно употреблять термин «группировка»? А примерно вот так: «К исходу 30.10.2013 года создать ударные группировки войск на избранных направлениях, осуществив смену обороняющихся войск и заняв исходные районы для наступления.

Группировки войск иметь:

• на направлении главного удара – 45 А, усиленная 69 мсд, 5 А (без 3 АК), 53 АК, 10 и 25 овдбр, основные силы родов войск, специальных войск и тыла;

• на направлении другого удара – 3 АК, усиленный 68 мсд и 28 омсбр, часть сил и средств родов войск, специальных войск и тыла».

Или хотя бы вот так: «Для создания ударных группировок войск фронта в район боевых действий через Главный Кавказский хребет необходимо перегруппировать мсд – 4, омсбр – 3, корпусной и фронтовой комплект соединений и частей родов войск и специальных войск (всего свыше 100 формирований)».

Группировку невозможно сформировать или передислоцировать. Сформировать (расформировать, перевести на другие штаты, передислоцировать) можно только части, соединения, объединения. Группировка не может работать в усиленном режиме. Войска (силы, средства) или их часть могут находиться в повышенных степенях боевой готовности, но уж никак не группировки. И не надо замешивать в одном флаконе два совершенно разных понятия – «группировка» и «боевой и численный состав» (это в части так называемого наращивания группировок). Это все-таки разные вещи. А в целом от подобной штабной безграмотности у офицеров-операторов уши закручиваются в трубочку и карандаши «Тактика» от удивления выпадают из рук.

Остается только радоваться, что в ведомстве, так полюбившем слово «группировка», еще не дошли до терминов «оперативное построение» и «эшелонирование». Можно ни секунды не сомневаться, что и в этом случае мы стали бы свидетелями удивительных по своей глупости перлов.

Да что там группировка. На самом деле болезнь бездумного употребления категорий и терминов оперативного искусства и стратегии зашла куда как дальше. И что хуже – началась подмена их смысла и содержания, изобретение нового и более чем нелепого военного языка. И этой заразой поражены не только любители термина «группировка», а многие другие ведомства. И военное, кстати, далеко не в последнюю очередь.

В частности, очень часто мы слышим словосочетание «на Северном Кавказе нейтрализован очередной боевик». Непонятно, что означает нейтрализован? Ранен, убит, пленен? С ним проведены политзанятия? Он вступил в правящую российскую партию? Это всего лишь один и маленький пример, когда за набором слов смысла события не видно. Но картина в целом куда как хуже, чем это словосочетание.

Химия и военное искусство

Выражаясь словами классика, можно смело говорить о внезапной языковой революции в Вооруженных Силах в середине 90-х годов уже ушедшего в историю XX века. Из нашего военного лексикона как-то незаметно, понемногу ушли простые и ясные понятия – «рассечь», «окружить», «разгромить», «истребить», «принудить к безоговорочной капитуляции».

Взамен появились и пустили прочные корни обтекаемо-округлые маниловские словосочетания: «пресечение любого вооруженного насилия», «прекращение войны на возможно более ранней стадии и восстановление справедливого и прочного мира», «создание предпосылок для урегулирования конфликта путем переговоров на приемлемых условиях», «локализовать», «нейтрализовать», «стабилизировать» и, наконец, «вытеснить».

Военный новояз за последние годы развивался буквально семимильными шагами. В устные и письменные выступления российских военных и политиков просто ворвались эти медико-химические термины – «локализация», «нейтрализация», «стабилизация», на первый взгляд, не имеющие никакого отношения к теории военного искусства. Войскам приказами и директивами ставятся задачи уже не разгромить и уничтожить противника, а «локализовать конфликт» (причем предусматривается, что конфликт может быть как внутренним, так и межгосударственным). В случае крупномасштабной агрессии даже предполагается «локализация района вторжения», то есть речь идет только об ограничении места (размаха) и распространения военных действий группировок агрессора. Заметим, предусматривается не окружение, рассечение группировок противника, разгром и пленение врага в предельно короткие сроки, а какая-то непонятная локализация.

Современными теоретиками этот термин трактуется следующим образом: «Воспрещение подхода в зону конфликта вооруженных формирований и доставки материальных средств по суше, морю и воздуху в целях ограничения распространения вооруженных столкновений по месту и времени, снижения интенсивности боевых действий и создания условий для скорейшего разрешения конфликта».

Во-первых, что такое «воспрещение подхода»? Если речь идет об оперативно-стратегических резервах противника, то задача войскам должна ставиться на разгром и в конечном итоге на уничтожение резервов врага, а не какое-то абстрактное воспрещение.

Во-вторых, как можно перевести на нормальный военный язык «ограничение распространения вооруженных столкновений по месту и времени»? Войскам выйти к 0.00 на рубежи N-M и X-Y и перейти к обороне? Или есть какой-то другой вариант толкования в оперативных директивах и боевых приказах?

В-третьих, как понимать командующему или командиру выражение «снижение интенсивности боевых действий и создание условий для скорейшего разрешения конфликта»? Снижение интенсивности, вероятно, означает редкую стрельбу (один выстрел в час к примеру). А какие, интересно, могут быть условия? Ведь в ходе боевых действий по отношению к противнику возможны только два условия: капитуляция и безоговорочная капитуляция. Или есть еще и другие, неизвестные?

Зараза всяческих словесных «новаций» уже глубоко пропитала жизнь и деятельность Вооруженных Сил и добралась до других силовых структур. Однако такие непонятно-расплывчатые задачи действующей армии и флоту ставились далеко не всегда. В качестве примера руководящих указаний войскам рассмотрим слова Александра Суворова: «…неприятель нас не чает, считает нас за сто верст, а коли издалека, то в двух– и трехстах и больше. Вдруг мы на него как снег на голову. Закружится у него голова! Атакуй, с чем пришел, чем бог послал! Конница, начинай! Руби, коли, гони, отрезывай, не упускай!.. Коли, пехота, в штыки!.. Работать быстро, скоро, храбро, по-русски!.. В окончательной победе, конница, гони, руби!».

Согласитесь, подобные формулировки не допускают их двоякого толкования и не ставят подчиненных в тупик. И через двести с лишним лет слышатся барабанный бой и пение труб, зовущих в атаку. Или вот, к примеру, времена не столь далекие – выдержка из приказа Верховного главнокомандующего маршала Сталина (март 1945 года): «…войска 2-го Белорусского фронта после двухнедельной осады и упорных уличных боев завершили разгром окруженной группировки противника и сегодня, 6 марта, полностью овладели городом-крепостью Грауденц – важным узлом обороны немцев в Восточной Пруссии…»

С учетом особенностей сегодняшнего военного лексикона этот приказ, вероятно, выглядел бы так: «…после двухнедельной локализации завершили нейтрализацию окруженной группировки противника и стабилизировали обстановку в городе Грауденц».

В моду не так давно вошло словосочетание «пресечение агрессии». Это по замыслу авторов означает решительное применение различных форм борьбы и противодействия агрессору вплоть до демонстрации военной силы в сочетании с политико-дипломатическими и другими средствами для прекращения планируемого или начавшегося акта военной агрессии на его ранней стадии. Все, на первый взгляд, логично за исключением «прекращения акта военной агрессии на его ранней стадии». Перевести эту, прости господи, ерунду на язык оперативных директив и боевых приказов практически невозможно.

Языковые преобразования зашли уже слишком далеко, чтобы считаться просто неудачной шуткой. Как, например, в наше время могут трактоваться некоторые задачи Вооруженных Сил? В качестве примера: «…при возникновении вооруженных конфликтов и в военное время – локализация и нейтрализация приграничных вооруженных конфликтов боеготовыми войсками (силами)…» Это отрывок из Военной доктрины государства, между прочим. Так что заболевание локализацией – случай более чем запущенный.

Общеизвестно, что боевые приказы в Вооруженных Силах выполняются точно так же, как они ставятся. Предельно четко и категорически сформулированная задача, не допускающая ее неоднозначного толкования исполнителями, – залог последующей победы. Если же боевые приказы и оперативные директивы формулировать, употребляя при этом слова «прекращение», «пресечение», «локализация» и «нейтрализация», успеха в бою и сражении ожидать трудно.

Ключевое слово десятилетия

К таковому, вероятно, можно отнести слово «отражение». Несмотря на то, что сегодня угроза крупномасштабной войны так и не вышла из области гипотетических военных опасностей, все поголовно готовы (больше на словах, конечно) отражать агрессию, причем во всех возможных сферах – от суши до космоса. «Отражение» вообще становится культовым термином отечественной военной науки на стыке XX–XXI веков.

Это, по всей видимости, прямой результат умственного застоя 60—80-х годов и перестроечной смуты. На рубеже 80—90-х приказано было предать забвению наступательные операции. Войска, штабы, вузы, НИИ прекратили исследовать и осваивать атакующие действия. Даже были наскоро придуманы такие термины, как «оборонительное оружие», «наступательное оружие», «оборонительные соединения и части». В академиях и училищах навязывалось изучение преимущественно обороны, а наступлению отводилась чуть ли не второстепенная роль.

Достаточно краткая эпоха «нового мышления» уже давно канула в Лету, однако наследие этого вредоносного времени в армии, что удивительно, так и осталось. Только в Вооруженных Силах РФ додумались запрягать телегу впереди лошади – ставить в уставных документах оборону впереди наступления. Если обратиться к зарубежному опыту, то оборона в руководящих и уставных документах стоит впереди наступления лишь у бундесвера ФРГ – и по вполне понятным причинам.

Это далеко не мелочь, каковой она представляется многим военачальникам, и поныне превратно толкующим соотношение материального и духовного на поле боя. С виду элементарная перестановка мест слагаемых представляет собой крупную ошибку психологического характера: в подсознании у каждого командира начинает откладываться: сначала оборонюсь, отобьюсь, отражу противника, а уже потом перейду в контрнаступление. Таким образом, заведомо сковываются инициатива, решительность и невольно происходит подчинение воле возможного неприятеля. Одним из следствий засилья в военной теории и практике оборонческих настроений, безусловно, явился упадок крайне необходимой каждому офицеру и генералу агрессивности (в нормальном смысле этого слова).

Другие силовые структуры

По закону сообщающихся сосудов военный новояз добрался и до других силовых структур, в том числе и до внутренних войск МВД. Как, например, внутренние войска собираются тушить внутренний вооруженный конфликт? Это звучит приблизительно так: «Целью применения военной силы для пресечения внутреннего вооруженного конфликта являются скорейшая нормализация обстановки, восстановление законности и правопорядка, обеспечение общественной безопасности, оказание необходимой помощи населению и создание условий для урегулирования конфликта мирными средствами».

Цели, безусловно, благородны и понятны. Только вот как их добиться, какими методами и способами, чтобы произошла «скорейшая нормализация обстановки»? Речь ведь идет о регионе, охваченном вооруженным мятежом, где кровь льется ручьями и любое промедление множит число жертв. Как быть? Стрелять негромко, бомбить несильно, убивать небольно, зажигательные средства применять, однако при этом всерьез никого и ничего не обжигать? Вернемся еще раз к словам Суворова: «…Надо атаковать!!! Холодное оружие – штыки, сабли! Смять и забирать, не теряя мгновения, побеждать все, даже невообразимые препятствия, гнаться по пятам, истреблять до последнего человека!.. В дома не забегать, неприятеля, просящего пощады, щадить, безоружных не убивать, с бабами не воевать, малолеток не трогать…»

Один из секретов суворовских побед в этом и заключается – предельно четкая постановка боевых задач. Ведь в словах русского военного гения все понятно и рядовому, и генералу. Если бы так приказы отдавались войскам и силам, задействованным для подавления выступлений вооруженных сепаратистов, мы бы вряд ли знали многие из сегодняшних бед.

В формулировании «задач нового типа» наблюдается причудливая смесь элементов политического урегулирования и мер чисто военного характера, причем и те, и другие лишены необходимой жесткости и решительности. Паллиативы в условиях вооруженного конфликта, как известно, приводят только к стремительному ухудшению обстановки и последующему поражению. Примеры в современной российской истории, к сожалению, уже есть.

Что же делать? Стальной волей, твердой рукой и железной метлой очистить военный язык от вредоносных и бессмысленных наслоений последних лет. Вернуться к его животворящим истокам. Другим силовым ведомствам как минимум освежить знания стратегии и оперативного искусства и прекратить бездумно употреблять военные термины. Группировки из служебных собак, гидрантов и пожарных автомобилей на направлениях главного и других ударов не создавать.

 

Рейсмус Анатолия Сердюкова

Похоже, в ходе реформы Вооруженных Сил 2007–2012 годов пользовались только инструментами плотника и столяра.

Не так давно одна девушка публично поделилась своими взглядами на важнейшие проблемы строительства Вооруженных Сил, вопросы применения армии и флота, состояние военного образования. Что меня лично всегда искренне умиляет в военных экспертах подобного рода, так это полнейшее отсутствие какого бы то ни было образования по требуемому профилю, а тем более опыта службы и руководства частями и подразделениями. К величайшему сожалению, махровые и крикливые дилетанты (а имя им легион), до исступления и пены на губах убежденные в своей правоте, суть одна из печальных примет нашего смутного времени.

Для начала сразу скажу, что я в данном случае ни за красных, ни за белых (это тема совершенно другого исследования). То есть ни за Анатолия Сердюкова, ни против него, ни даже против девушки – автора этих высказываний. Я только по делу – скажем так: о некоторых подходах к строительству армии и флота.

Начнем с высказываний девушки: «…Конечно, я сильно отличаюсь, видимо, от большинства по взглядам на Сердюкова. Я считаю, что это был единственный реформатор армии, который у нас был».

Временной промежуток автор не уточнил (то есть годы с такого-то по такой-то или конкретный исторический период). Тогда о чем разговор? Кто бы сомневался, Анатолий Сердюков как реформатор Вооруженных Сил – фигура, сравнимая по величию с Иваном Грозным, Петром Великим и товарищем Сталиным.

«…Я напомню, что Российская армия была наследницей советской массовой армии сталинского времени, созданной для мировой войны и поглощавшей просто невероятное количество ресурсов страны. И также устаревшая морально и материально, и как угодно – как, условно говоря, янычары в Оттоманской империи. Это была армия недостаточная, чтобы одерживать победы и даже защищать страну, но достаточная, чтобы увлечь эту страну в пропасть».

Вот эти песни слышатся из стана суперлибералов уже давно и называются они «массовая мобилизационная армия». Некий балбес из одного уж чересчур либерального издания просто помешался на этом словосочетании. Любой разговор об армии и флоте у него начинается с этих слов и ими же заканчивается. И не было еще ни одного текста, в котором бы этот псевдоэксперт-заочник множество раз не употребил приведенные слова. Кстати, военная наука подобным термином – «массовая мобилизационная армия» – не оперирует.

Теперь по делу. Нижеперечисленные простые термины и понятия некоторым балбесам надо все-таки выучить просто наизусть.

Есть способы комплектования Вооруженных Сил. Их всего два – по контракту и по призыву. В одной и той же армии могут использоваться одновременно оба способа.

Никакой «профессиональной» армии нет и быть не может. Профессионализм определяется только качеством боевой и оперативной подготовки. Одна из самых боеспособных армий Древнего мира – римская – в период своего расцвета комплектовалась исключительно гражданами по призыву. Как только полностью перешла на контракт и комплектование варварами – первому Риму вскоре пришел конец.

Полностью на контракт сегодня Российская армия перейти не может по чисто бюджетным ограничениям. Если совсем уже просто – нет у нас денег на содержание контрактной армии. И в исторически обозримый срок не будет.

Далее. Есть численность Вооруженных Сил мирного времени, есть численность военного времени. Она устанавливается политическим руководством страны. И не министр обороны ее определяет. Обычно это не более одного процента от населения государства. Больше позволить себе ни одна, даже самая развитая экономика не может.

Но без мобилизационного развертывания Вооруженных Сил в случае даже ограниченного по масштабам военного конфликта не обойтись. Причем, и это особо подчеркну, не обойтись никак, при самом большом желании. Приведу лишь некоторые примеры.

Обратимся только к Тылу Вооруженных Сил. Есть войсковой тыл, есть оперативный тыл и есть тыл центра. В частности, в мирное время тыловые части и соединения содержатся в трех – пяти процентах численности от военного времени. Почему? Объясняю на пальцах.

Теоретически в мирное время можно, разумеется, развернуть все трубопроводные, автомобильные, дорожно-комендантские бригады, передовую и тыловую госпитальные базы, дивизии по охране тыла, многие другие части и соединения тыла. Только вот делать им, пока нет войны, будет решительно нечего. Представьте себе десять тысяч здоровых мужиков из дивизии по охране тыла, слоняющихся в полосе обороны фронта без дела. Или вообразите девушек-регулировщиц при полном отсутствии какого бы то ни было движения на ВАД (военно-автомобильных дорогах). Или несколько сот простаивающих автомобилей из дополнительно сформированной бригады материального обеспечения (автомобильной бригады). Войны нет – и дела для них нет тоже. Не надо ни доставлять боеприпасы или горючее, ни отвозить на обратной дороге в тыл раненых. И тысячам призванных из запаса хирургов делать нечего. И даже банно-прачечный поезд будет стоять на запасном пути с потухшими котлами.

А вот на войне без всего этого (и очень-очень многого другого) не обойтись никак. В мирное же время содержать подобный комплект частей и соединений в штатах постоянной боевой готовности более чем накладно. Ни одна экономика такого не выдержит. Тем паче современная российская.

Теперь еще раз о «массовой мобилизационной» армии. Некоторые виды Вооруженных Сил и рода войск при переводе с мирного на военное время меняются, между прочим, очень мало. В частности, при мобилизации в боевом составе Военно-морского флота не появится ни один новый корабль (за исключением судов обеспечения). Откуда ему взяться? Нет у нас пока таких волшебных складов, на которых был бы запас крейсеров и эсминцев. Помимо всего прочего на ракетный крейсер или атомную подводную лодку нельзя дополнительно подсадить мобилизованных и призванных. Для них просто нет места. Экипаж корабля в мирное и в военное время не меняется. Поэтому что построили для флота в мирное время, с тем и придется воевать. Без вариантов.

Примерно то же самое относится и к Военно-воздушным силам. Первые полки, сформированные по мобплану, могут появиться в составе ВВС самое лучшее к М90-М180. Иными словами, через полгода после начала войны. И будет таких полков при самых благоприятных обстоятельствах один-два. А комплектоваться они в лучшем случае будут пилотами и боевыми машинами с учебных центров и центров переучивания летного состава. Больше взять подготовленных летчиков и исправные самолеты неоткуда. Что-то еще даст промышленность по плану расчетного года. А может и не дать. Неизвестно еще, как будет складываться обстановка.

Так что «массовая мобилизационная» армия в отношении ВМФ и ВВС будет выглядеть и не слишком массово, и тем более не очень мобилизационно. То же самое относится ко всем остальным, если так можно сказать, техническим родам войск (сил). А именно они будут определять успех современного вооруженного конфликта.

Вернусь еще раз к одному выражению девушки: «Это была армия недостаточная, чтобы одерживать победы и даже защищать страну, но достаточная, чтобы увлечь эту страну в пропасть».

Это девушка так говорит (не побоюсь в этом случае пафосных слов) о напряженном труде советского народа, усилиях оборонно-промышленного комплекса и собственных армии и флота, позволивших достичь стране к 70-м годам военно-стратегического паритета с США.

Возникает вопрос – чисто риторический, если учитывать позицию девушки: с какой тогда стати США постоянно и как с равным садились с СССР за стол переговоров для ограничения стратегических и обычных вооружений? Ведь если бы это была армия, способная увлечь страну в пропасть, никто бы не сел за стол переговоров с подобными чудаками. А американцы очень практичные люди.

Почитаем девушку дальше: «И когда пришел Сердюков, ну, допустим, у него был Генштаб. И он спрашивает: «Сколько в Генштабе трудится человек?». Ему говорят: «10 тысяч». А Сердюков – он же финансист, он же бюрократ. Он берет количество площадей, которые занимает Генштаб, делит это на 10 тысяч и говорит: «Извините, ребята, не получается. Получается, что каждый человек имеет тут у вас кабинет 200 метров». Ему говорят: «А! Ну вот еще есть аппарат Генштаба – это тоже 10 тысяч». Сердюков опять делит и говорит: «Все равно не получается по метражу». «А, ну у нас еще типа есть тут служба поддержки аппарата Генштаба и в ней еще 20 тысяч работает». И так далее. Вот эти там 30 тысяч лишних человек, большая часть которых была уволена, – это полковники и генералы Арбатского военного округа, которые нужны стране как рыбке зонтик. Ну представляете, что они говорили про Сердюкова, когда их вычистили? Ну примерно то же, что полицейские, которых уволил Саакашвили, которые рассказывали, какой ужасный Саакашвили».

Для начала отметим: цифры девушкой приведены совершенно фантастические. Даже в самые изобильные годы Генштаб и части его непосредственного подчинения не имели подобной, просто невероятной численности. Более того, и во время Великой Отечественной войны численность того же Оперативного управления ГШ РККА составляла чуть более 140 человек на 13 действующих фронтов. Остальные управления Генштаба были не больше. И их можно пересчитать при помощи пальцев одной руки. В хлебные времена Леонида Брежнева численность главных управлений Генштаба (всего их насчитывалось три) была чуть больше, но отнюдь не в десять и не в пять раз. Тем более никогда не существовало структурных единиц с такими лихими названиями, как «служба поддержки аппарата Генштаба». В природе не было не то что «службы поддержки», но даже и «аппарата Генштаба». Лично я прослужил в Первом управлении Главного оперативного управления Генерального штаба восемь лет и отлично знаю, кто и чем у нас занимался в те времена.

Так что девушке надо крайне осторожно обращаться с цифрами и терминами. Они ничего общего не имеют с действительностью. Но не это здесь главное. Суть в другом. Как определял министр обороны Анатолий Сердюков (по мнению девушки, но, видимо, так и было) требуемую численность Генерального штаба? Исключительно по квадратным метрам занимаемой, так сказать, жилплощади. Революционный подход, что и говорить. Клаузевиц, Мольтке, Шлиффен, Шапошников целые тома написали о функциях и задачах Генштаба, требованиях к подготовке оперативного состава, а пришел Сердюков и при определении численности Генерального штаба применил инструменты столяра и плотника.

Какой научный подход был задействован при определении численности Главного оперативного управления? Квадратные метры. А чем они пользовались при определении задач, функций и численности ГРУ ГШ? Наверное, ерунком (есть такой столярный инструмент для измерения углов изделия). Уровень с отвесом как инструмент пошел в дело при определении численности Главного управления международного военного сотрудничества. При помощи рейсмуса рассчитались с Военно-топографическим управлением Генштаба. При подготовке соответствующих положений о том или ином управлении Генштаба учитывались, надо полагать, количество писсуаров, унитазов, кубатура воздуха в помещениях. А в целом мерили веревками, отмечали мелом, отрубали колуном.

Результат не заставил себя долго ждать. Во время конфликта «восьмого-восьмого-восьмого» во всем Генштабе не нашлось операторов, способных подготовить простой комплект документов для вступления государства в войну. Вот как раз тех, о которых девушка говорит «полковники и генералы Арбатского военного округа, которые нужны стране как рыбке зонтик». Этих и выперли с военной службы.

Читаем девушку дальше: «…Я могу вам привести только один пример чудовищной неэффективности Советской армии (потом Российской). Как-то мне его приводил Виктор Суворов. Почему у нас была система противоракетной обороны вокруг Москвы? По идее она, конечно, происходила оттого, что мы в свое время готовились первыми к нанесению ядерного удара. То есть когда мы с США подписали соглашение о противоракетной обороне, то они выстроили свою систему противоракетной обороны вокруг того места, откуда должны были запускаться ракеты, то есть это оружие возмездия, да? Чтобы если по США нанесли удар, то ракеты бы точно все-таки успели взлететь.

Мы соответственно (я это очень хорошо показывала, что мы собирались наносить теоретически именно первый удар), мы пытались защитить не ракеты, которые есть оружие возмездия, а мы пытались защитить от ответного удара Москву. Ну это было чисто теоретически, а практически это все превратилось в то, что вокруг Москвы были отчуждены огромные земли под нужды Минобороны и была логика бюрократии эти земли освоить».

Трудно комментировать разновидность бреда. По словам девушки, сложнейшие системы ПРО А-35 и А-35М (в дальнейшем А-135) как средство стратегического сдерживания создавались только для того, чтобы манипулировать подмосковными землями. Шизофрения да и только. К слову говоря, ОПРЦ (отдельный противоракетный центр) занимает очень незначительный участок территории. И их всего-то, этих центров, раз, два, три, четыре и расчет окончен.

А девушка излагает дальше: «Собственно, у нас сама идея армии была массовая армия Первой мировой войны, которая на бумаге есть, а вот в реальности ее или нет, или она функционирует не так. Вот все это надо было реформировать, надо было продавать, закрывать. Не надо было нам 110 академий, 107 училищ да еще в лучших особняках Москвы. Все это было продано и реформировано.

У нас был и остается безумный ВПК, и Сердюков был единственный министр обороны, который попытался как-то привести этот ВПК в чувство – покупать иностранные «Мистрали». Помните его заявление, что они купят иностранные танки, потому что то, что предлагает им Уралвагонзавод, во-первых, стоит дороже, а во-вторых, хлам и старье? Теперь, заметим, всю эту историю отыграли обратно. Ну «Мистрали» – они сами уплыли из-за Украины. Что касается тех же самых танков, то вот у нас теперь грандиозный проект «Армата», который неизвестно сколько миллионов будет стоить. Но главное, что эти деньги будут освоены».

И опять-таки: что ни слово – то с печки бряк. Ну, осторожнее надо девушке обращаться с цифрами. Академий даже в лучшие советские времена было всего 17. Училищ – да, действительно больше сотни. Но не стоит на основе исключительно этих чисел сравнивать нашу систему военного образования с американской (где всего три военных вуза). А именно этот принцип лежал в основе реформирования системы военного образования, рулевым в которой была тоже девушка, из налоговой инспекции. Когда армия была резко сокращена, потребности в подобном количестве выпускников военных вузов не стало, значительная часть академий и училищ пошла под нож.

Теперь присмотримся к фразе «да еще в лучших особняках Москвы». Это, что называется, оговорка по Фрейду. Именно это-то и было главным при реформировании системы военного образования при Сердюкове. «Все это было продано и реформировано», – утверждает девушка. Вот продано – это железно. Причем своим людям. А реформировать то, что продали, наверное, уже поздно.

Насчет ВПК, «Мистралей», иностранных танков – это тоже, к сожалению, разновидность бреда со стороны девушки. Заказ подобного вооружения и военной техники за рубежом – это хуже, чем преступление, это – ошибка. Чужими танками войну не выиграешь.

И в заключение. Занятно все-таки, когда продвинутые девушки на уровне бреда и шизофрении пытаются судить о сложнейших военных проблемах. Мне очень хочется сказать авторам подобных попыток: «Ах, оставьте, вам это совершенно не идет».

 

Разложение единоначалия

Политические органы в Советской армии объективно препятствовали консолидации военной элиты государства.

В 1991 году достаточно незаметно в истории военной организации государства закончился один из самых противоречивых периодов ее развития. В Вооруженных силах и других силовых структурах завершилась деятельность политических органов. Однако это событие произошло столь буднично и неприметно, что весьма скоро забылось. Итоги далеко не однозначной деятельности политических органов в армии и на флоте остались по большому счету так и не подведены. Разумеется, предлагаемый материал вовсе не претендует даже на достаточно краткий анализ деятельности политотделов и управлений за несколько десятилетий их существования. Скорее всего, это попытка набросать повестку дня для первоначального разбора итогов работы военных комиссаров. Тем более что, несмотря на огромное количество партийной литературы, выпущенной в советские времена, серьезных работ после 1991 года по анализу деятельности политических структур в армии и на флоте так пока и нет.

Как известно, в годы Гражданской войны в связи с широким привлечением офицеров русской императорской армии на службу в создаваемую Красную Армию для политического контроля за командирами был введен институт военных комиссаров. На практике это означало фактическое двоевластие в Вооруженных силах – приказ командира без подписи комиссара признавался недействительным. Естественно, такое положение не могло считаться нормальным даже по условиям того переломного во всех отношениях времени, и 28 июля 1924 года было принято решение о переходе к единоначалию.

Однако тогда оно, естественно, не могло быть полным. Если командир был коммунистом, то у него были одни права, а если беспартийным, то он выполнял лишь оперативно-тактические и административно-хозяйственные функции, а комиссар руководил политической и партийной работой и отвечал за морально-политическое состояние части. Любопытно, что за советский период еще дважды принималось решение о введении института военных комиссаров. Это происходило в периоды с мая 1937 по август 1940 года и с июля 1941 по 9 октября 1942 года.

Однако если в период массовых репрессий 1937–1938 гг. эту меру еще хоть как-нибудь можно объяснить, то введение очередного двоевластия в Вооруженных силах в июле 1941 года никаким внятными доказательствами подпереть не удается. Скажем, если у руководства государства в тот период под влиянием тяжелейших поражений на фронтах возникли вполне справедливые сомнения в компетенции и профессиональной состоятельности командного состава Красной Армии, это все же не могло служить поводом для приставления к командирам и командующим совершенно неграмотных в оперативном отношении политических надсмотрщиков. Эта мера отнюдь не способствовала улучшению состояния дел на фронте, и самое ее яркое проявление – «мехлисовщина».

Лучше всего об этом явлении говорят строки из одного частного письма, адресованного Константину Симонову: «…Я был на Керченском полуострове в 1942 году. Мне ясна причина позорнейшего поражения. Полное недоверие командующим армиями и фронтом, самодурство и дикий произвол Мехлиса, человека неграмотного в военном деле… Запретил рыть окопы, чтобы не подрывать наступательного духа солдат. Выдвинул тяжелую артиллерию и штабы армий на самую передовую и т. д. Три армии стояли на фронте 16 километров, дивизия занимала по фронту 600–700 метров. Нигде и никогда я не видел такой насыщенности войсками. И все это смешалось в кровавую кашу, было сброшено в море, погибло только потому, что фронтом командовал не полководец, а безумец…»

Вмешательство комиссаров в оперативные и тактические вопросы именно так и заканчивалось, причем, как правило, без исключений и вариантов. Лев Мехлис печально знаменит своим самодурством в войсках лишь потому, что масштабы кровавых последствий его вмешательства в военное искусство попросту не знали равных и скрыть их даже в те времена было попросту невозможно. А сколько разного рода мехлисов состояло при командующих армиями, командирах корпусов, дивизий и полков? Сколько солдатской крови стоило их вмешательство в ход боевых действий?

Постоянно действующий

Как свидетельствует военная история, полководец при необходимости мог собрать военный совет, на котором, начиная с самых младших офицеров, выслушивал мнение подчиненных о принятых им решениях. Однако военный совет мог быть продуктивен только в одном случае – если командующий или полководец приходил на него уже с готовым решением. Мнение военного вождя зачастую могло и не совпадать с мнением большинства офицеров и генералов, приглашенных на совет, поскольку правил в стратегии не существует и наставления по оперативному искусству и тактике, как известно, пишутся вовсе не для гениев. В частности, на знаменитом военном совете в Филях в 1812 году единственно верное с точки зрения стратегии решение Михаила Кутузова оставить Москву было принято им единолично и при значительном сопротивлении ближайших сподвижников (кстати, император Александр I о принятом решении узнал значительно позже).

Однако, если у полководца собственное мнение по оперативным вопросам отсутствует, то его ни при каких обстоятельствах не может заменить никакой коллективный разум в виде военного совета. Роковое заблуждение, что управление войсками можно осуществлять с помощью коллегиальных органов, до сих пор имеет самое широкое хождение среди руководящего состава армии и флота. Считается, что даже Верховному главнокомандующему в России вовсе не обязательно обладать определенным запасом знаний по стратегии и оперативному искусству, а все решения в готовом виде главковерху будет предлагать некий мощный коллективный разум в виде его ближайшего и умудренного опытом окружения. Без советников в таком деле, конечно, не обойтись, но в самых тяжелых и кризисных ситуациях самые надежные и преданные сподвижники будут предлагать несколько вариантов возможного решения, причем, заметим, прямо противоположных.

Опровержением этой очевидной и опасной стратегической ереси – коллективного разума в деле руководства вооруженной борьбой – является вся военная история: если полководец или политическое руководство страны никак не могут решиться, наступать или отступать, начинаются многочисленные, длительные и совершенно бесплодные заседания военных советов, являющиеся, по существу, всего лишь прологом к сокрушительному поражению.

Таким образом, наиболее целесообразное предназначение военного совета – доведение (и то при наличии явной на то необходимости) готового решения командующего до подчиненных в форме неформального общения. Однако в Вооруженных силах СССР военные советы были созданы и функционировали на постоянной основе. В годы Великой Отечественной войны, согласно положению, они являлись далеко не совещательным органом, обладали весьма обширными полномочиями и существовали до объединений (то есть армий) включительно.

Характерно, что словосочетание «член военного совета» (ЧВС), несмотря на то, что по положению ими могли быть различные должностные лица полевого управления фронта, в обиходе относилось только в генералам-политработникам. Что же касается их основной, однако отнюдь не озвученной роли в Вооруженных силах, то главное предназначение военных советов по-прежнему заключалось в ослаблении единоначалия и партийном контроле над командирами и командующими. Член военного совета лично информировал политическое руководство страны о своем командующем и в случае даже мнимых разногласий имел полное право обратиться до Верховного главнокомандующего включительно. Наверное, нет необходимости разъяснять, какую нездоровую обстановку создавало это в полевых управлениях фронтов и армиях.

Любопытно, но военные советы сохранились в Российской армии и поныне, хотя, разумеется, без ЧВС это уже далеко не те советы, которые были в годы существования политических органов в армии и на флоте. От былого величия не осталось и следа. Следует сказать, что во все времена существования СССР политработники весьма специфически понимали сущность единоначалия. По их мнению, оно заключалось в следующем: «…командир-единоначальник проводит в жизнь политику Коммунистической партии, выполняет решения партии и правительства, неуклонно соблюдает во всей своей деятельности ленинские принципы руководства, прочно опирается на партийную организацию». Даже при большом воображении в этой формуле трудно отыскать следы единственно возможной в Вооруженных силах властной вертикали. Далее политруками лукаво утверждалось, что укрепление единоначалия постоянно и неразрывно связано с повышением роли политорганов, партийных и комсомольских организаций в жизни и деятельности СА и ВМФ. Бред, да и только.

Кадры

О значительном размахе в подготовке кадров политического состава для РККА свидетельствуют следующие факты. В частности, в соответствии со схемой мобилизационного развертывания Красной Армии образца 1941 года для подготовки и пополнения командного состава предполагалось иметь 43 пехотных училища, 16 артиллерийских училищ, 7 танковых и 26 военно-политических. Сразу заметна очевидная несоразмерность последней цифры. Количество поставляемых в армию политруков превышало половину выпускаемых в войска командиров стрелковых взводов.

Надо отметить, что подготовка даже политического состава тоже требует определенных ресурсов. Во вполне конкретных условиях предвоенного времени, когда на счету была каждая копейка, материальные и финансовые средства на учебу комиссаров приходилось отрывать от подготовки специалистов видов Вооруженных сил и родов войск. В том, что командир взвода РККА перед войной был откровенно слаб, немалая вина и того, что значительные ресурсы отвлекались на подготовку сопоставимого количества комиссаров.

Однако все это было бы оправданно в том случае, если политработа в армии и на флоте по своей эффективности соответствовала бы немалым затратам на ее организацию. Однако это не совсем так. В частности, несмотря на то, что РККА была насыщена политработниками сверху донизу, а перед самой войной комиссары имели практически такие же права, как и командиры (а с июля 1941 года опять-таки введено двоевластие), в первых же боях Великой Отечественной войны всего несколько дивизий оказались на высоте предъявляемых им требований. А, скажем, в Белоруссии каждый третий плененный советский военнослужащий сложил оружие добровольно. В целом же количество пленных красноармейцев за первые полгода войны говорит о том, что во многих случаях дивизии и полки РККА, несмотря на значительное численное превосходство над вермахтом, не оказывали серьезного сопротивления захватчикам. А это косвенно свидетельствует о том, что совершенно немыслимый перед войной размах партполитработы и огромное количество политработников в армии еще совершенно не гарантируют успех на полях сражений. В этой связи совершенно правомерно возникает вопрос – а эффективна ли партполитработа подобного рода в боевой обстановке в принципе?

Эффективность

Для начала отметим, что военачальники всех времен и народов к укреплению морального духа армии относились более чем внимательно. Забота о подчиненных у них стояла всегда на первом месте. Император Франции Наполеон, например, очень любезно и внимательно относился ко всем солдатам, которые бывали с ним в боях. Он очень торжественно производил награждение отличившихся в сражениях и обставлял это мероприятие в целом с необычайной пышностью. В трудные минуты боя император появлялся в опасных местах и личным примером увлекал бойцов в атаку. Великий русский полководец Александр Суворов был очень близок к солдатам и всегда беседовал с ними при каждом удобном случае. Краткий анализ его распоряжений только на организацию маршей показывает, что на первое место генералиссимус ставил заботу о пище и отдыхе солдат. Войска в этом отношении очень чутки и обычно без труда видят разницу между подлинной любовью полководцев к солдатским массам и мнимой.

Однако только в РККА и в Советской армии произошло мнимое и даже противоестественное разделение на тех, кто руководит воинскими коллективами в бою, и на тех, кто воодушевляет войска перед сражением. На войне, как известно, все решает один человек. Такого еще никогда не было в военной истории – военачальник отдал боевой приказ, а политработник (название по большому счету не имеет значения) начал поднимать моральный дух. Как известно, самый действенный способ воздействия на подчиненных во всех армиях мира – личный пример военачальника. А двух командиров равной степени подготовки в одном подразделении, части, соединении быть не может.

Отметим, что, например, во время Второй мировой войны в германских вооруженных силах не было политзанятий, политбойцов, политруков, комиссаров, военных советов и их членов, практически никто не занимался политработой в ее советском понимании, однако боевой дух, дисциплинированность, уважение к начальникам, товарищеские отношения между младшими и старшими, стремление во что бы то ни стало выполнить поставленные боевые задачи присутствовали в вермахте до самого последнего дня войны.

Аналогичным образом обстояло дело и в вооруженных силах антигитлеровской коалиции, где, насколько известно, никто не писал перед боем заявлений типа «хочу идти в бой консерватором» или же «в боевой поход намерен пойти лейбористом», а воевали умело, храбро, с достоинством защищая свои монархии и демократии. Не было никаких обращений военных советов, митингов в привычной нам форме, клятв и многого другого, столь характерного для жизни нашей армии и флота. Тем более в армиях антигитлеровской коалиции не могло и в принципе появиться столь любимого нашими политработниками призыва в бою: «Коммунисты, вперед!»

Ранее внушалось, что это одно из достаточно эффективных средств воздействия на создавшуюся в сражении обстановку. Однако если вдуматься в этот клич без былых предубеждений, то на практике получается несколько обратное: значит, замысел боя и принятые командирами решения оказались неверными, усилия родов войск и сил несогласованными, огневое поражение непродуманным и остается только одно – исправить допущенные в бою просчеты и недостатки личной храбростью членов партии. На деле же такие призывы чаще всего кончались только одним – гибелью рядовых коммунистов и невыполнением боевой задачи. Фанатизм в бою, как известно, почти никогда не дает долговременных результатов.

Таким образом, эффективность боевых действий от отсутствия партполитработы у наших союзников и противников в годы Второй мировой войны никоим образом не страдала и потери ни в какое сравнение не шли с огромными потерями на фронтах Красной Армии. Это поневоле наводит на мысль, что действенность политработы во многом является элементарным вымыслом самих же комиссаров. И помощь боевых листков и стенгазет в выполнении оперативных задач примерно равна нулю. Пожалуй, это отчетливо понимали и в те годы. Ценность тех или иных начальников и их структур рассматривали на войне в основном по их вкладу в конечный успех боевых действий и операций. Если присмотреться даже к воинским званиям членов военных советов фронтов на заключительном этапе Великой Отечественной войны, то, как правило, «главный комиссар» фронта был в звании не выше генерал-лейтенанта, в то время как командующий инженерными войсками или, скажем, артиллерией был генерал-полковником. В целом это не вызывает сомнений: талантливо разработанный и мастерски воплощенный в жизнь план инженерного обеспечения фронтовой наступательной операции гораздо важнее плана партийно-политической работы. Правда, говорить в те времена вслух об этом было не принято.

Положение сильно изменилось вскоре после Великой Отечественной войны, когда во главе армии и государства один за другим становились бывшие политработники. Свистопляска с партийно-политической работой в армии достигла в этот период наивысшей степени безумия. Вес того же начальника инженерных войск округа в сравнении с членом военного совета понизился практически до нуля, и он скатился, равно как и другие должностные лица управления округа, до уровня заурядного военспеца.

Главный из достигнутых результатов

Сегодня уже смело можно констатировать, что в Вооруженных силах СССР никогда не существовало монолитного офицерского корпуса. Во многом его консолидации и цементированию объективно препятствовали политработники, хотя это никогда и нигде не было широко продекларированной целью существования политических структур в армии и на флоте.

Однако на деле в Вооруженных силах СССР всегда существовали два офицерских отряда – командиры и политработники, причем последние ни в чем не зависели от своих командиров-единоначальников, ибо располагали даже своими кадровыми органами. Выдвижение комиссаров на вышестоящие должности зависело только от воли вышестоящего политоргана, а никак не от мнения единоначальника и состояния дел в подведомственной части (соединении). У политсостава в Вооруженных силах была своя система жизненных ценностей и приоритетов в службе, которая практически не имела ничего общего с ориентирами командиров и начальников армии и флота.

Необходимо отметить, что сильнейшим оружием политработников в повседневной жизни была и партийная комиссия при политотделе частей и соединений, которая всецело использовалась наследниками комиссаров в своих целях. Наказав неугодного командира-коммуниста (других практически не было) в партийном порядке (объявив ему выговор с занесением в учетную карточку), во многом на успешной карьере этого офицера можно было ставить крест. По существующему положению командир уже не мог рассматриваться на вышестоящую должность или же быть направленным на учебу. Надо отметить, политработники, именно себя и считая единственными представителями Коммунистической партии в Вооруженных силах, весьма успешно пользовались дубиной партийной комиссии. Найти управу на своего же политработника ни один командир-единоначальник практически не мог. Этому мешала умело созданная инженерами человеческих душ система сдержек и противовесов, отлично защищающая политработников от даже во всех отношениях справедливого командирского гнева и неудовольствия. Единоначальник мог, разумеется, при необходимости пойти до конца и «на принцип», но в этом случае он мог считать и свою собственную карьеру вполне завершенной.

Есть все основания полагать, что более всего политические работники опасались появления в Вооруженных силах СССР некоей офицерской корпорации, касты, иными словами, возникновения и упрочения среди служивого сословия страны корпоративного духа, позволяющего любому офицеру ощущать себя частичкой единого армейского организма. Пожалуй, в неявно заданном виде перед комиссарами постоянно ставилась эта нигде публично не озвученная задача – не допустить сплачивания командного состава армии и флота и его консолидации на основе правильно понятых национальных интересов. Яркой демонстрацией результативности выполнения политорганами этой функции явился август 1991 года.

Несмотря на существовавшую тогда в стране революционную ситуацию, военная элита ничем и никак себя в августовских событиях не проявила. Никакой самостоятельной роли офицерский корпус ни в ту пору, ни в последующих моментах переломного в истории страны десятилетия так и не сыграл, явившийся, по сути дела, только молчаливым свидетелем распада и гибели могучих Вооруженных сил СССР.

Военная элита страны так и осталась рыхлой, аморфной, пронизанной взаимными подозрениями, раздираемой противоречиями «на партийной основе». К этому следует приплюсовать, что головы военных к 1991 году настойчивыми заботами политических структур были основательно забиты псевдоэкономическими и философскими знаниями, на основании которых сформулировать правильное видение современного мира и возможные пути дальнейшего развития собственной страны было абсолютно невозможно.

В умах даже высших офицеров царила такая социально-экономическая и политическая каша, которая в конечном итоге и не позволила выработать ни одного приемлемого по условиям обстановки варианта поведения. Таким образом, острие главного направления деятельности политструктур было направлено на разобщение собственного офицерского состава. Это явилось одной из основных причин распада Советского Союза и гибели его Вооруженных сил и в итоге ликвидации самих политорганов. В конечном счете судьба сыграла злую шутку с комиссарами. Ложно понятые цели привели к политическому самоубийству как самих исполнителей, так и руководителей процесса партполитработы.

Однако если сознание офицеров было замутнено «правильным и единственно верным учением», то сегодня в головах командиров царит полный идеологический хаос или вакуум, являющийся прекрасной основой для нигилистических воззрений, наличие которых у офицерского корпуса страны в целом в высшей степени опасно. Политическую элиту России сегодня этот вопрос, похоже, не интересует.

Заключение

Казалось бы, все это давным-давно перевернутая страница истории, которую не стоит и ворошить. Отнюдь. Недавняя директива Генерального штаба о введении должностей «заместитель командующего армией по воспитательной работе» и аналогичной штатно-должностной категории в корпусе свидетельствует о том, что полностью скомпрометировавшая себя всем ходом истории система начинает возвращаться. Невольно складывается впечатление, что до реанимации «партийного контроля» и вторичного пришествия политорганов в их уже основательно подзабытом виде остается уже совсем немного. Наконец, кто знает, не захочет ли сегодня какое-либо политическое движение или партия в стране воскресить былые формы идеологического воздействия на Вооруженные силы и подмять под себя возрождающиеся в армии и на флоте политические структуры (которые пока имеют вид воспитательных органов)? Нет сомнения, политический контроль государства над Вооруженными силами необходим и совершенно естественен в любой из демократических стран, однако он, безусловно, не должен принимать столь уродливых, неэффективных и даже опасных по своей сути форм, которые существовали в нашем недалеком прошлом.

 

Против американского лома нет сирийского приема

Текст написан в 2013 году. Тогда, казалось, удар США по Башару Асаду будет через несколько часов. Тем не менее, ни одного слова сегодня править необходимости нет. Все так и будет. И этот материал касается только Сирии. По тем же правилам вооруженная борьба Соединенными Штатами будет вестись с любым противником Вашингтона.

Воздушная операция против режима Башара Асада будет больше похожа на безнаказанное избиение, чем на военную кампанию.

Сейчас в отечественных и мировых СМИ просто вал публикаций по поводу предстоящей военной кампании Соединенных Штатов Америки против Сирии. Подсчитываются количество и типы самолетов, озвучиваются ТТХ крылатых ракет морского и воздушного базирования, перечисляются разнообразные средства авиационного поражения, даются прогнозы начала и развития военного конфликта (по большей части весьма далекие от жизни). Экспертами перечисляются многочисленные силы и средства ПВО, имеющиеся в распоряжении Башара Асада, исправные самолеты ВВС вооруженных сил Сирии, и порой делается вывод: сирийский режим способен дать мощный отпор потенциальному агрессору. На самом деле ничего этого не произойдет. Почему – об этом несколько ниже. Но сразу скажу, что по ходу текста постараюсь не употреблять названий самолетов, типов бомб и ракет, ТТХ прицельно-навигационных комплексов. Буду объяснять все на пальцах. Иными словами, вниманию читателей еженедельника «ВПК» представляется разновидность занимательной оперативно-стратегической и тактической физики.

Начнем с конца. В том, что Сирия будет в достаточно короткий срок просто раздавлена мощной американской военной машиной, сомнений и сейчас у настоящих экспертов практически нет. И когда это произойдет окончательно, наверняка пойдет следующий вал публикаций. На этот раз станут анализироваться причины, почему Дамаск был разгромлен так быстро и с такими минимальными потерями со стороны атлантической коалиции. Среди них, несомненно, будут и следующие – Советский Союз/Российская Федерация поставили Сирии негодные средства ПВО. Они абсолютно неэффективны против воздушной мощи объединенного Запада. Так же ни гроша не стоят и принципы, лежащие в основе построения противовоздушной обороны Сирии.

Репутации отечественного вооружения и военного искусства (да и чего скрывать – страны в целом) в очередной раз будет нанесен чувствительный удар. От него придется достаточно долго приходить в себя.

Однако так ли все это на практике? На самом деле и ТТХ сирийских средств ПВО не так плохи (за исключением уж совсем устаревших), и принципы построения противовоздушной обороны отнюдь не порочны. Суть тут в другом.

Для начала следует отметить, что военный и экономический потенциал Сирии и Соединенных Штатов решительно несопоставим. Это противники абсолютно разной весовой категории. Уже только после этого не стоило бы прогнозировать ход и исход военных действий. Он предрешен еще до начала конфликта. Тем не менее остановимся на том, почему возможный военный ответ Сирии будет минимальным.

Соединенные Штаты обладают огромным преимуществом в современных средствах ведения разведки. Начиная с оптоэлектронной космической и заканчивая агентурной. Эти возможности даже сведущими военными экспертами сегодня недооцениваются. Американцы всегда будут на два-три хода впереди Башара Асада. Им о сирийском лидере и его армии и сейчас известно практически все, а он о противостоящем противнике не знает ничего. И вести сколько-нибудь результативные боевые действия в подобных условиях, когда противник еще на стадии замысла полностью осведомлен о характере предстоящих ответных шагов Асада, просто невозможно.

Теперь, наверное, о самом главном – Соединенные Штаты обладают подавляющим превосходством в средствах ведения радиоэлектронной борьбы. И технологически (тут отрыв ну просто гигантский), и в любых возможных количественных характеристиках. Об этом у нас обычно забывают, сбиваясь при анализе боевых и оперативных возможностей ПВО на подсчет типов ЗРК/ЗРС, целевых каналов, пусковых установок и артиллерийских стволов. Если в этих расчетах упускать из виду РЭБ, остальное уже можно и не подсчитывать. Нет смысла.

То есть все радиолокационные и радиотехнические средства Башара Асада с момента начала конфликта будут просто ослеплены. Помехи будут поставлены такой мощности, такой интенсивности и такого удивительного разнообразия (это надо подчеркнуть особо), что с первой же секунды конфликта станет абсолютно невозможным функционирование системы управления вооруженными силами Сирии. Командование ВВС лишится возможности наведения на цели истребительной авиации. Все имеющиеся силы и средства ПВО Башара Асада (заметим, на сегодня во многом устаревшие) будут парализованы.

И наверняка в этой сфере ведения вооруженной борьбы у американцев для строптивого сирийского руководителя приготовлено что-нибудь особенное. От конфликта к конфликту Соединенные Штаты никогда не повторяются. Лекала у этого искусного военного портного каждый раз разные. У американцев всегда имеется какой-нибудь сюрприз. И мы об этом узнаем только с началом конфликта.

Рассмотрим для примера только несколько возможных боевых эпизодов.

Представим себе стартовую позицию зенитного ракетного дивизиона. Командир пытается вести разведку воздушного противника с помощью СРЦ – радиолокационной станции разведки и целеуказания. Однако сделать это невозможно. СРЦ полностью подавлена прицельными помехами подавляющей мощности. Средства отстройки не помогают, поскольку помехами перекрыт весь рабочий диапазон станции. Более того, через несколько секунд после выхода в эфир СРЦ получает в раскрыв антенны противорадиолокационную ракету (ПРР). Станция разбита, расчет РЛС выведен из строя. Точно такая обстановка и на СНР – станции наведения ракет зрдн (зенитный ракетный дивизион). Радиолокатор полностью подавлен. Наведение зенитных управляемых ракет на цель невозможно как по этой, так и по другой причине – по каналу телеуправления изделия также поставлены такие помехи, которые исключают процесс наведения ракет на цель. Нет радио– и радиорелейной связи с вышестоящим начальником и взаимодействующими подразделениями – подавлены и они. Проводные каналы связи выведены из строя еще до начала конфликта. Вести организованные боевые действия невозможно. На стартовую позицию зрдн сыплется град бомб и ракет. Хотя по большому счету достаточно и одной – 2000-фунтовой JDAM. И это, заметим, только классика процесса. Картина, основанная на опыте предыдущих конфликтов. На практике общественности наверняка будут явлены и многочисленные американские сюрпризы, суть которых пока неизвестна.

Стрельба зенитными ракетами в подобном конфликте будет невозможна. То есть огонь сирийские средства ПВО в самом лучшем случае смогут вести только из крупнокалиберных пулеметов и малокалиберной ствольной зенитной артиллерии. Если учесть, что все средства воздушного нападения США будут действовать в этот момент на безопасной высоте (то есть на больших и средних высотах, куда ни пулеметы, ни пушки не достают), результативность этого огня будет равна нулю. Разве что все небо будет испещрено трассами осколочно-фугасных снарядов. Внешне красиво, но толку от этого никакого.

Примерно такие же условия будут созданы американцами и для истребительной авиации Башара Асада. Самолет-перехватчик – это очень важное, но все же только звено в системе истребительного авиационного прикрытия. К примеру, для наведения истребителя в окрестности цели необходимо так называемое поле управления. Оно строится на основе информации от РЛС РТВ. Без этих данных вывести самолет в точку перехвата невозможно. Команды с пунктов наведения или от АСУ иап (истребительного авиационного полка) подаются по радио. А теперь представим себе – поля управления нет (нет радиолокационной информации), пункты наведения выведены из строя, по радиолиниям поставлены такие помехи, что какое-либо наведение перехватчика на цель абсолютно невозможно. Что остается делать? Взлетать и производить поиск воздушного противника самостоятельно, визуально, как во времена Второй мировой войны? Эффективность подобных вылетов будет равна нулю. Да и большой вопрос – удастся ли взлететь в принципе, поскольку с первых секунд конфликта взлетно-посадочные полосы аэродромов Башара Асада будут выведены из строя, а самолеты поражены или на стоянках, или в арочных укрытиях.

То есть, не выиграв битвы за эфир, совершенно невозможно говорить о каком бы то ни было успешном ведении военных действий. А шансы выиграть эфирное сражение у Сирии – в силу абсолютно объективных причин – равны нулю.

Помимо всего прочего, противовоздушная оборона Сирии сегодня не представляет какой-нибудь целостной системы. И это вовсе не удивительно. В стране третий год идет гражданская война. Целые города снесены под ноль, превращены в разновидность строительного мусора. В подобных условиях говорить о ПВО Сирии как о системе не представляется возможным. Есть разве что какие-то фрагменты. И по большей части из вооружения и военной техники позавчерашнего дня.

Следующий весьма важный момент. США будут наносить удары с рубежей и районов, куда не могут дотянуться средства активного противодействия Сирии. То есть сначала с помощью РЭБ сирийской армии завяжут глаза, а затем американцы начнут ее совершенно безнаказанно избивать. То есть боксер-профессионал уровня Майка Тайсона начнет колотить, как грушу, субтильного студента-ботаника да еще с плотной повязкой на глазах. Случись подобный поединок на самом деле, хилый первокурсник был бы отправлен в глубочайший нокаут на третьей же секунде боя. Но американцев такой исход военного конфликта совершенно не устраивает. Они будут избивать Асада и его войско не менее двух месяцев, гоняясь за каждым отдельно взятым сирийским танком, за каждой пушкой, за каждой боевой машиной, пока от былого сирийского могущества не останется гора горелого металлолома.

С ВВС и ВМС США моментально была бы сбита спесь, начни сирийцы наносить чувствительные удары по авианосцам, авиабазам, подводным лодкам, крейсерам и эсминцам, самолетам дальнего радиолокационного обнаружения и управления, постановщикам помех, стратегическим самолетам-разведчикам.

Но они этого не смогут сделать по двум причинам. Первое – такими средствами они не располагают. А те, которые имеются в их распоряжении, необходимой дальностью поражения не обладают. И они также не смогут в одиночку действовать в условиях сильнейшего радиоэлектронного противодействия.

Второе и самое главное – даже весьма эффективное средство ПВО в своем классе (скажем, тот же ЗПРК «Панцирь») не проявит в полном объеме своих боевых качеств, окажись оно, образно говоря, не в единой боевой системе. Этот комплекс – отнюдь не сказочный меч-кладенец (равно как и другие зенитные ракетные системы). И совсем не потому, что он плох. Он важный, но всего лишь только кирпич в здании современной противовоздушной обороны.

К примеру, чтобы ЗРК ближнего действия в полном объеме показал свои ТТХ, он должен быть скомплексирован с ЗРК/ЗРС малой, средней и большой дальности (для каждого средства воздушного нападения – свой наиболее целесообразный ответ). В свою очередь ЗРК и ЗРС должны находиться в самом плотном взаимодействии с истребительной авиацией и ВВС в целом. Группировка сил ПВО должна быть снабжена высокоэффективными средствами ведения РЭБ и разведки, оснащена современным автоматизированным управлением, обеспечена радиолокационной информацией.

И самое главное – гипотетический противник должен круглосуточно находиться под постоянным огневым воздействием. Его командные пункты и узлы связи, аэродромы, авианосные и корабельные ударные группы необходимо непрерывно подвергать массированным ракетно-авиационным и бомбоштурмовым ударам. То есть другой стороне вооруженного конфликта надо иметь дальнобойные высокоточные средства поражения в обычном снаряжении, способные функционировать в условиях сильного радиопротиводействия.

Только в этом случае можно говорить о равноценном вооруженном противоборстве. Иначе любая военная кампания приобретает характер безнаказанного избиения со стороны такого противника, как США. В этом варианте американцы напоминают средневековых рыцарей, которые в ходе подавления крестьянских восстаний врывались на полном скаку в толпы пахарей и скотоводов, вооруженных косами, топорами и вилами, и в свое удовольствие рубили их налево и направо, не неся при этом никаких потерь. И в данном случае армия Асада – это толпа крестьян, оснащенных пиками из переделанных кос.

Теперь несколько слов о моральном состоянии войск, находящихся под постоянным огневым воздействием современных авиационных средств поражения. Представим себе мотопехотный батальон, который занял оборону (подготовил так называемый батальонный район обороны). Над ним пролетел истребитель-бомбардировщик и сбросил несколько бомб JDAM. В прежние времена в случае применения бомб свободного падения по теории вероятности шансы уцелеть для личного состава и техники были бы весьма высоки. Сейчас совершенно другая картина. Промах боеприпасов типа JDAM всего лишь несколько метров. И даже если противник сбросил несколько бомб, то каждая из них попадет в чувствительные элементы боевого порядка – в командно-наблюдательный пункт батальона, позицию минометной батареи батальона, склад боеприпасов, землянку командира, укрытые в окопах боевые машины пехоты. Случайностей не будет. Будет такая картина: один боеприпас – один пораженный объект. А теперь представьте моральное состояние войск, которые находятся под ударами подобного типа неделю. А месяц? А больше?

И в качестве главного вывода. А многим ли отличается современная Российская армия от сегодняшней сирийской (при ведении боевых действий только обычными средствами поражения)? Надо дать откровенный ответ на этот вопрос – очень немногим. В лучшем случае только числом. Наши Вооруженные Силы не представляют собой, если можно так выразиться, хорошо организованной единой боевой системы, в которой органически были бы сопряжены оборонительные и наступательные вооружения.

В частности, боевой и численный состав войск ПВО после многочисленных реформ не отвечает даже самым минимальным требованиям по поддержанию необходимого баланса сил и средств на стратегических направлениях. А после оргштатных преобразований последних лет ПВО/ВКО и вовсе не является единым боевым организмом. Мы и поныне не имеем дальнобойных высокоточных средств поражения и их носителей (за исключением разве что нескольких опытных). Что касается РЭБ, то следует, наверное, привести всего лишь один пример. На любом из американских авианосцев есть несколько специализированных самолетов РЭБ. У нас во всех Вооруженных Силах нет ни одного. Подчеркну еще раз – ни одного.

Что у нас остается на достаточно высоком уровне? Только стратегические ядерные силы. Но на высоком ли? Это тоже сегодня вопрос. Во всяком случае, многочисленные неудачные запуски «Булавы» заставляют нас усомниться и в этом.

 

Раньше думай о Родине

В Сирийском конфликте Россия может быть только проигравшей стороной.

Текст написан накануне операции ВКС России в Сирии в начале октября 2013 года.

По имеющимся данным, Россия намерена быстрыми темпами наращивать военное присутствие в Сирии. Очевидно, Москва в скором времени планирует выступить на стороне Башара Асада в вооруженном конфликте в этой стране. Именно в этих целях в Тартус и Латакию перебрасываются вооружение и военная техника ВС РФ, специалисты, бойцы и командиры. Попробуем оценить предпринимаемые Москвой меры с оперативно-стратегических и военно-технических позиций.

Сформулируем все это в виде кратких тезисов. Далеко не все оценки могут показаться приятными на вкус и цвет. Возможно, ряд из них покажется чрезмерно острым. Но если предельно смягчить формулировки, суть происходящего от этого изменится мало.

1. Внешняя политика России как отражение чаяний самых широких народных масс

Наверное, начиная с 1894 года внешняя политика России перестала быть каким бы то ни было выражением глубинных геополитических и национальных интересов русского народа. Император Александр III, похоже, стал последним русским правителем, заявившим: «Все Балканы не стоят жизни одного русского солдата». До известной степени и в отдельные периоды своего царствования этому правилу – соответствия внешней политики национальным интересам народа – следовал И. В. Сталин. Но после его смерти разрыв между интересами народа и проводимой внешней политикой достиг просто невероятной глубины. На жителях Костромской, Саратовской, Архангельской и многих других областей радение, к примеру, Никиты Хрущева за интересы мирового коммунистического и рабочего движения, пролетарский интернационализм и мир во всем мире практически не сказывалось, а если и сказывалось, то только в одну сторону – дальнейшего ухудшения уровня жизни. Внешняя политика СССР при позднем историческом материализме окончательно стала проявлением личных амбиций вождей, их лихости и крутости (и даже откровенной продажности – для периода 1985–1991 годов), движением против элементарного здравого смысла и течения. Наконец, проявлением заурядного авантюризма. В этом плане достаточно перечислить только ужимки, прыжки и словесные эскапады Никиты Хрущева. Одна индонезийская история чего стоит. А Карибский кризис? А борьба за освобождение Африки?

И до настоящего времени связь между внешней политикой страны и глубинными интересами народа в полном объеме еще не восстановлена. И современная сирийская история – весьма недвусмысленное тому подтверждение.

2. Предыдущий ближневосточный опыт СССР

По большому счету его можно расценивать как сугубо отрицательный. Тут можно применять только такие выражения: афронт, неудача, провал, поражение, катастрофа. Самая характерная и яркая страница – в 1972 году президент АРЕ Анвар Садат в 24 часа приказал советским военным специалистам покинуть Египет. До сих пор никто не может ясно и понятно, причем медленно и по пунктам, изложить – что мы в те годы на Ближнем Востоке делали? Зачем? В каких целях? Каковы были наши возможные дивиденды от проводимой политики? Кроме сбивчивой и путаной скороговорки от псевдоэкспертов ближневосточной ориентации, содержащей фразы исключительно общего характера, ничего понятного, конкретного и ясного в ответ услышать и поныне нельзя.

3. Возможные союзники

Пока не прослеживаются. Во всяком случае это будут не страны НАТО. Они с интересом (и временами даже с сочувствием) будут наблюдать за развитием ситуации со стороны. Рассматривать в качестве союзников государства-участники ОДКБ было бы по меньшей мере чересчур оптимистично. И дело даже отнюдь не в мизерных военных и экономических потенциалах этих стран. Слишком разнонаправлены государственные интересы внутри ОДКБ. И очень мало общего в ментальности. Этот блок годится, возможно, только для одного – показательных военных выступлений, по форме и духу напоминающих военно-спортивную игру «Зарница», и ни к чему не обязывающих разговоров общегеополитической направленности возле камина. Если переименовать ОДКБ в ППР – пришли, поговорили, разошлись, то это бы, возможно, более полно соответствовало сути псевдовоенного и ни на что практически не годного союза.

4. Предыдущий современный отечественный стратегический опыт

Пока отрицательный. К таковому следует, наверное, отнести с треском провалившийся проект «Новороссия». С большой долей вероятности можно предположить, что на волне после крымской эйфории некоторые шептуны негромко внушали первым лицам Российского государства: «Ваше высокопревосходительство, да Вы только слово скажите, и вся Левобережная Украина до Приднестровья включительно от этого злокозненного Киева отложится. А то и сам Киев смиренно падет к Вашим ногам». Не отложилась. И не пал. И с Новороссией как-то уж совсем не заладилось. И слово это уже не в ходу. И оценки военно-политической обстановки у официальных лиц со временем стали довольно существенно меняться. И уже поспешно провозглашенные народные республики – неотъемлемая и законная часть территории Украины.

Теперь те же самые шептуны формулируют прогнозы развития обстановки в Сирии и на Ближнем Востоке в целом. Их еще не посадили на кол за предыдущие оценки и предсказания, а они уже без устали строчат новые.

Этот тезис можно рассматривать и под следующим углом – а насколько успешны прогнозы околовластных стратегов и футурологов? Ответ пока тоже сугубо отрицательный. Если есть сомнения, то легко можно составить следующую таблицу – должность, фамилия, имя, что и когда предсказывал, результат. По времени подобный документ составляется на счет раз-два, а злорадного смеха и последующих поводов для уныния будет как минимум на год.

5. Стратегия неоконченных дел

Москва еще толком не навела порядок на Северном Кавказе. Происходящее там можно при определенных подходах рассматривать даже как вооруженное перемирие с выплатой дани. Не закончив одно важное дело, Кремль суетливо стремится с головой окунуться в водоворот следующего.

6. Отечественные стратеги

Стратегия несведущим людям кажется казарменной сказкой. Все стратегические решения представляются порой настолько очевидными, что принимать их, уверены во властных верхах, вполне способен человек с заочным социологическим образованием. Но на самом деле все это на два порядка сложнее, чем специальные главы высшей математики. В стратегии, как и в политике, курица часто высиживает утят – последствия оказываются вовсе не похожими на породившие их причины (Александр Свечин). И надо спрогнозировать не первое действие (это проще всего), а как будет выглядеть последний акт пьесы. А это дар от Бога.

В общем, смотри тезис номер четыре.

7. Имеющиеся силы и средства

В 1968 году во время планирования операции «Дунай» (ввод войск стран Варшавского договора в Чехословакию) министр обороны СССР маршал Андрей Гречко заявил на Политбюро ЦК КПСС: «Если будет меньше 25 дивизий, я за дело не берусь». То есть фронтовик знал, что надо наваливаться большими силами и сразу, а не цедить их в год по чайной ложке. Так, к сожалению, произошло в Афганистане, когда СССР силами четырех дивизий пытался усмирить большую горную страну. Такую же ошибку совершили американцы во Вьетнаме, понемногу и постепенно наращивая боевой и численный состав своих вооруженных сил в Юго-Восточной Азии. Сначала 50 тысяч бойцов. Мало. Потом 100 тысяч. Опять мало. Потом 200. И вновь не хватает. Наконец, 500, а война уже вдрызг проиграна. Вариант «500 и сразу» американцами по недоразумению тогда не рассматривался.

Сегодня в Сирии, по данным иностранных разведок, четыре Су-3 °CМ, 12 Су-25, четыре вертолета и артдивизион. Надо заметить, подобный наряд сил и средств – лучший повод для розжига конфликта. Это все равно как стоять рядом с ближневосточным костром и подливать в него кружкой бензин.

А теоретически для разгрома ИГИЛ и террористического интернационала собственно в Сирии (по самым минимальным оценкам, исходя из элементарного соотношения сил и средств) потребуется не менее десяти общевойсковых дивизий, ВВС, по боевому составу примерно соответствующие воздушной армии советского периода, не менее 15–20 артполков, соответствующие части остальных родов войск. Боевая деятельность подобного контингента потребует просто колоссального расхода материальных средств – боеприпасов, горючего, продовольствия.

Как известно, там, где заканчивается железная дорога, заканчивается и война. Железнодорожного сообщения между Россией и Сирией нет. По воздуху можно перебросить очень и очень немногое. Остается длинный морской путь (несколько дней туда и столько же обратно). Десантно-высадочные средства Черноморского флота представлены лишь одной бригадой, на ходу в которой всего несколько обветшавших от времени БДК проектов 775 и 1171, самому молодому из которых не менее четверти века. В подобном случае придется прибегнуть к мобилизации судов бывшего Минморфлота. Для погрузки войск и материальных средств на Черном море в настоящее время есть только один пригодный порт – донельзя перегруженный Новороссийск. Легко представить себе, насколько будет парализована вся остальная деятельность этого порта при погрузке всего лишь одной дивизии.

Вот пример из сферы материального обеспечения боевой деятельности войск. В свое время в Афганистане, пока не протянули трубопровод Термез – Хайратон – Кабул, не могли обеспечить требуемое боевое напряжение ВВС 40-й армии. Причем только по одной причине – из-за нехватки авиационного керосина.

8. Кто будет воевать со стороны России

Посылать в Сирию призывную молодежь вряд ли станет возможным. Это вызовет массовые протесты среди самых широких слоев российского населения (см. пункт 1). Значит, придется комплектовать сирийский контингент военнослужащими-контрактниками. Таковых, по самым минимальным оценкам, потребуется не меньше 100 тысяч человек. Иными словами, придется отправлять в далекую и жаркую страну почти всю контрактную Российскую армию. При этом во весь рост встанут вопросы достойной оплаты ратного труда этого контингента в свободно конвертируемой валюте. Иначе не миновать массовых отказов от выполнения интернационального долга. Очень сложны будут вопросы восполнения возможных потерь. И, наконец, военнослужащий, проходящий военную службу по контракту, будет больше думать о том, как ему вернуться с деньгами домой, нежели проявлять отвагу и воинский героизм при исполнении интернационального долга. То есть проблемы мотивированности при выполнении боевых и оперативных задач будут более чем осязаемы.

9. Тактический нюанс

Основная единица при ведении боевых действий с иррегулярными формированиями полупартизанского типа – мотострелковый батальон, усиленный ротой танков, батареей (дивизионом) самоходной артиллерии, батареей РСЗО, минометами, огнеметами, авианаводчиками для взаимодействия с ВВС. То есть командир батальона должен быть подготовлен для эффективного управления этим сложным хозяйством. Интересно, и много у нас сегодня таких комбатов?

10. Территория

Есть весьма легковесное мнение, что Сирия – это не Афганистан, там пустынная и полупустынная местность. И разогнать мятежников и террористов ИГИЛ на подобной территории будет очень легко. А на самом деле местность там такая же, как примерно в Алжире, где Франция в течение почти десяти лет не на жизнь, а на смерть вела борьбу с партизанским движением. Причем по жестокости действий французские войска мало чем отличались от печально знаменитых зондеркоманд. В конечном счете Париж бесславно ушел из Алжира, забрав с собой почти два миллиона белых граждан.

11. Американская выгода

Вполне возможно, что в Белом доме царит просто необузданный оптимизм по поводу предстоящего вооруженного вмешательства России в гражданскую войну в Сирии. «Что до этого в отношении Кремля ни пробовали, ничего не срабатывало, а сегодня лучшего способа сломать шею Москве и не придумаешь», – радостно потирают руки политики и стратеги в Вашингтоне. «Падающего толкни!» – злорадно приговаривают на Потомаке. Этим и объясняется такая уступчивая с последнего времени позиция Вашингтона по сирийскому вопросу. Там уже никак не могут дождаться начала боевых действий.

Похоже, афганский капкан со звоном захлопнется еще раз. Все пока складывается примерно один к одному (факты в таблице).

Но есть и существенное отличие. Бабрак Кармаль хотя бы контролировал положение в Кабуле. И столица Афганистана не напоминала Сталинград в октябре 1942 года. Башар Асад сегодня не контролирует в полном объеме даже свою столицу – Дамаск. Кроме того, ИГИЛ в Афганистане в декабре 1979-го как государства (пусть и квазигосударства) не было. А на Ближнем Востоке оно есть. В рядах вооруженных формирований ИГИЛ почти 200 тысяч вооруженных и хорошо организованных фанатиков.

12. Кто будет оплачивать банкет?

Несомненно, что Башар Асад в полном объеме не сможет оплатить в свободно конвертируемой валюте предполагаемое участие Вооруженных Сил России в гражданской войне в Сирии. И это вооруженное противоборство непомерным бременем ляжет на стремительно истощающийся и покрывающийся разного рода пробоинами бюджет России. А денег борьба с ИГИЛ потребует просто немерено.

13. Предполагаемая российская выгода

Вполне возможно, что борьбой с ИГИЛ Москва рассчитывает вернуть себе политические и экономические позиции, утраченные после присоединения Крыма и войны в Донбассе.

Но вот это сильно вряд ли, позвольте заметить. Кроме словесного подбадривания (и это в самом лучшем случае), от Запада и США Россия не получит ничего. И то – во вторник будут подбадривать, а в среду – уже осуждать и учреждать международные трибуналы по расследованию злодеяний российских войск в Сирии. А когда дело обернется полной и окончательной прорухой, так еще и откровенно смеяться.

Бессмысленная трата материальных ресурсов и человеческого капитала – вот таков будет итог участия нашей страны в намечающейся ближневосточной авантюре. А санкции отменят в лучшем случае лет этак через 30–40. Если еще и отменят.

14. Выводы. Что делать

России абсолютно незачем ввязываться в очередную ближневосточную авантюру. И Башар Асад вовсе нам не брат и не союзник. Как сказано в одном из культовых отечественных фильмов: «Не брат ты мне…» Ну сами знаете, что там дальше.

Глубинные национальные интересы страны и втягивание в очередную войну с непоправимо гибельными для государства последствиями не имеют ни одной, даже малейшей точки соприкосновения.

Важнейшие проблемы нашей страны – внутренние. И на данном этапе все международная деятельность должна быть сведена к крайне необходимому минимуму. Не будет большим преувеличением сказать, что в ходе обсуждения очень далеких от подлинных интересов государства вопросов самолеты отечественного МИДа керосина сожгут больше, чем требует отопительный сезон для многих и многих регионов страны.

В намечающейся сирийской авантюре жирную точку надо поставить как можно быстрее.