В свалившейся на Бориса суете сует он и не заметил, как наступил последний день уходящего 1991 года. В это утро Татьяна, возвращаясь из магазина с покупками, протянула ему конверт с логотипом национального института геодезии и картографии Израиля. Она, помахивая этим почтовым отправлением, весело пропела:

– Ну-ка, Боренька, быстро вскрывай конверт, тогда и поймём: на щите мы или, надеюсь, со щитом. Думается мне, что тебе, всё-таки, в соответствии с хорошими вестями, придётся танцевать.

Боря, не имея терпения и достаточного запаса душевных сил аккуратно открыть конверт, порывисто разорвал его. Оттуда вылетела маленькая, в четверть стандартного формата, бумаженция. Даже словаря не понадобилось, чтобы перевести достаточно простой, но знаменательный для Бориса текст. Из него явствовало, что он, Борис Буткевич, зачислен в штат института с 2.01.1992 года. Когда прочитанное долетело до слуха Татьяны, она захлопала в ладоши и радостно заверещала:

– Боже милостивый, это же надо, какой новогодний подарок. Я же говорила, танцевать, слышишь, Боренька, немедленно танцевать.

Борис торопливо подошёл к магнитофону, отыскал запись любимого блюза из кинофильма «Крёстный отец» и, обняв Татьяну за плечи, плавно и не спеша закружил её в такт лирической мелодии. Она прижалась к нему и, приподнимаясь на цыпочках, поцеловала его. А затем, заглядывая в его карие глаза, прошептала:

– Ты, как всегда, победил, всё у нас будет хорошо, с наступающим тебя Новым годом!

Новый 1992 год встречали в недавно открывшемся в Беер-Шеве русском ресторане с нерусским названием «Лехаим» в компании с всё теми же врачами с Таниных курсов. Борис долго противился этой встрече, но когда Татьяна чуть не плача произнесла:

– Боренька, да мы так совсем одичаем, надо всё-таки бывать на людях, тем более в праздник, тем более в Новый год, который, говорят, как встретишь, таким и будет, – он неожиданно согласился с условием, что пригласит на празднество и соседей: профессорскую семью Вадима и Веру. Таким образом, врачебная компания была разбавлена двумя научными работниками в лице Вадима и Бориса. По дороге в ресторан лёгкий ветерок с пустыни Негев обдувал радостные лица русских израильтян, термометр на городской мэрии, возле которой они проходили, показывал двадцать градусов со знаком плюс. На предпраздничное настроение наплывал лёгкий оттенок грусти. Причиной тому являлось отсутствие привычных узорчатых снежинок, покрывающих городские мостовые. Мягкий морозец не пощипывал порозовевшие щёки, плечи не придавливала меховая тяжесть пальто, а руки не обтягивали кожаные перчатки. В окнах домов не отсвечивали разноцветные гирлянды на вечнозелёных ёлках. Коренные израильтяне празднуют свой еврейский Новый год (Рош А-Шана) осенью, а первое января, которое является обычным рабочим днём, для них просто начало нового календарного года. Они называют его Сильвестром, не догадываясь, что первый римский папа с таким именем умер 31 декабря 336 года: день его кончины и почитается как день святого Сильвестра. Однако не пройдёт и несколько лет, как усилиями новых репатриантов в Израиле уже в конце ноября заработает целая новогодняя индустрия. Будут продаваться искусственные ёлки и ёлочные игрушки к ним, включая деда Мороза и Снегурочку. Традиционное советское шампанское появится не только в русских магазинах, а и в израильских супермаркетах. Сегодня же в Беер-Шеве эта русская новогодняя атрибутика ещё не существовала. Однако при входе в ресторан все сразу обратили внимание на праздничные столы с привычными для новогоднего взора салатами-оливье, селёдкой «под шубой», красной икрой и даже гусём с яблоками. Оркестр играл ностальгическую мелодию «Пять минут» из незабвенной «Карнавальной ночи». А когда до Нового года, в самом деле, осталось пять минут, оркестр неожиданно замолк, сделав трёхсот секундную паузу, по окончанию которой заиграл достопамятный Гимн Советского Союза. И тут случилось непредвиденное. Услышав бравурные звуки совдеповского панегирика, бывшие евреи Страны Советов как один дружно повскакивали со своих мест и вытянулись по стойке смирно. Это неуклонно свидетельствовало об укоренившейся, как в мозговых извилинах, так и в позвоночных дисках, советской ментальности обладателей «пятой графы» в незабываемом молоткастом и серпастом паспорте.

Пока потомки незабвенных революционеров пытались вспомнить слова бессмертной советской «марсельезы», сочинённой одиозным мэтром Сергеем Михалковым, кто-то обратил внимание, что часы показывают не полночь, а только лишь Пчасов вечера. Оказывается гимн заиграли в честь Нового года, который в эту минуту наступил в Москве и международный Санта Клаус до Израиля ещё не добрался. Зато на ресторанных подмостках появился доморощенный, российских корней, свой еврейский Дед Мороз. В полном соответствии со своими корнями он уже находился в алкогольном тонусе, что, однако, в пальмово-кипарисном пространстве придавало ему деревенский шарм средней полосы России. Начал он с анекдота, который заканчивался новогодним пожеланием:

– В аэропорту «Бен – Гурион» завершает посадку лайнер израильской авиакомпании «Эль-Аль». Командир корабля обращается к пассажирам: «Прошу вас не отстёгивать привязные ремни, не вставать и не включать мобильные телефоны до полной остановки самолёта. Тех, кто остался сидеть, поздравляем с Рождеством и желаем приятного визита в нашу гостеприимную страну! Тех, кто стоит в проходе и разговаривает по мобильным телефонам, поздравляем с Ханукой, добро пожаловать домой! А тем пассажирам, кто лежит в креслах и лыка не вяжет, экипаж желает счастливого Нового Года, дорогие товарищи!»

Затем израильский Санта Клаус довольно удачно процитировал Михаила Жванецкого, начав с придуманного им объявления во всё том же международном аэропорту Бен-Гурион:

– Не думай, что ты самый умный. Здесь все евреи…

А затем озвучил ещё один афоризм знаменитого одессита, высказывание точное, ёмкое, но не в формате праздничного веселья:

– Евреи в любой стране в меньшинстве, но в каждой отрасли в большинстве. Взять шахматы – в большинстве. Взять науку – в большинстве. А среди населения – в меньшинстве. Многие не понимают, как это происходит, и начинают их бить…

– Желаю Вам, дамы и господа, – продолжал беершевский Дед Мороз, – никогда не быть битыми, впрочем, на земле, где родился Иисус Христос, Вам это не угрожает.

– Кстати, об упомянутом Иисусе, – не унимался ресторанный шут, – когда тому же Мише Жванецкому утвердительно говорили:

– Вы еврей, еврей!

Он, шутливо отмахиваясь, заключал:

– Иисус Христос тоже евреем был, а кем стал!

Дед Мороз посмотрел на часы и, взмахнув своим посохом, приглашая тем самым официантов разливать шампанское, надрывно завопил:

– До Нового года осталось десять минут, и чтобы поднять Вам, дорогие друзья, настроение до полуночной апогеи, предлагаю Вашему вниманию последний анекдот уходящего года: умирает старый еврей, приходит раввин, открывает большую толстую книгу и начинает читать над ним молитву.

– Ребе, – говорит старик, – а ведь мы учились с вами в одном классе.

– Да, да. Но не надо сейчас об этом. Подумай лучше о своей душе.

– А помните, ребе, у нас в классе училась Сара?

– Да, но не будем сейчас об этом.

– А помните, ребе, эта Сара была такая эффектная?

– Помню, но подумай лучше о душе, о жизни загробной.

– Так вот, ребе, один раз я её уговорил, и мы пошли на сеновал, но там было слишком мягко, и ничего не получилось.

– К чему сейчас эти греховные мысли?

– Так вот, ребе, я думаю: вот если бы тогда положить Сарочке под её задние полушария эту вашу толстую книгу!

– Таким образом, дорогие друзья, – завершал свой конферанс Дед Мороз, – желаю Вам в Новом году толстых книг, ведь говорят, что евреи – народ Книги, будьте здоровы и благополучны!

Малая и большая стрелки ресторанных часов слились на цифре двенадцать. Не было мажорного боя кремлёвских курантов, на экране телевизора не мельтешило лицо генерального секретаря с заученным поздравлением советскому народу, только крики многократного русского «Ура!» шумного еврейского люда приглушали порывы сухого и тёплого ветра из негевской пустыни, залетающего в раскрытые ресторанные окна. Не успели друзья пригубить шампанское, как неуёмный доктор-реаниматор Семён, весело ухмыляясь, воскликнул:

– Ну а теперь предлагаю худшей части нашего столика замечательный коктейль, который в ленинградских барах наливали из под полы по большому знакомству. Называется он «Белый медведь». Обещаю вам быстрый, благородный и устойчивый алкогольный синдром на всю новогоднюю ночь.

С этими словами Семён сдвинул розовые фужеры мужчин и налил в них в равной пропорции еврейскую водку «Голд» (переводится как золото) и серебристое шампанское. Борис, вспомнив венгерскую «Палинку» из предыдущей встречи с врачами, решил отнестись к медвежьему напитку с осторожностью. Однако, заметив, что все мужики без признаков особого недовольства, уже осушили содержимое своих бокалов, решил всё-таки очередной раз искусить судьбу. И она, эта судьба, не замедлила тут же отозваться. Напиток оказался приятным на вкус, оказалось, что искринки шампанского плавают не только в бокале, они проникли глубоко в нутро и буквально через несколько минут, зацепившись, очевидно, за нервные рецепторы, вызвали в головном мозге гамму непередаваемых эмоций.

Доктор Семён оказался прав, указанный им синдром возымел действие практически мгновенно. Не успел Борис, как следует разобраться в своих ощущениях, как эти самые ощущения повергли его в глубокое смятение. Боковым зрением он вдруг заметил на ресторанной эстраде полураздетую высокую блондинку, которая под звуки популярной детсадовской песни «В лесу родилась ёлочка» уже практически завершала своё оголение, стягивая с себя атласные розовые трусики. Борис не верил своим глазам, его зацепило не столько само стриптизное зрелище, сколько сам факт его свершения. Сначала ему показалось, что это срабатывает обещанный ленинградским реаниматором алкогольный синдром с вытекающими из него эротическими галлюцинациями. Но когда полностью обнажённая красавица соскочила с эстрады и начала своё дефиле по ресторанному залу и, наконец, подошла к столику, за которым сидел Борис, не замедлив при этом прижаться своими упругими грудями к его лицу, он растерянно вскочил со своего стула и выбежал на улицу. Борис не родился на известной площади Пигаль в Париже, никогда не бывал в квартале «Красных фонарей» в Амстердаме, а в белокаменной столице советской империи стриптизов никогда не показывали. Поэтому Борис не понимал, как он должен был отнестись к произошедшему: то ли как к омерзительному зрелищу вечно загнивающего капитализма или же как к своего рода специфическому искусству, преподносящего красоту женского тела. Первое резюме, исходящее из пропитанных «Белым медведем» мозговых извилин Бориса, навязчиво указывало на то, что омерзительным назвать это зрелище было ну никак нельзя. Пока он, закурив сигарету, раздумывал, что же ему делать со всем этим, откуда – то сбоку послышался певучий женский голосок, просящий у него сигарету. Борис обернулся и увидел ту самую стриптизёршу, которая четверть часа назад прикоснулась к нему эрогенными частями своего тела. Борис угостил её сигаретой: при свете зажигалки, которой он чиркнул, перед ним высветилось насколько красивое, настолько же простое и усталое лицо обыкновенной русской женщины из какой-нибудь Вологодской губернии. Они молча курили, поглядывая друг на друга. Самодеятельная актриса ню-жанра, жадно затягиваясь сигаретой, неожиданно, не глядя в глаза Борису, произнесла:

– Счастливый вы, мужчина, встречаете с женой Новый год, а я вот на работе.

– Что же это за работа такая у вас? – нервно выпалил Борис.

– Да какая уж и есть, – разоткровенничалась блондинка, – не я её выбирала, а она меня. Если сможете предложить мне другую, где столько же платят, то обязательно пойду.

Борис беспомощно теребил потухший окурок, не зная что ответить, а белокурая девушка продолжала:

– Не знаю, зачем вам это рассказываю, я ведь окончила университет по специальности структурная лингвистика, а жизнь повернулась так, что, как вы заметили, приходится осваивать другие структуры.

– Неужели не нашлось другого выхода, – неуверенно промямлил Борис.

– Да понимаете, мужчина, – дрогнувшим голосом чуть ли не выкрикнула она, – говорят в Израиле Всевышний помогает. Только вот не успели мы воспользоваться его услугами, за неделю до вылета мой муж погиб в автокатастрофе. Вот и осталась я с двумя маленькими детьми, которых надо кормить, одевать и воспитывать.

Борис поник головой и от безысходности закурил ещё одну сигарету. Он и в самом деле не знал, как помочь несчастной девушке, которая коснулась его во время своего оголённого выступления. Сам не зная почему, он написал на сигаретной пачке свой номер телефона и протянул его девушке со словами:

– Будет совсем трудно, позвоните. Кто знает, может быть, мы с женой что-нибудь и придумаем.

Она спрятала пачку в сумочку и, приветливо помахав Борису рукой, пропела:

– Пути господни и в самом деле неисповедимы, может и позвоню, а пока мне надо бежать, у меня сегодня выступления ещё в трёх ресторанах. С Новым годом!

Когда Борис вернулся к столику, заметно повеселевшая компания дружно зааплодировала. Плотские мысли, сидевшие у всех в подсознании, озвучил Аркадий словами:

– Кто бы мог подумать, что у нашей Танечки такой сексапильный муж, что именно его выбрала эта гламурная блондинка.

Ему вторила его жена Нина, самая красивая (по её собственному определению) продавщица московского ГУМ (а):

– Да он, конечно же, был фаворитом всех своих студенток у себя в институте и, наверняка, соблазнённые девушки оставались довольными.

Если бы все эти шутливые прибауточки звучали в другое время и в другом месте, Борис, наверное, подыграл бы насмешникам или искусно бы перевёл разговор в другое русло. Но сегодняшнее новогоднее бытиё находилось под воздействием всё того же «Белого медведя», который, собственно, и определял его сознание. Пристально взглянув на залившуюся пунцовой краской Татьяну, он привстал из-за стола и, сжимая пальцы в кулак, подбежал к Нине. Оркестр как раз закончил играть медленное танго, и за столом повисла удручающая тишина. Побледневший Борис вздрогнул и, волевым усилием заставив себя разжать кулак, гневно прокричал:

– Послушайте, мадам «универмаг», если в вашем торгашеском пространстве московского ГУМ (а) считалось нормой заниматься, с позволения сказать, таким низменным «гуманизмом», который оскорбляет чувства других, то я не позволю это делать по отношению к себе.

Вадим что-то шепнул на ухо Татьяне, и та с первыми аккордами нового танца подскочила к Борису и буквально поволокла его на танцевальный пятачок. Расфуфыренная певица старательно фальшивила актуальную для негевской пустыни песню Майи Кристалинской «А снег идёт», а Татьяна, положив руки на плечи Бориса, словно в караоке, вслед за солисткой пела ему на ухо:

Оттаявший Борис прижался к жене и нежно прошептал:

– Что же ты хочешь мне сказать, милая?

Не успела Татьяна ответить ему, как между ними буквально вклинилась Нина и, целуя руку Бориса, плаксиво пробормотала:

– Прости меня, Боренька, великодушно, бес попутал. Я не имела в виду ничего плохого. Новый год всё-таки, нельзя нам никак ссориться из-за пустяков.

– Ладно, Нина, порядок, – тихо проговорил Борис, – Бог простит.

– Ты для меня сегодня Бог, – всхлипывала Нина, – прости.

– Да уже простил, Ниночка, – воскликнула Татьяна, утирая ей слёзы и уводя на свежий воздух.

На перекур, несмотря на то, что злоупотреблял табаком только Борис, вышла вся компания. Ночной холодок с пустыни, окружающей город изломленным овалом, приятно освежал. Сквозь пальмовые кроны несмело пробивались желтоватые блики располневшей луны. Семён, неторопливо протирая запотевшие очки, мечтательно протянул:

– Эх, покататься бы сейчас на санках, поиграть бы в снежки или, в крайнем случае, слепить бы снежную бабу и любоваться на неё всю ночь.

– Ты лучше посмотри на свою бабу, – задорно оборвал его Аркадий, – взгляни только, что вытворяет.

Все дружно повернулись в сторону Ларисы. Из раскрытых окон ресторана доносилась более чем ритмичная мелодия популярного ещё в 60-годах прошлого столетия озорного и заводного танца «Твист», возникшего на волне увлечения запрещённым тогда рок-н-роллом. Бывший товаровед ленинградского «Гостиного двора», которая также успела вкусить приличную дозу «Белого медведя», разухабисто выпевала:

«А на далёком диком севере сидел босой чувак на дереве, А под ним толпа голодная костями била в барабан,

А укуси меня за голову, а укуси меня за грудь,

Перед тобой танцую голая, ну укуси за что-нибудь».

Она, лихо покачивала на счёт раз-два располневшими бёдрами и, совершая вращательные движения пятками, подобно Евгению Моргунову из фильма «Кавказская пленница», ловко тушила окурок, неосторожно брошенный Борисом. Хирург Аркадий, мрачно взирая на эту полупьяную выходку жены своего коллеги, мрачно прографоманил:

Евреи – избранный народ,

Танцуют что-то в Новый год.

Сделав небольшую паузу, он тут же отбарабанил анекдот в тему. Горбачев спрашивает у Жванецкого:

– Михал Михалыч, скажи мне честно, евреи – избранный народ?

– Да, Михаил Сергеевич, избранный!

– А почему он избранный?

– Потому что, когда ищут виновного, всегда евреев выбирают!!!

Тут же последовала поспешная реплика его жены. Нина не имела счастья вкусить чудотворный коктейль Семёна, что, однако, ничуть не помешало ей насмешливо выкрикнуть:

– Какой же, Аркадий, к чёртовой матери, избранный? Это, в каком же, с позволения сказать, округе мы баллотировались, и кто нас всё-таки избирал?

– В каком округе, не знаю, – откликнулся Аркадий не без агрессии в голосе, – думаю, что в небесном. А выбирал видимо сам Всевышний.

– Я не очень силён в теологии, – вступил в беседу Вадим, – а всего лишь профессор, связанный с вычислительной техникой, но знаю, что еврейский народ удостоился быть избранным по причине того, что его праотцы Авраам, Ицхак и Яаков первыми в мире открыли Творца. Они были первопроходцами в служении Богу. Прав Аркадий, евреи сами себя не избирали и не выделяли, их избрал Бог. Об этом написано в Торе.

До сих пор молчавшая Вера неожиданно встрепенулась и завопила:

– Послушай, муженёк, от твоих слов прямо каким-то расизмом веет. В Америке тебя бы давно изгнали бы из университета и лишили бы профессорского звания.

– Ну, дорогая, во-первых, – отозвался Вадим, – лишить меня учёного звания может только Учёный Совет, который мне его присуждал, а во-вторых, если бы не было еврейского народа, то и не было бы Евангелия и Нового Завета, и, в-третьих, Иисус был евреем равно, как и все его ученики.

– А ты оглянись вокруг, дорогой, – вспыхнула Нина, – сколько дураков вокруг тебя, как орут торговцы на рынке, как обманывают тебя в различных частных офисах, как наживаются на тебе бизнесмены и как нагло и лживо ведут себя религиозные люди, отрастившие пейсы и облачённые в чёрные лапсердаки. И что характерно, все они евреи, которых ты причисляешь к избранному народу.

– Послушайте, Ниночка, – вклинился в спор Аркадий, – в противовес тому, что вы сказали, хочу привести небольшой реестр того, что придумали, открыли или изобрели дураки-евреи:

Альберт Эйнштейн – теорию относительности,

Зигмунд Фрейд – теорию психоанализа,

Джеймс Максвелл – теорию электромагнитного поля,

Кристофор Колумб – Америку,

Карл Маркс – коммунизм,

Борис Розинг – телевидение,

Леви Страус – джинсы,

Казимир Панк – витамины,

Грегори Пинкус – противозачаточные таблетки,

Фердинанд Кон – микробиологию,

Уильям Фокс – киностудию «XX век фокс»,

Норберт Винер – кибернетику,

Марсель Марсо – современную пантомиму,

Клара Цеткин – 8 Марта,

Леонид Утёсов – советский джаз,

Илья Мечников – современную микробиологию,

Моше Нострадамус – загадочные предсказания,

Эдвард Теллер – водородную и атомную бомбу,

Макс Борн – квантовую механику,

Александр Фридман – современную космологию,

Берг Пор – генную инженерию,

Иосиф Шкловский – современную астрофизику,

Исаак Зингер – швейную машину,

Людвиг Заменгоф – эсперанто,

Айзек Азимов – законы робототехники,

Густав Герц – квантовую механику,

Лев Ландау – теория сверхтекучести гелия,

Александр Лурия – нейропсихологию,

Барух Спиноза – этическую философию,

Нильс Бор – теория ядерных реакций.

Самуил Морзе – телеграфный аппарат и азбуку Морзе,

Милтон Фридман – монетарную экономическую теорию,

Александр Ферсман – геохимию,

Михаил Миль – вертолёты серии «Ми»,

Леонид Канторович – линейное программирование, теория оптимального планирования,

Август Вассерман – метод диагностики сифилиса под названием «реакция Вассермана»,

Бете Альбрехт – источник энергии звёзд,

Рихард Вальтштеттер – химическую структуру алкалоидов,

Гавриил Илизаров – метод сращивания костей,

Семён Лавочкин – самолёты серии Ла и крылатую ракету «Буря»,

Михаил Гуревич (совместно с Микояном) – истребители МиГ,

Генрих Альтшуллер – теорию решения изобретательских задач,

Эмиль Кио – фокусы.

– Разумеется, Ниночка, – продолжал Вадим, – при желании и даже при его отсутствии этот список можно продолжить.

Нина, не дав Вадиму договорить, протестующее замахала руками и грустно выдавила из себя:

– Всё хватит, убедили! Но всё-таки дураков и идиотов среди евреев тоже хватает.

Неизвестно сколько бы ещё продолжалась дискуссия об элитарности евреев, если бы в неё не вклинился один из них, некто, облачённый в подобие красной шубы. Это был Изя Розенштейн, новый репатриант, бывший артист музыкального еврейского театра в Биробиджане, плотно сжившийся сегодня с ролью Деда Мороза. Он схватил Ларису, Нину и Веру за руки и, увлекая за собой Аркадия и Семёна, хороводом потащил их на танцевальный пятачок, где подсоединил к зигзагообразному кругу, образованному вокруг новогодней ёлки.

Борис хотел было тоже войти в этот танцевальный серпантин весёлых граждан, поющих не совсем трезвыми голосами новогодний детский шлягер «в лесу родилась ёлочка», но Вадим, приостанавливая его, неожиданно спросил:

– Прости, Борис, за бестактность, но очень уж любопытно мне узнать, ты, что, и в самом деле, не спал ни с одной из своих студенток.

Борис остолбенел, от кого, от кого, но услышать подобное от профессора Вадима Шендеровича, он никак не ожидал. Он в упор взглянул на Вадима, как бы проверяя серьёзность его намерений, но ничего кроме блестящих вёсёлых проблесков в его глазах не уловил.

– Понимаешь, Вадим, – отворачивая свой взгляд в сторону желтеющей луны и медленно складывая слова в намеченную фразу, пролепетал Борис, – если бы я, действительно, вступал в интимную связь со своими студентками, я бы не на шутку рассердился и посчитал бы твой вопрос оскорбительным. Ведь мужчина, который рассказывает другому, где, как и каким образом у него происходил интим, вряд ли заслуживает уважения.

– Ради бога, Борис, – встревожился Вадим, – меня меньше всего заботят скабрезные подробности. Просто, у меня не укладывается в голове, как можно отказать обаятельной студентке, если, разумеется, от неё такое предложение поступает.

– Ты хочешь сказать, – испуганно произнёс Борис, – что у тебя такие обращения были, и ты от них не отказывался.

– Представь себе, что были, и никому я даже не думал ответить отказом, – безапелляционно заявил Вадим, – только не надо, Боря, про моральный облик советского преподавателя. Мораль моралью, а человеческие чувства зачеркнуть нельзя.

– Какие же это чувства, – заорал Борис, – когда это просто бурление гормонов, вызванное избытком тестостерона.

– Боря, пожалуйста, отбрось в сторону медицинскую составляющую, – пробасил Вадим, – есть вещи, которые называются взаимным влечением между мужчиной и женщиной, некая обоюдная амурная химия.

– Какая, к чёртовой матери, химия, – вспылил Борис, – когда, если называть вещи своими именами, речь идёт о тривиальной купле-продаже: положительная оценка на экзамене в обмен на секс с молодой и красивой девушкой.

– Ты хочешь сказать, Боря, – заговорщицки подмигнул ему Вадим, – что ты ни разу не изменял своей жене.

– Представь себе, что нет, – поспешно заверил его Борис, – хотя было один раз.

– Ну вот, наконец-то, – улыбнулся Вадим, – в конце концов, слышу речи не мальчика, а мужа.

– Видишь ли, Вадим, – опустил голову Борис, – вряд ли это можно считать изменой, поскольку всё прошло помимо моей воли и моего сознания.

– Это уже тема для увлекательного женского романа, – расхохотался Вадим, – не понимаю, как можно соблазнить женщину, выключив сознание.

Пришлось рассказать Вадиму эпизод, который Борис долгие годы тщетно старался стереть из своей памяти, случай, когда он оказался в постели со своей однокурсницей Наташкой Соколовой после эпохального распития водки под названием «Стрелецкая». Затем, не останавливаясь, на одном дыхании он поведал Вадиму о казусе, который произошёл с ним буквально в первые дни его работы на кафедре. Так получилось, что первыми его студентами были заочники. На перерыве в курительной комнате к нему подошёл его студент, солидный мужчина лет на десять старше Бориса. Между ними состоялся диалог примерно следующего содержания.

– Борис Абрамович, – обратился он к преподавателю, который, собственно, дебютировал в этом новом для него амплуа, – у меня есть к вам конструктивное предложение.

– Я вас внимательно слушаю, – ответил Борис, выпуская колечки дыма в потолочное пространство.

– Видите ли, Борис Абрамович, – продолжил студент, – я буду предельно откровенен с вами, полагая, что вы с пониманием отнесётесь к моей просьбе.

– Разумеется, я постараюсь помочь вам, если это в моих силах, – тут же откликнулся Борис.

– Конечно же, это в ваших силах, – радостно отреагировал студент. – Суть дела заключается в том, что надо поставить положительную оценку на экзамене одной супер красивой студентке (была названа фамилия) по вашему предмету, который она, мягко говоря, не знает.

Когда до Бориса дошёл смысл сказанного, он густо покраснел и отрывисто промолвил:

– Вы что не понимаете, что это криминал, по меньшей мере, это просто аморально.

– Простите, Борис Абрамович, – растерянно пробубнил студент, – я ещё не всё сказал. Сегодня вечером эта женщина будет ждать вас в гостиничном номере, там будет накрыт стол и, разумеется, расстелена кровать. Ну, вы понимаете…

– Да вы отдаёте себе отчёт, – заорал Борис, – что вы мне предлагаете. Категорически не могу согласиться на ваше, как вы изволили выразиться, конструктивное предложение. А эта студентка, простите, осведомлена, что вы ведёте переговоры со мной по поводу её персоны.

Визави Бориса внимательно посмотрел на него уничтожающим, полным сожаления, взглядом и отчеканил:

– Конечно же, она в курсе дела, иначе бы я с вами и не разговаривал. Однако, в любом случае, придётся обратиться к вашим коллегам по кафедре. Наверняка, я найду у них больше понимания, чем у вас.

Впоследствии оказалось, что некоторые из моих коллег широко пользовались подобными услугами.

– Вот видишь, Борис, – перебил его повествование Вадим, – оказывается, я не одинок в неравнодушии к своим курсисткам. Да и пойми ты меня, в конце концов, как мужчина мужчину. Не я выдумал различие полов и страсть между ними.

– Получается, – мрачно констатировал Борис, – что командиры могут безнаказанно соблазнять своих подчинённых женского пола, директора – своих работниц, врачи – медсестёр, а профессора – своих студенток.

– Получается, что могут, – согласился Вадим, – при условии, что это происходит по обоюдному согласию. Ты же знаешь, Борис, что я более чем серьёзный человек, но, когда вижу обольстительные очертания понравившейся мне студентки, за которыми скрываются неизведанные мне ископаемые, я превращаюсь в геолога, стремящегося их разведать.

– Вот что я тебе скажу, Вадим, – слегка заикаясь от волнения, проговорил Борис, – я ведь тоже как бы слеплен из мужского теста, да и мне ничего человеческое не чуждо. Так вот после разговора в курилке, я вошёл в аудиторию, где среди других студентов восседала женщина, изъявившая желание принять меня вечером в гостиничном номере.

– Похоже на то, – перебил его Вадим, – что, как в той песне поётся, ты увидел её и погиб.

– Почти угадал, – тихо промолвил Борис, – я никогда не проверял посещаемость студентов, жаль было тратить на это драгоценное лекционное время, но на этот раз любопытство взяло вверх. Очень уж хотелось посмотреть в глаза женщине так никчемно продававшей себя за экзамен. Когда я назвал её фамилию, с первой парты привстала не то чтобы симпатичная, а просто поразительно красивая молодая жгучая брюнетка.

Борис замолчал, прикуривая очередную сигарету, а Вадим с нетерпением ждал продолжения рассказа, подогревая Бориса наводящим вопросом:

– Что же произошло после такого ослепительного созерцания?

– Понимаешь, Вадим, – понизил голос Борис, – получалось, что не я смотрел на неё, а наоборот, её прекрасные серые глаза, не мигая, глядели на меня. В их насмешливом взгляде я уловил не то сожаление, не то досаду, а, скорее всего, полное непонимание происходящего.

– Вот, вот, – с пафосом подтвердил Вадим, – если женщина хочет, ты надежды её не лишай.

Пропустив мимо ушей слова, сказанные Вадимом, Борис продолжал:

– Я, забыв, что мне надо читать лекцию, забыв обо всём на свете, смотрел на эту обворожительную и эффектную женщину. Какой-то навязчивый червь сомнения внезапно пронзил моё мужское начало, словно спрашивая, правильно ли ты поступил, решительно и бесповоротно отвергнув то волшебное и, как ты сказал, неизведанное, что прямой наводкой шло в твои руки.

– Кажется, в конечном итоге, мы приходим к закономерному общему знаменателю, – заключил Вадим.

– Знаменатель совсем не общий, профессор Шендерович, – торжественно провозгласил Борис, – за время преподавания в московском вуз (е) у меня было ещё несколько подобных предложений. В отличие от некоторых своих коллег и в отличие от тебя, Вадим, я ни разу не пошёл на поводу этих лёгких и призрачных искушений. И отнюдь не потому, что являюсь каким-то пуританином и соблюдаю принципы не писаного кодекса чести.

– Значит, имеются более веские причины, – осведомился Вадим.

Причина более чем серьёзная, – продолжил Борис, – заключается она в том, что лежать в одной постели, пусть даже с самой очаровательной женщиной в мире, и при этом осознавать, что эта дама спит с тобой только ради положительной оценки, которую ты после всего запишешь в её зачётную книжку, не доставляет истинного блаженства в интиме и не приносит удовольствия ни тебе и не ей.

– О кей, о кей, Боря, – вымученно улыбнулся Вадим, – мы с тобой в полном соответствии с диалектическим законом единства и борьбы противоположностей обнажили проблему, разобрали её и каждый из нас остался при своём мнении. Имеем право, это же диалектика.

– Согласен, – усмехнулся Борис, – а теперь, вспомнив, что сегодня Новый год и что ёлочка, стоящая в зале родилась всё-таки в лесу, а не в пустыне, давай присоединимся к ресторанному хороводу.