Приятную расслабленную истому Бориса прервало густое женское контральто. Вздрогнув от неожиданности, он увидел перед собой, округлый гитарный изгиб тела красивой женщины. Пышные возбуждающие очертания незнакомки, теснившейся возле окна, закрыли от Бориса морскую панораму, предоставляя возможность взглянуть на эротический ландшафт убористых грудей, вырывающихся из более чем компактного невидимого бюстгальтера. Сошедшая чуть ли не со страниц романов Оноре де Бальзак, привлекательная женщина, пристально заглянув Борису в глаза, томно проворковала:
– Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что вы приехали из Москвы.
Получив утвердительный ответ, она, прижав наманикюренный ярким лаком пальчик к своим пухлым губам, манерно спросила:
– А вы случайно в юном возрасте не посещали детский садик № 95?
Борис, разумеется, не помнил номер дошкольного заведения, в которое каждое утро отправляла его мама, зато улица, где оно размещалось, в его памяти сохранилась, что он и озвучил своей собеседнице, сообщив, что его детский сад находился на улице Гоголя.
– Всё сходится, – радостно хохотнула бальзаковская женщина, – вас зовут Борис, а меня – Настя. Впрочем, мы познакомились много лет назад в детсадовской группе, в которой вместе и находились.
Настя бесцеремонно схватила Бориса за руку и увлекла за собой к выходу из гостиницы. Борис и оглянуться не успел, как оказался на кожаном сидении в роскошном белом «Мерседесе» рядом с Настей.
Всё произошло настолько быстро, что Борис плохо понимал, что происходит. В противовес ему Настя соображала стремительно, поведав ему, что она, истинная русачка, крещёная в деревенской церкви под Москвой, вышла замуж за лицо еврейской национальности. Надо сказать, что это лицо, которое звали совсем не русским именем Арон, было обворожительное. Было бы большим преувеличением сказать, что она безоглядно полюбила его. Полюбила, но с оглядкой на возможность с выездным Ароном покинуть просторы СССР. Последнее было определяющим в решении выйти за него замуж. Учитывая, что Арона необъятные прелести русской женщины очаровали несравненно больше, чем показная скромность еврейских девушек, сделать это было совсем нетрудно. В 1987 году цельная молодая, но смешанная по национальному признаку, пара выехала на постоянное место жительства в Израиль. Буквально через несколько месяцев после приезда психика Арона сдвинулась по фазе в сторону религиозного мракобесия. Он примкнул к одному из течений ортодоксального иудаизма со всеми вытекающими атрибутами в нём: отрастил пышную бороду, закрывающую всё лицо, носил одежду только чёрного цвета, пытался соблюдать 613 заповедей Торы, выполнению которых чуть ли не круглосуточно обучался в религиозных заведениях, называемых «ешивами». Всё это означало полный отказ от привычного уклада жизни, объявлению, можно сказать, импичмента благам цивилизации. Чашу терпения Насти переполнило требование Арона выполнять «кошерный» секс через дырку в простыне в соответствии с заповедями Торы. По мере изучения этого святого писания Арон понял, что, в сущности, иудаизм – это единственная религия, которая разрешает заниматься сексом ради удовольствия, а не ради зачатия. Несмотря на то, что некоторые раввины рекомендуют проводить половой акт в полной темноте и без полного обнажения, Арон удостоверился, что пресловутое отверстие в постельном белье является не более, чем вымышленным мифом. Однако было уже поздно, Настя без особых раздумий и угрызений совести бросила Арона, оставляя его на бесповоротное заклание на иудейский религиозный алтарь.
Белокурая «гойка», так называли неевреек в Израиле, осталась одна без каких-либо средств к продолжению бытия на чужой земле, названной кем-то святой. Всего через несколько месяцев Настя убедилась, что земля, на которой она пребывает в настоящее время, и, в самом деле, божественно заповедна. В московской жизни она, будучи не воинственной атеисткой, никогда даже близко не ощущала прикосновений Всевышнего. Здесь же, в своём иерусалимском бытие, проживая на расстоянии считанных сотен метров от Стены Плача, величайшей святыни всех иудеев мира, Настя каждое утро явственно осязала, как какие-то космические блики неторопливо пробегают по её обнажённому телу. Скорее всего эти невидимые вселенские посланники исходили от священных камней построенного царём Соломоном Первого Храма, частью которого являлась Стена Плача. Через несколько месяцев эти посланники проявились в лице солидного черноволосого господина, которого звали Давид Коэн.
Позднее Настя узнала, что носители еврейской фамилии Коэн являются потомками священников, служивших когда-то в Иерусалимском Храме. В представлении евреев именно они являются в некотором смысле иудейскими аристократами, с одним из которых она познакомилась на своём рабочем месте.
Так получилось, что с большими трудностями Настя устроилась на работу горничной в один из самых престижных отелей Иерусалима под названием «Кинг Давид». Менеджер гостиницы с удовольствием брал на эту совсем нелёгкую работу русских женщин по двум причинам. Во-первых, они в лучшую сторону отличались от смуглых израильтянок светлыми тонами симпатичных лиц, от которых исходил европейский шарм. А во-вторых, и это, пожалуй, было главенствующим, им выплачивалась зарплата в два раза меньшая, чем старожилам страны. Если учесть, что последние девять лет Настя работала начальником лаборатории в столичном научно-исследовательском институте физико-химической биологии, то работа горничной вряд являлась прыжком вверх по карьерной лестнице. Скорее совсем наоборот, это было стремительное падение вниз по ступенькам этой же лестницы. Чтобы подняться по ней, надо было владеть ивритом на достаточно высоком уровне или хотя бы знать английский язык так, чтобы с полным пониманием читать описание различных химических процессов. Но выпускница химического факультета Московского государственного университета Анастасия Морозова в списке полиглотов не числилась, а без знания этих языков о работе химика можно было и не мечтать. Зато работа горничной этих знаний не требовала, разговаривать с пылесосом, метлой и моющими средствами не предполагалось даже на родном русском языке. Настя никогда не думала, что уборка гостиничных номеров подчинена определённой технологии и осуществляется по предписанному алгоритму. Эта была тяжёлая и рутинная работа, монотонность которой просто выводила Настю из душевного равновесия. Наибольшую трудность представляла застилка постели. Чего только стоила инструкция по заправке одеяла под матрас по неизвестно кем придуманному методу под иноземным названием «au carre». В соответствии с ним следовало развернуть неподъёмное покрывало вместе с одеялом так, чтобы центральная складка была ровно посредине кровати, затем заправить его со стороны ног, подвернув и разгладив верхний край. На следующем этапе этого алгоритма нужно было взять одеяло за свисающий кончик и приложить его к верхней грани матраса. Вслед за этим, придерживая кончик одеяла на краю матраса, полагалось заправить оставшуюся часть одеяла вместе с его кончиком под матрас. Вот так непросто, не больше и не меньше. Самое интересное, что во всём этом стагнационном процессе, чуть ли не как в заводском цехе, существовала своя норма: каждой горничной за смену предписывалось убрать 12 комнат. По окончанию уборки этой поистине чёртовой дюжины номеров Настя попросту валилась с ног от усталости, и единственным её желанием было добраться до своей постели и укрыться одеялом, которое уже не надо было заправлять по ненавистному методу «au carre».
В один из дней, когда Настя занималась уборкой в номере категории «Люкс», туда зашёл высокий мужчина, облачённый в чёрную одежду религиозного еврея. Зашёл в тот самый момент, когда Настя нагнулась, чтобы включить пылесос, обнажив при этом свои стройные длинные ноги, плавно переходящие в широкие округлые бёдра, заканчивающиеся наползающими на них узкими светло-розовыми трусиками. При виде, неожиданно открывшейся перед ним, эротической панорамы, обитатель этого номера, Давид Коэн, просто остолбенел, впадая при этом в шоковый ступор. Из оцепенения его вывел возмущённый голос Насти, которая обернувшись к Давиду, перехватила его восхищённый взгляд и громко крикнула:
– И не стыдно, вам мужчина так пристально рассматривать моё нижнее бельё.
Настя была уверена, что подглядыватель её женских прелестей не понимает по-русски и поэтому, срываясь на фальцет, продолжила:
– А я-то думала, что религиозных евреев обнажённое женское тело совсем не волнует, а тут смотри, какой вуайерист попался.
Настя и не подозревала, что Давид родился на знаменитой Молдаванке в Одессе в том же году в том же месяце и даже в тот же день, что и она. В 1969 году он вместе с родителями эмигрировал в США, где (опять совпадение судьбы) закончил химический факультет Принстонского университета. На сегодняшний день он являлся председателем совета директоров крупной фармацевтической компании. В Израиль Давид прилетел с целью проинспектировать филиал своей компании, которую он открыл в прошлом году. В настоящий момент от бизнесовых мыслей его отвлекли оголённые ноги русской блондинки Насти. Отойдя от плотского потрясения, Давид на добротном русском языке смущённо пробормотал:
– Да никакой я не вуайерист, впрочем, созерцание прекрасного у красивых женщин религиозными канонами не запрещено и никакого прелюбодейства они в нём не усматривают.
– Да вы я смотрю, – засмеялась Настя, – ещё и специалист по комплиментам.
– Да никакой это не комплимент, – покраснел Давид, – а чистейшая правда.
Настя, продолжая выскабливать невидимую пыль с коврового покрытия, задела шнуром пылесоса, непонятно как оказавшуюся на полу, бутылку вина. Содержимое бутылки красным ручейком растеклось по ковру и пунцовыми разводами улеглось на голубом халате.
– Ну вот, приехали, – рассердилась она, – кто же ставит так вино? Вы, что потребляете его лёжа на полу? Впрочем, что сказать, вот она израильская культура.
– Вообще говоря, – смутился Давид, – культуру я приобрёл в Америке. Вы же знаете, что янки не стесняются выкладывать свои нижние конечности на стол. Вот и с вином также.
Он быстро отвёл обескураженный взгляд от Настиных грудей, которые частично вырвались наружу из под шёлковой ткани служебного халата, и виновато пробормотал:
– Вы уж простите меня великодушно и разрешите в знак некоторой компенсации за причиненный ущерб пригласить вас вечером на ужин в ресторан.
– А вы, что в каждой гостинице, в которой останавливаетесь, – удивилась Настя, – приглашаете горничных в ресторан.
– Да это, пожалуй, в первый раз, – тихо промолвил Давид, – сам не знаю, как это у меня получилось, но очень уж хотелось сделать вам приятное.
Настя взглянула в голубые глаза Давида: они излучали какую-то юношескую растерянность, и вместе с этим из них исходило тепло, обволакивающее её естество. Она неожиданно для себя выпалила:
– Знаете, что милостивый господин: а я согласна поужинать в компании такого обходительного мужчины, как вы, с которым знакома всего пять минут и даже имени которого не знаю.
В жаркий сентябрьский вечер Настя и Давид сидели на открытой террасе ресторана отеля «Кинг Давид». Вечерний зной заметно скрадывал прохладный ветерок, накатывающийся с покатых иерусалимских холмов. Многочисленные гости ресторана обращали внимание на пышную блондинку, цвет волос которой гармонично контрастировал с вечерним чёрным платьем. За несколько лет пребывания в Израиле Настя надела его впервые. Просто сегодняшний вечер предоставил ей повод для некой парадности и церемонности. А ещё очень уж хотелось произвести впечатление на аскетичного мужчину, в строгом взгляде которого Настя прочитала какую-то необъяснимую загадочность. По правде говоря, у Давида гораздо больше эмоций вызвал её голубой халатик и всё, что ему случайно удалось подсмотреть под ним при уборке номера. Но об этом настоящие мужчины особо не разглагольствуют и поэтому Давид, чтобы нарушить затянувшееся молчание, неожиданно провозгласил:
– Знаешь, Настя, я не претендую на роль пророка Нострадамуса, но боюсь, что не очень ошибусь, если предположу, что горничная – это не ваша специальность.
– Знаешь, Давид, – в той же тональности ответила она, – боюсь сказать, что моя профессия совпадает с одним из занятий упомянутого тобой Мишеля Нострадамуса: ведь он, кроме своих пророчеств и астрологических прогнозов, был ещё врачом, фармацевтом и алхимиком.
– Так, значит ты врач, – почему-то обрадовался Давид, – и, наверное, акушер-гинеколог.
– Почему ты вдруг решил, что я именно гинеколог, – возмутилась Настя.
– Да потому, что ещё в номере я обратил внимание на твои руки, – мягко произнёс Давид, – именно в такие нежные руки, в моём понимании, и должны в первый раз попадать новорождённые.
– А я-то была уверена, – засмеялась Настя, – что ты обратил внимание на мои ноги.
– Прости меня, Настя, – стушевался Давид, – несмотря на то, что очертания твоих ног никак не могли пройти мимо моего зрения, но, вряд ли, об этом стоит напоминать религиозному мужчине.
– Теперь уж ты извини меня, Давид, – улыбнулась Настя, – не хотела обидеть тебя, просто, я по природе циник.
– По природе ты просто красивая женщина, – возразил ей Давид, – а вот по профессии, если не врач, то, видимо, фармацевт.
– Опять не угадал, – усмехнулась Настя, – я закончила химический факультет МГУ по специальности биоорганическая химия.
Она хотела добавить, что более 15 лет проработала по этой специальности в столичном научно-исследовательском институте, но вдруг заметила, как побледнело лицо Давида. В его голубых глазах отражались красные язычки пламени субботних свечей, выставленных на ресторанном столике. Он молниеносно отбросил стул, на котором сидел, подбежал к Насте и, порывисто схватив её руку, прикоснулся к ней своими губами. Настя вздрогнула от неожиданности и, отрывая руку от уст Давида, тихо спросила:
– Господи, что происходит? Разве так ведут себя религиозные мужчины в обществе скромной женщины?
Справедливости ради, до скромности Насте было намного дальше, чем Давиду до Всевышнего. Но именно Всевышний, по признанию Давида, предопределил их встречу.
– Знаешь, Настя, – признался ей Давид, – сегодня утром я молился у Стены Плача и вложил в расщелину стены записочку, в которой просил Создателя помочь мне найти компетентную сотрудницу, которая будет моей наместницей во вновь созданной израильской компании.
– И что, – спросила она, вознося руку вверх, – он услышал тебя?
– Похоже, что да, – ликующим голосом возвестил Давид, – волею Господа были найдены две точки, которые он соединил прямой линией.
– Ничего не понимаю, – огорчилась Настя, – какие точки, какая прямая, что ещё за геометрию ты придумал, Давид.
– Понимаешь, Настя, – неуклюже размахивал руками Давид, – если во Вселенной хаотично блуждают точки, которым суждено встретиться, то Творец связывает их прямой, которая, как известно, является кратчайшим расстоянием между ними. Именно по его воле мы с тобой в роли этих точек и оказались в одной гостинице.
– Послушай, Давид, – вспыхнула Настя, – я полагаю, что Творец немного ошибся. Меня, воспитанной по принципу «религия – опиум народа», и тебя, апологета иудейской религии, вряд ли соединит придуманная тобой прямая.
– Во-первых, Творец никогда не ошибается, – возразил Давид, – а во-вторых, Настя, выражаясь простым языком, я хочу пригласить тебя на работу в свою компанию в качестве директора филиала.
Настя, которая в этот момент запихивала в рот, обжаренный залитый тхиной фалафель, неожиданно поперхнулась и долго не могла прийти в себя, откашливаясь и прокручивая в голове, сказанное Давидом. Ей хотелось выкрикнуть почему-то на английском языке:
– Yes, Yes!!! – и уже на русском добавить:
– Да, чёрт побери, да! Есть бог на белом свете, неважно, иудейский или христианский, есть Стена Плача, в конце концов, похоже, существуют в реальной жизни даже точки и прямые, про которые твердил Давид.
Настя закрыла лицо руками, чтобы Давид не заметил, как крупные слезинки стекают с её зелёных глаз, потом вдруг стремительно соскочила со стула и, уже никого не стесняясь, налила, стоящее на столе красное густое, похожее на кагор, «шабатное» вино в большой стакан, предназначенный для воды, и залпом осушила его. Из-за соседних столиков раздались громкие аплодисменты: это религиозные евреи, встречающие в ресторане наступление субботы, одобрительно рукоплескали Насте. Она же, не обращая на них никакого внимания, подбежала к Давиду и, обняв его шею руками, горячо целовала в лоб, щёки и в губы. Оторопевший Давид, мгновенно опьяневший от Настиных жарких поцелуев, едва слышно шептал:
– Настя, перестань, пожалуйста, перестань, ведь люди смотрят, у евреев не принято так.
За соседними столиками уже никто не хлопал в ладоши, а только с укоризной смотрели на Настю, которой в тот момент было всё равно, кто, когда и что скажет: она не стала уточнять, что же не принято у евреев, и попросила пробегающего мимо официанта принести ей рюмку водки. Крепкий напиток, смешанный с вином, не прибавил Насте опьянения, напротив, самодельный «ёршик» лишь отрезвил её и привёл мысли в порядок. Она долго и безотрывно смотрела в глаза Давиду пока, наконец, не решилась спросить:
– Послушай, Давид, всё произнесенное тобой, это не шутка. Мне это не приснилось? Я уже могу уволиться с должности горничной?
– Всё это более, чем серьёзно, – откликнулся Давид, – только у евреев не принято в шабат говорить о делах, все детали обсудим завтра. Я жду тебя у себя в номере в девять утра. Принеси все документы, мы должны быстро всё оформить, потому что уже вечером я улетаю в Нью-Йорк.
Ровно в девять утра окрылённая Настя уже была в номере Давида. Об их вчерашнем знакомстве напоминали только красные пятна от пролитого вина на голубом паласе. Насте казалось, что это было не вчера, а сто лет назад. Боясь взглянуть Давиду в глаза (ведь перед ней за гостиничным столиком-бюро восседал не какой-нибудь никому не известный постоялец отеля, а её будущий босс), она выложила свой университетский диплом биохимика, выписку из зачётной ведомости, в которой указывались количество часов по каждому изученному курсу и оценка, полученная на экзамене. В дополнение она предоставила Давиду тезисы докладов, с которыми она выступала на различных семинарах и конференциях и, самое главное, перечень научных исследований, в разработке которых принимала участие. Давид внимательно ознакомился со всеми документами, попутно задавая вопросы по неясным позициям, вникая во все детали. В эту минуту он уже не очень походил на человека, отдающего часть своей жизни служению Всевышнему, скорее он напоминал профессора, который пытается на основании изученного прийти к какому-то логическому заключению. В общем, так оно и было: закончив просматривать Настины документы, он, подняв вверх большой палец правой руки, широко улыбнулся и мажорным голосом воскликнул:
– Фантастика! Просто потрясающе! Настя, вы просто не представляете, как вы вписываетесь во все требования, которые я предъявляю к директору израильской фирмы. Я рад, что нашёл именно тебя, будем сотрудничать.
Настя смотрела в раскрытое окно, откуда виднелись Яффские ворота и открывался фантастический вид на Старый город, потом перевела свой взгляд на Давида. Она всё ещё не верила в реальность происходящего. Ей казалось, что, если сказанное Давидом, действительно, реально, то он должен был безотлагательно броситься к ней, сорвать с неё все одежды и унести в расположенную в двух шагах от письменного стола широкую тахту, на которой без промедления заняться с ней любовными утехами. Но ничего подобного не происходило. Они стояли в полуметре друг от друга и многозначительно молчали. Настя не понимала, что происходит: то ли Давид разыграл какой-то малопонятный фарс, то ли она не та женщина, которая должна вызвать у Давида всплеск мужских гормонов, а, скорее всего, у него проблема с тестостероном и он, просто, импотент. Пока Настя, вместо того, чтобы шумно радоваться происходящему, пыталась разобраться в причинах понижения либидо Давида, он протянул ей ворох бумаг, на которых она должна была поставить свою подпись. Все документы были на английском языке, и Давид обстоятельно объяснял ей, под чем она расписывается.
– Прости, Давид, – наконец нарушила молчание Настя, – а почему вчера ты, ещё не видя моих документов, поверив на слово, что я специалист по биохимии, безоговорочно принял меня на работу.
– Хочешь, верь, а хочешь нет, – молитвенно прошептал Давид, поднимая голову вверх, – на всё воля Божья, и небеса подсказывали мне, что я делаю правильный выбор, в чём сегодня воочию и убедился.
– Впрочем, Настя, у нас мало времени, – продолжил Давид, – вечером я улетаю, а мне ещё надо познакомить тебя с персоналом, показать офис, да и вообще ввести в курс всех дел компании. Давай поторопимся, машина уже ждёт нас.
По дороге Давид рассказал, что им предстоит полуторачасовая поездка на Мёртвое море. Офис фирмы размещается в заповеднике Эйн-Геди, который находится на холме Тель-Горен на краю Иудейской пустыни в нескольких сотнях метров от берега Мёртвого моря. Давид довольно образно объяснил Насте, что Мёртвое море мертво только для обывателя, но никак не для химика. Несмотря на то, что в нём нет органической жизни, в его, как бы неживой воде, содержатся миллиарды тонн хлористого натрия, кальция, калия и бромистого магния. Всё это несметное богатство – Клондайк для химиков, которые понимают, что из хлористого калия делают химические удобрения, а бром употребляется в медицине и для извлечения золота из руды. Далее Давид описал, что его компания занимается созданием на базе химических элементов, доставляемых водами Мёртвого моря, новых препаратов, замедляющих процессы старения и разрушения организма людей. Собственно, именно разработка современных высококачественных биотехнологий для успешного лечения суставных и ревматических болей, целлюлита, псориаза, дерматита, экземы, артрита составит основную деятельность команды, которую возглавит Настя. Команда насчитывала 25 молодых девушек – израильтянок, которые имели статус техников-лаборантов, полученный после окончания колледжа. Настя тут же прикинула, чтобы успешно руководить этим ближневосточным коллективом, ей придётся выучить иврит на надлежащем уровне. По дороге назад, в Иерусалим, Давид, как бы невзначай, проронил:
– Да, Настя, сразу видно, что ты прибыла из страны недоразвитого социализма. Уже почти сутки прошли, как я предложил тебе работу, полдня прошло, как ты подписали рабочий контракт, а ты даже словом не обмолвились спросить, какое же у тебя жалование.
– В нашей недоразвитой стране, – отозвалась Настя, – нас, Давид, если помнишь, учили: раньше думай о Родине, а потом о себе.
– В США, да я думаю и в Израиле, – отреагировал Давид, – Родина думает о человеке, а сам человек, при всей своей любви к Отечеству, думает о собственном благосостоянии.
– И что же я должна думать о своей зарплате, – улыбнулась Настя.
– Сколько тебе платили за уборку номеров в отеле, – поинтересовался Давид.
– Около тысячи шекелей в месяц – ответила Настя.
Давид поднёс к газам свои наручные часы, в которые был вмонтирован микрокалькулятор, что-то там покрутил и удручённо сказал:
– Получается сумма, чуть больше 300 долларов, у нас в США, кажется, пособие по безработице намного больше.
– А у нас в Израиле, это зарплата высокообразованных репатриантов, прибывших, как высказался ваш президент Рейган, из «империи зла», из СССР.
– Значит так, Настя, – заключил Давид, – в соответствии с контрактом твой начальный оклад будет составлять 25 тысяч шекелей.
– Боже праведный, – чуть не зарыдала Настя, – не надо так издеваться надо мной, у нас премьер-министр столько не получает.
– Не знаю и не хочу знать, сколько получает ваш премьер, – разозлился Давид, – но подчёркиваю, Настя, это оклад начальный. Если твоя деятельность будет приносить нашей компании заметные прибыли, то и зарплата твоя будет значительно повышаться, вплоть до того, что станешь нашим акционером.
Поменяв половую тряпку и моющие средства на кресло под кондиционером в современном офисе, Настя развила там такую кипучую деятельность, что уже через год сумела увеличить доходы фирмы в два раза. Она не сомневалась в своих профессиональных способностях в области биохимических технологий, но никогда и святым духом не ведала, что может преуспеть в проведении различных финансовых и коммерческих операций, став, по сути дела, бизнес-леди в своей отрасли. Мало кому из русских репатриантов удалось достичь таких высот в израильском бизнесе. Уже через два года она по праву стала одним из акционеров компании, увеличив свою зарплату в два раза. Праведник Давид не ошибся в Насте, а она, в свою очередь, не ошиблась в себе.
Белый «Мерседес» в котором сидели Настя и Борис довольно долго крутился по узкому серпантину тель-авивских улиц, пока, наконец, не попал на приморское шоссе. Проехав по нему несколько километров, машина резко свернула в сторону и въехала в зелёный оазис, состоящий из сплетений пальмовых и кипарисных деревьев. На зелёном фоне дорожного знака, который Борис заметил через ветровое стекло, белыми буквами было написано «KFAR SHMARYAHU». Это было название населённого пункта, куда они въехали. В дословном русском переводе оно звучало как деревня Шмарьягу. На самом деле эта деревня меньше всего напоминала какое-нибудь село в средней полосе России. Своей роскошной субтропической растительностью она скорее напоминала Гурзуф или Коктебель в Крыму, но поразительно отличалась от них своей урбанистикой. Между пальмами, кипарисами и живыми изгородями, опоясанными цветами всех оттенков радуги, выглядывали бордовые крыши роскошных вилл и белоснежные фасады помпезных особняков. Борис не знал, что именно в этом посёлке живёт элита израильского общества: высокопоставленные чиновники правительственного уровня, крупные бизнесмены и артистические знаменитости. А ещё Борис не ведал, что его детсадовская подружка в прошлом, а сегодня, быстро разбогатевшая бизнесвумен Настя Морозова, арендует скромный коттедж в этом эксклюзивном посёлке. Когда она припарковала машину у шикарного двухэтажного коттеджа и, подхватив Бориса под руку, провела его в огромный салон с камином, ажурными фонтанчиками и дивной мягкой мебелью, ему показалось, что он находится в каком-то заморском дворце. Вдобавок ко всему в доме находилась красочно оформленная кухня, джакузи, пять спален, три туалета, две ванные комнаты, небольшая сауна, бильярдная, кабинет и два балкона. Такого жилищного декора Борис не видел даже в кино. Он как-то боязливо заглянул в Настины зелёные глаза и также робко спросил:
– Прости, Настя, но не хочешь ли ты сказать, что живёшь в этих царских хоромах совсем одна.
– Представь себе, Боренька, что одна, одинешенька, – подтвердила она улыбаясь, – и при этом совсем не чувствую себя заброшенной. Не верится, что ещё какие-то пять лет назад я жила в нашей белокаменной столице в однокомнатной «хрущёвке».
Пока Борис раздумывал о превратностях быстротекущей жизни, Настя выставила на роскошный журнальный столик, украшенный инкрустацией и ажурным бронзовым ободом, маленькие канапе, покрытые зернистой красной икрой, и небольшие рюмочки, к которым прилагалась запотевшая бутылка водки с красной наклейкой и белой курсивной надписью «SMIRNOFF». Борис чувствовал себя более чем скованно в причудливых светлицах этого израильского терема, ему казалось, что он присутствует на великосветском рауте в посольстве какого-то иноземного государства. Намного комфортнее было на малогабаритной московской кухоньке распивать с друзьями обыкновенную российскую поллитровку и закусывать каким-нибудь малосольным огурцом и куском бородинского хлеба, густо помазанным отечественной кабачковой икрой.
– Ну что ж дружок моего незапятнанного детства, – прервала его размышления Настя, – давай, наконец, выпьем за это самое незапятнанное, что объединяет нас.
Не давая Борису опомниться, Настя налила вторую рюмку и снова не без пафоса предложила выпить за чистое и непорочное в их совместно проведённом младенчестве. Под ненавязчивым Настиным руководством темп потребления импортного «SMIRNOFF» продолжал нарастать, Борис и оглянуться не успел, как дно бутылки уже отчётливо просматривалось. Борис смотрел на пышную, кровь с молоком, роскошную блондинку, сидящую напротив него, и ему совсем не верилось, что их вместе высаживали на горшки в дошкольном заведении № 95 города Москвы. Словно угадывая направление его раздумий, Настя присела рядом и раскрыла потрёпанный видавший виды, украшенный виньетками альбом. Пролистав его пожелтевшие страницы, она указала Борису на чёрно-белую фотографию образца 50-х годов прошлого столетия. На фотографии хорошо просматривалась новогодняя, украшенная разноцветными игрушками, ёлка. Под ней сидела искрящаяся белая девочка-снежинка и милый надутый карапуз в облике серенького зайчика. Надев очки и взглянув на снимок более внимательно, Борис опознал в зайке, как бы сошедшего с напева незабываемого новогоднего шлягера «В лесу родилась ёлочка», себя, Бориса Абрамовича Буткевича. Что касается сказочной Снежинки, то кроме белесых волосиков, выбивающихся из-под ободка самодельной короны, ничто на схожесть с Настей не указывало. В знак подтверждения, что Снежинка на фото это именно она, Настя кокетливо прикрыла своё лицо руками, оставив на обозрение Борису только глаза, нос и губы. Поразительно, но сомнений быть не могло: подобие было полным.
– Ой, Боря, я такая пьяная, у меня кружится голова, – неожиданно прошептала Настя, прильнув своей головой к его плечу. Она обвила руками шею Бориса и, прикрыв ярко подкрашенные глаза, на несколько мгновений застыла. Затем, словно стряхивая давно забытые детские воспоминания, встрепенулась, взобралась Борису на колени и стала безотрывно и беспорядочно целовать его. Её пухлые и жаркие губы буквально впивались Борису в щёки, в нос, в глаза и в шею, пока не достигли, наконец, его губ. Тут уже Настя без всяких сантиментов бесцеремонно проникла своим язычком ему в рот и стала медленными круговыми движениями прикасаться к его языку, одновременно лаская и массируя его. Теперь голова уже закружилась у Бориса: изрядная доля алкоголя в совокупности с мастерски исполняемыми женскими ласками сделали своё, может быть, не такое уж и грязное дело. Но как бы там ни было, нервные окончания, отвечающие за половой инстинкт и сексуальное желание, были поражены неотразимыми прикосновениями Насти. Так уж бывает у мужчин: сначала при таких обстоятельствах срабатывает либидо, которое, безусловно, тормозит всё связанное с рациональной оценкой происходящего. Борис импульсивно ответил на нежности Насти и, крепко прижав её к себе, приподнял её лёгкое платье и стал поглаживать её упругие и аппетитные ягодицы. Всё это продолжалось несколько минут, пока вдруг Настя не отстранилась от него, прошептав на ухо:
– Боренька, пройди, пожалуйста, в спальню, а я приму душ и немедленно вернусь.
Боренька в спальню не пошёл: спален в доме было пять, и в какую из них зайдёт Настя, он не знал. Пока он ждал появления своей детсадовской подруги из душа, сексуальный туман, окутавший его мозговые извилины, стал потихоньку рассеиваться. Сквозь заслоны водочного опьянения в мозгах стали появляться зёрнышки осознанного здравомыслия. Борису с большими усилиями удалось переключить умственный рубильник в положение «анализ». Виртуальная стрелка мозговой аналитики неуклонно цеплялась за вопрос:
– Зачем Настя так скоропостижно ворвалась в душевую и зачем отослала его в спальную комнату?
Подсознательно Борис понимал, что это не вопрос для дяди, приближающегося к полувековому юбилею, впрочем, на него с лёгкостью, без особого напряжения мог бы ответить даже пятнадцатилетний отрок, подступивший к половому созреванию. Боря понимал, что душ принимают, как правило, утром или вечером, а спальней пользуются, по большей части, если не для сна, то, по крайней мере, для индивидуального возлежания в постели или, в особых случаях, для времяпровождения вместе с партнёром. Похоже, именно сегодня рассматриваемый случай и являлся особым. До Бориса, наконец, дошло, что у него имеются две взаимоисключающие опции: либо позорно сбежать с поля боя, называемого спальней, либо проникнуть на это поле, которое, в этом случае, уже будет называться сексодромом. Он уже было привстал с бордового кожаного кресла с целью незаметно уйти по-английски, чтобы, как говаривал один его приятель, не дождаться, когда тебя пошлют по-русски. Но в этот момент из ванной комнаты выпорхнула Настя, белокурые волосы её были распущены и кокетливо спадали на оголённые плечи, а ярко-зелёные глаза горели каким-то неестественным лихорадочным блеском. Не оставляя Борису ни малейших шансов на отступление, она схватила его за руку и буквально поволокла за собой в опочивальню. Не давая ему опомниться, она поспешно сбросила с себя коротенький халатик, предоставляя Борису лицезреть свою прекрасную наготу. Его взору открылись соблазнительные формы зрелой женщины. Чуть толстоватые, но стройные ноги Насти доходили до аппетитного круглого зада, который рассекала возбуждающая промежность, незаметно касающаяся гитарообразной талии. Маленький, окаймлённый чёрным пушком, треугольник между её ног смотрел на Бориса, словно призывая как можно быстрее войти в него. И снова у него, уже второй раз за сегодняшний день, взыграли мужские гормоны, которые однозначно скомандовали:
– Что же ты ждёшь, Боря? Ты только посмотри, какая привлекательная женщина стоит перед тобой. Ты же мужчина, бери её всю, она твоя.
Настя быстро юркнула под одеяло, маня Бориса пальчиком следовать за ней. В этот самый ответственный момент, когда он, находясь на пике возбуждения, стал расстёгивать ремень на брюках, ему почудился голос его Татьяны, которая откуда-то издалека горячо шептала ему на ухо:
– Что же ты делаешь, Боренька, ты ведь изменяешь не только мне, своей жене, ты изменяешь, в первую очередь, себе, своим взглядам и своему неизменному кредо – любить только меня.
Борис вздрогнул, поднял упавшие на пол брюки и, повернувшись к Насте спиной, стал быстро натягивать их. Не поворачивая к ней головы, он виноватым голосом хрипло изрёк:
– Прости меня, Настя, я, наверное, виноват перед тобой, но меня ждёт дома другая женщина, моя жена, которую я очень люблю.
Борис поспешно ретировался из элитного терема, а вдогонку ему неслись проклятья не на шутку рассерженной Насти, которая грозно выкрикивала:
– Дурак ненормальный, импотент несчастный, ты не мужчина, а тряпка.
А Борис бежал с поля боя, повторяя про себя:
– Да, я, действительно, дурак, возможно, даже ненормальный, может быть даже и тряпка. Единственное в чём ты не права, Настя, я счастлив, что всё-таки остался мужчиной, остался им потому, что сумел найти в себе силы не изменить любимой жене.