Эдуард в силу своей кулуарной близорукости уже видел себя в кресле начальника. Он торжественно обещал всем реорганизовать работу отдела, придав ему научную окраску, и направить его деятельность на решение тех насущных задач, которые до сих пор не были реализованы. Результат пикниковых выборов он принял за истину в последней инстанции, справедливо полагая, что, если в конкурсе участвует один претендент, то ему и обеспечен успех. Дополнительной предпосылкой к этому являлось безупречное научно-инженерное досье профессора Эдуарда Гомельского. Однако вопреки здравой логике, скрытно от всех, документы на конкурс подал инженер отдела Сёма Ротенберг. И это несмотря на то, что на импровизированных выборах в лесу Сёма голосовал за Эдуарда. Послужной список Семёна резко отличался от трудовой биографии Эдуарда. Профессор Гомельский прошёл практически все этапы геодезической деятельности. Он начал её с рабочего в геодезической партии в сибирской тайге. После окончания института работал инженером на Памире, главным инженером экспедиции на Колыме. Затем аспирантура, защита кандидатской, а через несколько лет и докторской диссертации. Занимал должность доцента кафедры высшей геодезии и астрономии в Новосибирском институте инженеров геодезии, профессора кафедры прикладной геодезии в Криворожском горнорудном институте и заведующего кафедрой инженерной геодезии Одесского инженерно-строительного института. Трудовое прошлое Семёна выглядело гораздо скромнее. После окончания Московского института инженеров геодезии был призван в армию, в которой недолгое время прослужил в качестве офицера топографической службы. После увольнения в запас, не понятно, каким образом, попал на работу в Центральное статистическое управление СССР, где и проработал оставшиеся годы советской жизни, причём большую её часть занимал там должность начальника отдела в вычислительном центре, занимаясь там административной работой. Понятно, что проработав многие годы по специальности, весьма далёкой от геодезии, Семён к моменту приезда в Израиль успел ощутимо подзабыть землемерную науку.

За два дня до конкурса Бориса вызвал к себе генеральный директор. Без всяких предисловий он спросил:

– Почему, доктор Буткевич, я не вижу ваших документов среди подавших на конкурс?

– Простите меня, господин директор, – ответил ему Борис, – я считаю кандидатуру доктора Гомельского более достойной, чем моя.

– Чья кандидатура более подходящая, – оборвал его Ицхак Пелед, – не вам решать, а конкурсной комиссии. Вам же, доктор Буткевич, я настоятельно советую делать карьеру, а не заниматься рассуждениями и демагогией.

– Но, господин директор, – возразил ему Борис, – поймите, я был ещё аспирантом, а Эдуард уже профессором, руководителем диссертации соискательницы, которую он привёз в Москву на защиту.

– И что это меняет, Борис, – улыбнулся директор, – впрочем, это значит только одно: что прошло время, вы заметно выросли в профессии и можете конкурировать с уважаемым профессором. Так что не валяйте дурака, господин Буткевич, ещё есть три дня, вы успеете подготовить документы на конкурс.

– Нет, господин директор, – отрезал ему Борис, – в израильской жизни Эдуард стал ещё и моим другом, а друзьям дорогу не переступают.

– Причём здесь друзья, причём здесь дорога, которую почему-то нельзя переходить, – недоумённо пожал плечами Ицхак Пелед, – когда речь идёт о продвижении по служебной лестнице, о значительном повышении должности, об изменении статуса, в конце концов, о росте материального положения. Разве этого мало?

– Мало, господин директор, – выдохнул Борис, – в жизни есть ценности поважнее материальных.

– Ну, никак не пойму я ваш русский менталитет, – сокрушённо пробубнил Ицхак Пелед, – вы свободны, доктор Буткевич.

Покинув кабинет директора, в коридоре Бориса чуть не сбил с ног Эдуард. Вид у него был более чем взбудораженный. Озабоченность и взвинченность Эдуарда невольно переметнулась на Бориса.

– В чём дело, Эдик, – взволнованно осведомился он, – надеюсь, что никто не умер.

– Да слава Всевышнему никто, – отозвался он, – но есть, Боря, одна проблема, которую надо немедленно обсудить. Я тебя уже полчаса ищу, где ты был.

– Был у генерального, – мрачно пробубнил Борис, – который, кстати, чуть ли не в приказном порядке, предложил мне подать документы на конкурс. Я, правда, совсем не уверен, что это кстати…

– Ты не поверишь, Боря, – вспыхнул Эдуард, – но это как раз очень кстати. И что ты ответил директору?

– Разумеется, я не согласился, мотивируя это тем, что не хочу создавать конкуренцию своему другу.

– Боря, дорогой, – воскликнул Эдуард, – спасибо, конечно, за поддержку, но это именно то, что сейчас необходимо сделать, создать противоборство. Я тебя очень прошу, у нас есть ещё три дня, немедленно подавай свои документы на конкурс.

– Послушай, Эдик, – встрепенулся Борис, – я ровным счётом ничего не понимаю, ты можешь внятно объяснить, что происходит.

– Внятно не могу, – понуро отозвался Эдуард, – а вот сумбурно и запутанно попробую.

– Ну, давай, Эдик, запутывай, – согласился Борис.

Эдуард сообщил ему, что боготворившая его женщина, Клара Гофман, которая занимала должность председателя профсоюза в институте, предоставила, чуть ли не секретную информацию, в соответствии с которой явствовало, что на конкурс подал ещё один человек из отдела, где они работали. Единственное, что Клара могла сообщить, что у него нет докторской степени, а имеется только вторая.

– Понимаешь, Боря, – мрачно продолжал Эдуард, – мне кажется, что за моей спиной плетётся какая-то непонятная интрига.

– Эдик, если кажется, – провозгласил, смеясь, Борис, – то говорят, что креститься надо. Но это у христиан, а у нас, евреев, возможно, надо делать обрезание.

– Ты зря издеваешься надо мной, Борис, – возмутился Эдуард, – я об этом никому не говорил, но так получилось, что я, когда приехал в Израиль, в свои пятьдесят три года сделал то, что ты называешь обрезанием.

– Эдик, у тебя, вообще-то, все дома, – покрутил указательным пальцем у виска Борис, – не думал я, что ты настолько религиозен.

– Да знаю я, Боря, что религия-опиум народа, – жалобно проговорил Эдуард, – это я ещё в Одессе в школе проходил. Но я очень хотел, чтобы мой девятнадцатилетний сын, живя в Израиле, всё-таки ощутил себя хоть немножко евреем. Он, однако, упирался, и не хотел этого делать. Пришлось затащить его в больницу и на личном примере показать, что отец, несмотря на профессорское звание, и вопреки своим атеистическим воззрениям, готов сделать этот древний обряд.

– Ай да профессор, – захохотал Борис, – жаль, что здесь не дают медаль Герой Израиля. Будь я премьер-министром, я бы тебя обязательно наградил ею.

– Хватит ухмыляться, – перебил его Эдуард, – давай лучше вернёмся к нашим баранам. Получается, что по неизвестным мне причинам кто-то заинтересован провести на должность начальника нашего отдела своего человека.

– Допустим твоя версия, – предположил Борис, – имеет право на существование, но какое это имеет отношение ко мне, почему я должен противодействовать тебе.

– Послушай, доцент Буткевич, – рассердился Эдуард, – суть идеи заключается в следующем: одно дело, когда на конкурс подают два человека, из которых один доктор, а другой инженер, шансы у них выиграть конкурс почти «фифти-фифти», поскольку речь идёт о руководстве инженерным отделом, а не научно-исследовательской лабораторией.

– Пока не вижу здесь никакой логики, – прервал речитатив Эдуарда Борис.

– Перехожу непосредственно к логике, – продолжил своё умозаключение Эдуард, – видишь ли, Боря, дело принимает совсем другую окраску, если в конкурсе будут участвовать два доктора (ты и я) против одного инженера. Думается, что у комиссии не хватит наглости прокатить двух докторов, у которых к тому же блестящие резюме.

– Если я правильно понял тебя, Эдик, – подытожил Борис, – я тебе нужен, если можно так выразиться, для подстраховки.

– Можно и так выразиться, Боря, – подтвердил Эдуард, – однако, в любом случае, победа будет за нами. Кто-нибудь из нас, если и не я, то ты, обязательно выиграет этот конкурс.

После такой, близкой к железной, логике Борису ничего не оставалось как подать свои документы на конкурс. Он проходил в кабинете начальника отдела кадров института. Первым вызвали туда Эдуарда. Ровно через пятнадцать минут пригласили Бориса. Позже выяснилось, что оба произвели на комиссию неотразимое впечатление. Когда Борис выходил из кабинета, он лицом к лицу столкнулся с Сёмой Ротенбергом.

– А ты что здесь делаешь, Сёма, – удивился Борис, – часом не заблудился.

– То же что и ты, доктор, – не без издёвки прикрикнул Сёма, – думаешь только тебе позволено участвовать в конкурсе, мы тоже не лыком шиты.

Борис расставил руки в стороны, как бы препятствуя ему зайти в кабинет. Однако Сёма изворотливо пригнулся и под руками Бориса ловко прошмыгнул в комнату, где заседала комиссия. Результаты конкурса не объявляли несколько дней. Ни Борис, ни Эдуард святым духом не ведали, что все члены комиссии обсуждали только их кандидатуры. Логика Эдуарда оказалась правильной: о господине Ротенберге никто даже не заикался. Спор разгорелся только на предмет кому отдать предпочтение: Эдуарду или Борису. Только один из членов комиссии молчал и не участвовал в обсуждении. Это был её председатель, заместитель генерального директора, главный учёный Иосиф Шварц. Когда его спросили, что он думает по поводу этих двух соискателей, он, объявив, что у руководства института есть другое мнение, предложил назначить на должность начальника отдела Семёна Ротенберга. Чем мотивировал главный учёный решение руководства остаётся тайной за неизвестным количеством печатей. Когда же он вызвал в свой кабинет троих претендентов и объявил, что конкурс выиграл господин Ротенберг, экспансивный и раскрасневшийся от волнения Эдуард, выбежал из кабинета, успев на ходу прокричать в сторону Иосифа Шварца:

– Какой ты к чёрту главный учёный, да ты и вообще не учёный, все твои статьи сплошная галиматья и плагиат, ещё надо разобраться, кто тебе присвоил докторскую степень. Да я вижу тебя насквозь: ты просто напросто побоялся иметь конкурентоспособного доктора в роли начальника ведущего отдела института.

Этот, в кавычках, панегирик Эдуарда в адрес главного учёного института не мог не ранить последнего и не оставить в месте увечья мстительного шва. Расплата не замедлила свершиться буквально через несколько месяцев, когда был объявлен конкурс на заместителя начальника отдела, в котором работали Эдуард и Борис. Когда стало известно, что на конкурс подала Эстер Фишман, которая являлась долгожительницей отдела, проработав в нём 15 лет, то русским дебютантам подразделения, вкусившим горечь предыдущего конкурса, стало понятно, что она является очередным ставленником администрации. Продолжительный стаж работы Эстер, безусловно, шёл ей в актив. Однако, в пассиве было отсутствие высшего образования, ни первой и, тем более, ни второй академической степени у неё не было. Борис, наученный горьким опытом прошлого фиаско, решил не участвовать в грязной лотерее. Амбициозный Эдуард и на этот раз надумал поиграть в израильскую рулетку, подав документы на этот конкурс. Если в русской рулетке, по теории вероятности, всё-таки сохраняется шанс остаться в живых, то в её израильском варианте твоя жизнь не подвергается опасности, но, при этом, перспективы преуспеть равнялись нулю. Конкурс Эдуард в очередной раз проиграл, жизнь сохранил, правда, в её изрядно подпорченном варианте. Но эта самая жизнь имела тенденцию продолжаться, а сам Эдуард был склонен продолжать борьбу, если и не за место под солнцем, то, по крайней мере, за место зам начальника отдела.

Он пишет гневное письмо в «Гистадрут» (управление израильского профсоюза), в котором пытается обжаловать решение конкурсной комиссии во главе с главным учёным института Иосифом Шварцем. Квинтэссенцией этого письма являлась его заключительная фраза, в которой вопрошалось «что мне, инженеру с многолетним опытом работы, доктору наук, профессору, автору нескольких десятков научных статей необходимо сделать, чтобы достичь уровня человека, закончившего шестимесячные курсы чертёжниц и выигравшего этот конкурс?». В СССР профсоюзы считались гипотетической школой коммунизма, в Израиле профсоюзы справедливо называют защитниками трудящихся, особенно тех, кто работает в государственном секторе. Говорят, что по своей мощи Гистадрут вполне сопоставим с армией, израильские профсоюзы считаются, чуть ли не самыми боевыми в мире. Порукой тому, что они неоднократно буквально парализовывали народное хозяйство страны всеобщими массовыми забастовками, длящихся порой более двух недель. Что касается, чуть ли не кассационной жалобы Эдуарда, то он буквально через три дня, получил стандартный ответ, что его вопрос тщательно изучается и в ближайшее время по нему будет вынесено решение. Привыкший к советским бюрократическим отпискам, Эдуард решил, что его письмо будет успешно захоронено в канцелярских анналах всеми уважаемого Гистадрута. История умалчивает, что конкретно изучали и предприняли профсоюзные чиновники, однако уже через неделю его вызвал генеральный директор и в присутствии понуро улыбающегося главного учёного поздравил его с назначением на должность заместителя начальника отдела. Это была небольшая по форме победа Гистадрута и огромный по содержанию успех Эдуарда в деле борьбы с произволом, царящим в израильских конкурсных перипетиях.

Однако праздник длился недолго, всего полгода. Именно такое время отводилось на испытательный срок индивидууму, победившему в конкурсе. Справедливости ради, никто об этом, включая Эдуарда, не знал, ибо за многолетнюю историю существования института не было случая, чтобы кто-то не выдержал испытательный срок. Такой прецедент удалось создать только для Эдуарда, разумеется, не без продуманных усилий главного учёного Иосифа Шварца. Производственное преступление Эдуарда состояло в том, что он якобы вместо административной работы направил работу отдела на разработку никому не нужных новаций. Административную деятельность, которая заключалась в регистрации поступающих на контроль геодезических работ, выполняемых в частном секторе, и написании писем с замечаниями по их производству, Эдуард отдал на откуп той самой Эстер, которая являлась его соперницей в конкурсе. Сам же он занялся разработкой современной методики спутникового нивелирования, за которую впоследствии получил патент на изобретение. Вместе с этим, именно Эдуарду удалось реорганизовать работу отдела, направив его творческий потенциал на научные исследования, которые дополняли ежедневную инженерную рутину. Именно это главный учёный называл никому не нужными новациями, именно этим должен был заниматься он сам в соответствии со своей должностной инструкцией, именно это и послужило никчемным поводом признать Эдуарда не прошедшим полугодовое испытание. Единственный человек, кто вместе с главным учёным праздновал победу, была Эстер Фишман, которую вернули на должность зам начальника отдела, и которая была искренне убеждена, что справедливость восторжествовала.

Все эти конкурсные передряги Борис переживал не меньше Эдуарда. Он, как только мог, успокаивал его, приговаривая:

– Да плюнь ты, Эдик, на все эти напасти, жизнь иногда бывает несправедливой. Занимайся наукой в своё удовольствие, ведь это у тебя никто не отнимет.

Примерно тоже самое сказал ему генеральный директор. На одном из совещаний в присутствии всех своих замов он открытым текстом произнёс:

– Послушай, Эдуард, я лично разрешаю тебе продолжать свои научные исследования, об их результатах докладывать не главному учёному, а лично мне. А я уже позабочусь об их внедрении.

Надо сказать, что слова генерального не расходились с делом. Буквально через неделю он, чтобы как-то загладить свою вину перед Эдуардом, вызвал его к себе в кабинет и представил, гостившему в Израиле, главе геодезического ведомства Австралии и порекомендовал ему внедрить исследования Эдуарда у себя в стране.

Через неделю в институте был объявлен очередной конкурс на замещение должности начальника отдела, занимающегося геодезическими измерениями для земельного кадастра. Эдуард упорно подталкивал Бориса, подать документы на этот конкурс, приговаривая:

– Жаль, конечно, расставаться с тобой, вместе мы мощный тандем, но пора и тебе подумать не столько о карьере, сколько о повышении зарплаты. Ты же знаешь, жизнь устроена так, что лишних финансовых средств в ней не бывает.

Это, пожалуй, Борис знал лучше Эдуарда. Он по сей день помнит, как переходил с экспедиции, где получал приличную зарплату, на работу в институт ассистентом кафедры высшей геодезии с окладом всего 125 рублей в месяц. К этому времени уже успели родиться две малышки, которые так сильно болели, что Татьяне пришлось уволиться с работы. На деньги, которые зарабатывал Борис, прожить было невозможно. Поэтому ему приходилось подрабатывать. В выходные дни он укладывал в рюкзак маленький теодолит, складные штатив и рейку, садился в рейсовый автобус и колесил по всему Подмосковью, производя то там, то здесь топографические съёмки. Эти, так называемые, «халтурки» в сумме в два раза превышали его денежное жалованье в институте. Борис не брезговал ничем во имя великой цели прокормить семью. Он делал контрольные работы по математике для заочников из соседнего вуза, курсовые работы и даже дипломные проекты. Сегодня, оглядываясь назад, он с трудом понимает, как ему удавалось совмещать это с основной работой, где каждый день шесть часов приходилось вести лабораторные и практические занятия. А ведь надо было ещё писать методические указания, статьи в журналы, готовить доклады на конференции и, самое главное, работать над кандидатской диссертацией. Самое удивительное, что когда Борис стал кандидатом технических наук, доцентом, руководителем хоздоговорной научно-исследовательской темы и зарплата его составляла более 400 рублей (почти в четыре раза больше), денег почему-то всё равно не хватало.

Приверженцы диалектического материализма уже давно провозгласили, что материя первична, а сознание вторично. И это самое вторичное сознание привело Бориса к мнению, что материальное – это всё-таки нечто осязаемое и тем самым побудило подать документы на конкурс. Сей факт вызвал немалое удивление его сослуживцев, которые считали его, если не теоретиком, то научным работником, способным лишь к кабинетным исследованиям. Конкурсная должность же предполагала руководство полевым отделом, производящим геодезические работы на открытой местности, в непростых условиях израильского солнцепёка. Тем не менее, подсознательно думая, что зарплата его увеличится на 40 процентов, Борис говорил сам себе:

– Ничего страшного, старик, осилим, ведь работал же ты в своё время и в тундре, и в тайге, и в горах. Здесь же придётся руководить этими работами, в основном, сидя в кабинете, и лишь время от времени выезжать в поле.

Прикидывать зарплату было преждевременно, ведь кроме Бориса в конкурсе участвовали ещё три кандидата. Когда Борис зашёл в кабинет, где проходил конкурс, в глазах у него потемнело. За председательским местом у длинного стола заседаний гордо восседал всё тот же главный учёный института господин Иосиф Шварц.

– Кажется, приехали, – прикинул мысленно Борис, стараясь сохранять самообладание.

Понятно, что Шварц, зная, что Борис – это лучший друг Эдуарда, автоматически причислял его к своим врагам. Это, во-первых, а во-вторых, идеи, которые изложил Борис совсем недавно генеральному директору, как бы существенно преуменьшили реноме главного учёного. Всё это, разумеется, было в пассиве. В активе, по сути дела, было только одно: произвести на комиссию неотразимое впечатление. Хотя, как показал предыдущий конкурс, это отнюдь не являлось залогом успеха. Как всегда, Борис основательно подготовился, как всегда, промоделировав возможные вопросы на конкурсе, проделал свои домашние заготовки, а главное, некоторые проходные фразы на иврите даже выучил на память. Он аргументировано ответил на все вопросы комиссии, а затем обстоятельно проинформировал всех присутствующих, как он собирается коренным образом изменить работу отдела в сторону улучшения качества контроля геодезических работ в стране. Причём, удачно вклинивая речевые обороты домашних заготовок, он старался строить фразы настолько просто и доступно таким образом, чтобы даже членам комиссии, которые не были специалистами в геодезии, было понятно, о чём идёт речь. Буквально через несколько часов было объявлено, что доктор Борис Буткевич стал новым начальником отдела. А ещё через несколько дней просочилась информация, что на этот раз главному учёному, несмотря на все его старания, не удалось забаллотировать Бориса. Все члены комиссии, как один, настояли, чтобы победителем конкурса оказался он. Что ж, и на старуху бывает проруха, в том смысле, что хорошо отлаженный механизм субъективного протекционного конкурсного отбора в государственных предприятиях иногда к недовольству начальства пробуксовывает.

Учитывая печальный опыт Эдуарда, который якобы не выдержал испытательного срока, Борис более чем внимательно изучил должностную инструкцию и старался внимательно следовать ей, ничего не упуская. Но он зря волновался, главный учёный не решался вставлять Борису палки в колёса, зная особое расположение генерального директора к нему. С технической точки зрения новая должность никаких трудностей не вызывала. Но производительные силы, как известно, включают в свою систему, кроме вещественных элементов (техника) ещё и субъективные составляющие (человек). Вот таких «человеков» в отделе было 32, и ими надо было руководить. Для этого, прежде всего, надо было выстраивать с ними отношения. Да, да, именно те производственные отношения, о которых упоминает марксизм, и которые возникают между людьми в процессе совместной работы. В израильских реалиях это было совсем не просто. Если раньше Борис находился в коллективе русских соотечественников, с докторскими и инженерными степенями, то сейчас перед ним предстали люди, подавляющее большинство которых составляли коренные израильтяне и образование которых, по большей части, ограничивалось школьным аттестатом. Борис не имел опыта руководящей работы и никаких курсов по управлению производством не заканчивал. Действовать пришлось по наитию, которое подсказывало ему, что не надо ничего выдумывать, а просто быть самим собой. Поэтому, Борис строил свои отношения с людьми на основе доверия и уважения к ним, а также объективного подхода к проблемам, возникающим у них, чем, вполне заслуженно, снискал авторитет и признание.