В то время как Борис с головой окунулся в свою геодезию, вторая, как и подобает красивой женщине, более привлекательная половина семьи Буткевичей заканчивала более чем сложную учёбу по переподготовке врачей. Этот курс без всякого преувеличения можно было назвать феноменально тяжёлым. Для сдачи трёх экзаменов на геодезическую лицензию Борис потратил на подготовку три недели. Конечно же, время на учёбу исчислялась не в днях, а в часах, поскольку он уделял самостоятельным занятиям несколько часов в вечернее время после работы. У Татьяны всё было намного экстремальнее. Во-первых, следовало попасть на специальные курсы, где надо было пройти что-то похожее на кастинг. Длительность курса при этом составляла около десяти месяцев. Во-вторых, обучение проходило в одной из лучших израильских больниц, где лекционный курс читали профессора и ведущие специалисты клиники. Занятия, естественно, велись на иврите, что было совсем не естественно для русских врачей. Постигать и запоминать услышанное было ох как нелегко. В-третьих, курс не предусматривал на разделение врачей по специальностям. Совершенно неважно, был ты гинекологом, урологом или хирургом, для всех читался один и тот же материал, охватывающий кардиологию, пульмонологию, гастроэнтерологию, педиатрию и т. д. и т. п. Понятно, что для врача-специалиста в определённой области, более десяти лет назад закончившего медицинский институт, переварить и осмыслить такое интегральное изобилие было затруднительно.

В дополнение к отмеченному, израильская медицина, как по форме, так и по содержанию, существенно отличалась от советской. Она строилась по американской модели, которая работала по методу математической статистики, т. е. на основании глубокого и масштабного анализа количественных данных выводилась чуть ли не глобальная концепция лечения. Это напоминало, как конструкторское бюро в инстатуте разрабатывает проект какого-нибудь блока, который после многочисленной апробации получает статус типового и изготавливается всеми заводами отрасли. Получалось, что больной как бы кувыркался на медицинском конвейере, который на стандартной основе выдавал рецепты для его лечения. Несомненно, американская модель имела свои преимущества. Однако она не учитывала, что конкретно взятый больной далеко не всегда представлял собой среднестатистический прообраз. Совсем наоборот, он, практически всегда, был индивидуален. Советская медицина, по крайней мере, пыталась поймать эту индивидуальность при лечении. Точечность советской медицины заключалась не столько в чётком определении диагноза пациента, сколько в индивидуальном отношении к нему. Недаром, когда через несколько лет израильские клиники наводнили бывшие советские врачи, коренные жители восторженно отмечали, что с русским врачом и поговорить можно, он внимательно выслушает все твои жалобы и подробно объяснит, что необходимо предпринять. В противовес ему, израильский эскулап тупо всматривается в компьютер и на основании всё той же статистической информации, которую выдаёт монитор, назначает лечение. Хотя, с другой стороны, Татьяна хорошо помнит, что при написании своей дипломной работы она поместила туда много страниц с графиками температуры больных. Когда Борис случайно увидел это, он, не долго думая, на основании приведенных данных составил статистическое уравнение регрессии, которое одной формулой учитывала всё, что было написано на многочисленных страницах. Впоследствии Татьяна яркой красной гуашью вписала эту формулу в плакат, который среди прочих висел на стенде во время защиты. Именитый профессор, один из членов государственной комиссии, обратив внимание на этот плакат, воскликнул:

– Да вы посмотрите, что делается, товарищи! Дипломантка применила в своей работе методы математической статистики. Это замечательно! Она, безусловно, будет превосходным доктором!

Сегодня этот превосходный доктор чувствовала себя не так уж и превосходно. Она испытывала непомерно большее волнение, чем в день, когда в Москве защищала свой врачебный диплом. Именно сегодня наступил день экзамена на врачебную лицензию, когда ей надлежало подтвердить лестную оценку столичного профессора. Татьяна знала, что по данным Минздрава Израиля этот экзамен с первого раза сдают менее 30 % врачей, т. е. по теории вероятности шансы на успех были менее одной трети. Экзамен включал в себя 220 вопросов по всем разделам современной медицины. При этом для успешной сдачи необходимо было ответить на 60 % всех вопросов. Дополнительную трудность создавала непривычная для советских врачей американская система, в соответствии с которой из пяти ответов на вопрос необходимо было выбрать один, единственно правильный. Огромным преимуществом являлся факт, что экзамен был на русском языке. В то же время это преимущество несколько и усложняло правильное понимание вопроса. Причина крылась в недоброкачественном переводе с иврита на русский. Татьяна готова была голову оторвать невидимому переводчику, которой, видимо, не в совершенстве владел то ли ивритом, то ли русским языком, а, скорее всего, и тем, и другим. Ведь пятёрка ответов на вопрос составлялась так, чтобы они были похожи, и неточный перевод нюанса мог повлечь провальный ответ. Четыре часа экзамена пролетели, как одно мгновение. Татьяна вышла из зала, где сидели никак не меньше чем две тысячи соискателей израильской врачебной лицензии, опустошённой и надломленной. Она не помнила, как добралась домой. Хорошо, что Борис был на месте. Увидев разбитую и измученную жену, он чуть ли не силой заставил её раздеться, выпить стакан крепкого чая, куда тайком налил немного коньяка, и, подхватив на руки, отнёс в кровать.

Результат экзамена должны были сообщить только через месяц, в течение которого Татьяна ощущала себя в какой-то странной реалии. На самом же деле окружающий мир совсем не изменился. Рано утром по-прежнему вставало солнце, часа через полтора после его восхода Татьяна просыпалась, готовила завтрак, провожала Бориса на работу, а детей в школу. Затем шла в дом престарелых, где де-юре работала санитаркой, а де-факто исполняла обязанности медсестры, где за изматывающую работу со стариками получала мизерное жалование, которое, худо-бедно, позволяло ей покупать себе недорогую одежду и косметику. Все остальные затраты на содержание семьи обеспечивал Борис, зарплата которого уже достигала средней по стране, в этом смысле он вплотную приблизился к уровню жизни старожилов. Другими словами, то, чем занималась Татьяна в ежедневье, образовывало внешний контур её бытия. Однако внутри этого контура высвечивался незримый круг, который существовал только в её сознании. В центре этого круга всё время мерцало слово «экзамен».

Это слово мельтешилось в подсознании до тех пор, пока в один прекрасный понедельник Борис не вытащил из почтового ящика конверт, на котором краснел логотип «медицинская ассоциация Израиля». Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что внутри конверта прячется ответ на слово, которое светилось фосфором в мыслях Татьяны. Когда Борис начал вскрывать конверт, Татьяна стремглав бросилась на диван, несмотря на жару, закуталась в плед, закрыла глаза и прикрыла раскрасневшееся лицо руками. Борис хладнокровно вытащил из конверта удлинённый, сложенный в прямоугольник, белый листок и нарочито медленно, чуть ли не по слогам, стал читать напечатанные предложения. На самом деле, текст состоял лишь из одного предложения. Из него явствовало, что уважаемый доктор Татьяна Буткевич успешно сдала экзамен и получает временную лицензию на право работы врачом в Израиле. Когда Борис прочитал это короткое сообщение, в комнате воцарилась мёртвая тишина, которую нарушил тоненький голосок Татьяны:

– Боренька, милый, я что-то не совсем поняла, прочитай, пожалуйста, ещё раз.

Борис нарочито громовым голосом, уже на русском языке, повторил прочитанное и от себя торжественно заключил:

– Теперь милая Танюша в нашей семье два израильских доктора: доктор геодезии Борис Буткевич и доктор медицины Татьяна Буткевич.

С этими словами он стремительно подскочил к жене, вызволил её из пледа, схватил на руки и закружил по комнате. Татьяна, вытирая выступившие слёзы, заливчато смеялась. На шум прибежали перепуганные Наташа и Светлана. Они в один голос вскрикнули:

– Папа, что случилось? Почему мама у тебя на руках? Почему она плачет и смеётся одновременно?

– Потому что, девочки, ваша мама снова стала доктором. Быстренько приводите себя в порядок, мы сейчас же отправляемся ужинать в ресторан.

– На самом деле, я ещё не совсем, доктор, – улыбнулась Татьяна, соскакивая с рук Бориса, – я получила только временную лицензию. Но бог даст, через год получу постоянную.

Однако Создатель не очень-то спешил раздавать всё в один момент. Обладатель временной лицензии должен был трудоустраиваться самостоятельно. Поэтому, сотни бывших советских врачей искали работу в совсем немногочисленных израильских больницах. Все израильские клиники были заполнены по регламентированному штатному расписанию, которое вовсе не являлось резиновым. За две недели Татьяна побывала во многих медицинских учреждениях, но везде заведующие отделениями сочувственно разводили руками, жалуясь на отсутствие свободных мест. Она была в отчаянии. Получался просто какой-то нонсенс: потратить год на подготовку к экзамену, успешно сдать его и не найти работу. Но не зря говорят, что дорогу осилит идущий. Татьяна изо дня в день продолжала ходить по дорожкам, соединяющие больничные корпуса, пока на одной из них её чуть не сбила ярко красного цвета «Мицубиши». Машина резко затормозила, чуть ли не у самых ног Татьяны, из неё выпорхнула рыжеволосая женщина и разразилась бранью на иврите. В вольном переводе её тирада означала, что, мол, бродят здесь мечтающие русские женщины, думают неизвестно о чём и лезут прямо под колёса движущегося транспорта. Рыжеволосая при ближайшем рассмотрении оказалась, со вкусом одетой, неопределённого возраста, симпатичной или, как говорят, породистой женщиной. Она внимательно посмотрела на Татьяну и вдруг, уже на чисто русском языке, промолвила:

– Простите, девушка, похоже, что вы учились в Москве во втором медицинском институте.

Теперь уже Татьяна, всматриваясь в лицо рыжеволосой, вдруг признала в ней доцента кафедры госпитальной терапии Брониславу Григорьевну Нейман, которая читала им курс лекций по внутренним болезням.

– Ой, Бронислава Григорьевна, – радостно воскликнула Татьяна, – неужели это вы. Вот уж не ожидала встретить вас на земле обетованной.

– Я самая, – согласилась она, – и нечего удивляться, извините, не помню вашего имени, просто по воле Всевышнего все евреи, рано или поздно, должны встретиться на земле своих предков.

– Наверное, именно он, – не без волнения согласилась Татьяна, – и предопределил эту встречу.

– Ну, раз наше свидание не спонтанное, а запрограммировано свыше, – заключила Бронислава Григорьевна, – то я приглашаю вас на чашечку кофе.

Ещё до того, как официантка принесла дымящийся кофе с круассонами, бывший доцент Нейман поведала Татьяне, что по настоянию мужа они покинули Москву ещё в конце 70-х годов. Поскольку у неё был приличный стаж работы во врачебной медицине, экзамен на лицензию ей сдавать не пришлось, и она практически сразу приступила к работе в медицинском центре «Тель а Шомер», на территории которого они сейчас и находятся. В данный момент она уже заведует отделением и читает лекции на медицинском факультете. Когда Бронислава Григорьевна узнала о трудностях Татьяны с поиском работы, она, отставив в сторону недопитый кофе, схватила её за руку и повела к выходу из кафе.

Они шли по огромной территории медицинского центра, которая представляла собой плотно застроенный квадрат со стороной не менее одного километра. Бронислава Григорьевна рассказывала Татьяне, что центр включает в себя 150 различных подразделений и клиник. Здесь для сотрудников и пациентов открыты два крупных торговых центра, восьмиэтажный гараж для парковки автотранспорта, имеются две гостиницы, отделения банков и многочисленные кафе и буфеты. Больничный комплекс рассчитан на 1700 пациентов, в нём работают 7500 сотрудников (1400 из которых – врачи).

– Простите, Бронислава Григорьевна, – прервала её Татьяна, – могу я узнать, куда мы так торопимся.

– Разумеется, можешь, – улыбнулась она, – я очень хочу, чтобы моя студентка стала 1401-ым врачом этой самой большой на Ближнем Востоке клиники.

– Вы, конечно, шутите, Бронислава Григорьевна, – испуганно спросила Татьяна, – кто же меня возьмёт сюда?

Она, пропустив вопрос Татьяны мимо ушей, деловито справилась:

– Надеюсь, что все необходимые документы у тебя при себе.

Получив утвердительный ответ, Бронислава Григорьевна скороговоркой произнесла:

– Я веду тебя к профессору Моше Регев, который заведует неврологическим отделением больницы. Попытаюсь определить тебя к нему, очень надеюсь, что он не откажет в моей просьбе.

У Татьяны на глазах выступили крупинки слёз, она с трудом выдавила из себя:

– Надо же, как мне повезло встретить вас на больничной тропинке.

– Понимаешь, Таня, – откликнулась Бронислава Григорьевна, – во-первых, все мы призваны помогать друг другу. А во-вторых, в Израиле, впрочем, как и везде, но в Израиле особенно, протекция играет, пожалуй, первостепенную роль при приёме на работу.

Через какие-то десять минут они уже сидели в кабинете профессора Моше Регев. Когда они вошли, профессор чуть ли не подбежал к Брониславе Григорьевне и как-то по старомодному поцеловал ей руку. Позже выяснится, что профессор родился в польском городе Краков, где было принято целовать пани ручки. Бронислава Григорьевна не стала тянуть быка за рога, а без всяких предисловий представила ему Татьяну. Она объяснила профессору, что госпожа Буткевич её бывшая студентка, и не просто бывшая, а лучшая студентка. Закончила она свою тираду словами:

– Поверьте мне, профессор, если вы не возьмёте её врачом в своё отделение, то израильская медицина потеряет блестящего специалиста.

Татьяна, смущённая и огорошенная, сидела в кресле у стола профессора. После заключительной фразы Брониславы Григорьевны красный пурпур покрыл её лицо и от стыда она закрыла его руками. Профессор в это время молча просматривал документы Татьяны. Оторвавшись от их прочтения, он, обращаясь к Татьяне, весело спросил:

– Почему, госпожа, Буткевич, все доктора-женщины, приехавшие из России такие красивые. Неужели в московском мединституте сумели вывести какой-то новый генотип русской докторши.

При этих словах Татьяна стушевалась, не зная, что ответить. На неё, немигающим взглядом в лице профессора, смотрел симпатичный мужчина брюнетной внешности, недавно разменявший шестой десяток. Смущённая Татьяна, боясь взглянуть профессору в глаза, смотрела в раскрытое окно, куда нахально заглядывали раскидистые ветви финиковой пальмы. Положение спасла Бронислава Григорьевна, которая, чуть ли не подмигнув профессору, кокетливо выпалила:

– Я уверена, профессор, что неотразимые внешние данные доктора Татьяны Буткевич полностью сочетаются с её добротными знаниями по её медицинской специальности. Нет сомнений, что она будет гордостью вашего отделения.

Татьяне показалось, что профессор посмотрел на неё не заинтересованным взглядом заведующего неврологическим отделением престижной больницы, а каким-то алчным взором мужчины, ищущего доступных ему сексуальных развлечений. Дальнейшие события покажут, что женское чутьё не подвело её. Пока же профессор весёлым голосом сказал:

– Вы даже не представляете, Таня, сколько врачей из СССР побывали здесь в поисках работы, и всем я вынужден был отказать. Отнюдь не потому, что я не люблю русских докторов, а из-за отсутствия свободных ставок.

– Вы хотите сказать, – робко перебила его Татьяна, – что и сегодня положение не изменилось.

– Нет, Таня, я хочу сказать, – рассерженным тоном заключил профессор, – что для вас я эту ставку добуду из так называемого резерва больницы.

– Ой, спасибо, профессор, – прощебетала Татьяна, – вы даже не представляете, что вы для меня сделали.

– Надеюсь, что у меня ещё появится возможность представить это, – рассмеялся профессор, бесцеремонно разглядывая Татьяну сверху вниз, при этом надолго задерживая испытующий взгляд на её стройных ногах.

Татьяна, перехватив профессорский взгляд, густо покраснела, у неё появилось ощущение, что она участвует в каком-то отборе моделей, которые должны дефилировать на подиуме. Тем временем профессор, продолжая разглядывать её всё тем же раздевающим взглядом, продолжал:

– А благодарить, милочка, надо не меня, а уважаемого мной доктора Нейман. Так что, Таня, прямо сейчас вас ждут в отделе кадров, а завтра к восьми утра выходите на работу.

Утром следующего дня Борису пришлось изменить привычный маршрут поездки на работу. Теперь он выезжал из дому вместе с Татьяной. Больница располагалась в одном из городов-спутников, прилегающих к Тель-Авиву, под названием Рамат Ган. Конечно, делать крюк в часы утренних заторов не вызывала у Бориса большого оптимизма, однако тоскливое пребывание в дорожных пробках с лихвой компенсировалось радостным чувством, что он везёт доктора на работу и этим доктором является его любимая жена. Первый мажор, что она влилась в элитные ряды израильских эскулапов, довольно быстро сменился больничными буднями. Татьяне приходилось нелегко, в первую очередь от того, что методика работы израильской клиники значительно отличалась от советской. В неврологическом отделении больницы в 12 палатах размещались 36 пациентов, которых лечили 14 врачей. Заведующий отделением вмешивался в работу докторов только в экстренных случаях, когда необходимо было принимать неординарные решения. Руководство лечением осуществляли три старших врача, остальная врачебная десятка выполняла рутинную работу. Именно к этой десятке и подключили Татьяну. Для начала ей поручили составлять документы для больных, которые подлежали выписке. Казалось бы, ничего сложного, однако здесь надо было изучить весь материал, касающийся лечения пациента, проверить результаты анализов, кардиограмм и других обследований и написать правильное заключение. К тому же весь этот медицинский опус следовало составить на языке иврит. В отделении работал один русский врач, приехавший в Израиль из Киева. Он то и помог справиться Татьяне с этим не простым деянием, предоставив образец такой выписки, который он когда-то составил для себя в стандартизированной форме на все случаи жизни. Заполнив несколько таких документов, Татьяна довольно быстро освоила эту премудрость, чем вызвала похвалу старших врачей.

Профиль неврологического отделения в больнице считался не самым лёгким. Здесь лежали уже немолодые люди с расстройствами сосудов головного мозга, с рассеянным склерозом, болезнями Альцгеймера и Паркинсона. Большинство из них получали необходимые лекарства внутривенно. Для этого в вену вставлялся пластиковый катетер с маленькой иголочкой внизу. Эту процедуру, которую Татьяна никогда не выполняла, по израильским канонам делала не медсестра, а врач. Чтоб не причинить больному излишних страданий, следовало мгновенно вонзить иголочку катетера в вену. Понятно, чтобы проделать это требовался большой опыт, которого у Татьяны не было. Роль подопытного кролика выпала на долю Бориса. В один прекрасный вечер Татьяна принесла домой несколько десятков таких катетеров. Борис, никогда в жизни не видевший этих пластмассово-игольчатых штучек, в шутку спросил:

– Танюша, не собираешься ли ты втыкать их в стену для подвески красочных постеров, которые купила недавно.

Он и святым духом не ведал, что уже через полчаса ему будет не до шуток и что эти штучки окажутся не в стене, а в венах его рук. Татьяна с рвением принялась за свою катетерную экзекуцию. За это время немало крови истекло из вен Бориса, он извивался, кричал, ругался и проклинал весь белый свет, но, тем не менее, продолжал терпеть медицинские истязания своей супруги. На следующий день в 35-градусную жару Борис вынужден был надеть рубашку с длинными рукавами, дабы народ не видел следов кровоподтёков на его руках. Но цель оправдывала средства, в том смысле, что уже на следующий день старший врач, увидев, как Татьяна вставляет катетер пациентке, довольно воскликнул:

– Вы посмотрите на нового доктора, она всего несколько дней в отделении, а вставляет катетер лучше многих из нас.

Время летело незаметно. Прошло всего несколько месяцев с начала её работы в больнице, а Татьяна чувствовала себя уже настоящим врачом, способной профессионально решать возникающие проблемы в лечении пациентов. Характерной особенностью медицинских будней в Израиле являлась постоянная учёба врачей. Постоянная работа над повышением квалификации обретала различные формы. Несколько раз в месяц заведующий отделением профессор Регев делился с коллегами новинками в лечении неврологических заболеваний, раз в неделю один из старших врачей делал детальный обзор по какой-то конкретной теме, раз в квартал обязательно проводилось заседание всех неврологов страны, где обсуждались актуальные проблемы. Кроме того, каждый месяц устраивались семинары и конференции, где ведущие врачи делились передовыми технологиями в лечении. Врачей, у которых было, что сказать своим коллегам, часто посылали на международные симпозиумы, а молодых врачей, которым ещё нечем было делиться, отправляли на те же симпозиумы с целью послушать ведущих специалистов и вписать передовые методы в свою методику лечения больных. Кроме того, каждому врачу вменялась в обязанность хотя бы раз в неделю просматривать в библиотеках медицинскую периодику, в которых освещались научные исследования, выполненные за последнее время. Каждый год для врачей всех специальностей проводились профессиональные курсы по актуальным проблемам лечения различных болезней. Таким образом, практически каждый израильский врач по своим знаниям тянул, по советским меркам, на научное звание, если не на профессора, так уж точно на доцента. В соответствии с отмеченным, Татьяна с головой ушла в работу, как практикующего врача, так и доктора, вкрапляющего в свою деятельность самые новые научные исследования в своей области.

Спустя десять лет, когда Татьяна отдыхала с Борисом на горном курорте в Австрии, они познакомились с дружелюбной семьёй из Москвы. Глава семейства, узнав, что Татьяна работает в Израиле врачом, спросил её:

– Почему израильская медицина более успешная и прогрессивная, чем российская?

Он рассказал ей, что у него были большие кардиологические проблемы. Его лечили именитые московские профессора, на которых он потратил уйму денег. Эффективность лечения приближалась к нулю. Кто-то посоветовал ему поехать в Израиль. Там он попал к опытному врачу, который за две недели решил все его проблемы. Врач, без профессорских регалий, оказался его земляком: он приехал в Израиль из Москвы. В заключении он, не без риторики, спросил:

– Так почему израильский доктор, имеющий диплом одного и того же мединститута, что и московский профессор, сумел в противовес последнему, вылечить меня.

Сначала Татьяна хотела с пафосом ответить земляку речитативом:

– Да потому, дорогой, что врач, подаривший тебе здоровье, принадлежит к избранному еврейскому народу.

Однако, усомнившись в правильности этого тезиса, она озвучила следующее:

– Я работала в московской клинике и продолжаю заниматься врачебной деятельностью в Израиле. На самом деле, российские врачи не такие плохие. Но есть один пунктик: израильские врачи постоянно учатся, учатся каждый день, а уважаемый московский врач, по всей вероятности, закончил обучение в день получения врачебного диплома.

Тем временем рабочие будни полностью втиснули Татьяну в далеко не самую приятную, но ставшей привычной, больничную атмосферу. Татьяна вспомнила, как отец противился её поступлению в медицинский институт. Он говорил:

– Танюша, доченька! Ну, зачем тебе сдалась эта медицина? Всю сознательную жизнь находиться среди больных и вбирать в себя их нездоровую энергетику. Не лучше ли тебе стать экономистом, я слышал, что в университете открыли новую специальность – «экономическую кибернетику». Вот это, действительно, интересно.

Но Татьяна, которая ещё в раннем младенчестве лечила своих кукол всякими пластмассовыми штучками из детского «айболитовского» набора, мечтала стать только врачом. Не зря после окончания школы она два года трудилась санитаркой, занимаясь самой грязной работой по уходу за больными, ради того, чтобы заработать стаж для поступления в институт. Все эти два года после тяжёлой работы она садилась за учебники и до полуночи, без репетиторов, истязала себя подготовкой к вступительным экзаменам. Видимо, есть бог на свете, если строгим экзаменаторам хватило духу не снизить ей, лицу еврейской национальности, отличные оценки по химии и по физике. Первые годы работы только подтвердили любовь Татьяны к медицине. А теперь, в одной из самых больших клинических больниц Израиля, эта любовь к профессии постепенно трансформировалась в истинный профессионализм.

Все старшие врачи отделения признали в ней настоящего специалиста, о чём почти ежедневно докладывали профессору Моше Регеву. Порукой признания Татьяны как хорошего специалиста послужил факт, что ей доверили ночные дежурства. Дежурный врач во время своей ночной вахты, по сути дела, являлся главным врачом отделения, с той лишь разницей, что командовал он не другими врачами, а самим собой. Командовать самим собой было намного труднее, чем коллективом. Дежурный врач все решения принимал самостоятельно. Зачастую эти решения касались спасения жизни пациента. Совсем непросто работать ночью, когда в активе у тебя три медсестры, а в пассиве 36 больных, за жизнь которых ответственен только ты. На первое такое дежурство Татьяна шла, как на эшафот. Старшие врачи, как могли, подбадривали её. Им нравилась Татьяна и как врач, и как красивая женщина. Наверное, поэтому, они, уходя домой, оставляли ей номеpa своих телефонов с тем, чтобы в каких-то сложных случаях звонить им. Один из них, шутливо пригрозив ей пальчиком, поспешил заявить:

– Не переживайте, госпожа, Таня. Если что, не раздумывая, звоните. Я мгновенно примчусь, даже если буду в постели не с женой, а с любовницей.

Единственное чему изнеможённая Татьяна радовалась после изнурительного первого дежурства, это то, что ей не пришлось вытягивать своих медицинских мэтров из объятий своих жён и любовниц и что все возникающие у больных проблемы ей удалось решить самой.

Постепенно Татьяна привыкла к таким дежурствам и бремя страха и ответственности уже не так сильно давило на неё. В тоже время такие дежурства хорошо оплачивались, поэтому Татьяна старалась заполучить 5-6 ночных смен в месяц. В одно из таких дежурств в отделении неожиданно появился профессор Регев. Он величественно зашёл в кабинет дежурного врача, когда стенные часы, висевшие там, показывали десять вечера. Вежливо поприветствовав Татьяну, он торжественно заявил ей:

– Вы знаете, Таня, а ведь ваша знакомая, доктор Броня Нейман, была права. Вы за короткий период времени, действительно, стали хорошим врачом.

– Спасибо, профессор, – скромно потупилась Татьяна, – я очень стараюсь оправдать ваше доверие.

– Это очень хорошо, что стараетесь, – одобрительно согласился профессор и, резко приблизившись к Татьяне, обнял её и притянул к себе. Через лёгкую ткань голубого халата профессор ощутил упругость её, по-девичьи сохранившихся, грудей. Профессор также почувствовал, как задрожало всё естество его подопечной, как учащённо забилось её сердце. Приняв всё это за приметы зарождающегося оргазма, профессор быстро вонзил свои губы в уста Татьяны, стараясь втиснуть свой язык между её зубов. Татьяна просто оторопела от неприкрытой наглости профессора и поэтому на некоторое время впала в какую-то прострацию. Ей казалось, что всё происходящее есть не что иное, как страшный сон и что вот сейчас она проснётся и этот ужас останется в мире страшных сновидений. Никогда в жизни чужой мужчина не прикасался к ней так нагло, насильственно и цинично, как этот профессор, в котором она души не чаяла. Несколько минут понадобилась Татьяне, чтобы отойти от всеобъемлющего шока и прийти в готовность мыслить невиртуально. За это время профессор успел на вытянутых руках отнести её на топчан, который служил для осмотра больных, и начать освобождать её от бюстгальтера и трусиков. Брюки его в этот момент были приспущены и он, по всей вероятности, был готов на медицинском ложе совершить то, что проделывают на ложе супружеском. Когда профессор склонился над ней, готовясь реализовать свои самые низменные желания, Татьяна сгруппировалась, как когда-то в детстве учили её в секции спортивной гимнастики, выпростала полусогнутую ногу и нанесла ею удар в самое уязвимое место любого мужчины. В это время в незакрытую дверь кабинета буквально ворвалась медсестра, которая выкрикнула:

– Доктор, в палате № 9 больному плохо… – и тут же осеклась, увидев полураздетую Татьяну и, лежащего на полу нечленораздельного стонущего, профессора.

Татьяна, стремительно накинув на себя халат, снятого с неё бравым профессором, побежала вместе с, огорошенной от увиденного, медсестрой в палату № 9. Когда она вернулась в кабинет, профессора там уже не было, а на топчане сиротливо белел лифчик, который профессор успел сорвать с Таниной груди.

Вернувшись с этого чудовищного дежурства, Татьяна собиралась всё рассказать Борису. Но потом, зная крутой нрав своего мужа как борца за справедливость, передумала, отчётливо осознавая, что он убьёт этого профессора и одно из лучших отделений больницы останется без руководителя. Несмотря на усталость, Татьяне не спалось. Она быстро приняла душ и, выпив чашку чёрного кофе, не придумала ничего лучшего, как поговорить со своей наставницей, Брониславой Григорьевной Нейман. По дороге к ней Татьяна старалась объективно промоделировать создавшуюся ситуацию. Получалось, что де-факто, профессор, по сути дела, пытался изнасиловать свою работницу. Де-юре выходило, что этот же профессор, по истечению года её работы в больнице, должен был написать ей хорошую характеристику. Только в этом случае временная лицензия на врачебную деятельность будет заменена на постоянную. Год Татьяниного пребывания в больнице истекал буквально через три недели. Ни у кого из сотрудников отдела даже мыслей не возникало, что Татьяна может быть уволена. Формальная логика диктовала, что для восстановления хоть какого-нибудь статус-кво, она должна немедленно отдаться профессору, и чем раньше, тем лучше для неё. Однако именно этот путь она отвергала подчистую. Доктор Татьяна Буткевич готова была остаться без характеристики, без лицензии и даже без работы, но никоим образом не стать женщиной, которая продаётся за блага, выраженные материально.

Когда Татьяна рассказала, что произошло сегодня ночью своей покровительнице, та всплеснула руками и заявила:

– Я так и знала, что это произойдёт. Я видела, как он осматривал твою фигуру, вглядывался в твои ноги, и понимала, что рано или поздно случится это.

– Что же мне делать в этой ситуации, Бронислава Григорьевна, – едва слышно прошептала Татьяна.

– Знаешь, милочка, – загадочно улыбнулась она, – с мужчинами, от которых каким-то образом зависишь, надо быть более гибкой и деликатной, а не пинать их ногой в запретные места.

– А как, по-вашему, я должна была поступить, – сквозь слёзы пробормотала Татьяна, – когда он набросился на меня, как лютый зверь.

– Ну, не знаю, дорогуша, не знаю, – снова заладила Бронислава Григорьевна, – надо, видимо, просить прощение за нетактичное поведение. Ты должна решить, что для тебя важнее, постоянная работа или понятие мнимой девичьей чести.

Татьяна молчала, тупо уставившись в стену, на которой висели дипломы доктора Нейман об образовании и окончании различных курсов.

– И перестань мне здесь слёзы лить, – продолжила своё нравоучение Бронислава Григорьевна, – помни, что каждый нормальный мужчина, тем более, если он руководитель, видит в тебе, в первую очередь ни врача, ни специалиста, а красивую женщину, с которой неплохо было бы и переспать.

Татьяна продолжала молчать, да и собственно возразить доктору Нейман ей было нечего. А та, продолжая методично добивать свою протеже, выговаривала:

– Ты думаешь, я бы защитила в Союзе свою кандидатскую диссертацию и стала бы доцентом, если бы не переспала со своим научным руководителем. Конечно бы, нет. Это происходит не только в Советском Союзе, а и в США, во Франции и Великобритании, в принципе сиё не зависит от географической широты и от долготы тоже. Половые отношения между мужчиной и женщиной существуют объективно, независимо от твоего и моего сознания.

Татьяна порывисто соскочила со стула и выбежала из кабинета, не дослушав окончания тирады доктора Нейман. Её сознание, неважно объективно или субъективно, противилось принимать, казалось бы, правильные доводы Брониславы Григорьевны. Она, не разбирая дороги, бежала по парковой аллее больницы пока чуть не сбила с ног какого-то прохожего. Подняв, голову вверх она опознала в мужчине, на которого наткнулась, злополучного профессора Моше Регев.

– Доброе утро, госпожа Таня, – беспечным голосом, как будто сегодняшней ночью ничего не произошло, поздоровался с ней профессор, – на ловца, пожалуй, и зверь бежит.

– Это кто же из нас зверь? – грозно поинтересовалась Татьяна.

– Конечно же, вы, мадам Буткевич, – ответил профессор, – так ударить человека, как вы это сделали вчера, может только зверь.

Татьяна хотела было сказать:

– Нечего было накидываться на меня по-звериному, – как профессор, не дав ей проговорить это, подняв руку вверх, с пафосом произнёс:

– Вы, госпожа Татьяна, замечательный врач, но, к моему великому сожалению, совсем не отзывчивая, с коммунистической ментальностью, и мало что понимающая в жизни женщина. Я, признаться, не люблю строптивых женщин и не собираюсь держать их в своём отделении. Поэтому, через три недели я даю вам хорошую характеристику знающего и грамотного врача, что позволит вам получить постоянную лицензию врачебной деятельности. Вместе с характеристикой получите увольнительное письмо. Не в моих правилах держать в отделении женщин, не подчиняющихся мне. Удачи!

Три оставшихся недели пролетели, как одно мгновение. В последний день своего пребывания в больнице Татьяна принесла торт и пирожные, в перерыве между обходами весь персонал собрался, чтобы попрощаться с ней. С лёгкой руки, а точнее, с изворотливого языка медсестры Ханы, так своевременно заглянувшей тогда в кабинет дежурного врача, по отделению распространились слухи о произошедшем инциденте между Татьяной и профессором. Все сочувствовали Татьяне, однако вслух ничего не обсуждали, боясь возмездия заведующего отделением. Все говорили о том, какой она чудесный врач и желали успехов на новом месте. На месте, которое не высвечивалось даже на самом далёком горизонте.

В день, когда Татьяна, наконец, получила постоянную лицензию на врачебную деятельность, в доме у неё зазвонил телефон. Звонок был какой-то особенный, весёлый и переливчатый. Казалось, что кто-то хочет сообщить Татьяне нечто чрезвычайно важное. Так оно и оказалось: приятный женский голос, удостоверившись, что на противоположном конце провода находится доктор Татьяна Буткевич, спросил, может ли она срочно подъехать в реабилитационный центр «Левинштейн», где с ней хотят переговорить по поводу работы. К счастью Борис в это время был дома, и они тут же помчались в Раанану, в ухоженный городок между Тель-Авивом и Натанией, где размещалось это медицинское учреждение. Через полчаса Борис уже парковал свою «Субару» возле ворот этой больницы.

Татьяна ещё не знала, что медицинский центр «Левинштейн» является крупнейшим в стране автономным реабилитационным учреждением. Здесь проходят восстановительное лечение после повреждения опорно-двигательного аппарата и нервной системы пациенты не только из Израиля, а и из многих стран мира. В этом месте помогают преодолеть последствия травм и повреждений спинного и головного мозга. Пациентами центра являются люди, пострадавшие в результате военных действий, террористических актов, дорожных и других аварий. В девятиэтажном здании, где могут быть одновременно госпитализированы 300 больных, трудятся врачи-реабилитологи, физиотерапевты, психиатры, неврологи и др. В центре работают семь специализированных отделений, в одном из которых Татьяна должна сейчас пройти интервью. В переводе с иврита оно называлось отделение неврологической реабилитации после повреждений спинного мозга и периферической нервной системы.

Отделение оказалось на седьмом этаже и, выйдя из лифта, Татьяна легко отыскала кабинет заведующего. На дверной табличке было написано «доктор Авива Шварцман». В голове у Татьяны молнией пробежала мысль:

– Слава богу, что руководитель женщина, уже хорошо.

Но она тут же одёрнула себя, подумав:

– Тебя ещё никто не принял на работу сюда, а ты уже делишь начальников по половому признаку.

Приведя свои сумбурные мысли в маломальский порядок, Татьяна робко постучала в двери. Никто не отзывался, выждав несколько минут, она несмело дёрнула за никелированную ручку. Дверь слегка приоткрылась, в глаза Татьяны неожиданно брызнул поток солнечного света, исходящего из окна кабинета, находящегося против двери. Солнечный спектр рельефно выделял великолепную фигуру черноволосой женщины в фиолетовой юбке и белоснежной блузке. Она стояла спиной к дверному проёму и, медленно вращая рукой, свободной от телефонной трубки, давала какие-то указания невидимому собеседнику. Закончив говорить, она повернулась лицом к двери, взглянула на часы и, заметив Татьяну, с доброжелательной улыбкой сказала:

– А вы, наверное, доктор Таня Буткевич. Потрясающая точность прибытия, люблю пунктуальных людей.

Не успела Татьяна подумать, что несколько положительных баллов уже заработала, как их количество тут же удвоилось. Просто доктор Шварцман, осмотрев Татьяну, вписанную в чёрную юбку такого же фасона, как у неё и почти такую же светлую блузку с одобрением воскликнула:

– Провожать по уму будем потом, а одеты вы скромно, но со вкусом. Я это тоже ценю.

Доктор Шварцман ещё раз взглянула на Татьяну и неожиданно спросила:

– Скажите, Таня, вы приехали в Израиль из России?

– Да, доктор Шварцман, – наконец-то заговорила Татьяна, – я приехала из Москвы. А что это так плохо и имеет какое-то значение?

– Наоборот, милочка, это просто замечательно, – успокоила её она, – я предпочитаю работать с русскими врачами, они, как правило, способные, безотказные и понимающие люди, всегда готовые помочь всем и во всём.

Таким образом, Татьяна, ещё не успев присесть на предложенный стул, получила солидную фору перед предстоящим профессиональным собеседованием. Впрочем, интервью как таковое не состоялось. Вместо предполагаемого диалога практически всё время доминировал монолог доктора Авивы Шварцман. Первое, что она сообщила Татьяне, что отделение срочно нуждается во враче-неврологе. Тот доктор, который занимал это место, неожиданно женился на американской еврейке и уже вчера улетел на новое место работы в Лос-Анджелес, поэтому, Татьяна уже завтра может выходить на работу в отделение. Ошеломлённая доктор Буткевич, едва ворочая онемевшим от волнения языком, осмелилась выдавить из себя:

– Простите меня, доктор Шварцман, вы, даже не взглянув на мои документы, берёте меня на работу.

– А зачем мне смотреть ваши бумажки. Я и так про вас всё знаю. Знаю, что окончили московский медицинский институт, знаю, что получили постоянную лицензию, а главное, знаю, что вы талантливый врач.

– Институт, лицензия, это понятно, – тихим голосом чуть ли не прошептала Татьяна, – но почему вы решили, что я талантливый врач?

– Да потому, что сам профессор Моше Регев звонил мне, – воскликнула Авива Шварцман, – и настойчиво рекомендовал принять вас на работу в моё отделение. Вы, наверное, ещё не поняли, что в Израиле приём на работу на хорошую должность в большинстве случаев осуществляется по протекции, тем более, если за вас просит лучший невролог страны.

У Татьяны вдруг закружилась голова, ей казалось, что она находится в каком-то виртуальном запределье, в каком-то фантастическом лабиринте, из которого нет выхода. Подумать только, профессор, который месяц назад раздевал её и которого она безжалостно пнула ногой, неожиданно позаботился об её профессиональном становлении, об её будущем.

– Ау, доктор Буткевич, вы со мной или витаете в облаках, – донёсся до неё голос Авивы Шварцман, – я так и не поняла, вы согласны у меня работать или нет.

– Простите, меня, пожалуйста, – встрепенулась Татьяна, – что-то меня, действительно, занесло в другое пространство. Да, конечно же, я согласна, сочту за честь работать в вашем отделении. Обещаю, что не подведу ваше доверие. Громадное спасибо!

– Ну, если так, – улыбнулась доктор Шварцман, – то немедленно в отдел кадров, а завтра наши врачи введут вас в курс дела и очертят круг ваших обязанностей.