Жизнь, тем не менее, продолжалась, а года, составляющие это житиё, в, пока ещё незаметной, своей спешке изобиловали текущими мелкими инцидентами, событиями и явлениями. Одним из таких событий в институте, где трудился Борис, был очередной визит министра строительства. Именно по этому поводу его и вызывал генеральный директор, так, по крайней мере, сообщила ему секретарша. Борис не понимал, какое отношение он имел к высокопоставленному чиновнику правительства Израиля. Но генеральный директор Ицхак Пелед разбирался в этом вопросе гораздо лучше Бориса.

Ларчик открывался очень просто: пост министра строительства занимал бывший соотечественник Бориса – Натан Щаранский. Истины ради, следует отметить, что в советском паспорте нынешний израильский министр писался под той же фамилией, но с именем отчеством – Анатолий Борисович. Именно его, Анатолия Борисовича, самое справедливое правосудие в мире, обвинило в измене Родине и антисоветской агитации. Представителем этого самого правосудия, Верховным судом РСФСР, Щаранский был осуждён на 13 лет лишения свободы. Наказание Анатолий Борисович отбывал сначала в знаменитом Владимирском централе, а потом в сибирской колонии строгого режима. Примерно половину срока он провёл в одиночной камере и в штрафном изоляторе. В этих чудовищных условиях даже в самом радужном сне вряд ли господину Щаранскому могло присниться, что он будет министром строительства государства Израиль. И, конечно же, не грезилось Анатолию Борисовичу, получившему простое еврейское имя Натан, что до этого высокого поста он будет занимать не менее высокие должности, вначале министра промышленности и торговли, а чуть позже – министра внутренних дел еврейского государства. И опять-таки, не чудилось и не мерещилось, тогда ещё Анатолию Борисовичу, сидевшему в застенках Лефортово, что он как вице-премьер Израиля будет встречаться со своим коллегой, министром МВД России Владимиром Рушайло, в ведении которого находятся те самые тюрьмы, колонии и зоны, где он «отдыхал» столь продолжительное время.

– Скажите, доктор Буткевич, вы знакомы с Натаном Щаранским – произнёс, вместо приветствия, директор Ицхак Пелед, едва только Борис переступил порог его кабинета.

– Лично не имел чести быть представлен великому русскому сионисту и отказнику, – улыбнулся в ответ Борис, – его портрет знаком мне только из газет и телевизионного экрана.

– Как же так, – обиженно надул губы Ицхак Пелед, – ведь он, насколько мне известно, как и вы жил в Москве.

– Извините, господин директор, – уже откровенно рассмеялся Борис, – вы на минуточку забыли, что в Москве проживает более 10 миллионов человек и, разумеется, я физически не мог быть знаком с каждым из жителей столицы России. К тому же в те времена господин Щаранский не являлся членом правительства, да и к тому же большую часть своей сознательной жизни он провёл не в Москве, а в тюремных изоляторах Сибири.

– Извините, доктор Буткевич, – усмехнулся Ицхак Пелед, – я совсем забыл, что население Москвы чуть ли не в два раза превышает население Израиля.

– Тем не менее, – продолжил директор, – я бы хотел, чтобы вы выложили мне всё, что вы знаете о нынешнем министре строительства.

– Зачем вам это нужно, господин директор? – удивился Борис.

– Не забывай, Борис, – не без пафоса воскликнул Ицхак Пелед, – что я всё-таки полковник израильской армии, в которой прослужил четверть века. Нас учили познавать не только психологию неприятеля, а и быть в курсе дел подчинённых тебе командиров. Сегодня я применяю это к вышестоящему начальству. Ведь понятно, чем больше я знаю о своём министре, тем быстрее найду с ним общий язык и тем эффективнее смогу востребовать всё необходимое для успешной работы нашего института.

С этим трудно было не согласиться, и Борис стал выкладывать своему директору всё, что ему было известно о бывшем советском диссиденте. Он точно знал, что Натан Щаранский его ровесник (1948 года рождения), что среднюю школу он окончил с золотой медалью, что учился в Московском физико-техническом институте. Здесь Борис сделал паузу, чтобы пояснить своему шефу, что поступить лицу еврейской национальности в столичный вуз было совсем не простым делом. Быть же принятым в такой элитный институт как МФТИ, который по уровню подготовки не уступал даже Гарварду или Оксфорду, для советского иудея было почти несбыточной мечтой. Если Натану удалось стать студентом этого вуза, то это свидетельствует только о его совсем незаурядных, чтобы не сказать, исключительных способностях к точным наукам. Борис намеривался продолжить свой рассказ, но Ицхак Пелед попросил его говорить помедленнее, так как он тщательно конспектировал всё услышанное. Затем Борис проинформировал директора, что Натан Щаранский довольно успешно занимался шахматами, и что даже его дипломная работа в МФТИ была посвящена теории шахматной игры. Это сообщение вызвало живой интерес Ицхака Пеледа, поскольку он тоже любил эту древнюю игру. Дальнейшая судьба нынешнего министра была мало известна Борису. Он знал, что логическим концом правозащитной деятельности Щаранского в СССР стал его арест в 1977 году и только в результате политических перемен, в период перестройки под давлением международной общественности в 1986 году он был освобождён и сразу же депортирован из Советского Союза в Израиль.

– Дальнейшая деятельность Натана Щаранского, – продолжил Борис, – должна быть вам известна, господин директор.

– Что же, доктор Буткевич, по вашему мнению, является квинтэссенцией его функционирования в Израиле? – поинтересовался директор.

– Всем известно, – неожиданно для себя пустился в рассуждения Борис, – что любая политическая партия – это группа людей, которых объединяет, как правило, политические, экономические и социальные интересы.

– Послушайте, Борис, – перебил его Ицхак Пелед, – какое отношение к вашему философствованию имеет Натан Щаранский.

– Самое, что ни есть, прямое, – вспыхнул Борис, – именно талантливый Щаранский, как в шахматной партии, просчитал, что четверть населения Израиля составляют «русские евреи». Исходя из этого, им была создана, чисто этническая, «русская» партия, построенная исключительно на принципе так называемого «землячества». Именно благодаря этому общинному электорату семь русских репатриантов получили статус депутатов Кнессета (парламента), из которых двое стали министрами.

– А что вас собственно так раздражает в этом? – попытался осадить его пыл Ицхак Пелед.

– Господин директор, – продолжал волноваться Борис, – вы разве слышали об, скажем, ирландской партии в США или, допустим, татарской или кабардино-балкарской партии в той же России. Представьте себе, что будет в Израиле, если марокканские, англосакские или эфиопские евреи также организуют свои партии по общинному принципу.

– Ладно, ладно, хватит об этом, Борис, – примирительно заявил директор, – в государственных предприятиях не принято обсуждать политические проблемы. Громадное тебе спасибо за ценную информацию, благодаря тебе я составил мнение о предстоящем госте и в соответствии с этим подготовлюсь к завтрашней встрече.

В заключении генеральный директор Ицхак Пелед вдохновенно произнёс:

– В любом случае, человек, который, находясь менее десяти лет, по сути, в незнакомой стране, сумел поочерёдно возглавить три разных министерства и стать вице премьером государства, несомненно, заслуживает самого глубокого уважения и признания.

Когда ранним утром следующего дня Борис переступил проходную института, он не узнал прилегающего к зданию двора, который по геометрии представлял собой вытянутый г-образный прямоугольник. По всему периметру была расставлена геодезическая техника. Причём сервировка измерительных приборов была выполнена с дизайнерским вкусом и напоминала добротно обставленный выставочный стенд под открытым небом. Красочно отражали солнечные лучи зрительные трубы современных электронных теодолитов, выкрашенных в оранжевый и красный цвет. На треножниках возвышались дигитальные высокоточные нивелиры, а по углам доминировали антенны спутниковой навигационной аппаратуры GPS. Между приборами в правильном порядке на теодолитных штативах была выставлена картографическая и фотограмметрическая продукция, производимая институтом. Борис оценил работу, произведенную генеральным директором. Это, несомненно, была его идея: идея показать министру, великолепно разбирающемуся в физике и прекрасно играющему в шахматы и мало понимающему в геодезии, товар лицом. Ицхак Пелед сопровождал министра Щаранского, демонстрируя ему этот товар, давая в нужных местах необходимые пояснения. По просьбе директора Борис тоже находился в эскортирующей его свите на случай, если тот не поймёт что-то на иврите и будет необходимость сказать это на русском языке. Министр медленно прохаживался по двору, рассматривая выставленный топографический инструментарий. И надо ж было тому случиться, что остановился он не у сияющего своей желтизной спутникового приёмника GPS, a возле приютившегося в приасфальтовых кустах ветхого деревянного столика, державшегося на небольшой, видавшей виды, треноге. Натан Щаранский спросил генерального директора:

– А что ещё за супер прибор?

Ицхак Пелед за спиной министра развёл руки в сторону, всем видом показывая, что он не знает даже названия этого прибора. Он посмотрел в сторону Бориса и сказал:

– У нас в институте есть специалист по антиквариату, это доктор Борис Буткевич, кстати, он, как и вы, проживал в Москве.

– Вряд ли, доктор Буткевич, – улыбнулся министр, пожимая руку Бориса, – жил в московском Лефортово.

– Что такое Лефортово, господин министр, – смущённо спросил Ицхак Пелед.

– Лефортово – это, прежде всего, название района в центре Москвы, – скороговоркой ответил министр, – и это же название носит следственный изолятор, где мне пришлось побывать продолжительное время до суда. Израильским аналогом такого изолятора служит тель-авивская тюрьма «Абу Кабир».

Борис провёл указательным пальцем по древнему прибору и, поневоле перебив министра, негромко пояснил:

– Этот супер прибор, господин Щаранский, называется мензулой. В переводе с латинского означает не что иное, как столик, каковым собственно она и является. Это древний, можно сказать, даже примитивный геодезический инструмент, изобретённый баварским астрономом Иоанном Преторием ещё в 17 веке.

Ицхак Пелед и Натан Щаранский одновремённо с уважением посмотрели на Бориса. Он же, не обращая внимания на их восхищённые взгляды, продолжил:

– Не хочу вдаваться в тонкости работы с мензулой, но считаю своим долгом обратить ваше внимание, что почти все крупномасштабные топографические карты, как России, так и Израиля вплоть до середины 20 века были созданы посредством именно этого прибора.

Министр что-то шепнул на ухо своему секретарю и тот, подойдя к Борису, спросил:

– Извините, доктор Буткевич, но министр попросил меня записать ваш номер рабочего и домашнего телефонов, а также прислать по факсу, который я вам сообщу, ваше резюме.

– Простите, а зачем министру понадобились мои тактико-технические данные, – невольно удивился Борис.

– Ну, наверное, не для того, чтобы засадить вас в Лефортово, – рассмеялся референт.

Буквально через несколько секунд Борис увидел уже министра Щаранского на трибуне, с которой он выступил с программной речью перед коллективом института. А ещё через час, когда чёрное «Вольво» увезло министра из Тель-Авива в его резиденцию в Иерусалим, генеральный директор пожал Борису руку и при этом радостно провозгласил:

– Спасибо, доктор Буткевич! Вы мне очень помогли. Не без вашего участия министр пообещал мне выделить дополнительные финансовые средства для развития новых направлений работы института и увеличить премиальный фонд для поощрения работников.

Через неделю после визита министра в рабочем кабинете Бориса раздался телефонный звонок. Борис в это время проводил совещание с руководителями групп своего отдела и поэтому он, чтобы не останавливать заседание, приподнял телефонную трубку и снова опустил её на рычаги аппарата, прерывая тем самым установленную связь. Но буквально через несколько секунд телефон зазвонил снова, причём ещё более настырно, чем в первый раз. Пришлось извиниться перед подчинёнными и снять телефонную трубку. В ней проявился звонкий женский голос:

– Вас беспокоят из канцелярии министра строительства. Это доктор Борис Буткевич?

Получив утвердительный ответ, тот же приятный заливчатый голос продолжил:

– Дело в том, что вы находитесь в списке трёх претендентов на должность помощника министра строительства. Министр просит вас участвовать в конкурсе на соискание этой должности. Большая просьба в течение недели заполнить все необходимые документы для участия в этом конкурсе.

У Бориса глаза полезли на лоб, а уши не поверили в то, что услышали. Он тут же, сделав знак своим работникам, что совещание закончено, уткнулся в телефонную трубку и тихим голосом переспросил:

– Простите, девушка, вы ничего не перепутали, вы предлагаете мне занять должность помощника министра строительства, я вас правильно понял?

– Почти, – сквозь смех ответила незнакомая абонентка, – только не занять, а пока что претендовать, но скажу вам по секрету, что шансы у вас предпочтительные потому, что из трёх соискателей только у вас докторская степень.

В голосе отзывчивой собеседницы явственно прослушивался русский акцент и когда Борис, уже на русском языке, спросил у неё, какое жалование получает помощник министра, словоохотливая телефонная визави незамедлительно ответила:

– Точно не знаю, доктор Буткевич, но, во всяком случае, больше, чем 25 000 шекелей в месяц, а может быть и больше. Это не считая личного автомобиля, секретарши и других льгот, положенных лицам, работающим в управленческой структуре министерства.

Борис прикинул, что обещанная ему зарплата, если и не превысит, оклад его генерального директора, руководителя крупной государственной структуры, то уж никак не меньше его. Кроме того, это почти вдвое больше того, что он получает как начальник отдела. В общем, получалось, что было над чем подумать. Борис вдруг вспомнил, как референт Натана Щаранского записывал его координаты и прикинул про себя:

– Чёрт возьми, видно, что чем-то я всё-таки зацепил министра, ведь это предложение участвовать в конкурсе исходит не от обаятельной телефонной девушки, а, похоже, от самого министра.

Продолжая анализировать ситуацию, Борису пришло в голову, что ему предлагают быть не помощником министра геодезии (такого министра, правда, в природе и не существовало), а министра промышленного и гражданского строительства, в котором он, по правде говоря, не очень-то и разбирался.

– Однако господин Щаранский тоже не оканчивал строительный институт, – оппонировал самому себе Борис, – а ведь руководит строительной отраслью, и говорят весьма успешно.

– С другой стороны, – рассуждал Борис, – Натан Щаранский не просто министр, а политический деятель. Собственно это и является первичным, именно это является базисом, а министерская должность – это уже надстройка.

Именно с этой, так называемой другой, стороны Борис не понимал, да, честно говоря, не очень-то и хотел понимать, как строительной отраслью может руководить не строитель, энергетическим министерством не инженер-энергетик, министерством иностранных дел не дипломат и, в конце концов, министерством обороны не военный. Борис в душе соглашался, что он мыслит отнюдь не политическими категориями, а чисто технократскими догмами. Тем не менее, он был убеждён, что место политика в парламенте, а не у штурвала инженерной отрасли. Так спрашивается, в чём конкретно, он, доктор геодезии, Борис Буткевич, будет помогать министру строительства, когда геодезические работы в общей смете проектирования и строительства объекта не превышают 1 %. На логически правильные мысли, крутящиеся в голове Бориса, накатывались чисто обывательские или даже коньюктурные соображения.

– Видно надо всё-таки принять в расчёт, – думал он, – такие, совсем не субъективные, параметры, как высокая зарплата, социальный статус, нужный имидж, связи с высокопоставленными чиновниками. Всё это можно получить, находясь на должности помощника министра.

Размышления Бориса прервала мощная фигура Геннадия Глузмана, неожиданно проявившаяся в дверном проёме его кабинета.

– Шалом, доктор, – приветствовал он Бориса, выставляя на стол четвертушку коньяка «Хеннесси», приобретённого по сходной цене в «дьюти фри» международного аэропорта имени Бен Гуриона.

– Гена, ты, что с ума сошёл, – одёрнул его Борис, – ты не у себя на стройплощадке, а в приличном израильском заведении. Здесь не принято распивать спиртные напитки, даже если это французский коньяк.

– Да брось ты, Боря, интеллигенцию из себя корчить, – разозлился Геннадий, – забыл что ли про свои российские корни, запамятовал, что приехал из страны бездорожья, дураков и его величества самогона-первача. Давай закрывай дверь на ключ, продегустируем марочный коньяк и поговорим о смысле бессмыслия текущего момента.

Геннадий Глузман в своё время учился в Харьковском инженерно-строительном институте, по окончанию которого вернулся в родные Черновцы, где последние десять лет перед приездом в Израиль работал главным инженером крупного строительного треста. Он был поистине талантливым инженером. Доказательством этого была головокружительная карьера в еврейском государстве: за считанные годы пребывания в Израиле он стал начальником комплексного отдела городского проектирования и строительства того же министерства, где работал Борис. Их объединял совместный надзор за строящимися объектами, геодезическую часть которого проводил отдел, возглавляемый Борисом, а строительную – служба под руководством Геннадия. Инженер Глузман совсем не походил на захудалого низкорослого еврея, выросшего в провинциально-захолустных Черновцах. Косая сажень в плечах при росте 192 см придавала Геннадию скорее вид «терминаторного Рембо», чем бывшего жителя небольшого города, где в 70-х годах прошлого столетия не только евреи, а и русские, и украинцы говорили на языке «идиш». Борис помнит, как мама в шутку пугала его:

– Вот будешь, Боренька, себя плохо вести, отвезу тебя в Черновцы и женю на местной еврейской девушке.

Похоже, что мама страшила своего сына знакомством с малообразованной провинциальной с местечковыми наклонностями черновицкой иудейкой. На самом деле всё было не так уж страшно. Уже, будучи в Израиле, Борис познакомился со многими бывшими жительницами Черновцов: все они были симпатичными и достаточно образованными женщинами. Что же касается жены Геннадия, то его Лариса на конкурсе красоты репатрианток из СССР заняла первое место. Познакомившись с ней, Борис в тайниках души пожалел, что мама не наказала его и не повезла в Черновцы.

Что ни говори, но, похоже, Геннадия с его «Хеннесси» сам Всевышний прислал в кабинет к Борису. Не успели пролететь и четверть часа, как марочный коньяк из Франции был распит под разрезанный апельсин, валявшийся в ящике письменного стола Бориса. Геннадий мрачно взглянул на пустую бутылку элитного напитка и с грустью изрёк:

– И не стыдно знаменитым французам выпускать свою коньячную прелесть в такой малогабаритной упаковке.

Он взял бутылку в руки, прокрутил её вокруг своей оси и задумчиво произнёс:

– Знаешь, Боря я к тебе, вообще-то, не коньяк пришёл пить, а посоветоваться по важному и весьма щекотливому вопросу.

– Что-то случилось, Гена? – участливо спросил его Борис.

– Пока ещё ничего, но в ближайшее время вполне может произойти, – философски ответил Геннадий.

– А нельзя ли, Гена, побольше конкретики и по существу, – поторопил его Борис.

– Ещё и часа не прошло, Боря, – взволнованно начал Геннадий, – как мне позвонили из канцелярии министра строительства…

– И предложили участвовать в конкурсе на должность помощника министра, – закончил за него тираду Борис.

– Ты что экстрасенс или прорицатель? – справился Геннадий, подозрительно уставившись на Бориса.

– Да никакой я не Оракул и даже не Нострадамус, – усмехнулся Борис, – просто таким же звонком из той же канцелярии был удостоен твой покорный слуга.

– Ничего себе-е-е, – протянул Геннадий, – жаль коньяк закончился, так что будем делать, Борис?

– Честно говоря, и хочется, и колется пойти на эту должность, – тихо проговорил Борис, – хочется потому, что зарплата большая, а колется, поскольку эта работа, связана с политикой, если даже не с политиканством, которым я заниматься не умею, не люблю и не хочу.

– Послушай, Боря, а ты не знаешь, кто третий претендент на эту должность; – полюбопытствовал Геннадий.

– Не знаю и знать не хочу, – огрызнулся Боря, – да и какая разница, эта информация для нас избыточная.

– Вот что, Борис, – отозвался Геннадий, – давай промоделируем ситуацию и постараемся мыслить рационально. Что мы имеем в настоящий момент?

– В текущий момент, – продолжил за него Борис, – мы с тобой возглавляем крупные отделы в государственной структуре Израиля и получаем зарплату выше средней по стране. К тому же имеем не самый худший статус в инженерной иерархии, теоретически есть ещё возможность для разгона, т. е. для продолжения карьеры в этой области и, самое главное, неизвестно, что нас ожидает на новой должности.

– Вот это, как раз известно, – откликнулся Геннадий, – прежде всего полная деградация в инженерном созидании, административная, чтобы не сказать, канцелярская работа, связанная с бюрократическим бумаготворчеством и как награда за это, за потерю квалификации – высокая зарплата.

В диалоге наступила затяжная пауза, которую, действительно, не мешало бы заполнить уже выпитым коньяком. Вместо него, Борис заказал две чашки кофе, который буквально через несколько минут должны были принести из институтского буфета. Геннадий рассеянно придавил в пепельнице неприкуренную сигарету и с решительным видом заявил:

– Ко всем чертям зарплату, статус, секретаршу и личный автотранспорт. Не пойду я на этот конкурс.

– Таким образом, вероятность моего попадания на конкурсную должность из 33 % перерастает в 50 %, – не очень весело подытожил Борис.

– Боря, ты только грешным делом не подумай, что я тебя отговариваю, – извинительным тоном выпалил Геннадий, – но здесь мы с тобой забыли рассмотреть ещё один немаловажный ракурс.

– Что ещё за новую перспективу ты придумал, Гена? – отозвался Борис.

– Это ты правильное слово подобрал – «перспектива», – одобрил его Геннадий, – а заключается она в том, что её-то, по сути дела, и не существует.

– Это, в каком таком смысле не существует? – переспросил его Борис.

– А в самом что ни есть прямом, приятель мой, – поморщился Геннадий, – ты же умный человек, Боря, подумай сам. Должность помощника министра имеет политический привкус, я бы сказал даже вкус. И если на очередных выборах господин Щаранский не будет избран в парламент или даже, если будет избран, но получит новое министерство, что, кстати, уже имело место быть три раза, что тогда мы с тобой, уважаемый доктор, будем делать? Новый министр всегда набирает себе новых помощников, как сейчас это делает, чтоб он был здоров, уважаемый товарищ Щаранский.

– В этом случае, Гена, – перебил его Борис, – с большой долей вероятностью мы с тобой останемся без работы.

– Не с большой, – поправил его Геннадий, – а со стопроцентной, и можешь быть уверен, что обратно на те должности, которые мы занимаем сегодня, нас уже никто не возьмёт.

– Похоже, что от добра добра не ищут, – тяжёло вздохнул Борис, – спасибо тебе Гена за безупречную логику рассуждений, с меня причитается. Я тут знаю на тель-авивской набережной место, где нам нальют, пусть не французский коньяк, но первоклассное израильское бренди.

Буквально через несколько месяцев мрачные предсказания Геннадия стали реальностью: прошли очередные выборы в Кнессет, после которых Натан Щаранский лишился поста министра строительства и занял должность министра без портфеля.

У Бориса даже в мыслях не было афишировать информацию о том, что его пригласили быть претендентом на должность помощника министра строительства. Об этом знали только Татьяна и ещё один соискатель на эту должность – Геннадий Глузман. Однако когда на очередном институтском собрании генеральный директор Ицхак Пелед отметил лучших работников, среди прочих он назвал и Бориса Буткевича. При этом он с пафосом упомянул:

– Вы, только посмотрите, господа, что делается. Доктору Буткевичу предложили должность помощника министра, от которой он отказался во имя продолжения своей плодотворной работы в нашем институте.

Все зааплодировали, а сам Борис безуспешно искал места, куда спрятаться от незаслуженной, по его мнению, похвалы.