Утром следующего дня авто профессора Ярмоленко возвращалось с места проведения симпозиума во Львов. Его пассажирами были Борис и Алина. Когда Виктор притормозил возле апартаментов, где проживал Борис, Алина уже сидела в машине.

– Вот тебе и очередной сюрприз, – мысленно обругал он Виктора, – складывается впечатление, что мой украинский друг делает всё возможное, чтобы соединить нас.

Однако Борис ещё не знал, что это не финал коварного замысла Виктора. Когда они въехали в центр города, машина мягко притормозила у элитного пятизвёздочного отеля «Цитадель». Виктор, как заправский таксист, резво выпрыгнул из машины и, подбежав к дверце, у которой сидела Алина, грациозно приоткрыл её. Когда и Борис вышел из машины, он, радостно потирая руки, небрежно проронил:

– Ну, что ж, господа иностранцы, настало время прощаться. После обеда я уезжаю в Варшаву, где в Политехническом институте читаю лекции по физической геодезии. А вы покидаете нашу, надеюсь гостеприимную, Украину завтра. А сегодня я забронировал вам места в отеле. Отдыхайте, развлекайтесь и не поминайте лихом!

У стойки администратора на «ресепшн» Бориса неожиданно охватило волнение, он подумал:

– А не снял ли вдруг, не в меру находчивый Виктор, им один номер на двоих.

Его опасения развеял портье, который с улыбкой протянул ему и Алине ключи от разных номеров, которые находились один против другого.

Значит так, Борис, – безапелляционно заявила Алина, когда лифт доставил их к месту дислокации, – полчаса на душ и переодевание, и я покажу вам сказочный европейский город. Это вам не азиатский Тель-Авив и даже не полуазиатская белокаменная Москва, которую ещё в наши времена называли большой деревней.

– Вообще-то, Алина, – замялся вдруг Борис, – мы с женой четверть века назад были в Львове.

– Так это ведь с женой, – звонко расхохоталась Алина, – а сегодня – со мной, и это, как говорили в Одессе, две большие разницы. Уверяю тебя, Боря, это будет совсем другой ракурс.

Усилием воли Борис заставил себя не задумываться, какой же такой ракурс собирается показать ему Алина. Однако доктор Джойс оказалась потрясающим гидом. Она заводила бывшего москвича в такие уголки древнего города, куда вряд ли проторила бы дорожку стандартная экскурсия и о которых скромно умалчивали путеводители. Они с трудом протискивались через лабиринты изогнутых переулков, покрытых чернеющей брусчаткой, чтобы потом попасть в серпантин, веером расходящихся от старой ратуши, узких средневековых улочек, куда почти не проникали солнечные лучи. На небольших площадях вдруг появлялись величественные храмы, костёлы и церкви, принадлежащие всем христианским конфессиям: православным, католикам и униатам. Алина сумела на несколько часов вырвать Бориса из будничной реальности и стремительно внедрить его в сказочную атмосферу магического и загадочного города, в котором готика причудливо соединилась с барокко, а ренессанс увязался с ампиром.

В центре старого города на площади Рынок Алина завела Бориса в кафе со странным названием «Крыивка». Перед входом она поведала Борису, что это скандально известный ресторан, который занимает первое место на Украине по посещаемости. Непонятное слово «Крыивка» в переводе с украинского означало лесную землянку, которая служила укрытием для бойцов УПА (украинской повстанческой армии). В подъезде архаичного здания Алина постучала в деревянную дверь. В её проёме открылось окошко и постовой, облачённый в форму бандеровца, грозно спросил:

– Пароль?

На что Алина без запинки ответила:

– Слава Украине!

Постовой ответил:

– Героям слава! – и открыл перед гостями дверь.

Ритуальная преамбула на этом не закончилась. Они прошли небольшой коридорчик, который заканчивался большим книжным шкафом, возле которого стоял свирепый дядька в такой же форме со «шмайссером» в руках. С его уст снова прозвучал контрольный вопрос:

– Москали (прозвище русского человека в речи жителя Западной Украины), жиды, коммунисты есть среди вас?

Алина, пронзительно взглянув на Бориса, поспешно ответила:

– Нет! Не имеются!

Борис хотел было признаться, что он гость из Израиля, но Алина, предугадывая его желание, посчитала целесообразным прикрыть его рот своим наманикюренным пальчиком. Она справедливо полагала, что последствия откровенного ответа Бориса могли стать, не то чтобы необратимыми, а просто нежелательными для их двоих. Тем временем церемония пропуска в ресторан продолжалась. Всё тот же «бандеровский» дядька протянул им две небольшие чарки с медовухой, крепость которой составляла не менее 60 градусов. Ему пришлось долго вытирать слёзы, нахлынувшие на глаза Алины, после потребления этого ритуального напитка. Доморощенный боец УПА внимательно посмотрел на головы Бориса и Алины, после чего через замаскированную в шкафу дверь препроводил их к ступенькам, ведущим в ресторан. По пути Алина успела шепнуть Борису, что дядьку – охранника интересовали их лбы, на которых, если они солгали (относительно москалей, жидов и коммунистов), должна была проявиться красная звезда. Как бы там ни было, помещение ресторана, действительно, напоминало бункер, бункер не гитлеровский, а бандеровский. Весь настенный интерьер, украшенный символикой украинской повстанческой армии, навязчиво внушал посетителям, что не забыт её подвиг во время второй мировой войны. Однако, Борис читал, что именно бандеровцами в первые дни войны, именно в Львове, при попустительстве нацистов был организован погром еврейского населения города. Вспомнив это, Борис схватил Алину за руку и торопливо повёл её к выходу, приговаривая:

– Пойдём отсюда! Подыщем для обеденной трапезы более скромное заведение.

Такое ресторан отыскался буквально через несколько минут. Пройдя буквально сотню метров, Борис обнаружил табличку с названием улицы «Староеврейская». Всезнающая Алина объяснила ему, что именно в этом месте евреи поселились ещё в середине 14 века. Уже тогда они имели право жить в своеобразном гетто, только внутри квартала, ограниченного одной из этих улиц. Когда они прошли дальше по этой древней улочке, Борису бросилась в глаза вывеска, написанная на иврите. Он оторопел. Текст на фасаде старинного здания гласил, что здесь находится ресторан, который имел двойное название «Золотая роза» и «Галицкая жидовская кнайпа». Алина не спеша втолковывала Борису, что в Галиции (Западная Украина) слово «жид» не воспринималось как ругательство. Больше того, исторически известно, что в 1919 году ЗУНР (Западно-Украинская народная республика) готовился провозгласить ЖНР (Жидовская народная республика). В этот период даже были напечатаны первые в Европе «жидовские деньги».

– Да уж, – подумал про себя Борис, – этот загадочный город, действительно, полон самых необычных контрастов. Похоже, что Алина права: Москва, по сравнению с ним, больше смахивает на азиатский мегаполис. Вряд ли в Израиле поверят, что внуки бывших «ОУНовцев» гуляют в истинно «бандеровском» ресторане, а буквально через дорогу от него при входе в еврейский ресторан мужчина в хасидской шляпе с кучерявыми пейсами говорит «Шалом» и угощает стопкой изюмной водки. Что и говорить, альтернативность такого бытия создаёт неизгладимое впечатление, ощущение того, что ты попал в правильный город.

Интерьер еврейской кнайпы в отличие от повстанческого бункера был украшен менорами (семисвечниками), древнейшим символом иудаизма, а также антикварными скрипками и старыми швейными машинками. Стены ресторана были декорированы фресками, еврейского художника Бруно Шульца, жившего в Львове до войны. Алине и Борису предложили отдельный столик на уютной террасе. Перед тем, как сделать заказ, Борис перехватил, пробегавшего мимо официанта, и попросил принести 300 грамм французского конька. Не прошло и двух минут, как услужливый гарсон поставил перед ними небольшой графин, коньячные фужеры и даже керамическую тарелочку с нарезанными дольками лимона.

– Что, Борис, так нутро горит после вчерашней «Хортицы», что ты заказываешь выпивку перед едой? – участливо поинтересовалась Алина.

– Да это просто аперитив, – покраснел Борис, – ну, а если честно, то перевернул мне всю душу этот чудотворный город. Так разволновался почему-то, что захотелось немедленно выпить.

– Ладно, – рассмеялась Алина, – швейцарская подданная поддержит компанию и с удовольствием выпьет с гражданином Израиля в еврейском ресторане древнего западноукраинского города.

Когда Борис разлил коньяк по бокалам, Алина насмешливо взглянула на него и патетически спросила:

– Я полагаю, Борис, что на этот раз ты вряд ли горишь желанием выпить с дамой на «брудершафт»?

– Алина, – смутился Борис, – разве такая просвещённая дама, как ты, не знает, что на «брудершафт» с одной и той же женщиной пьют только один раз.

– Неправда, – запальчиво выкрикнула Алина, – признайся, что это ты сам сейчас придумал.

– Придумал, не придумал, – примирительно заключил Борис, – но я хочу выпить за прекрасную женщину, которая показала мне не менее прекрасный город. Спасибо тебе за всё!

Алина привстала со своего стула и указала пальцем на свою щеку. Что оставалось делать Борису, он быстро нагнулся к Алине и торопливо чмокнул её в щёчку. В этот момент Алина стремительно схватила Бориса за плечи, прижалась к нему и буквально впилась своими мягкими и податливыми губами в его пересохшие уста. У Бориса тут же перехватило дыхание, и слегка закружилась голова.

Неизвестно сколько длился бы этот, мастерски исполненный Алиной, засасывающий поцелуй, если бы к плечу Бориса не прикоснулся официант со словами:

– Не знаю, кто вы по национальности, господа хорошие, но у евреев сначала принято хорошо перекусить, а потом уже заниматься работой или утехами.

– А вы, господин хороший, поймите, – звонко рассмеялась Алина, – что у этого сударя, который, кстати, приехал к вам из Израиля, – понятие трапеза неразделима как с трудом, так и с забавами.

– Если вы, и в самом деле, из Израиля, – улыбнулся находчивый официант, – то вы для нас VIP-персоны и я, с вашего позволения, покормлю вас по своему усмотрению. Поверьте, я знаю, что любят израильтяне.

Через десять минут стол был накрыт. Удивлению Бориса не было предела, когда на столе появилась настоящая пасхальная маца, сырная нарезка под смешным названием «Гуцульский шалом», жареный карп «Галичина обетованная», деруны с эксцентричной заставкой «Тель-а-Львов». Под такую добротную еврейскую закуску марочный французский коньяк разошёлся в мгновение ока. Пришлось заказывать ещё один графин. Впридачу к нему принесли фаршированную рыбу и израильский хумус и фалафель. Алина уплетала все эти еврейские яства за обе щёки, приговаривая при этом:

– После традиционных сыров и швейцарского фастфуда еда, которую мы сейчас поглощаем, просто кажется вершиной кулинарного изыска.

Очевидно, коньяк возымел, присущее ему, действие и на Алину. Она чуть ли на клеточном уровне ощущала, что нервные окончания перестали контролировать соблюдение надлежащего статус-кво в неприличных мыслях об интиме. Когда принесли, прекрасно заваренный в турке на раскалённом песке, знаменитый львовский кофе, Алина не выдержала и, прикоснувшись своей рукой к лицу Бориса, ласково проворковала:

– Послушай, Боренька, взгляни, пожалуйста, в окошко. Видишь, как солнце касается шпилей старинного собора. Через полчаса будет темно. Я тут знаю один элитный ночной клуб. Предлагаю посетить его.

– Алина, милая, побойся бога, какие могут быть ночные бдения, – воспротивился Борис, – наш с тобой самолёт на Киев вылетает в шесть утра, а в аэропорту надо быть ещё раньше.

Алина невнятно пробормотала что-то наподобие:

– Если женщина хочет, бабье лето её торопить не спеши. Я, Боря тороплюсь жить. Я не хочу приближаться к своему бабьему лету. Я очень хочу, чтобы никогда не кончалось моё настоящее лето. Понял или нет? А ты, Боря, плохой мальчик, не хочешь выполнить простого желания женщины, которой ты очень нравишься.

Ошеломлённый словами захмелевшей Алины, Борис размышлял, как же всё-таки отодвинуть от Алины надвигающееся на неё бабье лето. Напряг разрядил вездесущий официант, который, заметив, что господа выпили свой кофе, вежливо спросил, можно ли принести счёт за еврейскую трапезу. Получив утвердительный ответ, он протянул Борису бланк, испещрённый колонками цифр. В нижней его части зияла, отпечатанная жирным курсивом, итоговая сумма, состоящая из пятизначного числа украинских гривен. Борис быстро прикинул, что это составляет более 600 американских долларов. У него потемнело в глазах, на такой дорогой обед он совсем не рассчитывал. Пришлось попросить меню, чтобы удостовериться в правдивости предоставленного счёта. Официант с, плохо скрываемой, саркастической улыбкой протянул Борису красивый кожаный буклет, внутри которого помещалось красочно оформленное меню, которое, по сути дела, представляло собой литературный альманах, рассказывающий историю львовских евреев. К своему, удивлению, он не обнаружил, как это было принято по стандарту, против названия блюд их стоимость. Весёлый официант, увидев недоумение на лице Бориса, непринуждённо расхохотался и, выделяя каждое сказанное слово, отчеканил:

– Вы, милостивый сударь, видимо, настолько были увлечены вашей очаровательной спутницей, что не заметили, что было написано при входе в наш ресторан.

– И что же там было написано? – переспросил его огорошенный Борис.

– Читайте сами, – улыбнулся официант, – текст находится на первой странице меню.

Алина вырвала у Бориса буклет и, открыв титульную страницу, прочитала вслух:

– Уважаемые дамы и господа! Особенностью нашего меню является отсутствие цен. Это даёт возможность посетителю и официанту, чисто по-еврейски, торговаться за стоимость заказанных блюд.

Алина, позабыв о том, что хочет женщина, позабыв о бабьем лете, тут же взяла инициативу в свои руки. Торги с шутками, каламбурами и прибаутками длились не менее получаса. Их результатом стала сумма, исчисляемая 25 долларами вместо первоначальной в 600. На шум оживлённых торговых препираний выскочил удивлённый директор ресторана, который, ознакомившись с результатами публичной торговли, тут же пригласил Алину на работу в должности официантки. Хозяин экзотического заведения, виновато усмехаясь, удручённо пробормотал:

– За трёхлетний срок существования ресторана никому из посетителей не удалось переубедить ни одного из моих официантов хотя бы на гривну изменить предоставленный счёт.

Он удивился ещё больше, когда узнал, что Алина вовсе не является носительницей еврейской национальности.

Когда они вышли из ресторана, ублаготворённый Борис, посмеиваясь про себя, выпалил Алине:

– Ну, девушка, спасла ты меня от финансового краха. Не ожидал от тебя! Не думал, не гадал, что в твоей польско-армянской душе произрастают такие еврейские торговые способности.

– Да я и сама не предполагала, – смутилась Алина, – это, наверное, чудотворное воздействие твоего французского коньяка.

– А может, Алина, бросишь ты свою рутинную переводческую работу, – продолжал смеяться Борис, – и откроешь в своей безмятежной и тихой Швейцарии ресторанчик, похожий на тот, из которого мы только что вышли.

– Борис, ты со своим рестораном, кажется, решил всё-таки приблизить моё бабье лето, – отмахивалась от него Алина.

– Я когда-то был у вас в Швейцарии в альпийской деревушке Церматт, – вдруг вспомнил Борис. – Потрясающее впечатление. Никогда не забуду, как мы с женой сидели там, в уютном кафе, из которого открывался просто фантастический вид на пирамидальную гору Маттерхорн. Вот там в самый раз и открыть еврейский ресторанчик. Поверь, от посетителей отбоя не будет.

– Чудненько! – неожиданно быстро согласилась Алина, – только при непременном условии, что вы, доктор Буткевич, будете моим партнёром по этому заманчивому бизнесу.

Бориса такая перспектива не очень прельщала, он перестал улыбаться и замолчал. Алина, почувствовав перемену в настроении, взяла его под руку и указала на зелёный холм, неожиданно выступивший перед ними через прорехи окружающих его домов. Она менторским тоном заправского гида отчеканила:

– Это, Борис, конечно, не швейцарский красавец, четырёхтысячник Маттерхорн, его высота всего 413 метров, но есть в нём своё очарование. Называется он Высокий Замок. Мы сейчас совершим восхождение на его вершину, на которой оборудована смотровая площадка. С неё открывается великолепная панорама на древний город. Там, можно сделать прекрасные фотографии с тем, чтобы навсегда запомнить седой Львов и молодую красивую женщину Алину на его фоне.

Не очень крутой подъём по, вьющейся вокруг горы, серпантинной тропе занял не более четверти часа. В награду со всех сторон 360-градусного диска вершинного плато открылся обзор на сказочный город, названный ещё в 13 веке князем Данилой Галицким в честь своего сына Льва. Весенний воздух был наполнен сладким запахом прелого валежника и благоухающим ароматом только что распустившейся сирени. Сквозь россыпь ватных облаков просвечивались розоватые блики подступающей вечерней зорьки. Всё это вместе взятое создавало какую-то неописуемую благодать. Давно уже Борис не чувствовал себя так возвышенно и романтично. Похоже, что, окутавшая Бориса благостная нирвана, невольно передалась и Алине. После спуска они присели на парковую скамейку. Алина, против обыкновения своего, притихла, положив голову на плечо Бориса. Несколько минут молчания под сенью, распустившихся уже, белых свечек векового каштана показались Борису вечностью. Короткое затишье нарушила Алина. Призывно заглядывая ему глаза, она кротко попросила:

– Боря, пожалуйста, обними меня, если можно, покрепче, а то мне что-то зябко стало.

Заходящее солнце своим нижним краем уже коснулось горизонта, а из-за соседней Княжьей горы, и в самом деле, подул холодный ветерок. Притихшая Алина на секунду отпрянула от плеча Бориса и, не без едва уловимого кокетства, спросила:

– Боря, скажи мне откровенно. Я тебе, действительно, не нравлюсь или ты просто прикидываешься холодным и неприступным мужиком.

Если бы в этот момент парковая скамейка, на которой сидели они, перенеслась бы на театральные подмостки, то возникшую паузу режиссёр назвал бы не иначе, как немой сценой. Борис молчал. Его безмолвствие, как и подобает в подобных сценах, получилось затяжным. Алина, сама того не подозревая, ударила его ниже пояса, как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. В прямом потому, что, несмотря на свою докторскую степень, она была женщиной сексапильной, которая возбуждала мужчин помимо их воли и сознания. Переносный смысл трактовался ещё сложнее, который Борис не мог объяснить даже самому себе. С одной стороны он внутренне соглашался, что такие женщины, как Алина, просто не могут, да, и по правде говоря, просто не имеют права не нравиться. Это, может быть, о них незабвенный Бендер говорил – «мечта поэта». Борис не был поэтом и, тем более, мечтателем. Он считал себя более чем прагматичным человеком. Тем не менее, Алина являлась конгломератом не только красоты и женского очарования, а и талантливого, во многих ипостасях, человека. Конечно же, на прямой вопрос Алины он просто обязан был ответить:

– Да, конечно, милая моя, ты мне очень нравишься!

Но Борис не сказал этого и продолжал молчать потому, что, с другой стороны, он боялся Алину, как боятся прикосновения к ярко пылающему костру, от которого можно получить ожог. Он чувствовал, что она неравнодушна к нему, что она, называя вещи своими именами, хочет затащить его в свою постель. Как там ни крути, по половой принадлежности Борис являлся мужиком, каковым его и обозвала Алина. Кому-кому, а себе лично Борис мог бы и признаться, что совсем не против провести последнюю украинскую ночь в номере у Алины. Больше того, он даже желает этого, отдавая себе отчёт в том, что эта ночь может стать просто незабываемой. Но именно этого Борис боялся просто панически. Он помнил и хотел помнить в дальнейшем только одну женщину, которая является матерью его детей, свою ненаглядную Татьяну, которую любил даже не в самый подходящий для этого момент. Всё-таки истинным кредом Бориса как учёного являлся аналитический разбор ситуации. Эта самая аналитика напоминала ему «золотое правило механики»: «выигрываешь в силе, проигрываешь в расстоянии и наоборот». В данной ситуации Борис не хотел как выигрывать, так и проигрывать. Тем самым мысленный разбор полётов был закончен.

Тем временем, Алина снова прижалась к Борису и томно протянула:

– Так нравлюсь или не нравлюсь, Боренька?

– Послушай, Алина, если я скажу, что не нравишься, то я явно покривлю душой. Ты вызываешь у меня огромную симпатию и импонируешь мне. Я рад нашему знакомству. Но…

– Вот этого не надо, – бесцеремонно перебила его Алина, – никаких но. Ты говоришь, словно выступаешь на заседании Учёного Совета. Я знаю, ты сейчас скажешь, что безумно любишь свою жену. Ну и продолжай любить её на здоровье. Но какое это имеет отношение к нашему маленькому роману?

От такой концепции, изложенной Алиной, Борис неожиданно вздрогнул и, решительно отстраняясь от неё, еле слышно спросил:

– А ты, Алина, любишь своего мужа?

– Люблю ли я своего Леона? – тихо переспросила Алина, – хороший вопрос. Не знаю, что и сказать. Здесь на лицо некая неоднозначность. Если и да, то совсем не так, как Татьяна Ларина любила своего Женечку Онегина.

– А вот с этого места, – оборвал её Борис, – если можно, поподробнее.

– Ладно, Борис, – решила вдруг Алина, – исповедоваться, так исповедоваться, – может быть, отпустишь грех мой.

– Вообще то, я не священник, не епископ и даже не раввин, – запротестовал Борис, – грехов не отпускаю и индульгенций не выдаю.

– Да и не надо, – согласилась Алина, – лучше послушай мою исповедь. Как тебе известно, родилась я в стольном граде под названием Киев как раз в том году, когда тогдашний генсек Никита Хрущёв на каком-то там съезде партии торжественно провозгласил, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».

Борис всё-таки не зря сдавал экзамен по истории КПСС при поступлении в аспирантуру. Он, мгновенно вычислив, что Алина на чёртову дюжину лет младше его, перебил её и сказал:

– Если мне не изменяет память, это было в 1961 году на 22-м съезде КПСС.

– Ну вот, пожалуйста! Ты, Борис, случайно не был знатоком в передаче «Что, где, когда», – неожиданно разозлилась Алина, – девушка хотела скрыть свой возраст, а тут такая эрудиция в, никому не нужной, политологии.

Борис хотел было извиниться, но Алина, не обращая на него никакого внимания, продолжила:

– До коммунизма никто из нынешнего, равно, как и из грядущего поколения не дожили. Зато мне, слава Всевышнему и Горбачёву, удалось дожить до перестройки. Родители мои, как писали тогда в анкетах, относились к категории служащих, по-нашему, интеллигенция. Отец работал учителем математики в обыкновенной школе, мать преподавала в техникуме немецкий язык. Сам понимаешь, заработки их были более чем скромные. Поэтому, моё пионерское детство не было избаловано марципанами. А я с детства мечтала о роскошной жизни, если не в королевских дворцах, подсмотренных в фильмах-сказках, то, по крайней мере, в фешенебельном коттедже у лесной реки.

Алина вырвала изо рта Бориса только что зажжённую сигарету и жадно затянулась ею, выпуская ему в лицо клубочки сизого дыма.

– Так твоя мечта о доме у реки осуществилась? – поинтересовался Борис, воспользовавшись паузой в рассказе Алины.

– Представь себе, что да, – закашлялась она от вдыхаемого табачного дыма, – я, и в самом деле, живу сейчас, в вилле, построенной моим мужем на лесной поляне. Но до этого надо было ещё дожить.

– Это, случайно, не являлось одним из пунктов твоего брачного контракта? – загадочно улыбнулся Борис.

– Нечего ухмыляться, товарищ знаток, – разгневалась Алина, – но об этом чуть позже, до этого ещё надо было дойти. Впрочем, в проницательности, тебе, Боря, не откажешь. Эта, действительно, была одна из причин моего замужества за совсем небедного уроженца Швейцарии.

– Алина, ты, кажется, окончательно продрогла, – встрепенулся вдруг Борис, – поехали в гостиницу, там у меня припасена бутылочка бренди, выпьешь чуть, чуть и сразу согреешься.

– Не бутылочкой, Боря, надо греть замёрзшую женщину, чтобы она оттаяла, – рассмеялась Алина, – да что с тебя взять, однолюба странного?

Через полчаса, разомлевшая от рюмки крепкого бренди и закутанная в гостиничный плед, Алина неторопливо продолжала свой рассказ.

– Ты понимаешь, Боря, – признавалась она, – я и в аспирантуру-то пошла, как говорят, не по велению сердца, не за хрустальной мечтой заняться наукой, а потому, что знала, что аспирант рано или поздно становится доцентом, который получает шикарную по тем временам зарплату, превышающую три сотни рублей.

– Как бы там ни было, Алина, – прервал её Борис, – но для этого всё-таки надлежало написать диссертацию, совместимую с научным трудом.

– Да без особого напряжения написала я эту диссертацию, но никогда бы не защитила её, если бы не переспала со своим научным руководителем, более чем именитым членом-корреспондентом Украинской Академии наук, – сквозь слёзы проронила Алина.

Борис молчал, не зная, как успокоить Алину. Он ведь и сам был аспирантом и до него доходили слухи, что для аспирантов женской национальности пропуском для защиты диссертации является совместная постель с их руководителем. Но он не особо верил этим слухам, этим кривотолкам, не представляя, как именитые профессора, которых он чтил и уважал, могут склонять своих диссертанток к половой близости. Грустные думы Бориса снова прервала Алина. Она, отпивая из рюмки очередной глоток бренди, продолжила своё покаяние:

– В конце-концов, я стала кандидатом наук, получила учёное звание доцента. Но тут грянула гласность, перестройка, Горбачёв, Ельцин и прочая трахамудия, связанная с необратимыми процессами в обществе. Весомая ранее зарплата доцента в одночасье превратилось в то, что в народе называют «пшик». Вот с этим «пшиком» я и промучилась несколько лет, не имея возможности купить себе даже кое-что из косметики. Но тут неожиданно подфартило. Цепь неудач прервалась неожиданной поездкой на симпозиум в Цюрих. В то время выехать заграницу было нонсенсом, сплошным везением.

– Это, как в том анекдоте, – перебил Алину Борис.

– Мария Петровна! Ну, как вам, заслуженному человеку, коммунистке, члену парткома удалось стать валютной проституткой?

– Ну, как, как?.. Просто повезло!

– Браво, Борис! Сущая правда! – вырвалось у Алины, – вот так и мне повезло. Только не стать проституткой, а связать себя семейными узами с богатым, надёжным и симпатичным гражданином сказочного государства под названием Швейцария.

– Мне не послышалось, Алина, – полюбопытствовал Борис, – что на первое место ты поставила эпитет богатый, и только потом все остальные.

– Нет, ты всё правильно понял, – понизила голос Алина, – когда я принимала решение выходить за него замуж, во главе угла стоял его счёт в знаменитом Национальном банке Швейцарии. Я своими глазами видела, что итоговая сумма составляет там несколько миллионов франков.

– Похоже, что как в финансах, так и в романсах, у тебя нет проблем, – философски подытожил Борис.

– В денежной наличности я, действительно не нуждаюсь, – подтвердила Алина, – но проблема остаётся. Она состоит в том, что в качестве приданого я принесла своему Леону не свой острый, аналитический и рациональный ум, не свои способности к научным исследованиям и даже не свой талант мягкой, покладистой и доброй женщины, воспринимающей жизнь таковой, какой она является на самом деле. Из всех моих добродетелей, лежащих на предсвадебном алтаре, он принял только естественно-белый цвет моих волос, голубые глаза и другие женские прелести, которые, полагаю, не прошли и мимо твоего внимания.

– С финансами ясно, – согласился Борис, – а что же всё-таки с романсами?

– А вот с романсами дело дрянь, – грустно заметила Алина, – серенады под балконом моего коттеджа мне, конечно, никто не поёт. Проблема состоит в другом. Нет романтизма в моих отношениях с мужем, нет какой-то искры, которая должна поддерживать повседневное пламя, если и не любви, то хотя бы страсти, обожания и неравнодушия.

Алина хотела налить себе ещё немного бренди, но бутылка была пуста. Борис, взволнованный её повествованием, незаметно для себя, выпил бутылку не столь зелёного, сколько коричневого змия.

– Боря, – жалобно попросила Алина, – я так разжалобила сама себя, что хочу ещё выпить.

– Если женщина хочет, – рассмеялся Борис, – то приглашаю её разбудить бабье лето в гостиничный бар.

В баре царил полумрак, едва заметно рассекаемый радужной подсветкой у эксклюзивной стойки, имитированной под красный кирпич. Невидимый саксофон томно выводил грустную мелодию популярной джазовой композиции «Осенние листья». Борис заказал себе неизменный коньяк, а Алине – ярко-зелёного цвета коктейль «Мохито». Печальная и немного отрешённая джазовая мелодия слегка теребила нервные окончания и создавала благостный душевный комфорт. Алина, неспешно потягивая свой тонизирующий «лонг-дринк», прикоснулась разрумяненной щекой к лицу Бориса и мягко проговорила:

– Спасибо тебе, Боря, что привёл меня сюда. Мне хорошо в этом баре, мне хорошо с тобой.

Борис зарделся пунцовой краской и, не зная, что ответить, неожиданно для себя, выпалил:

– Алина, скажи мне, только откровенно, ты любишь своего Леона?

– Ну, Боря, вопрос, прямо скажем, не очень-то мужской, – возмутилась Алина, – но, я тебе отвечу. Если и люблю, то, как сказал поэт, странною любовью, и совсем не так крепко, как ты любишь свою жену.

– Значит, твой брак основан на холодном и беспристрастном расчёте, – заключил свои рассуждения Борис.

– Можно и так сказать, – усмехнулась Алина, – но лучше, если бы моим мужем был Борис Буткевич.

– Но, почему? – растерялся Борис, – чем я заслужил такую высокую должность?

– Во-первых, потому, что ты мне нравишься, – шепнула Аина ему на ухо, – а, во-вторых, нет, это, пожалуй, даже, во-первых, потому, что мы единомышленники, люди одной ментальности, говорим на одном языке, не только по фонетике, а и по иносказаниям и различным, одним нам понятным, сленгам, жаргонам и феням.

– Но ты же великолепно знаешь немецкий, – перебил её Борис, – он же, в конце-концов, является неотъемлемой частью твоей специальности.

– Всё это так, – отрезала Алина, – но ты не представляешь себе, как ликует моё сердце, когда я иногда слышу в говоре своих швейцарских соотечественников русский акцент.

– Я понимаю, Алина, – поддержал её Борис, – что для тебя, как, впрочем, и для меня, русский акцент это понятие не столь орфографическое, лингвистическое или этимологическое, сколько некий образ, который напоминает нам о грибке в детском саду, звуке горна в пионерском лагере или об ученической ручке с пером № 11 в первом классе.

– А ещё это пионерский галстук, белый школьный передник и комсомольский значок, – воодушевилась Алина, – а также конфеты подушечки и бисквитный торт в кондитерской, докторская колбаса и килька в томатном соусе в гастрономе, стакан газированной воды с сиропом крюшон и пирожки с ливером за четыре копейки. А ещё было бы уместно присовокупить сюда есенинскую берёзку, уральскую рябинушку и киевские каштаны.

– Да этот список можно продолжать до бесконечности, – продолжала Алина, – но, в конечном итоге, русский акцент мы впитали с молоком матери, неважно в Москве, в Киеве, в Биробиджане или в каком-нибудь Урюпинске.

– А ещё важно, – менторским тоном провозгласил Борис, – что, наверное, русский акцент в нашем с тобой контексте – это не просто речевая принадлежность к русскому народу, а, надо полагать, духовная общность людей, родившихся в одной стране.

– Боря, очнись, пожалуйста, – затормошила его Алина, – ты не на симпозиуме, а в ночном баре. Давай, лучше, выпьем за русский акцент, где бы он ни звучал, в Нью-Йорке или в Париже, в Берлине или Лондоне, в Иерусалиме или в Цюрихе. Давай, Боря, выпьем на прощание. В Львове говорят «Будьмо!», а в Тель-Авиве «Лехаим!».

К обеду следующего дня Алина и Борис прощались в киевском аэропорту «Борисполь». Они сидели в кафе международного терминала «А», где неделю назад Борису пытались всучить эспрессо за 12 долларов. Сегодня они пили его бесплатно, барменшей оказалась бывшая одноклассница Алины. Пути господние поистине неисповедимы, тем более в аэропорту, где на заоблачной высоте пересекаются трассы, ведущие во все уголки голубой планеты. Борис ещё не знал, что уже к концу года одна из таких аэрониточек приведёт его в другой аэропорт, где в швейцарском городе Берн его будет встречать белокурая красавица Алина, в руках у которой вместо традиционного букета цветов будет хромированная чёрная фляжка, заполненная его любимым коньяком «Courvoisier VSOP». Борис, прилетит туда на выставку геодезической приборов, организованной швейцарской фирмой «Leica Geosystems», где работают Алина и её муж Леон. Он своими глазами увидит их роскошный дом на зелёной лужайке, где ему будет предоставлена комната, в которой он проживёт несколько совсем не тягостных дней. Венцом поездки станет приобретение Борисом для своего института суперсовременного GPS-приёмника по небывало низкой цене, устроенной Алиной. Но всё это будет потом.

А сейчас Алина, забыв про остывший кофе, грустно смотрела в окно на взлетающие самолёты и тихо напевала строчки из забытой уже песни Вахтанга Кикабидзе:

«Вот и всё, что было, вот и всё, что было, ты, как хочешь это назови, для кого-то просто лётная погода, а ведь это проводы любви. По аэродрому, по аэродрому, лайнер пробежал, как по судьбе, и осталась в небе светлая полоска, чистая, как память о тебе».

– Боря, до твоих ушей долетело, что я пропела? – едва слышно спросила Алина.

– Конечно, докатилось, – отрывисто подтвердил Борис, – что-то невероятно грустное, щемящее сердце и очень осеннее, а ведь сейчас весна.

– Ну, слава Богу, кажется, дошло, – тягостно вздохнула Алина, – а ведь это те самые слова, которые я хочу сказать тебе на прощание.

Борис не был сентиментальным мужчиной, но сейчас неожиданно для себя растрогался, и хотел было сказать Алине, что он не заслужил этих, саднящих душу, слов. Но тут раздался звонко-дребезжащий голос аэродромного диктора:

– Уважаемые пассажиры! Объявляется посадка на самолёт авиакомпании «Эль Аль», следующий рейсом 0714 по маршруту Киев – Тель Авив.

Борис, забыв обо всём на свете, порывисто обнял Алину, прикоснулся своими устами к её пухлым губам, и не в силах оторваться от них отпрянул в сторону и, не оборачиваясь, побежал в сторону паспортного контроля.