1
Они шли из глубокой разведки всю ночь, а до лагеря оставалось еще километров пятнадцать.
- Перейдем шоссе и стоп - на отдых! - сказал Карпов.
- Ноги, это само, гудят, - поморщился Федор,- особливо левая.
- Шагай одной правой, - сказал без улыбки Карпов.- Устанет правая - скачи на левой. Вернешься в лагерь свеженький, как пупсик!
Федор представил себе, как он скачет к лагерю на одной ноге, и засмеялся. Вот был бы номер!
- Чего смеешься? - Карпов любил мальчишку, хотя и ругал нещадно за хвастовство и непослушание. - Придем в отряд, я с тебя стружку-то сниму!
- За что, товарищ комиссар?
- Почему не написал заголовка для стенгазеты?
- Не партизанское дело - карандашиком чирикать. Пусть Любка забавляется.
- Вернемся - поговорим! А сейчас - бегом через шоссе, вон в тот кустарник!
Они пересекли дорогу и забрались в заросли. Стянув сапоги, перемотали портянки и блаженно растянулись в траве. Карпов свернул самокрутку, высек кресалом искру и прикурил от затлевшего трута. Федор жадными глазами проводил живую спираль голубоватого дымка.
- Нет! - ответил Карпов на молчаливую просьбу Федора.
- Только одну затяжечку, товарищ комиссар…
- Одну можно… Только не сейчас.
- Когда же, товарищ комиссар?
- Вот разобьем фашиста - и дыми, сколько хочешь.
- Так это же когда будет?! Вы со мной, как с маленьким.
- А сколько тебе?
- Пятнадцать… - неуверенно сказал мальчик и, поймав взгляд комиссара, поспешно пояснил: - Я только роста небольшого, а вообще мне как раз, это само, пятнадцать. .. недавно…
- Врешь! - усмехнулся Карпов, но тут же смахнул усмешку. - Это что ж получается? Я тебя в разведку беру, полностью тебе доверяю, а ты врешь?
- Четырнадцать мне, - пробормотал Федор. - Через месяц точно четырнадцать будет…
- То-то! Смотри, чтоб в последний раз! Будешь врать - отправлю в хозчасть с Любой кашу варить! Дошло?
- Дошло…
- На том и порешим, - и без всякой видимой связи сказал вдруг: - Сволочь фашист! В твои годы - за партой сидеть, гонять мяч, шахматами увлекаться, стихи сочинять, а ты вот должен… - Он умолк, сердито сдвинув густые черные брови.
- А вы, товарищ комиссар, сочиняли стихи в мои годы?
- Нет, я другим увлекался.
- Шахматами?
- Меньше всего.
- Тогда, значит, футбол.- Федор критически взглянул на впалую грудь и узкие плечи Карпова.
- Нет, голубчик, у меня была другая страсть. В твоем возрасте я решил изучить все европейские языки. Готовил себя к мировой революции. Чтобы объясняться с пролетариями всех стран…
- Неужели изучили? Все? Как есть все языки?
- Нет, конечно. Немецкий знаю хорошо, английский, французский - через пень в колоду. Остальные - просто не знаю, - он взглянул на часы. - Семь уже. К десяти будем на месте. Тронулись!
Они поднялись и тут же услышали в утренней тиши далекий дробный перестук.
- Мотоцикл! - шепотом сказал Карпов, и глаза его округлились. - В кювет! Живо!
Рванув из-за пояса «вальтер», Федор бросился к шоссе и с ходу влетел в кювет.
Треск стремительно приближался.
- Торопится на свою панихиду! - палец Карпова застыл на спусковом крючке кольта. - Без команды не стрелять!
- Есть! - пистолет в руке Федора вздрагивал в такт ударам сердца.
- Поперхнешься, гад! - Карпов нащупал за пазухой «лимонку».
Словно в ответ, ритмичный перестук сменился беспорядочными выхлопами, потом все стихло, наступила тишина.
- Мотор забарахлил… - Карпов напряженно смотрел в сторону, откуда должен был появиться мотоцикл.
Снова раздались выхлопы, и наконец показался немец. Он бежал мелкими шажками, толкая мотоцикл, в надежде, что мотор снова заработает. Должно быть, фашист выбился из сил. Он остановился, вытер рукавом лоб и присел на обочине дороги.
- Возьмем живьем! - Прильнув к земле, Карпов неслышно пополз к фашисту.
Федор, не дыша, полз за комиссаром.
Они были в нескольких шагах от немца, когда тот неторопливо поднялся, подошел к мотоциклу, расстегнул сумку и вытащил из нее гаечный ключ.
- Хенде хох!
Немец вздрогнул, ключ жалобно звякнул об асфальт.
- Хенде хох! - снова раздался приказ.
Фашист, вскинув руки, обернулся. Высокий бородатый партизан целился ему в лоб. Рядом с бородатым стоял мальчишка. Его пистолет был нацелен в живот.
- Обезоружь! - приказал Карпов Федору.
Федор сунул «вальтер» в карман, подошел к фашисту, снял с него автомат и вскинул себе на плечо.
- Вот и я с автоматом! - сказал он.
- Тащи мотоцикл в кусты! Живо! - приказал Карпов по-немецки.
Пленный дрожащими руками ухватился за руль и, не спуская обезумевших глаз с «кольта», потащил мотоцикл в ольшаник.
- Помоги!-бросил Карпов Федору. - Чикаться некогда!
Федор уперся в багажник, толкнул мотоцикл, и вдруг мотор заработал.
- Глуши! - крикнул Карпов.
Немец поспешно выполнил приказ.
- Приехали!-сказал Федор, когда они затащили машину в кусты.
- Повернись спиной! - приказал пленному Карпов.
- Расстреляете? - немца бил озноб, он не мог отвести глаз от пистолета Карпова. - Я - коммунист, а вы… хотите…
- Чего он булькает, товарищ комиссар?
- Старая песня. Фриц в плену сразу становится коммунистом.
- Клянусь! Я - коммунист! Рабочий! Печатник! Давно задумал перейти. Ждал, когда буду на передовой! Чтобы перебежать. К партизанам боялся! Нам говорят - партизаны сразу расстреляют… - Он торопливо выпаливал слова, боясь, что ему не позволят договорить.- Поверьте! Нацистов ненавижу!
Карпов напряженно вслушивался в речь пленного:
- Ты как-то странно говоришь по-немецки. Акцент у тебя какой-то…
- Забыл! Забыл сказать! Я словак! Не немец, нет! Словак! Из Братиславы! Чехословакия! Мобилизованный!
- Ладно! Все равно! Поворачивайся! Руки назад!
Губы пленного посинели, белое, без кровинки, лицо исказила гримаса. На прямых, негнущихся ногах он медленно повернулся спиной к партизанам.
- Чего он кудахтает, товарищ комиссар?
- Потом скажу. А сейчас свяжи ему руки за спину. Потуже!
Федор сдернул со штанов кавказский ремешок и стянул пленному руки.
- Пойдешь впереди, фриц посредине, я - замыкающим. За мотоциклом пришлем ночью…
Они двинулись в глубь леса.
Карпов смотрел в затылок пленного и наливался злобой: «Подстрижен, бандюга! Поди, одеколоном заставил себя брызгать! Завоеватель! Не придется тебе больше стричься-бриться…»
В лесную тишину врезался грохот. По шоссе проходил немецкий танк.
- Давай быстрее! - прикрикнул на пленного Карпов.
Низко опустив голову на тонкой жилистой шее, пленный тяжело переставлял негнущиеся ноги.
- Оглох? Быстрее, говорю!
Пленный обернулся. Веки его были опущены, словно солнечный свет резал ему глаза.
- Я забыл… Сразу не сказал… Испугался… Я могу вам доказать, что я не фашист…
- Хватит болтать! Придем на место, там все скажешь и докажешь! А сейчас - шагай, не задерживай!
Пленный не шевельнулся.
- Я знаю, вы хотите меня расстрелять подальше от шоссе. Чтобы не слышали выстрела. Но все равно… Знайте, в сумке мотоцикла остался пакет. Мне приказано отвезти его в Ряжевск. В гестапо…
- Что же ты молчал, дьявол!? Федор! Вихрем - обратно! Тащи сумку с мотоцикла!
Федор исчез.
«Какой же я болван! - казнил себя Карпов. - Не осмотрел мотоцикл! Не обыскал сумку! Хорош разведчик! Перед мальчишкой стыдно!»
Он присел на пенек, не спуская глаз со словака. Лицо пленного по-прежнему было бледным, испуганным, чуть заметно дергалась нижняя губа. Он стоял, повернув голову в сторону шоссе. «Прислушивается к танкам»,- подумал Карпов.
Точно из-под земли появился запыхавшийся Федор.
- Вот, - он протянул комиссару сумку.
- Садись! - приказал Карпов пленному.
Словак неуклюже - мешали связанные руки - плюхнулся в траву. Федор уселся напротив и снова наставил на него пистолет. Пленный закрыл глаза.
Карпов разорвал конверт, расправил сложенный вдвое лист тонкой, почти папиросной бумаги и прочел:
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО N АС 635
23 августа 1943 г.
Штурмбаннфюрер Гоц - Гауптштурмфюреру Лангу.
Мною получено Ваше донесение, из которого явствует, что: 1. Двадцать седьмого августа с. г. в Ряжевске, по Мучной улице, в доме N 10 соберется преступная шайка во главе с секретарем так называемого подпольного обкома коммунистов. 2. В вышеуказанном доме находится замаскированный склад взрывчатых веществ. 3. Вам известно местопребывание некоторых членов подпольной банды, в том числе их вожака - секретаря подпольного обкома.
ПРИКАЗЫВАЮ: 1. Чтобы не вызвать у преступников подозрений и никого из них не упустить, никакой предварительной слежки за домом N 10 по Мучной улице с получением сего не вести. 2. По той же причине запрещаю производить какие-либо предварительные аресты среди заговорщиков. 3. Для проведения карательной экспедиции двадцать седьмого августа иметь в готовности двадцать эсэсманов.
Руководить захватом квартиры и всего подпольного обкома буду лично я.
Получение настоящего приказа немедленно подтвердите известным Вам способом.
Начальник СД округа
штурмбаннфюрер Ганс Гоц».
С первых же строк Карпову стало ясно, какой важный документ попал в его руки. «Немедля надо идти в лагерь, решить с командиром, как действовать дальше».
Он еще раз прочел приказ штурмбаннфюрера. Нет, оказывается, все не так просто. Последняя фраза в захваченном документе осложняла и без того нелегкую задачу: «Получение настоящего приказа немедленно подтвердите известным Вам способом». Ясно, если через полтора-два часа начальник ряжевского гестапо не сообщит о получении приказа, Гоц встревожится, сам свяжется с Лангом и сразу выяснит, что никто никакого приказа не передавал. Что предпримет в таком случае Гоц, ответить было нетрудно. Гоц и Ланг поймут, что связной попал в партизанскую засаду и документ оказался в руках партизан. А партизаны, конечно, предупредят обо всем подпольщиков. Значит, гитлеровцы будут вынуждены начать аресты сегодня же и сегодня же захватят склад с оружием и взрывчаткой. Надо немедленно принимать какое-то решение. Сейчас же! Самому!
Он взглянул на пленного. Тот сидел, закинув голову, глядя в безоблачное небо. Карпов невольно тоже взглянул вверх. В небе чертил широкие круги коршун.
Казалось, он наслаждается, невесомо паря в мирной синеве неба, и будет так кружить, пока последний луч солнца не скроется за соснами далекого бора. Но вдруг, точно его внезапно пронзила пуля, хищник рухнул в чащу.
- Стервятник! - произнес словак. - Высмотрел добычу. Подлая птица!
В этом белобрысом словаке было что-то неуловимо отличающее его от других пленных. «Он мог и не сказать о пакете, - подумал Карпов, - и тогда…» От мысли, что могло бы случиться, Карпову стало страшно. С особой остротой он понял, беда надвигается с каждой секундой, а он бездействует…
- Значит, утверждаешь, что ты коммунист? - обратился Карпов к пленному.
- Да! Да! Коммунист! Поверьте!
- Давно?
- С тридцать шестого года…
- Докажи, что не врешь.
- Как? Как мне доказать! - словак опустил голову.- Мой партийный билет спрятан в Братиславе, в надежном месте…
- Сейчас сбегаю проверю!-зло процедил Карпов. - Отвечай, кто возглавляет коммунистическую партию Словакии?
- Наша партия в подполье. Но я знаю, что во главе ее стоит товарищ Вильям Широкий.
- Гимн коммунистов знаешь?
- «Интернационал»? - по лицу словака скользнула удивленно-радостная улыбка. - Конечно, знаю! Как же мне не знать «Интернационал»?!
- Тогда пой! Пой «Интернационал».
- Но я могу только по-словацки, по-чешски, а по-немецки я слов не знаю…
- Пой по-чешски, но негромко, совсем тихо,- Карпов настороженно взглянул в сторону шоссе.
- Да, да, понимаю! Но я хочу петь свой гимн стоя… Это же - гимн! - Не дожидаясь разрешения, он легко поднялся с земли и тихо запел.
Федор, который ничего не понял из разговора комиссара с пленным, вздрогнул.
- Молчать! - крикнул он, и вдруг до него дошло, что пленный поет «Интернационал». Что это? Неужели от страха немец сошел с ума? Федор взглянул на комиссара и заметил, что губы Карпова беззвучно шевелятся. «Комиссар тоже поет»,- догадался Федор. Чужие слова стали такими понятными, такими знакомыми, точно пленный пел по-русски. Это было какое-то чудо! И, сам того не замечая, Федор тоже запел неслышно:
Словак умолк, но продолжал стоять.
- Садись, - сказал Карпов.
Он вытащил из нагрудного кармана чистый лист бумаги, огрызок карандаша и переписал текст захваченного приказа. Потом вложил приказ в конверт и сел рядом с пленным.
- Послушай, - сказал Карпов. - Я тебе верю. Верю, что ты ненавидишь фашистов. Но слова, не подкрепленные делами, никому не нужны. Готов ты доказать делом, что хочешь бороться вместе с нами?
- Клянусь!
- Федор, развяжи ему руки.
Федор стоял на месте, не понимая, что происходит, почему, вместо того чтобы скорее возвращаться в лагерь, комиссар ведет бесконечные разговоры с фрицем, да еще приказывает развязать ему руки.
- Ты слышал приказ? - Таким сердитым Федор еще не видел своего комиссара.
Федор хмуро подошел к пленному и сорвал с его рук ремень. Словак резко вскинул кулак к плечу:
- Рот фронт!
Карпов не ответил.
- Поедешь сейчас в Ряжевск, - сказал он. - Вот тебе твой пакет. Передашь его, как приказано, гаупт-штурмфюреру Лангу. Понял?
- Этого нельзя! - испуганно сказал словак. - Я не могу.
- Почему?
- Пакет распечатан… порван. Меня предадут военно-полевому суду… Расстреляют…
- Без риска не обойтись. Но я надеюсь, мы проведем гестаповцев. Слушай внимательно. Скажешь Лангу, что попал в засаду. На спасенье надежды не было. Партизан трое, ты-один. В этот смертельный миг ты думал не о себе. Ты думал о фюрере, о победе великой
Германии! Ты не мог допустить, чтобы секретный приказ попал в руки русских. Ты решил уничтожить пакет. Отстреливаясь, ты разорвал конверт, и в это время на шоссе послышался грохот танка. Партизаны испугались, бросились в лес. А ты, боясь, что опоздаешь с доставкой срочного пакета, помчался, не дожидаясь танка…
Комиссар понимал рискованность своего плана, но иного выхода сейчас не видел.
- Я сделаю все, что прикажете. Но если мне поверят, тогда… - светлые брови пленного сошлись на переносице, скорбная морщина пересекла высокий гладкий лоб. - Значит, я все равно останусь в немецкой армии?! Но я не хочу! Я не буду больше драться с русскими!
Карпов положил руку на плечо словака.
- Если тебе поверят, ты сегодня же будешь в партизанском лагере.
- Каким образом?
Карпов взглянул на часы.
- Сейчас около восьми. В Ряжевске ты будешь не позже половины девятого. Вручишь пакет и сейчас же отправляйся обратно. Скажешь, что таков приказ штурмбаннфюрера. Я буду ждать тебя здесь до одиннадцати часов. Понял?
- Так точно, товарищ. Только бы они поверили,- он с надеждой смотрел на Карпова, стараясь в его уверенности обрести мужество.
- Надо, чтобы поверили. Не так уж умны немцы. Неужели мы глупее их?! И хитрости нам у них не занимать. Все кончится хорошо. Ручаюсь! Через полчаса сам убедишься в этом…
Карпов говорил так горячо, так уверенно, что словак успокоился и даже нашел в себе силы улыбнуться.
- Федор, отдай товарищу автомат, - сказал Карпов.
Федор еще крепче сжал автомат и остался недвижим.
- Ну!! - строгий взгляд комиссара заставил его выполнить приказ.
Когда словак привычным жестом вскинул автомат, Карпов спросил:
- Как твое имя?
- Ян Лукач.
- Так вот, помни, Ян: я тебя жду. Верь мне: сегодня ты попробуешь нашей партизанской каши. А сейчас ты должен расстрелять почти все патроны. И это еще не все. Ты же попал в засаду, отстреливался, валялся в кювете, ползал по земле. Подумай, какой у тебя должен быть вид!
…Через несколько минут словак стал неузнаваем. Без пилотки, в разорванной, грязной одежде, он вывел свой мотоцикл на шоссе, вскочил в седло, и частый перестук мотора забился о стволы старых сосен.
2
В командирской землянке тускло чадила коптилка. Люба сидела на скамье, а командир легкими неслышными шагами мерил свое подземное жилище: пять шагов вперед, пять шагов назад…
В полумраке лицо командира разглядеть было трудно. Любе хотелось увидеть его глаза, потому что Федор утверждал, что глаза у командира зеленые, а Люба была уверена, что зеленых глаз у людей не бывает. Но командир, не переставая, ходил из угла в угол, и в неровном свете коптилки невозможно было разглядеть заросшее бородой лицо.
- Значит, сколько тебе лет? - Любу удивил его молодой голос. До сих пор ей не приходилось разговаривать с командиром. Она видела его только издали, и, оттого что лицо его заросло густой русой бородой, командир казался ей стариком. - Сколько же тебе лет?
- Четырнадцать.
Продолжая ходить, он вытащил кисет, свернул закрутку.
- Где ты училась перед войной?
- В ряжевской школе. Не в самом Ряжевске, а в слободке.
- А почему не в Ясенках? Ты же пришла к нам из Ясенок.
- В нашей деревне только четырехклассная школа. Я как в пятый перешла, меня и увезли в слободку.
- У кого ты жила там?
- У тети Клавы. У маминой сестры. Маму кулаки убили в коллективизацию. Они моему отцу мстили…
- Отец в армии?
- На фронте. В Ясенки я приехала на каникулы двадцатого, а двлдцать второго - война! Пять дней только и прожила с папой. В армию ушел… А мне велел обратно к тетке Клаве пробираться. От Ясенок до Ряжевска недалеко - сорок километров…
- А ты не поехала?
- Не поехала. Осталась у дедушки.
- Почему отца ослушалась?
Люба замялась. Командир, перестав мерить землянку, остановился.
- Я тетю Клаву не люблю, - сказала Люба едва слышно. - Сама не знаю почему, а только не люблю, и все тут…
- Это бывает, - командир снова зашагал из угла в угол. Казалось, его не удивил Любин ответ. - Ну, значит, осталась в Ясенках, а потом?
- Потом, как немцы стали подходить, деда спрятал меня на пасеке…
- Чего ж он тебя прятал?
- Из-за папы. Мой папа - давнишний коммунист. Он богатеев в Ясенках раскулачивал и секретарем партийным был. Деда мне сказал: «Хоронись, Любаша: убьет тебя фашист за отца!»
- Тебя дед к нам привел?
- Ага. Боялся, что немцы про меня разнюхают.
- Что же ты делаешь в отряде?
- Помогаю всяко. Стираю, кашу варю…
- Дело важное! Молодец! - командир остановился у коптилки, прикурил, и под низким бревенчатым потолком поплыло сизое облачко. - Ну, а про тетку Клаву твою тебе что известно?
- Не-е. .. Как уехала тогда, так и все. Ничего не знаю…
- А вот мы знаем. Живет на старом месте. Торгует овощами на базаре.
- Огород у нее большой…
- Да… - командир остановил на Любе пристальный взгляд, она увидела, что глаза у него и впрямь зеленые.- Скажи, - он сел рядом с Любой. - Скажи, а тетка знает, что ты в партизанском отряде?
- Откуда? Даже в Ясенках никто не знает. Деда сказал всем, что я уехала к тетке Клаве. А тетке отписал, что я в Ясенках… - Люба тихо рассмеялась.- Только деда и знает, где я…
- Это хорошо! - командир притушил о подошву сапога недокуренную цигарку. - А что, если мы отправим тебя к тетке?
Люба по-своему поняла слова командира.
- Я вам в обузу, да? - спросила она дрожащим голосом.
- Что ты, родненькая! - он положил широкую ладонь на крепко сжатый кулачок Любы. - Ты молодец! Потому мы и хотим перебросить тебя к тетке, в Ряжевск, где стоит немецкий гарнизон, где орудует гестапо, где есть железнодорожный узел, через который немцы гонят эшелоны на восточный фронт. Понимаешь, в чем дело?
Люба просияла: это совсем не то, что стоять у котла с поварешкой! Это настоящая борьба!
- Спасибо вам, товарищ командир! Я не испугаюсь, увидите - не испугаюсь! Я не струшу и в немца выстрелить! Только научите меня стрелять…
- Стрелять тебе не придется. Просто будешь жить у тетки.
- Как это - просто жить у тетки? Не хочу!
Командир с любопытством взглянул на нее. Только что девочка казалась такой покорной и слабенькой, а сейчас губы упрямо сжаты, глаза смотрят требовательно, голос звучит решительно.
- Не хочу! Что мне там делать? Все воюют, а мне теткин огород поливать?
- Да, будешь поливать теткин огород и торговать на базаре овощами…
- Не буду! Я не торговка!
- Потому ты и сидишь здесь, в партизанской землянке. С торговкой мы и говорить бы не стали.
- А хотите, чтобы я торговала…
- Послушай меня, Люба. Надо, чтобы ты торговала на базаре. Надо, чтобы к тебе там все привыкли - и немцы, и советские люди. Чтобы все думали, что ты жадная девчонка-торговка. Хвали фашистов, ругай партизан! И жди! Терпеливо жди! Придет час - ты получишь приказ. И от того, как ты выполнишь этот приказ, будет зависеть многое. Быть может, ты приблизишь день нашей победы. Хоть на минуту приблизишь. А ты поду-май, Люба, что значит приблизить победу на одну минуту. За минуту гитлеровцы могут сжечь сотни деревень, сбросить бомбы на головы тысяч наших людей, в эту минуту пуля может поразить твоего отца. Подумай, Люба! Если ты и теперь не хочешь торговать, забудем этот разговор. Пусть все останется как есть: кухарничай, стирай, штопай…
- Нет, нет! Я не поняла! Я думала… - она вскочила, и он вдруг увидел, какая она худенькая, маленькая- совсем подросток. - Я пойду, пойду хоть сейчас! Я не догадалась!.. Думала, просто торговать… Когда мне идти?
- Скоро. Завтра все обдумаем, все мелочи: что сказать тетке, как отвечать полицаям, как вести себя на базаре…
У входа в землянку послышались шаги, откинулась плащпалатка, заменявшая дверь, и вошел комиссар.
- Важные новости! - комиссар взглянул на Любу нетерпеливым взглядом.
Она поняла, что он не хочет говорить при ней, и встала.
- Мне уйти, товарищ командир?
- Иди, дружок. Разговор закончим после…
* * *
Командир дважды прочел копию захваченного приказа штурмбаннфюрера Гоца.
- Значит, словак вернулся? - спросил он, пряча копию в планшет. - Не обманул? Решение ты принял рискованное, но, пожалуй, единственно правильное в такой обстановке.
- Признаюсь, я здорово волновался. Вдруг, думаю, не выдержит! Это ведь непросто - сыграть такую роль. Небольшая промашка - и готово. С ним бы немцы такое сделали!
- Если все пройдет хорошо, сообщим о нем в Москву. А пока подумаем, как испортить немцам обедню. Твой план мне нравится, - командир по привычке мерил землянку шагами. - Но кого нам направить в Ряжевск? Завтра, как ты знаешь, Люба уйдет в слободку. От слободки до Ряжевска километров семь…
- Рискованно давать ей такое задание. Все-таки девчушка. В случае чего - растеряется. Сначала испытаем ее на чем-нибудь попроще…
- Кого же послать? Ясно, что вся ряжевская полиция и гестапо подняты сейчас на ноги. За домом по Мучной наблюдение они сняли, но всякий новый человек в таком маленьком городе обязательно привлечет их внимание. А на такую девчушку, как Люба, они и внимания не обратят…
- Тогда уж лучше Федора послать. Он уже понюхал пороха, и смелости ему не занимать…
- Тоже не шибко большой! Как он в разведке?
- Держится молодцом. А главное, уже три раза был в Ряжевске, в случае чего - знает явку…
- Это, конечно, важно. Он ведь ряжевский?
- Да. Родители в бомбежку погибли. Он в Ряжевске все ходы и выходы знает. Прикинется нищим - сам знаешь, сколько сейчас осиротевших ребят бродит. Немцы на них внимания не обращают.
Командир задумался. Ему не хотелось подвергать мальчишку лишней опасности, но чем дольше он думал, тем больше убеждался, что предложение комиссара разумно. Всякий пришлый мужчина в небольшом Ряжевске будет сегодня взят под подозрение. А старику прошагать за день сорок километров, да еще сразу обратно, не под силу.
- Надо бы для верности застраховать себя.
- Что ты имеешь в виду? - спросил комиссар.
- Представь себе, что Федора задержат. А мы об этом и не узнаем. Тогда фашисты смогут осуществить свой дьявольский план. Это же полный разгром подпольной организации! Сотни казней! Гибель лучших людей! Мы не можем так рисковать. Надо свести риск до минимума. Надо исходить из худшего, а не из лучшего!
- Согласен, но что ты предлагаешь?
- Надо, чтобы Федора страховала Люба.
- То есть?
- Любе нужно дать то же задание, что и Федору. Но Федор не должен об этом знать…
- Почему?
- Нельзя же мальчишке сказать: «Если тебя схватят, не беспокойся: задание выполнит Люба». После такого разговора он только и будет думать о том, что его могут задержать. С такими мыслями любое задание провалишь…
- Пожалуй, ты прав, командир. Вызывай Федора, пока он не завалился спать. Я и сам еле на ногах стою: за сутки километров пятьдесят отмеряли. А когда будем говорить с Любой?
- Поговорю с ней после обеда…
Разговор с Федором был короткий.
- Ряжевск хорошо знаешь? - спросил командир.
- Так точно! - Федор старался отвечать «по-военному».
- Мучную улицу знаешь?
- Так точно!
- Где дом десять на Мучной находится, знаешь?
- Так точно! Знаю! Напротив тюрьмы. А за углом- гестапо!
Командир и комиссар переглянулись. «Место выбрано с умом. Никому и в голову не придет: тюрьма, гестапо… и рядом подпольный обком, склад оружия».
Карпов продолжал:
- Хватит силенок отправиться рано утром в Ряжевск?
- Так точно! В разведку?
- Не совсем в разведку. Оденься нищим, в какую-нибудь рвань. Найдешь в Ряжевске одного человека… Оружия при себе не иметь.
- Во вражеский тыл без оружия? - от огорчения Федор забыл о военном языке. - Это как же?
- А вот так же! - сердито ответил комиссар.- Слушай, что тебе говорят. Все твое оружие - перочинный ножик - хлеб резать.
- А «вальтер»? - Федор чуть не заплакал. - Я же сам его раздобыл. В бою, а не как-нибудь!
- «Вальтер» сдашь комвзвода, - жестко сказал командир.
Федор тоскливо смотрел на свои сапоги.
Карпов похлопал его по плечу.
- Послужит тебе твой «вальтер» еще не раз.
- Не будем терять времени, - сказал командир.- Слушай в оба уха. Придешь в Ряжевск, найдешь на хлебозаводе сторожа Семена Ильича. Скажешь ему: «Привет вам от дедушки. У него опять малярия». Семен Ильич ответит: «От малярии есть средство, не горюй».
А дальше он сделает так, что вы окажетесь наедине. Вот тогда и скажешь ему три коротких фразы. Заучи их крепко-накрепко, чтобы они звенели у тебя в голове днем и ночью. Скажешь: «Вас предали. Скрывайтесь немедля. Склад взорвите двадцать седьмого в тринадцать десять».
- А после сразу возвращайся в отряд, - приказал комиссар. - А ну повтори, что тебе сказано
- Найду на хлебозаводе сторожа Семена Ильича, скажу ему: «Привет вам от дедушки. У него опять малярия». Семен Ильич ответит: «От малярии есть средство, не горюй». А когда мы окажемся наедине, тут я ему передам: «Вас предали. Немедля скрывайтесь.
Склад взорвите двадцать седьмого в тринадцать десять».
- Молодец! - похвалил командир.- С первого раза запомнил!
- Быстро запомнишь - скоро забудешь! - сказал комиссар. - Сто раз повтори про себя. Перед уходом будет тебе экзамен.
- Когда прикажете выходить? - Федор снова перешел на «военный язык».
- Выйдешь в пять тридцать утра. До слободки с тобой пойдет Люба.
- Разрешите обратиться?
- Давай.
- Зачем она мне? Один я быстрее дойду.
- Ничего не поделаешь, - объяснил командир.- Пойдешь с Любой. Нельзя же ее одну отпускать в такой путь. Она и дороги не знает…
- Чего ей в отряде не сидится? Кухарила бы - и все!
- Не место девочке в партизанском отряде, - ответил комиссар. - Скоро бои начнутся, дальние переходы, ей не выдержать. Какой она боец?
- Так точно, не боец, товарищ комиссар. Она и стрелять-то не умеет. Трусиха. Во время грозы - сам видел - в землянку пряталась!
- Вот мы и решили отправить ее к тетке в слободу,- объяснил командир. - Завтра, на обратном пути в лагерь, обязательно пройди мимо ее дома. Она будет глядеть из окна. Только ты и виду не показывай, что знаешь ее. Сколько до Ряжевска ходу?
- Моим путем - часов восемь. Я в обход пойду.
Немцы тех троп не знают. Так что в городе я буду часа в три…
- Отлично! - одобрил командир. - И сразу на хлебозавод. Помни, в Ряжевске и слободке установлен комендантский час. С восьми вечера до шести утра жителям ходить по улицам запрещено. Ну, а теперь иди отдыхай.
3
Они прошли половину пути, когда Федор остановился.
- Передых! - решительно сказал он. - Спустимся в овражек, туда немцы, это само, носа не сунут.
Люба обрадовалась: она давно устала, только стыдилась сказать об этом. Ей и сейчас не хотелось признаваться, и она равнодушно заметила:
- Я ничего… не очень устала.. . Только спине от котомки жарко. А тебе от котомки не жарко?
- Тоже жарко. А что делать? Без котомки нищих не бывает. После отдыха полегчает.
- Я могу и без отдыха…
- Запрещаю! - властно произнес Федор.- Девчонка- девчонка и есть. Не устала! Это только кажется. Пройдешь еще километр и свалишься. Возись потом с тобой!
Он говорил сердито, потому что хитрил, говорил не то, что думал. Это он устал, устал так, что не мог идти дальше. И не удивительно: накануне он шел всю ночь и сегодня с Любой протопал километров двадцать. К тому же, в эту ночь он почти не спал. Должно быть, от волнения. В голову лезли разные дурацкие мысли: вдруг Семен Ильич заболел и не придет на завод? И потом - этот пароль Его можно забыть или перепутать слова. Тогда Семен Ильич и разговаривать с ним не станет! А эти три короткие фразы! Он полночи твердил их про себя, чтобы они «звенели в голове днем и ночью».
Ребята спустились в овражек, по дну которого неслышно извивался узенький ручеек.
- Ой, как хорошо! - Люба плеснула в лицо пригоршню студеной воды. - Так хорошо, так приятно!
Федор повесил на куст котомку, снял сапоги, растянулся на траве и почувствовал, что сейчас уснет. «Если молчать, обязательно засну», - подумал он.
- Любка, давай разговаривать. Расскажи что-нибудь.
- А в лесу молчать надо.
- Фрицев боишься? Во трусиха! Неоткуда им здесь взяться.
- Фрицы тут ни при чем. В лесу молчать надо, чтобы слушать…
- А чего тут слушать?
- Как чего? Ты же не глухой! В лесу можно много-много чего услышать: и как шишка с ели падает, как птенец в гнезде пищит, как трепещут листочки на осине, как белка орешки лущит. Чего только не услышишь в лесу!..
- Чего тут интересного - шишка упала! Ты лучше скажи, почему из отряда ушла?
- Командир приказал, - слукавила Люба. - Говорит, что скоро бои начнутся… Нельзя, чтобы в отряде были несовершеннолетние…
Федор самодовольно улыбнулся.
- Думаешь, потому что ты несовершеннолетняя? Как бы не так! Вот я тоже несовершеннолетний, а командир мне настрого приказал вернуться. Он тебя потому отослал, что ты девчонка, от девчонок на войне проку нету - трусихи!
- А ты не боишься, когда стреляют?
- Я-то? Хоть бы что!
- И к немцам идти не боишься? А вдруг тебя в Ряжевске схватят?
- Живым не дамся, гады свое получат! Вот! - Федор вытащил из кармана «вальтер». - Восемь пуль фашистам, девятая себе!
Люба побледнела. Она представила себе, как Федор отстреливается от фашистов, как те один за другим падают замертво, как оставшиеся в живых немцы с яростным ревом окружают Федора, но раздается последний выстрел, Федор падает с простреленным сердцем, так и не выпустив из рук оружия.
Федор видел, с каким испугом и восторгом смотрела на него Люба, но это не обрадовало его. Всю дорогу Федора терзала одна надсадная мысль. Пистолет! За-чем он взял с собой пистолет?! Ведь ему приказали сдать оружие командиру взвода! Федор искал оправдание своему поступку. «Как же идти в тыл врага без оружия? А вдруг - засада? Что же, сдаваться живым? Партизаны не сдаются!» Сколько раз он слышал эти гордые слова. И потом, разве он не отвечает за жизнь Любы? Она же девчонка, совсем беспомощная, в случае чего - он должен ее защищать!
Но, как ни утешал себя Федор, он прекрасно понимал, что нарушил партизанскую дисциплину. И сейчас, лежа в траве, он терзался, не зная, как загладить свою вину.
«Признаюсь! Вернусь с задания и сразу же признаюсь. Пусть наказывают, пусть судят - все равно признаюсь».
И от того, что он принял такое решение, ему стало легче, он потянулся, закрыл глаза и мгновенно заснул.
* * *
Проснувшись, Федор не мог понять, что с ним и где он. А когда понял, рассердился:
- Почему не разбудила?
- Жалко было. Так крепко спал…
- Ну и растяпа! Крепко спал! - он взглянул на небо. - Больше двух часов спал! Смотри, где уже солнце. За полдень перевалило!
- Ну и что?
- А то, что теперь нам надо шагать рысью! Иначе мы влопаемся в комендантский час! И не попадем сегодня в город. Чуешь, чем это пахнет?
Они выбрались из оврага и зашагали по заросшей тропинке. Федор шел уверенно, не оглядываясь; Люба семенила за ним, боясь отстать. Ей хотелось есть; вытащив на ходу горбушку хлеба, торопливо съела ее.
Постепенно лес стал редеть, они вышли на опушку, здесь Федор остановился.
- Ничего не чуешь? - спросил он.
- Нет. А что?
Федор потянул носом:
- Так и есть! Где-то лес горит…
Теперь и Люба учуяла едкий запах гари.
Они поспешно пересекли опушку и снова вошли в лес. Ни огня, ни дыма они еще не видели, но чувствовали, что каждый шаг приближает их к пожару.
- Неужели болото горит? - тревожно сказал Федор.- Если болото, тогда нам, это само, беда!
- О чем ты?
- Боюсь, болото горит…
- А разве болота горят?
- Торфяное болото. Торф горит…
- Вот и хорошо! Немцам не достанется!
- Дура! - зло сказал Федор. - Через болото - самый короткий, безопасный путь. Если оно горит, надо лишних семь километров трюхать. Когда же я в Ряжевск приду? В комендантский час?
- Что делать? - растерянно спросила Люба.
- Посмотрим, точно ли горит болото. Айда!
Они углубились в лес и вскоре увидели стелющийся по траве дым. Дым обвивал стволы деревьев, оседал на кустах, воровато подбираясь к ногам ребят. Дышать стало трудно. Люба закашлялась.
- Стой здесь! - приказал Федор. - Надо толком разведать, - он исчез за толстыми стволами деревьев…
Люба стояла, обливаясь слезами; дым ел глаза, и она не заметила, когда вернулся Федор.
- Так и есть! Горит болото!
- Что теперь будет? - Люба с тревогой смотрела на Федора. - Семь километров - почти два часа ходу! До слободки, может, и успеем, а до Ряжевска - нет, затемно не дойти…
- Развела нюни! - сердито бросил Федор. - Пошли!
Некоторое время они шли молча. Люба понимала: Федор думает, как им быть теперь.
- Надо вот как… - Федор замедлил шаг. - Надо мне переночевать у вас… в слободке. А с утра двину в Ряжевск. Можно у вас переночевать? Тетка твоя пустит?
- Пустит, - неуверенно сказала Люба. -Я попрошу. ., Как же иначе? ..
- А что мы скажем ей про меня? Она же начнет спрашивать, кто я, почему вместе, куда иду?
Спрашивать будет… ей до всего дело..,
- Вот видишь… А что мы скажем?
- Давай вот так… Тетка ведь и про меня ничего не знает… Думает, что я всю войну в Ясенках сижу. Скажем ей, что и ты из Ясенок. Сирота… Идешь в Ряжевск к родственникам…
- Годится! - одобрил Федор. - Хоть и девчонка, но шарики у тебя, это само, вертятся. А теперь давай - полным ходом!
Они пошли быстрее, путь предстоял немалый, времени было только-только…
- Тетка-то у тебя добрая? - поинтересовался на всякий случай Федор.
- Разно бывает, - уклончиво сказала Люба и поторопилась перевести разговор на другое. - Интересно, как там ребята. Школа наша слободская знаешь какая была хорошая! И ребята такие дружные! У нас и учителя все хорошие были…
- Заливаешь! Такого не бывает, чтобы учителя - все хорошие! Хоть один да обязательной придирой окажется. ..
- Верно! - согласилась Люба.- У нас такой был-
Карл Францевич. Немецкий преподавал. Только ко мне он не придирался. К другим придирался, а ко мне нет. Даже хвалил меня. Я хорошо по немецкому училась…
Уже темнело, когда показались первые дома слободки. И хотя комендантский час еще не наступил, прохожих на улицах не было. Это испугало Федора. На безлюдной улице каждый прохожий как на юру - виден и запоминается.
- Пойдем врозь, - сказал он. - Ты впереди, я за тобой.
Прежде чем войти в дом, Люба прошлась по другой стороне улицы. Окно в теткином доме неярко светилось. В доме кто-то есть. Но кто? Вдруг у нее немцы поселились. ..
Она перешла дорогу и заглянула в окно. Тетя Клава сидела у стола в знакомой позе, приподняв слегка правую руку.
Люба вспомнила: подоив корову, поужинав, тетка всегда садилась гадать. Она долго тасовала карты и, прежде чем разложить их, суетливо крестилась и, тяжело вздыхая, скорбно шептала: «Господи, прости меня, грешную!»
Должно быть, тетка услышала тихий скрип калитки: не успела Люба постучать, как дверь раскрылась. Изумленная Клавдия Ивановна выронила из рук карты.
- Любонька! Господи! Вот и не верь картам! Мне в аккурат вчера вышла нежданная встреча! Дедка-то жив? Да что это ты с котомкой? - неожиданно всхлипнула Клавдия Ивановна. - Неужто побираешься? Дедушка-то жив, спрашиваю?
- Жив, жив, тетя Клава, Ваше как здоровье?
- Сама не знаю… Да чего мы в сенях-то?! Идем в горницу.
Не переставая всхлипывать и вздыхать, Клавдия Ивановна начала рассказывать:
- Кругом крутоверть! Кого в тюрьму, кого в лагеря, кого убили, а кого и возвысили. Учителя Карла Францевича помнишь?
- Конечно, помню. По-немецкому учил…
- Вот-вот! Теперь он в гестапе служит… А живет-то на прежней квартире, на соседней улице. Да ты его и сама увидишь, не на день ведь пришла, такую даль пешей отмахала…
- Погощу, коли не выгоните. Я, тетя Клава, не одна, - начала осторожно Люба. - Со мной мальчик один, Федя… из нашей деревни. Сирота…
- Какой такой мальчик? - глаза Клавдии Ивановны сразу стали колючими. - Чего ему делать здесь?
- Родственники у него в Ряжевске. Он к ним пробирается, а только не успеть ему засветло. Он только переночует… Вот он идет…
Клавдия Ивановна увидела в окно коренастого мальчонку. Котомка за спиной придавала ему вид горбуна.
- Здравствуйте, тетя Клава, - сказал Федор, переступив порог.
- Здрасте пожалуйста!-она бросила на мальчика недружелюбный взгляд. - Нашел себе тетю! Таких племянников с котомкой нынче не перечесть!
- И всем охота пить и есть! - Люба хотела шуткой смягчить жесткие слова тетки.
Тетка шутки не приняла.
- Ты что - с неба свалился? Новых законов не знаешь? Наперед зарегистрируйся в полиции, а потом уж просись ночевать. Мне за тебя голову терять не расчет. Может, у тебя в котомке бомба? Третева дни такой же обормот склад с немецкой амуницией поджег. На соседней улице! Сгорел как свеча. Теперь сыщики из гестапы с ног сбились, все какого-то мальчишку ищут…
- Здорово! - сказал Федор.
- Что здорово? - вскинулась Клавдия Ивановна.
- Парень этот… Такую диверсию. ..ив одиночку!
- Вона что! Одобряешь, значит! Нет, мне такой гость не с руки. Может, ты и с партизанами водишься…
- Что вы, тетя Клава! - вмешалась Люба. - С какими партизанами?! Я же его знаю… По соседству в деревне живем…
- Да нет, я не одобряю, - выкручивался Федор. - Партизан-то и в глаза не видел… От них только вред один… Из-за них немцы деревни сжигают…
- Он только переночует, тетя Клава! Утром уйдет, и все. Тетя Клава, вы же добрая, пустите его!
- Эка защитница нашлась! Тащи карту! - она протянула Федору замызганную колоду.
Удивленный Федор вытащил карту.
- Червонный валет! Ну, твое счастье. Загадала я:
если масть красная - оставлю, коли вини или крести - скатертью дорога!
- Ну вот, я же тебе говорила: она добрая! - сказала довольная Люба. - А может, покормишь нас, тетя Клава.
- Разносолов нету, а картошку сейчас поставлю. Сходи в огород, вона корзина стоит, набери полную огурчиков. Завтра снесешь с утра на базар, денег-то совсем нет… Лучку да редисочки захвати - поедим с картошечкой…
Люба вышла, а Клавдия Ивановна, тяжело вздыхая, принялась чистить картошку.
- Ты что же, и родился в Ясенках? - спросила она Федора.
- Ага, в Ясенках.
- А речка Быстрянка, поди, совсем обмелела?
- Обмелела, - сказал Федор твердо. - Даже рыба перевелась.
- А в церковь ходить немцы дозволяют?
- Это они дозволяют…
- Хорошая у вас церква, каменная… маковки золотые! За версту сияют!
- Церковь наша - что надо! - поддерживал разговор Федор, радуясь своей находчивости. - И маковки- что надо! Сияют! Аж глаза слепит!
- А священник у вас все тот же… отец Григорий?
- Ага… тот же… Григорий…
Вошла Люба с корзиной, полной огурцов.
- Такие огурчики, хорошие, крепенькие…
Навстречу ей поднялась разгневанная Клавдия Ивановна.
- Ты кого привела в мой дом? Он же в Ясенках сроду не бывал. Я ему нарочно проверку устроила. Ерунду плету, а он знай поддакивает. Речку Ушайку Быстрянкой называет. Про церкву врет! И не знает, что церква-то давным-давно сгорела и никакого попа у вас нет. Каков, а?!
- Тетя Клава, - начала Люба, - ты послушай…
- Нечего мне слушать! Пусть сейчас же проваливает!- она швырнула Федору котомку. - А с тобой,. Любка, разговор будет особый!
Подавленный Федор растерянно взглянул на Любу и направился к двери.
- Подожди! - закричала Люба. - Уйдем вместе. - Она тоже взяла котомку. - Прощайте, тетя Клава… больше вы меня не увидите! Пусть нас обоих заберут немцы!
- Ты что, ополоумела! Я тебе покажу «вместе»! Тебя заберут, так и мне несдобровать! - Клавдия Ивановна поспешно встала на пороге и раскинула руки, точно приготовила себя к распятью. - Я за тебя в ответе! Поняла?
- Тогда и Федора оставьте… А нет - я тоже уйду…
- Господи, да что же мне делать? Свалились на мою голову!-простонала Клавдия Ивановна, и лицо ее пошло красными пятнами. - Да ты чего стоишь-то?- выкрикнула она вдруг сердито. - На стол не можешь собрать! Ужинать ночью, что ли, будем?!
За ужином молчали. Федор не подымал глаз от тарелки. Он чувствовал на себе враждебный взгляд хозяйки и понимал, каково сейчас Любе. Ей, конечно, стыдно, что тетя Клава такая трусливая. Ему-то что! Утром он уйдет, только его и видели! А каково Любе жить у такой жабы?
После ужина тетка приказала ложиться спать.
- Ляжешь со мной, - сказала она Любе. - А этот, - кивнула тетка на Федора, - пусть стелется у печи на лавке… И утром чтоб духу его не было!..
Она принесла старое лоскутное одеяло и огромную подушку в розовой наволочке.
- Простыни не будет, обойдешься! - сказала она, швыряя на лавку постель.
Пощупав в кармане пистолет, Федор снял куртку, осторожно свернул и положил под подушку.
Клавдия Ивановна вскипела.
- Смотри, что делает! Грязную одежду под подушку! А стирать кто будет?! Ты?
Рванув куртку, она бросила ее в угол. Раздался тупой стук.
- Чем карманы набил, обормот непутевый? - зло уставилась на Федора Клавдия Ивановна. - Камни у тебя там, что ли?
У Любы перехватило дыхание: а ну как тетка сама посмотрит, что у Федора в кармане?
- Портсигар металлический у меня гам… Батин,- нашелся Федор. - Несу в Ряжевск… может, на хлеб сменяю…
- Врешь, поди! - Клавдия Ивановна покосилась на куртку. - Не для менки у тебя портсигар, сам куришь! По глазам вижу, что куришь! Не вздумай ночью дымить! Закуришь, среди ночи выгоню! Вот те крест - выгоню!
Она истово перекрестилась перед закопченной иконой. ..
«Скорее бы заснула, - думала Люба, лежа рядом с теткой и прислушиваясь к ее дыханию. Нет, тетка не спит, дышит ровно и тихо. Люба помнит, что во сне тетка всегда храпит. - Видно боится, что Федор ночью закурит и спалит дом. Ждет, когда мы заснем. Тогда она встанет за портсигаром».
Люба живо представила, как тетка неслышно встает с кровати, лезет в карман куртки и вытаскивает револьвер. От страха она бог знает что натворит! Побежит с револьвером к полицаям или к Карлу Францевичу. А тогда… Нет такого допустить нельзя, надо что-нибудь придумать…
Люба тихонько пошевельнулась.
- Ты чего? - мгновенно всполошилась тетка.- Клопы кусают?
- В горле пересохло. Вода в сенях?
- Ага… Ковшик над кадушкой… - отозвалась тетка и протяжно зевнула.
Люба слезла с кровати. Федор спал. Люба схватила куртку и вышла в сени. Нарочно бренча ковшом, чтобы слышала тетка, Люба вытащила пистолет, сунула его-в корзину под огурцы. Возвращаясь, она положила куртку на прежнее место и юркнула под одеяло.
* * *
Их разбудил громкий стук в дверь. Когда тетка и Люба выскочили из-за полога, Федор уже натягивал на себя рубаху. Тетка запричитала:
- В такую рань… кого бы это?
В дверь, не переставая, стучали. Клавдия Ивановна бросилась в сени.
- Куртка! - прошептал Федор Любе. - Пистолет. ..
В сенях послышались громкие голоса, распахнулась дверь, и в комнату вошли три гестаповца. В одном из них Люба узнала Карла Францевича. Посеревшая от страха Клавдия Ивановна прерывисто бормотала:
- У меня все по закону… я приказы соблюдаю. Любоньку-то, племянницу мою, вы ведь знаете, Карл Францевич… У вас училась, девочка старательная… тихая…
- Брось нудить! - прикрикнул бывший учитель немецкого языка. - Не в ней дело! Кто этот мальчишка?
- Люба привела. Она за него в ответе. Я - по жалости. .. только до утра… вроде как дитя…
- Дитя! А не это ли дитя подожгло склад? Покажи документы! - приказал он Федору.
- Нету, дяденька, у меня документов, - плаксиво затянул Федор. - Староста сказывал, только с четырнадцати лет справки полагаются…
- А тебе сколько?
- Тринадцать минуло недавно…
- Кто твой отец? Говори правду!
- Фельдшером у меня был батя. Убило его в бомбежку.
- Врешь! Мы точно знаем, что ты сын бывшего начальника ряжевской милиции. Ты поджег склад! Твоего отца повесили и тебя повесим!
- Господи! - всплеснула руками Клавдия Ивановна и плюхнулась на скамью.
- Что вы, господин офицер… - заныл Федор. - Я же тут никогда не бывал… В Ряжевск иду, к родственникам. .. Проверьте, коли не верите…
- Мы с ним вместе пришли, Карл Францевич, - заговорила Люба. - Он в нашей деревне живет, в Ясенках. Ничего он не поджигал…
- Из жалости пустила! -простонала Клавдия Ивановна. - Через доброту свою страдаю…
- Собирайся! - приказал гестаповец Федору. - И ты тоже! - бросил он Любе.
- Любоньку-то за что? - закричала Клавдия Ивановна.
- Ничего ей не будет. Расскажет, что знает о мальчишке, и отпустим на все четыре стороны.
Федор посмотрел на Любу. Она была бледна, в широко раскрытых темных глазах застыл страх. Федор ужаснулся. Конечно, она не выдержит! Расскажет про партизан. Разве может девчонка выдержать допрос в гестапо!
- Долго вас ждать? - Карл Францевич взглянул на часы. - Одевайтесь!
Федор потянулся было за курткой, но тут же опомнился. В гестапо его, конечно, обыщут… найдут пистолет. - Он круто повернулся к гестаповцу:
- Я готов… - и шагнул к двери.
- Одежку-то, одежку-то свою возьми! - всхлипывая, Клавдия Ивановна протянула ему куртку.
- Какой забывчивый! - злая усмешка скривила губы Карла Францевича. Он что-то сказал по-немецки молчаливому ефрейтору, тот вырвал из рук Клавдии Ивановны куртку и зажал под мышкой.
От страха у Федора пересохло в горле.
- Эти хитрости нам известны, - донесся до него словно издалека голос Карла Францевича. - В одежде, конечно, зашит какой-нибудь партизанский документ. Не надейся, в гестапо находят все! Пошли!
Оба немецких солдата разом поднялись со скамьи.
- Курт, останешься здесь и сделаешь обыск, - приказал бывший учитель. - Арестованных отведу я и ефрейтор Шпильман.
«Обыск! - Люба почувствовала, как внутри у нее все похолодело. - При обыске найдут в корзине оружие, обязательно найдут! И тогда - конец!»
- Выходи! - резкий окрик гестаповца привел Любу в себя.
Клавдия Ивановна завыла во весь голос.
- Чего вы, тетя Клава, - заговорила Люба. - Вы же слышали, Карл Францевич меня отпустит. Я оттуда прямо на базар - с огурчиками. Позвольте мне, Карл Францевич захватить с собой корзиночку, чтобы успеть на базар. У тети и хлеба не на что купить.
- Ладно, бери, и довольно разговаривать! Марш на улицу!
Ефрейтор Шпильман схватил Федора за шиворот и потащил к выходу Следом Карл Францевич вывел Любу. Так они и шли по утренней безлюдной улице: впереди Шпильман тащил Федора, позади бывший учитель вел Любу.
Федор шел, с трудом передвигая ноги. «Все про-пало!» - думал он в отчаянии. Пропало из-за его преступной глупости. Он нарушил приказ командира, взял с собой оружие. И теперь из-за этого - неминуемая гибель. Смерть ему, смерть Любе, смерть всем, кого он должен был спасти. И во всем виноват он, один он!
Федору и в голову не приходило, что «вальтера» в куртке нет. Он живо представил себе, как гестаповец вытаскивает из кармана куртки пистолет. «Пытать! - приказывает он. - Пытать, пока не скажет, откуда оружие и где скрываются партизаны!»
Люба шла позади. Корзинка с огурцами, казалось, жгла ей руку. Она думала только об одном, как избавиться от пистолета. Она верила Карлу Францевичу, что ее сразу же отпустят. Люба не сомневалась, что и Федора отпустят. Он знал, что нужно говорить. И все равно было очень страшно идти в гестапо, пряча в корзине оружие. Но как избавиться от него, если рядом шагает гестаповец и не спускает с тебя глаз?!
* * *
В гестапо им приказали сидеть в длинном полутемном коридоре и ждать Взяв у Шпильмана куртку, Карл Францевич скрылся за ближайшей дверью.
Люба держала корзину на коленах и думала только об одном: как ей сказать Федору, что пистолета в куртке нет. Сидевший между ними насупленный Шпильман, казалось, не обращал на них никакого внимания. Люба решилась заговорить.
- Куртку тебе вернут, - начала она. - В ней же…
- Молчать! - рявкнул Шпильман и так дернул Любу за руку, что корзинка едва не свалилась на пол. От страха у Любы захлестнуло дыхание. Упади корзина с колен, пистолет будет немедленно обнаружен. Она с силой сжала ручку корзины.
Напрасно пытался понять Федор, что хотела сказать Люба. Всю дорогу - от дома до полицейского управления - Федор тщетно старался придумать историю, объясняющую появление в его кармане немецкого пистолета. Все, что приходило ему в голову, выглядело нелепо и глупо. Снова и снова проклинал себя Федор за преступное легкомыслие. Еще вчера он был убежден, что его ослушание никакого вреда принести не может.
Партизан с оружием-это сила, а безоружный - вроде девчонки, от него никакого толку! Только теперь он понял свою ужасную ошибку, ошибку, за которую придется расплачиваться жизнью…
Дверь из кабинета начальника открылась, на пороге появился Карл Францевич. Он ткнул пальцем в сторону Федора и отрывисто приказал:
- Входи!
Федор, с трудом передвигая ноги, переступил через порог и увидел на столе то, во что превратилась его куртка. Она была распорота по швам, срезанные пуговицы валялись тут же, на столе. «А пистолет? - пронеслось в голове Федора, - где пистолет?» Он взглянул на человека, стоящего за столом. У немца было широкое розовое лицо, большая тяжелая голова без шеи, как бы всаженная в плечи…
Немец смотрел на Федора пристально и молча, разглядывая его, точно какую вещь. Не спуская с него глаз, немец сунул руку в ящик стола. «Сейчас вытащит «вальтер»! - ужаснулся Федор.
Немец не спешил. Опустив глаза, он разглядывал что-то в ящике, потом поднял глаза на Федора, снова заглянул в ящик и наконец повернулся к Карлу Францевичу:
- Ничего общего, - сказал он по-немецки. И так же, как несколько секунд назад глаза его сверлили Федора, так теперь они буравили Карла Францевича. - Вы что, ослепли! Хватаете первых попавшихся сопляков, а настоящий преступник в это время уходит от нас все дальше и дальше! С чего вы взяли, что это он поджег склад?
- Мне показалось, - он похож,- виновато пробормотал Карл Францевич.
- На кого?
- На сына начальника милиции, который поджег…
Резким движением немец выхватил из ящика фотографию и швырнул ее на стол:
- Смотрите, черт вас возьми!
С фотографии беззаботно улыбался веселый мальчуган в пионерском галстуке.
- Действительно… не похож… - испуганный Карл Францевич не заметил, что заговорил по-русски.
Это привело гестаповца в ярость:
- На каком языке вы со мной говорите? В отличие от вас, я не фольксдейч, а настоящий немец! Вы что, забыли об этом?
Карл Францевич щелкнул каблуками и вытянул руки по швам. Гестаповец повернулся к Федору:
- Откуда и куда идешь?
Карл Францевич перевел вопрос.
- Иду из деревни Ясенки в Ряжевск, господин офицер.
- Почему ушел из деревни? Справка от старосты есть?
- Матка померла… Никого у меня не осталось… Вот я, значит, и подался в Ряжевск. Дядька у меня там живет…
Федор отвечал на вопросы немца гладко, как было условлено с командиром. Но, отвечая, он думал только об одном: когда же немец заговорит о пистолете. То, что фашист тянет и не упоминает о «вальтере», Федор объяснял жестокой хитростью немца: «Хочет, чтобы я мучился подольше…»
- Зря теряю время! - сказал с упреком начальник.- На кой нам черт этот мальчишка?! Очередной побирушка! Вы, кажется, еще девчонку арестовали? Завидую вашей проницательности!
- Я привел ее на всякий случай, как свидетельницу. ..
- Мальчишка может убираться ко всем чертям! Введите девчонку…
- Простите, господин гауптштурмфюрер, если мы отпускаем мальчишку, то зачем нам эта девчонка? Я ее хорошо знаю. Она местная. Агафонова.
- Местная? Тем лучше - не надо проверять. Нам нужна поломойка. Уведите вашего «поджигателя», - начальник гестапо снова ехидно усмехнулся,- и давайте сюда девчонку.
Федор не понимал, о чем говорят немцы, но не сомневался, что приближается развязка.
- Марш за мной! - приказал Карл Францевич.
Они вышли из кабинета, и Федор встретил тревожный взгляд Любы. Он шагнул к ней, но Карл Францевич дернул его в сторону.
- Ступай прямо!
Федор ничего не понимал: почему на допросе не спросили о пистолете? Куда его ведут? Что будет с Любой?
Карл Францевич вывел его на крыльцо и приказал:
- Жди Агафонову здесь. Попадешься мне еще раз - пеняй на себя!
И вернулся в гестапо.
Люба видела, как Карл Францевич увел Федора. Значит, Федора арестовали. За что? Конечно, он не проговорился, в этом Люба не сомневалась. Скорее всего, его задержали по подозрению в поджоге. А может быть, потому, что у него нет никаких документов и немцы не поверили, что ему тринадцать лет…
Неожиданно появился Карл Францевич.
- Ступай за мной!
Не выпуская из рук корзины, Люба поспешно вскочила.
- Куда ты с огурцами! - набросился на нее Карл Францевич. Эти русские - настоящие болваны. Идти к начальнику с огурцами!
- Куда же мне девать ее, Карл Францевич? Я ведь обещала тете…
- Ты есть действительно идиотка! Шпильман, она боится, что ты съешь ее огурцы!
Солдат ухмыльнулся.
- Оставь твои дурацкие огурцы здесь!
Люба продолжала стоять, не выпуская корзины.
- Да ты что! - глаза бывшего учителя налились злобой. - Не понимаешь?
Под его свирепым взглядом Люба поставила корзину под скамью, на которой сидела. Карл Францевич втолкнул девочку в кабинет и захлопнул за собой дверь.
Люба увидела за столом человека, у которого было розовым все лицо - щеки, лоб, уши.
- Подойди ближе, - приказал Карл Францевич.
Люба подошла к столу.
- Сколько тебе лет?
- Тринадцать…
- С кем живешь? Где отец?
- Сирота я… У тети живу… в слободке. Карл Францевич знают… Я у них по-немецки училась…
- Ты умеешь говорить по-немецки?
- Не-е, не успела выучиться… Война началась. Немного слов только знаю.
- Вот что, - он навел на Любу толстый короткий палец. - Останешься здесь. Нам нужна уборщица. Приступай немедленно к работе. Вымой полы и окна. - Теперь он навел палец на Карла Францевича. - Проследите, чтобы работа была выполнена безукоризненно. За плохую работу она будет наказана.
- Слушаюсь! - щелкнул каблуками Карл Францевич.
Он перевел Любе распоряжение начальника и добавил:
- Подожди в коридоре, пока я схожу за мальчишкой. Он ждет тебя на улице. Вдвоем вы уберете быстрее.
Люба не верила своим ушам: значит, Федор на свободе! Конечно, он уже по дороге к Семену Ильичу и завтра вернется в отряд. Какое счастье! И она, Люба, будет теперь работать в гестапо. Это ведь такая удача, такая удача!
Резкий стук в дверь заставил ее вздрогнуть. На пороге стоял Шпильман. На его ладони лежал «вальтер». ..
Сознание возвращается медленно, как бы толчками. Толчок… снова толчок… Как же все это было?
«Вальтер» на ладони немца…
- Вернуть мальчишку! - кричит гестаповец, и Карл Францевич выбегает из кабинета.
Удар по лицу валит Любу на пол. Над нею стоит гестаповец, держа в руках «вальтер». Он что-то орет по-немецки, Люба не понимает его. В ушах тонкий противный звон. Она пытается встать, но удар сапогом в грудь помутил ее сознание…
Она очнулась от крика. Гауптштурмфюрер орал на Карла Францевича. По растерянному виду бывшего учителя Люба поняла, что Федор исчез.
Заметив, что Люба открыла глаза, Карл Францевич что-то сказал гестаповцу.
- Встать! - крикнул тот, глядя с ненавистью на Любу.
Люба с трудом поднялась, но тут же пошатнулась и опустилась на стул.
- Хорошо, сиди, - разрешил Карл Францевич.- Сиди и слушай, что я тебе скажу. Ты должна говорить нам правду, только правду, и тогда тебе ничего не будет.
Мы же знаем, что ты не виновата… Ты слышишь, что я тебе говорю?
- Слышу…
- Сядь к столу. Не можешь подняться? Я помогу тебе… Вот так…
Он помог Любе дойти до стола. На столе поблескивал вороненой сталью «вальтер». Рядом лежали обойма и патроны.
- Заряди, - сказал бывший учитель. - Быстро! - он придвинул к ней пистолет и патроны.
Люба взяла пистолет, руки ее дрожали.
- Быстро, быстро! - выкрикнул теперь уже начальник.
Но Люба не знала, как заряжают «вальтер». Она вертела патроны, не понимая, что надо сделать, чтобы они оказались в пистолете… Немец пристально следил за движениями Любы и наконец ласково сказал:
- Вот видишь, девочка, пистолет не твой, ты даже не знаешь, как с ним обращаться. Ты ни в чем не виновата. Пистолет подкинул тебе мальчишка. Скажи, где его найти, и ступай домой. Ты нам не нужна.
Люба молчала.
- Ты слышала мои слова?
- Да…
- Пистолет тебе дал мальчишка?
- Нет…
- Откуда он у тебя?
- Нашла…
- Где нашла?
- На дороге…
- На какой дороге?
Опять этот противный звон в ушах. Немцы, стол и стулья - все начинает вдруг ползти к потолку…
- Открой глаза!
Жгучая боль… Это немец ткнул в ее руку дымящуюся сигарету.
- Ты знаешь, что мы делаем с теми, кто говорит неправду? Смотри!
Карл Францевич вытаскивает из папки большую фотографию и сует ее в лицо Любе.
- Смотри! С тобой будет то же!
Она видит на фотографии четыре виселицы. На каждой - труп…
- Ты будешь висеть так же! Если не скажешь правду, тебя завтра же вздернут! Откуда у тебя оружие?
- Нашла на дороге…
- Почему ты его не сдала немецким властям? Ты хотела кого-нибудь убить? Но ты не умеешь стрелять. Значит, ты его кому-то несла. Кому ты несла пистолет? Молчишь? Ну хорошо! Ты еще заговоришь! Хочешь, чтобы тебя отпустили сейчас?
- Хочу…
- Тогда говори, кто этот мальчишка? Куда он исчез? Почему он не стал дожидаться тебя и сбежал? Скажи, где его найти, и ступай домой. Мы знаем, ты хорошая девочка. Можешь идти домой, но скажи сначала, где сейчас этот мальчик!
«Привет вам от дедушки…» - вспоминает Люба.
- Ну? - это кричит гауптштурмфюрер. Он подходит к Любе, в губах его зажата сигарета. - Ну?! - он глубоко затягивается, и кончик сигареты вспыхивает злым раскаленным глазом. - Молчишь?! Сейчас я потушу сигарету о твои зрачки. Для тебя это будет луч-ше. Ты не увидишь веревки, на которой будешь болтаться!
- Не упрямься! - говорит Карл Францевич. - Мы все равно найдем его. Скажи, где он, и ступай на все четыре стороны…
«Привет вам от дедушки…»
Снова нависает над ней розовое лицо гестаповца.
Что было потом? Все путается… Сколько дней прошло с тех пор? Два? Десять? Сколько раз ее мучили? Все путается… ничего не вспомнить… Ничего… Каждый допрос начинался одинаково: «Скажи, где найти мальчишку? Куда он шел?» И каждый допрос кончался одинаково: ее втаскивали в камеру и швыряли на каменный пол.
Ночью из каждого угла камеры ей слышался голос гестаповца: «Откуда у тебя оружие? Где мальчишка? Скажи все, мы тебя отпустим…»
«Нет! Нет! Я забыла! Не помню! Не знаю! Нет!» А из черных углов камеры, заглушая все, липнет в ушах жирный голос гестаповца: «Скажи - и ты свободна. Будешь жить! Жить! Жить!»
- Нет! - выкрикивает она еще раз и проваливается в темноту.
Звякнули ключи, заскрипела дверь камеры, и снова ожег выкрик:
- На допрос!
Она очнулась от страшного грохота. Содрогнулась земля, покореженная фанера с треском вылетела из тюремного окна. В камеру хлынул слепящий свет. Превозмогая боль, Люба поползла к окну. От стены до окна - три метра… Целых четыре шага… четыре шага… Как это трудно…
Она все-таки доползла до окна… Яростные гудки машин, выстрелы, вопли немцев не дали ей снова впасть в забытье. Она хотела подняться, взглянуть в окно, но ноги не слушались ее. Она упала на цементный пол и при свете, непрерывно меняющемся странном свете, увидела на полу большие бурые пятна. Люба так и не поняла, что эти пятна - ее запекшаяся кровь…
Звон в ушах заглушил шум за окном. Цепляясь за стену, она все-таки поднялась, ей удалось ухватиться за решетку окна.
Напротив горел взорванный дом. Немецкие солдаты выволакивали из развалин обгоревшие трупы эсэсовцев. «Один… два… три… - считала Люба, не думая, зачем она это делает. - Четыре… пять… шесть… - шевелились беззвучно ее губы, - семь… восемь… девять…»
С воем выскочили из-за угла пожарные машины. Это было последнее, что услышала Люба. Пальцы ее разжались, она опустилась на пол и, не понимая, что сейчас кончается ее жизнь, почему-то вспомнила слова командира: «Быть может, ты приблизишь день нашей победы, хоть на минуту, да приблизишь…»
Ей показалось, что она видит слепящий свет восходящего солнца, но это был последний отблеск пожара…