— Ноль часов тридцать минут двадцать третьего февраля, — повторял Лозин. — Значит, у нас есть ещё целых десять дней… вернее, всего десять дней…
Диверсия на хлебозаводе — бедствие, результаты которого поддавались почти точному учёту. Счёт шёл на человеческие жизни: производственная мощность «объекта три» составляла сто тысяч хлебных пайков. Значит, несколько дней его простоя обойдутся в сто тысяч жизней ленинградцев.
«Двадцать третьего… В день Красной Армии… Ноль тридцать… Немцы назначили час взрыва с точностью до минуты… — говорил себе Лозин. — Такую точность, скорее всего, может обеспечить человек, работающий на этом объекте…»
Он подошёл к столу, на котором были разложены план завода, характеристика цехов, описки личного состава по сменам и цехам. Лозин уже изучил план завода так, что мог по памяти начертить расположение отделений, подъездных путей, запасных выходов. И всё же он снова изучал план и характеристики цехов, пытаясь определить, какой из них гитлеровцам эффективнее и легче вывести из строя. Но прежде всего надо понять, в каком цехе искать диверсанта и каков будет характер диверсии.
Лозин снова долго и внимательно изучал план, потом раскрыл блокнот и записал: «Объект три. Первый этаж — вода. Второй — печное отделение. Очень шумно. Третий этаж — тестомесилка. Четвёртый — мочка. Пятый — лаборатория».
Поставив точку, Лозин снова обратился к плану. Какой же цех избрали немцы? Ноль часов тридцать минут… Только часовой механизм может обеспечить такую точность. Значит, расчёт на мину с часовым механизмом. Мину подложит работник завода, конечно, заранее. За сколько времени? Куда?
На странице блокнота появились новые записи… Эта страничка заполнялась медленно, она пестрела подчёркнутыми строчками, вычерками, вписанными между строк словами. Поставив в конце страницы три вопросительных знака, Лозин перечёл свою запись.
«Первая смена — с восьми до шестнадцати. Вторая — с шестнадцати до полуночи. Третья — с полуночи до восьми. Вопрос: в каком цехе наиболее возможна предполагаемая диверсия? Мина с часовым механизмом. Исключаются цеха и помещения, где шум незначительный: можно услышать тиканье механизма. Наиболее шумно в печном отделении. Возможно, что диверсанты решили вывести из строя именно это отделение. Проверить всех работающих там. Вопрос: в какой смене работает диверсант? Может работать в любой из трёх. Но в момент взрыва, при котором неизбежно погибнут многие рабочие, диверсант не останется в отделении. Значит, пока можно отбросить третью смену, работающую с полуночи до восьми утра. Остаются первая и вторая смены. Вряд ли диверсант работает в первой. Смена кончает работать в шестнадцать ноль-ноль, взрыв назначен на половину первого ночи. Между концом смены и взрывом пройдёт восемь с половиной часов. За это время мина может быть случайно обнаружена. Таким образом, скорее всего, диверсант работает во второй смене. За несколько минут до конца смены он заложит мину и скроется. Итак, в порядке предположения: 1. Мина с часовым заводом. 2. Место действия — печное отделение. 3. Диверсант работает во второй смене. Кто диверсант???»
Поставив три вопросительных знака, Лозин вынул из сейфа тоненькую синюю папку. Он волновался: в папке был ответ на важный вопрос. В каком цехе работает Варвара Климова? В какой смене будет она работать в ночь на двадцать третье?
Он раскрыл папку, нашёл нужную справку и облегчённо вздохнул. Варвара Климова работала в печном отделении. Двадцать второго она должна работать во вторую смену.
* * *
Утром четырнадцатого февраля на хлебозавод явилась санитарная комиссия в составе трёх человек. Два из них осматривали цехи, третий проверял санитарное состояние общежития и подсобных служб. Усатый широкоплечий врач и его помощник надолго задержались в печном отделении. Здесь они интересовались не только санитарным состоянием, но и техникой, устройством механизмов. В отделении стоял такой грохот, что работницам приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.
В то время, как Лозин и Ломов осматривали печное отделение, контрразведчик Жаров, облачившись в белый халат, знакомился с санитарным состоянием заводского общежития. Жарова сопровождал прикреплённый к заводу оперуполномоченный.
В большой комнате стояли двадцать кроватей и столько же тумбочек. Кровать Климовой стояла около двери, но Жаров начал осмотр с другого конца. Осмотр тумбочек занял немного времени, некоторые из них были пусты.
— Наши работницы почти все живут дома, а здесь иногда ночуют те, кто работает во вторую смену, чтобы не идти домой ночью, — объяснил оперуполномоченный. — Чаще других остаются Климова и Корманова.
Мыльница, полотенце, нож, вилка, ложка, алюминиевая кружка — вот всё, что оказалось в тумбочке Климовой, да ещё два томика Маяковского, изданных в серии «Библиотека поэта». Жаров внимательно перелистал страницы первого томика, не потому, что надеялся обнаружить в нём какую-нибудь улику, а потому, что в создавшейся ситуации он обязан был это сделать. Не найдя ничего подозрительного в первом томе, он принялся листать второй, и вдруг на десятой странице заметил на одной из строчек тонкий булавочный накол. Это могло быть случайностью, но всё же Жаров начал листать том заново, пристально всматриваясь в каждую строку. Оказалось, что он ничего не пропустил — первый накол был именно на десятой странице. Продолжая листать книгу, он увидел на двадцатой странице такой же накол. Жаров насторожился. А когда на тридцатой и сороковой страницах обнаружил ещё два накола, он убедился, что это не случайность, и начал заново листать первую книгу. Дойдя до пятнадцатой страницы, Жаров обнаружил первый накол, следующий оказался на двадцать пятой странице.
Теперь уже была ясна закономерность: в каждом томике промежутки между наколами составляли ровно десять страниц.
Необходимо было скорее сообщить об этом Лозину. Но прежде следовало решить, что делать с книгами: забрать или оставить на месте. Забрать — значит навести Климову на мысль, что ею интересуются соответствующие органы. Этого делать нельзя.
Жаров списал год издания, выходные данные и номера страниц, где были наколы. Строчки, отмеченные наколом, он выписал отдельно.
Положив книги на место, Жаров поспешил к Лозину.
* * *
Ваяв в библиотеке книги, Лозин читал и перечитывал выписанные Жаровым наколотые строчки:
Он перечитывал эту бессмыслицу до тех пор, пока не убедился, что ему в ней не разобраться. Он не исключал того, что эти шесть строчек — код, с помощью которого вражеский агент может поддерживать связь с гитлеровцами и, следовательно, способствовать осуществлению диверсии на хлебозаводе. Необходимо было срочно разобраться в этой тарабарщине.
За последние дни Лозин вёл счёт времени на минуты, за его работой следили в Смольном. Каждые три часа он информировал о ходе работы начальника контрразведки Ленфронта.
Поднявшись на этаж выше, Лозин положил перед начальником шифровального отдела Сердюком томики Маяковского, листок с выписанными шестью строчками и тоном, не терпящим возражений, сказал:
— Даю вам два часа на это дело.
Сердюк, невысокий, флегматичный украинец, молча пожал плечами.
— Но два часа — это же сто двадцать минут, — несколько мягче сказал Лозин.
— А если считать на секунды, — серьёзно ответил Сердюк, — получится гораздо больше — семь тысяч двести секунд.
— Товарищ Сердюк! Надо, пойми, надо! Минута промедления может обойтись Ленинграду в десятки тысяч жизней!
— В нашей работе всегда надо спешить, весь вопрос в том, как спешить? На это есть ответ: спешить надо медленно!
— Брось шаманить! — сердито бросил Лозин. — Через два часа зайду за ответам.
— Лучше через семь тысяч двести секунд, — сказал флегматично Сердюк, не отрывая глаз от листка с шестью строчками.
…Прошло два с лишним часа. Лозин нервничал. Не дождавшись звонка от Сердюка, он отправился к нему сам.
Увидев капитана, Сердюк поморщился:
— Полдела сделано, дорогой товарищ. Выяснил, что первые девяносто минут не там искал.
— Нечего сказать, обрадовал! А дальше что?
— Сейчас проверяю наиболее вероятную гипотезу. Скорее всего, перед нами зашифрованные номера телефонов. Каждая наколотая строчка — не что иное, как цифра. В первом томе наколоты строчки шестая и десятая. В переводе на цифры это означает «610». Во втором томе наколоты строчки восьмая, первая, третья, четвёртая. В этом случае получается цифра «8134».
— При чём здесь телефоны? Трёхзначных и четырёхзначных номеров в Ленинграде нет.
— Простейшая подстановка может превратить четырёхзначное число в шестизначное. Перед нами четырёхзначное число «8134». Прибавляем к каждой цифре, ну, скажем, шестёрку и получается шестизначное — «147910». Сейчас я пробую разные комбинации. Шестизначные числа получаются, но телефонов с такими индексами и номерами в Ленинграде нет…
Сердюк задумчиво смотрел на листок с двумя цифрами «610» и «8134». Вдруг он резко повернулся к Лозину и приложил палец к губам. Лозин понял состояние Сердюка, знакомое всем следственным работникам: мгновенно возникшая догадка требовала немедленного логического развития.
— Соединим обе цифры в одну, — сказал Сердюк и вывел на листке новое число — «6108134».
— Получилось семизначное, — не выдержал Лозин.
— Ну, что ж, займёмся вычитанием, превратим семизначное в шестизначное.
Лозин нетерпеливо следил за рассуждениями Сердюка, ему казалось, что все эти манипуляции с цифрами — пустое дело и, скорее всего, Сердюк идёт по ложному пути.
— Кажется, что-то забрезжило, — сказал Сердюк. — Надо отнимать по три…
Он снова вывел крупно семизначную цифру «6108134» и, как ученик первого класса, начал вслух производить арифметическое действие:
— Вычитаем три из шести — получаем три, из десяти три — получаем семь, из восьми три — получаем пять… три, семь, пять… Нет, три и семь не могут соседствовать. Тройка соответствует буквенному индексу Петроградской АТС, но телефоны этой станции с семёрки не начинаются…
«Ничего у него не выйдет», — подумал Лозин и посмотрел на часы. Скоро надо идти с очередным докладом к начальству. Он перестал следить за ходом рассуждений Сердюка, мысли его были сейчас поглощены предстоящей операцией на хлебозаводе.
— Надо поменять местами эти два числа, — услышал он голос Сердюка. — Получится «8134610». Это на что-то похоже.
Занятый своими мыслями, Лозин с раздражением слушал бормотанье Сердюка.
— Ещё одна неудача. Хорошо. Вычитаем из восьми три — пять, из тринадцати три — десять, из четырёх три — один, из шести три — три, из десяти три — семь. Получаем «510137». О це инше дило, — сказал Сердюк с удовлетворением, и Лозин с надеждой взглянул на него. Он знал: украинские слова в речи Сердюка появляются обычно, когда дело идёт на лад.
— Пять, один, ноль, один, три, семь. Переведи на телефонный язык, что получается? Пять соответствует букве «Д», то есть существующему индексу одной из ленинградских АТС, номера которой начинаются с единицы.
Сердюк старательно вывел на отдельном листке «Д1-01-37» и протянул листок Лозину.
— Из всех «телефонных» вариантов — это единственно возможный.
— Нашаманил? — спросил недоверчиво Лозин.! Про себя он решил, что с расшифровкой наколов ничего не вышло. Так и придётся доложить начальству.
Установить, кому принадлежал номер телефона Д1-01-37, не составило никакого труда. Через десять минут Лозин знал: телефон установлен в кабинете начальника одного из эвакогоспиталей Ленинграда. Начальник госпиталя — участник гражданской войны, в двадцать пятом году работая секретарём одного из райкомов комсомола, окончил вечерний рабфак. В тридцать первом году окончил Военно-медицинскую академию, перед войной работал хирургом в клинике Института усовершенствования врачей. В партии с 1924 года.
Сведения о начальнике исключали даже малейшую возможность заподозрить его в связи с врагом.
Лозин смотрел на листок с номером телефона и что-то неуловимо знакомое почудилось ему в этих цифрах. Он повторял про себя всевозможные сочетания из этих пяти цифр.
— Пять один ноль один тридцать семь… Пятьдесят один, ноль один тридцать семь… Пятьсот десять один тридцать семь… тридцать семь… — Лозин вспомнил газету «На страже Родины». Он так и не смог добиться от Куликова, что означала дата на полях газеты. Странная дата: почему в конце сорок первого года кто-то записывает дату тридцать седьмого?.. А теперь вот номер телефона, который оканчивается на ту же цифру — тридцать семь… Случайное совпадение?
Лозин вынул из сейфа папку, на которой было написано: «Дело № 62105. В одном томе. По обвинению Куликова Василия Карповича». В конце «дела» лежала газета «На страже Родины». На её второй странице чернела карандашная запись: «5/XI-37»…
— Пять одиннадцать тридцать семь… одиннадцать тридцать семь… — Теперь Лозин «обговаривал» эту нераскрытую дату, так же как минуту назад «обговаривал» полученный Сердюком номер телефона. Пятьсот одиннадцать, тридцать семь… — Он вспомнил слова Сердюка: «Пять соответствует буквенному индексу АТС». Значит, эту дату можно записать иначе: Д-XI-37? Чёрт возьми! Всё-таки есть какая-то связь между датой и номером телефона… Но пятизначных телефонов в Ленинграде нет… Он смотрел на две записи: «Д1-01-37» и «Д-XI-37». Как они схожи! Красным карандашом он перечеркнул вторую запись, написал её по-другому: «Д-11-37». Совпадение усилилось. Неужели случайность? Для полного совпадения не достаёт только ноля и этот ноль надо найти во что бы то ни стало! Он снова взглянул на газету: «5/XI-37». И вдруг пришло мгновенное озарение, не догадка, а именно озарение. Он словно увидел, как римская цифра XI распалась на две: «X» и «I». Торопливо, боясь что-то упустить, он написал: «5.Х.I-37 = 5.10.1-37 = Д10-1-37 = Д1-01-37». Всё! Цепь замкнулась! Дата на газете и отметки в двухтомнике стихов Маяковского означали одно и то же: номер телефона начальника Ленинградского эвакогоспиталя.