Капитан отдела контрразведки Ленфронта Лозин слушал рассказ Грачёва и подёргивал густые, чуть тронутые сединой усы. На его утомлённом лице Грачёв не уловил особого интереса. Казалось, капитан думал о чём-то своём, от этого Грачёв смущался, боясь, что своим сбивчивым рассказом он мешает товарищу думать о более важных делах.

— Вот он, этот хлеб. — Грачёв вытащил из кармана ломоть хлеба. — Может, всё это и внимания не стоит, зря только у вас время отнимаю…

Лозин взял хлеб, понюхал, провёл пальцем по коричневой, хорошо пропечённой корочке, и лицо его стало хмурым и сосредоточенным.

— Спасибо, что сообщили. Правильно сделали. Думаю, что нам удастся выяснить, кто и для кого печёт такой хлеб. Кража муки сейчас — опаснейший вид диверсии.

— Главное, политрук этот такой на вид симпатичный. Может, он и не виноват?

— Выясним… Внешность его запомнили?

— В подробностях не помню. Глаза светлые, бритый. Волос на голове не скажу какой, он сидел в шапке. Заметил, что шинель потрёпанная. Брови обыкновенные, не очень чёрные, но и не белобрысые…

— Сколько ему лет, по-вашему?

— Затрудняюсь сказать, не вглядывался… пожалуй, лет тридцать, а может, и больше…

— Где он слез?

— У комендантского управления, пошёл выправлять продаттестат.

— Откуда вы знаете?

— Он сам сказал.

— Проверим. Жаль, не известна его фамилия, я бы справился по телефону у дежурного коменданта.

— Фамилию знаю! И имя-отчество запомнил. Хлебников Иван Сергеевич.

— Откуда узнали? «Голосующие» редко называют себя.

— Запомнил на контрольном пункте. Там ему лейтенант допрос устроил. — Грачёв усмехнулся. — Проверял, чудак, помнит ли политрук свою фамилию, не забыл ли имя-отчество.

— Вы точно запомнили его ответы?

— Не сомневайтесь. С голодухи такую фамилию не забудешь — Хлебников. А имя-отчество — как у писателя Тургенева. Со школы ещё помню.

— Отлично. Подождите здесь, я наведу справки.

Лозин вышел.

Грачёв с любопытством рассматривал кабинет капитана. Он думал, что в этом доме комнаты должны быть особенные, непохожие на комнаты в других учреждениях, а это был обыкновенный кабинет, только в углу стоял большой сейф, а на стене висел портрет Дзержинского. На гладком полированном письменном столе не было ни бумаг, ни папок, ни книг, ничего, кроме чернильного прибора и пепельницы. Несколько телефонных аппаратов стояли отдельно на низеньком приставном столике. Казалось, что за письменным столом никто никогда не работал.

Лозин скоро вернулся и молча сел за стол. Под его пытливым взглядом Грачёву стало не по себе.

— Узнали что-нибудь, товарищ капитан? — спросил он, чтобы избавиться от неприятного ощущения.

— Вы что-то путаете: Хлебников в комендатуре сегодня не отмечался…

— Да я же сам видел, как он туда вошёл!

— Ну и что? Вошёл и вышел… Может это быть?.. Вы когда отъехали от комендатуры? После того, как он вошёл туда?

— После.

— Так… Вы говорите, он собирался стать на питание в Доме Красной Армии?

— Точно…

— Тогда вот что. Завтра в восемь будьте у меня. Увольнительную получите в своём медсанбате. Я туда сообщу.

Проводив Грачёва, Лозин вызвал своего помощника — лейтенанта Ломова. Рассказав суть дела, он придвинул к Ломову завёрнутый в марлю кусок хлеба.

— Вот вещественное доказательство. Задание таково. Первое: хлеб отправить на анализ в лабораторию. Установить состав муки. Второе: выяснить, выпекают ли какие-нибудь ленинградские хлебозаводы и воинские пекарни подобный хлеб. Третье: в какой части служит политрук Хлебников Иван Сергеевич. Четвёртое: достать кусок хлеба из части, где служит Хлебников. Пятое: опросить начальника контрольного пункта — точно ли проверял документы Хлебникова. На выполнение задания даются сутки. В помощь можете взять из отдела любого сотрудника, лучше, пожалуй, Жарова. В вашем распоряжении «эмка». А я отправлюсь в комендатуру, проверю, кто там сегодня регистрировался и кого прикрепили на питание к Дому Красной Армии.

* * *

Грачёв явился ровно в восемь.

— Товарищ капитан, разрешите узнать, засекли ворюгу? — сразу спросил он.

Любопытство Грачёва Лозину не понравилось. Тем более что накануне не удалось ничего узнать. Хлебников ни в каких списках комендантского управления не значился, анализ из лаборатории не поступил. Ломов из Колпина возвратился, но о результатах ещё не доложил.

— Подождите в коридоре, — сказал Лозин. — Стул возьмите отсюда, в коридорах нет стульев. Я вас вызову.

Лейтенант Ломов вошёл в кабинет Лозина хмурый и озабоченный.

С первых же его слов стало ясно, что дело о куске хлеба сложнее, чем казалось на первый взгляд. Очевидно, расхитители муки действовали умело, осторожно, не оставляя никаких следов.

— Товарищ Лозин, анализ показал, что хлеб выпечен из чистой ржаной муки, без примесей.

— Так… — По тому, как капитан произнёс это короткое слово, Ломов понял, какую ярость сдерживает Лозин. — Та-а-ак! Люди в Ленинграде умирают от голода! От голода! А у нас под носом мародёры расхищают муку! Вы выяснили, в какой части служит Хлебников?

— Хлебников есть в сто двенадцатом стрелковом полку, но он не политрук, а пулемётчик. И зовут его не Иван Сергеевич, а Борис Андреевич, ему тридцать шесть лет…

— Значит, на колпинском участке фронта нет политрука Хлебникова Ивана Сергеевича?

— Нет. Проверено по всем спискам.

— Образец хлеба привезли?

— Вот он. — Ломов положил на стол кусок слипшегося бурого мякиша. — У меня имеется анализ фронтового хлеба. — Ломов вытащил листок бумаги. — Разрешите прочесть?

— Читайте.

— Ржаной муки — шестьдесят семь и девять десятых процента, обойной пыли — девять и девять десятых процента, жмыхов — шесть процентов, смётки — два с половиной, овсяного солода — восемь и шесть десятых процента, дефектной муки — три и одна десятая процента, целлюлозы — два процента.

— На хлебозаводах были?

— Был на всех. Говорил с нашими оперуполномоченными. Ручаются, что заводы не выпекают хлеб из чистой муки и что тайно испечь такой хлеб на заводе невозможно.

— Получается, что за сутки мы не продвинулись ни на шаг. По-прежнему никаких следов. В комендатуре Хлебников не значится.

— Похоже, что политрук — птичка не простая. В комендатуру он вошёл, должно быть, из-за Грачёва, который смотрел на него из кабины.

— Не отметился он там тоже из-за Грачёва, — заметил Лозин.

— То есть?

— Вернее, из-за контрольного пункта. Учтите, хлеб Грачёву он дал до контрольного пункта. И разговор о прикреплении к столовой Дома Красной Армии тоже состоялся раньше. Меньше всего политрук собирался называть Грачёву свою фамилию и сообщать своё звание. Он вынужден был сделать это на контрольном пункте, и в последнюю минуту спохватился, что водитель знает о нём больше, чем надо. Всё это говорит о том, что политрук чего-то боится…

— Боится, что через него мы доберёмся до мучной шайки, с которой он, конечно, связан.

— Мучная шайка? Это был бы наилучший вариант. Боюсь, что дело не в шайке…

— Вы не допускаете, что водитель спутал или не расслышал его фамилию?

— Допустим. Но он хорошо помнит имя, отчество. Он их запомнил по тождеству: Иван Сергеевич — так звали Тургенева. В таких случаях память редко подводит…

— Значит, надо проверить всех зарегистрированных вчера в комендатуре Иванов Сергеевичей.

— На это у меня хватило смекалки, — не без иронии пробурчал Лозин. — Но в списках не оказалось ни одного Ивана Сергеевича. Позовите Грачёва, поговорим с ним ещё раз…

Ничего нового Грачёв сообщить не смог. Он повторил вчерашний рассказ.

Ломов смотрел на Лозина, ожидая, что тот скажет.

— Как вы считаете, мог предполагать политрук, что этот кусок хлеба вызовет такое подозрение у водителя? — спросил Лозин.

— Не думаю. Иначе он бы ему ничего не дал.

— Правильно, но тогда отпадает наша первая версия, что он умышленно ввёл в заблуждение Грачёва, говоря о прикреплении к столовой Дома Красной Армии. Тем более что Грачёв его ни о чём не спрашивал.

— Точно, не спрашивал, — подтвердил Грачёв.

— Значит, можно предположить, что по какой-то причине Хлебникову оформиться в комендатуре вчера не удалось. Тогда не исключено, что он сделает это сегодня.

— Хорошо бы… — вздохнул Ломов. Было ясно, что это предположение он не разделяет.

Лозин уловил скептическую интонацию лейтенанта.

— У вас есть другой план?

— Пока — нет.

— Тогда отправляйтесь в комендатуру и в случае появления там Хлебникова задержите его под любым предлогом. Я возьму под наблюдение Дом Красной Армии, а вы, товарищ Грачёв, будете со мной.

— Я его, гниду, враз узнаю! — сказал Грачёв.

* * *

Обед в Доме Красной Армии начинался в тринадцать часов. Лозин и Грачёв заняли свои посты наблюдения в полдень. Грачёв — у внутренней лестницы, чтобы видеть входящих с улицы, Лозин — во втором этаже, вблизи столовой. По тому, как часто Лозин подёргивал кончики своих густых усов, было ясно, что он волнуется. Его тревожило, что Ломов до сих пор ни о чём не сообщает, хотя задержать Хлебникова можно было только в комендатуре, и сделать это должен был Ломов. Своё пребывание в Доме Красной Армии Лозин рассматривал как страховку: вдруг Хлебников всё-таки вчера зарегистрировался, а дежурный забыл внести его в список?

В четырнадцать часов тридцать минут, когда до закрытия столовой оставалось всего полтора часа, Лозин позвонил в комендатуру и узнал, что Хлебников там не появлялся.

Хотя Лозин и не мог представить себе внешность Хлебникова — полученное от Грачёва описание было слишком неопределённым, расплывчатым, — он всё же внимательно вглядывался в каждого, кто шёл в столовую.

До закрытия столовой оставалось всего двадцать минут. Надежда на появление Хлебникова исчезала. Лозин решил сойти вниз и отпустить Грачёва. Но с площадки второго этажа он заметил Грачёва, перед которым неторопливо поднимался по лестнице военный в поношенной шинели, придерживая рукой потёртый планшет. Лозину достаточно было увидеть почти испуганное лицо Грачёва, чтобы понять, кто этот человек.

Повернувшись спиной к лестнице, Лозин сделал вид, что рассматривает на стене сатирический плакат «Боевого карандаша». Он почувствовал, что к нему подошёл Грачёв.

— Он самый, — услышал Лозин шёпот. — Враз узнал!

— Идите на своё место… — сказал, не оборачиваясь, Лозин.

Грачёв решил, что капитан сомневается.

— Головой ручаюсь — он! Дважды два!

— Ступайте на своё место! — строго повторил Лозин, рассматривая на плакате проткнутого штыком Гитлера.

Обиженный Грачёв пожал плечами, повернулся и пошёл вниз.

Лозин заглянул в столовую. Хлебников уже сидел за столиком у окна. В столовой почти никого не было.

Прошло несколько минут, пока к столику Хлебникова подошла официантка:

— Поздно приходите, товарищ командир. Придётся подождать.

— А я не тороплюсь, — весело отозвался Хлебников. — Чем сегодня кормите, красавица?

— Тем же, чем и вчера: салат из крабов, куриный бульон, осетрина по-монастырски, на десерт — кофе-гляссе. Устраивает?

Хлебников усмехнулся и расстегнул шинель…

— Ну-ну, давайте вашу осетрину из пшена и бульон из хряпы!

Официантка принесла ему тарелку чечевичного супа, чайное блюдечко ячневой каши, кусок хлеба и два куска сахара.

Хлебников быстро управился с супом и кашей, к хлебу не притронулся, спрятав его, вместе с сахарным пайком, в сумку противогаза. Оглядев пустой зал, он застегнул шинель, помахал рукой официантке и вышел из столовой.

Едва он спустился вниз, как с улицы вошёл патруль, во главе с усатым плечистым капитаном. Козырнув, Хлебников хотел пройти мимо, но капитан остановил его:

— Прошу задержаться. Товарищ Сычёв, проверьте состояние противогазовой сумки.

Молодой красноармеец, расстегнув клапан на сумке противогаза, вытащил из неё два куска хлеба, один из них был завёрнут в газету.

— Почему нарушаете приказ? В сумке противогаза не должно быть ничего, кроме противогаза.

— Я только что с передовой, товарищ капитан, там у нас на это не смотрят, там смотрят в глаза смерти…

— Предъявите документы.

— Пожалуйста, товарищ капитан. Вот — командировочное предписание, вот — удостоверение личности.

Взглянув на удостоверение личности, Лозин на мгновение растерялся: командировочное предписание, как и удостоверение личности, было выдано лейтенанту Щеглову Николаю Антоновичу.

Неужели Грачёв обознался? Не выпуская из рук документов, Лозин вынул из кармана платок и провёл им по усам. Это был условленный знак. Грачёв покинул наблюдательный пункт под лестницей, прошёл за спиной задержанного и решительно кивнул головой: «Он самый!»

— Пройдёте с нами, напишете объяснение, — сказал Лозин, пряча документы задержанного в карман.

— Товарищ капитан, это же сплошная формалистика! У меня на счету каждая минута! Важное задание! В командировочном предписании всё сказано…

— Выполняйте приказание!

Они вышли на улицу, задержанный повернул налево.

— Не туда, — остановил его Лозин. — Направо.

— Разве не в комендатуру?

— Нет.

— А куда же? — Впервые Лозину показалось, что задержанный испугался.

— Я сказал — направо.

Через пять минут они подошли к зданию НКВД на Литейном.