Приехав на Гросвенор-сквер, Мэйнверинг строго потребовал, чтобы его проводили к герцогине немедленно. Лакей выглядел смущенным и пробормотал что-то о позднем времени и о нездоровье ее светлости. Нахмуренное лицо Мэйнверинга действовало когда-то даже на французских лазутчиков. Лакей сдался и позвал Маршем. Она, в свою очередь, сказала Мэйнверингу с подходящим к случаю сожалением, что его бабушке серьезно нездоровится и она не может его принять. Маршем также попыталась вставить что-то насчет позднего часа. Когда он уже был готов в ответ взорваться, раздался звонок из комнаты герцогини. Растерянный и обеспокоенный взгляд Маршем сказал ему все, что нужно: она не ожидала, что хозяйка сегодня проснется. Не обращая внимания на возражения Маршем, он пошел с ней наверх и вслед за нею вошел в бабушкину комнату.

Старая леди сидела на диване, ее щеки пылали, рыжий парик был взлохмачен, взгляд метал молнии.

– Я спала! – сказала она. – Я! Спала после обеда как старая дура в доме какого-нибудь приходского священника. Почему вы не разбудили меня, Маршем? Как вы можете это объяснить? И где мисс Фэрбенк? Нам давным-давно пора ехать в Девоншир-Хаус.

Едва только Маршем начала свои сбивчивые объяснения, как герцогиня увидела Мэйнверинга.

– Джордж, – произнесла она с радостью, – Джордж собственной персоной. Не часто ты являешься именно тогда, когда нужно. Маршем, прикажите подать карету, а мисс Фэрбенк и Бетти пусть помогут мне одеться. Нужно только привести в порядок мой туалет, и ты отправишься с нами в Девоншир-Хаус, Джордж.

– Но мисс Фэрбенк уже там, мэм, – начала Маршем.

Мэйнверинг перебил ее:

– Да, мэм, – он бросил грозный взгляд на Маршем, – я сегодня уже заезжал к вам. Я приехал около часа назад и обнаружил, что мисс Фэрбенк горит от нетерпения отправиться на бал. И – надеюсь, вы это одобрите, – я сам отвез ее туда.

Маршем стала пунцовой. Старуха расцвела.

– Прекрасно, Джордж. Ты всегда был сторонником быстрых действий. Как она там?

– Лучше и быть не может. Когда я уезжал, она возглавляла кадриль в паре с герцогом.

Старые глаза сверкали.

– Как я и надеялась, Джордж. Я благодарна тебе за сегодняшнюю работу. Все же хотелось бы быть там самой. – Ее рука потянулась к перекошенному парику. – Чуть-чуть прихорошиться…

Но Мэйнверинг заметил ее расширенные зрачки, что подтвердило его предположение о снотворном.

– Нет, мэм, – твердо сказал он. – Вам все-таки нездоровится. Вы сами знаете, что никогда не засыпаете в это время. Ваша сонливость говорит о многом. Останьтесь со мной, прошу вас. С мисс Фэрбенк ничего не случится. Памела все время рядом, леди Бересфорд поблизости, а герцог – ее преданный раб. Мы подождем ее здесь, у вашего камина.

Герцогиня, улыбнувшись, поудобнее устроилась среди алых подушек.

– Прекрасно, Джордж, если ты можешь сидеть спокойно, пока мисс Фэрбенк завоевывает мир, я посижу с тобой. А ты развлечешь меня рассказом о своем сватовстве, в котором ты, должна сказать, непростительно медлителен. Маршем, вам необязательно ждать меня. Скажите Бетти, чтобы уложила меня в постель, когда вернется мисс Фэрбенк.

– Право же, мэм, – возразил Мэйнверинг, когда Маршем вылетела из комнаты, возмущенная тем, что ей предпочли простую деревенскую служанку мисс Фэрбенк. – Сомневаюсь, что бал в Девоншир-Хаусе закончится раньше утра, и уверен, что кавалеры не отпустят ее раньше, даже если леди Бересфорд решит уехать прежде, чем проиграет в мушку непоправимо много.

– Ах, Джордж, ты всегда не любил свою бедную тетю Бересфорд. Она и впрямь не очень приятное создание, но, с другой стороны, посмотри на ее дурака-мужа.

– Вы правы, мэм. Он выведет из себя даже святого. А тетя Бересфорд далеко не святая. Но ведь она сама его выбрала, вы же никак не способствовали этому браку.

Он испытывал сильное желание рассказать бабушке, насколько именно леди Бересфорд далека от святости, поведав о ночном заговоре против Дженнифер. Но старая леди выглядела нездоровой. Воздействие лекарства, которое, он был в этом уверен, подмешала ей Маршем, еще не закончилось. Сейчас нельзя ее волновать. Да и она сама заподозрила Маршем, ей больше не надо ничего говорить. Чтобы отвлечь ее, он принялся рассказывать о своих приключениях в Суссексе.

– Мэм, перед вами – самый несчастный из влюбленных.

– Несчастный? Ты, Джордж? Не может быть, чтобы они косо смотрели на твое предложение. Ты теперь станешь герцогом и ты просишь руки какой-то никому не известной сельской девчонки! Чушь!

Мэйнверинг засмеялся.

– Чушь и есть, мэм. Конечно, вы правы. Но моя беда не только в этом. Семья мисс Перчис, вернее, ее дядя-банкир и ее вульгарная тетя встретили меня с величайшими почестями. Мне, право, хотелось убежать, так противен был их энтузиазм, который показался мне несколько странным после того как они столь долго тянули с ответом на мое первое письмо с предложением их племяннице.

– Да, помню что-то в этом роде. Они писали, кажется, что она так молода, что еще не оправилась от смерти отца и братьев, и они просят дать ей время. Какая-то чепуха, не так ли?

– Именно так. Мне это письмо показалось странным, почти оскорбительным, но в нем была просьба, причем настоятельная, отложить мой визит. Что я, разумеется, и сделал. К тому же как раз в тот день, когда пришел ответ, погибли отец и брат при этом чертовом несчастном случае, прошу прощения, мэм.

– Не проси. Это и был чертов случай. Тем больше у тебя резонов жениться как можно скорее. Знаю, что с тобой не надо ходить вокруг да около. Если твои отец и братец оставили тебе что-нибудь, кроме долгов, я очень удивлюсь. А ты знаешь, во сколько мне обходится содержание твоего деда. Я старая эгоистка, Джордж. А у мисс Перчис состояние – восемьдесят тысяч фунтов. – Это было немаловажно. – Но рассказывай, Джордж. Ты был в Суссексе и видел девушку?

– Да, был. Ее дядя под разными предлогами оттягивал мой визит, так что я просто написал, что приеду на следующий день. И приехал.

– И?

– Дядюшка был чистый елей, тетушка нервно хихикала от страха.

– А сама девушка, Джордж, – перебила бабка, – девушку-то ты видел? Какова она?

– Терпение, мэм. Доберусь и до нее. Она, мол, все еще под влиянием смерти отца и братьев (клянусь, мэм, хоть они и были моими друзьями, я уже устал повторять их имена), но я увижусь с нею завтра. А, мол, сегодня вечером мне придется довольствоваться их обществом, да еще молодого человека, подопечного дядюшки. А есть и подопечный – бедный деревенский дурачок, краснолицый и заикающийся, он весь вечер смотрел на меня с такой нескрываемой ненавистью, что я хотя бы частично понял свою беду.

– Он сам любит эту девушку? – спросила герцогиня.

– Несомненно. Он бросал на меня гневные взгляды и говорил оскорбительными намеками, так что я был рад удалиться в свою комнату, пока не задал ему трепку, которой он заслуживал. Затем, прокрутившись ночь без сна на самой твердой из кроватей (даже в Испании не встречал таких), я решил распрощаться с ними поутру и послать к черту свое обещание Перчису.

– Ты этого не сделал?

– Нет. Лучше бы сделал. Но утром меня так торжественно призвали пред светлые очи мисс Перчис, как будто она – сама принцесса Шарлотта. И, признаюсь, мной овладело любопытство. Зайдя так далеко, я должен был увидеть свою зачарованную принцессу, даже если бы это стоило мне жизни.

– Очень рада, что ты остался жить.

– Не уверен, что меня стоит с этим поздравить. Я не умер, но я обручен и женюсь, что может оказаться гораздо хуже.

– Ох, бедный Джордж, неужто все так плохо? Я боялась, что эта твоя романтика с обещаниями не доведет до добра. Но крепись, помни о восьмидесяти тысячах фунтов и забудь про девушку, которая их тебе принесет. К тому же она не может быть так уж плоха: ее братья были твоими друзьями… Но скажи скорее, какова она?

– Какова? Бедная белая маленькая мышка с красными глазами. Было видно, что она проплакала всю ночь и что ей хотелось видеть меня не больше, чем мне ее. У нее перехватило дыхание, она глотала слезы, сделала мне скромненький реверанс… Говорю вам, мэм, если бы не мое удивление, я пожалел бы малышку. Клянусь, Ричард и Френсис Перчисы могли обзавестись такой сестренкой только при помощи колдовства, другого способа я просто не могу выдумать. Об их матери я всегда слышал только хорошее.

– Ох, бедный Джордж, – снова сказала бабушка, – неужто она и впрямь такая загадка? Помнится, я считала, что она как раз подойдет в жены политическому деятелю.

– Политику? Да она не годится быть женой деревенского кюре. Она не сможет, не покраснев и не извинившись, даже поздороваться с прихожанином. Говорю вам, мэм, я в отчаянии.

– Лучше уменьши свои потери, Джордж. Откажись, да и кончено. Поговорят и забудут.

– Право же, мэм, я пытался! Как я старался! Я взял ее за маленькую безвольную лапку и сказал: «Боюсь, я расстроил вас своим предложением, да так скоро после смерти, помоги Господи, ваших близких…» Попросил прощения, заявил, что ни в коем случае не хочу причинить ей неудобства, и еще много такой слащавой чепухи, и уже льстил себя надеждой, что выговорил себе свободу, как маршевым шагом входит мой приятель дядюшка, будто подслушивал под дверью (наверняка подслушивал), поздравляет меня с достигнутым взаимопониманием, берет ее руку из моей (не понимаю, как она так оказалась), снова дает ее мне со словами: «Берите ее, мой мальчик, она – ваша», и вот вам последний акт трагедии.

Старуха невольно рассмеялась.

– Загнали в угол. Не думала, что такое может случиться с тобой, Джордж. Что же ты сделал?

– Хорошую мину при плохой игре. Один взгляд на невесту, и я понял, что от моей суженой ждать помощи не приходится. Я бы пожалел ее – она так боялась дяди, но себя мне было еще жальче.

– Так что обручение состоялось?

– Да, можно сказать, соглашение подписано и скреплено печатями, однако оглашения не будет еще несколько месяцев: вам, мол, еще надо снять траур, а нам всем получше узнать друг друга. Это все говорит мой благоприобретенный Дядюшка, трясет мне руку и просит считать его дом (а на самом деле дом его племянницы) своим. Но это уже было слишком – еще день, и я бы не смог отвечать за последствия. Я сослался на неотложные дела, на смерть отца, вообще на Бог знает что… А поскольку дело было сделано, он был так же рад избавиться от меня, как и я – уехать. Что до моей белой мышки, то она не вымолвила больше ни слова, а потихоньку всхлипывала в своем уголке и позволила мне поцеловать руку. Это мне урок, мэм, прививка от всяких рыцарских представлений.

– В чем-то ты все-таки оказался прав: дядька дурен, девицу надо спасать.

– Да, но я не тот спаситель. Прекрасно понимаю, что неотесанный деревенский парень – то ли Эдвард, то ли Эдмунд, как его там, не помню, – гораздо больше по вкусу нашей мисс. Но теперь слишком поздно. Я приготовил себе ложе…

– И мисс Перчис должна возлечь на него? – сказала старая леди, хитро подмигивая. – Сочувствую тебе, Джордж, но восемьдесят тысяч фунтов – сильное утешение.

Она зевнула и позвонила:

– Все, иди. Ты прав: абсурдно не спать, ожидая мисс Фэрбенк – ее бал, несомненно, завершится завтраком с герцогом.

Он распрощался. Теперь – найти Майлза Мандевиля и сделать так, чтобы он и слова не посмел вымолвить о приключениях Дженнифер. Мэйнверинг поймал себя на том, что мысленно не впервые называет ее по имени, а это – дурно. Однако, успокоил он себя, это потому, что он уверен: Фэрбенк – не настоящее имя, а Дженнифер – настоящее.

Как странно, подумал он, выходя из экипажа на Пикадилли, что судьба свела его с двумя такими разными девушками, и обе – Дженнифер. Ведь белая мышка в Суссексе, с которой он невольно оказался обручен, носила то же имя, что и его лондонская героиня. Это было единственным сходством между ними. Мисс Фэрбенк может попасть в двусмысленную ситуацию, но она по крайней мере – не белая мышка.

Он повернул на Сент-Джеймс-стрит и стал заходить во все клубы и игорные дома, где, как он знал, часто бывал Мандевиль. Нигде его не найдя, уже когда над Пикадилли забрезжил рассвет, Мэйнверинг дошел до Ватье. Маскарад еще продолжался, но почти никто уже не притворялся трезвым, да и маски были сняты. Здесь он и нашел Мандевиля в обществе Гарриет Вильсон и ее сестер. Гарриет, когда-то написавшая Мэйнверингу одно из своих знаменитых приглашений, пригласила его присоединиться к ним. Он так и сделал и с удовольствием отметил, что Мандевиль пьян гораздо больше остальных. Мэйнверинг рассчитывал, что ему самому, трезвому как стеклышко, будет нетрудно издевками вызвать бешенство Мандевиля. И действительно, Мандевиль, который пил не переставая, чтобы заглушить беспокойство о последствиях своих ночных приключений, вскоре разозлился не на шутку. Мэйнверинг решил, что время пришло.

– Пошли прогуляемся, – он потянул за руку Гарриет, сидевшую на коленях у Мандевиля; одновременно он сумел «нечаянно» опрокинуть на Мандевиля бокал с шампанским. Мандевиль с проклятием вскочил, заявив, что Мэйнверинг сделал это нарочно.

– Нет, – грубо произнес Мэйнверинг, – но могу и нарочно.

В мгновение все было решено. Они будут драться прямо утром. На этом настаивал Мандевиль, и его приятель, согласившийся быть секундантом, оставив тщетные попытки отговорить его, поспешил увести его, чтобы отпоить черным кофе. Собравшаяся вокруг них толпа решила, что это просто очередная ссора, спровоцированная Гарриет и ее сестрами, опасными тремя грациями. Убедившись, что причину ссоры видят именно в этом, Мэйнверинг спокойно поехал домой переодеться и взять пистолеты, чтобы без промедления отправиться в Уимблдон, где должна была состояться дуэль. Пока что все шло хорошо. Нужно было только решить: требуют ли интересы Дженнифер, чтобы он убил Мандевиля. Он знал, что с легкостью мог бы это сделать, но мысль об этом была ему противна: Мандевиль был пьян. К тому же Мэйнверингу не очень-то хотелось покидать Англию. Придется удовлетвориться тем, что он как следует припугнет Мандевиля.

Между тем Мандевиль трезвел гораздо быстрее, чем ему самому хотелось. Будучи не только задирой, но и трусом, до сих пор он дрался лишь с себе подобными, с людьми, которые в последний момент пугались, стреляли мимо, убегали или извинялись. Трезвея, Мандевиль начинал понимать, что Мэйнверинг – человек совершенно иного склада. Он достаточно был наслышан о поведении того на войне, чтобы надеяться на промах. Если бы только он, Мандевиль, имел возможность принести извинения. Но формально обидчиком был Мэйнверинг, и извиняться полагалось ему. На мельницу Мандевиль приехал, совершенно протрезвев.

Мэйнверинг, его секундант и доктор были уже там. Приготовления вскоре завершились, время приближалось… Мэйнверинг заговорил:

– Предпочитаете ли вы, чтобы я вас убил или только подбил?

Мандевиль побледнел:

– Изволите шутить?

– Напротив, уверяю вас. Никогда не был более серьезен. С легкостью могу сделать и то, и другое. И с готовностью. Но если вы пообещаете хранить полное молчание о сегодняшней ночи, я вас только раню в правую руку.

– В правую? – К этому времени Мандевиль потерял все мужество: развеялись надежды на первый выстрел. – Я пообещаю что угодно.

– Хорошо. Тогда пусть будет левая – вы так элегантно подносите к носу понюшку. Но помните, – секунданты уже возвращались, – одно слово о сегодняшнем – и снова дуэль. Со смертельным исходом.

Они разошлись по своим местам. Мандевиль был едва жив от страха.

Раздался сигнал, он выстрелил, тут же почувствовал, что пуля Мэйнверинга вонзилась ему в левую руку, и с удивлением увидел, что каким-то чудом его собственная пуля поцарапала щеку Мэйнверинга.

Мэйнверинг подошел, вытирая платком кровь со щеки, и пожал ему руку.

– Помните ваше обещание, – сказал он своему терявшему сознание противнику, и, передав его заботам врача и попрощавшись с секундантами, вскочил в пролетку и быстро уехал. Когда он въехал в Лондон, город начинал просыпаться, но было еще рано. Поддавшись неожиданно сильному искушению, он снова переоделся в домино, надел маску, которая удачно скрывала царапину, и снова направил лошадь к Девоншир-Хаусу. Ему вдруг показалось ужасно важным узнать, действительно ли Дженнифер закончила свой бал в компании герцога Девонширского, как предсказывала бабушка. К тому же, уговаривал он себя, должен же он ей как можно скорее сказать, что Мандевиль не будет болтать.

Но его ждало разочарование. Леди Бересфорд увезла Дженнифер домой неприлично рано. Памела воспользовалась первой же возможностью, чтобы отозвать мать в сторону и рассказать о неудаче Мандевиля. Леди Бересфорд тут же запаниковала. Возвращение Мэйнверинга и его вмешательство не сулили ей ничего хорошего. Нужно как можно скорее попасть к матери и обсудить с Маршем план отступления.

Когда они высадили Дженнифер на Гросвенор-сквер, леди Бересфорд вошла в дом вместе с нею под предлогом беспокойства о матери, но ей сказали, что и герцогиня, и Маршем уже спят. Однако она с тревогой узнала, что Мэйнверинг заезжал и довольно долго разговаривал с герцогиней. Леди Бересфорд приехала домой в страхе и всю злость сорвала на дочери, которая одна оказалась во всем виновата. Памела ушла спать в слезах, а леди Бересфорд села перед зеркалом снимать грим и строить планы нового заговора.