Но десятью днями позднее в Суссексе Дженнифер Перчис топнула ножкой, обутой в туфельку с каблучком а ля Ватерлоо, и свирепо воззрилась на своего дядюшку Гернинга.

– Я не выйду за него, будь он хоть царь всех России.

Она только что вернулась с конной прогулки, где галопом носилась по низине. Щеки ее пылали, а каштановые волосы отливали рыжим на фоне темно-зеленого костюма для верховой езды.

– Но, Дженни, дорогая, ты только подумай!

Слащаво-вежливый, он угрожающе навис над нею, пытаясь склонить ее на свою сторону. Краснолицее чудовище, а не человек!

– Не называйте меня «Дженни»! – она снова топнула ногой.

Сдерживаемое целый год возмущение прорвалось наружу в тот день, когда ее дядюшка с напыщенной уверенностью объявил, что она должна выйти замуж за Джорджа Ферриса. Горечь копилась в ней в той самой минуты, когда в один насквозь пронизанный солнцем июньский день ее дядюшка Гернинг, банкир, приехал из Лондона и сообщил ей, что она осталась одна-одинешенька на всем белом свете. «Но, моя дорогая Дженни, не беспокойся, я позабочусь о тебе…» Он даже не потрудился скрыть свою радость от этой перспективы, и она никогда не простила ему этого.

Но избежать его опеки она не могла. В свои шестнадцать лет она не сумела воспрепятствовать тому, что он со всеми своими чадами и домочадцами переехал в большой дом близ Дентона, в дом, который, как она полагала, принадлежал теперь ей. Сестра отца, добрейшая тетушка Джулия, сначала слегка протестовала, затем, не имея сил сносить покровительственную манеру городской дамы – жены дядюшки Гернинга, уложила сундуки и сбежала к родственникам в Йоркшир.

С тех пор прошел год. Невыносимый год, в течение которого Дженни наблюдала, как ее дядька жмется из-за каждого пенни, необходимого для имения, и выдерживала постоянные стычки с теткой. Презирая и дядьку, и тетку, она невольно привязалась к их дочери. Элизабет, которая была на год моложе ее, и даже к их воспитаннику – ленивому и добродушному Эдмунду Батсу.

Но это было последней каплей. Замуж ради дядюшкиного удовольствия она не выйдет. Не поверила она и его рассказу, что человек, который просит ее руки, был другом ее брата. Она слишком хорошо знала, на что способен дядюшка, добиваясь своей цели. Она пристально, в упор посмотрела на него взглядом, который был так похож на взгляд ее отца и всегда был неприятен дядьке.

– Если он и друг Ричарда, что же он так долго не являлся сюда? Именно в прошлом году мне нужен был друг.

Дядюшка тоже чувствовал справедливость этого упрека, но попытался от него отмахнуться.

– Тем не менее он уверяет, что хорошо знал Ричарда, да и Френсиса тоже.

Она не могла вынести, что он произносил имена ее братьев.

– Не сомневаюсь, что он часто выпивал с ними. Они никогда не отличались особенной разборчивостью в знакомствах. Но друг, дядя, друг приехал бы раньше. Нет, – она стряхнула влажную руку, которая убеждающе легла на запястье. – Я не сомневаюсь, что у вас есть свои причины желать этого брака, но больше не хочу ничего о нем слышать.

Повернувшись так резко, что юбка закрутилась у нее вокруг ног, она выскочила из комнаты.

Через минуту она расплачется, а ведь пока она ни разу не доставила дядюшке радости видеть ее слезы.

Взбежав по центральной лестнице и стремительно войдя в свою комнату, она в ярости стала рыться в шкафу в поисках дорогих ее сердцу связок писем от Ричарда. «Боюсь, вчера перебрали, – писал он незадолго до Ватерлоо, – но кто же устоит, когда бутылкой распоряжается Феррис? С тех пор как я попал в свиту Бо, Феррис покровительствует мне. Ребята говорят, мне дьявольски повезло с таким другом. Он настоящий коринфянин – постарше меня, конечно; в свите Бо еще с Испании. К тому же он и друг Бруммеля… И, ох, Дженни, видела бы ты его галстуки!»

Ее глаза наполнились слезами: такое мальчишество! Сейчас, после года горя и бед, она чувствовала себя старше своих братьев. А что касается этого повесы – их собутыльника, который, несомненно, и был причиной той кучи долгов, что, невыносимо ворча, вынужден был оплатить дядя после их смерти, то ему она покажет, какого мнения о нем их сестра.

Раздался осторожный стук в дверь.

– Да, – нетерпеливо воскликнула она. Будет ли конец этим преследованиям! Но это был всего лишь Сомс, дворецкий, который пришел доложить (в глазах – невысказанное сочувствие), что дядя ожидает ее в своем кабинете.

«В его кабинете, как бы не так», – мысленно возмутилась она, не позволяя угаснуть гневу, который помогал ей сохранять мужество. Кабинет ее отца превратился в банкирскую контору, дядюшка Гернинг по-прежнему вел дела в городе и каждую неделю проводил в Лондоне несколько дней. Дом, который некогда был штаб-квартирой элиты вигов графства, пришел в упадок и выглядел едва ли краше, чем банковская контора. Лишь лучшие друзья все еще навещали ее, делая это со многими извинениями, почти тайно, по предварительной договоренности, выбирая время, когда ее дядя был в Лондоне, и всеми силами стараясь избежать показного гостеприимства ее тети.

С неохотой снова спускаясь вниз, она размышляла об этих друзьях. К кому из них она могла бы обратиться за поддержкой в этом затруднительном положении? Была, конечно, тетя Джулия, но она при первой же атаке Гернингов оказалась ненадежной опорой.

Даже в свои шестнадцать Дженнифер хотела держаться самостоятельно, показать Гернингам, что они – гости, по-прежнему считать своим опекуном тетю, заботам которой поручил ее отец. Но тетя подвела ее тогда, и конечно не стоит ожидать от нее большего теперь, к тому же она сейчас за сотни миль отсюда, живет у каких-то неизвестных родственников в Йоркшире. Обращаться к ней бесполезно. Оставалась только Люси Фэвершем. Люси была ее лучшей и самой давней подругой, дочерью генерала Хуго Фэвершема – надежного политического партнера ее отца; у них даже гувернантка была одна на двоих. Но Люси было только восемнадцать, и матери у нее тоже не было. И хотя генерал не делал секрета из своей нелюбви к ее дяде Гернингу, Дженнифер очень сомневалась, что он поддержит открытое неповиновение. Его радикальные политические убеждения вряд ли простирались до одобрения мятежа со стороны молоденьких девушек. Вообще-то она давно поняла, что он был из породы людей, предпочитающих делам слова…

Она дошла до двери в кабинет. Войдя, увидела, что дядя чем-то занят за конторкой, которая выглядела совершенно неуместной среди гравюр с охотничьими сценками, принадлежавших ее отцу.

– А-а, Дженни, дорогая, – ласковый тон обращения подсказывал ей, что он собирается сделать вид, будто между ними не было никакой ссоры. Она знала эту его старую хитрость и приготовилась к сопротивлению.

– Мы обсуждали вопрос о твоей помолвке, – сказал он, – и я полагаю, мне не удалось достаточно ясно изложить свою точку зрения. Конечно, нет никакого разговора о немедленном вступлении в брак. Твоя тетя и я не собираемся так легко расстаться с нашей дорогой племянницей.

Он помедлил, ну прямо олицетворение любящего дядюшки, да и только!

– Разумеется, – отозвалась Дженнифер, но умудренная опытом, закончила фразу про себя, – «а за одно и с ее состоянием».

– По правде говоря, – продолжал дядя, – мы с тетей только на днях обдумывали план твоего дебюта в обществе, который, как ты понимаешь, был по необходимости отложен из-за траура. Мы всерьез были обеспокоены тем, как лучше поступить, поскольку, как тебе известно, твоя тетя Гернинг не занимает такого положения, чтобы вывозить тебя в свет.

Не желая даже себе признаваться в этом, Дженнифер поняла, что восхищается им. Не всякий имел бы мужество откровенно признать, что его жену не принимают в свете. Но что, собственно, из этого следует? Прежде она не слышала разговоров о собственном дебюте и примирилась с мыслью о том, что при всех иных более важных заботах ее шансы на выезд в свет упущены со смертью отца. Может быть, дядя Гернинг рассчитывал убедить тетю Джулию вернуться и сопровождать ее? Дженнифер в этом сильно сомневалась. Разрыв между тетей Джулией и Гернингами был слишком серьезен, его не так-то легко преодолеть. И было бы глупо предполагать, сказала она себе, что Гернинги согласятся ослабить свою власть над нею и ее состоянием. Она была уверена, что у них не было никаких других выгодных связей, иначе бы она об этом прослышала.

Но дядя, замолчавший, чтобы сложить в стопку разложенные на конторке бумаги, заговорил снова:

– Теперь, – мягко произнес он, – мы имеем возможность решить этот вопрос наиболее благоприятным образом. Досточтимый Джордж Феррис, о чем ты, вероятно, не знаешь, является внуком герцогини, и, я полагаю, – а поверь, дорогая, я не терял даром времени и многое выяснил для тебя с тех пор как получил его предложение… – он замолчал, вконец запутавшись в собственных речах, а Дженнифер сердито про себя отметила его любовь к титулам. Но он наконец нашел свою мысль.

– Как я говорил, его бабушка герцогиня, по слухам, души в нем не чает при всем том, что он всего лишь младший сын; говорят, она многое сделала для его карьеры. Так что я намерен, отвечая на это письмо и принимая очень лестное предложение мистера Ферриса, написать, что твое положение в обществе было бы лучше всего обеспечено, если бы твой дебют как его официальной невесты состоялся под руководством его бабушки. Нет-нет, не беспокойся, у нас и в мыслях нет отказаться от тебя совсем: твоя кузина Элизабет, полагаю, может поехать с тобой и составить тебе компанию, что в высшей степени удобно, да и мы с тетей будем недалеко.

«Еще бы, – подумала она, – готова поклясться, что вы никуда не денетесь». Перспектива того, что ее таким манером навяжут семье мистера Ферриса, была, если только это вообще возможно, еще более неприятной, чем перспектива выйти за него замуж. Выросшая в неромантическом мужском обществе отца и братьев, она не видела ничего необычного в предложении Ферриса. Ему, безусловно, нужны деньги, как они всегда были нужны ее братьям, и ради ее состояния он готов проглотить наличие таких тети и дяди. Но взять ее в свою семью еще до свадьбы, еще не получив вознаграждения… уж это-то будет для него слишком. На какое-то мгновение она призадумалась: а что если позволить дядюшке следовать этому плану в надежде, что такие условия покажутся искателю ее руки столь кабальными, что он сам откажется от этого брака? Нет, риск слишком велик, и слишком силен удар по ее гордости. Она всерьез озаботилась тем, как бы убедить дядю в своем твердом намерении отказаться от этого брака.

Но никакие ее доводы не помогли. Никогда еще она не видела своего дядю таким решительным и вскоре заподозрила, что он усматривает в этом браке какие-то еще большие выгоды для себя, большие, чем смел ей сказать. Постепенно, по мере того как он утрачивал контроль над собой, ей удалось выведать, что в своем письме Джордж Феррис намекнул о возможности места в парламенте для Эдмунда Батса и даже, вероятно, для самого дядюшки. Она давно знала о горячем желании дяди протолкнуть своего глупого послушного подопечного в парламент, где его, конечно, можно было бы использовать в своих интересах. Сердце ее упало. Наживка была и впрямь хороша. Доведенная до панического ужаса чувством собственной беспомощности, она протестовала столь яростно, что разгневался в свою очередь дядя. Он ожидал, что она ухватится за это, с его точки зрения, в высшей степени приемлемое предложение, и в удивлении от ее отказа держал себя в руках хуже, чем обычно.

– Прекрасно, мисс, – заявил он. – Мы посмотрим, кто хозяин в этом доме. Отправляйся в свою комнату и не выходи оттуда.

– Хозяин, как же, – бросила она ему в ответ. – Вы вроде бы забываете, дядя, что это мой дом, и вы со своим семейством гостите здесь у меня. Вам должно быть стыдно злоупотреблять моим гостеприимством и так обращаться со мной. Я этого не потерплю, вы же просто шайка нахлебников… – она замолчала в ужасе от вырвавшихся у нее слов, но было поздно: они уже вылетели. Она опустила голову устыдившись при мысли о том, что бы сказал ее отец или благовоспитанная тетя Джулия по поводу такого нарушения хорошего тона.

Дядя не терял времени даром и тут же воспользовался своим преимуществом.

– Да уж, мисс, полагаю, вам следует опустить голову. А теперь отправляйтесь в свою комнату и не выходите, пока не опомнитесь. Ваши извинения будут приняты только вместе с вашим согласием, и это больше, чем вы заслуживаете при вашем дурном воспитании.

Онемев от унижения, она повернулась и вышла из комнаты. Но за дверью она приостановилась. Она проиграла один роббер, но значит ли это, что проиграла вообще? Если она сейчас послушно пойдет в свою комнату, это конец. Слишком часто она видела, как дядя одерживал верх над Эдмундом, если тот пытался в чем-то его ослушаться, и она не полагалась на собственное упорство в борьбе против него. Она огляделась. Дядя не пошел за нею, чтобы убедиться, что она подчинилась и пошла в свою комнату. Тем самым он, конечно, показывает, что не сомневается в своей победе. А парадная дверь приглашающе открыта. Сбежать. Сможет ли она? Посмеет ли? Она знала: сейчас или никогда. Бессознательно она разгладила складки своего костюма. Это и решило все: она была одета самым подходящим образом. Она доскачет до дома Фэвершемов и отдаст себя на милость генерала. Уж конечно, он не сможет отказать ей в том, чтобы хоть отправить к тете Джулии в Йоркшир.

Она поспешила вокруг дома к конюшням, избегая идти под окнами кабинета и слегка презирая себя за эту трусливую предосторожность. Если бы только у нее хватило смелости сказать дяде в лицо, что она уезжает! Она вдруг осознала, что впервые с пониманием думает об отъезде тети Джулии: дядя Гернинг обладает удивительно неприятной способностью заставлять других чувствовать себя виноватым.

Старый Томас, конюх, который учил верховой езде и ее, и ее братьев и который столько раз вытаскивал ее из кустов, что она предпочитала не помнить, сколько именно, с сомнением посмотрел на нее, когда она приказала вновь оседлать Звездного.

– Снова, мисс Дженни? Думаю, он еще не успел остыть. Возьмите лучше какую-нибудь из других.

– Ничего подобного, – невозможно объяснить старому Томасу, что с тех пор как дядюшка переделал конюшни, Звездный был единственной лошадью, которая, как она чувствовала, полностью принадлежала ей. Кроме того, она прекрасно понимала, что его протест связан вовсе не с состоянием лошади, а с тем, что ему хотелось заглянуть на полчаса домой пообедать.

– Ну же, – она прибегла к своему самому повелительному тону, – оседлай мне Звездного и прекрати свою воркотню.

– Вы говорите совсем как ваш отец, мисс. – Это была капитуляция, но он все еще ворчал себе под нос, выполняя приказание, его старые руки делали свое дело так медленно, что это сводило ее с ума. Она нетерпеливо ждала, все время прислушиваясь, нет ли погони. Но ее не было. Дядя, вероятно, был уверен, что никто не посмеет его ослушаться. Вскоре она была на безопасном расстоянии, свободна и счастлива – ее всегдашнее ощущение в седле – и скакала поперек низины к дому Люси, стоявшему милях в пяти от ее дома.

Светило солнце, высоко над нею пел жаворонок. Она отпустила поводья, и Звездный шел медленно, пока она мечтала о полной свободе.

Но в Фэвершем-Холле ее ожидало разочарование. Люси, как всегда, была рада видеть ее, но сразу же выяснилось, что отец в отъезде в Лондоне и останется там почти до конца недели. Дженнифер ответила на это сообщение таким глубоким молчанием и так побледнела, что Люси всполошилась.

– Но, любовь моя, что тебя беспокоит? Зачем тебе так понадобился мой отец? Надеюсь, не случилось ничего плохого?

Дженнифер горько рассмеялась.

– Плохого? Да все плохо, дружок. Я пропала, Люси, я загнана в угол, тону. Словом, я – беглянка. Не знаю, должна ли ты принимать меня в отсутствие твоего отца.

– Беглянка? Душа моя, что это за сумасшествие? Ну полно, успокойся. Выпей стаканчик вина и расскажи мне все сначала.

История Дженнифер, пока та рассказывала ее, сопровождалась множеством то успокаивающих, то испуганных восклицаний, но когда под конец Дженнифер обратилась к ней с умоляющим: «Что еще оставалось делать, как не просить защиты у тебя и твоего отца?» – Люси печально посмотрела на нее.

– Ты прекрасно знаешь, любовь моя, что я бы босиком дошла до Брайтона, если бы это принесло тебе пользу, но, умоляю, задумайся на минутку. Не ослепляет ли тебя нелюбовь к дяде: ведь это выгодное предложение. Я слышала отзывы отца о мистере Джордже Феррисе, он его действительно считает восходящей звездой в партии. Я всегда полагала, что при твоей внешности и с твоим характером тебе нужно быть хозяйкой политического салона. И, признаюсь, я твердо намерена узнать, какие у тебя есть основания так невзлюбить мистера Ферриса. Ведь он друг твоих братьев, Дженни!

– Друг, Люси? Что это за друг такой, который оставляет Ричарда умирать в поле при Ватерлоо? Я знаю это от слуги, который нашел брата. Неудивительно, что Феррису понадобился год, чтобы набраться мужества для встречи со мной. Год назад он, возможно, сумел бы как-то объяснить… принести мне какую-то весточку. Но теперь? Теперь слишком очевидно, что я нужна ему только из-за моего состояния.

– Мне ни от кого не доводилось слышать, что он мот, – Люси призадумалась. – Вообще-то браки заключались и по менее веским соображениям, чем эти. Он – младший сын, это правда, и без сомнения его крыльям не помешали бы дополнительные перышки, но что в этом плохого? Он совсем не похож на своего старшего брата, который, как я понимаю, проиграл целое состояние. Но, прости меня, Дженнифер, в твоих обстоятельствах может оказаться трудно найти другого претендента.

– Да я скорее в семнадцать лет решу остаться старой девой, чем унижусь до брака с кем попало. Нет, Люси, не смейся, пожалуйста, надо мной и, право же, ты ошибаешься относительно Ферриса. Я знаю, именно он ввел Френсиса и Ричарда во все игорные притоны Брюсселя. Ты помнишь, какой шум устроил дядюшка Гернинг по поводу их долгов.

– Ну и дурак! Все молодые люди играют и делают долги, Дженни: такова их природа. И, если я знаю тебя, домашний голубок тебе тоже не нужен. Но полно, не стану тебя дразнить. Однако мне хотелось бы все-таки знать, почему ты так настроена против этого человека, единственным преступлением которого является, кажется, его желание жениться на тебе.

– Ох, Люси, – воскликнула Дженнифер, – если бы ты видела его письмо, ты бы поняла. Дядя показал его мне, считая, что оно в высшей степени «по существу». Говорю тебе, он пишет обо мне так, будто я – товар, посылаемый по почте, и милорд готов получить посылку в такой-то день, если это удобно моему дядьке. Неудивительно, что оно понравилось дяде; как раз такие письма они составляют для раздела «Размен». Если бы там было хоть слово для меня, для меня самой, хоть одна мысль о братьях… но ничего, Люси, ничегошеньки. Я – тот верблюд, который должен принести ему богатства, необходимое средство и ничего более. Я не потерплю этого, уверяю тебя. И кроме того, моя ссора с дядюшкой зашла слишком далеко, я не пойду на попятный. Ты не подведешь меня, Люси. Я не могу вернуться и смиренно есть его хлеб. Не вернусь. Если ты мне не поможешь, я… Я поступлю в гувернантки!

Люси рассмеялась: страшная угроза! Но она смотрела на вещи более трезво.

– Право же, не знаю, что тебе и посоветовать. Ты знаешь, я всегда буду твоим другом, но твой дядя, безусловно, станет искать тебя здесь. Как я смогу тебя защитить в отсутствие отца? Да и, по правде говоря, даже если бы он был здесь, я почти не сомневаюсь, что он счел бы своим долгом отправить тебя обратно к дяде. Ты знаешь, они оба – члены магистрата, и хотя отец недолюбливает твоего дядюшку, он питает к нему уважение. На днях он сказал мне, что Гернинг может попасть в яблочко лучше, чем многие, а тебе известно, что в устах моего отца это высокая похвала. Ох, если бы только завещание твоего отца осталось в силе и он назначил бы тебе другого опекуна… Но в этих условиях… Боюсь, что до двадцати одного года ты во власти мистера Гернинга.

– Я была в его власти, – сказала Дженнифер, поднимаясь, – но, как видишь, сбежала. Жаль, что ты не можешь мне помочь, Люси, но раз так, позволь мне попрощаться.

– Ну-ну, Дженни, ты же знаешь меня. Прошу, перестань разыгрывать передо мной трагедию. Я закончила читать мораль. Если ты и впрямь решила бунтовать, я с тобой. Но что мы можем? Здесь тебя не спрятать; через три дня все соседи будут знать об этом.

– Я подумала, – сказала Дженнифер, вновь усаживаясь рядом с подругой, – может, уговорить твоего отца, чтобы он отправил меня к тете Джулии в Йоркшир. Она всегда была добра ко мне и, уж конечно, убедит родственников принять меня.

Лицо Люси выразило сомнение.

– Любовь моя, мне кажется, ты строишь иллюзии. Только вспомни тетю Джулию: мы же звали ее мадам Мышка, помнишь? Боюсь, что ее смелость соответствует ее прозвищу. Уж поверь мне, если она не отправит тебя к дяде сразу, она предъявит тебя ему по первому же требованию.

Дженнифер мрачно кивнула. Эти слова были точным» подтверждением ее собственных невысказанных опасений.

– Тогда что же мне делать? Только прятаться, пока мне не исполнится двадцать один, и я стану сама себе хозяйкой. Уж тогда-то я быстренько укажу на дверь своему банкирскому дяде. Но четыре года – срок долгий.

– Очень долгий. – Внезапно Люси вскочила и бросилась к своему письменному столу. – Мне кажется, я придумала! – Она стала возбужденно рыться в бумагах и вернулась, держа в руках исчирканный, сильно пахнущий лавандой листочек почтовой бумаги. – Моя кузина Лавиния, – объяснила она Дженнифер. – Я получила только вчера письмо от нее. Я вспомнила о нем, только когда ты сказала, что готова стать гувернанткой. Но ты правда осмелишься Дженни?

– Я сделаю все что угодно, только бы не подчиниться дядюшке с этим его ловцом состояний. Но что ты имеешь в виду? Что ты придумала?

Люси сосредоточенно разбирала паутинообразный почерк.

– Письма дорогой кузины Лавинии очень трудно читать, и признаюсь, часто, поскольку она пишет совершенно ни о чем, я бросаю их недочитанными. Но я уверена, здесь было что-то насчет гувернантки. Ага, вот: «…в растерянности, дорогая Люси, мисс Милворд (это гувернантка) имела наглость тайно сбежать с помощником приходского священника…»; дальше совершенно неразборчиво, дорогая кузина Лавиния явно в расстроенных чувствах… Что это… «хандрю»… Это уж точно, хандрит… «дети абсолютно неуправляемы…» – Люси отложила письмо.

– Бедная кузина Лавиния! Самая глупая женщина, Дженни, из всех кого я когда-либо встречала. А уж насчет «управляться с детьми»… Да она управляется с ними хуже, чем курица с выводком утят. Ее муж умер несколько лет тому назад, и с тех пор мисс Милворд была ее правой рукой. Я не могу представить этот дом без Милли – так они ее называли. Полагаю, она устала быть «мастером на все руки»: компаньонкой, гувернанткой, помощницей, философом и подругой моей глупой кузины и решила позаботиться о себе и выйти замуж. Боюсь, правда, их ожидают трудности, если кузина Лавиния решит их не прощать… Но – к делу: чувствуешь, куда я клоню?

– Полагаю, я должна занять место неоценимой мисс Милворд. Но скажи-ка мне о моих подопечных. Они что, и впрямь беспокойные бандиты?

– Нет-нет, ни в коем случае! Они всегда прекрасно слушались Милли. Только мать не может с ними справиться. Уверена, они будут уважать тебя, Дженни, уже за одно то, как ты сидишь на лошади.

Дженни рассмеялась.

– Несколько необычная рекомендация для гувернантки, ты не находишь?

– И семья необычная. Я никогда не встречала мужа Лавинии: когда я навещала ее, он всегда был где-нибудь на войне. Мне кажется, он больше любил своих лошадей, чем жену и детей. Даже ты не найдешь никаких недостатков в конюшнях Тейнинг-Парка.

– Значит, они живут в Тейнинге?

– Да. Прекрасный дом на склоне холмов. Чем-то немного напоминает твой. Я искренне думаю, что ты даже могла бы быть счастлива там, если бы сумела найти общий язык с кузиной Лавинией и детьми. На твоем попечении будут только трое. Лорд Лаверсток, старший сын, уже взрослый и, насколько я знаю, учится в Оксфорде. За ним идут двое братьев-близнецов – Эдвард и Джереми, которым скоро будет девять, и моя любимица и крестница Люсинда. Ей семь, и она бесподобный маленький бесенок.

Но Дженнифер перебила ее.

– Девятилетние мальчики! Но, дорогая, подумай, это значит – латынь и греческий! Французский, музыку и географию я могу осилить, но что касается греческих склонений и латинских пословиц – тут я пас, я в них ничего не смыслю.

Люси рассмеялась.

– Не бери в голову. Поскольку любящая мамочка не хочет отдавать их в школу, их образованием последние три года занимался тот самый помощник приходского священника. Должно быть, тут-то он и решился жениться на Милли. Неудивительно, что кузина Лавиния в шоке – такой удар: в результате одного тайного брака потерять разом и учителя, и гувернантку. Но тем больше основания полагать, что она будет бесконечно рада видеть тебя и, надеюсь, не станет придираться к твоим рекомендациям.

– Господи, Люси, а как мы их-то добудем?

Очень просто. Мы напишем тебе наиэлегантнейшее рекомендательное письмо, а твоя тетя Джулия будет так добра, что подпишет его. Ты помнишь, как мне нравилось подделывать почерк этой старой дамы?

Дженнифер рассмеялась.

– Да! Будет только справедливо, если она мне таким образом поможет. Но, Люси, а как быть с моим гардеробом? У меня нет ничего кроме того, что на мне?

Люси оглядела ее.

– Да и это, хотя идет тебе бесспорно, едва ли годится для респектабельной гувернантки. Но я уже подумала об этом. Ты разве не помнишь, что бедняга мисс Мартиндейл, которая так терпеливо сносила все наши выходки, несколько лет тому назад простудилась и умерла здесь?

– Конечно, помню, но что нам это даст?

– Только то, что ее единственный родственник – брат, который всегда ею пренебрегал, и не подумал забрать ее вещи. Так что они до сих пор где-то на чердаке, и из них мы тебе подберем прекрасный гардероб гувернантки – ты будешь самая наиэлегантная из всех, кто когда-либо заставлял выпрямлять спину и бил линейкой по пальцам.

У Дженнифер вытянулось лицо.

– Одежду мисс Мартиндейл? Люси, пощади!

Подруга была непреклонна.

– Выбирай: либо это, либо Джордж Феррис. Что до меня, Дженни, то скажу тебе прямо: я готова десять раз выйти замуж, только бы не идти в гувернантки. Ну же, еще не поздно передумать. Скачи обратно, извинись перед дядей и выходи за мистера Ферриса. В конце концов, муж есть муж, будь он хоть трижды младший сын.

– Нет, – подбородок Дженнифер упрямо вздернулся. – Я не выйду за него, будь он сам принц Леопольд. Давай сюда эти платья, Люси. Нельзя терять времени, если я хочу добраться до Тейнинга сегодня.

Они отправились на чердак, где – Люси хихикая, а Дженнифер закатывая глаза – подобрали для последней гардероб из безнадежно вышедших из моды креповых и бумазейных платьев покойной мисс Мартиндейл. Наконец обшарпанный сундучок был упакован, и Джейн, сопротивляясь, влезла в дорожное платье сизого цвета, завышенная талия и узкие рукава которого выдавали его древний возраст.

– Ну вот, – с триумфом произнесла Люси, – теперь осталось только разделаться с твоими новомодными кудряшками, прикрыть все вот этой штуковиной, и ты с ног до головы будешь выглядеть совершенно надежной каргой. Нет-нет, и не думай протестовать. Кузина Лавиния – слишком увядшая красавица, чтобы вынести рядом с собой красотку вроде тебя в твоем естественном виде. Но уверяю, когда она к тебе привыкнет, то перестанет тебя замечать. Тогда ты сможешь внести свои изменения в туалеты мисс Мартиндейл. Но чтобы произвести первое впечатление, ты должна мне подчиниться.

Дженнифер нехотя признала мудрость сказанного и скрепя сердце приготовилась быть каргой, хотя и настояла на том, чтобы вместе с мятыми, как бы пожеванными вещами мисс Мартиндейл уложить и свой зеленый костюм для верховой езды.

Затем они сочинили письмо от тети Джулии, в котором «мисс Дженни Фэрбенк» была отрекомендована как дочь обедневшего священника, в высшей степени надежная, утонченная и – к ужасу Дженнифер – ведущая исключительно трезвый образ жизни.

– Уверяю, дорогая, это совершенно необходимо. У бедной кузины Лавинии однажды была гувернантка, которая пристрастилась к миндальной наливке. Она этого забыть не может.

– Горю от нетерпения познакомиться с твоей кузиной Лавинией, – мрачно сказала Дженнифер, героически устраивая на голове шляпенцию каштанового цвета так, чтобы она уж совсем ей не шла; ее темно-рыжие кудри Люси причесала по фасону 1810 года. Она повернулась к зеркалу.

– Сойдет?

– Восхитительно. Никогда бы не подумала, Дженни, что ты можешь выглядеть так респектабельно.

Она сделала реверанс.

– Благодарю, любовь моя. Ах да, сделай мне еще одно одолжение. Прикажи конюху выпустить Звездного. Он найдет дорогу домой, и дядюшка проведет счастливую ночь в уверенности, что я валяюсь мертвая в каком-нибудь каменном карьере, а он унаследует мои богатства. А завтра пошли ему это письмо со своим новым слугой – он никогда еще не был в нашем доме и, следовательно, его не свяжут с тобой. Я сообщаю дяде, что буду жить как считаю нужным до двадцати одного года, а тогда захочу получить строгий отчет об управлением моим состоянием и поместьем. Дядя Гернинг грубиян, но не дурак. При таком предупреждении он не станет рисковать своим именем и грабить меня. А теперь, Люси, прощай. Пиши иногда своей мисс Фэрбенк, чтобы я знала, как ты поживаешь.