Глава I
На службе империи
Без сомнения, самым несчастным в мире человеком был в тот роковой день бедный уроженец Халкедона шкипер Никомед. Боги явно за что-то невзлюбили его и наперегонки подстраивали почтенному греку всевозможные пакости, от которых его редкая бороденка еще более поредела и покрылась грязно-серой сединой.
В тот вечер, когда Никомед, пырнув ножом парфянского посла Абнира, поднял тревогу, обвиняя во всем «бандита и мятежника Феликса», корчма «Три циклопа», принадлежавшая достойному Гортензию Маррону, моментально наполнилась вигилами, которых вызвал, видимо, осторожный хозяин, не желавший портить отношения с властями.
Никомед был взят за шиворот и — в качестве свидетеля — препровожден прямо в канцелярию префекта города для снятия допроса.
Несмотря на не совсем вежливое обращение, грек считал, что ему повезло. В убийстве будет, без сомнения, обвинен Феликс — это подтвердит и Маррон (ведь шкипер все же не забыл прихватить мешочек с золотом, который показывал ему парфянин, и успел пообещать трактирщику половину, если тот надежно укроет деньги и поможет Никомеду избежать неприятностей).
К тому же, что немаловажно, греку удалось избежать небезопасной и обременительной командировки в Богами проклятую гиблую Иудею, а также встречи с Гаем Валерием Сабином, который наверняка первым делом спустил бы с почтенного халкедонца его и так изрядно потертую беспокойной жизнью шкуру, а ведь он ею, тем не менее, весьма дорожил.
Короче, почтенный Никомед имел все основания быть довольным судьбой. Но вот она — коварная — вовсе так не думала.
В канцелярии префекта формальности завершились довольно быстро: шкипер красочно описал, как подлый разбойник ворвался в комнату и зарезал иностранного гостя, который обсуждал с ним, Никомедом, одну торговую сделку, чего закон не запрещает.
Достойный Гортензий Маррон поклялся Ларами и собственным дедушкой, что все оно именно так и было, шепнув, впрочем, греку на ухо, что возьмет за услугу две трети золота,
Никомед лишь отрешенно махнул рукой. Пусть подавится, собака. Сейчас главное — безопасность, а денежки еще придут.
Оба свидетеля были отпущены с миром. О состоянии здоровья посла ничего не говорилось, и Никомед решил, что тот благополучно отправился в царство Плутона, кляня, видимо, по дороге, свою чрезмерную доверчивость. Ну, знай наших, азиат несчастный. Мы тут любого купим и продадим, и не вам, грязным парфянам, в Риме свои порядки устанавливать.
Короче, Никомед был весьма доволен собой и мысленно пообещал Гермесу двух овец и телку-двухлетку с позолоченными рогами. Впрочем, к завершению допроса жертва доброму Богу снизилась до одной козы и пары голубей. Нельзя быть слишком расточительным, когда имеешь дело с небожителями, а то они и впоследствии будут требовать столь же много.
Так подумал мудрый Никомед, покидая канцелярию префекта и прикидывая в уме, сколько же составит его доля парфянского золота, бесстыдно присвоенного жадным Гортензием Марроном.
Когда почтенный шкипер выходил из курии, на плечо его упала чья-то тяжелая рука. Грек вздрогнул и обернулся.
Сначала он испытал облегчение, увидев вместо сурового лица парфянина Барсата, пришедшего мстить за хозяина, грубую физиономию Эвдема, старого знакомого и верного слуги префекта преторианцев Элия Сеяна, но потом, со свойственной ему бдительностью, насторожился. А этому чего надо? И нашел же, крокодил...
Он еще не успел как следует удивиться странной и неожиданной встрече, когда Эвдем, взмахом руки приказав удалиться проявлявшему нездоровое, любопытство Гортензию Маррону, глухо произнес:
— Пойдешь со мной. Тебя хотят видеть. Немедленно.
— Кто? — испугался Никомед. — Префект города отпустил меня, я ни в чем не виноват...
Эвдем ухмыльнулся, видя, как побледнел грек.
— А никто тебя пока ни в чем и не обвиняет. Но вот если будешь медлить, то...
И он многозначительно положил руку на рукоятку короткого меча, торчавшую из-под складок хитона.
— Уже иду, — обреченно сказал Никомед. — Но может, по старой дружбе, объяснишь мне все-таки, в чем дело?
— Не знаю, — буркнул Эвдем. — Господин приказал доставить тебя и побыстрее. Это как-то связано с сегодняшними событиями в «Трех циклопах». Больше мне ничего не известно.
— Господин? — переспросил грек. — Ты хочешь сказать: достойный Элий Сеян?
— Тихо, — сдавленно прорычал Эвдем. — Не болтам, а то язык отрежу. Ну, вперед.
И Никомед покорно поплелся за ним, чувствуя, как над его головой снова сгущаются тучи, и начиная жалеть, что вообще родился на свет.
* * *
Сеян встретил его в боковой комнате старого дворца, на страже у которой стояли двое преторианцев. О том, что разговор пойдет сугубо деловой, свидетельствовало полное отсутствие какого-либо угощения, а также напряженное серьезное лицо самого префекта.
— Будь здоров, Никомед, — сразу сказал Сеян и указал рукой на табурет. — Садись.
— Как я рад видеть тебя, почтеннейший... — начал было грек, униженно кланяясь.
Префект резким жестом перебил его.
— Садись, — повторил он холодно. — И рассказывай, что там произошло в той забегаловке.
Никомед разместил на табурете свою тощую задницу и тяжело вздохнул. Его опасения начинали оправдываться.
— Да ведь я все уже сообщил достойному префекту города, — заныл он. — Есть и протокол моих показаний. Их подтвердил также Гортензий Маррон, известный своей честностью...
— Если ты собираешься морочить мне голову, — с плохо скрытой яростью произнес Сеян, — то я прикажу отделать тебя плетьми. Сейчас не время для шуток.
Никомед изрядно перетрусил, но сделал еще одну попытку выкрутиться. У него противно ныло в желудке — поведение достойного Элия Сеяна не сулило ничего хорошего.
— Клянусь Богами, — пролепетал он, — тот бандит вбежал в комнату и ударил ножом светлейшего посла...
— Послушай, приятель, — медленно, с расстановкой произнес Сеян, наклонившись к греку и глядя ему прямо в глаза. — Эти сказки оставь для вигилов. Мои люди уже давно следили за парфянином. Он тут занимался шпионажем. И я уверен, что встретились вы не для того, чтобы обсуждать торговые дела. Да и этот бандит как-то не вписывается сюда. Так что говори правду, тебе же лучше будет.
Никомед понял, что влип, а будучи реалистом, смирился с неизбежным и рассказал обо всем.
— Но ударил я того негодяя ножом, — закончил он с пафосом, — исключительно потому, что он осмелился подбивать меня изменить Империи, моей родине, а вовсе не по личным мотивам. И обвинил в этом бандита Феликса лишь затем, чтобы меня не задержали и я имел возможность лично доложить обо всем тебе, глубокоуважаемый господин.
Сеян понимающе хмыкнул.
— Этот Феликс, кажется, дружок нашего старого знакомого Гая Валерия Сабина? — спросил он. — Ну, ладно, о нем потом. Сейчас есть дела поважнее.
Никомед подобострастно вытянул шею, ловя каждое слово префекта преторианцев.
* * *
Несколько дней назад императрица Ливия вызвала к себе Сеяна и строго взглянула на него своими пронзительными бесцветными глазами.
— Мне нужна твоя помощь, Элий, — сразу заявила она. — Я надеюсь, ты по-прежнему остаешься моим верным слугой?
— Конечно, госпожа, — уверил ее префект. — После того, что ты для меня сделала, можешь во всем рассчитывать на меня и моих людей.
— Это хорошо, — произнесла Ливия. — Ты помнишь добро и не пожалеешь об этом. К сожалению, есть люди, которые очень быстро забывают об оказанных им услугах. Но Боги накажут их.
Сеян прекрасно понял, кого она имеет ввиду — цезаря Тиберия, своего сына, которого она возвела к самым вершинам власти и который теперь всеми силами пытался отделаться от нее, спихнув на обочину политической жизни страны.
— Тогда перейдем к делу, — продолжала Ливия. — Мне стало известно, что цезарь обнаружил в архивах покойного Августа нечто весьма любопытное. К сожалению, не знаю, что именно. Когда я попросила у него разрешения просмотреть документы, Тиберий ушел от ответа, а потом заявил, что архив — дело государственное, и потому отныне он будет держать его под ключом. И это от родной матери!
Ливия возмущенно фыркнула.
Сеян понимающе и осуждающе покачал головой. Подумать только, какая черная неблагодарность.
«Ничего, — решил он про себя, — деритесь, родные. А я выберу момент и нанесу свой удар. Вы оба еще будете ходить передо мной на задних лапках, клянусь Эриниями».
— Тем не менее мне удалось выяснить, что цезарь отправляет в Палестину своего эмиссара Светония Паулина с каким-то важным поручением. В помощь ему выделен твой приятель Валерий Сабин.
Префект нехорошо усмехнулся. Ох уж, этот приятель. Намаялся он с ним в свое время.
— Дело это очень секретное, — продолжала Ливия, — но мне бы крайне хотелось узнать о нем побольше. Ты понимаешь меня, Элий?
— Да, госпожа.
— Вот и хорошо. Как сообщили мои агенты, повышенный интерес к миссии Паулина проявляет и парфянский посол Абнир. Это большой мошенник и интриган. Уж он зря тратить время и деньги не будет. Абнир пытался подкупить кое-кого из моих людей и слуг цезаря. Не знаю, как с персоналом Тиберия, но мои сразу донесли мне об этой попытке. Вот откуда мне известны подробности. И это уже не мало.
Префект снова кивнул с умным видом.
— Светония и Сабина цезарь пока спрятал в каком-то надежном месте, — опять заговорила императрица. — Сейчас я пытаюсь выяснить, где именно. А тебе поручаю парфянина. Наверняка он попытается завязать отношения с кем-нибудь подходящим — купцом, капитаном судна, чтобы тот проследил за людьми Тиберия. Ведь сам посол не может сейчас покинуть Рим, а дело не терпит отлагательств. Их царь Артабан не отличается долготерпением, и на тех, кто ему не угодит, круглосуточно точат топоры.
В общем, наша задача, любезный Элий, выяснить суть дела. Ну, и извлечь из него пользу. Я имею в виду — пользу для нас с тобой, а не для цезаря и уж тем более не для парфян — заклятых врагов Рима.
Я полагаю, что эта миссия, если будет успешно завершена, послужит Тиберию крупной ставкой в игре с нами. Ведь для тебя не секрет, что он пытается отстранить меня от управления государством? А за мной непременно последуешь и ты. На место префекта претория у цезаря полно других, более покладистых кандидатов.
— Это мне ясно, госпожа, — чуть наклонил голову Сеян. — Жду твоих мудрых приказов.
— Ты установишь слежку за Абниром и выяснишь, с кем он будет вступать в контакт. Я, в свою очередь, используя другие каналы, постараюсь раздобыть дополнительную информацию. Надеюсь, Боги будут на нашей стороне и мы еще раз прижмем хвост цезарю, этому зарвавшемуся неблагодарному наглецу. Цель святая, не так ли, Элий?
— Да, госпожа, — покорно ответил префект. — Когда я должен приступить к действию?
— Немедленно.
* * *
Вот почему верный Эвдем поджидал Никомеда у курии префекта города и вот почему сам Сеян не поверил ни единому слову шкипера, пока тот все же не рассказал ему правду, которая вполне совпадала со сведениями самого начальника гвардии.
Дело облегчалось тем, что хитрого трусливого грека он знал прекрасно, видел насквозь и понимал, на какой струне и когда сыграть, чтобы обеспечить себе его лояльность и сотрудничество.
— Слушай внимательно, — строго сказал Сеян, пристально глядя на шкипера. — Ты все-таки поплывешь в Палестину и...
— О, я несчастный! — завопил Никомед, воздевая руки к потолку. — За что Боги меня преследуют? Уж лучше, господин, пошли меня в Тартар! Я ненавижу иудеев!
— А тебя никто и не заставляет целоваться с ними, — криво улыбнулся Сеян. — Но интересы государства прежде всего. Итак, парфянин Абнир неплохо придумал. Что ж, мы выполним его последнюю волю. Но теперь ты, любезный Никомед, будешь работать не на гнусных азиатов — врагов Рима, а на благо своей страны. Как, хочешь послужить Империи?
Никомед обреченно опустил голову.
«Да уж, — с тоской подумал он, — если раз. связался с такой публикой, то потом уже от них не отделаешься. Что ж, надо хоть соблюсти свой интерес в этой авантюре».
И он дерзко взглянул в глаза префекту.
— Согласен, господин, — сказал грек. — Но придется мне, хорошо заплатить. Ведь пока я буду отсутствовать, дела придут в упадок и я, чего доброго, разорюсь...
— Об этом не волнуйся, — махнул рукой Сеян. — Ты уже мог убедиться — я не обманываю и не страдаю излишней скупостью. Хотя, конечно, мне бы хотелось, чтобы ты согласился из патриотических побуждений, приятель, — добавил он с издевкой,
Никомед скорчил кислую гримасу.
— Ладно, — расхохотался Сеян. — Как хочешь. А Сейчас мы обговорим детали. Время не ждет.
Он предусмотрительно не сказал греку, что парфянский посол Абнир выжил и, по мнению врачей, его здоровье довольно скоро придет в норму.
Глава II
Беседа в семейном кругу
Спустя три дня после встречи Сеяна с Никомедом императрица Ливия направилась в новый Палатинский дворец и велела номенклатору цезаря доложить, что она просит сына принять ее.
Через минуту Ливия была допущена в апартаменты Тиберия. Повелитель Империи сидел за столом. При виде матери он с недовольным видом отложил в сторону свиток трагедий Эврипида и вздохнул.
— Что ты хотела, матушка? — спросил он ласково.
— Поговорить, — коротко ответила Ливия, проходя и усаживаясь на диван. — Мы уже так давно не разговаривали наедине.
Тиберий отнюдь от этого не страдал, но из вежливости кивнул и придал лицу скорбное выражение.
— Действительно, — сказал он. — Ну, и о чем же пойдет речь? Прошу тебя, только не о политике, тем более — не о внешней. У меня достаточное количество советников, и не стоит тебе забивать свою голову этими проблемами. Займись лучше...
— Я сама знаю, чем мне заниматься, — резко перебила его Ливия.
— Послушай, матушка, — терпеливо продолжал цезарь, — власть в стране олицетворяю я и твои попытки вмешаться в государственные дела могут быть неправильно истолкованы. Я-то понимаю, что ты хочешь помочь и весьма ценю твои советы, но вот сенаторы...
— Сенаторы? — презрительно фыркнула Ливия. — Да, теперь ты пресмыкаешься перед ними, корчишь из себя демократа, чтобы завоевать союзников для борьбы со мной. Ты отказался от множества титулов, на которые имел право, ты запретил воздавать тебе почести, ты просто ошарашил меня, когда в курии заявил: «В свободной стране мысль и язык тоже должны быть свободны». А чего стоит это заявление: «Если кто неладно обо мне отзовется, я постараюсь разъяснить ему мои слова и дела, если же он будет упорствовать, я отвечу ему взаимной неприязнью».
И это говорит цезарь, повелитель Империи? Да у любого либертина больше гордости и достоинства!
Тиберий с хмурым видом слушал эти упреки.
— Ты унижаешься перед консулами, — продолжала кипятиться императрица, — ты позволяешь сенаторам голосовать так, как они захотят, ты оставляешь столько свободы своим чиновникам...
— Подожди, матушка. — Цезарь поднял руку. — Я хочу объяснить тебе ситуацию.
— Ты? Объяснить мне? Неужели ты думаешь, что я ничего не понимаю? Нет, дорогой мой, лучше я тебе объясню. Ты с моей помощью захватил власть, а теперь дрожишь как осиновый лист, что у тебя ее отнимут. Ты бы с удовольствием отправил меня в ссылку, но боишься Сеяна; ты бы с наслаждением раздавил всех этих крикунов из курии, но боишься... Сказать, кого ты боишься, Тиберий?
Цезарь угрюмо молчал.
— Ты боишься Германика и его армии, — презрительно бросила императрица. — Потому что без меня ты ни на что не способен. И уверяю тебя — так и будет продолжаться, пока ты не образумишься и не поймешь, что я нужна тебе больше, чем кто бы то ни было.
Цезарь продолжал молчать, глядя в пол. Его лицо покрылось красными пятнами, а губы побелели.
— Ну, не сердись, — уже более миролюбиво сказала Ливия. — Пойми, мы сейчас союзники и должны держаться вместе. Да, признаюсь, я имею доступ к власти только благодаря твоему нынешнему положению, но не забывай, что положением этим ты обязан мне и без меня можешь очень скоро его лишиться. Разве я не права?
Тиберий поднял голову. В его глазах была тоска.
— Ну вот, вижу — ты и сам все понимаешь, — дружелюбно произнесла Ливия, сочувственно глядя на сына. — Так что предлагаю тебе помириться и помогать друг другу, по крайней мере, до тех пор, пока власть наша не окрепнет и мы сможем с уверенностью смотреть в будущее.
Слова «наша власть» больно резанули слух Тиберия, но он сдержался. Да, мать, как всегда, права. Придется еще потерпеть. Но пусть она не думает, что ей удалось его обмануть своими уловками. Нет, он по-прежнему будет начеку, готовый в любой момент дать отпор. А уж когда Паулин успешно справится со своим заданием и добудет для цезаря сокровища фараонов, вот тогда ему ни с кем не надо будет считаться. Ни с матерью, ни с Германиком, ни с Сеяном.
Да за такие деньги он купит себе хоть все парфянское войско, да и армян в придачу. Кто тогда сможет ему противостоять?
Тиберий успокоился и согласно кивнул.
— Хорошо, матушка, — произнес он покорно. — Я готов. Я всегда стремился поддерживать с тобой хорошие отношения, но вот ты...
— А что я? — удивилась императрица. — Разве я тебя чем-то обидела? Если так, то извини...
— Ты еще спрашиваешь! — с горечью воскликнул Тиберий. — А кто выставил меня на посмешище с этим банкетом?
Ливия прекрасно поняла, что сын имеет в виду. Не так давно — поскольку цезарь демонстративно перебрался в новый дворец, а ей выделил комнаты в старом, и сенаторы с чиновниками уже не так спешили нанести ей визит вежливости — императрица поставила у себя в атрии золотую статую Божественного Августа и в качестве верховной жрицы нового культа пригласила самых достойных граждан и их жен на торжественный банкет.
Тиберий обиделся и заявил, что поскольку прием носит официальный характер, то и он должен играть на нем не последнюю роль. Ведь он, в конце концов, является правителем Империи,
Ливия не стала спорить и предложила ему председательствовать на собрании мужчин, а она, в свою очередь, организует вечер для их супруг.
Тиберий не почувствовал подвоха и согласился, полагая, что принимать достойных сенаторов и патрициев более почетно, чем каких-то болтливых глупых баб.
Но в результате все вышло наоборот. Поскольку банкет проходил в доме, где хозяйкой была Ливия, слуги слушались только ее, а потому на столы, предназначенные для женщин, попали самые лучшие блюда и самые тонкие вина. Мужчинам пришлось довольствоваться чуть ли не объедками.
Это, естественно, никак не могло поднять авторитет цезаря, и он ужасно разозлился на мать, выставившую его в таком свете.
— Ах банкет, — вздохнула императрица. — Что ж, если это тебя так задело, то прости, пожалуйста. Но ты сам виноват. Ведь я являюсь верховной жрицей культа Божественного Августа и имею право сама организовывать мероприятия в его честь. Ты же пытаешься быть затычкой к каждой бочке, боясь, что в противном случае тебя вовсе перестанут уважать.
Запомни, сынок, если ты хочешь, чтобы люди тебя уважали, сначала начни уважать себя сам. Без этого ничего не выйдет.
«И опять она права, — со злостью подумал Тиберий. — Вот ведьма. Как же с ней бороться?»
— А зачем надо было зачитывать письма Августа? — с обидой спросил он. — Чтобы посмеяться надо мной?
На том же банкете Ливия, не удовлетворившись и так уже достаточным своим триумфом, собрала женщин в своей приемной и зачитала им несколько писем Августа, которые покойный цезарь писал ей в разное время. Во всех этих посланиях он весьма нелицеприятно характеризовал своего пасынка, жалуясь на его угрюмый характер, подозрительность и склонность к пьянству и разврату.
Супруга сенаторов получили огромное удовольствие и, естественно, не замедлили затем рассказать все подробности своим мужьям.
— Ну, сынок, — с улыбкой ответила императрица, — ведь если уж ты отказал мне в доступе к архиву моего покойного мужа, то должна же я была — хотя бы для сохранения авторитета верховной жрицы — показать, что и у меня есть некоторые документы Божественного Августа.
Тиберий понял, на что она намекает, и лишь скрипнул зубами в бессильной ярости,
— По крайней мере, — буркнул он, — можно было не так демонстративно проявлять свое неуважение ко мне и к моим гостям. Очень некрасиво выглядело, когда на твой стол подали прекрасного фазана на золотом блюде и тут же на мой — какую-то тощую пригоревшую курицу в мокрых перьях.
— Но я же во всем следовала твоим наставлениям, сын, — язвительно улыбнулась Ливия. — Разве не ты выступил недавно в сенате с гневной речью, направленной против роскоши и расточительства, и весьма остроумно заметил, что половина кабана ничем не хуже целого, а потому следует придерживаться умеренности? Я только хотела, чтобы ты сам подал пример воздержанности своим сенаторам и патрициям — мотам и чревоугодникам.
Тиберий только махнул рукой. С ней бесполезно спорить, только нарываешься на новые насмешки.
Императрица прикрыла глаза и покачала головой.
— Да, — мечтательно протянула она, — вот, вспоминаю, как в подобной ситуации поступил твой приемный отец, Август. Он, конечно, был человеком довольно мягким и слабовольным, но умел сохранить лицо в любой ситуации и всегда находил выход.
Однажды цезарь сурово попенял нескольким знатным гражданам за то, что их жены питают страсть к неумеренной роскоши и одеваются, словно александрийские гетеры. Не пристало это, дескать, почтенным римским матронам, и долг мужа — вовремя приструнить зарвавшуюся супругу.
Сенаторы с почтением выслушали речь Августа и пообещали принять меры. «Мы будем во всем следовать твоим мудрым указаниям, которые ты подкрепляешь личным примером», — сказали они.
А я — специально, чтобы поддеть Августа — в тот же вечер пришла на званый ужин в самом шикарном своем туалете, а уж драгоценностей навесила столько, что едва могла двигаться.
Все остолбенели и уставились на цезаря, ожидая, что же он скажет своей жене, бросившей ему столь дерзкий вызов.
Но Август не растерялся. Он с улыбкой поблагодарил меня за весьма своевременную и остроумную пародию на излишества, осужденные им утром.
Вот так поступал твой приемный отец, и все его любили и уважали. Ты же на том банкете готов был с кулаками на меня наброситься. Гости это заметили, и поверь — общественное мнение было не на твоей стороне.
Тиберий снова опустил голову и уставился в стол. Левой рукой он ожесточенно чесал язву на щеке.
— Ладно, сынок, — доброжелательно произнесла императрица, видя, что он совсем расстроился. — Что было, то было. Теперь начнем сотрудничать по-настоящему. И вот первый вопрос, который мы обязаны решить, — что делать с Германиком?
— А что делать с Германиком? — буркнул цезарь. — Пусть себе воюет. Я бы не очень хотел, чтобы он вернулся в Рим.
— Естественно, — согласилась Ливия — Но предоставлять ему свободу действий в Германии очень опасно. Он и так сделался уже слишком популярным, а новые победы, которые он обязательно одержит, только добавят ему сторонников.
Ведь ты же помнишь — у нас есть кое-какие тайны, о которых он никогда не должен узнать, иначе вполне может повернуть оружие против нас. Если посчитает, что мы нарушили закон.
Тиберий задумчиво кивнул. Да, это так. Германик верен долгу и присяге, но не позволит и никому другому нарушать их.
— Вот видишь, — продолжала Ливия. — Наше положение еще не настолько прочно, сенат еще не лежит у наших ног и готов в любой момент переметнуться от тебя к Германику.
У нас есть хорошее средство прижать их и сделать своими рабами, но для этого надо иметь свободу действий.
— И что это за средство? — без особого интереса спросил Тиберий. — Мечи преторианцев и твой верный пес Сеян?
— Не совсем, — улыбнулась Ливия. — Да, Сеян готов выполнить любой наш приказ, но он тоже боится Германика. И ему нужно какое-нибудь юридическое основание, чтобы развязать репрессии против сенаторов и прочих смутьянов.
— А у тебя есть это основание? — спросил цезарь.
— Да, — ответила Ливия. — Я говорю о добром старом законе об оскорблении величия римского народа. Ведь он настолько расплывчатый, что по нему можно осудить практически за любой поступок, даже намерение. Поэтому закон сей — crimen laesae maiestatis — весьма действенное оружие в руках единоличного правителя.
Особенно сейчас, когда появился культ Божественного Августа, к которому люди еще не привыкли. Многие до сих пор относятся к покойному цезарю, как к простому смертному, и это следует использовать.
— Каким образом? — непонимающе спросил Тиберий.
— О, — усмехнулась императрица, — не мне тебя учить. Ведь ты же сам недавно дал прекрасный пример, как следует наказывать за неуважение к Августу. Помнишь того парикмахера?
Тиберий медленно кивнул. Да, он вспомнил. Тогда он не придал этому эпизоду особого значения, а вот мать сразу сообразила, как можно использовать подобные случаи.
Это произошло месяц назад. Тиберий прогуливался на Форуме, а мимо проходила какая-то похоронная процессия. Вдруг цезарь заметил, как некий человек подбежал к носилкам с телом покойного и что-то шепнул ему на ухо. Заинтригованный Тиберий приказал подвести к нему мужчину, который оказался парикмахером из Аполлинского квартала, и спросил, что это такое тот сказал мертвому.
— Я попросил его, — дерзко ответил парикмахер, — чтобы он, когда попадет в царство Плутона, передал Августу, что завещанные им подарки для народа еще не выплачены полностью.
Тиберий просто дар речи потерял от возмущения. А придя в себя, отправил шутника в тюрьму за высказывание о Божественном Августе в неподобающем и кощунственном тоне.
Естественно, основной причиной его гнева был намек на то, что он, Тиберий, не спешит расставаться с деньгами, предназначенными Августом для народа, но обвинение в святотатстве позволило и так примерно наказать языкастого парикмахера.
Ливия, узнав об этом случае, ничего не сказала, но запомнила его и решила использовать в своих целях.
— Вот видишь, — продолжала она, — ты сумел приструнить этого вольноотпущенника, а чем же лучше почтенные сенаторы? Ведь для закона не имеет значения, оскорбил ли Бога Августа консул или последний раб? Наказание предусмотрено одно и то же.
Смотри, как интересно получается. Оскорбил-то этот парикмахер тебя, а осудили его за профанацию имени Августа. И так можно поступать и впредь: всех неугодных нам отправлять в тюрьму, ссылку, а то и на казнь, прикрываясь заботой о культе Божественного Августа. Уж поверь мне, сынок, повод всегда найдется.
— Какая ты циничная, матушка, — недовольно сказал Тиберий. — Тебя бы саму сейчас следовало осудить по этому закону.
Ливия довольно расхохоталась.
— Помнишь, как я тебе говорила когда-то: что позволено Юпитеру, не позволено быку. Не забывай этого, дорогой.
— Ладно, — согласился цезарь. — Мысль неплохая. Вся эта банда из курии у меня уже в печенках сидит. Видеть не могу ни Гатерия, ни Азиния Галла, ни Квинта Аррунция...
— Придет их час, — торжественно произнесла императрица. — Клянусь Марсом Ультором-Мстителем, что они за все нам заплатят, за все насмешки и издевательства.
Она замолчала, и несколько секунд в комнате стояла полная тишина. Потом Ливия снова заговорила:
— Так вот для начала нам надо как-то изолировать Германика от армии, но и в Риме не оставлять. Почему бы тебе не поручить ему какую-нибудь миссию в Малой Азии или в Сирии? Пусть совершит инспекционную поездку, проверит, какова обстановка в провинциях. Ведь он является твоим приемным сыном и первым помощником в управлении государством. Нельзя же все время проводить на войне, а государственную деятельность совсем забросить. Как ты считаешь?
— Да, мысль неплохая, — согласился Тиберий. — Надо отозвать его из Германии. Но кого же назначить командующим?
— О, — Ливия пренебрежительно махнула рукой. — Да хотя бы Друза. Германик наверняка уже так отколотил варваров, что они теперь лет десять из леса не выйдут.
— Ладно, подумаю еще, — сказал Тиберий. — Так говоришь: пусть едет на Восток?
— Именно. А мы уж позаботимся, чтобы у него было достаточно работы и вернулся он в Рим не так скоро. Нынешний наместник Сирии — Гней Пизон — мой преданный слуга и сделает все, что я попрошу. Он постарается, чтобы Германик не скучал в поездке.
И она довольно хихикнула, потирая свои маленькие сухонькие ладошки, желтые, словно пергамент.
— Хорошо, — согласился цезарь. — Так и сделаем. У тебя есть еще вопросы? Я бы хотел теперь отдохнуть.
— Только один, сынок, — медовым голосом сказала императрица. — Но сначала повтори еще раз: мы помирились с тобой?
— Да, — неохотно буркнул цезарь.
— И мы теперь друзья и союзники? — настаивала императрица с улыбкой на бледных губах.
— Да.
— В таком случае, не откажи мне в одной любезности, сынок.
— В какой именно? — сразу насторожился Тиберий.
— Позволь мне заглянуть в архив Августа. Меня интересуют кое-какие документы.
Цезарь смутился.
— Ну, матушка, — пробормотал он, — там такой беспорядок, Ты можешь утомиться, разыскивая нужные тебе свитки, а я бы этого не хотел. Сейчас там работают мои секретари — сортируют бумаги, составляют картотеку и списки. Вот, когда они закончат — милости прошу.
— Ну что ж, — невозмутимо сказала Ливия. — Меня трогает твоя забота, сынок. Пусть будет так.
Она поднялась с дивана.
— Прощай, Тиберий. Будь здоров.
— Да хранят тебя Боги, матушка, — ответил цезарь, довольный, что Ливия так легко дала себя уговорить. — Желаю тебе всего наилучшего. Спасибо за советы.
— Да, еще одно, — припомнила императрица. — У меня для тебя есть неприятное известие.
— Какое? — глухо спросил Тиберий, чувствуя недоброе.
— Твой друг, Публий Сульпиций Квириний, который недавно был во дворце и с которым вы о чем-то так долго беседовали за закрытыми дверями, умер.
«Она все знает обо мне, — с каким-то детским страхом подумал цезарь. — От нее ничего нельзя скрыть».
И только тут до него дошел смысл сказанного.
— Умер? — переспросил он недоверчиво. — Квириний? Но от чего? Хотя да, он был уже старый...
— Не старость была причиной смерти, — многозначительно сказала императрица. — Его убили.
— Что? — Тиберий вскочил на ноги и побледнел.
— Да, сынок. К нему в дом проникли какие-то люди, видимо, разбойники. Они и отправили почтенного Квириния к Плутону. Но перед этим, как сообщил мне префект города, его пытали. Видимо, хотели узнать, где он прячет деньги и драгоценности.
И, выпустив эту последнюю стрелу, императрица повернулась и вышла из комнаты.
Тиберий, закусив губу, смотрел ей вслед.
Квириний... человек, который знал тайну золота царя Ирода. Какие там бандиты, ведь ясно, почему его пытали и убили.
Но кто это сделал? Кто выследил бывшего проконсула Сирии? Кто теперь посвящен в планы цезаря?
Парфяне? Или... сама Ливия? Да, скорее всего. Она не могла примириться с тем, что от нее что-то скрывают. Но что она теперь собирается предпринять? Союзница...
Иллюзий Тиберий не строил. Он прекрасно понимал, что мать пошла на примирение с ним лишь по необходимости. Как, впрочем, и он сам. И как только у кого-то из них появится достаточное преимущество, маски немедленно будут сброшены и более удачливый растопчет соперника. Но кто же окажется этим счастливчиком?
Ответ на этот вопрос в немалой степени мог бы дать успех миссии Светония Паулина.
А успех миссии Светония Паулина был теперь поставлен под весьма серьезную угрозу.
Глава III
В пути
«Минерва» входила в Ионическое море. Крутобортый корпус двухъярусной правительственной галеры уверенно разрезал волны загнутым носом, украшенным статуей Богини мудрости. Весла, управляемые уверенными, отработанными движениями опытных гребцов, размеренно опускались и поднимались, вспенивая нежно-голубую прозрачную воду.
Ветра пока не было, и большой четырехугольный льняной парус с вышитыми на нем буквами SPQR — аббревиатурой выражения «сенат и народ римский» — лежал пока у борта, свернутый в рулон и прикрепленный к массивной дубовой рее.
На мачте развевался лазоревый флаг с теми же буквами — знак принадлежности судна к мизенской эскадре.
Бывший трибун Первого Италийского легиона, а ныне специальный посланник цезаря Тиберия Гай Валерий Сабин стоял у высокого борта и задумчиво смотрел вдаль.
Вокруг суетились матросы, слышались команды шкипера и скрип румпеля, возле которого стоял рослый рулевой в короткой тунике, но Сабин, казалось, не обращал ни малейшего внимания на то, что происходило рядом с ним. Мысли его были далеко.
Трибун размышлял об очередной перемене, которая случилась в его судьбе.
На следующий день после такого сладостного свидания с Эмилией цезарь приказал ему и Марку Светонию Паулину отправляться в путь. Все уже было обговорено и подготовлено заранее, поэтому им осталось лишь сесть в закрытый экипаж у Капенских ворот и пуститься в дорогу, навстречу неизвестности, новым испытаниям, опасностям, а затем, может, и к славе, почестям, богатству.
И к Эмилии...
Да, эта мысль помогла Сабину легче перенести болезненное расставание; она грела и утешала его. Вот скоро уже он выполнит поручение цезаря, сделает стремительную карьеру, которая не снилась даже наглому Элию Сеяну, и сможет открыто попросить руки правнучки Божественного Августа. И тогда он будет по-настоящему счастлив.
Лошадей меняли на каждом перегоне, поэтому карета стремительно неслась по виа Аппия, делая лишь короткие остановки на ночь. Через пять дней они въехали в Брундизий — южные ворота Италии — и поспешили в порт.
Там их уже ждала быстроходная галера «Минерва», специально предназначенная для обслуживания государственных чиновников, отправляющихся по делам в провинции.
Новый прокуратор Иудеи Валерий Грат, назначенный вместо смещенного Руфа, уже несколько дней находился в городе, и его багаж был уже погружен на судно. Грат со своей свитой — секретарями, писцами и другими чиновниками, которыми он собирался заменить старую команду, ждал лишь прибытия Паулина, да еще попутного ветра, чтобы, помолясь и принеся жертву Богам, тронуться в далекий и опасный путь.
Буквально на следующее утро помощник капитана «Минервы» сообщил, что все благоприятствует отплытию, и спустя два часа, после исполнения всех ритуалов, которым суеверные моряки придавали огромное значение, галера вышла из порта Брундизия и взяла курс на юго-восток, к берегам Эпира.
Сабин, которому довелось за последнее время немало попутешествовать по морю, уже не проявлял особого беспокойства. Марк Светоний Паулин зато чувствовал себя куда менее уверенно,
Что ж, римляне никогда не были нацией моряков и, дабы утешить свое самолюбие, просто возвели в культ неприязнь к водной стихии, считая ее одним из признаков цивилизованного человека. Дескать, не то что эти греки или жулики-финикийцы; нормальный, уважающий себя мужчина никак не может сохранять собственное достоинство на вечно прыгающей тонкой дощатой палубе какой-то неустойчивой скорлупки, а потому обязан избегать морских путешествий. Вот и Божественный Август не любил кораблей и ужасно страдал от противной унизительной морской болезни. Другое дело — на суше. Там уж римлянин никому не уступит.
Сабин оглянулся и посмотрел на две массивные, но вместе с тем изящные и подвижные военные триремы, которые следовали за их галерой. Они должны были сопровождать «Минерву» до самой Антиохии и выполняли вовсе не. декоративную функцию, хотя высшие римские чиновники, отправлявшиеся в провинции, имели право на почетный эскорт.
Но главное было не это — в водах, которые предстояло пересечь цезарской галере, обитало несметное множество всевозможных пиратов и разбойников. Им было все равно — напасть ли на жалкую лодчонку нищего рыбака или на официальное судно, везущее проконсула из Рима, были бы шансы на успех. Вот почему конвой трирем был просто необходим — один вид грозных морских бойцов мог отпугнуть самых отчаянных сорвиголов и никто не решился бы бросить вызов могучему римскому флоту.
Отвернувшись, Сабин снова задумался об Эмилии. Она обещала ждать его и молиться за успех. Какая она красивая! И такая веселая. И нежная. Трибун не был повесой, но всегда мечтал именно о такой девушке. О Боги, как им будет хорошо вдвоем!
Но еще так долго ждать... И кто знает, что подстерегает его впереди? Он ведь едет за золотом, которое каждый считает своим, и за которое каждый готов другому глотку перегрызть. Как глупо... Но что поделаешь — золото правит миром. Видимо, такова воля Богов.
— Господин, — раздался позади трибуна негромкий чуть хриплый голос. — Обед готов.
Сабин обернулся.
— А, Феликс, — сказал он. — Уже управился? Молодец, Зря ты посвятил свою жизнь разбою. Из тебя вышел бы прекрасный слуга.
Бывший пират невесело усмехнулся.
— Спасибо, — сказал он. — Но я бы уж лучше предпочел, чтобы меня прибили к кресту, чем всю жизнь прислуживать кому-то. Даже тебе, господин, при всей моей благодарности...
— Ладно, не обижайся, — примирительно сказал Сабин. — Я понимаю, что человек, который умеет держать в руках меч, никогда не променяет его на стилос или опахало раба. Не волнуйся, как только мы сойдем на берег, я найму пару человек для себя и для Паулина. Пока же придется потерпеть. Мы не могли взять слуг из Рима — приказ цезаря.
— Я понимаю, — ответил Феликс. — Прости, господин, но у тебя, кажется, был неплохой слуга. Помнишь, когда ты спас меня от петли, с тобой был такой черноволосый парень...
— Да, Корникс, — задумчиво произнес Сабин. — Где-то он теперь, бродяга? Покинул меня и возжелал вернуться в свою родную Галлию, чтобы обзавестись хозяйством и создать семью. Кочевую жизнь он никогда не любил. Что ж, я дал ему немного денег и отпустил. Надеюсь, он хорошо устроился. Ладно, пойдем, пора уже перекусить.
Да, бывший пират и разбойник Феликс путешествовал теперь вместе с Сабином. Когда трибун доложил цезарю о происках парфян и их контактах со шкипером Никомедом, Тиберий нахмурился и покачал головой.
— Это плохо, — буркнул он. — Уж слишком быстро они проведали. Ладно, делать нечего, все равно вы должны выполнить задание. А что делать с этим... Феликсом, ума не приложу? Что посоветуешь, трибун?
— Жду твоего приказа, цезарь, — дисциплинированно ответил Сабин. — Хочу только напомнить, что он рисковал жизнью, чтобы оказать нам важную услугу.
— Да, да, — нетерпеливо бросил Тиберий и задумался. — Что ж, — сказал он после паузы, — разумнее всего было бы, конечно, отправить его в тюрьму или вообще... Но ведь это я подарил ему жизнь и негоже теперь было бы забирать ее обратно. Хорошо, возьмешь его с собой. Пусть будет вашим телохранителем, что ли... Кажется, он неплохо умеет обращаться с оружием. Но смотри, отвечаешь за него головой.
— Да, господин, — радостно ответил трибун. — Я понял. Спасибо.
Тиберий поморщился. В сенатской курии, играя роль демократа, он запретил свободным римлянам называть себя «господином». Ну да ладно, тут можно не ломать комедию.
Вот так судьба бывшего пирата Феликса вновь плотно переплелась с судьбой Гая Валерия Сабина.
Когда он сообщил тому о приказе цезаря, Феликс только пожал плечами.
— Благодарю, господин, — ответил он. — Наверное, это для меня не худший вариант. Все-таки не Мамертинская тюрьма и не плаха. А я не хочу умирать, пока окончательно не рассчитаюсь с мерзавцем Нккомедом, Клянусь Эриниями, он еще пожалеет о своей подлости.
Они прошли вдоль борта, спустились на нижнюю палубу и приблизились к двери каюты. Пассажирских судов как таковых в то время просто не было, и обычно путешественникам не приходилось рассчитывать даже на элементарный комфорт. Но цезарские галеры — суда спецназначения — были исключением из правила.
Все трое, Светоний, Грат и Сабин, располагали отдельными кабинами, довольно удобными и просторными. Имелось также помещение для слуг и общая столовая.
Вот к этой столовой и подошли сейчас трибун и Феликс. Пират чуть поклонился и ушел к себе, в крытую плотной тканью будку на корме, которую он занимал вместе с челядью Валерия Грата, а Сабин толкнул дверь и вошел в столовую.
Новый прокуратор Иудеи и Марк Светоний Паулин уже сидели за столом, накрытым к обеду.
Еда на море была, конечно, не изысканной, но здоровой и питательной. Трибун увидел на подносе копченую индейку, рядом — хлеб, сыр, оливки, яйца и вяленую рыбу. На соседнем маленьком столике стоял десерт: сушеные финики, виноград, абрикосы и яблоки. И солидный кувшин вина.
— Приветствую вас, достойные, — сказал Сабин и присел на низкий стульчик у стены.
— Будь здоров, трибун, — ответил Светоний. — Твой Феликс обо всем позаботился. Расторопный парень.
— Боги, помогите нам, — негромко сказал Валерий Грат — высокий жилистый мужчина с желтым болезненным лицом, отломил от буханки кусочек хлеба и бросил его на переносную жаровню с раскаленными углями, к которой была прикреплена маленькая статуэтка Нептуна и которая на море символизировала алтарь могучему повелителю водной стихии.
Остальные сделали то же самое; Паулин даже плеснул каплю вина. Все, Боги накормлены, можно и самим подкрепиться.
Правда, Светоний и Грат не отличались хорошим аппетитом — сказывались последствия качки, но Сабин был голоден как волк и сразу набросился на еду. Морское путешествие уже не казалось ему долгим, скучным и неприятным. Тем более, что его ждет такая награда...
Глава IV
Маршрут
«Минерва», пользуясь хорошей сезонной погодой и подувшим через два дня попутным северным ветром, быстро двигалась к намеченной цели, идя почти на пределе скорости — галера делала пять узлов.
Конвойные триремы, тоже без особого труда, плыли рядом. Их экипажи постоянно держали оружие наготове, высматривая в море пиратов или другие опасности.
Дорога, по предварительным подсчетам, должна была занять около месяца, если не будет непредвиденных задержек. Ведь плыть приходилось осторожно, все время держась берега: судостроение находилось еще на таком уровне, что лишь самые отчаянные капитаны рисковали выводить свои корабли в открытое море и идти напрямик. Все остальные, исключая лишь военные эскадры во время проведения боевых операций, когда приходилось рисковать, считали, что тише едешь — дальше будешь, и вовсе не рвались в опасные и полные неожиданностей морские просторы.
Впрочем, каботажное плавание имело и свои преимущества. Ведь можно было почти каждую ночь приставать к берегу и высаживаться на сушу, проводить несколько часов на благословенной Богами твердой земле, пополнять запас свежих продуктов и питьевой воды, поспать спокойно, не терзаясь ежеминутно мыслью, что вот сейчас тебя поглотят коварные волны.
Как правило, с наступлением темноты движение на море прекращалось, разве что кто-то очень спешил и сознательно шел на немалый риск.
«Минерва» поступала по-разному — иногда входила в гавань и пассажиры перебирались на сушу, чтобы найти ночлег в портовой гостинице или частном доме, а иногда и проплывала мимо — если капитан хорошо знал местность и погода не сулила неприятных сюрпризов. Шкипер Эгнаций Поллион, хотя и являлся римлянином до рождению, был классным мореходом (учился у финикийцев, непревзойденных мастеров морского дела) и имел солидный опыт. Он прекрасно ориентировался по солнцу и звездам, знал все ветра и большинство акваторий Среднего моря и Понта Эвксинского.
Впрочем, на цезарские галеры кого попало и не нанимали. Проверка была строгой, но и платили неплохо.
Сначала судно двинулось на юго-восток, вдоль побережья греческого Эпира — скалистой, неприветливой и опасной местности. Оставила по правому борту большой остров Керкиру и миновала знаменитый, вошедший в историю Амбракийский залив.
Именно здесь сорок с лишним лет назад флот Гая Октавиана — будущего Августа — блокировал мощную эскадру Марка Антония и египетской царицы Клеопатры.
При попытке прорвать блокаду у мыса Акций произошло грандиозное морское сражение, в котором блестящую победу одержал адмирал Октавиана Марк Агриппа. Сам будущий цезарь — весьма посредственный моряк в то время валялся на койке в каюте своего флагмана, сраженный морской болезнью. Он не переносил качку, но, тем не менее, отказался сойти на берег и принял посильное участие в бою. По крайней мере, при сем присутствовал. Так что грандиозный триумф, которым он почтил эту победу, был им вполне заслужен. Каждому свое.
Глядя с борта галеры на мыс Акций, Сабин невольно представил себе, как все тут было в тот день. Мысленно увидел огромные корабли Клеопатры, брызгающие смертоносным «греческим огнем», и увертливые биремы Агриппы, выполняющие ловкие маневры.
«Как странно иногда получается в истории, — додумал трибун. — Сейчас мы плывем в Палестину, чтобы найти египетское золото, а ведь началось все именно здесь, в Амбракийском заливе. Ведь если бы тогда победил Антоний, кто знает, как бы все повернулось?».
Затем «Минерва» обогнула Итаку — остров легендарного царя Улисса, героя Троянской войны, который после ее окончания десять лет добирался до дома, если верить великому Гомеру, хотя дорогу эту можно было проделать за месяц, максимум — за два.
Ну, понятно, ведь красавец Улисс никак не мог вырваться из объятий любвеобильных нимф, жаждавших задержать его у себя в гостях как можно дольше. К тому же, по пути ему еще приходилось сражаться со всякими чудовищами и просто бандитами, не говоря уже об искусительницах сиренах.
Однако мудрый Улисс все же добрался до дома и учинил там жестокую расправу над женихами, которые все это время безуспешно сватались к его верной жене Пенелопе, а попутно жрали улиссовых овец и пили его вино.
Глядя на Итаку, Сабин вспомнил, как в Риме называют императрицу Ливию: «Улисс в платье». Что ж, меткое определение.
Далее «Минерва» вышла к берегам Пелопоннеса, полуострова, входившего теперь в состав римской провинции Ахайя. А когда-то тут была колыбель греческих героев, здесь крепло и развивалось могущество Спарты и Коринфа, Эллиды и Мессены.
Впрочем, сами города стояли и до сих пор, но вот значения прежнего уже, конечно, не имели.
С борта галеры пассажиры видели и стены знаменитой Олимпии, родины Олимпийских игр, которыми греки так гордились, что даже календарь вели, отталкиваясь от дат соревнований.
Странный народ. Что там было такого великого? Римлянам этого не понять. То ли дело гонки колесниц в Большом цирке или поединки гладиаторов в амфитеатре Статилия. Вот это спорт!
Теперь приближался самый, пожалуй, опасный отрезок пути — «Минерва» подходила к мысу Малея.
«Огибая Малею — забудь о доме», — говорили древние греки. И были правы. Ведь вполне можно было и не вернуться в родные пенаты. Многие корабли нашли свою смерть, а в лучшем случае были отнесены в открытое море, пытаясь пройти это место.
Капитан Эгнаций Поллион предупредил пассажиров об опасности, но заметил, что выхода нет и надо рисковать.
— Я уже несколько раз проходил здесь, и пока Боги были ко мне милостивы, — сказал он. — Будем надеяться, что и на этот раз пронесет.
— А что нам еще остается? — резонно заметил Светоний Паулин. — У нас есть приказ цезаря, и мы обязаны его выполнить.
Затем он — бледный, но спокойный — ушел в свою каюту. Валерий Грат последовал за ним.
А Сабин остался на палубе. Он все больше ощущал, что ему начинает нравиться море и был не прочь понаблюдать, как капитан собирается сражаться с коварным мысом.
Судно чуть замедлило ход и, словно осматриваясь, осторожно двигалось дальше.
И погода внезапно словно ухудшилась — вдруг потемнело, небо затянули облака, ветер усилился. Запахло дождем. Сабин удивленно огляделся. Что за метаморфоза.
— Так здесь всегда, — сказал, заметив его любопытство, помощник капитана, который стоял рядом и наблюдал за рулевым, готовый в любой момент вмешаться в управление кораблем. — Проклятое место. Боги за что-то прогневались на него.
— Но причем же здесь моряки? — слабо улыбнувшись, ответил Сабин. — Чем они виноваты?
Ему почему-то стало немножко не по себе. Прежняя уверенность и хладнокровие, которыми он уже начинал так гордиться, совершенно улетучились, и трибун вновь ощутил себя всего лишь жителем земли, дерзко бросившим вызов могучему Богу Нептуну.
— Не знаю, — пожал плечами помощник. — Это уж небожителям виднее. Они тут все решают.
Несколько минут они молчали, пока «Минерва» медленно ползла вперед. Конвойные триремы чуть отстали, чтобы при выполнении маневров не налететь на галеру.
— Вон уже мыс Тенар, — показал рукой помощник капитана. — За ним сразу будет и Малея.
«Тенар, — подумал Сабин. — Как будто специально придумано, чтобы сделать это место еще более мрачным».
Он знал, что по поверьям где-то возле мыса Тенар существует прямой спуск в подземное царство Плутона. Если люди, умершие в других точках земли, должны были получить на дорогу монетку, чтобы заплатить Харону, который перевозил души покойников через подземную реку Стикс, то тенарийцы могли добраться до Тартара и по суше. А потому прагматичные местные жители не вкладывали своим мертвецам в рот монету и радовались, что так удачно экономят, используя свое географическое положение.
Справа на горизонте замаячил какой-то массивный темный контур, словно окруженный дымкой.
— Остров Китира, — пояснил помощник капитана.
Сабин кивнул.
— А вон уже и Малея, — показал моряк. — Вон, слева. Смотри, господин, она похожа на обезьяну, которая пьет воду из моря.
Помощник был прав — очертания скалистого мыса действительно напоминали то ли огромную черную обезьяну, то ли медведя, который, припав на брюхо, жадно тянет в себя соленую серую морскую воду.
А вместе с ней — корабли, людей, грузы.
Да, сразу чувствовалось, что место это опасное и страшное. Недаром моряки, которым предстояло плавание вокруг Малеи, приносили в храмах щедрые жертвы перед дорогой и еще более щедрые, если удавалось благополучно вернуться. Без помощи Богов тут не обойтись. Их воля решает все.
Лишь спустя много лет будет прорыт канал через Истмийский перешеек и суда получат возможность безопасно обходить Пелопоннес с другой стороны, и кровожадная обезьяна — мыс Малея — лишится своей добычи и будет только грозно, злобно реветь в штормовую погоду, пугая тех, кто осмелится приблизиться к ней.
— Приготовиться! — послышалась команда капитана с мостика.
Он кричал в большой медный рупор, чтобы преодолеть все усиливавшийся вой ветра и грохот волн.
Рулевой крепко уперся пятками в палубу, ухватившись за рычаг румпеля. Матросы уже некоторое время назад спустили парус и теперь заняли свои посты. Каждый знал, что от него требуется и как он должен выполнять свою работу.
А в трюме, повинуясь ритму гортатора, рабы налегли на весла, чтобы не позволить ветру и морю отнести галеру с курса или швырнуть на острые скалы, которые высились слева.
Очертания мыса все приближались, и вдруг Сабин даже вздрогнул от неожиданности — черная громада оказалась совсем рядом; у него было ощущение, что можно дотянуться до нее рукой.
Капитан что-то выкрикивал с мостика; трибун уже не мог разобрать слов, но матросы, видимо, все прекрасно понимали, ибо без спешки и суеты то подтягивали какие-то шкоты, то отпускали их, а рулевой, нахмурившись и крепко сцепив зубы, сосредоточенно ворочал румпелем.
— Поворот! — завопил капитан так, что его слышали, наверное, даже в каюте, где неподвижно сидели Светоний Паулин и Валерий Грат.
Рабы нажали на весла, рулевой с натугой потянул рычаг. Судно резко подпрыгнуло, и у трибуна создалось впечатление, что галера просто закружилась на волнах.
Любой моряк на его месте понял бы, что курс изменился почти на триста градусов и нос «Минервы» смотрел теперь совсем в другую сторону. А опасный мыс остался где-то позади.
Прошло еще несколько томительных минут, и вдруг как по волшебству все закончилось — стих ветер, рассеялись облака, улеглись волны, и вот уже галера ровно и спокойно заскользила по тихой воде.
Опасность миновала, и можно было вознести хвалу Богам.
Сабин вспомнил о двух триремах эскорта и оглянулся. Как они там? Столь же опытны их капитаны, как и достойный шкипер Эгнаций Поллион? Помоги им, Нептун.
Трибун вдруг почувствовал какое-то душевное единение и солидарность со всеми моряками мира, с этими храбрыми сильными людьми, которые бросают вызов коварной стихии и смело бороздят безбрежные просторы на своих утлых суденышках.
Даже шкипер Никомед из Халкедона показался Сабину чуть более симпатичным. Ведь ему приходилось в течение многих лет совершать вот такие же головокружительные и опасные маневры, один из которых только что продемонстрировала красавица-"Минерва".
На мизенских триремах кадры тоже были подобраны старательно, и оба судна благополучно обогнули мыс Малею. Теперь можно было спокойно плыть дальше.
Сабин спустился в столовую, чтобы порадовать своих спутников. Но те и так уже все поняли. Невозмутимый Светоний Паулин сидел за столом, полузакрыв глаза, и, видимо, шептал молитву. А желто-зеленый лицом Валерий Грат воскурял что-то на импровизированном алтаре Нептуна, благодаря Бога за то, что он сохранил им жизни и корабль.
* * *
В последующие дни их небольшая эскадра не торопясь продвигалась на северо-восток, лавируя между многочисленными маленькими островками архипелага Киклад и приставая на ночь к островкам побольше.
Так они прошли Мелос, Парос и Наксос, повернули строго на восток, переночевали на Косе, где хорошо отдохнули в местной гостинице и выпили местного вина, закусывая свежей жареной рыбой и глядя сквозь легкий туман на огни Галикарнаса, а потом взяли курс на Родос.
На Родосе суда задержались на пару дней, чтобы пополнить запасы продовольствия и слегка подлатать обшивку, поистрепавшуюся за время путешествия.
Паулин и Грат настолько были рады твердой почве, что блаженствовали на постоялом дворе, а Сабин отправился побродить по столице острова — одноименному городу.
Он ходил по шумным улицам, где смешались эллинизм и Восток, и думал о своем. Как-то ему вспомнилось, что именно на Родосе провел семь лет жизни нынешний римский цезарь Тиберий, когда вынужден был отправиться в почетное изгнание, не найдя общего языка с Августом.
И именно эти годы — годы тревог, страха за свое будущее и напряженного ожидания — во многом повлияли на характер Тиберия, сделали цезаря таким, каким все знали его сейчас: скрытным, подозрительным, угрюмым и недоверчивым.
Хотя, конечно, и воспитание матушки Ливии наложило свой неизгладимый отпечаток на личность повелителя Империи.
И вот теперь по приказу этого человека он, Сабин, плывет куда-то в далекую таинственную Палестину, а по пути получил возможность погулять по Родосу.
В Риме ходил такой анекдот: когда Тиберий жил на острове, то однажды пришел в школу местного грамматика Диогена, чтобы принять участие в еженедельной философской дискуссии.
Однако ученый муж не принял его и через раба передал, что сейчас у него в классе нет свободных мест и чтобы Тиберий пришел через семь дней.
А позже, когда Тиберий официально стал цезарем, Диоген Родосский уже сам явился к нему во дворец, чтобы выразить свою радость по этому поводу, но сын Ливии желчно ответил:
— Приходи через семь лет, мудрец. Сейчас в рядах моих льстецов, к сожалению, нет ни одного свободного места.
Вспомнив эту историю, Сабин улыбнулся. Цезарь обладал своеобразным чувством юмора и никогда не забывал обид. И об этом следовало помнить всегда и везде.
Ну а после Родоса путь кораблей лежал вдоль побережья Малой Азии — они видели песчаные пляжи Ликии и труднодоступные скалы Киликии, которая еще недавно считалась настоящим заповедником пиратов.
Но после беспощадной войны, объявленной морским разбойникам сначала Помпеем Великим, а затем и цезарем Августом, тут стало намного спокойнее. Охотники за легкой добычей переместились в другие регионы, куда еще не дотянулась карающая рука властей.
За Тарсом «Минерва» и ее сопровождение отошли от берега, в хорошую погоду пересекли неширокий залив и в три часа пополудни следующего дня вошли в гавань Селевкии — порта знаменитой Антиохии, столицы римской провинции Сирии.
Глава V
Антиохия
Риму исполнилось уже четыреста пятьдесят четыре года, когда бывший соратник Александра Македонского Селевк основал этот город.
В то время, когда диадохи насмерть грызли друг друга, деля наследство безвременно умершего царя, покорившего половину мира, Антиохия была лишь маленькой крепостенкой в живописном уголке Сирии, удачно, правда, расположенной, что впоследствии сыграло свою роль.
Шло время, неторопливо катила свои воды река Оронт, а на ее берегах разрастался и ширился новый город, которому суждено было стать — наряду с Александрией Египетской — столицей эллинистического мира, колыбелью многих религий, в том числе и позднейшего христианства.
Здесь, в Антиохии, частенько бывал апостол Павел, который словно старательный каменщик подводил крепкий фундамент под основание новой науки; местная христианская община считалась одной из крупнейших и наиболее влиятельных в мире.
Но это еще только будет...
А в течение трех веков до рождества Христова Антиохия неоднократно переходила из рук в руки, меняя хозяев и вероисповедание. Ей выпала бурная и интересная судьба.
Но город, несмотря ни на что, окреп и возмужал. К тому времени, когда «Минерва» вошла в гавань Селевкии, в нем насчитывалось свыше полумиллиона жителей — лишь Рим и Александрия могли бы составить ему конкуренцию; а на улицах высились роскошные блистательные храмы всевозможных Богов и дома местных богачей, своим великолепием не на много уступавшие храмам. Неисчислимые толпы людей на первый взгляд хаотично сновали туда-сюда, десятки различных языков звучали с утра до ночи, и маняще колыхались прохладные зеленые деревья в садах Дафны.
Широкие прямые городские улицы были выложены плитами белоснежного мрамора, а по обе их стороны высились прекрасные статуи Богов и героев, изготовленные лучшими мастерами; ночью освещали их оливковые лампы и фонари, развешанные по стенам домов. Даже столица мира — Рим — не знал еще освещения в таких масштабах.
Трубы водопроводов, уложенные на изящных акведуках, гнали в город прохладную прозрачную воду, чтобы каждый мог освежиться и утолить жажду под лучами жаркого солнца.
Высокие трехэтажные дома с плоскими крышами, на которых так приятно было отдыхать вечерами, заполняли целые кварталы.
А над городом возвышалась огромная статуя любимого местными жителями Бога Аполлона, играющего на арфе.
Тело олимпийца, изваянное из белого мрамора, было словно укутано в золотистый пеплос, золотом отливали и кудри прекрасного Бога, и лавровый венок на его голове, и сама арфа.
Глаза Аполлона, сделанные из драгоценных розовых гиацинтов, словно горели неземным огнем.
И вся эта величественная статуя вызывала восторг и преклонение, а также служила ориентиром судам и караванам, направлявшимся в Антиохию по торговым или иным делам.
Культурная и научная жизнь в столице Сирии тоже кипела вовсю. Антиохийские школы риторики, логики, философии были известны и почитаемы во всем мире. Многие прославленные мудрецы и ораторы считали за честь выступить с лекциями на берегах Оронта, а сыновья римских патрициев и сенаторов, в свою очередь, считали за честь послушать речи этих софистов, стоиков, циников и поклонников Эпикура.
Гордостью Антиохии — вернее, одним из мест, которыми гордился город, — была знаменитая Дафна, цветущий пригород, отдаленный от метрополии на несколько миль.
Там раскинулась огромная благоухающая лавровая роща, посаженная на том самом месте, где нимфа Дафна, преследуемая сгорающим от любви Аполлоном, предпочла превратиться в стройное деревцо, чем отдаться похотливому любителю игры на лире.
Теперь вся округа была превращена в подобие земного рая: на склонах холмов били многочисленные источники с прозрачной ледяной водой, и потоки ее жемчужным каскадом падали в зеленую долину.
Среди буйной растительности тут и там были разбросаны виллы, дворцы и храмы, с террас которых открывался великолепный вид на серебряную ленту Оронта.
А с южной стороны горизонт закрывал голубой массив высоких гор с заснеженными вершинами.
Круглый год проходили в Дафне всевозможные спортивные соревнования, фестивали, театрализованные представления.
Иметь виллу или хотя бы домик в окрестностях лавровой рощи было весьма престижно, и многие купцы шли практически на разорение, только бы купить желанный участок земли.
Благородные же граждане, а также многочисленные гости из соседних стран и краев, могли без помех наслаждаться тишиной, прохладой, свежим воздухом и прочими усладами Дафны, как десятилетия назад это делали первые селевкиды.
Но и простым людям был открыт доступ в благословенные сады, за исключением лишь отдельных участков. Больше того — роща считалась священной, а потому любой преступник мог найти здесь убежище, из которого никакая власть не смогла бы его вытащить и подвергнуть заслуженному суровому наказанию.
Впрочем, так было только до недавнего времени. Цезарь Тиберий своим указом три месяца назад отменил право убежища и в Дафне, и во многих других местах, особенно в греческих храмах.
— Греки имеют склонность потакать преступникам, — заявил цезарь в сенате. — Любой убийца и насильник может безнаказанно отсидеться в каком-нибудь храме, а потом замолить грехи и спокойно вернуться в общество. Но римское государство стоит на стороне потерпевших, а не бандитов. Закон есть закон, и никакой самый священный храм не может избавить виновного от кары, определенной судом.
Так сказал цезарь Тиберий, повелитель Империи, и, естественно, никто не стал с ним спорить. Право убежища было отменено, и для преступников наступили тяжелые времена.
А в садах Дафны сразу стало спокойнее.
И еще одним славилась Антиохия во всем эллинистическом мире. Именно здесь ежегодно в марте проходил торжественный шумный праздник в честь полубога Адониса, прекрасного юноши, бывшего в свое время страстным любовником суровой Богини Астарты.
Этот ритуал — Адонии — отправляли в течение восьми дней. По легенде, темпераментный и ревнивый Адонис как-то не выдержал и в порыве любовного экстаза отрезал себе гениталии. После чего, естественно, скончался.
Но Астарта не оставила своего милого и волею своею сделала так, что тот воскрес.
Все эти драматические события символизировали вечный кругооборот природы: Адонис умирал с наступлением осени, а возрождался весной, что соответствовало циклам посева, созревания и сбора урожая. Это был любимый праздник сентиментальных жителей Антиохии. В первые четыре дня люди с плачем окружали символическую гробницу юного героя, щедро поливая ее слезами и моля не оставлять их и вернуться на землю, которая не может без него дать урожай.
Ведь Астарта — она же египетская Исида, вавилонская Иштар, фригийская Кибела и греческая Киприда — считалась Богиней плодородия, и, дабы природа расцвела, ее следовало оплодотворить.
А этим-то и занимался всю свою сознательную жизнь любвеобильный пылкий Адонис.
Когда он, наконец, по прошествии четырех дней, внимал горячим просьбам и оживал, толпа со смехом, песнями и танцами принималась носить его статую по городским улицам. Грандиозная красочная процессия в сопровождении жрецов шествовала от дома к дому.
Звучали торжественные гимны и фривольные песенки, женщины прилюдно обнажали груди, а наибольшие фанатики даже оскопляли себя в память о страданиях Адониса. Храмовые проститутки трудились, не покладая ног, зарабатывая деньги для святилища. Но в такие дни было позволено все и даже суровые римляне сквозь пальцы смотрели на эту вакханалию, снисходительно пожимая плечами: Азия, что с них возьмешь.
Антиохия пользовалась славой столицы развратников и сводниц; самым ходовым товаром на местных рынках были молодые красивые рабыни и рабы, годные для удовлетворения любого сексуального каприза своего хозяина. Здесь им давали соответствующее образование, а потом экспортировали дальше на Восток или даже в саму метрополию, в Рим, который пока еще стыдливо прикрывался вуалью прежней добродетели, но все более откровенно начинал перенимать азиатское искусство разврата.
Гнусный Оронтос, разврата река,
Ты в землю уходишь незримо
И шлюх своих к Тибра несешь берегам,
Прямо под стены Рима.
Так напишет в свое время сатирик Ювенал, возмущенный откровенным блудом, в котором погрязло римское общество.
Ну а в общем, жизнь в Антиохии била ключом, здесь можно было хорошо отдохнуть и развлечься, заключить выгодную торговую сделку; отсюда начинались караванные пути в земли парфян, Армению и Индию, а также дальше на юг — в Палестину, Финикию и Египет.
Глава VI
Богиня Тихе
«Минерва» и обе триремы стали на якорь в порту Селевкии. Здесь часть их путешествия заканчивалась, и можно было возвращаться в Италию, поскольку дальнейшую дорогу Грат и Паулин предполагали проделать по суше. Однако Светоний еще должен был написать цезарю какой-то рапорт, а потому капитану Эгнацию Поллиону было приказано подождать пару дней, пока нужный документ не будет составлен.
Сойдя на берег, новый прокуратор Иудей со своей свитой, а также Паулин и Сабин с Феликсом наняли тут же в порту несколько легких открытых повозок и, рассевшись в них, двинулись в направлении Антиохии. Багаж должны были подвезти позже, и надзирать за этим был оставлен доверенный слуга Валерия Грата.
Спустя два часа небольшой караван въехал в город, который встретил гостей шумом, гамом, толкотней и палящим солнцем. На центральных улицах многочисленные фонтаны и водопроводы рассеивали вокруг прохладу, но в ремесленных и бедняцких районах в воздухе висели густые клубы пыли, раскаленной от зноя, которая моментально набивалась в рот, нос и глаза людей.
После того, как морское путешествие закончилось и под ногами вновь появилась твердая почва, Марк Светоний Паулин немедленно обрел свою всегдашнюю уверенность и невозмутимость.
Он приказал вознице править на постоялый двор «Три короны» и вообще вел себя так, словно это был далеко не первый его визит в город селевкидов.
Гостиница «Три короны» оказалась большим четырехугольным белым домом с плоской крышей и просторным, вымощенным каменными плитами, внутренним двориком, в котором били два фонтана. Вдоль фасада здания высился ряд стройных пальм; справа находился большой блок служебных помещений: конюшни, кухня, всевозможные склады, а слева — изящный портик с мраморными скамьями.
Видно было, что заведение это блюдет свою репутацию и кого попало сюда не пускают.
Хозяин, или управляющий, пухлый сириец с черными усами, низко кланяясь, пригласил достойных гостей внутрь и провел в комнаты. Сабину показалось, что он попал во дворец из восточных сказок, но Паулин недовольно поморщился, долго качал головой, однако в конце концов кивнул, и обрадованный сириец бросился сгонять свою прислугу, чтобы она занялась новыми важными постояльцами.
— Никогда нельзя проявлять при восточном человеке свои подлинные чувства, — пояснил Светоний Сабину. — Иначе он тут же начнет придумывать, как бы тебя надуть. Уж я повидал эту публику.
Все было готово в мгновение ока. После посещения бани, которая была тут же, при гостинице, путешественники сменили одежду и прошли в обеденный зал, где накрытый всевозможными яствами стол доводил аппетит просто до пределов разумного.
За едой Паулин и Грат договорились, что сейчас же отправятся нанести визит проконсулу Сирии Гнею Пизону, чья резиденция находилась в Антиохии, а для Сабина нашлась другая работа.
— Мы задержимся здесь на два-три дня, — сказал Светоний, — потом надо двигаться дальше. Будь добр, трибун, организуй все для поездки. Найми повозки, лошадей или ослов, погонщиков, носильщиков, ну, сам понимаешь. Распорядись, чтобы заготовили провиант. Я дам тебе адреса, по которым надо обратиться, там хоть не такие жулики, как в других местах. Но все равно будь с ними построже. Восточный человек уважает силу. Вот деньги на расходы. Квитанции и чеки потом сдашь мне для финансового отчета.
Марк Светоний Паулин был римлянином до мозга костей, суровым реалистом и педантом.
Прихватив тяжелый мешочек с золотом, Сабин вызвал Феликса, и они вдвоем направились в город. Одеты оба были в гражданское платье, но на боку у них покачивались короткие мечи в простых ножнах.
Кроме Германии и Италии, Сабин лишь один раз был проездом в Египте, а потому с любопытством рассматривал непривычные квадратные дома с плоскими крышами, статуи сирийских и вавилонских Богов и Богинь, выставленные прямо на тротуарах, роскошные колесницы местных богачей, которые с достоинством прокатывались по улицам и площадям, одежду прохожих, играющую всеми красками радуги, длинные черные бороды ассирийцев и халдеев, пышные усы сирийцев, иудеев в высоких отороченных мехом шапках, ленивых греков в легких хитонах и замотанных по самые глаза в какие-то одеяла арабов. Казалось, все народности мира толпой вывалили на улицы Антиохии, чтобы погалдеть на своих невообразимых языках и вдоволь потолкаться на перекрестках и площадях.
Сабин не успел еще даже немного освоиться, пробираясь сквозь густое скопление людей недалеко от гостиницы, когда почувствовал, что кто-то сзади резко дернул его за одежду. Трибун хотел обернуться, но какие-то рослые азиаты, словно невзначай, приперли его к стене, и плакал бы кожаный кошелек с золотом Паулина, если бы не Феликс.
Сицилиец с кошачьей быстротой рванулся вслед за щуплым вором, который ловко срезал кошелек с пояса трибуна и уже нырял с добычей в толпу. Бывший пират настиг его через несколько шагов, сильным ударом сбил на землю и отобрал украденное. Воришка только затравленно тряс головой, подтянув ноги к животу.
Двое его сообщников, которые блокировали Сабина, попытались было возмутиться, но трибун, вспомнив наставления Паулина, решительно положил ладонь на рукоятку меча и смело встретил дерзкий взгляд азиатов.
Те моментально стушевались и исчезли в толпе.
— Спасибо, — сказал Сабин Феликсу, принимая у него кошелек. — Как я так зазевался?
— Ты, наверное, никогда не бывал в больших восточных городах, господин, — улыбнулся сицилиец.
— Да, не приходилось как-то. А ты?
— Случалось, — уклончиво ответил Феликс, и они двинулись дальше по улице, пытаясь отыскать по оставленным Паулином адресам прокатное бюро Менелая, Дорожное агентство Патробия и продовольственный магазин некоего Хамшимозада.
Поиски продвигались не очень быстро, ибо латынь никто тут вообще не понимал, а греческий, на котором изъяснялся Феликс (Сабин слабо владел этим языком) весьма существенно отличался от местного диалекта, а потому объясняться приходилось в основном на пальцах, что, естественно, не ускоряло процесс расспросов.
Поплутав немного, они отыскали все-таки конторы Патробия и Менелая, где договорились обо всем необходимом, но вот с Хамшимозадом дело обстояло хуже. Возможно, Сабин не так произносил это странное имя, поскольку все спрошенные лишь пожимали плечами.
Кружа по городу, они вдруг оказались на какой-то небольшой площади, запруженной народом. Тут сновали юркие продавцы всего, что душа пожелает, от боевых слонов до зубочисток. Это было какое-то подобие римской Биржи, только, естественно с восточным колоритом.
Более солидные купцы стояли по краям площади, степенно переговариваясь, но мелкие торговцы так и путались под ногами, нагло хватая прохожих за одежду и прямо в ухо выкрикивая:
— Вот эликсир молодости! Купите эликсир!
— Смотрите, смотрите, арабские благовония! Таких вы больше нигде не найдете!
— Есть две девушки из Коммагены. Нежные, юные, их только что привезли. Не пожалеешь, господин!
— Жареные орехи! Финики в меду!
— Вино! Вино! Холодное вино!
Оглушенный этими воплями, Сабин принялся решительно пробиваться вперед, бесцеремонно расталкивая торгашей. Те совершенно не обращали внимания на непочтительное обращение и продолжали вопить.
— Купите!
— Посмотрите!
— Не пожалеете!
Уже на самом краю площади, когда казалось, что все позади, перед трибуном вдруг возник шустрый черноглазый мальчишка в грязной одежонке и с полотняной сумкой за плечами.
— Купи Богиню Тихе, господин! — заверещал он, отчаянно вращая матовыми белками. — Она принесет тебе удачу!
— Она сейчас принесет тебе смерть! — рявкнул злой и потный Феликс. — А ну проваливай!
Но мальчишка и не думал отступать, одной рукой он вцепился в тунику Сабина, а другой достал из сумки бутылочку зеленого стекла высотой с ладонь. Она была выполнена в виде статуи какой-то Богини.
— Вот Тихе, господин! Она поможет тебе! И сюда можно налить духи для твоей женщины! У тебя есть женщина, господин? Моя сестра живет тут, недалеко, пойдем, я провожу...
Феликс взмахнул рукой, чтобы дать юному своднику подзатыльник и отшвырнуть его с дороги, но Сабин вдруг остановил сицилийца. Трибун почувствовал какое-то волнение в груди, еще не отдавая себе отчета, что было тому причиной.
— А ну-ка, покажи, — сказал он мальчишке и взял бутылочку.
Несколько секунд Сабин рассматривал ее, а потом повернулся к Феликсу и спросил глухим голосом:
— Здесь что, есть храм этой Богини?
Сицилиец тоже присмотрелся к статуэтке и пожал плечами.
— Кто его знает, наверное.
— Есть, господин! — торжествующе завопил мальчишка, чувствуя поживу. — Хочешь, я покажу?
— Веди, — коротко ответил Сабин и бросил ему монетку. — Это за бутылочку.
— Мало... — заныл парень.
Феликс легонько пнул его ногой под зад, мальчишка вздохнул и двинулся куда-то в сторону от площади. Мужчины последовали за ним. Сицилиец подозрительно оглядывался по сторонам, но Сабин быстро шел вперед, ничего не замечая вокруг. На его лице застыло странное напряженное выражение.
Минут через пятнадцать мальчишка остановился и показал пальцем на высокое здание из белого мрамора.
— Вот храм Богини Тихе, господин. Я при нем работаю. Дай еще монету, и я проведу тебя внутрь.
— Сам найду, — буркнул Сабин, сунул руку в карман и высыпал на алчно раскрывшуюся ладонь юного сирийца несколько медных кружочков. — Иди отсюда, быстро.
Мальчишка, не помня себя от счастья, моментально исчез за каким-то углом.
— Пойдем, — сказал трибун Феликсу. — Посмотрим. Мне надо выяснить одну вещь.
Они двинулись к храму между двумя рядами киосков и лотков, с которых их настойчиво призывали купить всевозможные сувениры, включая и бутылочки, одна из которых уже лежала в кармане Сабина.
Не обращая внимания на продавцов, они прошли в прохладный вестибюль здания и огляделись. Тут же рядом оказался мужчина в белой жреческой одежде.
— Что вам угодно? — спросил он на правильном греческом языке. — Вы хотите помолиться, принести жертву или узнать судьбу?
Сабин увидел, что люди, видимо, паломники, которые толпой валили в храм, не задерживаются в вестибюле, а идут дальше и сворачивают направо, в следующий зал.
— Где статуя твоей Богини? — спросил трибун. — Я хочу посмотреть на нее, а потом определимся насчет жертвы и молитв.
— Иди за мной, господин, — ответил служитель культа, повернулся и двинулся в глубь храма.
Его наметанный взгляд сразу выделил римлянина из толпы бедняков, целыми днями ошивавшихся вокруг святилища, забивавших Богине голову своими дурацкими просьбами и почти ничего не жертвовавших на алтарь.
По пути жрец сказал что-то двум храмовым служителями с палками в руках, и те бросились в зал расчищать место для достойного посетителя.
Когда Сабин вошел в помещение, никто и ничто не мешало ему смотреть в оба глаза. Он посмотрел и вздрогнул.
Перед ним высилась статуя Богини Фортуны, точно такая же, какую он видел в храме на виа Аврелия под Римом, только гораздо больше и величественней.
Трибун долго смотрел на нее. Да, он не ошибся. Тот же венец на голове, тот же руль в руках, то же слегка надменное невозмутимое выражение лица.
— Что это за статуя? — спросил он, поворачиваясь к жрецу.
— О, это очень древняя статуя, — важно ответил тот. — Никто не знает, сколько ей лет. Ее привезли сюда из Греции еще солдаты Александра Македонского, а сколько она простояла в храмах Эллады, одному Зевсу известно. Так как насчет жертвы, господин?
Сабин не ответил и молча думал. Значит там, на виа Аврелия, была только копия, а настоящая Богиня находится здесь. Что ж, она славно поиграла судьбой трибуна Первого Италийского легиона. И это она забрала завещание Августа, которое могло изменить весь мир. Значит, такова была воля Богов. Как это говорил тот старик в святилище? Люди не могут быть равны Богам...
Что ж, он оказался прав. Божественный Август ушел из жизни несчастным обманутым старцем, лишившись всего. А теперь вот сенаторы в Риме лепят себе нового идола — Тиберия.
Сабин вспомнил судьбу, предсказанную ему жрецом с помощью мальчика-провидца. Да, они не очень ошиблись. Почта все вышло так, как и было объявлено оракулом.
"И вот теперь, — подумал Сабин, — я встретил ее опять. Опять Фортуна, капризная и легкомысленная. А может, наоборот, расчетливая и хладнокровная. Или просто безразличная и бездушная к людям.
Ладно, в тот раз мне не повезло, но судьбе было угодно, чтобы здесь, на Востоке, я вновь взглянул в это лицо. И вновь это случилось, когда решается мое будущее. Может, в тот раз Богиня просто хотела испытать меня, а сейчас-то и начинается самое главное.
И, наверное, она знала, что делала. Не людям равняться мудростью с бессмертными олимпийцами. Что ж, я опять выйду навстречу судьбе и надеюсь, что ты, Фортуна, или Тихе, как тебя называют греки, окажешься ко мне более благосклонной, чем раньше".
— Ты хочешь принести жертву, господин? — снова спросил жрец с жадным блеском в глазах.
— Да, — медленно ответил Сабин. — Что ты можешь порекомендовать? Какое животное больше по вкусу Богине Тихе?
— Животное... — Жрец поскреб подбородок пальцем. — Ну, это вы в Риме так привыкли. А мы тут, в Антиохии, вообще-то предпочитаем наличные деньга. Они пойдут на украшение храма и так далее... Животные жертвы мы обычно приносим только по праздникам и тогда сами их закупаем. Вот если ты будешь тут осенью, милости просим. Ты увидишь наши торжества, увидишь, как мы заботимся о Богине и...
— И так далее, — язвительно сказал трибун. — Ладно, Доверюсь вам, мне больше ничего не остается.
Он с некоторой горечью подумал, что старик в храме на виа Аврелия не вымогал у него ни асса. Тот думал о душе, а не о кармане, и рад был любому, самому скромному подношению, воспринимая его как символ единения человека с Богом, которому он служил.
— Так сколько? — нетерпеливо переспросил трибун, видя, что служитель Тихе колеблется.
— Ну, — сказал жрец, испытующе глядя на него из-под век, — думаю, что такой щедрый господин, как ты, может пожертвовать и десять драхм. На них мы сможем купить...
— Сколько это на римские деньги? — перебил его Сабин.
— Э... — на секунду задумался жрец, — ну, пусть будет пять золотых монет, как их там... ауреев.
Феликс хмыкнул.
— Святой отец, — весело сказал он, — у тебя процент больше, чем у менял в порту.
— Ладно, помолчи, — бросил Сабин, полез в кошелек и достал пять блестящих кружочков с профилем цезаря Августа. — Вот, возьми. И не забудь помолиться за меня. Мне очень нужна удача.
— Конечно, господин, — поклонился жрец. — Наша Богиня добра, она всем помогает, кто не жалеет денег на храм. Как твое имя?
Сабин назвал себя, жрец записал на восковой табличке и спрятал ее куда-то под одежду.
— Благодарю, господин, — сказал он, кланяясь. — От имени святилища и от имени Тихе. Будь спокоен, она тебя не оставит.
— Надеюсь, — скептически протянул Сабин, повернулся и двинулся к выходу, не оглядываясь.
Феликс последовал за ним.
Глава VII
Коммерсант из Массилии
Обходя храм, они совершенно неожиданно наткнулись на большую вывеску над распахнутой дверью дома:
«Продовольственный магазин Хамшимозада. Лучшие продукты в городе по самым низким ценам. Добро пожаловать, покупатель. Здесь ты найдешь все, что тебе нужно, и без обмана».
Сабин усмехнулся. Похоже, Богиня Тихе уже начала действовать. Что ж, это приятно.
Они вошли в магазин. Хозяин — коренастый пожилой вавилонянин с крашеной бородой, заплетенной в косичку, принял их со всем радушием и заверил, что все будет сделано в срок и по высшему классу.
— Не беспокойся, господин, — тараторил он на ломаной латыни. — У меня солидная фирма. Все римские офицеры покупают продукты только здесь, и пока еще никто не жаловался.
Оставив Хамшимозаду задаток, Сабин и Феликс вновь вышли на улицу. Трибун огляделся.
— Ну что, — сказал он, — не пора ли нам немного отдохнуть? У меня уже голова кружится от этой суеты.
— Я бы не возражал, — улыбнулся Феликс.
— Давай поищем какой-нибудь трактир поприличнее и выпьем по кубку вина, — продолжал Сабин. — Только как тут сориентироваться? Мне совсем не хотелось бы принести в гостиницу к достойному Паулину вшей, а то и проказу.
Они двинулись по улице, оглядываясь по сторонам в поисках подходящего заведения. Это был центр города, поэтому здания выглядели аккуратно и нищих толпилось не так много.
Вдруг впереди послышался громкий многократный конский топот: люди, которые шли перед ними, остановились и вытянули шеи.
Показалась блестящая процессия. Впереди ехали несколько всадников в блистающих золотом доспехах, на прекрасных, покрытых драгоценными попонами лошадях. За ними следовала сверкающая на солнце колесница, запряженная четверкой. Замыкали поход еще с десяток конников с копьями в руках и мечами у пояса.
А в колеснице, небрежно развалившись на мягких разноцветных подушках, сидел тучный смуглый мужчина с лицом характерного восточного типа, с черными, жесткими, прорезанными сединой волосами, миндалевидными глазами и мясистым носом.
Его неприятно красные губы презрительно кривились. Он не смотрел по сторонам, ясно давая понять, что считает ниже своего достоинства находиться среди этой уличной черни.
Кавалькада прогремела по мостовой и скрылась за поворотом. Люди оживленно переговаривались, глядя ей вслед.
— Это кто такой? — спросил Сабин у высокого грека, который стоял рядом с ними. — Выглядит, как павлин в цезарском саду.
— Это Вонон, — ответил грек, — армянский царь. Собственно, сначала он был царем Парфии, но оттуда его быстро выгнали. Тогда римляне утвердили его на армянском престоле, однако и там Вонон не пришелся по нраву. Теперь он здесь в изгнании и мечтает вернуться. Но для этого нужны римские легионы, а лишних солдат у Империи нет.
Когда он удирал, то успел прихватить с собой почти все золото Армении, вот и катается теперь по Антиохии, пускает пыль в глаза. Я бы на месте цезаря не стал связываться с таким типом. Ведь по роже видно — негодяй из негодяев.
— Ну, ты не зарывайся, — осадил грека Сабин. — Цезарь как-нибудь без тебя разберется.
— Да уж конечно, — буркнул мужчина. — Проконсул этого азиата прямо на руках носит. Ну, еще бы — ведь он просто засыпает подарками его супругу, почтенную Планцину.
— Это политика, парень, — глубокомысленно изрек Сабин. — Ее не каждому дано понимать.
Грек с трудом переварил эту сентенцию, потом пожал плечами и продолжил свой путь. Сабин и Феликс тоже двинулись дальше.
Наконец они нашли приемлемую, как им показалось, закусочную при гостинице «Глаз Таммуза» и вошли внутрь.
Из-за стойки выскочил хозяин и, прихрамывая на левую ногу, поспешил к ним.
— Чего изволите, достойные гости? — зашепелявил он. — Есть номера со всеми удобствами. Могу предложить женщин и мальчиков...
— Вина, — перебил его Сабин. — Похолоднее. И фруктов на закуску. Где тут присесть?
— Вот, пожалуйста, — засуетился хозяин, — прямо здесь, прошу вас, достойные господа.
Он показывал на столик в общем зале, где находились уже несколько человек, которые жадно поглощали мясо из глиняных мисок и прихлебывали что-то прямо из кувшинов.
— А отдельной комнаты нет? — брезгливо спросил Сабин. — Тут что-то тесно.
— Есть, господин, — ответил хозяин, — но она занята. Там у меня очень богатый и уважаемый купец. Он приехал с запада и такой грозный, что ему никто слова сказать не смеет. Чуть что — кричит, что у него все сенаторы в Риме знакомые и он может любого отправить на каторгу. Так я даже не знаю, как быть...
Сабин уже настолько устал от галдежа антиохийцев, что лишь махнул рукой отрешенно.
— Ладно, подавай сюда. Только быстро.
Он уселся за не очень грязный стол и посмотрел на Феликса, который продолжал стоять.
— Ты чего?
— Ну, — протянул сицилиец, — я же все-таки просто твой слуга...
— Да брось, — скривился трибун. — Этикет будем соблюдать во дворцах. Ты же не раб, и мое достоинство не очень пострадает, если я выпью с тобой за одним столом. Вон племянник цезаря, Клавдий, так тот вообще пирует только со своими вольноотпущенниками. А ты — свободный человек и римский гражданин.
— Спасибо, господин, — ответил Феликс и присел на скамью рядом с трибуном.
Через пару минут темнокожий паренек притащил кувшин красного вина и блюдо с фруктами.
— Кружки принеси, — бросил ему Сабин. — Ты же видишь — мы не азиаты, которые могут пить и из корыта.
Слуга поклонился и исчез. Вскоре он вернулся с двумя серебряными кубками.
— Ого, — сказал Феликс, — кажется, тебя тут начинают уважать, господин. Того и гляди, хозяин выставит отсюда грозного купца и пригласит тебя в отдельный кабинет.
— Пей лучше, — буркнул Сабин. — У меня изжога от всех этих восточных манер. Интересно, вино-то хоть нормальное?
Феликс разлил напиток по кубкам, и они сделали по глотку.
— Кажется, ничего, — сказал трибун. — Ну, выпьем за удачу и Богиню Тихе.
— Выпьем.
Несколько секунд слышалось только одно бульканье, когда холодное вино лилось в разгоряченные глотки.
Но затем тишина была внезапно нарушена.
— Где хозяин? — раздался вдруг истерический вопль из соседней комнаты, которая и была, видимо, тем отдельным кабинетом, где пировал купец с запада. — Что это за дерьмо мне принесли? Я заказывал козлятину под соусом, а это какая-то вонючая кошка! Издевательство! Да я вас всех в Херсонес отправлю!
Перепуганный слуга выскочил из комнаты и помчался звать хозяина. Купец продолжал бушевать:
— Сукины дети! Я вам такие деньги плачу! Где уважение! Азия проклятая! Да я лично цезарю доложу, мы с ним знакомы! В каменоломни вас, ублюдков паршивых, чтоб знали!
Сабин оставил кубок и с интересом прислушивался к воплям купца. Он выглядел очень удивленным.
— Сердитый парень, — негромко сказал Феликс. — Наверное, иудей какой-нибудь. Эти любят поскандалить, уж я-то знаю.
— Да? — бросил Сабин, по-прежнему внимательно прислушиваясь к крикам разгневанного коммерсанта.
На его губах играла улыбка, а в глазах появились веселые огоньки.
Феликс решил, что трибун ему не верит.
— Да ты ведь с ними не знаком, господин, — сказал он с обидой, — а я повидал эту публику...
— Что ты говоришь? — еще шире улыбнулся Сабин. — Действительно, с иудеями я не сталкивался, но вот уж этого конкретного иудея, который там сейчас разоряется, знаю неплохо.
С этими словами он поднялся на нога, пересек зал и остановился на пороге комнаты, где купец продолжал орать:
— Ну где вы лазите, свиньи? Сколько можно ждать? Или мне принесут нормальную еду, или я немедленно пойду жаловаться проконсулу. Вот тогда попляшите!
Сабин видел его только со спины — широкие покатые плечи, черные волосы, коротко подстриженные, затылок с жировыми складками, торчащие уши...
— Да что это за издевательство! — снова взвыл мужчина, не оборачиваясь и яростно колотя кулаком по столу. — Я больше не намерен ждать! Слуга! Мои носилки!
— Корникс, — медленно произнес Сабин. — Так ты тут всех собак распугаешь. Передохни немного.
Мужчина словно поперхнулся, несколько секунд сидел неподвижно, а потом медленно повернул голову. В его глазах было величайшее изумление.
— Господин, — пролепетал он. — О, Боги, господин...
Сабин шагнул в комнату.
— Привет тебе, почтенный коммерсант. Откуда ты тут взялся? Или ты уже принял иудаизм?
Корникс подскочил со стула, забыв о своей козлятине, и бросился навстречу трибуну.
— Господин! — закричал он. — Как я рад тебя видеть!
— И я тебя тоже, мошенник. Ну, рассказывай.
— Да я... Но что ж ты стоишь, — спохватился галл. — Садись, прошу. Сейчас я намылю шею этому жулику-хозяину, и он обслужит нас, как положено. Сейчас...
— Да подожди, — Сабин остановил его и прошел к столу. — Сядь и успокойся. Твои вопли в Селевкии слышно.
В комнату влетел бледный хозяин с трясущимися руками. Видимо, Корникс уже раньше нагнал на него изрядного страху.
— Прости, почтеннейший, — забормотал он. — Это повар недосмотрел, козлятина не совсем свежая. Я уже распорядился, чтобы его отхлестали плетьми на конюшне.
— Ладно, прощаю, — подобрел Корникс и великодушно улыбнулся. — Быстро принеси что-нибудь съедобное и самого лучшего вина. Я встретил моего друга и желаю отпраздновать это событие.
«Друга? — усмехнулся про себя Сабин. — Да, заважничал скромный галльский крестьянин. Ну да ладно, я не в обиде».
Трибун действительно был очень рад встрече со своим бывшим слугой, к которому он был весьма привязан.
Хозяин выскочил из комнаты, а на пороге появился Феликс. Скрестив руки на груди, он с улыбкой смотрел на Корникса.
А Корникс очень изменился — поправился, кожа лоснилась, узкие глазки совсем скрылись за жирными Щеками. Да и одет был богато, не то, что раньше: роскошный хитон, кожаные новенькие сандалии, на плече — золотая застежка, на пальцах — перстни.
Галл бросил на Феликса взгляд, видимо, узнал его, но лишь чуть наклонил голову, жалуя того крупицей своего драгоценного внимания.
— Садись, господин, — еще раз сказал он. — А твой слуга пусть поест на кухне. Я заплачу.
Он помолчал и добавил с укором:
— Что это за компанию ты себе нашел? Пират и разбойник с большой дороги. Раньше ты, господин, умел выбирать людей.
— Да уж, — расхохотался Сабин. — В тебе я не ошибся. Но, дружище Корникс, этот человек уже не пират и не разбойник. Мы вместе с ним служим цезарю, так что уж присядем все вместе, если, конечно, твоя милость не разгневается и не прикажет вытолкать нас в шею.
— Цезарю? — недоверчиво переспросил Корникс, — Ну, это другое дело. Садись и ты, — махнул он Феликсу. — Хотя я еще не забыл, как твои оборванцы на виа Аврелия стащили у меня кошелек. А там было...
Сабин с силой хлопнул галла по плечу, заставляя опуститься на стул. Феликс подошел и расположился рядом. Вскоре хозяин принес миски с ароматным, приправленным кореньями мясом и два кувшина вина. Все принялись за еду, оживленно переговариваясь.
— Ну так рассказывай, — спросил Сабин, — как ты дошел до такого положения в обществе? Как разбогател? Поделись опытом с бедным трибуном.
— Да чего делиться, — с набитым ртом ответил Корникс и пренебрежительно махнул рукой. — Способности у меня были всегда, вот только оказии не подворачивалось. А тут, когда я вернулся домой после наших с тобой, господин, приключений, то и решил, что хватит дурака валять и надо заняться серьезным делом.
Для начала я удачно женился и получил хорошее приданое. Вместе с теми деньгами, что я заработал у тебя, его вполне хватило, чтобы открыть лавку и повести торговлю.
Со временем дело расширялось, я завел уже наемных работников. Все можно организовать, была бы голова на плечах, — хвастливо заметил галл. — Короче, все пошло, как положено, денежки текли в карман и теперь я уже самый уважаемый купец во всей Нарбонской Галлии.
Феликс хмыкнул и уставился в свою тарелку, пытаясь сдержать улыбку. Корникс окинул его неприязненным взглядом.
— Ну да уж не каждому Боги дают, — сказал он важно. — Они выбирают самых достойных.
Сабин не стал сдерживаться и захохотал. Сицилиец вскоре присоединился к нему. Корникс некоторое время обиженно поглядывал то на одного, то на другого, но потом и сам расплылся в улыбке.
— Ладно, — сказал наконец Сабин, вытирая слезы, — а сюда как ты попал? Неблизкий путь из Нарбонской-то Галлии?
— Уж конечно, — снова напыжился Корникс. — Но если хочешь заработать — надо рисковать. Вышло так, что дядя моей жены оказался известным арматором из Массилии. Он и предложил мне развезти кое-какие грузы по разным портам. Выручка пополам. А что, дело стоящее. Я все взвесил, обдумал и согласился.
— Так это твое первое плавание? — спросил Сабин.
— Да, — важно ответил галл. — Я прибыл позавчера, но могу сказать не хвалясь — уже все успел провернуть. Товар у меня забирают, платят хорошо. Теперь можно в обратный путь, за новым грузом. Этак я скоро и сам заведу себе пару кораблей и вмиг разбогатею на морской торговле. Это сейчас самое прибыльное занятие.
— А что ж ты привез, если не секрет? — с улыбкой спросил Сабин и глотнул вина.
— Ну, разное. Кожу там, керамику, пшеницу...
— Пшеницу в Сирию? — удивленно переспросил Феликс. — Здорово. А почему не песок в пустыню?
— Да что ты понимаешь, — махнул рукой Корникс. — Нашел кого учить, бродяга.
— Да уж кое-что понимаю, — улыбнулся Феликс. — И знаю, что куда возят купцы. Насмотрелся в свое время на их трюмы.
— Вот из-за таких, как ты, — надулся галл, — на море вообще жизни нет. Куда только цезарь смотрит? Да и я же говорю: товар у меня уже купили, остались только какие-то формальности. Я договорился с местным купцом, очень уважаемым человеком. Его зовут Изреил или как-то так.
— Иудей? — насторожился Феликс.
— Ну и что? Его тут все знают и почитают. Я же тебе не какой-то лопух, который побежит к первому встречному. Нет, я все разнюхал, навел справки...
— Ну-ну, — кивнул Феликс. — Советую тебе принести гекатомбу Меркурию, если ты уж собрался иметь дело с иудеями.
— Да отстань, — фыркнул Корникс. — Что я, маленький?
— Так ты уверен, что он тебя не надует? — с улыбкой спросил Сабин.
— Надует? Меня? Что ты, господин? Да я сам теперь кого хочешь надую, вот посмотришь.
— Жаль, — вздохнул трибун. — А я уж хотел предложить тебе еще немного послужить у меня. Мне так тебя не хватает. Вот Феликс, вроде, хороший парень, но не то...
И он подмигнул сицилийцу.
— Это понятно, — кивнул Корникс. — Но... не могу, господин. Сам видишь — дела, груз и все такое. Теперь я сам себе хозяин.
— Ну что ж, желаю тебе успехов и процветания, — сказал Сабин, поднимаясь. — Ладно, нам пора. Ты остановился в этой гостинице?
— Да.
— А мы — в «Трех коронах». Знаешь, где это?
— Конечно, — ответил галл. — Я же говорю — уже все здесь разнюхал. Антиохия для меня теперь, как дом родной.
— Вот и отлично. Надеюсь, мы еще увидимся. Если вдруг захочешь оставить торговлю и поступить ко мне на службу — приходи. Мы пробудем в городе еще два-три дня.
— Хорошо, господин, — Корникс тоже встал. — Но ты же мне не рассказал, как твои дела? Чем сейчас занимаешься? Что поделывает достойный мой друг Кассий Херея?
— В другой раз, — сказал Сабин, идя к двери. — Сейчас нет времени. Сердце подсказывает мне, что мы еще обязательно увидимся до моего отъезда. Ну, будь здоров.
— И ты, господин. Да хранят тебя Боги.
На Феликса галл демонстративно не обращал внимания.
Сабин и сицилиец вышли в общий зал и двинулись к двери — заплатить за все пообещал Корникс.
Уже на пороге они вновь расхохотались — до их ушей долетели вопли почтенного купца, который, видимо, опять вознамерился показать хозяину, кто есть кто.
— Что это такое, я спрашиваю? Это ты называешь вином? Да у меня дома свиньи пьют лучше! Нет, я немедленно иду к проконсулу...
Глава VIII
Ночные приключения
Вернувшись в гостиницу «Три короны», Сабин направился в апартаменты Марка Светония, где и застал последнего в обществе молодого офицера римской армии. Светоний явно был чем-то озабочен. Оба они пили вино.
— Присоединяйся, трибун, — пригласил Паулин. — Расскажи, как у тебя прошло.
Сабин коротко доложил. Светоний кивнул.
— Хорошо. Выпей вина, отдохни немного. В полночь ты мне снова понадобишься. Пойдем прогуляемся по городу. Да, и возьми с собой Феликса. Он может пригодиться.
— Понял, — ответил Сабин и взял кубок.
— Да вы еще не знакомы, — сказал Паулин, показывая на молодого офицера. — Это Децим Варон, он служит при ставке проконсула Африки Фурия Камилла и сейчас едет в Рим с донесением. А это — Гай Валерий Сабин, бывший трибун Первого Италийского, а теперь мой помощник. Ну-ка, Децим, расскажи нам подробнее, что там случилось у вас в. Карфагене. Я знаю только то, что мне изволил поведать достойный Гней Пизон.
Это имя Паулин произнес так, словно оно застревало у него в зубах.
— Да ничего особенного, — улыбнулся молодой офицер. — Обычное дело в пограничных провинциях. Местный племенной вождь, некий Такфаринат, за что-то обиделся на римлян и поднял мятеж. Он взбунтовал нумидов и прочих кочевников, собрал довольно значительную толпу, и попер с ними прямо на Карфаген. Вот наглец!
А перед этим он напал на Рузикаду, городок недалеко от побережья, и вырезал римский гарнизон.
Такфаринат служил у нас командиром союзного конного отряда, а потому был немного знаком с римской тактикой. Но это ему не очень помогло. Клянусь Марсом, такого сброда, как тот, что он привел с собой, я еще никогда не видел.
Вроде бы Такфаринат все рассчитал неплохо — легион из Ламбеса не успевал подойти на помощь, а у достойного Камилла сил было мало. Нумидиец форсированным маршем подошел к Карфагену, все разоряя на своем пути, и построил своих бродяг для открытого боя.
Это и была его ошибка. В партизанской войне с этими дикарями трудно справиться, но на широком пространстве у проконсула не было проблем. Он вывел всего четыре когорты пехоты, да пару союзных отрядов из местных племен, которые ненавидят нумидийцев.
В общем, бой получился короткий. Я в нем участвовал и все видел собственными глазами. Не прошло и часа, как толпа мятежников была рассеяна и в панике умчалась. К сожалению, Такфаринату тоже удалось уйти. Если бы мы его убили в бою или казнили потом, то можно было бы поставить точку. А так — Богам известно. Потерь у них было не много, они просто не выдержали нашего натиска и разбежались, А потому могут собраться снова.
Проконсул написал рапорт цезарю и просит инструкций. Подождем ответа. Лично я бы предпочел провести одну хорошую карательную экспедицию, вроде той, которую организовал Германик на Рене, сжечь несколько их деревень, прикончить пару тысяч варваров и прибить на крест самого Такфарината. Вот тогда вновь в провинции установился бы мир и спокойствие на долгие годы, а любители поразбойничать получили бы хороший урок.
Паулин улыбнулся.
— Ты не по годам здраво рассуждаешь, Децим. Надеюсь, что мнение цезаря совпадет с твоим и вы восстановите порядок в Нумидии.
Сабин согласно кивнул.
— Да, это правильно. Варварам нельзя давать послаблений. Так мы поступали в Германии, когда армией еще командовал достойный Тиберий, наш цезарь. Так поступает и его приемный сын, нынешний главнокомандующий. И это приносит хорошие результаты.
— Так ты воевал на Рене? — с уважением спросил Децим, блестя глазами. — Завидую. Вот где никогда не бывает скучно и можно сделать хорошую карьеру. А у нас, в Африке, все-таки глушь и тоска.
— Ну, ничего, теперь развлечетесь, — заметил Светоний. — Насколько я знаю нумидийцев, они так легко не сдаются, и вам еще предстоит с ними помучиться. Глядишь, и у тебя будет возможность отличиться. Ведь не забывай — великий Луций Корнелий Сулла начал свое блестящее восхождение именно с Нумидийской войны, когда захватил в плен царя Югурту.
— Так то был царь, — разочарованно протянул Децим, — а тут какой-то нищий кочевник.
— Не стоит пренебрегать даже нищими кочевниками, — рассудительно произнес Паулин. — Мало ли такая публика доставила нам хлопот? А вспомни Спартака. Ведь вообще был рабом, гладиатором, а сколько всего натворил — три года разорял Италию. Италию, заметь, а не провинции. Нет, врага — любого врага — никогда нельзя недооценивать. Посмеяться над его слабостью и глупостью ты можешь лишь тогда, когда он будет стоять перед тобой в цепях, но не ранее.
Децим Варон задумчиво кивнул. Мудрые слова Паулина запали ему в душу и заставили по-другому взглянуть на многое.
— Да, достойный Светоний, — сказал он. — Я понял тебя, и, кажется, ты прав. Что ж, благодарю за совет. Я его не забуду.
— На здоровье, — с улыбкой ответил Паулин и глотнул из кубка.
Сабин посмотрел на молодого курьера.
— Скажи, Варон, — спросил он, силясь что-то вспомнить, — кажется, уже довольно давно в Карфаген к фурию Камиллу должна была прибыть внучка сенатора Гнея Сентия Сатурнина... как же ее звали.. ?
— Да, я знаю об этом, — кивнул Варон. — Ее зовут Корнелия. Но она так и не появилась у проконсула. Наверное, корабль, на котором она плыла вместе со своей бабушкой, затонул во время бури. У побережья Африки часто случаются штормы.
К нам уже приезжал благородный Луций Либон, пытался что-то узнать о ее судьбе. К сожалению, мы ничего не могли ему сказать. Бедняга, он так страдал и мучился...
Децим Варон сочувственно покачал головой.
— Он пробыл у нас около месяца, а куда потом поехал — не знаю. Кажется, он не собирался прекращать поиски. Ведь эта девушка — его невеста, которую он очень любит. Конечно, благородный Либон не может примириться с мыслью, что ее больше нет, хотя надежды уже, по сути, никакой...
Сабин грустно кивнул. Он вспомнил строгое мужественное лицо сенатора Гнея Сентия Сатурнина, который боготворил свою внучку и которого по приказу Ливии заключили в тюрьму, а там, видимо, просто убили. Вспомнил и бледное юношеское лицо Либона, честного и смелого парня, но такого наивного и простодушного.
И вот теперь этот бедняга один колесит по всей Империи, разыскивая следы своей возлюбленной, которая, наверное, уже давно лежит на дне моря. Интересно, знает ли он о судьбе Сатурнина? Как он воспринял это известие? Ведь поражение восстания Агриппы Постума было и их поражением.
— Что ж, — сказал Сабин, поднимая голову давайте выпьем за него и пожелаем ему удачи. Я знаю Либона, он достойный человек. Да помогут ему Бога!
Все молча подняли кубки и выпили.
— Кстати, — сказал вдруг Варон, ставя кубок на стол, — сейчас я кое-что вспомнил. Либона уже не было в Карфагене, когда к проконсулу доставили какого-то нумидийского разбойника, захваченного нашим патрулем. Так вот этот кочевник уверял, что среди жен Такфарината находится и какая-то римлянка знатного рода. Вождь, якобы, подобрал ее после кораблекрушения на побережье возле Рузикады. Вот я и подумал...
— Что ж, может быть, — согласился Сабин. — В том случае, если их судно сбилось с курса, оно вполне могло проскочить ночью мимо Утики и оказаться как раз в Нумидии.
— Среди жен Такфарината, ты сказал? — мрачно спросил Паулин. — Тогда давайте выпьем еще и пожелаем ей скорейшей смерти. Пусть Боги избавят ее от таких мучений.
Децим и Сабин не нашлись что сказать и молча выпили. Атмосфера за столом была не очень веселая.
— Ладно, — сказал Паулин, видя общее настроение. — Пора отдохнуть. Децим, твоя комната уже готова. А ты, Сабин, тоже поспи пару часов. В полночь я тебя разбужу.
— Слушаюсь, — ответил трибун, попрощался с Вароном и двинулся в свою спальню, чтобы вздремнуть немного перед выполнением очередного задания Марка Светония Паулина.
* * *
Около полуночи Сабин сам проснулся и спустился вниз, в столовую, где Паулин сидел на диване и читал какие-то документы при свете лампы на бронзовой подставке.
— Готов? — спросил он, увидев трибуна. — Хорошо. Сейчас идем. Где Феликс?
— Ждет во дворе, — ответил Сабин.
Через несколько минут они вышли из гостиницы; тут к ним присоединился сицилиец, и все трое быстро и бесшумно двинулись куда-то в темноту.
Одеты они были в длинные плащи с капюшонами, скрывавшими лица. На поясе у каждого болтался меч.
Паулин уверенно вел их вперед, каким-то чудом ориентируясь в лабиринте узких улочек и переулков. В центре города работало освещение, но они сразу же углубились в ремесленные районы, где такую роскошь себе никто не мог позволить.
Было темно, лишь на небе сверкало несколько желтых звезд; луна пряталась за облаками.
Подкованные сандалии глухо стучали по камням тротуара; прохожих уже почти не попадалось — все порядочные граждане давно спали в своих постелях и видели сладкие сны.
Однажды их задержал патруль городской стражи, но Паулин шепнул что-то на ухо их главному и тот, отсалютовав, указал им направление и увел своих людей.
Так они шли минут сорок, пока не оказались возле одинокого домика на берегу Оронта, который во мраке лениво плескал своими волнами, распространяя вокруг прохладу и зловоние близлежащей сточной канавы.
— Подождите здесь, — приказал Паулин и направился к двери дома, откинув капюшон с головы.
Сабин и Феликс остались на улице.
Светония не было почти час; трибун и сицилиец обменялись за это время едва ли десятком слов. Какое-то напряжение витало в воздухе. Они прекрасно понимали, что посланник цезаря предпринял эту ночную прогулку отнюдь не для собственного удовольствия.
Наконец Паулин появился вновь; они заметили, как дверь за ним закрыл какой-то мужчина.
Паулин вышел на улицу, махнул рукой своим спутникам и опять нырнул в темноту. Феликс и Сабин последовали за ним, ускоряя шаги, чтобы догнать легата.
Когда они поравнялись с ним, Паулин повернул голову:
— Феликс, — сказал он, — отстань немного, но не теряй нас из вида. А ты, трибун, иди рядом.
Сицилиец выполнил приказ, подождал, пока те отдалятся на десяток шагов, а потом двинулся за ними.
— Слушай внимательно, — говорил Паулин, — и запоминай. И мои слова, и дорогу.
«Слова-то еще ладно, — недовольно подумал Сабин, — но вот дорогу? Что тут можно разглядеть в таком мраке?»
— Если со мной что-нибудь случится, — продолжал Паулин, — ты должен знать, что тебе делать. Но помни — все, что ты услышишь и увидишь сегодня, это государственная тайна, и ты головой отвечаешь за ее сохранность. Итак, знай, в том доме, где я только что был, живет грек Зенодор. Он — один из резидентов нашей разведки в Антиохии. Зенодор много чего знает интересного, и на основании его отчета я собираюсь составить рапорт цезарю. В случае же, если со мной что-нибудь произойдет...
— А почему с тобой должно что-то произойти? — удивленно спросил Сабин. — Наша миссия строго засекречена и...
— Не говори глупостей, — перебил его Паулин. — Мы здесь не на курорте, а что касается секретов, так их просто не существует в природе. Обязательно кто-нибудь что-нибудь знает, а кто-то другой, возможно, сумеет сделать правильный вывод.
Так вот, не мешай мне и слушай. В случае необходимости ты будешь контактировать с Зенодором. Вот, возьми.
Он протянул Сабину серебряный перстень с красным камнем.
— Это опознавательный знак. У грека есть такой же. Я предупредил его, что ты сможешь прийти вместо меня. Как действовать дальше, оставляю на твое усмотрение.
— Но что я должен... — начал Сабин.
— Подожди, — нетерпеливо сказал Паулин. — Я пока еще жив и здоров. Сам поймешь, когда придет срок. А кое о чем я расскажу тебе уже в ближайшее время. Ситуация серьезнее, чем я думал, и, возможно, нам придется задержаться в Антиохии.
— Но как же золото, за которым нас послал цезарь? — спросил Сабин, чувствуя, как его охватывает непонятная тревога. — Ведь у нас не так много времени...
— Что золото, — отмахнулся Паулин. — Чем оно ему поможет, если...
Он осекся.
— Ну, ладно, об этом позже.
Они быстро двигались вперед, то и дело сворачивая в какие-то кривые закоулки и спотыкаясь на неровных камнях, которыми были вымощены улицы в этом районе.
Позади слышались осторожные шаги Феликса.
— Постойте здесь, — сказал наконец Паулин. — Я зайду в этот дом. Это не надолго.
Он отворил низенькую калитку и двинулся к какому-то невысокому покосившемуся строению.
Подошел сицилиец, и они с Сабином снова остановились на углу, ожидая, когда вернется Паулин.
Действительно, времени прошло совсем немного и вот Светоний снова был рядом с ними.
— Возвращаемся в гостиницу, — скомандовал он и опять махнул рукой Феликсу. — Держи дистанцию.
Когда Паулин и трибун отдалились на достаточное расстояние, легат сказал, осторожно оглядываясь по сторонам:
— В том доме, где я только что был, живет старый мужчина со своим внуком. Его зовут Соррентий... теперь его так зовут. Он был одним из тех гладиаторов Марка Антония, о которых нам рассказывал во дворце Публий Квириний. Помнишь?
— Да, — кивнул Сабин. — Ими командовал твой отец...
— Вот именно. Зенодор отыскал его лишь недавно. Старик знает какую-то тайну, но чего-то очень боится. Я отсыпал ему золота, и он обещал завтра рассказать мне что-то интересное. Ну, например, как ему удалось спастись, когда все его товарищи пропали без вести. И, возможно, о золоте. Короче, на встречу завтра пойдешь ты. В это же время. Запоминай дорогу. Ты не имеешь права ошибиться.
— Понял, — угрюмо ответил Сабин.
Он от души надеялся, что зрительная память и способность ориентироваться на местности у Феликса окажутся лучше, чем у него самого. Иначе Паулин отдаст его под суд, ибо трибун никак не мог себе представить, что он будет способен что-либо отыскать в этом проклятом лабиринте. Тем более — темной ночью.
— Тогда все, — коротко бросил Паулин. — Возвращаемся и идем спать. Мы с тобой поговорим после того, как ты повидаешься с Соррентием. Дело очень серьезное. Помогите нам, Боги.
Сабин ничего не сказал. Они шли вперед, пробираясь через какой-то квартал, застроенный низенькими неопрятными домишками. Пахло мочой и навозом. Под ногами чавкала грязь.
Паулин махнул рукой, показывая, что надо свернуть, но в этот момент прямо перед ними выросли несколько человеческих фигур. Еще кто-то подбегал сбоку.
— Привет вам, путники, — сказал хриплый простуженный голос. — Куда направляетесь? Ведь ночь уже.
— А ну, прочь с дороги! — рявкнул Сабин, хватаясь за меч. — Мы римляне, друзья проконсула. Вы хотите, чтоб через час вся стража была поднята на нога, а с вас живьем содрали кожу?
Паулин схватил его за руку.
— Тихо, — шепнул он. — Хорошо, если это обыкновенные бандиты. А если...
Люди, стоявшие перёд ними, громко расхохотались.
— Чего только не услышишь ночью на улицах Антиохии, — сказал один. — Вот только что мы ограбили одного типа, так он кричал, что приходится родственником самому цезарю. А в сумке нашлись только полторы драхмы да рваный сандалий.
Снова раздался хохот.
— Ну, хватит болтать, — сказал тот же хриплый голос. — Выворачивайте карманы. Если добыча нас удовлетворит, мы отпустим вас с миром. Но если нет — берегитесь. Мои ребята уже устали ждать.
— Бандиты, — облегченно прошептал Паулин. — Ну, тогда атакуем.
Они с Сабином одновременно выдернули мечи из ножен и смело бросились на толпу ночных грабителей.
— С нами Марс! — крикнул Светоний и одним ударом снес полчерепа ближайшему разбойнику.
Остальные, опешив от неожиданности, в страхе попятились. Сабин тоже проткнул чей-то живот.
— На помощь, братья! — заорал хриплый голос. — Они вооружены! Сюда! Все сюда!
Со всех сторон застучали шаги. Сбегались еще люди. Похоже было, что целый город наполнился этим топотом.
Позади Сабина послышался лязг металла, и тут же рядом с ним вырос Феликс. С его рассеченной щеки капала кровь; в руке сицилиец сжимал меч.
— Их там полно, — сказал он хмуро. — Надо уносить ноги.
Паулин бросил на него недовольный взгляд, но, видимо, и сам сообразил, что сейчас не место и не время для демонстрации римской гордости. Не велика честь сложить голову в грязном переулке Антиохии и сорвать возложенную на них важнейшую миссию.
Бандиты уже опомнились, в их руках появились ножи и дубинки. Было их уже человек десять.
— Ого-го! — завопили они и бросились на римлян, размахивая своим оружием.
Сабин снова пронзил чью-то руку, а Паулин разрубил очередной череп. Толпа откатилась, но тут же в воздухе засвистели камни; один попал в плечо легату.
Сзади подбежали еще люди, яростно вопя. Шум уже поднялся невообразимый, но ни в одном окне не загорелся свет. Видимо, жители этого района уже давно привыкли к подобным инцидентам, а то и вообще действовали в сговоре с разбойниками.
— Ну и дам я завтра жизни префекту города, — буркнул Паулин. — Где же его стражники? Или они только в центр осмеливаются выходить?
Феликс, тем временем, сделал выпад и его меч пробил грудь одного из бандитов. Но тут же и сам он получил палкой по голове, не очень, правда, сильно.
Выстроившись полукругом, разбойники оттесняли римлян куда-то в сторону реки. А там путь к отступлению был бы уже отрезан.
— Прорываемся назад по моей команде, — шепнул Паулин. — Внимание, вперед!
Они все втроем резко бросились туда, откуда недавно пришли. Загораживавшие дорогу люди от неожиданности расступились, и римляне вырвались из окружения. Но до спасения было еще далеко — грабители не собирались прекращать преследование.
— За ними! — завопил хриплый голос. — Они убили Иссахара!
— И Глаука!
— И меня ранили!
— Бей их!
Метко пущенный камень угодил в колено Паулину, и легат сразу захромал. Сабин с тревогой оглянулся.
— Феликс! — крикнул он. — Прикрой меня!
И бросился назад, чтобы помочь раненому.
Но что мог сделать Феликс один против воющей озверевшей толпы, жаждущей мести и добычи?
Несколько бандитов преградили дорогу Сабину, а один ловко увернулся от меча Светония и с силой толкнул легата ногой в бедро. Тот отлетел в сторону и тяжело упал. Бандит тут же прыгнул коленями ему на грудь и занес нож.
Сабин был блокирован. Феликс рванулся на помощь, по пути пропоров кому-то живот, но и он не успевал.
Легату цезаря Марку Светонию Паулину оставалось лишь попрощаться с жизнью. Теперь помочь ему могли только Боги.
Впрочем, как оказалось в ближайшую долю секунды, не только.
Внезапно рядом с поверженным Паулином появился человек. Это был высокий бородатый сильный мужчина. Его белый балахон ярко контрастировал с темной одеждой ночных охотников, а в руках он сжимал массивную дубинку, утыканную гвоздями.
Моментально сориентировавшись и поняв, что происходит, мужчина с размаху опустил свое оружие на голову бандита, который занес кинжал над телом Паулина. Раздался глухой стук, короткий вскрик, и вот уже разбойник откатился в сторону, оставляя за собой кровавый след.
Тут же рядом оказался Феликс, который громко ругался и яростно размахивал мечом, не подпуская нападавших и давая легату возможность встать на ноги.
Да и Сабин успел уже проткнуть парочку из тех, которые насели на него, и вырвался из кольца.
Бандиты были, конечно, сильны, их было много, но вот об искусстве рукопашного боя они имели весьма отдаленное представление и опытным римским солдатам не составляло труда с ними справиться.
Не привыкшие получать отпор, разбойники растерялись от столь слаженного и умелого сопротивления. Жажда борьбы в них угасала с каждой секундой, вид распростертых на земле окровавленных тел их товарищей тоже не очень поднимал настроение.
— Нападай! — крикнул было еще хриплый голос, но остальные явно не спешили в драку.
У римлян и мужчины, пришедшего им на помощь, появилась возможность немного перевести дух.
Внезапно где-то совсем рядом раздался удар гонга, потом еще и еще, а на небо упал отблеск факелов.
— Стражники! — в ужасе завопили бандиты. — Стражники префекта! Бежим, братцы! Спасайся, кто может!
И они кинулись врассыпную. Через десять секунд уже никого не было видно и лишь из темноты доносились поспешные шлепки ног по земле да испуганные выкрики.
Действительно, тут же в переулке появился патруль городских стражников: шестеро солдат с факелами и офицер.
Паулин, превозмогая боль — его колено напухло и кровоточило, коротко назвал себя и рассказал, что произошло.
— Мы сейчас вызовем носилки, господин, — забеспокоился офицер, на чьем участке только что чуть не прикончили столь важную персону. — Тебя доставят, куда пожелаешь.
— Не надо, дойду сам, — махнул рукой Светоний. — Больше никто не ранен?
— Нет, — ответил Сабин. — Пронесло. У Феликса только порез.
— Ну, благодарите Богов. Они сегодня явно были с нами. Они, да еще вот этот молодец.
Легат повернулся к незнакомцу, который помог ему избежать смерти, пустив в ход свою дубинку.
Судя по старой, грязной, заплатанной одежде, по небритым щекам и запавшим глазам, этот человек явно не принадлежал к обеспеченным слоям общества, скорее, наоборот.
— Как тебя зовут? — спросил Паулин. — Откуда ты?
— Мое имя Каролунг, — глухим надтреснутым голосом ответил мужчина, поглаживая свою дубинку, утыканную острыми гвоздями. — Родом я из Британии. Был моряком, но мой корабль разбило о скалы и только я один спасся. И вот пришел сюда и живу тут уже неделю, без денег, без работы.
— Понятно, — кивнул Паулин. — А дубинка тебе зачем?
Мужчина грустно улыбнулся.
— Ты только что видел зачем, господин. Я часто хожу по городу ночами, ищу еду на свалках, потому что милостыню просить еще не научился. А дубинка помогает мне сохранить найденное, а иногда и жизнь.
— Да, а сегодня ты спас мою, — с благодарностью сказал Паулин. — Спасибо тебе, Каролунг. Так говоришь, ты сейчас свободен? А не хотел бы ты послужить у меня?
— Я согласен на любую работу, господин, — просто ответил британец. — У меня нет выбора.
— Ну что ж, принимаю тебя. Думаю, ты не пожалеешь, а мне нужны смелые, сильные и преданные люди. Ты раб или отпущенник?
— Я выкупился на волю. Об этом можно спросить у моего хозяина в Неаполе. Его зовут...
— Ладно, — махнул рукой легат. — Я верю тебе. Ты спас мне жизнь, а это лучшая рекомендация.
Он повернулся к Феликсу.
— Ну, сицилиец, позаботься о своем новом товарище. Вдвоем вам будет веселее.
Феликс радушно пожал руку британца.
— Я рад, что мы будем вместе, — сказал он. — Здорово ты треснул того негодяя.
— Ну, нам пора, — бросил Паулин. — Трибун, помоги мне, я обопрусь на тебя. Возвращаемся в гостиницу.
— А нам что прикажешь делать, господин? — вытягиваясь в струнку, спросил командир стражников.
— А вам надо бы более бдительно нести службу, любезный, — буркнул легат. — Развели тут бардак. Ладно, для начала проводите нас до гостиницы. У меня совершенно нет желания влипнуть сегодня еще в какую-нибудь веселую историю.
Солдаты окружили римлян, освещая дорогу факелами, и вся группа двинулась вперед.
Паулин чуть прихрамывал, но, опираясь на руку Сабина, мужественно шел дальше. За ними держались Феликс и британец Каролунг, чье колесо судьбы вдруг резко крутнулось в другую сторону по воле непредсказуемой Богини Тихе-Фортуны.
Глава IX
Пополнение
Паулин так и не лег спать в ту ночь. Когда вызванный хозяином гостиницы врач осмотрел и перевязал его колено, легат уселся писать рапорт цезарю и занимался этим до самого утра. А в десять часов вместе с Валерием Гратом отправился в канцелярию проконсула.
Сабин же хорошо отдохнул, утром плотно позавтракал, а после того расположился на террасе с книжкой в руках, греясь под еще нежаркими лучами южного солнца.
Время шло; трибун чувствовал себя расслабленным и спокойным. Вечером ему, правда, предстояло еще раз пройтись по ночным улицам Антиохии, но пока не стоило об этом думать.
Ближе к полудню, когда стало знойно и душно и трибун уже собрался переместиться под крышу, в прохладную комнату, на террасе появился гостиничный слуга и вежливо поклонился:
— Прости, господин, — сказал он. — Там к тебе просится какой-то человек. Я сказал, что ты занят, но он настаивает...
— Кто такой? — недовольно спросил Сабин.
Знакомых в Антиохии у него не было, а встречаться с каким-нибудь купцом, готовым всучить приезжему свой залежалый товар, или с магом и чародеем местного масштаба, обещающим за пару драхм сотворить любое чудо, он никак не хотел.
— Не знаю, господин, — виновато улыбнулся слуга. — Он не сказал. Это такой полный человек, богато одетый. Иностранец.
«Корникс? — подумал трибун. — Да, похоже. Быстро же я ему понадобился. Наверное, что-то случилось».
— Позови его, — приказал он. — И проводи сюда.
Через минуту на террасе действительно появился Корникс, коммерсант из Массилии, как он любил называть себя теперь.
Галл по-прежнему был одет в роскошный хитон, и перстни все так же блестели на пальцах, но вот лицо его выражало крайнюю растерянность и тревогу, а руки мелко дрожали.
Когда Корникс подошел поближе, трибун с удивлением заметил слезы в его узеньких черных глазах.
— Что случилось? — спросил он быстро, — На тебе лица нет. Твой корабль затонул?
— О, господин! — взвыл Корникс. — Хуже! Гораздо хуже! Какой я дурак, что не послушался тебя!
— Ага, — сказал Сабин, начиная кое о чем догадываться. — Сдается мне, ты получил куда меньшую прибыль, чем ожидал.
— Да какая там прибыль! — завопил галл. — Он же разорил меня! Просто разорил, подлец этакий!
— Кто?
— Да этот трижды проклятый Изреил! Я-то доверился ему, вел дело по-честному, но мерзкий иудей надул меня самым гнусным образом. Теперь у меня вообще ничего нет.
— Да что же произошло? — нетерпеливо рявкнул Сабин. — Говори, наконец. И перестань орать. У меня со слухом все в порядке.
Корникс, давясь слезами и гневом, заговорил. Из его сбивчивого рассказа трибун уяснил, что подлейший из людей, купец Изреил, который молится ослиной голове и не ест свиней только потому, что они его близкие родственники, бессовестно воспользовался доверчивостью честнейшего Корникса и нагло обманул его, пообещав огромную прибыль. Но оказалось, что прибылью тут и не пахнет, а скорее, можно угодить в тюрьму.
— Так, — медленно произнес Сабин. — Насколько я понял, этот иудей подбил тебя на какую-то незаконную сделку, а ты, дурень нарбонский, развесил уши и согласился?
Корникс грустно опустил голову.
— Что вы там накрутили? — грозно спросил Сабин.
— Да так, — всхлипнул галл. — С пошлиной, с накладными...
— Очень весело, — ледяным тоном произнес трибун, пронзая Корникса злым взглядом. — И что же ты теперь думаешь делать, великий коммерсант?
— Не знаю, — пробормотал галл. — Я хотел попросить тебя помочь. Ты же знаком с важными людьми...
— И не думай об этом, — резко перебил его Сабин. — Даже в мыслях у меня нет вмешивать цезарского легата Паулина в твои махинации. Что тебе грозит?
Корникс зарыдал.
— Груз уже арестован. Его конфискуют, если я не заплачу штраф. А если таможенники узнают, что мы с Изреилом подделали пропуск...
— Что? — процедил Сабин сквозь зубы. — Да ты с ума сошел, Корникс. Ну знал я, что ты не мудрец, но чтобы свалять такого дурака! Ты хочешь посидеть в местной тюрьме? Могу тебя уверить — удовольствие довольно сомнительное.
Галл повалился на колени.
— Спаси меня, господин, — завыл он. — Я не хочу в тюрьму. Я опять буду служить тебе, и пусть пропадет пропадом вся коммерция.
— А что ты скажешь дяде-арматору? — с улыбкой спросил трибун.
— И дядя пусть пропадет, — упрямо сказал Корникс так, словно это снимало все вопросы.
— Вот что, — произнес Сабин, — с властями я из-за тебя в конфликт вступать не собираюсь. У нас важное задание, и мы просто не имеем права вмешиваться во что-то еще. Предлагаю тебе следующее: я беру тебя в качестве моего слуги с собой. Паулин возражать не станет.
Но если вдруг за тобой придут стражники, я скажу, что ни о чем не знал, что встретил моего старого слугу и принял его на работу. И понятия не имел, что он занимался незаконными торговыми операциями. Это ясно?
— Ясно, — понурился Корникс.
— И ты это подтвердишь. А потом пойдешь под суд. Все, что я тогда смогу, это дать тебе немного денег на адвоката.
— Хорошо, господин, — еще ниже свесил голову Корникс. — Спасибо тебе. Я согласен.
— Вот и отлично. Я так понимаю, что ни золота, ни жилья у тебя теперь нет?
— Нет, — вздохнул бывший коммерсант. — Разреши мне быть возле тебя. Я ведь не заплатил тому жулику, хозяину моей гостиницы, да и матросы с моего корабля ищут меня по всему городу, чтобы получить жалованье. Да еще стражники... О, Боги, как я влип!
— Да уж, — с укором произнес трибун. — Смотри, впредь будь умнее. Ну, иди вниз, найдешь там Феликса, объяснишь ему что и как, и он тебя устроит. Пока никуда носа не высовывай. Мы, видимо, будем выезжать завтра утром, а до того сиди тихо.
— Феликс, — пробормотал галл. — Я бы уж лучше предпочел Цербера. Ведь этот проклятый сицилиец меня изведет насмешками.
— Что ты там бормочешь? — подозрительно спросил Сабин.
— Да ничего, господин, это я так.
И он с унылым видом поплелся вниз по лестнице.
Сабин с улыбкой глядел ему вслед. Он никогда не верил в деловую хватку Корникса, и случившееся с галлом его абсолютно не удивило. Правда, трибун был уверен, что этот самый Изреил действовал в сговоре с таможенниками и вся афера была организована и раздута единственно для того, чтобы облапошить и обобрать беднягу Корникса.
И тот легко попался на удочку мошенников. Если бы у него было хоть немного мозгов, он бы сообразил, что настоящие таможенники скорее затребовали бы у него взятку и благополучно пропустили груз. Зачем им возня с судами и бумажками? Нет, наверняка изобретательный иудей попросту обвел вокруг пальца своего доверчивого партнера и неплохо заработал на этом. Вот, наверное, сейчас хохочет в своей синагоге.
Но Сабин не собирался открывать Корниксу глаза, хотя вполне мог бы отправиться к квестору и вывести аферистов на чистую воду. Но в таком случае галл снова полез бы в коммерцию и его наверняка надули бы уже при следующей сделке.
Нет, уж лучше пусть занимается своим непосредственным делом — служит трибуну Первого Италийского легиона. Тогда никто, по крайней мере, кроме самого трибуна, не пострадает. Ну, разве что еще дядя-арматор из Массилии, который лишится груза. А поделом ему. В следующий раз будет смотреть, за кого выдает замуж родную племянницу.
Сабин усмехнулся, встал, забрал книгу и пошел в свою спальню, чтобы принять ванну и собраться с силами перед ночной прогулкой к дому старого гладиатора Соррентия.
* * *
Паулин неожиданно вернулся рано и немедленно прошел к Сабину. Легат был чем-то встревожен.
— Отправляйся сейчас же по адресам, по которым заходил вчера, и прикажи, чтобы повозки, продовольствие и все остальное было готово завтра на рассвете. Пусть люди и экипажи ждут нас у Эмесских ворот.
Ты ночью пойдешь к гладиатору, как мы и договаривались, но сюда уже не вернешься, подождешь в городе. Встретимся у ворот на рассвете. С тобой будет Феликс, со мной — этот британец.
— У меня появился еще один слуга, — сказал Сабин и коротко изложил Светонию грустную историю Корникса.
— Он надежен? — подозрительно спросил легат. — По-видимому, умом его Боги не наградили.
— Глуп, это да, — согласился Сабин. — Но во всем остальном я смело могу на него положиться.
— Ну, смотри. Ведь и твоя жизнь, возможно, будет зависеть от того, что за человек окажется рядом с тобой в критический момент. Ладно, его я возьму с собой.
— А прокуратор тоже едет? — спросил Сабин.
— Грат? Нет, он еще задержится. А где Децим Варон?
— Был у себя.
— Позови его сюда немедленно.
Сабин вышел из комнаты, направился в спальню молодого офицера и передал приказ легата. Юноша поспешил на вызов.
— Децим, родной, — сказал ему Паулин, как только тот вошел. — У меня есть к тебе просьба. Ты когда собираешься ехать в Рим?
— Как только проконсул найдет подходящий корабль, — ответил Варон. — Но что-то почтенный Пизон не очень спешит.
— Оно и понятно, — буркнул Паулин. — Вот что, сынок. Возьми это письмо.
Он протянул ему навощенные таблички.
— Ты немедленно отправишься в Селевкию и там в гавани найдешь галеру «Минерва». Письмо отдашь капитану. Он возьмет тебя на борт и как можно скорее двинется в направлении Рима. А вот этот пакет... — Он достал из-под тоги объемистый сверток. — Ты отдашь лично цезарю. И смотри, чтобы все держалось в тайне. Ты даже представить себе не можешь, как много сейчас от тебя зависит. Это тебе не нумидийцев по пустыне гонять.
Молодой человек покраснел от волнения.
— Слушаюсь. Я готов отправляться.
— Ты хороший солдат, — с чувством сказал Паулин и повернулся к Сабину. — Он мой родственник, двоюродный племянник. Самый бравый парень в нашем роду.
Сабин понимающе улыбнулся.
— Ну, удачи тебе, Децим, — сказал Светоний, похлопав юношу по плечу. — Пусть Боги хранят тебя. У ворот наймешь повозку и не теряй ни минуты. Время решает все.
— Удачи, — повторил трибун.
Они обменялись рукопожатием, и Децим Варон вышел из комнаты. Паулин несколько секунд смотрел ему вслед, а потом взглянул на Сабина.
— И ты берись за дело, трибун. Все, что я сказал Дециму, относится и к нам. Время не ждет, а его у нас осталось не так много.
Заметив, что Сабин хочет что-то спросить, он махнул рукой и скривил губы.
— Потом, потом я все объясню. Сейчас некогда.
Сабин дисциплинированно отдал честь, развернулся и поспешил вниз, в помещение для слуг, где Феликс сейчас наверняка от души потешался над незадачливым уроженцем Нарбонской Галлии, несостоявшимся великим коммерсантом Корниксом.
Глава X
Поступь смерти
Действительно, в служебной комнате царило неприкрытое веселье. Корникс уже немного пришел в себя, а потому не воспринимал теперь ситуацию столь трагично и совместно с Феликсом воздавал должное кувшину крепкого местного вина. Бородатый Каролунг сидел в углу и сдержанно улыбался. Он еще не совсем освоился в новой компании и держался несколько настороженно. Но от вина тоже не отказывался.
— Феликс, — сказал Сабин, заходя, — ты мне нужен. Легат приказал нам отправляться в город.
Сицилиец притворно вздохнул.
— Я так устал, господин, — с улыбкой сказал он, — может, мой дорогой друг Корникс заменит меня? Я был бы ему очень благодарен.
— Ты что, с ума сошел? — ужаснулся галл. — Как я могу появляться на улицах? За мной же охотится половина Антиохии!
Даже Сабин не сдержал улыбку при виде искреннего испуга слуги. Он махнул рукой и повернулся к выходу.
— Ладно, поторопись. А этот герой пусть пока отдыхает. Его мужество мы проверим позже, в Иудее.
— В моем мужестве можешь не сомневаться, господин, — напыжился Корникс — Да что тебе говорить, ты же сам знаешь. Кто как не мы с моим достойным приятелем Касием Хереей перебили преторианцев, которые...
— Когда мы вернемся в Рим, я поставлю тебе памятник, — серьезно сказал Сабин. — Ну все, вперед.
Они с Феликсом вышли из гостиницы и двинулись по уже знакомым адресам. Солнце припекало, зной висел над городом.
— Ты запомнил дорогу, по которой мы шли ночью? — спросил трибун у сицилийца. — Ведь нам предстоит сегодня еще раз пройти по этому маршруту, а у меня, честно говоря, такая путаница в голове...
— Не волнуйся, господин, — успокоил его бывший пират. — У меня глаз верный. Найдем.
Менелай, владелец прокатной конторы, в ответ на распоряжение Сабина кивнул и заверил, что повозки будут готовы в срок и доставлены на место. Не в первый, мол, раз. Фирма надежная.
Трибун окинул самоуверенного грека скептическим взглядом, но вслух выражать свои сомнения не стал.
Хозяин продовольственного магазина Хамшимозад оправдал возложенное на него доверие. Он тут же представил Сабину список всего необходимого и предложил хоть сейчас забрать продукты.
— Доставишь их к Эмесским воротам за час до рассвета, — приказал трибун. — Найдешь повозки, предназначенные для цезарского легата Светония Паулина, и погрузишь все на них. Рассчитаемся на месте.
— Будет исполнено, господин, — поклонился Хамшимозад.
А вот в дорожном бюро Патробия возникли проблемы. Оказалось, что палатки еще не получены, да и с укомплектовкой бригады носильщиков и слуг возникли проблемы.
Сабин не стал препираться с говорливым сирийцем. Он просто положил ладонь на рукоять меча и кратко, выразительно сообщил, что если Патробий не выполнит взятые на себя обязательства, то он, Сабин, заставит его самого нести весь груз, а палатку сошьет из кожи, которую предварительно сдерет со столь безответственного человека.
Это подействовало. Патробий сник и упавшим голосом пообещал сделать все, что в его силах.
Сабин мрачно выслушал эти заверения, молча медленно кивнул, повернулся и вышел.
Задание было выполнено. До наступления темноты оставалось еще немного времени и следовало подумать, чем заняться. Трибун остановился на улице и почесал затылок. Феликс выжидательно стоял рядом.
Мимо них безостановочно текли толпы людей в самых разнообразных одеждах, галдящие на всех языках мира. Очередной день в Антиохии завершался, и все спешили по домам, гостиницам или в какие-то другие, только им известные места.
У Сабина мелькнула было мысль заглянуть в публичный дом, но возникший перед глазами образ белокурой Эмилии тут же ее отогнал. Нет, не станет он пачкать свою чистую любовь, обнимаясь с похотливыми девками из квартала проституток. К тому же, в этом азиатском скопище недолго и подхватить какую-нибудь экзотическую болезнь.
Феликса, правда, подобные сомнения не терзали. Он уже давно косился на стоявшую в нескольких шагах от них молодую девушку в коротком желтом платье и белом парике — характерном признаке ее профессии.
Сабин перехватил взгляд сицилийца.
— Ну, — сказал он, — ладно, иди развлекись. Только, пожалуйста, не напейся и будь в гостинице вовремя и в нормальной форме. Не исключено, что нам сегодня ночью снова предстоит пустить в ход свои мечи.
— Понял, господин, — весело сказал Феликс. — Не волнуйся, не подведу. Я ненадолго.
И, нащупав в кармане кошелек с выплаченным Паулином авансом за службу, бывший пират решительно направился к проститутке, которая интуитивно почувствовала потенциального клиента и немилосердно строила ему глазки.
Сабин проводил сицилийца взглядом и двинулся но направлению к «Трем коронам».
«Лучше почитаю что-нибудь, — решил он. — Книги способствуют душевному равновесию, а это как раз то, что мне сейчас нужно».
Паулина уже не было в его комнате; трибун быстро принял ванну, смыв уличную пыль, переоделся, приказал подать легкого вина и фрукты и улегся на диван с книгой в руке.
* * *
Феликс не подвел — он пришел через полтора часа, как всегда спокойный и трезвый. Сабин приказал ему ждать команды и вернулся к чтению. Это была «История» Тита Ливия, которую он очень любил.
Уже в сумерках появился Паулин; трибун доложил ему о результатах своего похода по городу. Легат молча выслушал, кивнул и ушел к себе. Что-то явно угнетало его и не давало покоя.
Когда приблизился условленный час, Сабин встал с дивана, набросил плащ, прикрепил меч к поясу и спустился вниз, чтобы позвать Феликса. Сицилиец уже ждал его, тоже одетый в плащ.
Они вышли на улицу. Стало значительно прохладнее, да и небо было более светлое, чем вчера, а потому видимость несколько улучшилась. Сабин мысленно поблагодарил Богов.
— Ну, веди, — сказал он. — Сейчас посмотрим, какой из тебя следопыт.
— Не волнуйся, господин, — успокоил его сицилиец и уверенно двинулся вперед.
Он знал, куда нужно идти.
Спустя примерно полчаса и Сабин уже начал узнавать кое-какие детали, которые пытался запомнить вчера. Вот темное пятно облупившейся краски на стене дома, вот какой-то деревянный идол с мощными челюстями и безумными глазами, а вот, наверное, та же самая кошка, которая вчера шарахнулась у него из-под ног, едва не напугав трибуна.
Наконец в ноздри им ударил запах реки и послышался плеск ленивых волн Оронта. Да, дом гладиатора находился где-то здесь.
— Вон там, кажется, — тихо сказал Феликс, показывая рукой.
Сабин взглянул.
Что ж, похоже. Низенькая калитка, покосившийся домишко... Да, определенно это и есть жилище Соррентия, которое вчера удостоил посещением цезарский легат Марк Светоний Паулин. А теперь эта честь выпала и трибуну Валерию Сабину.
Он огляделся по сторонам, убедился, что людей поблизости нет, и повернул голову к Феликсу.
— Побудь здесь. Смотри в оба. Если что — я позову, и тогда сразу врывайся в дом. Мало ли что может случиться в этом проклятом городе. Ты хорошо понял меня?
— Да, господин, — кивнул сицилиец. — Я буду начеку.
Сабин осторожно двинулся к домику, потянул калитку, которая коротко жалобно взвизгнула, вошел во двор и, неслышно ступая по мягкой земле, приблизился к неказистому строению.
Что-то вдруг насторожило трибуна. Свет в окошке не горел и ему показалось, что из темноты за ним пристально наблюдают чьи-то явно недружественные глаза.
Сабин на миг задержался, но потом коротко передернул плечами, шепнул про себя короткую молитву, отгоняющую духов, и решительно постучал в дверь домика.
Ответом ему была лишь тишина.
Трибун постучал еще раз, громче. Теперь его ушей сразу же коснулся чей-то протяжный болезненный стон, а потом — легкие звуки шагов.
Без сомнения, в доме кто-то был и этот «кто-то» не хотел открывать дверь бывшему трибуну Первого Италийского легиона, который пришел сюда по заданию легата цезаря Марка Светония.
Сабин немного отклонил корпус и с силой врезал плечом в дверь. Хлипкая преграда моментально уступила — у трибуна сложилось впечатление что она вовсе и не была заперта — и римлянин влетел в маленькую задымленную комнату, в которой пахло грязью, пылью, мочой, крысами и чем-то еще.
В следующий миг Сабин уже знал, чем. Кровью. Но сделать надлежащий вывод из этого открытия не успел.
Чьи-то сильные руки сдавили ему горло, а еще кто-то вцепился в щиколотки, пытаясь свалить трибуна на пол.
— Феликс! — крикнул Сабин, судорожно напрягая связки, а правой рукой выдернул из ножен меч и наотмашь рубанул в темноту.
— А-а! — взвыл какой-то человек.
Цепкие ладони выпустили горло римлянина.
— Кто здесь? — громко крикнул Сабин, пинком отшвыривая чье-то тело из под ног и отскакивая к стене. — Именем цезаря, сдавайтесь!
С треском распахнулось окно, чей-то смутный силуэт мелькнул на фоне неба. Потом еще один.
Сабин бросился вперед, но налетел на какую-то утварь и грохнулся на пол, больно ударившись головой.
— Проклятие! — выругался он.
Со двора донесся сдавленный крик и лязг металла. Потом что-то тяжелое упало на землю.
— Где ты, господин? — послышался голос Феликса.
— Здесь, — буркнул Сабин, поднимаясь на ноги и с гримасой на лице ощупывая здоровенную шишку на лбу.
В дверях появилась фигура сицилийца.
— Где эти люди? — спросил трибун. — Убежали?
— Двое, — виновато ответил Феликс. — Третий лежит во дворе.
— Мертвый?
— Да.
— Жаль. Он мог бы нам кое-что объяснить.
— У меня не было выхода, господин. Парень был здоровенный, в руке держал нож. Мне пришлось.
— Ладно, забудем о нем. Поищи лучину или лампу Надо зажечь свет.
Внезапно из угла комнаты снова послышался слабый стон. Сабин сделал шаг в том направлении, крепко сжимая в ладони меч.
— Кто там? — спросил он хрипло.
Никто не ответил и снова наступила тишина.
Тем временем Феликс отыскал лучину и через несколько секунд вспыхнул неяркий огонек.
— Посвети туда, — указал пальцем Сабин.
Сицилиец осторожно двинулся в угол помещения. Прикрывая лучину ладонью. Сабин последовал за ним.
Они увидели, что у стены лежит на полу какой-то человек. Он был старый, с клочковатой седой бородой, в грязном хитоне. Одежда была покрыта кровью. Мужчина слабо шевелил губами, словно силясь что-то сказать. Его глаза были закрыты.
— А вот и лампа, — негромко сказал Феликс и тут же освещение стало значительно лучше.
Сабин наклонился над раненым мужчиной и тронул его за плечо.
— Кто ты такой? — негромко спросил он. — Тебя зовут Соррентий, да? Ты тут живешь?
— Да, живу... — еле слышно прошептал старик. — Жил, а теперь умираю... Где мой внук?
Сабин быстро оглядел комнату.
— Тут больше никого нет, — сказал он.
Старик довольно улыбнулся, превозмогая боль.
— Он успел убежать... Слава богам...
— Кто на тебя напал? — допытывался римлянин. — Отвечай. Я — трибун Валерий Сабин и пришел сюда по приказу легата Паулина. Помнишь, вы договаривались о встрече?
— Да... — снова шепнул старик. — Он обещал мне деньги, много денег... И римское гражданство для внука... Я согласился...
— Вот деньги, — Сабин положил ладонь на кожаный мешочек с золотом, который ему ранее вручил Паулин. — А вот и документ о гражданстве. Говори, что ты знаешь о сокровищах Ирода?
— Я знаю... — прохрипел старик и вдруг его лицо исказила дикая гримаса, а пальцы рук конвульсивно сжались в кулаки. — Я... видел... давно...
Его речь сделалась совершенно бессвязной. Видно было, что минуты Соррентия сочтены. Сабин резко встряхнул его.
— Говори! Ну, говори!
— Масада... — чуть шевельнулись пепельно-серые губы старого гладиатора. Масада...
— Что? — трибун наклонился к самому его лицу. — Я не понял тебя. Повтори! Что такое Масада?
— Он уже мертв, господин, — спокойно сказал Феликс. — Поздно.
Сабин поднялся на ноги и со злостью стукнул кулаком по стене.
— Проклятие, нас опередили! Кто-то очень неплохо осведомлен о наших действиях, несмотря на всю секретность.
— Не пора ли нам уходить, господин? — осторожно спросил сицилиец. — А то, неровен час, вернутся те ребята, которые так поспешно отсюда удрали, да приведут с собой товарищей. Или нагрянут вчерашние разбойнички...
— Да, ты прав, — согласился Сабин. — Ладно, давай быстро обыщем дом и уходим.
Но поиски ничего не дали. Сабин рассчитывал найти какую-нибудь карту, старый документ, однако не обнаружил ничего, кроме мешочка с пшеницей, спрятанного под полом. Видимо, это и было самое главное сокровище старика и его внука.
Римлянин и Феликс осторожно вышли из дома и — оглядываясь по сторонам — двинулись в темноту. До рассвета еще оставалось два часа и им следовало где-то переждать, прежде чем идти к Эмесским воротам на встречу с Марком Светонием Паулином.
А за несколько часов до того, как Сабин и Феликс подверглись нападению неизвестных в домике старого Соррентия, молодой офицер из штаба проконсула Африки Фурия Камилла Децим Варон подъезжал к Селевкии.
Было еще достаточно светло, хотя сумерки — быстрые тяжелые южные сумерки — уже начинали сгущаться.
Ему оставалось проехать всего какую-то милю, а там начнется город, который называли морскими воротами Антиохии. Там он передаст письма Паулина капитану «Минервы», цезарской галеры, и займет каюту на судне, А утром они. выйдут в плавание и возьмут курс на Рим.
«О, боги, — я уже два года не был в Риме, — подумал юный Варон. — Как хочется увидеть отца и мать, братьев и милую сестричку. И Энию, конечно... Она ведь ждет меня».
Офицер замечтался, прикрыв глаза. На его губах появилась добрая мальчишеская улыбка, а в воображении прокручивались картины уже скорой встречи с дорогими его сердцу людьми.
Чтобы добраться до Селевкии, Варон воспользовался легкой двуколкой, которую без труда нанял возле Портовых ворот Антиохии. Правда, к повозке прилагался еще и кучер — щуплый жилистый смуглокожий старичок — что влекло за собой дополнительные расходы, но Варону и не хотелось править самому, а поэтому он не очень расстроился и предоставил своему вознице заботу о паре резвых фригийских мулов.
Животные с удовольствием скакали по дороге, выбивая копытами пыль из известняковых плит; поскольку было уже поздно, людей им по пути встретилось немного. Лишь какой-то торговец, везущий в столицу телегу с овощами, да караван одного из местных богачей — несколько изукрашенных повозок и конный эскорт. Видимо, тот возвращался из гостей или загородной прогулки до побережью.
Со стороны Антиохии их вообще никто не нагнал. И это понятно — солидные горожане не любили путешествовать по ночам и рисковать налететь на бандитов. Лишь крайняя необходимость могла заставить их двинуться в путь с приближением сумерек.
«Ну, что ж, — вздохнул Варон, — а мы, солдаты — дело другое. Есть приказ — значит, скачи вперед в любое время суток. И не так уж это страшно. Тем более — чем скорее я доберусь до судна, тем скорее снова увижу Рим и моих близких».
Он вновь прикрыл глаза, но тут вдруг кучер резко натянул вожжи и повозка замедлила ход. Мулы недовольно затрясли мордами и принялись стучать копытами.
— Солдаты, господин, — испуганно сказал возница, поворачивая свое сморщенное личико к Варону.
Тот поднял голову.
Действительно, в паре десятков шагов от них стояли несколько солдат в римской форме, с офицером во главе. Немного поодаль слуга держал покрытых попонами лошадей.
— Чего ты перепугался? — улыбнулся Варон. — Это римляне, солдаты наместника, а не бандиты. Поезжай вперед, я хочу их поприветствовать.
Повозка вновь тронулась с места, кучер сгорбился на козлах, а Варон с приветливой улыбкой махнул легионерам рукой. К его удивлению, ему никто не ответил. Лица солдат были хмурыми и напряженными.
— Привет вам, доблестный трибун, — обратился юный Децим к офицеру, когда они подъехали уже совсем близко. — Рад видеть соотечественников на этой пустынной дороге. Мое имя — Децим Варон, я еду в Селевкию. А вы что тут делаете?
— Децим Варон? — переспросил трибун, не отвечая на приветствие. — Ты-то нам и нужен. По приказу проконсула Гнея Пизона я обязан задержать тебя и доставить в Антиохию.
— Что? — Варон не верил своим ушам. — Это, наверное, ошибка! Я сегодня был у проконсула, и он позволил мне уехать.
— Не знаю, — буркнул трибун. — Разбирайтесь сами. Я получил приказ и должен его выполнить.
Кровь ударила Дециму в лицо.
— Приказ письменный? — холодно спросил он.
— Устный.
— Ну, в таком случае, я отказываюсь подчиниться, — с вызовом заявил юноша. — Я не мальчик, которого можно гонять туда-сюда. И хочу напомнить, что мой командир — проконсул Африки Фурий Камилл, а сирийский наместник не имеет права чинить мне препятствия.
Трибун угрюмо молчал, глядя в землю. Его солдаты переминались с ноги на ногу.
— Достойный Пизон сказал мне, — наконец проговорил офицер, — что в случае отказа я должен доставить тебя силой. И клянусь Марсом, я это сделаю. Так что советую быть благоразумным.
Децим Варон порывисто выскочил из повозки и стал с трибуном лицом к лицу. На его щеках пылал гневный румянец.
— Кроме задания Фурия Камилла, — сказал он дрожащим от возмущения голосом, — я выполняю еще задание цезарского легата Марка Светония Паулина. Ты будешь разжалован в рядовые и изгнан из армии, если я доложу ему о твоем наглом поведении.
Трибун пожал плечами.
— Все претензии к проконсулу Пизону. Я лишь выполняю приказ. Так ты поедешь с нами?
— Нет! — резко выкрикнул Варон, страдая от уязвленной гордости. — И не подумаю!
Наместник так и сказал, — кивнул трибун. — Что ж, тогда я арестую тебя. Солдаты, возьмите этого человека.
Легионеры медленно двинулись вперед, положив ладони на рукоятки мечей. Их лица выражали суровую решимость.
Перепуганный кучер вдруг коротко, по-заячьи, взвизгнул и дернул поводья, собираясь развернуть двуколку. Один из легионеров молниеносно подскочил к нему и с силой рубанул мечом по шее. Брызнула кровь, и тело старика упало на дорогу.
Децим побледнел. В его глазах был ужас.
— Вы не римляне! — крикнул он. — Вы подонки и убийцы! За что вы лишили жизни этого мирного человека?
— Ты едешь с нами, — сквозь зубы процедил трибун. — Шутки кончились. Больше повторять не стану.
Варон смерил его презрительным взглядом и решительно двинулся по дороге, даже не оборачиваясь.
— Я иду в Селевкию, — бросил он через плечо. — И обязательно доложу в Риме о бесчинствах, которые тут творятся под протекторатом наместника Пизона. Если, конечно, ты действительно действуешь по его приказу, а не разбойничаешь по собственной инициативе. Тогда я тебе тем более не завидую, трибун.
— Стой! — хрипло приказал офицер.
Варон не обернулся и продолжал шагать по дороге вперед.
Трибун с проклятием выхватил у одного из легионеров легкий острый пиллум, замахнулся и бросил. Копье с протяжным свистом пронеслось по воздуху и вонзилось в спину, точно под левую лопатку. Юноша повалился на колени.
— Добей его, — коротко приказал трибун своему солдату— Это приказ проконсула. Он изменник и предатель, который продался за золото нумидийцам. Быстро!
Легионер сделал несколько шагов, на ходу вынимая из ножен меч, а потом с силой ударил Варона по шее. Из перерубленной артерии хлынула густая кровь. Тело молодого офицера дернулось и упало на дорогу. Больше он не шевелился.
— Обыщите их, — бросил трибун.
Вскоре ему вручили оба письма, переданные Паулином, а также рапорт наместника Африки Фурия Камилла.
— Деньги заберите себе, — распорядился трибун. — Возьмите и все ценное. Пусть думают, что на них напали бандиты. Трупы оттащите в кусты. Мулов выпрячь, повозку сжечь. Выполняйте!
Солдаты бросились выполнять приказы своего командира. Тот подошел к телу Варона, ногой перевернул его и с хмурым видом посмотрел в бледное, залитое кровью лицо юноши.
— Дурак ты, парень, — шепнул он себе под нос. — И неудачник. Не вовремя ты появился в Антиохии. Тут идет такая крупная игра, что твоя никчемная жизнь стоила ровно столько, сколько я за нее получу от проконсула. Сто драхм.
Он обернулся и нетерпеливо махнул рукой своим людям, которые суетились на дороге.
— Ну, чего вы копаетесь? Быстрее! Быстрее!
Когда Сабин и Феликс в назначенный час подошли к Эмесским воротам Антиохии, легат Светоний Паулин уже был там и руководил погрузкой продовольствия, доставленного почтенным торговцем Хамшимозадом. Трибун с первого взгляда убедился, что и Менелай, и Патробий, выполнили свои обязательства, а значит, ничто не должно помешать отъезду.
— Хорошо, что ты здесь, трибун, — сказал Паулин, увидев его. — Подгони носильщиков. Мы должны как можно скорее выбраться из города.
— Я хотел доложить... — начал Сабин.
— Потом, — махнул рукой легат. — У нас нет времени. Все обсудим по дороге. Ситуация осложняется с минуты на минуту.
Ничего не понимая, Сабин отсалютовал и отправился выполнять приказ. Ему не пришлось особенно напрягаться — носильщики и так работали в поте лица.
Через полчаса все было готово и можно было отправляться в путь. Сабин заметил встревоженное лицо Корникса, которое выглядывало из-под навеса одной из повозок.
Паулин тем временем расплатился с Хамшимозадом и остальными и уселся в легкую быструю двуколку, стоявшую первой в ряду повозок.
— Сабин, иди ко мне, — распорядился он. — Феликс, вы с Каролунгом садитесь в последнюю и смотрите в оба — при первом же признаке погони немедленно сообщать мне.
Тревога легата передалась и всем остальным. Надсмотрщик из конторы Патробия разместил в двух телегах свою команду — слуг и носильщиков, и вот, щелкнули бичи, взревели мулы, заржали лошади и поход тронулся, вздымая чуть прибитую утренней росой пыль,
Было уже почти светло и прохладно.
Стража у ворот не чинила никаких препятствий и вскоре повозки выехали на просторную дорогу, которая вела через Апамею, Эпифанию и Эмесу на Дамаск, и далее — в Палестину.
Легат некоторое время ехал молча, а Сабин не осмеливался нарушить молчание. Наконец Паулин вздохнул и повернул к нему голову. Казалось, что он постарел на несколько лет.
— Ну что тебе сказал Соррентий? — спросил он. — Хотя теперь это уже не имеет такого значения...
Сабину все меньше и меньше нравилась эта секретность. Ведь, в конце концов, он назначен помощником легата и имеет право знать, чем вызван столь поспешный и тайный отъезд, да и другие подробности...
— Я очень рад, что это теперь не имеет значения, — с обидой в голосе произнес он. — Потому что твой Соррентий, по сути, ничего и не сказал. Когда мы...
— Не захотел? — перебил его Паулин. — Отказался от золота? Но он же обещал.
— Не знаю, как насчет золота, — ответил трибун, — просто ему было очень неудобно говорить с двумя ранами в груди. Он умер.
— Так, — медленно протянул Светоний. — Еще лучше. Расскажи подробнее, я должен знать.
Сабин изложил факты. Паулин слушал молча, все сильнее хмуря брови. Он не смотрел на трибуна.
— Значит, гладиатор ничего не сказал? — спросил он, когда Сабин закончил и облизал языком пересохшие губы. — Совсем ничего? Ни одного слова, которое могло бы нам помочь?
— Ну, одно слово-то он сказал, — буркнул трибун. — Да только, по-моему, он уже бредил и говорил на каком-то непонятном языке...
— А может мне известен этот непонятный язык, — в первый раз за все время слабо улыбнулся Паулин. — Ну, не заставляй себя ждать, трибун. Или ты забыл это слово?
— Не забыл, — ответил Сабин. — Он сказал: Масада. И потом еще раз повторил: Масада. Ну, как, знакомое слово?
— Знакомое, — задумчиво протянул легат и взглянул в глаза трибуну. Вижу, ты не очень доволен тем, что я не посвящаю тебя в свои дела. Извини, раньше я не мог этого сделать по нескольким причинам. Но, сейчас, кажется, пришло время.
— Благодарю за доверие, — кисло ответил Сабин, все еще не проглотив обиду. — Так что же означает это странное слово?
— Масада... — протянул Светоний, глядя себе под ноги. — Так называется крепость, неприступная крепость, которую царь Ирод возвел на берегу Мертвого моря.
— Так Соррентий хотел сказать, что золото спрятано там? — оживился Сабин.
— Не знаю, — пожал плечами Паулин. — Во всяком случае, не думаю, что он бредил. Значит, Масада как-то связана с нашим заданием. Ну что ж, хоть какая-то подсказка.
— Не много, — скептически заметил Сабин.
— Да, — согласился легат. — Ладно, теперь помолчи и послушай. Я расскажу тебе то, что ты должен знать.
Глава XI
Возвращение
Германик должен был возвращаться в Рим. Курьер из столицы привез ему письмо цезаря на поле битвы, усыпанное трупами разгромленных варваров. Тиберий и тут сумел отравить своему приемному сыну радость победы столь им заслуженной.
Нахмурившись, Германик прочел послание принцепса и понял, что ему не остается ничего другого, как только подчиниться.
Нет, благородный полководец страдал не от того, что ему не позволили до конца испить чашу славы, не оттого, что теперь все лавры пожмет тот, кто будет назначен ему на смену, и не оттого, что ему приказали покинуть армию, которая его боготворила и с которой он мог бы еще совершить не один славный подвиг.
Тоска снедала душу Германика, но в ней не было ничего личного, это была тоска римского гражданина и военачальника.
Ведь дело, которому он отдал столько сил и времени, еще не было закончено; еще бродил где-то по лесам разбитый, но не побежденный Херман, еще пылились где-то в варварских храмах гордые орлы — знамена легионов Квинтилия Вара, захваченные дикарями в Тевтобургском лесу; еще не была раз и навсегда отведена от Империи германская угроза, и жители приграничных провинций еще не могли спать спокойно.
Но вот цезарь приказывал ему вернуться в Рим.
Германик понимал, что Тиберий во многом прав, что его слова звучат логично, что он мыслит как мудрый правитель, но все же, все же... И сердце молодого полководца наполнилось грустью.
Он еще раз перечитал строки, адресованные ему из Рима. Строки, написанные твердой рукой цезаря.
"С нетерпением я и твоя бабушка ждем твоего возвращения, сынок, — писал Тиберий. — Мы хотим насладиться зрелищем заслуженного тобой триумфа, право на который с величайшей радостью дал тебе сенат.
Знаю, знаю, что ты готов мне ответить: что ты не успокоишься, пока окончательно не поставишь варваров на колени. Воистину, это благородная цель, достойная твоего великого отца и моего дорогого брата Друза. Но подумай сам — вот ты прогнал дикарей за Рен, очистил от них значительную территорию, разгромил в нескольких битвах и напугал так, что не скоро они теперь отважатся перейти границу.
Вспомни, что завещал нам Божественный Август — не расширять Империю на восток, ибо выгоды от новых завоеваний не компенсируют затрат и потерь, понесенных Римом.
И он был прав, сынок. Да, ты блестяще победил в нескольких сражениях, но согласись, что понесенный твоей армией урон слишком велик. Помни, ты несешь ответственность за своих соотечественников, а ведь смерть одного римлянина нельзя окупить убийством даже сотни варваров. Мы должны беречь своих граждан, это главное богатство страны.
Пойми меня правильно, благородный Германик — я смотрю на эту проблему как правитель Империи, к тому же, Божественный Август в свое время девять раз посылал меня против германцев, так что говорю я со знанием дела, а не просто так.
Ведь варвары — а особенно херуски, хатты и хавки — это настоящая гидра. Отрубишь ей одну голову, как тут же вырастет другая. Мы не можем позволить, чтобы силы Рима истощились в этой бесконечной борьбе, разве ты не понимаешь?
Ведь гораздо выгоднее для нас не посылать на смерть римских граждан, а использовать межплеменную рознь, которая немедленно начнется среди дикарей, как только общий враг — римляне — оставит их в покое. Пусть они истребляют друг друга в братоубийственных войнах, без нашего участия. А в нужный момент мы опять нанесем удар.
Надеюсь, ты примешь мои аргументы, ибо они продиктованы ничем иным, как заботой о государстве и о наших гражданах.
К тому же, дорогой сын, хочу напомнить тебе, что ты избран консулом на следующий год и твое присутствие просто необходимо в столице. Да и не только в столице. У меня есть для тебя очень ответственное задание, которое я не могу поручить никому другому, а потому с нетерпением жду, когда смогу посоветоваться с тобой. Поверь, дело не терпит отлагательств и наверняка повлияет на судьбы Империи.
И последнее. Ведь всем известно, какая у тебя благородная натура, а потому осмеливаюсь просить тебя об услуге. Ведь у тебя есть брат, мой родной сын Друз, который тоже хочет послужить родине и добыть военную славу на поле боя.
А ведь Ренская граница — это сейчас единственное место, где идут серьезные военные действия и если ты закончишь ее сам, то таким образом лишишь Друза возможности получить право на триумф и должности главнокомандующего.
Вот таковы причины, дорогой мой сын, по которым я прошу тебя прекратить германскую кампанию и вернуться в Рим. Надеюсь, ты правильно оценишь ситуацию и согласишься с моими доводами.
Желаю тебе здоровья, удачи в делах и помощи богов. Твои сыновья чувствуют себя хорошо и шлют тебе привет.
Обнимаю тебя.
Твой приемный отец
Тиберий".
Дочитав письмо до конца, Германик — по-прежнему хмурый — вышел из шатра. Перед входом его ждали штабные офицеры и командиры легионов, чтобы узнать, что пишет достойный цезарь.
— Отец призывает меня в Рим, — коротко объявил Германик. — И он, видимо, прав. Что ж, мы не сумели закончить то, что начали, но такова воля Богов. Я отправляюсь в столицу сразу же, как только доведу армию до Рена. На мое место будет назначен новый главнокомандующий, скорее всего им станет Друз, сын цезаря.
Офицеры встретили это сообщение глухим ропотом. Многие недоуменно пожимали плечами и хмурились. Почему Тиберий так поступил? Наверное, он просто завидует славе Германика и его популярности в войсках. Подозрительный цезарь никому этого не прощает.
Заметив недовольство своих верных соратников, Германик чуть улыбнулся и сказал:
— Друзья, братья, мне понятны ваши чувства. Клянусь, я бы с удовольствием еще хоть раз повел вас в поход против варваров. Но давайте исполним волю цезаря, не подавая дурного примера солдатам. Его слово — закон и для меня, и для вас. Но я от души надеюсь, что — если будет на то благословение Богов — мы еще с вами выиграем не одно сражение и напомним дикарям о силе римского оружия.
С этими словами он повернулся и скрылся в шатре, пригласив нескольких офицеров — в том числе Публия Вителлия и Гнея Домиция — чтобы обсудить с ними вопросы о выводе армии за Рен.
На следующий день, по приказу своего полководца, солдаты, участвовавшие в битве, собрали все добытое в бою германское оружие, сложили из него высокую кучу и сожгли. А пепелище засыпали землей, сделав искусственный курган, на вершине которого была помещена надпись в память великой победы, одержанной над войском варваров:
«Армия Тнберия Цезаря, разгромив племена, обитавшие между Реном и Альбисом, посвящает свои трофеи бессмертным богам Юпитеру Статору, Марсу Ультору и великому Августу».
Полевые жрецы провели необходимую церемонию посвящения, были заколоты несколько десятков жертв, дым с алтарей клубами взмывал в голубое небо. А собравшиеся вокруг солдаты римских легионов и союзных когорт громкими криками выражали свой восторг, от души колотя мечами о щиты и поднимая невообразимый шум.
К вечеру короткий праздник закончился раздачей двойной порции хлеба, бобов и вина, которое каждый с удовольствием выпил за здоровье командующего, за победу и за свою собственную удачу.
Когда тосты были произнесены — а Германик отмечал торжество в своем шатре в компании офицеров — солдатам было объявлено, что завтра начнется отправка войск обратно.
На коротком совете было принято решение часть армии погрузить на суда, которые уже стояли на Визургисе, и развезти солдат по их прежним местам дислокации. Остальные же должны были совершить пеший переход, чтобы по пути разделаться еще с мелкими бандами варваров, которые могли им встретиться, и примерно казнить десяток-другой дикарей, дабы остальным неповадно потом было разбойничать.
Сам Германик тоже решил отправиться морем, а сухопутный корпус повел к Рену его верный соратник Публий Вителлий.
Однако тут командующего и всю армию поджидало страшное несчастье. Боги словно решили, что хватит уже с римлян почестей, побед и триумфов. Пора напомнить им, что они всего лишь простые смертные и не должны столь явно гордиться тем, что было в значительной степени заслугой их небесных покровителей.
Едва только флотилия подняла якоря и вышла в плавание, поднялся страшной силы шторм, хлестали сплошные потоки дождя, ветер с корнем вырывал деревья, огромные волны заливали суда и смывали за борт людей. Множество кораблей затонуло, остальные потерялись в тумане.
В результате до устья Визургиса посчастливилось добраться лишь флагману Германика да еще десятку потрепанных кораблей. Вся многочисленная флотилия, казалось, пропала безвозвратно, сгинула в неравной борьбе со стихией и исчезла навсегда.
Германик был в отчаянии, близком к помешательству. Он рвал на себе волосы и рыдал, называя себя вторым Клавдием и вторым Варом. Первый из них погубил однажды римский флот, а другой уложил три легиона в Тевтобургском лесу.
— Нет мне прощения! — восклицал со слезами на глазах главнокомандующий Ренской армией. — О, Боги, покарайте меня! Я виновен в гибели тысяч моих соотечественников.
Верный помощник Кассий Херея еле удержал своего командира, когда тот хотел броситься в воду, чтобы присоединиться к утонувшим солдатам. Кассию пришлось даже спрятать меч Германика, чтобы он в порыве отчаяния не лишил себя жизни.
А жрецы тем временем истово молились о спасении для солдат и офицеров, попавших в шторм.
И мольбы их дали результат.
Через пару дней погода улучшилась, ветер стих, дождь перестал и вот один за другим стали появляться на горизонте пропавшие ранее суда римской флотилии.
Их весла и мачты были сломаны во время бури, но солдаты и матросы приспособились грести кусками обшивки, а вместо парусов растягивали свои крепкие плащи. Те корабли, которые пострадали меньше, брали на буксир товарищей — тянули за собой.
Германик, возблагодарив Богов, сразу же приободрился; это опять был полный энергии неутомимый командир. Он медленно занялся ремонтом судов, а тем временем разослал несколько лодок на поиски остальных пропавших без вести. Многих солдат с затонувших кораблей обнаружили на безлюдных островках, в устье реки, на поросших лесом берегах, где они нашли убежище — голодных, истощенных, замерзших. Но упрямые римляне не хотели умирать, они питались тем, что удавалось добыть — моллюсками, ягодами, даже древесной корой. Праздником для бедняг был конский труп, выброшенный на берег.
Некоторым повезло больше — их отыскали германцы с ближайших хуторов, и желая задобрить грозных победителей, исправно снабжали солдат продуктами и пивом.
А еще несколько судов вернулись спустя месяц или Два из самой Британии, которая была независима от Рима, но со времен походов Юлия Цезаря платила ежегодную Дань.
Таким образом, в конце концов оказалось, что потери римлян и союзников не так уж велики, как можно было ожидать. Однако Германик понял, что теперь ему и вовсе нечего возразить Тиберию, когда цезарь заведет Разговор о том, каковы были жертвы среди солдат.
Командующий знал, что теперь он обязан немедленно вернуться в столицу и дать отчет в своих действиях перед сенатом, цезарем и народом Империи, доверившим ему жизни своих соотечественников.
Однако Херман, услышав о катастрофе постигшей римлян, воспринял ее как знамение своих диких Богов, тут же собрал несколько тысяч еще не полностью деморализованных воинов и повел их вслед за корпусом Вителлия, который не спеша продвигался к Рену, по пути заставляя германцев присягать на верность Риму. Тех, кто отказывался или пытался сопротивляться, попросту убивали, а жилье их сжигали.
Херман и его банда для начала храбро разрушили курган, насыпанный легионерами в память о великой победе в долине между Визургисом и Альбисом. Затем им удалось захватить несколько человек из экипажей затонувших кораблей; этих несчастных подвергли страшным пыткам, а потом казнили — сожгли живьем в плетенных из ивы клетках.
Ну, а после этого германское войско — довольно, впрочем, немногочисленное — двинулось к Рену, чтобы, воспользовавшись несчастьем римлян, вдоволь пограбить пограничные деревни.
Однако Германик предвидел такой поворот событий; он послал курьера к Вителлию с приказом вернуться и встретить врага. Солдаты с радостью повернули, и через два дня ничего не подозревавшие варвары наткнулись на их аванпосты.
Снова произошло сражение и снова армия Хермана была разбита, а великий вождь чудом избежал плена, в который, зато, угодила его жена и маленькая дочь. Кроме того, солдатам Вителлия удалось найти в лесном храме варваров одно из знамен, захваченных у Квинтилия Вара. Это был большой успех и Германик, узнав о нем, пообещал, что Публий Вителлий вместе с ним совершит триумфальный въезд в Рим.
Наконец вся римская армия была вновь размещена в пограничных городах и укреплениях вдоль Рена. Войну в этом году можно было считать успешно завершенной и теперь Германика ничто не удерживало от возвращения в столицу, где его ждали заслуженные почести.
Жена главнокомандующего — верная Агриппина — уже приехала в Могонтиако. Сборы длились недолго и через неделю Германик с небольшим эскортом двинулся в путь.
Глава ХII
Триумф Германика
Чтобы заслужить право на триумфальный въезд в Рим, полководец должен был выполнить несколько обязательных условий в соответствии с древними традициями.
Во-первых, он обязан был доказать, что какое-то время занимал должность консула или какой-нибудь другой важный государственный пост. Естественно, это была формальность — сенаторы с документами в руках выходили и объявляли, что такой-то, например, был консулом в таком-то году.
Далее, кандидат на триумф в период военной кампании должен был быть официальным главнокомандующим, а не заместителем или исполнявшим обязанности.
Попросить позволения на въезд он мог лишь в том случае, если война велась с внешним врагом, а не, скажем, со взбунтовавшимися племенами, покоренными ранее. Так, например, знаменитый Красс, расправившийся с мятежными гладиаторами Спартака, не имел права на триумф, да и не собирался просить его, посчитав ниже своего достоинства требовать почестей за разгром жалких рабов, хотя те и доставили немало неприятностей победоносным римским легионам.
Кроме того, такая война должна была вестись на вражеской земле и целью ее должны были быть новые завоевания, а не возвращение ранее утраченных территорий. Этого требовала римская гордость.
Противника следовало разгромить в большом решающем сражении, после которого исход кампании — победный — не должен был уже вызывать сомнений и армия могла спокойно уйти, не боясь за судьбу покоренных ею народов и земель.
И последнее — потери противника должны были значительно превышать потери римлян, и в любом случае не могли составить меньше, чем пять тысяч человек убитыми.
Что ж, в отношении Германика никаких возражений тут не было и не могло быть. Если во времена Республики сенат действительно весьма придирчиво рассматривал основания и претензии каждого кандидата, то правление Августа изменило устоявшиеся традиции. Теперь право на триумф имели лишь члены цезарской семьи, а дать им разрешение на это почтенные отцы сенаторы были практически обязаны по первому же слову принцепса.
Впрочем, в случае с Германиком эти почести были как никогда заслуженные, и когда Тиберий просто намекнул, что неплохо бы как-то отметить победы его приемного сына за Реном, вся курия единогласно согласилась, что более достойного человека Рим давно уже не видел.
При этих словах, Тиберий, правда, недовольно поморщился — ведь он и сам еще не так давно въезжал в город триумфатором после кампаний в Паннонии и той же Германии, но промолчал. Сейчас главным для него было вернуть внука Ливии в столицу, оторвав его от преданных ему легионов. Самолюбие могло потерпеть.
По традиции полководец не мог до дня триумфа появиться в Риме, а потому при известии о приближении Германика сам цезарь, императрица Ливия и делегаты от всех сословий: сенаторов, всадников, купцов, ремесленников, а также иностранные послы и гости выехали в Вольсинии на встречу с главнокомандующим Ренской армией.
Тиберий тепло обнял приемного сына, бабка Ливия прослезилась от избытка чувств; мать Германика — Антония, брат Клавдии и сестра Ливилла с мужем Друзом тоже горячо приветствовали национального героя.
Сам он больше всего обрадовался при виде своих сыновей — Друза, Нерона и Гая, которые также выехали ему навстречу.
В короткой речи Германик выразил свою глубокую признательность сенату, цезарю и народу за разрешение на триумфальный въезд и признание его заслуг. Он пообещал — по обычаю — почтить это знаменательное событие организацией праздничных игр для граждан, в которых выступят гладиаторы, бестиарии и возницы колесниц в Большом цирке.
Затем официальная делегация отправилась обратно в Рим, а Германик остался в пригороде, чтобы подождать пока прибудут представители ренских легионов. Естественно, он не мог обнажить границу и забрать с собой всех принимавших участие в войне солдат и офицеров, но наиболее отличившиеся из них поспешным маршем двигались к столице, чтобы разделить триумф со своим любимым полководцем.
Всего в походе должны были принять участие около десяти тысяч воинов, римлян и союзников, представлявших каждый легион и каждую когорту, а также делегаты от гарнизонов ренских укреплений. Отряд личной гвардии Германика возглавлял его верный соратник трибун Кассии Херея, союзников вел Гней Домиций Агенобарб, а легионеров — Публий Вителлий.
Легат Авл Плавтий, заслуживший в последнем сражении золотую корону, остался в Могонтиаке и принял на себя временное командование армией.
Галльскую пехотную когорту вел в столицу мира молодой офицер Гортерикс, выбранный по рекомендации Плавтия, несмотря на решительные возражения Гнея Домиция.
По закону, армии запрещено было входить в Рим, исключение составляли только лишь случаи, связанные с триумфом. И на этот раз сенат без проволочек дал разрешение войскам вступить в столицу. Формальности были соблюдены и оставалось лишь ждать грандиозного зрелища и сопутствующих ему мероприятий.
Сенат также выделил триста тысяч ауреев из государственной казны на расходы по дорогостоящей церемонии. Скупой Тиберий, скрепя сердцем, добавил еще сто тысяч из своего личного ларца.
В ознаменование столь памятного события решено было возвести Триумфальную арку, под которой и должен был пройти поход. Это сооружение весьма быстро возвели рядом с храмом Сатурна.
И вот настал долгожданный день. Солнце ярко светило на голубом небе; природа словно сама радовалась возможности посмотреть на великолепное зрелище.
Городские эдилы приложили максимум стараний, чтобы Рим выглядел как и положено столице мира. Все улицы, фасады домов и храмов были вымыты и вычищены, кругом — в окнах, на подоконниках, в нишах зданий — виднелись букеты цветов и разноцветные венки. На тротуарах стояли столы, за государственный счет уставленные выпивкой и закусками. Любой желающий — даже раб — мог от души угоститься и поднять тост за славного Германика и победы римского оружия.
Двери всех храмов были раскрыты настежь, статуи богов украшены гирляндами цветов, на алтарях дымились всевозможные благовония.
Горожане по такому случаю облачились в лучшие свои одежды; женщины одели украшения.
Утром, еще на рассвете, Германик провел в своем загородном лагере смотр войскам, которые уже подошли, а также раздал солдатам и офицерам денежные подарки и знаки отличия. Для тех, которые остались сторожить границу, тоже было припасено достаточное количество золота. Его они получат позже.
В десять часов утра торжественно взвыли трубы и грандиозный поход двинулся к городу. В столицу колонна вошла через Триумфальные ворота, с северо-восточной стороны, и далее продвигалась по виа Сакра.
Во главе процессии шествовали делегаты от сената в праздничных тогах и с жезлами из слоновой кости в руках. За ними — представители городских чиновников. Следом шел оркестр: трубачи и барабанщики громко дули и колотили в свои инструменты.
Столпившиеся по обе стороны от колонны зрители с расширенными от восторга и изумления глазами взирали на бесконечные ряды открытых повозок, которые двигались за музыкантами. Повозки эти сопровождали гвардейцы из личной охраны Германика, а лежали на них всевозможные трофеи, добытые в битвах.
Тут высились горы оружия, блестевшего под солнцем, деревянные изображения главных германских Богов Зея, Манна и Одина в цепях и путах, в знак того, что римские божества одержали над ними убедительную победу. Далее зеваки могли увидеть груды золота и серебра: монет, посуды, лошадиной сбруи, слитков, найденных в храмах варваров. Сверкали желтым огнем куски янтаря, переливались в лучах солнца драгоценные камни и речной жемчуг. Отливали бронзой и медью изделия германских мастеров.
Продолжал поход еще один отряд музыкантов, на сей раз с флейтами у губ. А за ним жрецы Юпитера гнали стадо прекрасных белых быков, предназначенных в жертву верховному божеству. На позолоченных рогах животных висели цветные ленты и венки.
За жрецами их помощники несли ритуальные топоры и ножи, золотые миски и кадильницы, а также прочую религиозную утварь.
За священными быками рабы вели на цепях несколько огромных германских туров, в клетках ехали страшные бурые медведи и серые волки с длинными желтыми зубами. Все эти звери после триумфального похода будут выпущены на арену амфитеатра Статилия, где бестиарии померяются с ними силой и ловкостью.
Далее, звеня кандалами, шли пленные. Был тут и соратник Хермана, бесстрашный Зигмирт, который не уберегся в последней битве с солдатами Вителлия и угодил в неволю. Рядом с ним шла жена великого вождя херусков Трунсильда, неся на руках свою маленькую дочь. За ними двигались более мелкие вожди и старейшины, ставшие добычей римлян, а потом — основная масса германских воинов. Понурив головы, тяжело переставляя ноги, брели новые рабы великого Рима. Воистину, бесконечной была эта процессия.
Ну, а потом начиналось самое главное. Чинно и с достоинством промаршировали двенадцать ликторов в пурпурных одеждах; каждый держал пучок розог с воткнутым в него серебряным топором. Трубачи с медными трубами громко выводили торжественные мелодии.
А за ними ехал сам триумфатор в великолепной, изукрашенной золотом и драгоценностями колеснице, запряженной четырьмя прекрасными белыми конями в блестящей сбруе.
Герой дня был одет в пурпурную тунику и расшитый золотом и жемчугом плащ; в правой руке он держал лавровую ветвь, а в левой — жезл из слоновой кости с изображением золотого римского орла на коне.
На челе его отливал свежей зеленью и серебром роскошный венок из греческого лавра, а лицо, кисти рук, ноги, все то, что не закрывала одежда, было по традиции выкрашено в ярко-красный цвет.
Позади триумфатора в колеснице сидели его жена Агриппина, дочь знаменитого адмирала Марка Випсания Агриппы, и их пятеро детей: Друз, Нерон, Гай, которого солдаты в лагерях прозвали Калигулой, Агрипинилла и Друзилла. Мальчики были серьезны, девочки — испуганы.
А рядом с Германиком стоял раб, который держал над головой победителя золотую корону, доставшуюся римлянам от покоренных этрусков. Время от времени он наклонялся к уху триумфатора и — стараясь перекрыть уличный шум — говорил ритуальную фразу, как то повелевала многовековая традиция подобных событий:
— Оглянись и вспомни, что ты всего-навсего человек!
Эти слова были призваны смирять чисто человеческую гордыню триумфаторов, которые вполне могли и возгордиться не в меру, видя вокруг всеобщий восторг и преклонение.
Ведь боги — а все, что не делается, зависит от их воли — столь же легко могли низринуть сегодняшнего героя с высот, на которые сами его и вознесли, как и дать ему еще большую славу.
Не забывай о покорности, человек!
За колесницей Германика ехали верхом и на повозках его верные соратники и друзья, которые тоже приложили руку к великим победам за Реном и тоже заслужили свою долю почестей.
Были тут и Публий Вителлий, и Гней Домиций Агенобарб, и Сульпиций Руф, и Цетег Лабион и многие другие, которые приехали в Рим, чтобы разделить со своим главнокомандующим его торжество.
Далее ровными рядами маршировали легионеры, которые за особые заслуги были отмечены почетными Коронами или Цепями. Тут же шел и бледный от волнения молодой галл Гортерикс. Такого великолепного зрелища ему еще никогда не доводилось видеть, и офицеру казалось, что он спит и видит все это в сказочном сне.
Затем, громыхая копытами по камням улиц, ехали конные отряды. Звенела сбруя на разукрашенных лентами лошадях, блестели доспехи всадников. Галльские лучники раз за разом пускали в небо стрелы без наконечников, к которым были прикреплены разноцветные ленточки.
А потом двигалась масса пехоты. Оружие солдат было увито лавром и начищено до блеска. Развевались парадные гребни на шлемах. Мечи то и дело ударяли по обшитым медью щитам, создавая невообразимый шум, а в паузах горожане слышали, как молодые солдаты во всю силу легких вопят, разевая глотки:
— Io Triumphe!
— Слава Германику!
— Победа! Победа!
— Ура цезарю!
— Io Triumphe!
А ветераны, пользуясь давней привилегией, которая им представлялась в день триумфа их полководца, пели всякие шутливые песенки, а нередко и сочиняли анекдоты и смешные истории про своего победоносного главнокомандующего.
И их хохот сливался с хохотом многочисленных зрителей, так что в конце процессии царила уже вовсе не такая торжественная обстановка, как в начале.
Когда поход добрался до Капитолия, колесница Германика остановилась и триумфатор опустился на землю, чтобы совершить овеянный временем обязательный ритуал.
Теперь он должен был — в знак покорности воле Богов — на коленях преодолеть ступеньки, которые вели вверх по склону холма к самым дверям храма Юпитера Капитолийского.
Германик с невозмутимым видом опустился на колени и двинулся в свой символический путь. С одной стороны его поддерживал муж сестры Друз Цезарь, а с другой — верный Публий Вителлий. Эту привилегию для него Германик лично испросил у сената.
В это же время — тоже в соответствии с древним обычаем — наиболее знаменитых вражеских вождей, попавших в плен, отвели во двор близлежащей тюрьмы, а там им быстро отрубили головы, посвящая их души великому Юпитеру Капитолийскому, главному божеству римлян, их защитнику, советчику и покровителю.
Жену Хермана Трунсильду задушили в подземелье веревочной петлей, а маленькую дочку отправили туда, где содержались заложники, присланные всевозможными варварскими племенами и царьками марионеточных государств. Когда придет время, ее выдадут замуж за какого-нибудь союзника Рима и будут они с мужем верно служить интересам Империи.
А в храме Германик прежде всего посвятил Богу лавровый венок со своей головы, а потом — по его знаку — жрецы провели заклание жертвенных быков и воскурили кадильницы с благовониями. Также в святилище триумфатор оставил часть добычи, захваченной у варваров — золотые кубки и чаши, оружие, украшения, лошадиную сбрую.
На этом официальная часть была закончена. Теперь Германик и его семья в сопровождении цезаря Тиберия и императрицы Ливии отправились в гости к жрецам Юпитера, где уже был приготовлен роскошный банкет и в честь победителя и героя сегодняшнего дня.
А офицеры и солдаты разбрелись по городу. Кого дома тоже ждал праздничный ужин, кого зазывали в гости радушные горожане, чтобы как следует угостить победителей и послушать за столом увлекательные рассказы о битвах и подвигах. А некоторые расположились прямо на улицах или в общественных садах.
Тут рекой лилось вино, выделенное щедрым цезарем и городскими чиновниками, прямо здесь же на кострах и вертелах жарилось мясо, специальные рабы разносили горячую похлебку, ковриги хлеба, вареные бобы и горох, сушеную рыбу, свежие яйца, зелень, оливки и масло. Много было фруктов, пирожков со всевозможной начинкой, пряников на меду, настоящими башнями высились круги кровяной колбасы — одного из многих любимых лакомств простых римлян. В общем, хватало всего.
Патриции, сенаторы и офицеры угощались, конечно, более изысканными блюдами, но всех сегодня — и знатных граждан, и богачей, и работяг с пролетариями — объединяло одно: праздничная атмосфера, прекрасное настроение, веселье и гордость, переполнявшая сердца. Гордость за римских солдат и римское оружие, гордость за великих полководцев, которых дает миру их город, гордость за то, что и они сами, и любой из них — имеют сейчас право разделить триумф с Германиком и его солдатами.
Да здравствует сенат и народ римский! Да здравствует цезарь! Да здравствует Империя!
Ближе к полуночи перепившиеся легионеры пошумели немного, разгромив несколько винных погребков и борделей в квартале проституток. Но владельцы этих уважаемых заведений не особенно расстраивались — завтра государство покроет убытки. Праздник так праздник!
И до самого рассвета гудел и громыхал огромный город, сверкая огнями факелов; громкие и радостные песни разносились по улицам, смех и торжествующие крики звучали до утра.
Трибун Кассий Херея, отыскав среди— солдат Гортерикса, увел его с собой в дом к друзьям, где они тоже славно отдохнули, вспоминая за кубком отличного вина совместно пережитые приключения. Гортерикс был настолько ошеломлен всем увиденным, что даже мысль о предательстве Геея Домиция Агенобарба, которая жгла его душу все последнее время, теперь отступила и молодой галл беззаботно предался заслуженному веселью.
Триумфальные торжества продолжались трое суток. На следующий день народ, еле успев опохмелиться, повалил в амфитеатр и цирк, где состоялись десять забегов колесниц и травля диких зверей, привезенных из Германии. Увенчали представление поединки боксеров, борцов и прекрасный танец с мечами, исполненный коллективом театра из Малой Азии.
День второй начался в амфитеатре Статилия грандиозным зрелищем — настоящей битвой между сотней херусков и сотней хауков, взятых в плен после сражения у Визургиса. Херуски одержали уверенную победу. Затем отряд хаттов выступил против эскадрона нумидийцев, вооруженных луками и копьями. Представители Африки легко одолели германцев.
После этого было устроено театрализованное представление, в котором были показаны различные сценки из войны с варварами. Пленные германцы изобразили в частности атаку конников Ниэлса на римский авангард и мощный удар, нанесенный четырьмя легионами под командой Вителлия по хаттам Ульфганга. Естественно, масштабы были намного меньше, римлян тоже изображали варвары, но все равно зрители выли от восторга. Давненько не видели они столь роскошных игр, которые затмили даже празднества, не так давно организованные Друзом Цезарем.
Сам Друз, впрочем, не страдал от уязвленного самолюбия. Он был очень рад приезду Германика, которого искренне любил и уважал, а также возможности от души погулять и напиться.
В третий день торжеств были даны всевозможные представления в театрах: спектакли, пантомима, хор и балет. Уставшие от вида крови горожане с удовольствием аплодировали артистам.
Ну а потом все закончилось, как и положено в соответствии с природой вещей. Солдаты двинулись обратно на границу, чтобы приступить там к своим нелегким обязанностям; жители Рима навели порядок в домах и занялись своими обычными повседневными делами; оставшиеся в живых пленники были проданы в рабство. И о грандиозном триумфе великого полководца вспоминали потом лишь изредка мужчины, собравшиеся вечером в кабачке за кубком вина, да девушки, которым предстояло еще пару месяцев потерзаться страхом, прежде чем они смогут убедиться, не оставил ли в их животе памятку какой-нибудь подгулявший легионер.
В Риме из участников триумфального въезда задержались лишь сам Германик, Публий Вителлий, который решил посвятить себя гражданской деятельности, да трибун Кассий Херея, которого бывший главнокомандующий решил оставить при себе в качестве адъютанта.
Глава XIII
Командировка
Дав приемному сыну отдохнуть недельку, цезарь Тиберий пригласил его во дворец для важного разговора «на государственные темы», как он выразился. При беседе должна была присутствовать императрица Ливия, как негласный, но весьма компетентный советник принцепса.
Германик ответил, что придет в назначенное время и с радостью поможет отцу разобраться с проблемами, если тот считает, что мнение его приемного сына имеет какое-то значение Как всегда Германик был скромен и сдержан, но подобный ответ лишь насторожил вечно подозрительно Тиберия, который всегда и везде ожидал подвоха.
Германика же терзали сомнения иного рода. Несмотря на все последние бурные события, он еще не забыл «дело Агриппы Постума», брата своей жены. Ведь тогда и Кассий Херея, его верный соратник, и тот трибун из Рима, Гай Валерий Сабин, клятвенно заверяли, что императрица Ливия, его родная бабка, приложила руку к убийству молодого человека, да и Августу помогла поскорее отправиться в царство Плутона.
Однако конкретных, неопровержимых доказательств никто представить не мог. Сабин говорил, правда, о письме Августа к Тиберию и о завещании покойного цезаря, где тот, якобы, назвал все своими именами, но ни один из этих столь важных документов Германику так и не удалось прочитать. Завещание исчезло, сгорело вместе с храмом фортуны на Аврелиевой дороге, а Тиберий пока ни словом не обмолвился о том, что Август писал ему незадолго до смерти.
Конечно же, такой благородный, честный и открытый человек как Германик не мог подозревать кого-либо — а уж тем более своих близких — в серьезных преступлениях без убедительных доказательств.
Он решил просто откровенно поговорить с Тиберием и спросить цезаря, что тот думает по поводу предъявленных ему и императрице обвинений. Но это можно было сделать потом, когда будут уже улажены государственные дела, которые имеют приоритет.
Ведь как консул и приемный сын цезаря Германик был прежде всего слугой Отечества и лишь потом мог уделять внимание прочим вещам, пусть даже и таким важным с его точки зрения.
А потому в назначенный час бывший главнокомандующий Ренской армией появился в кабинете Тиберия и искренне, радушно приветствовал цезаря вместе с Ливией, которая сидела в невысоком кресле в углу комнаты.
Лишь одного астролога Фрасилла, неизменного спутника принцепса, который по своему обыкновению возлежал на кушетке, перебирая неспешно толстыми пальцами голубые бусинки на шнурке, он не почтил вниманием.
Хотя Германик сам был весьма суеверным, он не питал доверия к подобной публике, магам и прорицателям, которые по его глубокому убеждению черпали свои знания не от богов и наверняка знались со злыми духами, врагами рода человеческого.
Тиберий поднялся навстречу приемному сыну и вытянул к нему свои большие руки с кривыми пальцами. На лице цезаря играла улыбка, столь для него не характерная, а лысина блестела от пота, хотя в помещении вовсе не было жарко.
— Рад видеть тебя, сын, — несколько быстрее чем обычно произнес он. — Благодарен тебе за то, что ты принял мое приглашение и пришел разделить со мной бремя государственных забот.
— Это мой долг, — просто ответил Германик и повернулся к Ливии. — А как твое здоровье, бабушка? Надеюсь, неплохо?
— Терпимо, внучек, — ответила императрица, демонстрируя в улыбке свои редкие зубы. — Вполне сносно для моего возраста.
— Садись, Германик, — Тиберий указал ему на кресло.
Недавний триумфатор благодарно наклонил голову и опустился на подушки.
Тут же рабы внесли вино и закуски. Когда они расставили подносы на столах, Ливия резким движением руки приказала им удалиться. Это не ускользнуло от внимания Германика и молодой человек слегка нахмурился.
Почему же императрица распоряжается в апартаментах цезаря? Неужели правда то, что ему довелось уже услышать в Риме: его бабка вертит Тиберием как захочет, поскольку знает какую-то тайну, связанную с ним, и цезарь боится собственной матери как огня.
«Нет, это невозможно, — подумал Германик. — Это не по-римски. Где же достоинство верховного правителя огромной Империи?».
— Угощайся, сынок, — сладким голосом произнес Тиберий, указывая на еду и кувшины с вином. — Разговор у нас будет серьезный, так что не мешает подкрепиться.
Германик глотнул из кубка и машинально отщипнул одну виноградину от пышной грозди. Аппетита у него не было.
— Ну что ж, не будем терять времени, — заговорил цезарь. — Сейчас я попробую представить тебе обстановку, которая на сегодняшний день сложилась в государстве, а потом поговорим о том задании, которое я бы хотел тебе поручить.
Итак, начнем с Ренской границы. Ну, тут я ничего нового тебе сказать не могу — ты знаешь ситуацию гораздо лучше меня. Добавлю только, что назначение на должность главнокомандующего тамошними легионами уже получил Друз, мой сын и твой названный брат. Он отправится на место как только закончит свои дела в городе.
Кроме того, у меня есть сведения, что вождь херусков, этот ваш пресловутый Херман, оставил наконец безумную мысль соперничать с Римом и обратил свое внимание на земли племени маркоманнов, где вождем небезызвестный мне Маробод.
Ты, наверное помнишь, как лет десять назад этот варвар — а молодость он провел в Риме и кое-чему научился — сколотил крепкий Племенной союз и стал непосредственной угрозой Империи.
Тогда я сказал Августу, что Маробод для нас опаснее, чем Пирр и Ганнибал и Божественный со мной согласился. И набрал войско из двенадцати легионов и уже был готов стереть этих дерзких маркоманнов с лица земли, как вдруг начались волнения в Паннонии, которые переросли вскоре в открытое восстание.
Пришлось заключить с Марободом мир, и двигать армию на мятежников. Да, паннонцев я тогда разгромил, — Тиберий хихикнул, — но вот Богемия, где властвовал Маробод, так и осталось независимой и является ею до сих пор.
И союз его, должен сказать, не развалился, а наоборот, набирает силу. Это, кстати, было одной из причин, по которым я отозвал тебя из Германии. Ведь херусков ты уже изрядно отделал, а маркоманны пока еще не познакомились близко с мощью наших легионов и стоит, наверное, преподать им урок.
Тиберий махнул рукой и тряхнул головой.
— Я хотел сказать — стоило. Теперь — как я и предполагал, говоря тебе о пользе междоусобиц между варварами — нас, кажется, выручил твой приятель Херман.
По моим сведениям, он собрал кое-какую армию и двинул ее на юг, на земли маркоманнов. Что ж, кто бы не победил в этой войне, Рим извлечет свою выгоду. Если проиграет Херман, он будет окончательно раздавлен. Скорее всего его убьют свои же воины. А если слабее окажется Маробод — тоже не плохо. Мы лишимся опасного противника, постоянно угрожающего нам на границе Реции и Норика.
Итак, с германскими племенами ясно. Похоже, там сейчас наступит долгожданное затишье, и ты, дорогой мой сын, как никто послужил этому святому делу.
Тиберий одобрительно улыбнулся Германику и глотнул из своего кубка. Императрица тоже неартикулированным звуком выразила свое согласие с этим высказыванием.
— Спасибо, — с чувством ответил Германик. — Я рад, что у вас столь высокое мнение о моих заслугах, сам я оцениваю их намного скромнее. Тогда, если ты позволишь, отец, перейдем к следующему вопросу. Ведь Империя не ограничивается одной Германией.
— Ты как всегда прав, — кивнул Тиберий. — Следующая наша головная боль это Нумидия. Точнее, она стала нашей головной болью недавно. Ведь со времен царя Юбы, разбитого Цезарем, все там было почти спокойно. Но теперь...
Тиберий горестно покачал головой.
— Ты уже слышал о событиях в Африке? — спросил он.
— Кое-что, — ответил Германик. — Ничего определенного. Ты получил рапорт проконсула?
— Нет еще, — поморщился Тиберий. — Что-то медлит Камилл. На него не похоже...
Короче, мне известно лишь то, что некий Такфаринат, местный племенной вождь, который служил в нашей вспомогательной кавалерии, поднял восстание, перерезал римлян в Рузикаде и угрожает границам Проконсульской Африки, и самому Карфагену.
Что ж, надеюсь что Фурий Камилл — опытный военачальник — сумеет справиться с этой бандой. В его распоряжении два легиона. Хотя войска и разбросаны на значительной территории, можно все-таки собрать их в кулак и так врезать по проклятым нумидийцам, чтобы у них еще на сто лет пропала охота воевать с Римом.
— Это правильно, — кивнул Германик. — Но я не думаю, что ты хочешь поручить мне усмирение нумидийского мятежа. Это не столь значительная угроза для Империи, к тому же — как ты сам сказал — Фурий Камилл может прекрасно с этим справиться.
— Совершенно верно, — согласился Тиберий. — Естественно, я и не собирался отправлять тебя в Африку
Есть дело поважнее. Но сначала закончим наш обзор. Италия. Что у нас в Италии? Должен признать, слава Богам, все спокойно. После подавления мятежа раба Клемента население ведет себя благоразумно и не поддается на провокации.
Слова о «рабе Клементе» кольнули Германика в самое сердце. Ведь Херея и Сабин уверяли, что восстание поднял никакой не раб, а настоящий Агриппа Постум, законный наследник Божественного Августа. Что ж, сейчас нет уже смысла вступать в дискуссию. К этому вопросу можно будет вернуться потом, когда они с цезарем останутся одни. Германик не хотел обсуждать щекотливую тему в присутствии императрицы.
Но он чувствовал себя в полной растерянности. Где же все-таки истина? На стороне Ливии или на противоположной? Кто-то ведь его вводил в заблуждение, это точно. Но кто? Сенатор Сатурнин? Или родная бабушка?
Германик резко встряхнул головой, отгоняя болезненные мысли. Сейчас не время...
— Я слушаю тебя, достойный цезарь, — повернулся он к Тиберию. — Продолжай, прошу.
— Так вот, — вновь заговорил принцепс, — в Италии обстановка хорошая. Сенат и народ верны мне и в этом немалая твоя заслуга, мой сын. Ведь ты благородно отказался от титула цезаря, который тебе предлагали эти подлые бунтовщики, легионеры на Рене.
— Они искупили свою вину, — холодно ответил Германик. — Кровью. И неужели ты мог подумать, что я способен на предательство?
Эти слова были произнесены с такой горечью, что Тиберий смутился. Его выручила Ливия.
— Отнюдь, внучек, — твердо сказала она. — Я всегда говорила Тиберию, что на тебя он может рассчитывать всегда и во всем. Уж я-то тебя знаю, самый честный и благородный человек из известных мне.
— Спасибо бабушка, — ответил растроганный Германик. — Мне приятно, что ты так обо мне думаешь.
А вот Тиберию этот разговор явно был неприятен и он поспешил прервать его, подумав мельком:
«Ничего, полюбезничайте. Меня-то ты, почтенная матушка, не обманешь своим притворством. А Германик, конечно, хороший парень, но, к сожалению, весьма глуп. Ну, может, и не к сожалению. Ладно, уже очень скоро я вам покажу, кто истинный хозяин в стране».
— Так вот, сынок, — продолжал он все тем же слащавым тоном, — теперь переходим к сути дела. Как ты уже мог догадаться, главную проблему нашу составляет теперь не Германия, не Африка, не Италия, а Восток. Да, этот непредсказуемый Восток, вечный источник наших забот.
Ведь там, за Евфратом, затаился враг не менее опасный, чем разбитые тобой германцы. Это Парфия. Сильная, мощная держава. Ее армия многочисленна, ее военачальники смелы и решительны. У нее много союзников, даже среди тех народов, которые, вроде бы покорились Риму и признают нашу власть. И главное — у парфян есть золото, много золота, на которое они могут купить себе новых друзей.
Тема золота явно не давала цезарю покоя в последнее время.
— К тому же, — продолжал он, — есть еще и престиж Рима, который на Востоке не восстановлен до сих пор.
Хитрый Тиберий знал слабое место Германика — ради укрепления престижа и достоинства любимой Родины он был готов на все.
— Разве поражение Красса под Каррами, — говорил он дальше, — было менее позорным, чем разгром Вара в Тевтобургском лесу? Нет и еще раз нет. И хотя затем Антоний разбил парфян в Сирии, а Марк Випсаний Агриппа сумел вернуть захваченные у Красса знамена легионов, постыдное пятно еще не смыто с нас.
На щеках Германика заиграл нервный румянец. Он был уже захвачен этой идеей — отомстить парфянам так же, как он отомстил варварам за Реном. И крепко вбить им в головы, что не их удел соперничать с великим Римом. Да, цезарь прав, и не зря отозвали его из Германии. Это задание не менее почетно и не менее важно.
Тиберий тут же, правда, пригасил его энтузиазм, бессильно разведя руками со скорбным видом:
— К сожалению, сынок, сейчас мы не можем открыто объявить войну цезарю Артабану. На Востоке ситуация действительно весьма сложная. Мы не располагаем достаточным количеством войск и достаточными финансовыми средствами, чтобы ввязываться в войну. Правда, вскоре расстановка сил может измениться...
Он подумал о золоте Антония, которое может заполучить в случае удачи миссии Паулина.
Германик был явно разочарован. Он-то ожидал, что его снова отправят в поход во главе легионов, а он победоносно завершит кампанию взятия Ктезифона, столицы «Царя царей», как с предельной наглостью именовал себя парфянский монарх.
— Но тогда, какова должна быть моя роль? — недоуменно спросил он. — Ведь из меня не очень хороший дипломат. Я воин...
— Это я знаю, — злорадно улыбнулся Тиберий. — И тем не менее тебе придется заняться восточной проблемой. Ты — самый мой доверенный человек, а вопрос слишком важен для судеб Империи, чтобы я мог поручить это дело кому-нибудь другому.
Упоминание о «судьбах Империи» сняло все возражения Германика. Что ж, если Родина требует, он готов служить ей где угодно и когда угодно. Престиж Рима прежде всего...
— Итак, — продолжал Тиберий, — сейчас я вкратце изложу тебе обстановку в том районе. — Детали обсудим потом, перед твоим отъездом. Слушай внимательно и запоминай, с чем тебе придется столкнуться, какие опасности тебя будут поджидать, на что и на кого обратить первостепенное внимание. Ошибка может дорого нам обойтись.
Прежде всего заинтересуйся царем Каппадокии Архелаем. Как тебе известно, Каппадокия является зависимой от Рима страной и ее правитель уже давно присягнул на верность Империи. Но вот теперь, на старости лет, у него, похоже, что-то помутилось в голове.
По данным разведки, старик Архелай затеял какие-то странные и подозрительные переговоры с парфянами, и я опасаюсь, как бы они не заключили союз в ущерб Риму. Поэтому прежде всего прошу тебя посетить Мелитену и повидаться с царем. Кстати, мне сообщили, что и с армянами он находится в постоянном контакте. Вот старый интриган!
Тиберий фыркнул от возмущения.
— Ситуация в Армении тебе известна — мы поставили там своего царя, но его быстро выгнали местные вельможи. Теперь этот Вонон ошивается в Сирии и ждет, когда мы снова предложим ему какой-нибудь престол. Думаю, дождется он не скоро. Нам не нужны подобные слизняки.
Теперь о Сирии. Местный проконсул Гней Пизон...
— Это очень надежный и преданный человек, — с нажимом сказала Ливия.
— У него есть свои недостатки, но на него можно положиться.
Тиберий слабо улыбнулся. Он достиг своей цели. Против Пизона лично он ничего не имел, но вот достойную матушку лишний раз поддеть явно не помешает. Да и в Германике надо посеять зерно недоверия и подозрительности. Чем меньше окружающие будут верить друг другу, тем лучше для осторожного и предусмотрительного цезаря.
— Хорошо, — кивнул Тиберий. — Пусть боги пошлют достойному Гнею Пизону всяческую удачу и благоденствие, но ты, сынок, все же будь начеку. Уже были случаи, когда наши враги — особенно парфяне — подкупали римских чиновников, а потом страна имела крупные неприятности. Так что проверь там нашего проконсула. Если он в порядке, честь ему и хвала, но если нет — мы должны принять меры.
Германик неохотно кивнул. Такая роль явно была ему не по нраву. Но если интересы государства требуют...
— Далее, — продолжал цезарь. — За Сирией идет Палестина. Это, конечно, маленькая и бедная страна, но она почему-то издавна причиняет нам массу беспокойств. Вот и сейчас мне сообщили, что местный тетрарх Антипас, сын царя Ирода, ведет себя довольно подозрительно. У него тоже были встречи с парфянскими эмиссарами, а кроме того, он начал заигрывать с набатейскими арабами, заклятыми врагами иудеев. Он даже женился на дочери одного из их вождей.
Короче, когда будешь проезжать через Палестину, обрати внимание на этого достойного правителя. Ведь возможный союз Парфии, Каппадокии, Иудеи и арабов может вообще лишить Рим его восточных провинций.
— Я понял, отец, — кивнул Германик. — Обещаю сделать все, что в моих силах. Но если возникнет непосредственная угроза войны, я могу рассчитывать получить должность главнокомандующего сирийской армией?
— Конечно, — расплылся в улыбке цезарь. — Ты и сейчас получишь чрезвычайные полномочия, и легионы проконсулов Малой Азии и Сирии будут, в сущности, в твоем прямом подчинении. Вот разве что египетский контингент я не могу отдать в твое распоряжение. Ты же знаешь закон, введенный Божественным Августом? Ни один сенатор или человек, занимающий государственную должность, не может самовольно посетить Египет. Но в случае необходимости я обещаю тебе, что силы префекта Александрии поддержат тебя, можешь не сомневаться.
Тиберий сделал паузу и глотнул из кубка. Судя по его напряженному лицу, цезаря одолевали какие-то мысли. Он бросил взгляд на Ливию и вздохнул. Но удалить из комнаты императрицу не было никакой возможности, а потому принцепс быстро сказал:
— И еще одно. Сейчас в Палестине находится мой легат Марк Светоний Паулин и его помощник Гай Валерий Сабин. Они выполняют одно мое поручение, связанное с... межнациональными конфликтами в Иудее. Прошу тебя, сынок, если вам доведется встретиться, окажи им всяческую поддержку. Ты же сам понимаешь, склоки между народами, входящими в Империю...
Он замялся. Ливия скептически скривила губы. Но Германик не заметил ничего этого.
— Хорошо отец, — ответил он. — Конечно. Тем более, что в моей свите будет человек — трибун Кассий Херея — который с удовольствием поможет Сабину. Они ведь друзья.
— Вот и отлично, — произнес цезарь, скривившись.
Он совсем не одобрял дружбу между своими подданными. Его больше устраивало, когда каждый шпионит за каждым и вовремя доносит, если вдруг что не так.
— Ну, тогда можешь считать, что предварительно мы все с тобой обсудили, — вновь заговорил Тиберий. — Дополнительные инструкции получишь перед отъездом. Людей, которые должны тебя сопровождать, ты естественно можешь подобрать сам, я вполне доверяю твоей мудрости. Правда, если ты не возражаешь, я бы хотел включить в их число двух-трех своих советников, весьма компетентных. Они могут оказать тебе большую помощь в решении восточных проблем.
Германик улыбнулся.
— Твоей мудрости, отец, я доверяю еще больше и уж конечно не стану возражать.
Тиберий облегченно вздохнул.
— Вот и отлично. И я, и твоя бабушка желаем тебе успеха в твоей сложной и важной миссии. Через несколько дней, когда моя галера уже будет готова принять тебя на борт, мы совершим жертвоприношение во всех основных римских храмах, чтобы обеспечить тебе покровительство наших бессмертных Богов. А потом можно и в путь.
— Спасибо за заботу, отец, — просто ответил Германик. — Мне очень приятно, что ты выказал мне столько доверия. Я обещаю, что полностью оправдаю его.
Он повернулся к Ливии.
— И тебе, бабушка, спасибо. Божественный Август часто повторял, что ты — его лучший помощник в государственных делах. Вижу, ты и достойного цезаря Тиберия не оставляешь на произвол судьбы.
Последние слова были сказаны с легкой иронией, за что благородный и честный Германик сразу же мысленно укорил себя. Он не имеет права так думать об императрице. По крайней мере, пока нет доказательств, что она использует свое положение в личных целях.
Тиберий встал.
— Что ж, сынок, — сказал он, — я не ошибся в тебе. Надеюсь, ты принесешь еще много пользы Империи. А теперь иди отдохни или развлекись. Ты ведь еще молод, а молодым не стоит думать только о делах.
— Интересы страны для меня превыше всего, — ответил Германик. — И я буду служить им до последнего вздоха.
Сказав это, он с достоинством поклонился, повернулся и вышел из комнаты. Тиберий и Ливия долго молча смотрели ему вслед, думая каждый о своем. Наконец шаги молодого полководца затихли в коридоре, и Цезарь повернулся к императрице.
— Ну, а теперь, матушка, — сказал он холодно, — мы можем обсудить и наши проблемы.
Ливия согласно кивнула.
На кушетке у стены чуть пошевелился астролог Фрасилл, все так же методично перебирая свои голубые бусинки на тонком шнурке.
Глава XIV
Разговор в пути
В полдень вереница повозок, в первой из которых сидели Марк Светоний Паулин и Гай Валерий Сабин, остановилась на развилке в девяти милях от Антиохии. Широкая мощеная дорога вела прямо, в Апамею, а направо сворачивала ухабистая пыльная тропа.
— Куда ведет этот путь? — спросил легат у возницы, который выжидательно смотрел на него.
— Если проехать по ней миль шесть, то как раз попадешь на тракт до Лаодикеи, — ответил тот. — А дальше можно ехать вдоль побережья. Только если вам нужно в Палестину, то через Дамаск будет быстрее.
Паулин размышлял несколько секунд.
— Поворачивай, — наконец приказал он. — Поедем в Лаодикею.
Легат достал из-за пазухи свиток пергамента и развернул его. Сабин, взглянув через его плечо, увидел, что на коленях Светония разложена карта какой-то местности.
Заметив любопытство трибуна, Паулин ткнул пальцем в пергамент.
— Сейчас мы вот здесь, — пояснил он. — А должны быть вот тут как можно скорее. Но все же я полагаю, что лучше потерять пару дней, сделав крюк, чем потерять жизнь, рванувшись напрямик.
— Сейчас мы свернем вот сюда, — продолжал говорить он. — Лаодикея стоит на морском берегу и это двойная выгода — там мы можем, в зависимости от обстоятельств, выбрать либо водный путь, либо двигаться по суше через Триполис, Библос, Берит до Тира. А там уже недалеко до Кесарии, резиденции прокуратора Иудеи, и до Иерусалима, главного города Палестины. Надеюсь, что там мы будем в безопасности.
— Но почему мы должны кого-то опасаться на территории римской провинции? — удивленно спросил Сабин. — Мы, посланники цезаря Тиберия? Ты обещал объяснить мне, но сам только молчишь.
— Потерпи еще немного, — успокаивающе ответил Паулин. — Сначала я должен выбрать маршрут, правильный маршрут. Ведь не забывай — я отвечаю не только за успех нашего предприятия, но и за жизни моих спутников, в том числе и твою. Поверь, я очень не хочу, чтобы ты остался лежать на дороге с мечом в груди или сгнил в подземельях какой-нибудь крепости в безлюдной пустыне.
Сабин умолк и приказал себе набраться терпения. Конечно же, Паулин лучше него знает обстановку и если он ведет себя именно так, а не иначе, значит, на то есть веские причины.
Возница передовой повозки, тем временем, щелкнул бичом, мулы встряхнули мордами и свернули на проселочную дорогу. Остальная вереница потянулась за ними.
— Так мы, я надеюсь, собьем со следа погоню, — наклонившись к уху Сабина, шепнул легат. — Я, конечно, предпринял все меры предосторожности, но у меня нет уверенности, что кто-то из посвященных в мои дела не проболтается. Такая вероятность всегда существует.
Сабин нахмурился. Намек более чем ясен. Уж не подозревает ли достойный Паулин трибуна Первого Италийского легиона?
Светоний понял его мысли.
— Нет, — слегка улыбнулся он. — Я говорил не о тебе и не о твоих слугах, хотя не могу сказать, что этот Корникс мне очень нравится. Я имел в виду других людей.
— Зато мне нравится Корникс, — упрямо сказал Сабин. — Он лопух, конечно, но однажды он спас мне жизнь. Я не забываю подобных услуг.
— И правильно делаешь, — серьезно заметил Паулин и вновь посмотрел на карту. — Так, скоро будет какой-то постоялый двор. Там мы задержимся на пару часов. Передохнем, перекусим, а главное посмотрим — не будет ли погони. Хочется думать, что даже если будет, то она пойдет по дороге на Дамаск.
— Если нет? — резко спросил Сабин. — Если они разгадают наш маневр и настигнут нас в этом постоялом дворе. Что тогда?
— Тогда... — задумчиво произнес Паулин. — Тогда я надеюсь, что боги дадут нам умереть достойно.
— Вот как? — язвительно сказал трибун. — И больше тебе, легату цезаря, не на что надеяться?
— Ну почему же? — улыбнулся Паулин. — Я могу надеяться на Децима Варона, на прокуратура Грата... да мало ли вокруг надежных честных людей, которые помнят о своем долге?
— А на достойного, Тиберия у тебя уже нет надежды?
Паулин покачал головой.
— Напрасно ты пытаешься подвести мои слова под закон об оскорблении величия, — с грустью сказал он. — Конечно, власть цезаря велика, а скоро она вообще станет безграничной, но... он ведь далеко, и здесь правят другие. Другие лица и другие законы.
Сабин недоверчиво скривил губы. Он уже совершенно не знал, что ему думать. Легат ведет себя так странно. Какие-то намеки... угрозы... подозрения. А может, он сам ведет нечестную игру?
Что ж, все возможно. Однако цезарь лично, в присутствии самого Сабина, назначил Марка Светония ответственным за операцию. Ну а если предательство или измена станут очевидными, то тут уж другое дело. Он будет знать, как поступить.
И Сабин покосился на свой меч.
Светоний перехватил его взгляд, глубокомысленно хмыкнул и откинулся на спинку сидения.
— Вот что, трибун, — сказал он, закрывая глаза. — Я не спал уже две ночи. Попробую немного вздремнуть, а ты разбуди меня, когда мы подъедем к постоялому двору. Там, за кружкой вина, я и объясню тебе мое, на твой взгляд странное, поведение. И ради Богов, не подозревай меня ни в каких коварных замыслах. Я, как и ты, служу цезарю и Империи, сенату и народу. Поверь, это главная цель моей жизни.
Паулин умолк. Его голова свесилась на бок. Повозка лихорадочно тряслась на выбоинах и колдобинах проселочной дорога, но это отнюдь не мешало легату наслаждаться сном. Заслуженным сном.
Сабин с сомнением покачал головой и отвернулся. Некоторое время он старательно обозревал окрестности, но так и не заметил ничего достойного внимания, кроме выжженной солнцем земли, чахлых кустиков по краям дорога, да каких-то неизвестных ему зверьков размером с кошку, которые прыгали в отдалении.
А потому трибун тоже откинулся на спинку сиденья и предался размышлениям, доминирующим среди которых было воспоминание об их последнем — и пока единственном — любовном свидании с прекрасной златовласой Эмилией, правнучкой Божественного Августа.
* * *
До постоялого двора, который назывался как-то по-гречески, а как именно, Сабин не разобрал, что-то связанное с верблюдом, они добрались через полтора часа.
Будить легата не возникло необходимости — он проснулся сам. Отдав необходимые распоряжения слугам и хозяину корчмы, Паулин удалился в комнату для важных гостей, которая отличалась от остальных лишь более чистым столом, меньшим количеством пыли и ограниченным числом здоровенных черных тараканов. Сабин, понаблюдав немного за тем, как рабы владельца заведения справляются со своими обязанностями, тоже направился туда, предоставив Феликсу свободу действий.
Бывший массилийский коммерсант Корникс явно чувствовал себя неуютно в роли обслуживающего персонала, от которой он успел уже отвыкнуть, но тут трибун ничем не мог и не собирался ему помочь. Слуги съедят свой прандиум в другом помещении, менее комфортном, а точнее — более некомфортном. Самолюбие галла могла утешить лишь мысль, что носильщики из конторы Патробия вообще останутся на улице и здесь пожуют свои ячменные лепешки, запивая их теплой водой.
Когда трибун вошел в комнату, на столе перед Паулином уже стоял кувшин вина и миски с едой. Жареная баранина, оливки, сыр, финики... Что ж, вполне могло быть и хуже.
Сабин присел на скамью и потянулся за мясом. Он уже изрядно проголодался. Светоний Паулин, напротив, не проявлял особого аппетита. Он вяло пожевал финик, глотнул вина и снова задумался.
Сабин терпеливо ждал обещанных пояснений, не забывая при этом набивать себе рот бараниной и сыром.
Наконец он утолил голод и откинулся на спинку неудобного деревянного стула, чувствуя, как в тело впиваются занозы. Но сейчас трибун не обращал на это внимания. Он ведь тоже не спал последнюю ночь и теперь ощущал, как Гипнос изо всех сил пытается смежить его веки. И бороться со сном становилось все труднее и труднее...
Но вот Паулин заговорил и первые же его слова отрезвили Сабина, как ведро холодной воды.
— Теперь, трибун, слушай, — вдруг неожиданно и резко сказал легат. — Слушай и запоминай. Возможно, что от нас с тобой зависит сейчас судьба Империи.
Ты знаешь, зачем мы с тобой были посланы сюда — чтобы отыскать золото, которое иудейский царь Ирод похитил у Марка Антония и спрятал где-то. Там действительно речь шла об огромных сокровищах, крайне необходимых сейчас Риму и цезарю. Ведь государственная казна нынче почти пуста — Божественный Август слишком легко расставался с деньгами. Да, он возвел множество монументальных построек, но государство нуждается не только в храмах и дворцах.
И вот мы с тобой прибыли в Антиохию, находясь на пути в Палестину. Должен тебе сказать, что достойный Тиберий, кроме поручения, связанного с золотом фараонов, дал мне еще одно. А именно — я должен был выяснить, какова обстановка в восточных провинциях, а конкретно, в Сирии. Видимо, у цезаря были какие-то подозрения. Что ж, могу сказать теперь, что сомневался он не без оснований.
Наверное, я не открою тебе секрет, если скажу, что отношения между Тиберием и его матерью Ливией сейчас не самые лучшие. Каждый из них хочет быть первым и делает для этого все.
Уж извини, я ознакомился с твоей биографией, прежде чем согласился взять тебя в качестве помощника, и знаю, что ты в свое время довольно активно способствовал Агриппе Постуму.
Сабин открыл рот, чтобы что-то сказать, но Паулин решительным жестом остановил его.
— Сейчас мы говорим не об этом. То — дела прошлые. Во всяком случае, тебе не нужно объяснять ситуацию, которая сейчас создалась в Палатинском дворце. Однако хочу напомнить — мы служим цезарю, мы присягнули ему на верность и теперь уже не имеет значения, каким путем он добился власти, законным или нет.
Мы служим цезарю, повторяю, и никому другому. Ни Ливии, ни Сеяну — цезарю. Если ты уяснишь это, то сможешь лучше понять то, что я собираюсь тебе сказать.
Он сделал паузу, а потом взглянул в глаза Сабину.
— Ответь, трибун, ты согласен со мной? Потому что если нет, то больше я ничего не скажу.
Сабин размышлял не больше двух секунд.
— Согласен, — сказал он глухо. — Продолжай, достойный Паулин. Я внимательно слушаю.
А перед взором его стоял сейчас образ Эмилии.
— Отлично, — чуть улыбнулся Марк Светоний. — В таком случае я имею в твоем лице надежного союзника. И это очень хорошо. Мне сейчас крайне нужен человек, на которого я могу положиться на все сто процентов. И я вдвойне рад, что этим человеком оказался именно ты.
Так вот, я продолжаю. Не наше дело, куда цезарь собирается употребить золото, которое нам поручено найти. Мы сделаем все, что в наших силах, и выполним свой долг. Больше от нас пока ничего не требуется. Но когда мы прибыли в Антиохию, я сразу сориентировался что, во-первых, наша миссия поставлена под угрозу, ибо о ней, как оказалось, знают слишком много людей, а, во-вторых, что ее значение изрядно уменьшилось по некоторым серьезным причинам.
Итак, по прибытии в столицу Сирии я встретился с несколькими агентами нашей разведки — ты сам сопровождал меня к Зенодору, резиденту — и понял, что обстановка на Востоке сложилась попросту угрожающая. Угрожающая и цезарю, и Империи. А, возможно, и Ливии.
И ключевой фигурой тут является проконсул Сирии Гней Пизон. Он был ставленником Ливии, именно императрица выдвинула его на эту должность еще при жизни Божественного Августа. А насколько я знаю, эта женщина помогает лишь тем, в ком полностью уверена.
Но тем не менее и сейчас я могу это утверждать с полной уверенностью, ибо имею доказательства, Гней Пизон оказался предателем. Не знаю, действует ли он по указаниям императрицы или нет — в это я не очень верю, но факт остается фактом: Пизон готовится выступить против цезаря, которому мы служим, не забывай, Сабин.
Скорее всего он играет на собственный страх и риск — ведь падение Тиберия, видно, будет и падением Ливии. Сенаторы боятся ее, но никак не любят и будут рады избавиться от нее. Однако в отношении нас это не имеет никакого значения. Мы — на стороне цезаря, кто бы ни оказался его врагом. Так вот, сейчас главный враг цезаря — Пизон.
Светоний взял кубок и сделал два торопливых глотка. Сабин последовал его примеру, поскольку почувствовал, что его горло пересохло и колючий язык царапает небо.
Он был потрясен услышанным, но не пытался перебивать, понимая, что Паулин сейчас сам все расскажет. Все, что он считает нужным сообщить своему помощнику.
— На чем основывается моя уверенность — спросишь ты? — продолжал Марк Светоний. — Отвечу: на моих собственных наблюдениях и донесениях наших разведчиков, людей, которые уже многие годы исправно служат Империи, получают за это хорошие деньги и не имеют причин вводить меня в заблуждение. Не думаю, чтобы их можно было перекупить. Кроме того, для этого их надо было расшифровать, а это уж практически невозможно. Не буду вдаваться в детали, но поверь — я довольно долго работал во внешней разведке Империи, чтобы знать что говорю.
Так вот, тут есть два варианта. Пизон хочет стать полноправным правителем. Но то ли он собирается просто отторгнуть Восток, а это Сирия, Палестина и Финикия, от Империи и основать здесь свое государство, то ли покусится на большее — поведет сирийские легионы на Рим, чтобы отобрать власть у цезаря.
И то и другое одинаково опасно, но и в том и в другом случае ему не обойтись без союзников. И он их нашел. У Пизона были долговременные и тесные контакты с Парфией — самым опасным врагом Рима на Востоке, с царем Каппадокии Архелаем, который стал тяготиться зависимостью от Империи, а также, возможно, с иудейскими тетрархами Антипасом и Филиппом и набатейскими арабами.
Короче, коалиция получается довольно грозная. Пизон располагает тремя легионами и может набрать еще значительное количество вспомогательных войск. Если на помощь ему придет знаменитая парфянская конница, которая разгромила Красса под Каррами, его армия будет весьма мощной. Плюс — силы Архелая, а возможно, и других малоазийских правителей, которые соблазнятся легкой добычей и забудут о благоразумии. Таким образом, Пизон, если захочет, может бросить на Италию тысяч шестьдесят — семьдесят солдат. И с такой армией придется считаться.
Что сможет ей противопоставить цезарь? В Греции войск нет, и противник без труда займет ее. Четыре далматийских легиона, которые недавно подняли бунт и до сих пор еще не вспомнили о дисциплине? Это слабая преграда. Ренский корпус? Это солидная сила, но ведь нельзя же бросить границу — германцы сразу хлынули бы в Галлию.
Есть еще войска в Испании и Африке, но они далеко, к тому же, как ты слышал, в Нумидии тоже волнения, так что Камилл связан по рукам и ногам.
И не будем забывать о Египте. Если вместе с Пизоном пойдут иудеи и арабы, очень слабые бойцы, конечно, то они смогут двинуться на Александрию, и если им вдруг удастся взять Пелусий, то судьба Египта будет предрешена.
А тебе вряд ли нужно объяснять, что такое Египет для Рима. Ведь не зря же Август издал закон, по которому ни один патриций или государственный чиновник не имеет права самовольно выехать в Александрию или Мемфис. Ведь тот, кто владеет Египтом, по сути, владеет и всей Империей. Такой человек может без труда уморить голодом Италию, заблокировав в порту Александрии грузовые галеры с зерном. Ведь Италия кормится исключительно египетской пшеницей, и стоит прекратить ее поставки, как разразится катастрофа. Плебеи сами растерзают цезаря, лишь бы их только не лишили дармового хлеба. Это очень опасно.
Паулин замолчал. На его лбу пролегла глубокая складка. Сабин молча ждал возобновления рассказа. Перспективы для Империи — если, конечно, все это не плод воображения легата — вырисовывались крайне неприятные. Но ведь Светоний правильно сказал — они здесь, чтобы служить цезарю.
«Что ж, послужим, — мрачно подумал Сабин. — Тут может выйти одно из двух — или нас казнит Пизон как изменников, или вознаградит Тиберий как спасителей Отечества. Второе гораздо приятнее, тем более, что наградой для меня может стать Эмилия. Надо рисковать. Выхода нет».
— Я очень надеюсь, — снова заговорил Марк Светоний, — что Варон с моим донесением успешно доберется до Рима. Я не написал там всего, но наш цезарь — человек осторожный, он поймет и примет меры. А пока мы, в сущности, ничего больше не можем сделать.
Поэтому слушай мой приказ, трибун. Мы займемся сейчас выполнением нашей непосредственной задачи — розысками золота. Но, конечно, не будем забывать и о происках Пизона. Если в Палестине нам удастся что-то предпринять и нарушить планы проконсула Сирии относительно Иерусалима, то будет совсем неплохо.
Валерий Грат — новый прокуратор, человек честный и преданный своему долгу, но, к сожалению, очень недалекий. Пизон в Антиохии уже пытался обрабатывать его, но делал это так осторожно, что тот, бедняга, ничего не понял.
Надеюсь, Пизон позволит ему беспрепятственно выехать в Кесарею, отложив попытки вербовки на потом. А вот в отношении меня у него явно возникли какие-то подозрения. Должен признать — вполне обоснованные. Вот почему я и опасаюсь погони, трибун, вот почему мы столь поспешно и скрытно покинули Антиохию.
И я очень беспокоюсь за Децима Варона...
Паулин снова умолк и грустно покачал головой.
— Он такой молодой и горячий... Но у меня не было другого выхода. Необходимо было отправить письмо цезарю и лишь один Децим мог это сделать, не возбуждая лишних подозрений.
Сабин согласно кивнул. Его мысли путались, столько всего неожиданно свалилось... Оказаться в самом центре антицезарского заговора — это уж слишком. Хотя, не привыкать ему к антицезарским заговорам. Но то ведь было другое дело. А сейчас он служит Тиберию...
Паулин терпеливо ждал, пока трибун приведет свои мысли в порядок. А потом сказал:
— Ну что ж, время идет. Давай будем двигаться дальше. Кажется, погони пока нет и это нам на руку. Надеюсь, мы доберемся до Палестины раньше, чем Пизон осмелится приступить к активным действиям. И попытаемся, по крайней мере, отыскать золото, за которое много чего можно купить в этом нашем продажном мире.
Он грустно усмехнулся и посмотрел в глаза трибуну.
— А также спасти для Империи Египет. Ну, иди, Сабин, распорядись там об отъезде. Больше нам ждать нет смысла.
Трибун мрачно кивнул, поднялся на ноги и вышел из комнаты, чувствуя себя гораздо хуже, чем тогда, когда он в нее входил. Но ничего не поделаешь — все определяет воля Богов.
А бессмертные олимпийцы, похоже, собрались изрядно позабавиться. За счет людей.
Глава XV
Город Тир
Дальнейшую дорогу они проделывали в максимальном темпе, лишь пару раз сворачивали в пустыню и выжидали — не будет ли погони. Но погони не было. Или проконсул Гней Пизон ничего не подозревал, или имел слишком большую уверенность в себе. И то и другое было на руку Светонию Паулину и его спутникам.
За три дня они преодолели сто сорок миль, сделав лишь короткие остановки в Арвале и Триполисе, и добрались до Библоса. Здесь пришлось задержаться подольше, чтобы дать отдохнуть мулам и лошадям, да и людям тоже.
Зато вечером в местной гостинице Паулин и Сабин отведали просто замечательного вина со льдом. Лед был доставлен с Ливанских гор, но эта роскошь стоила относительно недорого по сравнению с самим напитком.
Выехав поздним утром, они через двадцать четыре мили достигли Берита, но здесь сделали лишь кратковременный привал и снова двинулись в путь, пополнив только запасы продовольствия.
На следующий день караван был уже в Сидоне, а следующим на маршруте лежал Тир, откуда они собирались свернуть в сторону от моря и двигаться на Иерусалим, ибо заезжать в Кесарею — резиденцию прокуратора Иудеи — не было смысла. Валерий Грат еще не мог прибыть туда, а встречаться с прежним губернатором Руфом, который уже готовился к отъезду в родные края, Паулин почему-то не захотел.
Они выехали вечером, чтобы за ночь преодолеть тридцать шесть миль до Тира, крупнейшего города Финикии, но после полуночи вдруг разыгралась буря, ветер поднимал тучи песка, мулы ревели и отказывались идти дальше, да и погонщики все поминали каких-то злых духов и больше думали о молитвах, нежели о вожжах и бичах.
Пришлось задержаться, и в Тире они появились лишь после полудня на следующий день.
Здесь Паулин отпустил носильщиков и повозки, щедро расплатившись с людьми. Начиная отсюда, можно было уже в каждой деревне нанять транспорт и лошадей, так что не было смысла таскать за собой громоздкий обоз.
Сам легат, Сабин, Феликс, Каролунг и чувствовавший себя все более несчастным Корникс направились в портовую гостиницу, где и заказали две комнаты. Сейчас следовало немного отдохнуть, а утром можно было снова пускаться в дорогу.
* * *
Древний город Тир был расположен на небольшом скалистом островке недалеко от суши.
Недостаток площади привел к тому, что улочки здесь были очень узкие, а дома — высокие, многоэтажные. Но жители Тира мужественно терпели тесноту, ведь зато они могли пользоваться благами двух удобных портов, а кроме того, наслаждаться практически полной безопасностью от внешних врагов, которых у города всегда хватало.
Благодаря выгодному расположению, Тир многие века пользовался заслуженной славой первого из финикийских городов.
Корабли местных мореходов заходили в гавани всех портов на Среднем море, вели оживленную торговлю с самыми отдаленными странами и самыми дикими народами Ойкумены.
Тирийских купцов везде принимали с почетом, словно царей; по всей земле шептались люди, что из серебра в Тире строят дома, а золото там, как грязь, валяется на улицах.
Ассирийский владыка Сангериб, покоривший весь Восток, пять долгих лет безуспешно штурмовал стены Тира, прельщенный богатствами города. Но отступил ни с чем.
А вавилонский царь, знаменитый Навуходоносор, который успел уже успешно разрушить Иерусалим, тринадцать лет простоял под Тиром, уложив тут тысячи я тысячи своих воинов.
Тирийцы, которые не любили иудеев, довольно неприлично радовались гибели Иерусалима, крича:
— Наконец-то разрушен этот курятник! Теперь все золото мира будет наше, мы станем богачами!
Возмущенный иудейский пророк Изекиил разразился в ответ гневной речью, выдавая ее за слова Бога. В ней он грозил подлым тирийцам всеми напастями и клятвенно обещал, что вот придет Навуходоносор и места живого на них не оставит.
Но угроза провидца так и осталась угрозой. Навуходоносор не смог овладеть Тиром.
Изекиил с горечью признал, что вавилонский царь оказался неважным полководцем и лишь зря погубил своих солдат.
Но в более поздние времена и гордому Тиру пришлось покориться новым завоевателям, персам. Впрочем, они были тут не одиноки — вся Финикия, да и весь Восток склонили голову перед могущественным агрессором. Тем более, что на процветании города это никак не отразилось, наоборот, персидская администрация всячески способствовала развитию ремесел и торговли в Финикии вообще и в Тире в частности.
Именно поэтому самоуверенный Тир отказался сдаться армии Александра Македонского, победителя персов, который покорил уже половину мира и очень хотел покорить вторую половину.
Но Александр был не менее гордым, чем тирийцы, а потому, недолго думая, начал осаду города, сконцентрировав на небольшом пространстве все свои войска и огромный парк мощных осадных орудий, сокрушивших уже стены не одного города.
Осада продолжалась восемь месяцев. Македонские ветераны вспоминали потом, что таких трудностей и лишений не испытали ни в одной битве, а участвовали они в бессчетном их количестве.
Тир был взят, но стоило это очень дорого. По приказу своего царя надрывно трудились тысячи солдат и согнанных рабов, пока не насыпали высокую дамбу, которая соединила скалистый остров, на котором стоял Тир, с берегом. Это было началом конца города.
По дамбе тараны, катапульты и баллисты были подведены непосредственно к стенам, и страшные машины принялись крушить неприступные укрепления, обрушивая на город и его жителей огромные камни и бревна.
Несмотря на это, защитники Тира продолжали героически сопротивляться, отражая штурм за штурмом. А когда войска македонцев все же вошли в непокорный город, жители, с отчаянием обреченных, сражались за каждую улицу, за каждый дом, за каждую комнату.
Они проиграли, но не сдались.
Взбешенный Александр, который из-за упрямства тирийцев вынужден был надолго прервать свой грандиозный поход, не простил им этого. Меры были приняты суровые.
Тридцать тысяч жителей города были проданы в рабство, а две тысячи тех, которых схватили с оружием в руках, украсили собой деревянные кресты, установленные по обе стороны от дамбы на песчаном берегу.
Справедливости ради надо отметить, правда, что эта варварская казнь была изобретена самими финикиянами и Александр, считавший себя носителем гуманистической культуры эллинов, воспользовался ею лишь будучи в крайне расстроенных чувствах.
Но вот прошло время, пьянство и лихорадка отправили в Подземное царство великого завоевателя из рода Аргеадов, и начали тирийцы потихоньку возвращаться в родные места.
Город отстраивался, обновлялся и снова богател. Бывали периоды, когда Тир даже получал относительную независимость и автономию по воле новых хозяев.
Но прежнего величия он уже не достиг никогда. Ведь исчезло главное преимущество — Тир уже не был островом.
Дамба, насыпанная македонскими солдатами, осталась на века, а с течением времени даже стала еще крепче и разрослась — само море укрепляло эту плотину, ежеминутно выбрасывая на нее песок и ил.
Когда за восемьдесят лет до описываемых событий Помпеи Мага привел свои легионы в Палестину и покорил ее, он признал за Тиром статус «вольного города». Но это не мешало римлянам частенько вводить в город свои гарнизоны, дабы успешнее искоренять вольномыслие граждан и предотвращать возможные эксцессы.
Облюбовали также римские власти Тир и как место, где можно было содержать многочисленных заложников, взятых у местных царей и правителей. А поскольку заложники эти были как правило людьми знатными и влиятельными, то таким образом римляне весьма практично обеспечивали себе покорность и лояльность местного населения.
История Тира и его судьба были тесно связаны с историей и судьбой его главного врага и конкурента — ненавистной столицы Иудеи Иерусалима. Ну да и понят — но — соседи ведь. Редко бывает, чтобы соседи жили в мире и согласии.
* * *
В гостинице они отдохнули немного, освежились, приняв теплую ванну и легко пообедали. Затем Паулин покопался в своей сумке, почитал какие-то документы и повернулся к Сабину:
— Давай-ка пойдем прогуляемся по городу, трибун. У меня тут есть кое-какие дела. Возьми с собой Феликса, а я возьму британца. Корникс пусть сидит тут. Толку от него, наверное, будет немного.
— Хорошо, — кивнул Сабин и отправился в комнату для слуг, чтобы передать приказ легата.
Через полчаса четверо мужчин вышли из гостиницы и двинулись вверх по центральной улице Тира. Несмотря на центральность, она тоже была узкая и извилистая.
На одном из перекрестков Паулин остановился и завертел головой, что-то высматривая.
— Так, трибун, — сказал он после паузы, — погуляйте в этом районе. Особой опасности для меня не предвидится, поэтому я хочу пойти на встречу один. Нет, возьму с собой Каролунга.
Сабин понимающе кивнул, сделал знак Феликсу, и они еще некоторое время наблюдали, как Паулин с британцем удаляются от центра города. Затем трибун махнул рукой.
— Пойдем, пират, — сказал он. — Осмотримся в славном городе Тире. Надеюсь, здесь меньше бандитов и воров, чем в Антиохии.
Они двинулись в другую сторону. Преодолев пару стадиев, расталкивая по пути суетливых тирийцев и гостей города, Сабин и сицилиец дошли до следующего поворота и тут остановились.
Перед ними высилась громада какого-то храма: здание было сложено из белых мраморных плит, разукрашенное картинами и узорами; надменное, по-восточному вызывающе роскошное.
Сабин вспомнил святилище Богини Тихе в Антиохии и скромное пристанище Фортуны под Римом. А может, здесь, в Тире, в Финикии, тоже есть родственница вершительницы человеческих судеб?
Угадав мысли трибуна, Феликс ловко поймал за одежду какого-то мальчишку, который с визгом пробегал мимо, норовя огреть сучковатой палкой своего босоного товарища.
— Кому посвящен этот храм? — рявкнул бывший пират, нахмурив брови. — Говори, сукин сын, а то Боги тебя покарают!
Мальчишка дернулся, выронил палку и что-то недовольно крикнул на непонятном языке. Его товарищ, отбежав на безопасное расстояние, звонко захохотал и показал язык.
Трибун с улыбкой наблюдал за этой сценой. Рядом с ними остановился какой-то мужчина в голубом хитоне с золотым широким браслетом на левом запястье.
— Этот храм посвящен Богине Астарте, — на ломаном латинском языке сказал он.
Глава XVI
Любовь и ненависть
Храмы, посвященные Богине Астарте, высились по всему миру, поражая паломников своим великолепием, пышностью и таинственностью религиозных обрядов.
Ашторет, как называли ее финикийцы, почитали в Египте под именем Исиды, бородатые ассирийцы молились своему аналогу — Иштар, греки приносили жертвы Афродите, так как считали, что именно она настоящая Астарта, сбежавшая из Финикии на Кипр и вышедшая там на берег из белоснежной морской пены.
Астарту чтили как Богиню рождения, любви и плодородия.. Поэтому и памятник в Пафосе, самом знаменитом святилище Афродиты на Кипре, представлял собой уходящий в небо огромный фаллос. А жрицы Богини по всему миру с энтузиазмом занимались проституцией при храмах, зарабатывая деньги во славу своей покровительницы.
Много невероятных слухов ходило о мистериях, которые устраивались в обителях Астарты, но лишь немногие посвященные знали истинный их смысл и значение.
Римляне, которые в общем весьма терпимо относились к иноземным культам, считая религию средством, которое помогает цементировать многочисленные народы Империи в одно целое, разрешили выстроить храм Астарты и у себя, но лишь за пределами города.
Римская администрация не вмешивалась в дела жрецов, предупредив, правда, тех, чтобы они воздерживались от особо изощренных восточных практик, таких как ритуальное оскопление или религиозная проституция. Но это относилось только к Италии, а в провинциях служителям Богини Астарты по-прежнему была предоставлена полная свобода.
Впрочем, совсем недавно в Риме разразился грандиозный скандал, связанный с именем Исиды, жрецы которой вели себя все более вызывающе и больше думали о собственной выгоде, нежели о служении Богине. А использовали для этого, естественно, искреннюю веру и наивность людей, которые приходили к ним в храм помолиться.
Поводом послужил такой случай. Один римский патриций, молодой разгильдяй и гуляка, воспылал страстью к некой замужней женщине. Когда та отвергла его домогательства и отказалась от его любви, франт предложил ей отдаться за деньги, ибо знал, что супруг весьма ограничивает ее в карманных расходах.
— Я готов заплатить пятьсот ауреев за одну только ночь с тобой, — бесстыдно заявил он.
Женщина с возмущением отказалась и гневно потребовала больше никогда не приставать к ней с подобными гнусностями, а в противном случае она пожалуется мужу-сенатору.
Тогда изобретательный развратник решил действовать другим способом. Он знал, что предмет его страсти является пылкой почитательницей восточного культа египетской Богини Исиды и Бога Осириса.
Молодой человек отправился в храм и переговорил с главным жрецом, обещая ему хорошо заплатить, если святые отцы помогут ему добиться своего. Жрец, алчно блестя глазами, согласился.
За услугу он взял триста ауреев и пообещал сразу же сообщить, как только все устроит. Ему был дан трехдневный срок.
Когда на следующий день женщина пришла, как обычно, помолиться и принести жертвы, бессовестный жрец отвел ее в сторону и сказал:
— Почтенная матрона, Боги открыли мне, что ты, искренняя в своей вере и чистая в своих помыслах, удостоилась величайшей чести. Сам великий Осирис, отец всего живого, хочет провести с тобой ночь.
Наивная почитательница египетского культа чуть в обморок не упала от счастья.
— Только храни это в тайне, — предупредил жрец. — Бог опасается, как бы и другие не стали добиваться у него подобной чести, а он ведь дарит свою любовь только самым достойным.
Женщина клятвенно заверила, что никому не скажет ни слова, но, естественно, еще в тот же день ее подруги узнали обо всем. К следующему утру уже полгорода было осведомлено, что нынче ночью Бог Осирис сойдет на землю, дабы совокупиться с земной женщиной.
Мужу, правда, она ничего не сказала, ибо тот придерживался традиционных верований и скептически относился к восточным божествам, которых столь много развелось в последнее время.
В полночь доверчивая и наивная поклонница Осириса пришла в храм. Жрец проводил ее в отдельное помещение и оставил на широкой постели, освещенной каким-то мистическим мерцающим светом.
А вскоре появился и Осирис. Он ничего не говорил и сразу приступил к делу. Неутомимый Бог наслаждался любовью до самого утра, а потом пробормотал какое-то благословение и удалился на слегка нетвердых ногах. Избранница по-прежнему млела от счастья.
Немного придя в себя, она тут же побежала поделиться с подругами воспоминаниями о божественной ночи. Между двумя визитами ее носилки на улице перехватил тот самый патриций.
— Привет тебе, достойная, — сказал он устало. — Ну, должен признать, что я не зря так стремился побыть с тобой. В постели ты великолепна.
Женщина онемела от ужаса.
— Да, — нагло ухмыляясь, продолжал молодой повеса, — я провел отличную ночь. И что немаловажно — сэкономил двести ауреев.
Тут он привел несколько подробностей, после которых у бедной женщины уже не осталось никаких сомнений.
Сгорая от стыда, вся в слезах, она бросилась к своему мужу и все ему рассказала. А потом заперлась в спальне и недрогнувшей рукой вонзила кинжал себе в сердце.
Поседевший от горя сенатор поспешил к Тиберию.
Цезарь пришел в бешенство. Молодой патриций был в двадцать четыре часа выслан на Корсику в бессрочное изгнание, а жрецов египетского культа распяли на крестах. Храм был разрушен до основания.
Тиберий собрал к себе всех служителей восточных Богов и, скрипя зубами от ярости, предупредил, что та же участь постигает любого, кто посмеет еще извлекать личные выгоды из религии.
Его поняли. Но цезарь не успокоился и теперь ждал только повода, пусть даже самого незначительного, чтобы окончательно разделаться с чуждыми Риму верованиями. 392
* * *
— Астарта, — повторил Сабин. — Нет, это не Фортуна. Или ты хочешь принести ей жертву?
— Не хочу, — улыбнулся Феликс. — Я бы лучше выпил вина.
— Подождем Паулина, — ответил трибун. — А там посмотрим. Я бы, вообще-то, тоже не отказался.
Они двинулись в обход храма, небрежно поглядывая по сторонам. Народу тут толпилось много, но никто не шумел и не скандалил, не желая, видимо, раздражать Богиню. Продавцы сувениров предлагали свой товар, расхваливали его, как положено, но вели себя не очень навязчиво.
Они прошли еще несколько шагов, и тут вдруг Сабин задержался. Он увидел человека, который, укрывшись за резной колонной, не сводил глаз со входа в храм.
Трибуну показалось, что он уже где-то когда-то видел этого молодого мужчину, но он никак не мог вспомнить, при каких обстоятельствах. Кажется, это было в Риме...
— Что там, господин? — спросил Феликс, перехватив его взгляд. — Знакомый?
— Да, — протянул Сабин. — Знакомый...
И тут он вспомнил.
Этого парня он видел в Ноле, когда находился там со свитой цезаря Августа. Цезарь был при смерти, и Сабин тогда пошел на квартиру сенатора Гнея Сентия Сатурнина, чтобы сообщить тому об известиях, привезенных Корниксом.
Сатурнина не оказалось дома, и трибун повернул обратно. В воротах он едва не столкнулся с юношей в одежде патриция, который, с бледным лицом и горящими глазами, пробежал мимо, крича:
— Где сенатор! Скажите ему, что приехал Луций Либон с важными вестями. Скорее!
Луций Либон.
Сабин остановился и нахмурился. Луций Либон был приемным сыном Сатурнина. Его старый сенатор обручил со своей внучкой, Корнелией. А потом, поскольку ситуация была весьма неопределенная, отправил жену и Корнелию в Африку, к своему родственнику проконсулу Фурию Камиллу.
Но судно сенатора, на котором плыли женщины и их слуги, бесследно исчезло. Тогда, в порту Остии, Сабин был свидетелем, как корабль под названием «Сфинкс» выходил в море. Видел он и странную активность будущего префекта преторианцев Элия Сеяна, а тогда еще просто агента Ливии, который пристально наблюдал за отправкой.
Сабин не сомневался, что именно по приказу императрицы Сеян предпринял нечто, что помешало кораблю Сатурнина доплыть до намеченной цели. Возможно, он организовал пиратское нападение или что-то в этом роде...
А в недавнем разговоре Децим Варон, прибывший из ставки проконсула Африки, говорил, что Либон приезжал к ним, разыскивая свою невесту. Ведь когда стало ясно, что судно не пришло в Африку, Сатурнин поручил юноше провести поиски. С тех пор о молодом патриции не было ни слуху ни духу. И вот он здесь...
Сабин решительно направился к колонне; Феликс с недоуменным видом, последовал за ним.
Либон не обращал внимания ни на них, ни на других людей. Он по-прежнему не сводил взгляда с дверей храма, возле которых толпился народ.
В двух шагах от молодого человека Сабин задержался и негромко произнес:
— Приветствую тебя, достойный Луций Либон.
Тот медленно повернул голову.
Сабина поразила перемена, происшедшая с этим веселым, жизнерадостным юношей, каким он знал Либона раньше. Теперь на него смотрел настоящий старик с потухшими запавшими глазами, морщинистой кожей и нездоровым румянцем на скулах. А ведь ему было всего двадцать лет...
Видя, что Либон не узнает его, Сабин сделал еще шаг и повторил более громко:
— Привет тебе, достойный Либон. Я — Гай Валерий Сабин. Мы встречались в доме у сенатора Сатурнина.
В глазах Либона мелькнуло какое-то воспоминание, но мысли его были заняты совсем другим и лишь с большим усилием ему удалось вернуться к действительности.
— Да, — глухо произнес он. — Я помню тебя, Валерий Сабин. Скажи мне, что случилось с сенатором. Я ведь с тех пор не был в Риме. Говорят, он был арестован и умер в тюрьме?
— Да, такова была официальная версия, — кивнул Сабин. — Его заковали в цепи прямо на заседании сената по обвинению в государственной измене и отвели в тюрьму. Думаю, там ему помогли свести счеты с жизнью.
Либон прикрыл глаза и покачал головой.
— Он это предвидел, — шепнул юноша. — Он все предвидел. Он был такой мудрый...
— Восстание Агриппы Постума закончилось ничем, — продолжал Сабин. — Было объявлено, что это беглый раб выдавал себя за своего хозяина и поднял смуту. Сатурнин позволил себе усомниться в этом и вот...
— Да, — ответил Либон, поднимая голову. — Мой отец до конца остался честным человеком и римлянином. Надеюсь, я не опозорю его память ни при каких обстоятельствах.
Сабину стало немножко неловко. Словно для того, чтобы усилить его смущение, Либон спросил:
— А ты что здесь делаешь, достойный Сабин? Тебя отправили в ссылку как участника заговора?
— Нет, — глухо ответил трибун. — Я был амнистирован и нахожусь здесь по поручению цезаря Тиберия.
— Цезаря Тиберия? — воскликнул Либон. — А с каких пор ты признал его цезарем?
— Несколько позже сената, — резко ответил Сабин. — Пойми меня, я никого не предал. Но со смертью Агриппы Постума именно Тиберий стал официальным преемником Божественного Августа. Нравится мне это или нет, тут уж ничего не поделаешь. Мы прежде всего римляне и служим своей стране. А служение стране сейчас означает служение цезарю. Даже если цезарь этот — Тиберий.
— Понятно, — с грустью кивнул Либон. — Что ж, я не имею права осуждать тебя. Возможно, мой отец сумел бы мне объяснить, кто же тут прав. Во всякому случае, я никогда не признаю своим правителем сына подлой Ливии, убийцу и пособника убийц.
Сабину стало грустно. Этот парень еще так молод и многого не понимает. Что ж, по крайней мере, он прям и честен, а это всегда нравилось Сабину в людях.
— Ладно, — сказал он. — Я не из службы безопасности, и меня не интересуют твои политические взгляды. Давай забудем обо всем, кроме того, что нас познакомил сенатор Сатурнин, человек, которого мы оба любили и уважали. По-моему, у тебя какие-то проблемы. Я был бы рад помочь тебе, если ты захочешь. Прошу тебя, открой мне, что тебя тревожит.
Несмотря ни на что, трибун чувствовал себя виноватым под пристальным взглядом этого юноши, который остался верен своим идеалам и плевать хотел на все остальное. А ведь жизнь так сурово с ним обошлась. О, Фортуна, чем же не угодил тебе этот искренний романтик?
На глазах Либона вдруг показались слезы, и из непреклонного борца он превратился вдруг в слабого растерянного мальчишку, с нетерпением ждущего твердую руку сильного мужчины, на которую он мог бы опереться.
— У меня действительно есть проблемы, — глухо сказал он. — Но вряд ли ты поможешь мне.
— А я попытаюсь, — ободряюще сказал трибун. — Послушай, пойдем-ка отсюда в более спокойное место и там поговорим.
— Хорошо, — безразлично согласился Либон. — Все равно еще рано. Просто мне больше некуда идти и потому я все дни провожу здесь.
— Где ты остановился?
— В гостинице недалеко отсюда.
— И там твои слуги?
— У меня нет слуг. Они раздражали меня, и я их прогнал. К счастью, у сенатора Сатурнина были крупные счета в банках Востока, которые Ливия и Тиберий почему-то не закрыли, и в средствах я не стеснен. Местный агент торгового дома из Иерусалима исправно снабжает меня деньгами.
— А давно ты здесь, в Тире?
— Две недели.
— А что ты делал до того? Я слышал — ты заезжал в Карфаген?
— Да, я был там.
Сабин вспомнил, как Децим Варон рассказывал о римской девушке знатного рода, которую якобы видели у Такфарината, но не зная, стоит ли говорить об этом Либону.
Тот тряхнул головой.
— Я не ел уже три дня и теперь в первый раз чувствую голод. Пойдем куда-нибудь поедим и поговорим.
— Пойдем, — согласился Сабин, с сочувствием глядя на измученного бледного юношу.
Потом он повернулся к Феликсу.
— Подожди достойного Паулина, — приказал трибун, — и скажи ему, что я встретил благородного Луция Скрибония Либона. Он знает это имя. Если я понадоблюсь легату, мы будем в нашей гостинице.
Феликс молча кивнул и ушел.
Сабин с Либоном двинулись по узким улочкам обратно в направлении гостиницы. Шли молча.
Уже в комнате, когда было подано вино и закуска и Либон слегка подкрепился, Сабин рискнул начать расспросы.
— Когда отец позволил мне покинуть Рим и отправиться на поиски Корнелии, — заговорил юноша, — я поехал в Остию, чтобы нанять там судно, а по пути доставить письмо сенатора Агриппе Постуму, который стоял там лагерем.
«Это письмо и погубило Сатурнина», — подумал трибун, но вслух ничего не сказал, чтобы не расстраивать еще больше и так расстроенного молодого человека.
— Отдав послание, — продолжал Либон, — я поднялся на борт биремы и отплыл тем же курсом, которым должны были двигаться Корнелия и моя бабушка, почтенная Лепида. Судно, как я понял, принадлежало какому-то авантюристу, искателю приключений, но меня это не смущало. Я пообещал ему хорошо заплатить, он согласился, и надо признать, что ни капитан, ни его команда меня не подвели.
Мы долго плавали по Тирренскому морю, заходили на Сардинию и Сицилию, расспрашивая всех встречных о судьбе «Сфинкса». Но никто не мог сказать ничего определенного.
Затем мы направились к берегам Африки, в Карфаген. У меня все-таки теплилась надежда, что их судно просто попало в шторм, сбилось с курса и его долго носило по волнам, но в конце концов «Сфинксу» удалось добраться до места назначения.
Оказалось, что я ошибался. Проконсул Фурий Камилл сказал, что Корнелия в Карфагене не появлялась и он уже написал об этом сенатору Сатурнину, но не получил ответа. Сенатор тогда уже был мертв.
Я провел некоторое время в ставке проконсула, а потом началась война с кочевниками. У Камилла прибавилось проблем, и я не хотел мешать ему. Сев на свой корабль, я поплыл вдоль побережья по направлению к Александрии, а затем и дальше, и так попал в Тир.
Сабин скрипнул зубами.
— Наверное, тебе надо было двигаться в противоположном направлении, — сказал он, — к Нумидии.
И трибун рассказал юноше о том, что узнал от Децима Варона. Судя по всему, та девушка и была Корнелией, так Сабин и подчеркнул.
Либон грустно кивнул.
— Наверное, ты прав. Но дело в том, что здесь, в Тире, я наконец нашел ее.
— Что? — воскликнул Сабин. — Нашел внучку Сатурнина? И ты так спокойно об этом говоришь?
— Я нашел ее, — повторил Либон. — Но лучше бы я оставался в неведении. Боги жестоко посмеялись надо мной.
— Я не понимаю тебя, — растерянно сказал Сабин. — Ты, кажется, не рад. Но как же...
— Я увидел ее два дня назад, — устало произнес Либон. — Она выходила из храма Астарты, возле которого мы с тобой недавно встретились. Я чуть сознание не потерял от счастья, кинулся к ней, но... она меня не узнала и прошла мимо.
— Как не узнала? Почему?
— У меня сложилось впечатление, что она находилась под действием какого-то наркотика.
— Наркотика? — в негодовании воскликнул Сабин. — Кто же посмел пичкать наркотиками внучку римского сенатора и консуляра?
— Жрецы храма Астарты, — глухо ответил Либон.
— Но почему же ты не предпринял никаких действий? — Сабин был возмущен пассивностью Либона. — Ты же мог пойти к римским властям, развалить этот проклятый храм и вернуть свою любимую. Ты же мужчина, Луций!
— Я пошел к властям, — отрешенно произнес Либон. — И квестор вместе со мной направился в храм Астарты. Жрецы привели Корнелию. А она сказала, что видит меня первый раз в жизни и служит только Богине.
Сабин был потрясен.
— А ты не мог ошибиться? — спросил он осторожно. — Может, это вовсе не она. Бывают странные случаи сходства...
— Я? — с горечью усмехнулся Либон. — Ошибиться? Мы росли вместе. Я не мог обознаться.
— Но если так... — Сабин не знал, что ему сказать, чем утешить потерявшего надежду юношу. — Послушай, недавно в Риме жрицы Исиды обманули одну женщину и цезарь сурово расправился с ними. Может, и тут служители культа каким-то образом заставляют Корнелию говорить неправду. Если так, то я и легат Паулин, с которым я здесь нахожусь...
— Спасибо, трибун, — глухо ответил Либон, глядя в пол. — Уже поздно. Как бы то ни было, Корнелия для меня умерла.
— Что? — Сабин не верил своим ушам. — Но почему?
— Она стала храмовой проституткой и продает свое тело первому встречному за горсть медяков, — звенящим от напряжения голосом сказал Либон. — Я ее ненавижу.
Он закрыл лицо руками и зарыдал.
Глава XVII
Хозяин и гость
Германик, выслушав просьбу цезаря и будучи горд оказанным ему доверием, немедленно начал готовиться к отъезду. Он со всей старательностью, присущей ему во всем, изучал самые разнообразные материалы по восточным провинциям, в которых никогда еще не был, подбирал надежных, верных людей для своей свиты, разрабатывал маршрут поездки.
Ему очень хотелось, чтобы вместе с Кассием Хереей его сопровождал и Публий Вителлий, но достойный патриций, извинившись, отказался:
— Прости, Германик, — сказал он с улыбкой, — но походная жизнь мне уже до смерти надоела. Хочу пожить в столице, где можно три раза в день принимать ванну, слушать поэтов и ораторов на Форуме, ходить в цирк и амфитеатр.
К тому же, я ведь уже не так молод и пора подумать о семье. Мне нужен наследник, которому я мог бы передать мое состояние. И как раз подвернулась одна подходящая девушка...
— Я слышал, — скривился Германик, — но ведь она, кажется, родственница Элия Сеяна.
— Ну и что? Да, Сеян не может похвастаться древностью рода, но зато он сейчас занимает очень высокую должность и уж дети его точно будут заседать в сенате. Нет, я не считаю мой предполагаемый союз с его племянницей каким-то мезальянсом.
Помнишь, что однажды в подобном случае ответил твой приемный отец, наш достойный цезарь? Когда он назначил на важный пост одного безродного человека и патриции подняли шум, говоря, что тот не имеет знатных предков, мудрый Тиберий резонно заметил:
— Ничего страшного. Он сам будет собственным знатным предком.
Поэтому, уж извини, я не покину столицу. Может быть потому, когда ты вернешься с Востока и опять, если пожелают Бога и цезарь, возглавишь Ренскую армию, я и присоединюсь к тебе, но не сейчас.
Германик с улыбкой обнял верного соратника. Ему было жаль, что Вителлий не поедет с ним, но он понимал друга. Что ж, пусть поступает, как знает. Ему виднее.
Зато его любимая жена Агриппина ни секунды не колебалась и категорически заявила, что будет сопровождать мужа.
— Опасности? — сказала она на его возражения. — Неудобства? Неужели в Сирии нам будем еще хуже, чем в Германии? Я пережила с тобой уже столько, что теперь меня трудно испугать. Нет, мой дорогой, я люблю тебя и ты меня не отговоришь.
Уцепившись за подол ее платья, маленький Гай, прозванный Калигулой, громко расплакался.
— И я хочу с папой!
В конце концов, Германику пришлось согласиться, что с ним поедут жена и младший сын. В глубине души он был только рад этому, все его сомнения были вызваны тревогой за безопасность близких.
И вот наступил день отплытия. В Остии стояла под парусами небольшая флотилия, чтобы сопровождать консула и приемного сына цезаря в его инспекционной поездке по восточным провинциям. Провожать Германика отправились представители сената и всех сословий, даже сам Тиберий собирался, но в последний момент слег с приступом ревматизма. Императрица Ливия выразила свое сожаление, но тоже не поехала и осталась с сыном.
До остийского порта Германика провожали его мать Антония — дочь Марка Антония и Октавии, сестры Божественного Августа, брат Клавдий и сестра Ливилла, жена Друза. Сам Друз к тому времени уже был на пути в Германию, чтобы принять командование Ренской армией.
Множество римлян и жителей провинций тоже приняли участие в проводах, а горожане Остии все до единого поспешили в порт. Народ очень любил Германика и громкими криками напутствовал его, желая удачи и скорейшего счастливого возвращения.
Жрецы без устали взмахивали ножами и молотками, лилась на алтари всевозможных Богов жертвенная кровь и вердикт гаруспиков и авгуров был однозначен: небожители благоволят Германику и окажут ему необходимое содействие в его миссии.
Наконец, прощание закончилось, взвыли трубы оркестра, на мачтах кораблей затрепетали цезарские флаги и эскадра двинулась в открытое море. Толпы людей на пристани махали руками и платками, а Германик, стоя на мостике флагмана, с улыбкой отвечал им.
Вскоре мачты кораблей скрылись за горизонтом и люди разошлись, чтобы приступить к своим повседневным делам.
* * *
Эскадра Германика двигалась тем же маршрутом, которым незадолго до нее прошла «Минерва», цезарская галера, с Марком Светонием Паулином и Гаем Валерием Сабином на борту.
Правда, теперь спешки не было и Германик, совмещая приятное с полезным, уделял много внимания новым местам, знакомясь с достопримечательностями и памятниками старины.
Так он на несколько дней задержался возле мыса Акция, где посетил храм Аполлона, выстроенный Августом в память о победе, и укрепления Антония, в которых его легионеры ждали, как же завершится морское сражение. Затем они, правда, все перешли на сторону победителя.
В дальнейшем бывший командующий Ренской армией навестил Фивы, разгромленные некогда войсками Александра Македонского, где осмотрел комнату, в которой родился Пиндар.
После этого путь его лежал на остров Лесбос, где Германик положил венок на могилу знаменитой поэтессы Сафо.
Здесь же, на Лесбосе, Агриппина, которая снова была беременна, родила дочку, получившую имя Юлии. Это был уже шестой ребенок Германика. Еще трое умерли в младенчестве.
Когда мать и дитя уже чувствовали себя нормально, плавание было возобновлено и суда двинулись на восток. Эскадра заходила в порты Илиона — легендарной, воспетой Гомером Трои — Византия и Халкедона, недалеко от которого находилась могила Ганнибала, заклятого и самого удачливого врага Рима. Удача эта, правда, не всегда сопутствовала великому карфагенскому полководцу.
Затем Германик продолжил плавание вдоль берегов Малой Азии, посещая все славные в истории города: Пергам, Смирну, Эфес, Милет. Здесь корабли резко развернулись и взяли курс на Афины.
В величайшем городе Греции Германик, который всегда испытывал благоговейный трепет перед культурой Эллады, продемонстрировал в очередной раз свою скромность и благородство.
У городских ворот он появился один, без эскорта ликторов и свиты сановников. Растроганные местные власти организовали в его честь грандиозный праздник, на котором Германик присутствовал в качестве почетного гостя, с благодарностью приняв приглашение.
В ответной речи он долго говорил о знаменитых афинских ораторах, поэтах, философах и полководцах я о том влиянии, которое они оказали на развитие мира вообще и римской Империи в частности.
Затем, тепло попрощавшись с благодарными афинянами, Германик снова сел на корабль и отплыл на Родос, где он хотел посетить местный университет, слава которого гремела по всему свету.
На Родосе суда задержались недолго, и потом плавание продолжилось вдоль берегов Малой Азии, мимо Ликии, Писидии, Киликии. И вот наконец солнечным августовским днем эскадра двинулась из Тарса по направлению к Селевкии, порту столицы Сирии Антиохии.
Впрочем, солнечная погода установилась только что, а перед тем три дня шел дождь и ветер гонял по морю огромные волны с белыми бурунами, и в Тарсе пришлось задержаться.
Об этом Германик не пожалел — он с удовольствием осматривал местные достопримечательности, а вечерами качал на руках маленькую Юлию. Девочка тоже была весьма довольна.
* * *
Эскадра цезарского приемного сына при поднятых парусах двигалась на Селевкию. На небе играло и переливалось яркое солнце, попутный ветер натягивал тугие паруса из льняного полотна. И пассажиры, и матросы получали настоящее удовольствие от плавания.
Германик стоял на носу галеры и всматривался вдаль. Он уже побывал в роли туриста, и теперь его деятельная натура с нетерпением ждала, когда же он сможет приступить к выполнению государственных обязанностей, порученных ему цезарем.
Официальная часть визита начиналась с Антиохии.
— Еще несколько часов, господин, — сказал капитан, заметив нетерпение Германика. — Вон, посмотри направо. Видишь тот контур на горизонте? Это Кипр.
— Кипр, — повторил Германик. — Жаль, что мы туда не заехали. Я бы хотел посетить храм Афродиты в Пафосе. Говорят, это незабываемое зрелище.
— Истинная правда, — согласился капитан галеры. — Я бывал там и приносил жертвы Богине, щедрые жертвы. И могу сказать, что после этого мне как никогда везло в любви.
Германик рассмеялся.
— Мне и так везет в любви, — сказал он, нежно обнимая за плечи Агриппину, которая выбралась на палубу из каюты и подошла к мужу. — Но все равно, покровительство всесильной Богини не помешает.
— Человек за бортом! — раздался вдруг громкий крик впередсмотрящего с мачты. — Слева по борту! Шесть-семь стадиев.
Капитан сразу стал серьезным и впился глазами в море. Экипаж подобрался. Германик тоже взглянул в указанном направлении.
— Господин, — сказал наконец капитан, — там действительно человек на какой-то деревяшке. Что прикажешь? Повернем или пойдем своим курсом?
В следующий миг он пожалел, что у него вырвались такие слова. Германик побледнел и резко повернул к нему голову.
— Как это — своим курсом? — резко спросил он. — Вы что, всегда так поступаете? И вам безразлично, что кто-то сейчас борется со смертью и с волнами в открытом море?
Капитан смешался. Германик окинул его презрительным взглядом.
— Я был о тебе лучшего мнения, шкипер, — холодно произнес он. — Немедленно меняй курс и спаси того человека.
— Да, господин, — ответил пристыженный капитан и принялся выкрикивать команды, без прежней, впрочем; уверенности в себе.
Галера замедлила ход, а потом повернула. Матросы ловко оперировали парусами.
— Шлюпку на воду! — рявкнул капитан.
Шлюпка, подвешенная с правого борта, тяжело хлюпнула своим плоским днищем по морской глади.
Гребцы взялись за весла, и суденышко быстро понеслось туда, где на обломке какой-то деревяшки болтался оставленный один на один с морем несчастный человек.
Матросы быстро вытащили его из воды. Мужчина вяло отплевывался. Его глаза закатились под лоб, а в бороде, седой и клочковатой, уже успели обжиться креветки.
Шлюпка развернулась и поплыла обратно к кораблю. Германик с мостика наблюдал за ней. Капитан тоже, хотя и скривившись.
— Тут Киликия, господин, — заметил он, как бы невзначай. — Пиратский заповедник. Пусть бы себе тонул во славу Нептуна. Если бы тут разбился нормальный корабль, мы бы уже получили предупреждение. Ведь помнишь ту бирему...
Германик отмахнулся.
— Человек есть человек, — назидательно сказал он. — Его надо спасать. Если этот мужчина окажется пиратом, мы передадим его властям в Антиохии. А если нет, мы окажем ему помощь.
— Как скажешь, господин, — протянул опытный капитан и отвернулся. — Юний! — рявкнул он в следующий момент. — Как ты следишь за парусом, растяпа? Или ты хочешь, чтобы мы перевернулись.
Провинившийся Юний, который засмотрелся на действия спасательной команды, метнулся к парусу.
А спасенного между тем уже поднимали на палубу. Германик сбежал с мостика и подошел ближе.
Человек, мужчина лет сорока с небольшим, мокрый и отрешенный, скользил невидящим взглядом по собравшимся вокруг.
Германик заботливо наклонился над ним.
— Тебя спасли, — сказал он. — Теперь все будет в порядке. Кто ты такой? Как очутился в море?
Мужчина выплюнул очередную порцию морской воды и упер свои прозрачно-голубые глаза в Германика.
— Мы разбились на рифах Атмоса, — сказал он прерывистым голосом. — Корабль пошел на дно. Я один спасся.
— И поблагодари Богов, — встрял капитан, который тоже уже стоял рядом, — что здесь оказался благородный Германик, иначе кормил бы ты рыб, приятель.
Германик жестом приказал ему замолчать.
— Как твое имя? — повторил он вопрос.
— Никомед, — всхлипнул мужчина, — Никомед из Халкедона. Мы шли в Антиохию...
— Ладно, успокойся, — сказал Германик. — Сейчас тебе помогут, накормят, обсушат. Боги хранили тебя, Никомед из Халкедона. А как твои спутники? Кто-то выжил?
— Вряд ли, господин, — ответил Никомед. — Наверное, я один такой везучий оказался.
— Ну, хорошо. — Германик повернулся, чтобы пройти на мостик. — Иди отдыхай. Сейчас мы прибудем в Селевкию, а там подумаем, что с тобой делать. Не волнуйся, теперь ты не пропадешь.
— Это Германик, сын цезаря, — прошипел рулевой прямо в ухо Никомеду, который, похоже, еще мало что соображал.
Уяснив ситуацию, халкедонский шкипер сделал попытку припасть к ногам столь знатной персоны.
Германик с неудовольствием отодвинулся.
— Не надо, моряк, — сказал он строго. — Отблагодарить меня ты еще успеешь. Если будет на то воля Богов.
* * *
Гней Пизон нервными отрывистыми шагами мерил свой кабинет. Его глаза метали молнии, а уста готовы были разразиться громом.
— И что нам теперь делать? — вопросил он.
Стоявший у стены трибун Десятого легиона Паконий только пожал своими широкими плечами. Сидевший в кресле низложенный царь Вонон саркастически хмыкнул.
— Уважаемый проконсул, — сказал он медленно, — денег тебе было выплачено столько, что я вправе от тебя требовать немного пошевелить мозгами в нужный момент.
Пизон пронзил его ненавидящим взглядом и вновь заходил по комнате, размахивая руками.
— Тебе легко говорить, — рявкнул он, — но что я теперь могу сделать, если завтра здесь появится Германик и начнет совать нос во все наши дела? Это же конец!
— Так ты хочешь быть цезарем или нет? — холодно спросил Вонон. — И Парфия и Армения всадили в тебя столько денег, что дешевле было бы, наверное, нанять китайского императора. И теперь ты говоришь, что все пропало. Да ты в своем уме, любезный?
— А что я могу сделать? — взвыл Пизон. — Подготовка не окончена, и ты сам это прекрасно знаешь. Теперь этот выскочка обработает мои легионы, которые и так не особенно преданы мне, и все, прощай мечты. С кем я пойду на Рим? С тобой и твоим кучером?
Вонон презрительно ухмыльнулся.
— Не теряй головы, наместник, — сказал он. — Ничего страшного еще не случилось. Можно найти выход.
— Какой выход? — схватился за голову Пизон. — Германик уже едет сюда. У него чрезвычайные полномочия. Может, он и наивный, но отнюдь не дурак. Он сразу же поймет, что тут творится, и примет меры. А я вовсе не уверен, что наши легионы будут повиноваться мне, а не ему. После Германии он стал очень популярен.
— На все воля Богов, — философски заметил Вонон. — И главный среди них Бог Мамон, Бог денег.
— Ты ничего не понимаешь, армянин, — крикнул Пизон. — Теперь тебе придется иметь дело с римлянином, причем, с самым честным и неподкупным из римлян. Германик — это не твои восточные князьки.
— Все зависит от суммы, — невозмутимо произнес бывший армянский царь. — А купить можно любого.
— И вот это мой союзник, — с горечью обратился Пизон к трибуну Паконию. — Все мерит своими азиатскими мерками. Но ведь к римлянам нужен другой подход, мы не такие.
— Ну, тебя-то я купил, и недорого, — язвительно заметил Вонон.
Проконсул Сирии побледнел и сжал кулаки.
— Думай, что говоришь, варвар, — прошипел он.
— А ты лучше думай, как отдать мне долги. Их совсем немало. Или я должен поставить в известность цезаря?
Пизон скрипнул зубами и отвернулся. Проклятый армянин прав. Он держит его в руках.
— Тогда предлагай, — сказал проконсул. — Все, что в моих силах, я готов сделать.
— Нам надо нейтрализовать Германика, — резонно заметил Вонон. — Ты говоришь, что он не продается. Это плохо. Но в первую — очередь для него. Тогда мы убьем его.
— Ты рехнулся! — крикнул Пизон, чуть ли не подпрыгнув на месте. — Убить Германика? Приемного сына Тиберия? Консула?
— Ну и что? — хладнокровно заметил армянин. — И не таких убивали. Или тебе дать почитать хроники персидских царей?
— Да чтоб ты сгорел со своими персидскими царями! — в сердцах выкрикнул Пизон. — Ты имеешь дело с римлянином и не забывай об этом.
— Я имею дело с людьми, — резонно ответил царь. — А люди, как известно, смертны.
— Но каким образом? — уже более осмысленно спросил сирийский проконсул.
— Вот это уже деловой вопрос, — довольно улыбнулся Вонон. — Детали мы можем обсудить.
Пизон наконец перестал бегать и уселся на стул с высокой спинкой, расправил складки тоги. Трибун Десятого легиона, называемого Молниеносным, продолжал стоять у стены, исподлобья глядя на толстого кандидата на армянский престол.
— У меня уже есть один план, — произнес Вонон, набивая рот финиками. — Недавно моим людям посчастливилось наткнуться в городе на некоего египтянина, мастера по части всякого волшебства. По крайней мере, тот сам так утверждает. Во всяком случае, в ядах он действительно неплохо разбирается, я уже проверил на своем секретаре, который последнее время меня обманывал и думал, что я об этом не знаю.
— Вот только не надо вершить внесудебную расправу в римской провинции! — крикнул Пизон. — Здесь я представляю закон. У себя в Армении можешь творить что угодно, но в Антиохии...
— Да не волнуйся, — махнул рукой Вонон. — Никто даже труп не найдет. Уж что-что, а искусство убивать на Востоке доведено до совершенства.
— Так ты хочешь, чтобы твой египтянин устранил Германика? — задумчиво сказал Пизон. — Ну, может, это и неплохая мысль. Главное, чтобы на меня не упала даже тень подозрения. Императрица Ливия уверена, что я верно служу ее интересам, и пусть думает так и дальше. Когда настанет время, я сам объясню ей ее ошибку.
Пизон довольно хихикнул.
— Подумать только, мне удалось провести такую хитрющую бабу, как наша императрица. Клянусь Меркурием, такое еще ни у кого не получалось. Я просто гений...
Вонон с неодобрением скривился.
«Ты просто дурак, — подумал он. — О Боги, с кем я связался? Этот кретин может сорвать все дело».
— Не переоценивай себя, — сказал он вслух. — Чего ты действительно стоишь, мы уже скоро узнаем. А пока ты должен со всеми почестями принять Германика, постараться усыпить его подозрения. Ведь вполне возможно, что нам и не придется прибегать к крайним мерам.
Насколько мне известно, Германик — это весьма наивный и простодушный молодой человек. Уж такие опытные интриганы, как мы с тобой, наверняка сумеют обвести его вокруг пальца.
— Надеюсь, — буркнул Пизон. — Мне бы тоже не хотелось раньше времени переходить в наступление. Надо как следует подготовиться. Мы не имеем права проиграть. Ведь тогда...
— Я знаю, — махнул рукой Вонон. — Что ж, будем сами заботиться о своей шкуре. Ведь Боги вполне могут и забыть о нас — у них и других дел невпроворот.
Он поднялся на ноги и слегка кивнул.
— Ну, мне пора идти. Передавай привет своей супруге, почтенной Планцине. Скажи, что у меня для нее есть неплохой подарок — серьги с изумрудами уникальной работы.
— Украденные из тигранокертского дворца, — язвительно заметил Пизон, весьма недовольный тем, что его жена оказывает слишком уж большую благосклонность армянскому гостю.
— Тигранокерт и все, что в нем находится, принадлежит мне, — резко заявил Вонон. — Не забывай об этом. Римляне отдали мне престол, а ты обещал помочь мне снова вернуться к власти.
— Хорошо, хорошо, — примирительно сказал Пизон, поднимая руки. — Не обижайся. Я пошутил.
— За такие шутки в Армении рубят головы, — бросил Вонон и вышел из комнаты.
Проконсул и трибун Паконий некоторое время молча смотрели на закрывшуюся за ним дверь.
— Вот сволочь, — сказал наконец Пизон. — Но пока мы должны его терпеть. Ничего, подожди, любезный, только бы Боги даровали нам победу, а уж тогда я упеку тебя в самые что ни на есть Гиперборейские страны. И тогда сам буду дарить моей жене сокровища армянских царей.
— Будь с ним поосторожнее, господин, — мрачно изрек Паконий. — Это такая бестия...
— Знаю, — кивнул проконсул. — Но мы ведь тоже не простачки, а, трибун? Ладно, пойдем-ка выпьем немного. Кстати сказать, ты здорово сработал с этим Децимом Вароном. Я был уверен, что могу на тебя положиться. Клянусь, когда придет время, ты получишь награду, достойную твоей храбрости и преданности.
— Рад стараться, — по уставу ответил трибун Десятого легиона Паконий и выбросил руку в воинском салюте.
Глава XVIII
План похищения
Либон продолжал молчать, закрыв лицо руками. Сабин сидел напротив и с грустью смотрел на него. Ему было очень жаль этого несчастного юношу, которого жестокая судьба в одночасье лишила всего, что было ему дорого. Но как же помочь ему?
Дверь открылась и в комнату вошел Паулин. Он окинул обоих мужчин быстрым взглядом и опустился на стул. Налил себе вина. Выпил.
— Это Луций Либон, — негромко сказал Сабин. — Ты слышал о нем. У него проблемы...
— Феликс мне сказал, — кивнул Паулин. — Но не все. Я бы хотел знать подробности.
Юноша оторвал руки от лица и посмотрел на цезарского легата. В его глазах стояли слезы.
— Зачем тебе это? Ведь ты служишь Тиберию, а я...
— Мы оба римляне, — мягко произнес Паулин. — И должны помогать друг другу. Не имеет значения, каковы наши политические приверженности. Ведь и Цезарь, и Помпеи, и Божественный Август всегда протягивали руку соотечественникам, которые попали в трудное положение. Независимо от их взглядов. Кроме того, я встречался в свое время с сенатором Гнеем Сентием Сатурнином и могу сказать, что глубоко уважаю этого незаурядного человека.
— Спасибо, — шепнул Либон. — Но мне тяжело повторять то, что я уже сказал достойному Сабину.
— Если ты не против, — быстро сказал трибун, — я сам расскажу легату.
И он коротко пересказал Марку Светонию грустную историю Либона.
— Так, — задумчиво сказал Паулин, когда повествование было окончено, — что же нам предпринять?
— Я не хочу больше ее видеть, — упрямо повторил Либон.
Его лицо покрывала бледность, губы дрожали.
«Хочешь, — подумал Сабин. — Еще как хочешь. Чего же тогда торчал под храмом, ничего не замечая вокруг?».
— Ладно, — сказал Паулин после некоторого раздумья. — Предлагаю такой выход. Мы просто похитим девушку, поместим ее в безопасное место, найдем хороших врачей. Я уверен, что действие наркотиков, или чем там жрецы ее одурманили, со временем пройдет, и все будет хорошо.
— Не будет, — произнес Либон. — Она — проститутка. И не имеет значения, делала она это сознательно или нет. Я уже не смогу жениться на ней. Я римский патриций, моя честь...
— Честь, — повторил Паулин, — Честь это важная штука. Конечно, оставаясь патрицием и сыном консуляра, ты не можешь взять себе в дом девушку, которая была храмовой проституткой в Тире. Но ответь мне на один вопрос: ты действительно любишь ее?
— Она была для меня всей жизнью, — глухо ответил Либон. — Да, я любил ее так, как еще никто никого не любил.
— А сейчас? — продолжал спрашивать легат.
— Сейчас... Не знаю...
— Я говорю вот о чем, — пояснил Марк Светоний. — Ты должен сделать свой выбор. Если общественное положение для тебя дороже, то я могу тебя понять и пусть Боги оценивают твои поступки. Но если главное для тебя — эта бедная девушка и ваша любовь, то кто мешает вам уехать куда-нибудь в провинцию и жить там, где вас никто не знает? Средства у вас есть, и вы вполне можете в счастье и спокойствии провести отмерянное вам Богами время. Родить детей. Рим, конечно, центр мира, но мир ведь им не ограничивается. Что скажешь, Либон?
— Не знаю, — повторил юноша. — Я ничего не соображаю сейчас. Как же я могу уехать и никогда не возвращаться в Рим? Мне трудно даже представить себе это...
— Время лечит, — философски заметил Паулин.
— Ты должен сделать правильный выбор, Луций, — с сочувствием в голосе сказал Сабин. — И ты его сделаешь.
— А ты бы как поступил на моем месте? — с вызовом спросил Либон.
— Я? — трибун пожал плечами. — Понятия не имею. Тут трудно что-то ответить. Это надо пережить.
Либон отрешенно покачал головой.
— Ладно, — решительно сказал легат. — Как бы то ни было, а мы не можем оставить внучку римского консуляра в руках этих подлых жрецов. Мы должны похитить ее и спрятать в безопасном месте. С властями проблем не будет — я сам все объясню квестору.
Он поднялся на ноги.
— Не будем терять времени. Либон, когда она выходит из храма на улицу? Ты должен знать.
— В сумерках, — глухо ответил молодой патриций. — Она стоит вместе с другими женщинами в портике и ждет клиентов.
— Отлично, — Паулин потер руки. — Это упрощает дело. Кто-нибудь из нас прикинется ее клиентом, отведет Корнелию в надежное место, а у меня есть тут безопасная квартира, и дальше мы примем все меры, чтобы с ней ничего больше не случилось.
Так, Сабин, мы возьмем с собой Феликса и Каролунга — они могут пригодиться. Вдруг жрецы охраняют женщин. Ну, тогда я им не завидую — мы здорово намнем бока этим проклятым сводникам.
Сабин тоже поднялся. Он чувствовал в себе энергию и горячее желание сделать что-нибудь. Даже Либон, кажется, приободрился, видя такую решимость своих друзей.
— Ну что ж, — сказал он. — Пусть исполнится воля Богов. У вас не найдется меча для меня?
— Найдется, — кивнул Паулин. — Ладно, нам пора идти. Скоро уже стемнеет, а мы должны еще выбрать подходящее место возле храма, чтобы наблюдать оттуда.
Трое мужчин торопливо вышли из комнаты и двинулись вниз по ступенькам лестницы. Сабин заглянул в помещение для слуг, и вскоре Феликс и британец, оба вооруженные, присоединились к ним.
Вся группа вышла на улицу и двинулась по направлению к храму финикийской Богини Астарты.
Глава XIX
Слуга Сатурнина
Когда белая громада святилища выросла перед ними, Паулин жестом приказал всем остановиться.
— Подождите, — сказал он. — Давайте оглядимся и выберем подходящее место для наблюдения.
Людей на улицах было уже не очень много, хотя возле храма толпилась приличная группа верующих. Сумерки стремительно сгущались, уже начинали проблескивать неяркие пока звезды на темно-синем небе, появился и бледный серп луны.
Дорога, ведущая к храму, освещалась оливковыми лампами на медных подставках, расставленных на равном расстоянии друг от друга.
— Куда должна выйти Корнелия? — спросил Паулин у Либона, который нервно сжимал ладонью рукоятку короткого острого меча, висевшего у него на поясе.
— Вон туда, — показал юноша.
Все посмотрели в том направлении и увидели пристроенный к левому крылу святилища довольно просторный портик, резные колонны которого уходили ввысь и терялись в темноте. По углам его тоже стояли светильники. Пока в портике никого не было.
— Хорошо, — сказал Паулин и повернулся к своим спутникам. — Сделаем так. Я сейчас найму носилки и буду ждать вон за тем углом. Каролунг остается здесь и будет прикрывать нас. Если увидишь, что кому-то требуется помощь, то сразу подключайся.
Сабин дождется, пока появится девушка, и подойдет к ней. Он должен будет довести ее до моих носилок и посадить туда. Феликс будет страховать трибуна на случай вмешательства жрецов.
Когда Корнелия окажется в носилках, я прикажу нести нас в одно надежное место. Вы все последуете за нами пешком. Все понятно?
— А я? — с вызовом спросил Либон. — Какова будет моя роль? Или я должен оставаться безучастным зрителем?
— Ты? задумчиво проговорил легат. — А ты сделаешь вот что...
Феликс быстро наклонился к уху Сабина и шепнул:
— Господин, там какой-то парень затаился в темноте и наблюдает за нами. Кажется, он подслушивает разговор. Что мне предпринять?
— Задержи его, только без шума, — шепнул в ответ трибун.
Марк Светоний, видя этот обмен мнениями, прервал и вопросительно взглянул на Сабина. Тот чуть склонил голову, прося позволения действовать. Легат кивнул в ответ.
— Феликс, — нарочито громко произнес трибун. — Я забыл в гостинице мой кошелек. Пойди и принеси, а то как бы эти ворюги-финикийцы не украли его.
— Да, господин, — ответил Феликс и двинулся в обратном направлении, тихо посвистывая и не глядя по сторонам.
— Каролунг, — приказал трибун британцу, — перейди улицу и спрячься вон в той нише. Следи за нами и, если возникнет необходимость, спеши на помощь.
— Понял, господин, — кивнул высокий мужчина, поглаживая длинный нож, засунутый за пояс. — Я все сделаю как надо.
Он сделал несколько шагов и тут же растаял во тьме, которая уже совсем сгустилась. Теперь Паулин и его спутники стояли на углу улицы в полном одиночестве, людей возле храма уже не было видно. Лишь слегка рассеивали мрак неяркие огоньки оливковых ламп.
Внезапно где-то рядом послышался сдавленный вскрик, глухой звук удара и лязг металла. Сабин моментально подобрался и бросился на шум. Через несколько секунд они вдвоем с Феликсом притащили и поставили перед Паулином какого-то человека.
Это был молодой мужчина с черными жесткими волосами, смуглым лицом, сильный, подвижный, мускулистый. Он прерывисто тяжело дышал, с его губ стекала струйка крови.
— Здоровый парень, — с уважением сказал Феликс. — Знает толк в драке. Если бы я не напал врасплох, он бы, наверное, со мной разделался. Клянусь, он раньше был гладиатором.
— Кто ты такой? — приглушенно спросил Паулин.
Мужчина промолчал и отвернулся.
— Говори, — приказал Сабин.
Он слегка ткнул незнакомца кулаком в ребра.
Тот дернулся и скривился. Его черные глаза блестели от ярости, ноздри раздувались.
— Я слышал ваш разговор, — процедил он сквозь зубы. — Вы хотите похитить Корнелию, внучку сенатора Сатурнина. Зачем?
— Ого, — сказал легат. — Да ты неплохо осведомлен, парень. Или вы были друзьями с сенатором?
— Я был его слугой, — отметил мужчина. — И сопровождал достойную Корнелию в плавании в Африку.
— Что? — выкрикнул Либон. — Как тебя зовут? Рассказывай нам все! Немедленно.
— Успокойся, — Паулин положил руку ему на плечо. — Сейчас мы все узнаем.
— А ты не помнишь меня, господин? — спросил мужчина у Либона. — Ты видел меня в доме сенатора. И я сопровождал его в поездках. Меня зовут Селевк, я...
Либон схватил его за плечи и развернул лицом к свету ближайшей оливковой лампы. Несколько секунд молодой человек пристально всматривался в черты мужчины, который назвал себя слугой Сатурнина.
— Да, как будто, — наконец пробормотал он. — Да, точно я видел его раньше. Ты и твои товарищи в Остии сели на «Сфинкс» вместе с достойной Лепидой и Корнелией. Рассказывай же, что там случилось? Почему судно не дошло до Карфагена?
— В Тирренском море на нас напали пираты, — сказал Селевк. — Пришлось принять бой.
— Это были не пираты, — заметил Сабин. — Тех людей наверняка нанял Элий Сеян по приказу Ливии. Она хотела похитить внучку сенатора, чтобы потом оказывать давление на Сатурнина.
— Возможно, — согласился Селевк. — Мне сразу показалось, что те молодцы не очень походили на обычных морских разбойников. Их судно называлось «Золотая стрела».
Сабин и Феликс быстро переглянулись.
— Что ж, — сказал трибун, — в таком случае мне известно, кто участвовал в нападении. Это был наш старый знакомый шкипер Никомед. Тот самый, — он повернулся к легату, — которого парфяне завербовали в свои шпионы и которому поручили следить за нами. Вот уж воистину, как тесен мир. Но продолжай, Селевк. Чем закончился бой?
— Нам удалось отбить нападение и повредить их мачту, — вновь заговорил киликиец. — Мы уложили десятка полтора бандитов, но и сами понесли потери.
— Бедняга Никомед, — сказал Феликс. — Ну почему ему так не везет? За что не возьмется...
— Тихо, — резко сказал Паулин. — Оставь свои шуточки. Сейчас не подходящее время.
— В самом конце кто-то с их корабля пустил стрелу, — продолжал Селевк. — Она вонзилась в грудь моей хозяйки, достойной Лепиды.
— Ее убили, — прошептал Либон. — О Боги, какая подлость. Она никому никогда не причинила зла и была так добра ко мне...
— От пиратов-то мы ушли, — говорил дальше Селевк, — но той же ночью попали в шторм. Нас здорово потрепало, судно сбилось с курса и потеряло управление. Много дней нас носило по волнам, пока наконец не выкинуло на скалистый берег Нумидии.
А перед этим рабы-гребцы и некоторые матросы подняли бунт, поскольку я приказал уменьшить рацион их питания, чтобы моя госпожа, благородная Корнелия, ни в чем не испытывала недостатка.
— Да благословят тебя Боги! — с жаром воскликнул Либон. — Я вознагражу тебя! Ты можешь просить все, что захочешь.
Селевк невесело усмехнулся.
— Да, — сказал он, — я хотел бы попросить тебя о награде. Но не знаю, согласишься ли ты дать мне ее.
— Потом договоритесь, — перебил его Паулин. — У нас мало времени. Продолжай.
— Пока мы сражались с бунтовщиками, — заговорил киликиец, — как раз показалась земля. Тогда я предложил им прекратить бой, объединить усилия, чтобы корабль не разбился на камнях, а потом разойтись в разные стороны. Они согласились.
— Бунт на море — серьезное преступление, — заметил легат. — Их надо распять на крестах.
Селевк пропустил эти слова мимо ушей.
— Нам удалось благополучно выбраться на берег. Потом мы двинулись вдоль побережья на восток. Через день или два мы наткнулись на группу вооруженных людей. Это был местный нумидийский вождь Такфаринат и его отряд.
— Такфаринат! — воскликнул Либон. — О, Боги! Так вот к кому она попала в руки!
— Да, — мрачно ответил Селевк, — но тогда он еще служил римлянам. Такфаринат обещал довести нас до Рузикады, где стоял римский гарнизон. Мы были благодарны ему. Он с почтением относился к госпоже, и у нас не было причин не доверять ему.
На ночлег мы расположились в какой-то деревушке. А ночью гонец привез известие, что сын Такфарината был казнен римлянами за какой-то проступок. Вождь пришел в ярость и поклялся отомстить.
Паулин грустно покачал головой.
— Фортуна, Фортуна, — вздохнул он, — Как ты крутишь судьбами бедных людей!
— Утром Такфаринат собрал большой отряд, — продолжал Селевк, — и повел его на Рузикаду. После короткого боя он перебил гарнизон и сжег город. А потом начал уже настоящую войну.
Все это время мы находились в обозе вождя. Поначалу с нами обращались хорошо, но потом нумидиец стал звереть все больше и больше. Наконец он...
— Говори, — скрипнул зубами Либон. — Я должен знать правду.
— Он взял Корнелию в свой гарем, — тихо сказал Селевк. — Я и матросы, которые были с нами, пытались помешать, но нумидийцы просто бросились на нас с мечами в руках. Все погибли, я выжил чудом.
Он отвернул тунику на груди и показал ужасные шрамы, покрывавшие его тело.
— О, Боги, — простонал Либон. — Я этого не переживу. Моя Корнелия была еще и в постели грязного нумидийского ублюдка.
— Она не виновата, — сказал Селевк. — Достойная Корнелия ничего не могла сделать. Она пыталась покончить жизнь самоубийством, но это вовремя заметили и с тех пор держали ее связанной в шатре.
Либон схватился руками за голову.
— А потом, когда собралась уже большая армия, — говорил дальше Селевк, — Такфаринат повел ее на Карфаген. Мы по-прежнему находились в его обозе. Меня он почему-то пощадил и не стал убивать. А я уже почти оправился от ран и ежеминутно думал о побеге.
Наконец войско нумидийца подошло к столице провинции, но навстречу ему вышли римляне и быстро их разгромили. Кочевники в панике бросились врассыпную. Сам Такфаринат тоже исчез.
Я понял, что лучшего момента может и не быть. Мне удалось прикончить двух воинов, которые охраняли нас, и увезти достойную Корнелию. Много дней мы скитались в пустыне, пока наконец не вышли к побережью.
— И она не наложила на себя руки? — спросил Либон. — После такого позора? Она же римлянка!
— Тебе легко говорить, господин, — с укором ответил киликиец. — А она просто была не в себе, только плакала и повторяла твое имя. Меня она даже не замечала, да и ничего вокруг не видела.
Потом мы двинулись вдоль берега, надеясь, что нас подберет какой-нибудь корабль. Так и случилось.
Селевк скрипнул зубами в ярости.
— Это были финикийцы. Капитан сначала рассыпался в любезностях, когда я сказал, что он имеет честь помочь внучке римского сенатора. Но поскольку Корнелия ни на что не реагировала и никак не подтвердила мои слова, он начал сомневаться.
И вот однажды меня схватили матросы, дали по голове и выбросили за борт.
— Плыви, любезный! — крикнул мне капитан. — Передавай привет своему сенатору. А девчонку мы лучше продадим в публичный дом. Она красивая, хотя и сумасшедшая. А для нас, финикийцев, синица в руках всегда лучше, чем журавль в небе.
— Негодяи! — крикнул Либон в бешенстве. — Мерзавцы! Я утоплю в море эту проклятую Финикию!
— Для этого надо быть Богом, — резонно заметил Паулин.
— Или командующим римской армией, — добавил Сабин, желая подбодрить юношу. — Видишь, у тебя опять появился смысл в жизни.
— А как же ты не утонул? — спросил Феликс, с уважением глядя на Селевка. — Ты, наверное, родственник Нептуна?
— Да нет, — слабо улыбнулся тот. — Просто неплохой моряк. Я довольно долго держался на воде, а потом меня подобрала рыбацкая лодка. К счастью, у меня в одежде было зашито немного денег, которых финикийцы не нашли, и я купил себе место на борту корабля, который плыл в Тир из Табраки. Ведь я помнил, что капитан того судна, которое увезло мою госпожу, говорил, что плывет именно туда.
И вот я прибыл в этот город и начал поиски. Вчера мне случайно удалось заметить достойную Корнелию, которая вышла из храма в одежде жрицы Астарты. И я не могу понять, каким образом...
— О, горе мне, — простонал Либон. — Лучше бы ее убил Такфаринат, тогда она не пережила бы того, что переживает сейчас. И я тоже...
Селевк внимательно посмотрел на него. В глазах киликийца появилась боль. Он понял, что делала в храме внучка сенатора Сатурнина.
— Вот поэтому мы и хотим похитить ее и вылечить, — сказал Паулин. — Эти негодяи одурманили ее каким-то наркотиком, и бедная девушка не отдает отчета в своих действиях.
— Разреши мне быть с вами, господин, — попросил Селевк. — Я служу ей и буду служить до конца.
— Ты храбрый человек и преданный друг, — с чувством произнес легат. — Конечно, ты останешься с нами. А потом Луций Либон даст тебе свободу, если ты раб.
— Я не раб, — ответил киликиец. — Сенатор уже освободил меня.
— Тем лучше.
— О, Корнелия, — продолжал стонать Либон. — Теперь мы с тобой никогда не сможем быть вместе...
— Ты откажешься от нее? — спросил Селевк. — Прости мою дерзость, господин, но я должен знать.
— Я не могу поступить иначе, — прерывисто произнес юноша. — Моя честь... Ведь Корнелия стала...
— Тогда я не брошу ее, — твердо произнес киликиец. — Можешь убить меня сейчас, я понимаю, что я никто по сравнению с тобой. Но несчастье, которое пережила Корнелия, приблизило ее ко мне. Гордые патриции не хотят принимать ее в свой круг, но простой киликийский моряк не оставит ее в беде. Она теперь такая же отверженная, как и я. Мы будем вместе, если она того захочет.
— Не заговаривайся, моряк, — сказал Паулин. — Корнелия — внучка римского сенатора. Но твоя верность госпоже делает тебе честь. Ладно, об этом поговорим потом, а сейчас...
— Из храма выходят женщины, — негромко сказал Феликс. — И идут к портику.
Все повернули головы.
— Вон она! — в один голос воскликнули Селевк и Либон.
Глава XX
Месть
— Так, все по местам, — скомандовал Паулин. — Селевк, ты знаешь город?
— Немного, — ответил киликиец.
— Знаешь Гончарную улицу?
— Да.
— Отлично. Достойный Либон, вы с Селевком пойдете туда и будете нас ждать в начале улицы. Именно там находится дом, где я хочу укрыть девушку. Трибун, ты идешь к портику и забираешь Корнелию. Феликс, будешь страховать Сабина. Отправляйтесь через десять минут. А я пойду найму носилки. Тут за углом есть прокатная контора. Как только увидите, что я готов, — начинайте. Ну, да помогут вам Бога.
Пятеро мужчин быстро разошлись в разные стороны. На месте остался лишь британец Каролунг, который не слышал их разговора, но продолжал следовать предварительным распоряжениям легата.
Сабин и Феликс переместились поближе к храму и заняли удобную для наблюдения позицию. Время тянулось медленно, как смола.
Наконец в отдалении показались большие носилки, которые несли на плечах шестеро крепких парней. Занавеска на паланкине шевельнулась. Рабы остановились.
— Это легат, — шепнул Сабин. — Ну, вперед.
Феликс молча кивнул и проверил, легко ли его меч выходит из ножен. Сицилиец был собран и сосредоточен.
Сабин вышел из укрытия и небрежным шагом праздношатающегося искателя развлечений двинулся к портику, к которому уже со всех сторон сходились мужчины, желающие внести свою лепту в благоустройство храма Богини Астарты, а при случае и получить немного удовольствия.
Трибун испугался, как бы Корнелию не перехватили, и ускорил шаги. Либон указала ему девушку, и он не боялся ошибиться.
Под крышей портика стояло полтора десятка женщин в ритуальных одеждах и несколько молодых жрецов под командой одного пожилого. Вое держали в руках увесистые дубинки, чтобы в случае чего на корню пресечь возможные инциденты.
— Ты хочешь воздать честь Богине Астарте, господин? — спросил один из жрецов, когда Сабин подошел ближе. — Это благородная цель. Можешь выбрать себе женщину, через которую Богиня услышит твои молитвы и примет твое подношение.
Сабин еле сдержался, чтобы не врезать кулаком по бритой голове религиозного сводника.
— Да, — сквозь зубы ответил он. — И я могу обойтись без твоей помощи. Дай мне осмотреться.
— Пожалуйста, господин.
Жрец отступил в сторону, и трибун вошел под своды портика.
Он сразу увидел Корнелию, которая стояла в углу. Она выглядела полностью отрешенной от действительности, глаза девушки блестели нездоровым блеском. Трибун направился к ней.
— Корнелия, — шепнул он ей в ухо. — Твои друзья хотят помочь тебе. Пойдем со мной.
— Меня зовут Энойя, господин, — каким-то неземным голосом ответила девушка. — Я рада, что ты выбрал меня для служения великой Богине Астарте и буду счастлива провести с тобой время, ибо это послужит на пользу нашему храму.
— Чтоб он сгорел ваш храм вместе с Астартой, — буркнул Сабин. — И со всеми этими бритыми ублюдками.
Но он уже понял, что Корнелия не в себе и бесполезно пытаться объяснить ей ситуацию. Ладно, сейчас главное — вырвать бедняжку из рук этих негодяев.
— Ты сделал выбор, господин? — сладким голосом спросил пожилой жрец, подходя к Сабину. — Вижу, вижу. И ты не ошибся. Это одна из лучших наших женщин. Она всем сердцем предана Богине...
— Да уж, — процедил Сабин сквозь зубы. — Хорошо, я забираю ее с собой.
— Так не положено, господин, — возразил жрец. — У нас есть специальные комнаты при храме, и там очень удобно...
Сабин сунул руку в кошелек и бросил жрецу несколько золотых монет. Тот жадно подставил ладонь.
— Я не хочу идти в храм, — отчетливо произнес трибун. — Мы пообщаемся с Богиней у меня дома. Видишь, вон там носилки?
Он показал пальцем.
— Я отвезу женщину к себе, а потом пришлю ее обратно. Вот и все. Я так хочу.
— Хорошо, господин, — наклонил голову жрец. — Но тогда вас будет сопровождать один из наших послушников. Такой у нас порядок. Он подождет, когда ты отпустишь женщину, и приведет ее обратно в храм.
Спорить со старым хрычом было бы бесполезно. Опасаясь, как бы жрец не начал чего-то подозревать, Сабин кивнул.
— Пусть будет так.
«Надеюсь, Феликс сломает шею этому бритоголовому», — подумал он с удовлетворением.
— Пойдем, — трибун повернулся к Корнелии и взял ее за руку. — Торопись, у меня мало времени.
Девушка покорно пошла за ним. Жрец с дубинкой в руке следовал в некотором отдалении.
Сабин скорее чувствовал, нежели видел, что и темная тень Феликса выскользнула из своего укрытия. А еще где-то во мраке должен быть Каролунг. Нет, такие ребята запросто разделаются с этими сукиными детьми, которые наживаются на бедных обманутых женщинах. И никакая Астарта им не поможет. Трибун злорадно ухмыльнулся.
Корнелия шла молча, опустив голову. Ее лицо прикрывал легкий капюшон. Рука девушки чуть подрагивала в ладони Сабина.
«Несчастный ребенок, — подумал трибун. — Сколько же ей довелось пережить».
Он вдруг представил на ее месте свою любимую Эмилию и чуть не задохнулся от бешенства. Теперь он стал лучше понимать чувства Либона.
«Ничего, мы за все отомстим, — подумал он. — Призываю вас, Эринии, помогите нам».
Они были уже рядом с носилками. Паулин отдернул занавески и протянул руку, чтобы помочь девушке взобраться внутрь.
— Эй, — крикнул бритоголовый жрец, — Это что такое? Так не положено. Оставьте женщину!
Внезапно рядом с ним возник Феликс и с силой двинул служителя Астарты в челюсть. Тот выронил дубинку и полетел на землю, но сознания, видимо, не потерял, ибо тут же сунул руку под одежду и вокруг разнесся пронзительный свист.
— На помощь, — прохрипел жрец.
Феликс ударил его пяткой в висок, и тот замолк. Но со стороны портика послышались торопливые шаги. Еще один отряд храмовой стражи появился слева. Замелькали факелы.
— Скорее! — крикнул Паулин.
Он подхватил Корнелию, которая слабо упиралась, и втащил ее в носилки. Сабин, Феликс и Каролунг обернулись, положив руки на мечи. Стражники приближались.
— Догоняйте, — бросил им легат и рявкнул на носильщиков: — Чего стоите, вперед!
Но те замялись, понимая, что их пассажиры вступили в какой-то конфликт с всесильными жрецами. А уж вызвать гнев могущественной Богини Астарты они никак не хотели.
— Пошли, сукины дети! — крикнул Сабин и толкнул в спину ближайшего носильщика. — Быстро! А то сейчас мечом пришпорю.
Рабы тяжелой рысью припустили по улице. А храмовые стражники были уж совсем близко.
— Святотатцы! — раздавались крики. — Богохульники! Чтоб вас чума взяла!
— Отходим, — бросил Сабин. — Идем за носилками. А этих будем держать на расстоянии. Оружие к бою.
Заметив блеск лезвий, жрецы несколько поостыли. Они задержались и сбились в плотную группу. Было их человек двенадцать.
— Эй, вы, — раздался голос пожилого мужчины, который в портике принял от Сабина деньги. — По какому праву вы оскорбляете Богиню Астарту? Кто вы такие?
— Это вы оскорбляете Богиню, сводники вонючие, — ответил Сабин, — Отчет в своих действиях мы дадим только перед римскими властями. А вы лучше убирайтесь, пока не пролилась кровь.
Жрецы о чем-то приглушенно переговаривались, обжигая злыми взглядами трибуна и его спутников. А тот заметил, что носилки с Паулином и девушкой скрываются за углом в сорока шагах от них.
— Бежим, — приказал Сабин. — А то еще потеряем их.
Трое мужчин бросились вслед за паланкином. Жрецы не думали прекращать погоню и последовали за ними, сохраняя, впрочем, безопасную дистанцию между собой и остриями мечей.
И вот таким странным манером три группы людей — рабы с носилками, Сабин, Феликс и Каролунг и отряд храмовой стражи — продвигались по направлению к Гончарной улице.
— Если они увяжутся за нами, — сказал Сабин, — то узнают, где легат хочет укрыть девушку. Надо что-то придумать...
— Я придумал, — сказал Феликс.
Он быстро прошептал несколько слов, и Сабин кивнул.
— Хорошо, попытаемся. Ты все понял, Каролунг?
— Да, господин, — ответил британец.
— Ну, тогда начинаем по моей команде.
Трое мужчин слегка замедлили ход, не теряя, впрочем, из виду носилки. Жрецы шли в том же темпе, а потому не сразу заметили, что расстояние между ними сокращается.
— Вперед! — крикнул вдруг Сабин.
Они втроем рванулись навстречу противникам, которые опешили от столь неожиданного маневра. Прошло лишь несколько секунд, а Феликс уже стоял, обхватив за шею старого жреца и приставив меч к его горлу. Сабин и Каролунг расположились по обе стороны от них, выставив вперед свои клинки.
Стражники взвыли от бессильной ярости.
— Отойти! — рявкнул Сабин. — Назад, сволочи, а то сейчас ваш командир лишится головы!
Жрецы испуганно попятились.
— Вот тут и оставайтесь, — удовлетворенно сказал трибун. — Когда мы будем в безопасности, я отпущу эту старую развалину. Но если до тех пор я увижу хоть одну бритую башку на расстоянии выстрела из лука от меня, то, клянусь, сам перережу ему глотку.
Жрецы взволнованно загудели, но никто не сделал и шагу вперед. Сабин улыбнулся.
— Молодцы, — сказал он. — Вижу, вы меня поняли. Ну, будьте здоровы, Божьи люди.
Феликс толкнул старого жреца в спину, и все четверо быстро двинулись за удаляющимися носилками.
Они отошли уже на приличное расстояние и свернули в темный переулок вслед за паланкином Марка Светония. Но тут оказалось, что жрец вовсе не собирался так уж безропотно подчиняться своим похитителям. Несмотря на возраст, он был еще полон сил и энергии, что и не замедлил продемонстрировать в следующий момент.
Воспользовавшись тем, что Феликс уже не так плотно прижимал меч к его горлу, жрец вдруг ловко уклонился от лезвия и двинул сицилийца ногой в пах. Феликс взвыл от боли и согнулся, держась руками за низ живота. А служитель культа с удивительным проворством бросился бежать по темной улице, подошвы его сандалий выбивали дробь на камнях.
Сабин и Каролунг на миг растерялись, и этого вполне хватило бы старику, чтобы скрыться в лабиринте переулков, но тут ему не повезло. Он уже готов был нырнуть в какой-то проем, как вдруг оттуда вышел человек.
Двое мужчин столкнулись и полетели на землю.
— Ослеп, что ли? — взвыл несчастный прохожий.
Теперь уже трибун и британец времени не теряли. Каролунг навалился на упавшего жреца и прижал его всем телом. А Сабин с удивлением посмотрел на мужчину, который так неожиданно помог им.
— Корникс, — сказал он, — а ты откуда тут взялся?
Бедный галл был ошарашен не меньше.
— Да я... — забормотал он. — Так просто... Мне было...
— Ты же должен был сидеть в гостинице.
— Да... Но...
Тут подошел Феликс, уже слегка оправившийся от последствий болезненного удара. Сначала он с силой и злостью стукнул жреца ногой под ребра, а потом с улыбкой повернулся к галлу.
— Ну ты даешь, приятель, — сказал он. — Здорово ты нас выручил. Еще немного, и эта старая крыса показала бы нам свой хвост.
Корникс влет оценил ситуацию.
— Ну, известное дело, — надулся он от гордости. — Кто же как не я вам поможет? Мне так и подумалось, что вам не помешает поддержка такого человека, как я. Да мне не привыкать. Вот и тогда в Риме мы с доблестным Кассием Хереей выручили моего господина, которого арестовали преторианцы и вели в тюрьму.
— Так ты тут оказался не случайно? — недоверчиво переспросил сицилиец, растирая живот.
— Конечно, нет, — обиделся Корникс. — Я же и говорю...
— Не ври, приятель, — перебил его Сабин. — Могу поспорить на что угодно, что ты просто удрал из гостиницы, чтобы развлечься, а сейчас возвращался из какого-нибудь публичного дома или кабака.
— Ну... я... — замялся Корникс.
— Ладно, все равно спасибо, — махнул рукой трибун. — Ну, идем дальше. У нас нет так много времени.
Жреца подняли на ноги. Он злобно шипел и плевался. Феликс для острастки стукнул его ребром ладони по шее, и больше старик не делал попыток убежать.
Они нагнали носилки в начале Гончарной улицы, где уже поджидали Селевк и Либон. Паулин вылез и помог сойти девушке. Корнелия, голову которой по-прежнему закрывал капюшон, стояла молча, дрожа всем телом.
Легат отпустил носильщиков, которые торопливо помчались обратно по улице, и повернулся к своим спутникам.
— А это еще кто? — спросил он, указывая на жреца, которого держал Феликс.
Сабин коротко объяснил.
— Молодцы, — хмыкнул Паулин. — С такими, как вы, не пропадешь. А там кто? Нас ведь было меньше.
— Я, господин, — покорно сказал Корникс.
Сабин опять объяснил.
— Ладно, — улыбнулся Светоний. — Ты помог нам, и я тебя прощаю, но на будущее запомни — мои приказы должны выполняться в точности.
— Конечно, господин, — с облегчением вздохнул Корникс. — Я понял, обещаю.
— Ладно, — Паулин огляделся. — Мы с трибуном пойдем сейчас проверить, все ли в порядке там, на квартире. Феликс, держи жреца, а вы позаботьтесь о девушке.
Либон стоял, не двигаясь; видно было, как в нем происходит отчаянная внутренняя борьба. Селевк тоже не смел в его присутствии предложить свою помощь внучке сенатора.
Видя их нерешительность, Паулин кивнул британцу.
— Каролунг, следи за госпожой.
Тот кивнул и шагнул к девушке. Внезапно она легким движением отбросила капюшон с головы. И в этот же момент луна вдруг вышла из-за туч и ее свет упал на лица британца и Корнелии, которые оказались совсем близко друг от друга.
Селевк страшно побледнел и рванулся вперед.
— Нет! — в отчаянии крикнул он.
А лицо Каролунга вдруг исказила дикая торжествующая гримаса. В следующий миг он сильной рукой прижал девушку к себе и приставил свой кинжал к ее груди.
Селевк замер. Все остальные изумленно наблюдали за этой сценой, ничего не понимая.
— Что происходит? — резко спросил Паулин. — Каролунг, как ты смеешь? Немедленно отпусти госпожу!
— Его зовут не Каролунг, — глухо сказал Селевк. — Это Утер, один из матросов, которые подняли мятеж на «Сфинксе», судне сенатора Сатурнина.
— Да! — крикнул британец. — Да, я Утер. Вы убили моего брата, чтобы эта богачка могла есть и пить сколько захочет. А мой брат и другие должны были сдохнуть от голода в трюме. И я поклялся отомстить! О, Боги, спасибо вам, что вы так скоро предоставили мне эту возможность.
Он весь дрожал от возбуждения, лезвие ножа скользило по груди Корнелии, которая по-прежнему была в полной апатии.
— Как ты тут оказался? — спросил Селевк.
Он видел, что британец еле владеет собой, и решил потянуть время, а там, может, удастся что-нибудь предпринять.
Но легат Марк Светоний Паулин был настроен более категорично. Он резко двинулся вперед.
— Не подходи! — крикнул Утер и занес руку с ножом.
— Немедленно брось оружие! — рявкнул легат. — Ты слышишь меня? Я приказываю! Или я отправлю тебя на крест!
— Не надо... — заговорил Сабин, понимая, что угрозы Паулина не остановят обезумевшего от жажды мести британца.
Но легат продолжал твердо идти вперед, приближаясь к Утеру и девушке. Он был уверен, что британец не посмеет его ослушаться.
Видя, что еще миг и римлянин окажется совсем рядом, Утер вдруг издал дикий вопль, взмахнул рукой и по рукоять всадил нож под сердце Корнелии. Девушка выскользнула из его объятий и тихо сползла на землю. У всех вырвался вздох ужаса. Либон повалился на колени.
— Будьте вы прокляты! — закричал британец, повернулся и бросился бежать.
Но далеко он не ушел. Селевк в мгновение ока выхватил из-под плаща короткий тяжелый нож, взмахнул рукой и острый клинок, несколько раз перевернувшись в воздухе, с глухим звуком вонзился под левую лопатку убегающего британца.
Тот секунду стоял неподвижно, потом повалился на колени, уперся в землю ладонями, помотал головой, а затем рухнул на бок, перекатился на спину и замер. Из-под тела быстро расползалось в разные стороны кровавое пятно.
Либон поднялся на нога, сделал несколько шагов и вновь упал на колени перед телом Корнелии. Он со слезами на глазах смотрел на спокойное бледное лицо девушки. Никто не посмел ему помешать.
Так прошло несколько минут. Потом Либон поднял голову и невидящим взглядом окинул своих спутников.
— Теперь я буду мстить, — сказал он глухо, но твердо. — О, я жестоко отплачу за мою поруганную любовь и за жизнь этой несчастной. И в первую очередь я буду мстить цезарю и Ливии. Ведь это они главные виновники моих бед!
— Не говори глупостей, Либон, — резко перебил юношу Паулин. — Мы понимаем твое горе...
Но молодой человек уже не слушал. Он быстро вскочил на нога и побежал в темноту.
— Стой! — крикнул Сабин. — Куда ты?
Трибун хотел броситься за ним, но Паулин вдруг жестом остановил его и грустно покачал головой.
— Не трогай его, — сказал он. — Будем надеяться, что он сумеет взять себя в руки и поступит как настоящий римлянин. А сейчас ему не до нас и не до наших утешений.
Селевк стоял, не поднимая головы, и тупо смотрел на тело Корнелии. Его губы дрожали.
Паулин положил руку ему на плечо.
— Ты останешься с нами? — спросил он мягко.
Киликиец кивнул.
— Хорошо. Не будем забывать, что нас ждет еще очень важная работа. Очень жаль, что так все получилось с Корнелией, но кто мог знать, что этот британец...
— А что будем делать со жрецом? — спросил Сабин.
— Убейте его, — равнодушно приказал легат. — Он опасный свидетель и может доставить нам неприятности и задержать нашу миссию.
Феликс с готовностью вытащил меч.
— Нет, — прохрипел жрец, выпучив глаза. — Не убивайте меня! Я могу помочь вам!
— Чем? — издевательски спросил Сабин. — Натравишь на нас банду своих бритоголовых псов?
Но жрец смотрел не на него, а на Паулина.
— Я знаю, кто ты такой, — вдруг сказал он. — И я знаю, что ты ищешь. Только я могу указать тебе правильный путь.
Его слова произвели впечатление на легата, но он не подал вида и лишь пристально взглянул на жреца.
— Вот как? — спросил он. — Ну, и кто же я такой?
— Ты — Марк Светоний Паулин, легат цезаря Тиберия, — торжественно произнес старик. — И прибыл в Палестину с особым поручением.
— Откуда тебе это известно? — резко спросил пораженный его осведомленностью Паулин.
Жрец улыбнулся.
— Мало есть тайн на свете, которые неизвестны нам, служителям великой Астарты.
— Эти сволочи шпионят за нами, — буркнул Паулин, обращаясь к Сабину. — Надо сказать цезарю, чтобы он огнем выжег вертепы азиатов по всей Италии. Наверняка кто-то из посвященных проговорился об этом жрецу храма Астарты в Риме, а тот не замедлил донести обо всем своим дружкам. Вот так они и богатеют. На шпионаже и на проституции.
Легат с горечью хмыкнул и вновь посмотрел на служителя культа.
— Ну, — сказал он, — так что ты знаешь? Чем ты можешь нам помочь? Помни, цена должна быть высокая, если ты хочешь сохранить жизнь.
— Да, — кивнул жрец. — Понятно. Думаю, цена, которую я готов заплатить, удовлетворит тебя. Я знаю, где царь Ирод спрятал золото Марка Антония, и знаю, как до него добраться.
Глава XXI
Лицом к лицу
Прошла уже неделя с тех пор, как Германик прибыл в Антиохию. Проконсул Гней Пизон принял его со всеми почестями, положенными консулу и приемному сыну цезаря.
Но Германик отклонил недвусмысленные предложения Пизона как следует отдохнуть и сразу же приступил к работе, изучая обстановку в провинции и на парфянской границе. Его люди перевернули горы материалов: счета, отчеты чиновников, рапорты командиров воинских подразделений.
И по мере того, как нарастал поток информации, Германик становился все более хмурым и задумчивым.
Пизон, не смея мешать своему высокому гостю, терзался самыми ужасными подозрениями; он потерял аппетит и сон. Проконсул ждал, когда же Германик вызовет его для откровенного разговора, от которого зависело так много. Он знал, что скрыть многочисленные нарушения закона и факты явного предательства интересов Империи невозможно, и его весьма тревожила мысль, как же отреагирует Германик.
Ведь от его реакции зависели и ответные меры, которые должен будет предпринять наместник и его союзники. Отступать уже поздно. На кон поставлено слишком много и на прощение им рассчитывать не приходилось.
У них оставался только один выбор: победить или умереть.
* * *
И вот этот день настал. С утра адъютант Германика трибун Кассий Херея передал проконсулу приглашение посетить резиденцию цезарского сына. Пизон тут же тайком отправился в храм Августа, где принес жертвы, моля Бога помочь ему выкрутиться, а потом сообщил о вызове бывшему армянскому царю Вонону.
Вонон не выглядел особенного напуганным.
— Ну что ж, — сказал он, — Рано или поздно объяснение между вами должно было произойти, мы этого ждали и готовились. Действуй смело, Пизон. Если тебе удастся усыпить его подозрения — тем лучше. Но если нет — помни, что ты тоже не мальчик, на которого можно орать и вешать всех собак. У тебя тоже есть кое-какие веские аргументы, и кто знает, не перевешивают ли они в данный момент то, чем располагает Германик.
Так что желаю тебе быть твердым и независимым. Надеюсь, сразу же после вашей встречи ты поставишь меня в известность, каковы были результаты? Ведь мы союзники.
— Конечно, — заверил армянина Пизон. — Можешь не сомневаться. Мы сидим в одной лодке, и нам плыть в ней до конца.
— Я рад, что ты это понимаешь. К тому же, сегодня в город прибыл один человек, в помощи которого мы весьма заинтересованы. Я, правда, до недавнего времени был с ним не в очень хороших отношениях, но политика есть политика и личные симпатии приходится убирать в сторону. Ты догадываешься, о ком я говорю?
— Да, — буркнул Пизон. — Ну, ладно. Мне уже пора идти. Германик не любит ждать.
— Желаю удачи, проконсул, — напутствовал его Вонон.
* * *
Германик встретил проконсула Сирии Гнея Пизона сухо и официально. Он был хмур и чем-то недоволен.
— Садись, — указал он на стул.
Ни вина, ни закуски подано не было.
«Плохой знак», — подумал Пизон.
— Мы должны с тобой серьезно поговорить, — начал Германик, усевшись на табурет. — И разговор этот будет для нас обоих неприятным. Но тут я ничего не могу поделать. Ты сам виноват.
Пизон хотел что-то сказать, но промолчал. Он чувствовал неуверенность и страх.
— Начнем с внутренней политики, — вновь заговорил Германик. — С прискорбием должен заметить, что тут я обнаружил множество нарушений и случаев небрежного отношения к своим обязанностям, если не сказать хуже. Вот, посмотри сам.
Германик протянул Пизону несколько документов.
— Ты как проконсул провинции отвечаешь и за благоустройство городов и других населенных пунктов. Но что я вижу? Дороги находятся в плачевном состоянии, водопровод в Антиохии давно не ремонтировался и так далее. Но между тем средства на строительные и ремонтные работы регулярно поступали в твою казну.
Куда же они девались потом, хотел бы я знать?
— Позволь, я объясню тебе, — начал Пизон. — Во-первых, работы проводились, но...
— Подожди, — перебил его Германик. — Сначала я выскажу свои претензии, а уж потом буду слушать твои оправдания. Если буду. В дальнейшем тебя ждут гораздо более серьезные обвинения, нежели простой недосмотр или даже расхищение казенных средств.
Пизону стало совсем плохо. Он побледнел, на лбу выступил холодный пот, руки тряслись.
"Я пропал, — подумал проконсул. — Он не выпустит меня из своих когтей. Может действительно предложить ему взятку? Да что взятку? Я готов даже уступить цезарский трон, лишь бы уцелеть.
Хотя, что я несу? Ведь этот ненормальный отказался от верховной власти, которую предлагали ему ренские легионы. Ренские легионы! Сила, с которой никто бы не смог тягаться. А он не захотел... ".
— Слушай дальше, — продолжал Германик, суровым взглядом окинув дрожащего Пизона. — У меня есть сведения, что ты допустил серьезные нарушения в налоговой политике Империи. Ты отдал сбор налогов на откуп каким-то подозрительным иудеям и финикийцам, которые бессовестно грабят народ. А в случае неповиновения порядок наводят какие-то банды, состоящие из людей в масках. Они убивают непокорных и сжигают их жилища. В провинции процветает самый настоящий террор. Что ты можешь сказать в свое оправдание по этому поводу?
— Я исправно отправляю деньги в Рим, — пробормотал Пизон. — За мной нет никаких недоимок...
— Да, деньги ты вносишь. Но сколько же ты кладешь в свой карман, если довел вверенных тебе жителей Сирии до полной нищеты? Или ты хочешь, чтобы вспыхнуло восстание? Здесь, вблизи парфянской границы?
Пизон молчал.
— Что ж, возможно, именно этого ты и добиваешься, — зловещим тоном сказал Германик.
Некоторое время оба молчали.
— Далее, — заговорил вновь молодой человек. — Вопрос об армии. Я не поверил своим глазам, когда увидел, в каком состоянии находятся войска. У солдат нет самого необходимого, жалованье не выплачивается, свирепствует палочная дисциплина, учения не проводятся.
Это же не армия, а банда с большой дороги. Наверное, даже свора нумидийцев Такфарината выглядит лучше.
Кроме того, мне стало известно, что и кадровую политику в войсках ты ведешь, руководствуясь лишь своими личными интересами. Ты отстранил от службы всех способных и толковых офицеров, а на их место принял всякий сброд, даже вольноотпущенников и бывших каторжников. Говорят, что они выплачивают тебе солидную мзду за такое возвышение. Это так?
— Не совсем, — пролепетал Пизон.
Германик с презрением махнул рукой.
— Вижу, что так. И еще одно — меня проинформировали, что среди солдат ведется постоянная целенаправленная пропаганда, враждебная цезарю и Империи. Ты что же, хочешь предстать перед судом по обвинению в государственной измене?
— Это ложь! — крикнул Пизон. — Мои слова не так поняли. Я всем сердцем предан цезарю. Императрица Ливия...
— Оставим Ливию, — перебил его Германик. — Слушай дальше. Кстати, о судах. Как я установил, судопроизводство в провинции не выдерживает никакой критики. Взятки, подкуп, лжесвидетельства, запугивание, угрозы и шантаж стали обычными вещами. И виноват в этом прежде всего ты, проконсул, в чьи обязанности входит наблюдение за неукоснительным соблюдением законов нашей страны. Ты же подрываешь величие и достоинство Рима в глазах местных жителей.
Германик был возмущен до глубины души. Он сам был образцом честности и порядочности и не допускал, чтобы другие халатно относились к своим обязанностям.
А в этом случае вообще трудно было поверить, что дело только в халатности. Но неужели же родовитый римлянин, патриций, бывший консул так не дорожит престижем своей страны? Или он делает все это намеренно? Но с какой целью?
И все же, хотя факты говорили сами за себя, Германику не хотелось думать, что Пизон стал изменником. Пока нет неопровержимых доказательств, он не может никого обвинять в столь серьезном преступлении. Но если это действительно так, то доказательства могут найтись в любой момент и тогда не будет пощады предателю.
К сожалению, у Германика не было возможности ознакомиться с донесениями агентов Марка Светония Паулина, иначе все его сомнения рассеялись бы очень быстро, а подлый изменник Гней Пизон был бы арестован прямо здесь, немедленно.
Но рапорт Паулина, который вез Децим Варон, уже давно сгорел в печке в кабинете проконсула Сирии.
— Идем дальше, — сурово сказал Германик. — Объясни мне, пожалуйста, что делает в Антиохии свергнутый армянский царь Вонон? Почему он имеет возможность рассылать во все концы подстрекательские письма, сеять смуту на границе и портить наши отношения с соседями?
«Вот и армянин влип, — подумал Пизон. — Я бы сказал: так ему и надо, если бы его шкура сейчас не составляла с моей одно целое».
— Но ведь мы сами посадили Вонона на армянский престол, — попытался возразить проконсул. — И наш долг помочь ему вернуться на него.
— Разве? Мы предложили армянам свою кандидатуру, но они ее отвергли. Армения — независимая страна, и ее жители имели на это право.
Я скажу тебе, что я сделаю: через несколько дней я отправлю в Тигранокерт моего представителя, ты же выделишь несколько когорт солдат, которые будут его сопровождать.
Армянам будет предложено выбрать себе нового царя, кого они пожелают, и я готов утвердить его на престоле, если он даст гарантии лояльности по отношению к Риму.
— А ты уверен, что достойный цезарь Тиберий это одобрит? — осторожно спросил Пизон. — Ведь неизвестно еще, кого выберут эти азиаты. Новый царь может повредить интересам Империи.
— Что я слышу? — воскликнул Германик. — Гней Пизон заботится об интересах Империи! Нет, любезный, я могу сказать, что тебя волнует. Вонон ведь засыпает подарками тебя и твою жену, а золото для тебя значит гораздо больше, чем интересы Империи, как я уже мог убедиться.
Так что не беспокойся — цезарь мудрый человек и одобрит мое решение. А Вонону можешь передать, что уже скоро я отправлю его куда-нибудь в Испанию, где он не сможет больше плести свои интриги.
«Армянин ни за что на это не согласится, — с испугом подумал Пизон. — Он пойдет на все, только бы вернуть себе престол. И даже приемный сын цезаря его не остановит. Они теперь сразятся не на жизнь, а на смерть. О, Боги, и надо же мне было попасть между двумя таким жерновами! Проклятое честолюбие и жадность, вы меня погубите».
— Следующий интриган, — продолжал Германик, — с которым у тебя сложились весьма теплые отношения. Каппадокийский царь Архелай. Мне сообщили, что в своих письмах он открыто призывает к неповиновению Риму, а ты не только не пресекаешь это, но и потворствуешь изменнику. На днях я решу, что нам делать с Архелаем, а пока...
Словно в ответ на эти слова раздался стук в дверь и вошел ординарец Германика с навощенными табличками в руке.
— Известия из Мелитены, достойный Германик, — сказал он. — Нам сообщают, что каппадокийский царь Архелай скончался.
— Вот как? — спросил Германик. — Что ж, это упрощает дело. Сами Бога помогают мне. Можешь идти.
Ординарец повернулся и вышел.
— Теперь мне все ясно, — заговорил вновь Германик. — Смерть царя меняет ситуацию. Скоро я попросту превращу Каппадокию в римскую провинцию и покончу со всеми смутами, раз уж Архелай и его приближенные не оправдали нашего доверия.
Пизон был потрясен. Смерть верного союзника изрядно подрывала их шансы на успех.
— Поговорим еще об иудеях и арабах, — продолжал Германик. — Как мне стало известно, в Антиохию зачастили послы тетрарха Антипаса и набатейских правителей. О чем это вы с ними беседовали?
— Ну... о безопасности границ, — пробормотал Пизон. — Ведь Палестина подчиняется мне, проконсулу Сирии, и я обязан...
— А! — махнул рукой Германик. — Не рассказывай сказки. — Мне известно, что Антипас усиленно собирает оружие и заключил союз с арабами, женившись на дочери их вождя. С чего бы это? Неужели все только в интересах Империи? Что молчишь, проконсул?
Пизон опустил голову. Возразить ему было нечего. Он понял, что Германик уверен в его предательстве, и не строил никаких иллюзий на этот счет. Все, час пробил. Теперь надо или отказаться от всего, или предпринять решительную, последнюю попытку исправить положение.
Трусливый Пизон знал, что выйти из игры ему уже не удастся. Армянин Вонон держал его в руках слишком крепко и не собирался выпускать. Значит, оставалось только одно: принять вызов.
«О Боги олимпийские, — с тоской подумал проконсул, — нет в мире такой жертвы, которой бы я вам не принес, если вы меня спасете. Помогите мне, и я этого не забуду».
— Так вот что я тебе скажу в заключение; Гней Пизон, — мрачно произнес Германик. — Я убежден, что ты предал свою страну, вступив в сговор с ее врагами. Не знаю, сделал ли ты это ради обогащения или по иным мотивам. Это выяснит суд.
Но пока у. меня нет достаточно убедительных доказательств, чтобы арестовать тебя. Однако не надейся — они будут со дня на день и уж тогда пощады не жди. Советую тебе привести в порядок свои дела и составить завещание. Хотя, наверное, твое имущество все равно будет конфисковано в пользу казны.
Пизон вздрогнул. Германик задел самое его чувствительное место — деньги. И как же он оставит жену и сына без средств к существованию. Нет, это невозможно.
Проконсул собрался с силами, поднял голову и взглянул в лицо своему собеседнику.
— Я понял тебя, достойный Германик, — глухо произнес он. — Что ж, в твоей воле решать мою судьбу. Я могу только ждать и надеяться.
— Ты сам выбрал эту свою судьбу, — сухо ответил Германик. — И теперь некого винить, кроме себя самого. Можешь идти и, пожалуйста, никуда не отлучайся из Антиохии. Ордер на арест я могу подписать в любую минуту. Будь здоров.
Пизон слез со стула и поплелся к двери.
«Да, я сам выбрал свою судьбу, — подумал он, выходя из комнаты. — Но и ты сейчас выбрал свою. Что ж, время покажет, чья из них окажется более счастливой».
Глава XXII
Решение принято
Сразу же после разговора с Германиком Пизон поспешил в резиденцию Вонона — роскошный особняк, который тот занимал в центре Антиохии.
Проконсула уже ждали. Молчаливый слуга немедленно провел его в кабинет хозяина. Там сидел сам кандидат на армянский престол и еще какой-то мужчина, закутанный в плащ.
— Ну? — спросил Вонон без предисловий. — Говори скорее. Что сказал тебе Германик?
Пизон огорченно махнул рукой и передал неутешительные результаты его разговора с посланником Рима.
— Плохо дело, — нахмурился армянин. — Мне казалось, что еще можно обойтись без крайних средств. Но он знает слишком много. Если его люди перехватят еще пару моих или ваших писем, то все, это будет означать приговор для нас. Надо действовать.
— Но как? — спросил Пизон. — Германик теперь будет начеку. Он понимает, что мы в отчаянном положении. Он увеличит свою охрану. Никто из нас или наших людей не сможет подступиться к нему.
— Ты ошибаешься, — усмехнулся Вонон. — Помнишь, я говорил тебе о египтянине, специалисте по ядам? Так вот могу тебе сообщить, что сей милый человек уже работает на кухне, где готовят пищу для Германика и его свиты. Такому ловкому парню нетрудно будет воспользоваться моментом.
Пизон вздрогнул. Только сейчас он окончательно осознал, что шутки кончились. Пришло время решительных действий, и теперь уже не до сантиментов. Но поднять руку на наследника цезаря? Внука Божественного Августа?
Нет, такое ему и в страшном сне не могло присниться...
— Ты что, боишься? — с презрением спросил Вонон. — Или тебе жалко этого выскочку и дурака? Ведь имей он хоть немного ума, мы бы озолотили его и сделали бы владыкой мира. Но он предпочитает стирать грязное белье своего приемного папочки и, похоже, получает от этого удовольствие. Таким самое место в Подземном царстве.
— Да, но... — пробормотал Пизон.
— Ах, ты идешь на попятный? — взорвался армянин. — Так я и знал. Трус и подлец!
— Но если наш заговор раскроют? — крикнул Пизон. — Вы представляете, что с нами сделают?
— Только не думай, что наших прежних дел не хватит, чтобы вынести нам смертный приговор, — фыркнул Вонон. — И представь себе, какие пытки ждут тебя в подземельях Мамертинской тюрьмы.
— Что ты болтаешь? — в ужасе всхлипнул проконсул. — Меня нельзя пытать. Нет такого закона. Я же римлянин!
Человек, который прятал лицо под капюшоном плаща, коротко рассмеялся и встал со стула.
— Смелый же у нас союзник, Вонон, — сказал он. — С таким не страшно и на Рим идти,
Пизон в ответ лишь махнул рукой, налил себе полный кубок вина и залпом осушил его. Но от этого легче ему не стало. Проконсул по-прежнему весь дрожал.
— Ну, так что? — спросил Вонон. — Ты с нами или нет? Выбирай. Через час уже может быть поздно. Сейчас, в этот момент мой человек передает тому египтянину сильный яд, который нельзя распознать на вкус. Он будет постепенно добавлять дозы в пищу Германика, и через несколько дней наш дорогой правдолюбец скончается от болезни, которую врачи не смогут установить. Если нам повезет, об отравлении вообще не будет речи — ведь симптомы выглядят вполне естественно.
Пизон глубоко вздохнул и собрался с духом. Что ж, отступать некуда. На все воля Богов.
— Я с вами, — сказал он глухо.
Потом опять наполнил кубок.
* * *
Шкипер Никомед лениво прохаживался по пустому дворцу, в котором остановился Германик и его свита. Грек был доволен жизнью. Мало того, что его вырвали у морской пучины, когда он потерял уже всякую надежду, так ему еще и посчастливилось приобрести столь влиятельного покровителя в лице самого наследника цезаря.
Германик действительно полюбил суетливого нервного грека и с удовольствием слушал вечерами увлекательные истории, которые Никомед выдумывал с превеликим искусством, хотя и уверял, что все это было на самом деле. С ним самим или его многочисленными знакомыми.
Германик предложил шкиперу пожить немного с его слугами, поправиться, подкормиться и отойти от пережитых невзгод. Никомед с благодарностью согласился. Он получил должность ответственного за кухню, ибо обладал незаурядными кулинарными способностями, которые ранее проявить в полном объеме ему мешало постоянное участие во всяких авантюрах.
Грек был несказанно горд своим новым постом и старательно выполнял обязанности шеф-повара и надзирателя.
— Эти рабы такие бестолковые, — с жаром доказывал он Германику. — За ними глаз да глаз нужен. Но ничего, у меня не пофилонят. Уж я знаю, как с ними обращаться.
Правда, до этого ему пришлось пережить минуту панического страха, когда он вдруг однажды наткнулся в зале, где обедал Германик и его свита, на трибуна Кассия Херею.
Хотя до того они встречались всего один раз, да и то мельком, грек похолодел. Если его сейчас узнают, да еще и докопаются до его роли в усмирении восстания Агриппы Постума, то вряд ли кто-нибудь сможет позавидовать судьбе несчастного уроженца Халкедона.
Но Херея не узнал его. У него была неважная память на лица, да и видел-то он Никомеда только раз в темноте и в такой спешке, что совершенно не запомнил его черт.
Так что Никомед не без оснований считал, что ему очень повезло. Он даже умерил свою обычную скупость и действительно принес Меркурию щедрую жертву, ибо понял, что экономить на Богах опасно.
Денег у него было достаточно — тяжелый кошель, захваченный им из дому, не утонул в море, будучи крепко привязан к поясу шкипера, да и Германик неплохо платил ему за верную службу.
И вот сейчас Никомед решил на всякий случай заглянуть на кухню, проверить, что там и как. Не пытается ли какой-нибудь наглый раб украсть хозяйские харчи?
Все оказалось в порядке. Грека настолько утешила эта мысль, что он тут же нацедил себе кувшинчик вина, присел за большой плитой на мозаичный пол и погрузился в приятные мысли. И сам не заметил, как немного задремал, пригревшись у теплых камней.
Разбудили его звуки шагов и осторожные голоса. Разговаривали двое мужчин. Никомед осторожно выглянул из-за плиты.
Одного он узнал сразу — это был египтянин, который с недавних пор работал у них на кухне. Второго он видел впервые. Какой-то смуглый усатый парень восточного типа.
Поначалу шкипер собирался выскочить из укрытия и хорошенько обложить египтянина за то, что тот шляется по служебным помещениям в неположенное время, да еще и таскает с собой посторонних.
«Наверное, привел своего родственничка подкормиться за чужой счет. Как бы не так, любезный. У меня такие номера не проходят», — подумал Никомед, но тут же решил подождать и конкретно выяснить, что же будут делать нарушители трудовой дисциплины, ярым блюстителем которой Никомед сделался с некоторых пор.
Он навострил свои большие уши и от первых же слов, услышанных из чужого разговора, у него похолодело в животе,
— Я пришел от хозяина, — говорил смуглый мужчина. — Ты понимаешь, от кого?
— Конечно, — ответил египтянин. — Я давно ждал этого момента.
— Хорошо, — сказал смуглый. — Но хозяин еще приказал передать, чтобы ты не вздумал выкинуть какой-нибудь фокус. Иначе тебя разрежут на куски и скормят муренам в его пруду.
— Пусть твой достойный господин не беспокоится, — процедил сквозь зубы египтянин. — У меня у самого есть веские причины желать смерти Германику, так что тут наши интересы совпадают.
— И какие же это причины? — подозрительно спросил посланец Вонона.
— Еще не так давно я был слугой одного римского патриция, — объяснил египтянин. — Он служил при штабе Германика на Рене. И вот так получилось, что мой хозяин, да и я тоже, опасаемся, как бы Германик не узнал об одном деле, к которому мы оба были причастны. Так что для всех нас лучше, если наследник цезаря умрет.
— Понятно, — сказал смуглый. — Что ж, надеюсь ты нас не подведешь. Вот, возьми. Это яд. Будешь подсыпать его постепенно...
Никомед чувствовал, как волосы на его голове встают дыбом. Эти проклятые азиаты собираются убить Германика? Убить наследника цезаря? Убить единственного порядочного римлянина, известного Никомеду? Какой ужас! Это же невозможно!
Грек недоверчиво покачал головой. Но нет, он не ослышался. Смуглый мужчина продолжал подробно наставлять египтянина, как тот должен использовать яд. Каллон — ибо это был он — согласно кивал.
Никомед недолго колебался. Решено, он немедленно поспешит к Германику и обо всем ему сообщит. Он не допустит, чтобы погиб человек, который спас ему жизнь.
Шкипер едва не прослезился от собственного благородства, но тут же перешел к более практичным вещам.
Ведь и награда, которой его удостоит спасенный, будет наверняка не маленькой. А самое главное — Никомед навсегда останется другом такого человека, как Германик. Да его сама Ливия боится! И плевать теперь хотел Никомед на всех и вся.
«Я ему и про Сеяна расскажу, — злорадно подумал грек. — Пусть все знает. За ним я буду как за каменной стеной».
В избытке чувств бедняга совсем позабыл об осторожности, сделал неловкое движение, и кувшин, в котором ранее было вино, со звоном покатился по каменному полу.
В долю секунды оценив ситуацию, шкипер метнулся к запасному выходу, но Каллон и смуглый мужчина заметили его и бросились в погоню. Они не могли позволить ему уйти. Это прекрасно понимали все трое.
Счастье Никомеда оказалось недолговечным — он зацепился за какую-то утварь и полетел на пол в трех шагах от спасительной двери. На него тут же навалились два тела; грек почувствовал, как на голову ему надевают мешок, а в запястья впивается веревка.
* * *
Выпив изрядное количество вина, Пизон несколько приободрился и уже не с таким пессимизмом смотрел в будущее. Вонон одобрительно похлопывал его по плечу и ободряюще улыбался. Мужчина, который скрывал свое лицо, сидел молча, вина не пил и все время растирал рукой грудь, словно она у него болела.
— Итак, мы договорились, — сказал армянин. — Сейчас придет мой человек и мы уточним детали. А вот и он...
В дверь просунулась голова смуглого мужчины с усами.
— Господин... — начал он.
— Как, все в порядке? — нетерпеливо спросил Вонон.
— Да, — замялся мужчина, — но возникли сложности.
— Какие сложности? — рявкнул армянин, подскакивая со стула.
Пизону опять стало плохо.
— Да вот, когда я разговаривал с египтянином, нас подслушивал один парень, начальник кухни Германика. Но нам удалось поймать его и связать. Мы с Оресом привезли его сюда.
— Он не успел проговориться? — подозрительно спросил Вонон.
— Нет, господин, ручаюсь.
— Давай его сюда.
Двое слуг втащили в комнату упирающегося Никомеда и сняли с его головы мешок. Вонон несколько секунд возмущенно смотрел на него.
— Как же ты, червь поганый, — вопросил он с гневом, — осмелился подслушивать моих слуг?
— Прости, достойнейший, — залепетал перепуганный грек. — Я никого не пытался подслушать, я просто задремал у плиты, устал, господин... А когда я понял, что разговор серьезный, то сразу хотел уйти, чтобы не мешать тем почтенным людям. Ведь сразу видно, что они порядочные и честные граждане. Я клянусь, господин...
— Заткнись, — прошипел Вонон. — Ну, что будем с ним делать? Пусть пока посидит в моем подвале, да? Как бы только Германик не начал его искать. Это может усилить его подозрения.
Внезапно поднялся на ноги мужчина с капюшоном на голове.
— Подожди, Вонон, — сказал он медленно. — Если ты не возражаешь, я бы хотел сначала поговорить с этим почтенным человеком.
С этими словами он откинул капюшон.
Никомед почувствовал, как у него подкосились ноги, а сердце словно сжало тисками.
На него со зловещей улыбкой смотрел парфянин Абнир.
Вонон и Пизон с интересом наблюдали за этой сценкой. Они видели явный испуг грека и жестокую радость Абнира.
— Вы тоже знаете этого парня, заочно, — сказал парфянин, поворачиваясь к ним. — Это тот самый, который пырнул меня ножом в римской забегаловке, я вам рассказывал.
Потом он посмотрел на шкипера.
— Здравствуй, любезный Никомед, — сладким голосом произнес он. — Как твое драгоценное здоровье? Не упал ли ты тогда с лестницы, когда удирал от меня?
— Нет, благодарю тебя, благороднейший, — пролепетал Никомед. — У меня все хорошо...
Он был настолько напуган, что не отдавал себе отчет в том, что говорит.
— Ах, у тебя все хорошо! — рявкнул Абнир. — Рад это слышать. Но обещаю, что такое положение продлится недолго.
Он повернулся к Вонону.
— Я забираю этого мерзавца с собой, — тоном, не терпящим возражений, заявил он. — Через парфянскую границу. Наш великий царь Артабан будет рад познакомиться со столь достойной личностью. У него как раз сдохла любимая обезьянка и думаю, что этот грек с успехом ее заменит.
— Пусть будет так, — пожал плечами армянин. — Только смотри, чтобы его не обнаружила пограничная стража.
— Не беспокойся, — ответил Абнир. — У нас есть свои способы провозить контрабанду.
Он по очереди оглядел Вонона и проконсула и медленно произнес, оскалившись в улыбке:
— Ну, а в остальном, я надеюсь, все идет по старому плану?
Оба мужчины молча кивнули.
Абнир сделал знак слугам; те подхватили Никомеда и поволокли его из комнаты. Парфянин вышел следом за ними.
Глава XXIII
Memento Mori
[5]
В тот вечер, когда погибла Корнелия и неизвестно куда пропал Луций Либон, Марк Светоний и его спутники, прихватив с собой жреца Астарты, вернулись в гостиницу.
Там, в комнате Паулина, легат и Сабин приступили к допросу старика. О многом тот умолчал, но сказал самое главное, чем и подтвердил их подозрения: сокровища Антония скрыты в подземельях крепости Масада, возведенной в свое время царем Иродом на берегу Мертвого моря недалеко от столицы Иудеи Иерусалима.
На требования рассказать, откуда это ему известно, жрец ответил, что связан священной клятвой и не может ничего сказать.
— Я сообщил вам все, что мог, не рискуя навлечь на себя гнев Богов и моих товарищей по великому братству жрецов, — твердо заявил он. — Золото для нас это не главное, если сумеете — забирайте его. Все равно оно никому не принесет счастья, как не принесло ни Ироду, ни Антонию, ни Клеопатре.
Но есть тайны, которые я не вправе никому открывать. Ты можешь даже убить меня, легат, но больше я не произнесу ни слова.
И он действительно умолк, закрыв глаза и медленно раскачиваясь из стороны в сторону.
Видя, что больше от него ничего не добиться, Светоний пока оставил жреца под присмотром Феликса и вышел с Сабином в соседнюю комнату.
— Итак, ситуация становится все более ясной, — сказал он. — Надо ехать в Иерусалим, а оттуда — в Масаду. Но сначала мы должны заглянуть в Кесарею и повидаться с прокуратором Гратом. Он должен уже быть на месте. В этих местах его власть, и мы возьмем у него официальное разрешение посетить крепость, а возможно, и вооруженную охрану. Думаю, она нам не помешает, раз уж столько людей вокруг знает о цели нашего путешествия.
Сабин молча кивнул.
— И еще одно, — продолжал Светоний. — Сегодня я узнал, что в Сирию прибыл Германик. Он остановился в Антиохии. Боюсь, как бы проконсул Пизон не устроил ему какую-нибудь пакость. Он ведь сейчас в безвыходном положении, ему терять нечего. Пизон вполне может пойти на крайние меры, чтобы только спасти свою шкуру.
Наверное, Децим Варон с моим письмом разминулся с Германиком, а его ведь тоже надо предупредить. Сделаем так — я напишу еще одно письмо и пусть Корникс отвезет его в Антиохию. Под покровительством Германика он может не бояться своих кредиторов.
— Хорошо, — согласился Сабин. — Не думаю, что он очень обрадуется, но приказ выполнит.
Трибун был прав — Корникс принял известие без восторга, но спорить не стал и только грустно кивнул.
Он выехал утром. Жреца Светоний отконвоировал в канцелярию квестора и попросил придержать его там недельку-другую.
— Я сообщу тебе, когда можно будет его отпустить, — сказал легат. — Не хочу, чтобы он помешал нашим планам, так что пусть посидит немного в твоих подвалах. Можешь предъявить ему обвинение в сводничестве на религиозной основе.
Квестору же они передали и тело Корнелии для погребения по римскому обряду. В детали ее гибели они не вдавались.
Через день Паулин, Сабин, Феликс и Селевк верхом на резвых лошадях выехали по направлению к Кесарии Приморской, резиденции римского прокуратора Иудеи.
* * *
Путешествие на сей раз обошлось без приключений. Как они и ожидали, Валерий Грат уже был на месте и как раз обживался в новой должности. Он радушно встретил старых знакомых.
— Нам нужна твоя помощь, Валерий, — сразу сказал Паулин. — Ты знаешь, что мы выполняем специальное поручение цезаря и именно потому находимся здесь. Так вот, мы кое-что уже выяснили. Теперь нам нужно твое официальное разрешение посетить крепость Масаду, а она расположена на территории, находящейся под твоей юрисдикцией.
Также хорошо бы, чтоб ты выделил нам три-четыре десятка солдат для охраны.
— Будет сделано, — улыбнулся Грат. — Я помню, что мне говорил цезарь. Он приказал оказывать вам всяческое содействие. Но, надеюсь, вы не сразу меня покинете?
Паулин и Сабин переглянулись.
— Ну что ж, — сказал легат, — если честно, мы непрочь отдохнуть пару дней. Масада никуда за это время не денется, а мы уже так устали от этой беспокойной жизни.
— Вот и отлично, — обрадовался проконсул. — Сейчас прикажу приготовить для вас комнаты.
* * *
Кесарея, построенная Иродом в честь цезаря Августа, была действительна очень красивым городом. Голубое небо и море, чистые улицы, белый мрамор зданий и храмов. Все тут было выполнено в римском стиле и разительно отличалось от прочих иудейских населенных пунктов — шумных, грязных, с узкими кривыми улочками и пыльными маленькими площадями.
В Кесарее даже был амфитеатр и цирк. Правоверные иудеи избегали селиться здесь, в месте, где их религиозные чувства подвергались оскорблению на каждом шагу. Поэтому большинство жителей составляли греки, сирийцы и римляне.
Паулин и Сабин, в сопровождении Феликса и Селевка, долгими часами прогуливались по просторным улицам, отдыхали в прохладе портиков, купались в теплом море, а вечерами приходили в гости к прокуратору и весело забавлялись до поздней ночи, воздавая должное обильным закускам и прекрасному кефалонскому вину.
Так продолжалось несколько дней, и вот настала пора прощаться. Отъезд был назначен на утро, лошади и повозки стояли наготове, центурия солдат была назначена сопровождать цезарского легата и его спутников.
Светоний и Сабин были довольны. Вот скоро, кажется, они благополучно выполнят свое задание, привезут золото, за которым послал их цезарь, и получат заслуженную награду.
Трибун не знал, на что рассчитывал Марк Светоний, да и не спрашивал его об этом. Сам он думал только об Эмилии.
Прокуратор Валерий Грат пригласил их на прощальный банкет в своем дворце. Столы были накрыты с особенным великолепием, вина переливались всеми цветами радуги. Феликс и Селевк тоже не были обделены угощением, правда, трапезничали они в помещении для слуг.
Когда хозяин и гости возлегли, наконец, на ложа, Грат поднял позолоченный кубок и провозгласил:
— Пью за вас, мои друзья! Желаю вам удачи в вашем деле! Надеюсь, что вы еще заедете ко мне на обратном пути с хорошими вестями и мы опять славно погуляем.
— Спасибо, приятель, — улыбнулся Паулин.
— Спасибо, — повторил трибун.
Они подняли кубки к губам и выпили до дна.
А потом приступили к еде и потекла неторопливая дружеская беседа, столь задушевная, когда за одним столом собираются мужчины, которым искренне приятно общество друг друга.
Через некоторое время слово попросил Паулин.
— Я хочу выпить, — сказал он, поднимая кубок, — за нашего достойного цезаря и его приемного сына Германика, который сейчас находится в Антиохии. Думаю, ему придется нелегко, но надеюсь, что он преодолеет все трудности так же, как делал это на Рене. Давайте пожелаем ему удачи. Да хранят его Боги!
— Да хранят его Боги! — повторили Сабин и Грат и осушили свои кубки.
— А теперь я хочу рассказать вам одну историю, — начал прокуратор, — она произошла, когда я был...
Внезапно в коридоре раздались тяжелые громкие шаги, приглушенные голоса и звон оружия.
Все удивленно повернули голову к двери. Она распахнулась. На пороге стоял мужчина в форме военного трибуна.
— Приветствую вас, достойные, — сказал он хриплым простуженным голосом и глухо надрывно кашлянул. — Я прибыл из Антиохии.
Сабин сорвался с ложа.
— Кассий Херея! — крикнул он. — Кого я вижу! Какими судьбами, друг? Как я рад!
Он подбежал к Кассию и раскинул руки для дружеского объятия. Трибун даже не улыбнулся.
— И я мечтал увидеть тебя, Гай, — сказал он печально, — но только не при таких обстоятельствах.
— Что случилось? — удивился Сабин. — Почему ты так странно ведешь себя?
— Докладывай, трибун, — приказал прокуратор. — Мы ждем.
Херея открыл рот, но тут снова закашлялся. Сабин вдруг увидел, что из-за его спины выглядывает перепуганный Корникс.
— Корникс! — воскликнул он. — А ты что тут делаешь? Тебе же приказали ехать в Антиохию и отвезти письмо Германику.
Галл только отрешенно махнул рукой и снова скрылся в коридоре. Херея тронул Сабина за плечо.
— Он не виноват, — сказал трибун. — Это я взял его с собой, когда мы встретились на дороге.
— А кто дал тебе право изменять мои распоряжения? — холодно спросил Паулин. — Этот человек вез письмо Германику, очень важное письмо.
— Судьба дала мне такое право, — грустно ответил Кассий. — Ему незачем уже было ехать в Антиохию. Германик умер.
— Что? — в один голос воскликнули трое мужчин. — Умер? Германик? Но от чего?
— Не знаю, — устало сказал Херея. — Врачи не могут установить, что это за болезнь. Она продолжалась четыре дня, он слабел все больше и больше и вот, вечером...
Он замолчал, словно не в силах больше говорить, и опустил голову.
Паулин медленно поднялся с ложа.
— Сдается мне, — глухо сказал он, — я знаю, что это была за болезнь. Яд...
— И я так думаю, — ответил Кассий Херея. — Поэтому-то я и здесь. Мы должны собрать все силы и помешать изменникам. У меня с собой материалы проверки, которую провел Германик. Этих доказательств вполне достаточно, чтобы отправить Пизона на плаху. Да и его дружков тоже.
— Что ж, — сказал Паулин. — Тогда будем действовать. На кого мы можем рассчитывать?
— На моих солдат, — твердо сказал прокуратор.
— Легат Шестого легиона Вибий Марс, — произнес Херея, — отказался подчиняться Пизону. Остальные тоже не горят желанием. Марс занял оборону в своем лагере. Хорошо бы привести ему подкрепления. Тогда мы спасем провинцию и отомстим за Германика. Нельзя допустить, чтобы смерть его была напрасной.
— Ты прав, трибун, — торжественно сказал Марк Светоний Паулин. — Германик погиб. Значит, такова была воля Богов. Но мы с вами живы и у нас есть долг, который мы обязаны выполнить. У нас есть цель, достойная настоящих мужчин и настоящих римлян. И клянусь Юпитером, мы сделаем все, что от нас зависит.
Паулин по очереди оглядел лица троих мужчин, которые стояли рядом с ним. Уставшее и обветренное — Кассия Хереи, бледное и напряженное — Сабина, печальное — Грата.
— Валерий, — сказал он прокуратору. — Прикажи, чтобы подали лошадей. Мы выезжаем немедленно.