Без четверти четыре, когда нас снова вызвали на палубу, матрос, прибежавший будить нашу вахту, принес тревожные новости.

– Топпин исчез, точно под воду ушел! – сообщил он. – Первый раз со мной такое, от ужаса аж волосы на голове шевелятся. По палубе ходить опасно, что угодно может случиться.

– Кто, говоришь, пропал? – спросил Пламмер, выбираясь из койки; он резко сел и скинул ноги на пол.

– Топпин, один из практикантов, – объяснил матрос. – Всю вахту только тем и занимались, что искали его. И все еще ищем... Только никогда не найдем, – закончил он с какой-то мрачной уверенностью.

– Ну, не надо зарекаться, – сказал Квойн. – Может, парень дрыхнет где-нибудь в уголке.

– На него не похоже, – возразил матрос. – Я тебе говорю, мы перевернули все вверх дном. Его нет на этой чертовой посудине!

– А где его в последний раз видели? – спросил я. – Кто-то же должен хоть что-то вспомнить, правда?

– На юте он был, стоял на рынде, – объяснил матрос. – Старикан чуть не вытряс душу из второго помощника, а потом из парня на штурвале. Но они говорят, "то ничего не знают.

– Что значит ничего? – не понимал я. – Совсем ничего?

Он ответил:

– Похоже, паренек исчез в одно мгновение: вот он есть, и вот его нет. И они оба божатся, что не слышали ни малейшего звука. Короче, сгинул беззвучно и бесследно.

Я сел на свой сундучок и потянулся за ботинками.

Прежде чем я успел снова что-то спросить, матрос продолжил:

– Послушайте, парни. Если дела пойдут так и дальше, что же нас всех ждет?

– Ад, – как-то очень просто сказал Пламмер.

– Даже не хочется думать об этом, – сказал Квойн.

– Но придется! – сказал матрос. – Всем нам нужно хорошенько подумать, черт возьми. Я уже поговорил со своими; наша вахта созрела.

– Созрела для чего? – спросил я.

– Для того, чтобы поговорить с капитаном, черт его дери, – сказал он, погрозив мне пальцем. – Пусть разворачивает это корыто и ведет в ближайший порт, а тебя предупреждаю, будь посговорчивес.

Я открыл было рот, чтобы объяснить ему, что до порта нам не добраться, пусть даже мы уговорим капитана, но потом вспомнил, что парень не имеет ни малейшего представления о многих вещах, которые были известны мне. Поэтому вместо объяснений я сказал ему:

– Предположим, капитан откажется.

– Тогда придется его заставить, черт возьми! – ответил он.

– А когда доберемся до порта, тогда что? – спросил я. – Тебя же сразу посадят за решетку за мятеж на борту.

– Пусть лучше сажают за решетку, – сказал он. – За решеткой спокойней, чем здесь!

Гул одобрения пронесся по кубрику, затем наступило минутное молчание – матросы обдумывали создавшееся положение.

Голос Джаскетта нарушил тишину.

– Поначалу мне даже в голову не приходило, что на корабле могут быть призраки... – начал он, но Пламмер перебил его:

– Нельзя, ребята, чтоб дело дошло до драки. Так и вздернуть могут опосля, да к тому же они не такие уж сволочи.

– Что правда, то правда, – согласились все, кто был в кубрике, включая пришедшего матроса.

– Только все равно будет кипеж, – сказал он. – Надо гнать посудину в ближайший порт – и точка!

С этим никто не спорил: чуть позже пробили восемь склянок, и мы высыпали на палубу.

Сразу после общей переклички, во время которой возникла неловкая пауза, когда было произнесено имя Топпина, ко мне подошел Тамми. Остальные матросы направились на бак, и, как я догадывался, темой их разговора будет разработка плана воздействия на капитана, с тем чтобы заставить его свернуть с курса и направить корабль в ближайший порт... Бедняги!

Я стоял, облокотившись на поручни, у вант фок-мачты и таращился на воду; тогда-то Тамми и подошел ко мне. С минуту он молчал, когда же наконец заговорил, голос его заметно дрожал:

– Джессоп, чем же все это кончится? Это же кошмар какой-то. И все-таки я уверен, что-то можно сделать, как ты считаешь?

Я не ответил. Меня не покидало чувство отчаяния, и я полагал, что для своего спасения мы не можем сделать ничего.

– Неужели мы не можем ничего предпринять? – повторял Тамми и тряс меня за руку. – Я согласен на что угодно, только бы не это. Нас уничтожают одного за другим!

Я молчал и задумчиво смотрел на воду. Я не мог ничего придумать. Мысли, приходящие мне в голову, были одна безумнее другой.

– Ты слышишь меня? – спросил он, чуть не плача.

– Да, слышу, – ответил я. – Но что я могу поделать? Ничего!

– Ничего? – воскликнул он. – Ничего? Ты хочешь сказать, что нам только остается, что опустить руки и ждать, когда нас всех истребят?

– Мы сделали все, что в наших силах, – сказал я. – Я не знаю, что еще можно предпринять, разве что запираться в кубрике с наступлением темноты.

– Хоть это, – сказал он. – А иначе скоро просто некому будет запираться или вообще что-либо делать!

– А если ночью поднимется ветер? – спросил я. – С корабля все реи и мачты снесет за борт.

– Один черт, все равно никто не полезет наверх, – возразил он. – Кроме того, можно убавлять парусов сразу же, как начинает темнеть. Я тебе повторяю, что если дальше сидеть сложа руки, то еще пару дней – и на борту этой посудины не останется ни одной живой души.

– Ты не кричи, – предупредил я его. – А то Старик услышит.

Но паренек был на взводе и не слушал моих советов. – А я буду, буду кричать. Пусть он послушает. Я решил сам подойти к нему и все высказать.

Он ненадолго замолчал, а потом продолжил:

– Почему матросы бездействуют? Они должны повлиять на Старика, заставить его повернуть к берегу. Они должны...

– Ради всех святых, замолчи, идиот! – Я не на шутку рассердился. Что толку просто трепать языком? Смотри, напросишься на неприятности.

– Мне все равно, – сказал он. – Только я не собираюсь подыхать здесь.

– Послушай, – сказал я. – Ведь я говорил тебе: нам не добраться до берега.

– Это только твои предположения, – возразил Тамми. – У тебя нет доказательств. – Согласен, – сказал я. – Есть доказательства или нет доказательств, это не меняет дела: капитан посадит нас на рифы, если попытается подойти к берегу.

– Пусть посадит, не страшно, – сказал он. – Это даже к лучшему! Лучше налететь на рифы, чем болтаться здесь в море, дожидаясь, пока тебя утащат за борт или скинут с рея вниз головой!

– Послушай, Тамми, – снова начал я, но в эту секунду его позвал второй помощник, и ему пришлось уйти.

Когда он вернулся, я нервно расхаживал по палубе перед грот-мачтой. Он присоединился ко мне и спустя минуту возобновил свои безумные речи.

– Послушай, Тамми, – повторил я. – От этих твоих разговоров не будет ровно никакого толку. Что случилось, то случилось, в этом нет чьей-то вины, и тут ничего не поделаешь. Или давай поговорим спокойно или иди трепаться с кем-нибудь другим.

Он согласился. Мы перешли на левый борт. Я перегнулся через поручни и посмотрел на воду – в следующую секунду меня уже трясло, точно в лихорадке; не отрывая глаз от воды, я вытянул руку и, поймав Тамми за локоть прошептал:

– Бог ты мой! Смотри!

– Что там такое? – спросил он и тоже заглянул за борт.

Увиденное нами воистину впечатляло: в толще воды висел выпуклый диск сероватого цвета, на глубине примерно в несколько футов. После нескольких секунд напряженного созерцания мы разглядели под ним довольно четкие очертания рея, о еще ниже – такелаж и оснастку огромной мачты. Вскоре мне стало казаться, что я различаю в глубине среди подводных теней широченную палубу и корпус огромного корабля.

– Боже мой! – только и смог прошептать Тамми.

Но через какое-то время он издал короткий возглас, как будто его осенила какая-то догадка, и, спрыгнув с перекладины, помчался на нос. Совсем скоро он вернулся и сообщил мне, что чуть левее бушприта в море в нескольких футах от поверхности воды виднеется клотик еще одной огромной мачты.

Пока он отсутствовал, я, словно безумный, пожирал глазами гигантскую черную мачту, торчавшую из морской бездны. Постепенно я различил трос, бегущий вдоль бом-брам-стеньги, а потом, приглядевшись, уже совсем четко увидел поднятый на мачте парус.

Но сильнее всего меня пронизывало леденящим страхом от осознания того, что там под водой, среди снастей, происходит какое-то движение. Временами мне казалось, что я в буквальном смысле вижу движущиеся в воде фигуры. В какой-то момент – я готов был поклясться в этом – я увидел, как кто-то идет по рею бом-брам-стеньги от конца рея к мачте, как будто взобравшись туда по боковой шкаторине паруса. Тогда-то и возникло у меня чудовищное подозрение, что море под нашим кораблем кишит какими-то тварями.

Похоже, что, забыв об осторожности и увлекшись, я слишком сильно перегнулся через поручни, потому как вдруг почувствовал, что валюсь за борт. Я взмахнул рукой в отчаянии, схватился за брас и, спасибо Всевышнему, удержался на перекладине. И почти в ту же секунду мне показалось а сейчас я совершенно уверен в этом – что поверхность воды над погруженным клотиком пошла рябью, и я увидел на фоне борта какую-то тень, стремительно мелькнувшую в воздухе; тогда же я не успел ничего понять. В следующее мгновение Тамми издал душераздирающий крик и повалился головой вперед через поручни. В моем мозгу мелькнула сумасшедшая мысль, что он прыгает в воду, и я бросился к нему. Поймав его за пояс брюк, я втянул его обратно на палубу. Он не переставая вопил и вырывался, и я вынужден был придавить его собой, поскольку боялся, что одними руками в том состоянии, в котором находился сам, мне не удержать его. Честно говоря, в тот момент мне и в голову не приходило, что его поведением руководит какая-то посторонняя сила; мне представлялось, что он вырывается лишь с одной целью – сигануть за борт. Но теперь я понимаю: на Тамми набросился призрак, и я видел его. Тогда же я был слишком растерян, и думал только об одном – удержать парня, поэтому остальное совершенно ускользнуло от моего внимания.

Сейчас, вспоминая все это, я должен отметить, что при дневном свете призрак был заметен только на фоне белой палубы в виде едва различимого сероватого облачка, прилипшего к Тамми.

А сверху на пареньке сидел я, взмокший, запыхавшийся и не на шутку перепуганный; Тамми неистово вопил и отбивался, как сумасшедший, – я боялся, что не смогу удержать его.

Потом до моего слуха донесся крик второго помощника и топот ног, бегущих по палубе. Несколькими секундами позже сразу несколько рук вцепились в меня, отрывая от парня.

– Трусливый подонок! – выкрикнул кто-то.

– Держите его! Держите! – кричал я. – А то он бросится за борт!

После этого они вроде как сообразили, что я не занимаюсь избиением младенца, и отпустили меня. Я поднялся на ноги. Двое матросов продолжали держать Тамми.

– Что с ним случилось? – потребовал ответа второй помощник. – Что тут произошло?

– Парень спятил, не иначе, – сказал я.

– С чего ты взял? – спросил второй помощник.

Прежде чем я успел ответить, Тамми неожиданно прекратил сопротивление и растянулся в изнеможении на палубе.

– Хлопнулся в обморок, – сказал Пламмер сочувственно. Он смотрел на меня с недоумением и каким-то подозрением. – В чем тут дело? Что это нашло на паренька?

– Отведите его на корму, пусть отлежится в каюте! – приказал второй помощник. Я сообразил, что он хотел бы избежать лишних расспросов. Он, похоже, догадался, что произошло нечто такое, о чем лучше не распространяться перед всей командой.

Пламмер нагнулся, чтобы поднять практиканта. Второй помощник остановил его.

– Оставить, Пламмер. Джессоп, ты отнесешь его. – Он повернулся к остальным матросам. – Всем разойтись.

Матросы двинулись на бак, взволнованно переговариваясь друг с другом.

Я поднял паренька и отнес на корму. Второй помощник сказал:

– В каюту его не заноси. Положи парня на шканцах. Я послал его приятеля за коньяком.

Когда принесли коньяк, мы влили в Тамми несколько глотков и быстро привели его в чувство. Он приподнялся и начал обеспокоенно озираться.

– Что со мной? – спросил он, потом, увидев второго помощника, воскликнул: – Я потерял сознание, сэр, верно?

– Теперь с тобой все в порядке, парень, – успокоил его второй помощник. – Тебе немного нездоровилось, и поэтому сейчас тебе лучше пойти и полежать.

– Я чувствую себя превосходно, – возразил Тамми. – Зачем...

– Делай, что "обе говорят! – перебил второй помощник. – Не люблю, когда приходится дважды повторять! Если понадобится, я пришлю за тобой. Тамми встал и, слегка покачиваясь, побрел в каюту. Мне кажется, он был все-таки рад возможности отдохнуть.

– Ну, выкладывай, Джессоп, – сказал второй помощник, поворачиваясь ко мне. – Из-за чего весь этот шум? Давай, не стесняйся!

Я открыл рот, но не успел и слова сказать, как он, взмахнув рукой, остановил меня.

– Одну минутку, Джессоп, – сказал он. – Ветер, наконец-то!

Взлетев по трапу на ют, он отдал штурвальному приказания. Затем спустился обратно и закричал:

– Брасопить фок по правому борту! – потом он повернулся ко мне: Позже доскажешь, сейчас некогда.

– Слушаюсь, сэр, – ответил я и побежал помогать другим парням на брасах.

Мы развернули реи к ветру, действуя канатами с правого борта, и второй помощник сразу же послал нескольких вахтенных распускать паруса. После этого он подозвал меня.

– Ну, рассказывай, Джессоп.

Я рассказал ему об огромном корабле-призраке и о том, что произошло с Тамми. Второй помощник, не дожидаясь конца моего рассказа, стрелой бросился к борту, чтобы своими глазами убедиться в правоте моих слов. Он наклонился через поручни и посмотрел в море. Я тоже подошел и встал рядом; но поверхность воды покрылась рябью от поднявшегося ветра, и ничего не было видно.

– Бесполезно, – заметил он через некоторое время. – Лучше отойти от борта, пока мы не привлекли внимания всех остальных. Отнеси-ка эти фалы к кормовому кабестану.

С того момента и до конца вахты мы были загружены работой – ставили паруса. Я чертовски устал, и когда услышал наконец бой склянок, чуть ли ни бегом отправился в кубрик, где проглотил торопливо завтрак и завалился спать.

В полдень, когда мы заступили на дневную вахту, я первым делом заглянул за борт, но в море не было никаких следов гигантского корабля. Второй помощник занял меня работой на все четыре часа, заставив плести шпигованный мат, а Тамми было поручено закончить начатый им линь. Уходя, он велел мне присматривать за пареньком. Но парень к этому времени уже полностью пришел в себя, в этом у меня сомнений не было, хотя я и заметил одну особенность – в высшей степени примечательную! – за всю вахту он не проронил почти ни слова. В четыре часа мы сменились; в кубрике шла раздача чая.

Пробили четыре склянки; мы снова вышли на палубу, и я увидел, что легкий ветер, подгоняющий нас в течение дня, стих и мы едва продвигаемся вперед. Солнце висело низко над горизонтом, небо было чистым. Пару раз, осматривая горизонт, я натыкался взглядом на странное колебание воздуха, схожее с тем, что предшествовало появлению тумана; более того, в обоих случаях я видел реально тонкую дымку, поднимающуюся, очевидно, из океана. Она наблюдалась на небольшом расстоянии слева по борту; в остальном море выглядело мирным и спокойным; и хотя я напрягал зрение, вглядываясь в воду, мне не удалось обнаружить никаких признаков того огромного призрачного корабля, что днем раньше так напугал меня.

Сразу после шести склянок прозвучал приказ убрать на ночь паруса. Мы спустили брамселя, марселя и затем три нижних прямых паруса. Вскоре после этого по кораблю прополз слух, что в эту ночь, начиная с восьмичасовой вахты, впередсмотрящий выставляться не будет. Естественно, эта новость породила массу толков среди матросов, особенно после второго сообщения, что вроде как двери кубрика должны быть закрыты и заперты с наступлением темноты и никому не разрешается выходить на палубу.

– А как же со штурвалом, без руля пойдем? – раздался голос Пламмера. – Такого не может быть, – ответил кто-то из матросов. – Из офицеров кто-то же обязан находиться на юте, так что составим ему компанию.

Кроме этих замечаний, в целом команда единодушно одобрила принятые капитаном меры. Все очень надеялись, что все именно так и будет.

Как сказал один из матросов:

– Похоже, братцы, сегодня не случится такого, что к утру мы не досчитаемся кого-нибудь из нас, так что давайте по койкам и скоротаем эту ночь.

Вскоре после этого пробили восемь склянок.