ПОСТКОЛОНИАЛЬНАЯ ЭПОХА: ЭТНОНАЦИОНАЛЬНЫЙ/СЕПАРАТИСТСКИЙ ТЕРРОРИЗМ

Хотя терроризм, движимый этнонациональными/сепаратистскими настроениями, появился в клонящихся к закату Оттоманской и Габсбургской империях в три десятилетия, последовавшие за Первой мировой войной, лишь после 1945 года это явление превратилось в мировую силу, которая становилась все более значительной. Ее дальнейшее развитие стимулировали два независимых знаменательных события, произошедшие в начале Второй мировой войны. В то время невозможно было предвидеть последствия послевоенной антиколониальной борьбы, разразившейся в результате падения Сингапура и провозглашения Атлантической хартии. Так или иначе, оба события оказали сильное влияние на туземные националистические движения и продемонстрировали миру уязвимость некогда великих империй и фальшь военных клятв в поддержку самоопределения.

15 февраля 1942 года Британская империя потерпела самое унизительное поражение в истории, когда Сингапур сдался наступающим силам Японии. Вне зависимости от стратегической ценности Сингапура его подлинная значимость, по словам ведущего военного стратега своей эпохи Бэзила Лиддела Гарта, заключалась в том, что он являлся «главным символом власти Запада на Ближнем Востоке . Его легкий захват в феврале 1942 года подорвал престиж Британии, да и всей Европы, в Азии. Даже запоздалый его возврат под флаг Британии не смог залечить эту рану. Белый человек потерял свое превосходство, утратив магическую силу. Осознание его уязвимости стимулировало послевоенное распространение в Азии бунтов против европейского господства или вторжений».

И в самом деле, спустя всего лишь несколько недель японские войска захватили Голландскую Ост-Индию (Индонезию) и Бирму. Гонконг уже капитулировал в предыдущее Рождество, а более чем за год до того Япония установила свою власть во французском Индокитае. Таким образом, когда американский гарнизон, удерживавший остров Коррехидор на Филиппинах, наконец сдался в мае 1942 года, завоевание Японией Юго-Восточной Азии, а вместе с ним и крушение Британской, Французской, Голландской и Американской империй было завершено.

Эти события оказали сильное и длительное влияние на ход мировой истории. Коренные жители, которые ранее верили в неуязвимость своих колониальных владык, увидели прежних хозяев в совершенно ином свете. Не только Британская империя получила разящий удар по своей власти, но также и обязательства Америки поддерживать мир и безопасность в своих тихоокеанских владениях были нарушены. Полное бессилие Франции перед лицом японских войск, захвативших Индокитай, сильно подорвало имперский статус страны среди населения Вьетнама, тогда как в Индонезии раздаваемые японцами обещания независимости эффективно препятствовали любым изъявлениям верности по отношению к Голландии. В мгновение ока заявления европейских держав о том, что их азиатские подданные не способны на самоуправление, были опровергнуты политикой Японии, в которую входила передача власти местным администрациям и признание формальной независимости стран, которые они оккупировали. Парадоксально, но теперь во многих странах коренные жители получили власть над пришлыми европейцами, многие из которых теперь оказались в ситуации, когда нужно было выполнять самую черную и тяжелую работу. Неудивительно поэтому, что даже тогда, когда ход войны стал более благоприятным для союзников, почти все жители стран, обретших относительную независимость, приняли решение больше никогда не допустить над собой европейского имперского господства.

Однако независимости и самоопределения требовали не только азиатские подданные клонящихся к закату европейских колониальных империй. Череда унизительных поражений ударила по мифу о европейском, а лучше сказать западном, могуществе и военном превосходстве, если не всесилии. На Ближнем Востоке, как, впрочем, в Африке, Индии, средиземноморских странах и Северной Африке, коренное население было несогласно с перспективой вновь вернуться к довоенному колониальному порядку. Их стремления поддерживались обещаниями независимости и самоопределения, которые дали им союзники, хотя и не по своей воле, в начале Второй мировой войны. Как раз перед тем, Французские офицеры в Алжире как США вступили в войну в 1941 году, президент Франклин Рузвельт встречался с британским премьер-министром Уинстоном Черчиллем на военном корабле недалеко от побережья Ньюфаундленда для формирования задач обеих стран на послевоенный период. Результатом этой встречи стал документ в восьми пунктах, получивший название «Атлантическая хартия», чье основное назначение, по заключению Дэвида Томпсона, было «поразить противника справедливостью западной политики». Однако эффект документа простирался намного дальше этой возвышенной цели.

Первый пункт хартии содержал безобидное заверение обеих стран в том, что они не ищут от войны никаких выгод, «будь то увеличение территории или что-либо еще». Но именно во втором и третьем пунктах содержался источник будущих сложностей для европейских держав. Второй пункт недвусмысленно гласил, что ни Великобритания, ни США не желают «видеть <...> никаких территориальных изменений, идущих вразрез со свободно изъявляемой народами воли», тогда как в третьем пункте обе страны клялись в том, что будут «уважать право народа избирать ту форму управления страной, с которой они согласны». Эти принципы были закреплены Декларацией Объединенных наций, согласованной Британией и США 1 января 1942 года, которую затем подписали все государства, объявившие войну Германии, тем самым связав свои страны обязательством уважать клятвы, которые в некоторых случаях они не намерены были сдерживать. И хотя в первую годовщину подписания хартии Черчиллю удалось изменить и даже ужесточить условия первоначального соглашения, утверждая, что договор не был предназначен для того, чтобы изложенные в нем принципы использовались странами Азии или Африки, и в особенности Индией или Палестиной, но только теми народами, которые к тому времени были завоеваны Германией, Италией или Японией, ущерб все же был нанесен. И в самом деле, все последующие попытки европейских колониальных держав переопределить или по-новому истолковать Хартию так, чтобы она способствовала продлению их колониального правления, зашли в тупик.

Ситуация в послевоенном Алжире была типичной из-за горечи, вызванной нарушенными обещаниями и потерянными надеждами, которая питала этот трудноразрешимый конфликт. В 1943 году, вскоре после того, как силы союзников, высадившись в Северной Африке, освободили ее от господства режима Виши, делегация алжирских мусульман потребовала встречи с недавно назначенным командующим «Свободной Франции» генералом Анри Жиро. Их требования сводились к тому, чтобы были признаны их права и свободы, столь великодушно обещанные им Атлантической хартией, которую когда-то подписало французское правительство, пребывающее ныне в отставке. Ответ Жиро был крайне резким. «Мне плевать на реформы, — гремел он, — в первую очередь мне нужны солдаты». Всегда уступчивые алжирцы любезно предоставили в его распоряжение добровольцев, причем в таком же числе, как и тридцать лет назад. Однако сейчас они сделали это в ожидании того, что их лояльность будет вознаграждена по заслугам по окончании войны. Подобные надежды разделяли и прочие подданные европейских колониальных держав. Как и в случае с десятком других колоний, их ожидания не оправдались. К 1947 году будущий лидер антибританского партизанского движения на Кипре, генерал Джордж Гривас (киприот греческого происхождения, сражавшийся на стороне сил союзников), потерял надежду получить обещанное самоопределение, столкнувшись с постоянным уклонением Британии от исполнения обязательств, данных ею во время войны, «Я все больше и больше думал о том, что лишь революция может освободить мою родину», — вспоминает он. Алжирцы очень скоро пришли к такому же выводу. В дальнейшем их намерения укрепились после катастрофического поражения французов в сражении при Дьен Бьен Фу в 1954 году и последующего изгнания их с позором из Индокитая. Между тем в Палестине вспыхнуло восстание против британского господства, возглавленное двумя небольшими еврейскими террористическими организациями — «Иргун Цвай Леуми» (Национальная военная организация, или «Иргун») и «Лохамеи Херут Израэл» («Борцы за свободу Израиля», известные в Израиле под названием «Лехи», а в Великобритании как «Группа Штерна»). Наиболее значимой была военная операция «Иргуна». Она дала революционную модель, которая впоследствии использовалась террористическими группами эпохи антиколониальной борьбы, а также в постколониальное время по всему миру.

ПОСЛЕВОЕННАЯ ПАЛЕСТИНА

Палестина видела множество восстаний и прочих проявлений насилия; в период с 1936 по 1939 год они переросли в полномасштабную гражданскую войну, которую вело арабское население. В 1937 году на подогреваемой страстями политической арене страны возник новый элемент, когда боевики «Иргуна» совершили ряд ответных террористических атак на арабов. Организация включила в число мишеней и британские объекты после того, как правительство страны опубликовало в мае 1939 года «Белый договор» («White paper»), который налагал жесткие ограничения на иммиграцию евреев в Палестину и таким образом закрывал один из нескольких возможных путей спасения для европейских евреев от гитлеровского режима. Однако зарождающийся мятеж «Иргуна» против британского господства оказался недолгим. Спустя три месяца после его начала Британия вступила в войну с Германией. Оказавшись перед лицом еще более страшной угрозы в лице всепобеждающей нацистской Германии, «Иргун» объявил перемирие и заявил о прекращении всех антибританских акций на период войны. Как и все еврейское сообщество в Палестине, которое также поклялось выступать на стороне Британии, боевики «Иргуна» надеялись, что их преданность будет вознаграждена признанием притязаний сионистов на статус государства.

В мае 1942 года в Палестину прибыл молодой солдат, прикомандированный к польской армии в изгнании генерала Андерса. Путь Менахема Бегина был извилист. Родившийся в 1913 году в Брест-Литовске, в Польше, будущий премьер-министр Израиля (1977—1983) впервые оказался вовлеченным в политическую борьбу сионистов еще подростком, когда вступил в ряды «Бейтара» — правой националистической еврейской молодежной организации. К тому времени, когда в 1935 году он получил диплом юриста в Варшавском университете, Бегин возглавлял организационный отдел «Бейтара» в Польше. Спустя три года он был назначен командиром. Однако когда Германия захватила Польшу в сентябре 1939-го, Бегину пришлось бежать в Литву. Год спустя он был арестован НКВД и обвинен в том, что являлся «агентом британского империализма». Проведя девять месяцев в местной тюрьме, Бегин был приговорен к восьми годам «исправительных работ». В июне 1941 года, когда Германия вторглась в СССР, он находился на судне, перевозившем политических заключенных в исправительно-трудовой лагерь в Сибири. Ему предложили вступить в ряды польской армии в качестве отсрочки приговора либо продолжить путь в Сибирь. Бегин предпочел первое и оказался в подразделении, направленном в Палестину. Вскоре после прибытия он наладил связи с командирами «Иргуна».

С момента временного прекращения восстания «Иргун» пришел в смятение. Смерть идейного наставника «Иргуна» Владимира Жаботинского в августе 1940 года и гибель военного командира Давида Разиэля девять месяцев спустя лишила организацию лидера и руководителя. В то время прекратившей деятельность организации требовался дальновидный лидер с хорошими организаторскими способностями, который смог бы удержать ее от распада.

На протяжении 1943 года Бегин встречался со старшими командирами «Иргуна» для обсуждения судьбы организации. Когда в войне с Германией союзникам стал сопутствовать успех, руководство «Иргуна» решило возобновить боевую деятельность. В основе этого решения лежали четыре основных момента. Во-первых, это были известия об ужасной судьбе, постигшей евреев под властью нацистов. Во-вторых, после окончания в марте 1944 года срока действия пятилетней иммиграционной квоты, закрепленной в «Белом договоре», путь в Палестину для еврейских иммигрантов закроется навсегда. В-третьих, причина, по которой лидеры «Иргуна» четыре года назад пошли на временное перемирие, а именно тот факт, что, нанеся урон Британии, организация сыграет на руку Германии, была уже неактуальна, так как Вторая мировая война заканчивалась, принося победу союзникам. И, наконец, возобновив мятеж, обновленное руководство «Иргуна» желало поставить свою организацию и самих себя в авангарде активного воплощения в жизнь политических и националистских стремлений евреев.

1 декабря 1943 года Бегин официально принял на себя командование организацией и возобновил антибританскую кампанию. Занимавший скромное положение в армии генерала Андерса и имевший минимальную военную подготовку, Бегин едва ли располагал навыками стратега. Однако он обладал невероятными аналитическими способностями, благодаря которым мог проникнуть в самую суть проблемы, а также интуитивным чутьем, помогавшим установить тонкое взаимодействие насилия, политики и пропаганды. Все эти качества делали из него идеального лидера террористической организации. Стратегия Бегина была очень проста. Горстка единомышленников со скудным вооружением, составлявшая ряды «Иргуна» в 1943 году, и помыслить не могла о том, чтобы вступить в равный бой с Британией и выиграть его. Вместо этого группа действовала в такой обстановке и таким образом, чтобы максимально обеспечить террористов маскировкой и путями к бегству. Обосновавшись в городской среде, члены организации затаивались среди мирных жителей, неотличимые от законопослушных граждан. Затем, в нужный момент, они выходили из тени, чтобы нанести удар и вновь раствориться среди жителей Палестины, оставаясь в недосягаемости для властей. Однако планы «Иргуна» заключались не в нанесении поражения войскам Британии, но в использовании насилия для подрыва престижа правительства и его власти в Палестине, атакуя символы британского господства. «История и наши наблюдения, — вспоминал позже Бегин, — убедили нас, что если нам удастся лишить правительство его престижа в Эрец Исраэль (буквально Земля Израиля), то Британия автоматически потеряет свою власть. Впредь мы не оставим в покое это уязвимое место. За годы мятежа мы не раз ударяли по престижу британского правительства, причем делали это намеренно, упорно и непрестанно».

В противоположность другим колониальным восстаниям, которые одержали решительные военные победы в сражениях либо предпочли длительную стратегию изматывания, «Иргун» избрал стратегию, которая предполагала неослабевающий натиск на те институты правительства, которые олицетворяли британское господство в Палестине. «Иргун» возобновил свою деятельность в феврале 1944 года одновременным подрывом отделов иммиграционного департамента в трех крупнейших городах Палестины — Иерусалиме, Тель-Авиве и Хайфе. Последующие атаки были направлены на регистрационные пункты земельных участков, где реализовывались положения Белого договора, ограничивающие покупку земли евреями; на департамент налогообложения и финансов, ответственный за сбор доходов, использовавшихся для осуществления репрессивной политики правительства; и на органы охраны порядка — полицию и армию, на которых были возложены обязанности по проведению в жизнь положений «Белого договора».

Наиболее масштабной операцией «Иргуна» был подрыв отеля «Царь Давид» в Иерусалиме в июле 1946 года. Несмотря на то, что об этом противоречивом инциденте было много написано, важно напомнить, что «Царь Давид» был необычным отелем. На двух этажах южного крыла (под которыми и были размещены взрывные устройства) находился центр британской власти в Палестине — государственный секретариат и штаб-квартира британских военных сил в Палестине и Трансиордании. Таким образом, целью атаки был не сам отель и не люди, работающие или проживающие в нем, а размещенные там государственные и военные ведомства. Беспорядочная и неразборчивая резня также не являлась целью. В отличие от многих террористических групп, стратегия «Иргуна» не была нацелена на умышленное причинение вреда гражданским лицам. В то же время, несмотря на заявление Бегина о том, что были сделаны предупреждения об эвакуации здания до взрыва, это не снимает ответственности ни с самой группы, ни с ее командиров за 91 погибшего и 45 пострадавших мужчин и женщин — арабов, евреев и британцев. Какими бы ни были намерения «Иргуна», факт остается фактом — трагедия в отеле «Царь Давид» была столь невероятных масштабов, что до сих пор этот взрыв остается в истории XX века одним из наиболее печально знаменитых террористических актов, вызвавших большое количество жертв.

Несмотря на трагичность этого происшествия, взрывы достигли своего назначения: они привлекли внимание мировой общественности к борьбе «Иргуна» и ухудшению ситуации в Палестине. Передовицы британских газет писали о тщетности последних антитеррористических военных операций, которые ранее преподносились как чрезвычайно успешные. Типичный пример — статьи в «Манчестер гардиан», сообщавшие о том, что взрывы «будут большой неожиданностью для тех, кто считает, что непоколебимость правительства положила конец еврейскому терроризму и урегулировала ситуацию в Палестине. Правда заключается в обратном». Подобная реакция идеально вписывалась в планы Бегина по нагнетанию атмосферы страха и смятения в Палестине, так, чтобы подорвать веру палестинцев и британцев в способность правительства поддерживать порядок. В подобных условиях единственным ответом правительства могло стать лишь введение в Палестине жестких порядков и мер безопасности, таких, как комендантский час, дорожные посты, выборочные проверки, военные операции и даже военное положение. Неспособность данных мер остановить безжалостную террористическую войну «Иргуна», по замыслу Бегина, должна была еще больше подчеркнуть беспомощность правительства. Он также полагался на то, что постоянное внесение сумятицы в повседневную жизнь мирных граждан грубыми и репрессивными контрмерами британцев еще больше отдалит население от государства, сведет на нет все попытки государства заручиться помощью населения для борьбы с террористами и создаст в умах евреев представление об армии и полиции как об угнетателях, а не защитниках. Более того, чем активнее казались действия сил безопасности, тем сильнее казалась террористическая группа.

В основе этой стратегии лежала вера Бегина в то, что британцы в отличие от немцев, осуществлявших крупномасштабные репрессалии в отношении мирных граждан, были не способны на подобные зверства. «Мы знали, — пояснял он, — что Эрец Исраэль в результате восстаний стал напоминать стеклянный дом. Мир заглядывал внутрь этого дома с возрастающим интересом и видел все, что происходило внутри. Насилие стало нашим оружием нападения, прозрачность стекла — щитом обороны». Принуждая либерально-демократическое государство, такое, как Британия, идти на крайне репрессивные меры против населения, террористы хотели проверить, как далеко простирается их способность контролировать ситуацию. Для этого «Иргуну» не требовалось побеждать британские войска в бою, а лишь избегать поражения. Таким образом, успешные тактические операции британских войск никоим образом не сместили баланс сил и не приблизили их к победе. Даже наоборот, такие методы, как масштабные военные операции по схеме «окружение и поиск» и введение военного положения, дали мнимые преимущества, купленные ценой отдаления населения от государства. Четверть века спустя бразильский революционер-теоретик Карлос Маригела предложил аналогичную стратегию в своем знаменитом мини-руководстве «Пособие по ведению партизанской войны».

Эта война не была войной чисел. Успех измерялся не потерями (между 1945 и 1947 годами, на которые пришелся пик конфликта, погибло менее 150 британских солдат) и не уничтоженным имуществом, но, в точности как замышлял Бегин, психологическим потрясением. Вместо привычной военной стратегии сражений в открытом бою Бегин и его командиры спланировали такие операции, которые были направлены не на уничтожение военной силы, а, скорее, на подрыв престижа правительства, деморализацию армии и снижение решимости Британии удержать за собой Палестину. Объясняя свою стратегию, Бегин утверждал, что «само существование подпольных движений должно в итоге подорвать престиж колониального режима, удерживающегося за счет мифов о всемогуществе. Каждая атака, которую государству не удается предотвратить, наносит удар по репутации. Даже если атака не будет успешной, она оставит заметный след в престиже правительства, который со временем перерастет в трещину, растущую с каждой успешной атакой». Таким образом, несмотря на то, что численность британских войск превосходила силы террористов в 20 раз, так что, согласно одному из мнений, «на каждого взрослого еврея в Палестине приходится один вооруженный солдат», даже при таком значительном численном превосходстве британцам не удалось победить «Иргун» и восстановить порядок в Палестине.

Наконец, неотъемлемым и передовым элементом стратегии «Иргуна» было использование Бегином дерзких и эффектных актов насилия для привлечения внимания мировой общественности к Палестине, предав таким образом огласке жалобы сионистов на политику Британии и требования признать статус государства. Задолго до пришествия Си-эн-эн и новостных передач, передаваемых со скоростью молнии посредством спутниковой связи, «Иргун» попытался обратиться к мировой аудитории, вынося локальный конфликт за пределы своей страны и даже метрополии. «Иргун», как и прочие движения сионистов, применяющие менее насильственные методы или отрицающие насилие вообще, сумел заручиться поддержкой и сочувствием влиятельных союзников, таких, как еврейское сообщество США и его представители в Конгрессе и Белом доме и делегаты от недавно образовавшейся ООН, чтобы надавить на Британию и заставить ее признать государственность евреев. Успех подобной стратегии, по словам Бегина, объясняется недостаточным освещением мировыми СМИ событий гражданской войны, разразившейся в Греции после Второй мировой войны, по сравнению с вниманием, которое мировая общественность уделила событиям в Палестине. «Палестина, — писал он, — несомненно, стала центром внимания всего мира. Это произошло благодаря мятежу. Известный факт, что ни одна партизанская война не получила такой огласки по всему миру, как наша. Сообщения о наших операциях под кричащими заголовками появились на первых полосах газет по всему миру, в особенности в США. Интерес, который проявляют газеты, это отражение интереса общественности. А общественность, не только еврейская, но и нееврейская, проявляла интерес к ударам, которые мы наносили по Эрец Исраэль».

Поддерживающие «Иргун» еврейско-американские лоббисты сумели добиться принятия Американским конгрессом ряда резолюций, осуждающих «британский гнет» и подтверждающих готовность Америки поддержать создание еврейского государства на территории Палестины. Подобная деятельность, послужившая предтечей предпринятых сравнительно недавно действий ирландско-американских активистов, выступавших от лица Шин Фейн и Ирландской республиканской армии, имела схожие разрушительные последствия для англо-американских отношений более полувека тому назад.

К 1947 году «Иргун» фактически достиг своей цели. Докладывая в Вашингтон ситуацию, американский генеральный консул в Иерусалиме отметил, что «пока британские чиновники правят страной из-за колючей проволоки и толстых стен охраняемых зданий и живут (не считая жен и детей, эвакуированных из страны некоторое время назад) в позорной изоляции «зон безопасности», трудно будет не думать о правительстве Палестины как о затравленном институте, имеющем не слишком высокие шансы на урегулирование обстановки в стране».

Каждый последующий террористический акт доказывал неспособность правительства обуздать, если не победить террористов. Истощенные Второй мировой войной, ограниченные экономические ресурсы Британии несли еще больший урон от проведения военных кампаний в Палестине, призванных совладать с волной насилия, захватившей страну. Общественное мнение в Великобритании, уже будучи негативно настроенным по отношению к продолжающимся пустым тратам человеческих жизней и бесплодным усилиям в проигрышной ситуации, было подогрето такими происшествиями, как взрывы в отеле «Царь Давид», и повешение в 1947 году боевиками «Иргуна» двух сержантов британской армии в ответ на казнь трех террористов «Иргуна». Знаменитый британский исследователь Ближнего Востока Элизабет Монро заметила по этому поводу, что «британская общественность спокойно отнеслась к происшествиям в Палестине, сочтя "беспорядки" и творимое там "насилие", как и волнения в Ирландии, всего лишь неприятным опытом, который является частью бремени белого человека». Положение дел изменилось после казни двух британских сержантов. Фотографии мрачной сцены казни с двумя телами, висящими всего в нескольких сантиметрах от земли, закрытых мешками лиц сержантов и окровавленных рубах облетели первые полосы всех британских газет, оценивших казнь как акт «средневекового варварства». Жестокая казнь двух сержантов произвела неизгладимое впечатление на дух нации, привыкшей к ежедневным сообщениям о гибели и лишениях британских солдат в Палестине. «Все последующие комментарии к происшествию, — продолжает Монро, — имели совершенно иной тон в отличие от того, который присутствовал в описании прошлых террористических актов, многие из которых унесли куда больше жизней, к примеру взрыв в офицерском клубе и отеле "Царь Давид"». Как для британской общественности, так и для прессы эти убийства продемонстрировали тщетность попыток наладить обстановку в Палестине и бессмысленность дальнейшего удержания власти в этой стране. К тому времени Британия испытывала сильное давление со стороны США и других стран, требовавших разрешить въезд в Палестину десяткам тысяч перемещенных лиц еврейской национальности, томящихся в освобожденной Европе. К тому же она пыталась сдержать поток нелегальных еврейских иммигрантов, стремившихся попасть в Палестину. Вдобавок к этому летом 1947 года Особый комитет по Палестине (UNSCOP), назначенный Генеральной Ассамблеей ООН, заканчивал рассмотрение вопроса о дальнейшей судьбе этой страны. Успех деятельности «Иргуна» виден в том, что Бегину дважды предоставляли аудиенцию в комитете для разъяснения целей, мотиваций и представлений о еврейском государстве в Палестине. Единодушное решение комитета, призывавшее к немедленному прекращению британского правления и предоставлению Палестине независимости, заставило правительство поторопиться. В сентябре министр по делам колоний Артур Крич-Джонс объявил, что Британия снимает с себя ответственность за управление Палестиной и что все военные и гражданские лица будут вывезены как можно скорее.

Спустя десять с лишним лет после этого события Крич-Джонс высказал четыре основных соображения, повлиявших на решение правительства. Во-первых, между арабским и еврейским сообществами в Палестине существовали непримиримые различия; во-вторых, затраты на ведение активной военной деятельности в Палестине были слишком высоки для скудеющего бюджета страны; в-третьих, к этому правительство принуждало мнение международной общественности, Американского конгресса и собственного парламента; и, наконец, самым важным был, по его мнению, общественный протест, потрясший Британию после казни боевиками «Иргуна» двух сержантов британской армии. Описывая совокупность событий, которые вынудили правительство отказаться от мандата, бывший министр по делам колоний особо подчеркнул, что «терроризм достиг своего пика, и британская общественность не могла больше терпеть его. Следовательно, — пояснил Крич-Джонс, — кабинет все более склонялся к мнению, что не следует более поддерживать мандат». 15 мая 1948 года Британия официально сняла с себя правление Палестиной, и было провозглашено государство Израиль. В официальном сообщении, которое дал «Иргун» в тот день, Бегин заявлял: «После долгих лет подпольной войны, гонений и страданий <...> восстание еврейского народа 1944 — 1948 годов увенчалось успехом. Владычество Британии, поработившей нашу Родину, было разбито, вырвано с корнем, растерзано и рассеяно по ветру. <...> Миру явилось государство Израиль. Мы шли к победе сквозь кровь, огонь, полагаясь лишь на сильную руку и мощь оружия, испытывая страдания и принося ясертвы».

АНТИКОЛОНИАЛЬНАЯ БОРЬБА 1950-Х ГОДОВ: КИПР И АЛЖИР

Восстание «Иргуна» стало моделью для дальнейших антиколониальных бунтов по всему миру. И в самом деле, наиболее эффективными были те кампании, проводимые сразу после окончания войны, которые копировали стратегию Бегина и намеренно старались привлечь внимание и заручиться поддержкой мировой общественности. Генерал Джордж Гривас, основатель и командир группы ЭОКА (ЕОКА — Ethniki Organosis Kyprion Agoniston, или Национальная организация борцов за свободу Кипра), в своих воспоминаниях писал: «Мы хотели, чтобы взгляды всего мира устремились на Кипр и чтобы Британию заставили выполнить данные ею обещания». Сходным образом объявление в 1954 году Национальным освободительным фронтом (Front de Liberation Nationale - FLN) протеста против французского господства в Алжире декларировало «интернационализацию алжирского кризиса» как одну из главных задач.

В погоне за этой целью обе группы сознательно пытались обращаться за помощью напрямую в ООН. Собственное заявление ЭОКА о начале восстания было адресовано непосредственно «дипломатам всего мира». Оно призывало «не забывать своих прямых обязанностей». «Вы должны стыдиться того, что в XX веке люди вынуждены проливать кровь за свободу, этот божественный дар, за обладание которым мы сражались на вашей стороне и который вы стремились защитить от гнета нацизма». Наступательные операции Национального освободительного фронта в Алжире, всеобщие забастовки и прочие демонстрации протеста пришлись как раз на то время, когда Генеральная Ассамблея ООН была созвана вновь и готовилась к рассмотрению конфликта. Пресловутая «битва за Алжир», произошедшая в январе 1957 года и увековеченная в одноименном фильме 1966 года Джилло Понтекорво, когда Национальный освободительный фронт обрушил на страну кампанию массового городского терроризма, была намеренно приурочена к ежегодной сессии Генеральной Ассамблеи ООН. В официальном сообщении Национального освободительного фронта, объявляющем об ударе, с которого должны были начаться наступательные операции, группа открыто признавалась в неслучайности выбора времени. Это было сделано с целью «вручить неоспоримые полномочия нашим делегатам в ООН, чтобы убедить тех редких дипломатов, которые все еще сомневаются или имеют иллюзии относительно либеральной политики Франции». Таким образом, успех как ЭОКА, так и Национального освободительного фронта в свержении иностранного господства, происходил от умения привлечь внимание других стран к своей борьбе, как это сделал «Иргун» десятилетием раньше.

На Кипре с самого начала Гривас понимал необходимость обращения к общественности за пределами собственной страны. «Освещение мнения международного сообщества, — говорил он, — играет важную роль в донесении до общего сведения требований кипрского народа о самоопределении. Фактически многие иностранные деятели и даже представители ООН не имели понятия о том, зачем мы требовали независимости». Гривас закрепил этот принцип в «Предварительном генеральном плане», который он сформулировал в 1953 году, за два года до начала кампании. В первом параграфе была четко указана главная задача — «пробудить международную общественность героическими деяниями и самопожертвованием, что сделает Кипр центром всеобщего внимания до тех пор, пока наши цели не будут достигнуты». И хотя нет свидетельств того, что Гривас когда-либо читал книгу Бегина (англоязычный вариант которой под названием «Бунт» был издан в Лондоне и Нью-Йорке в 1951 году) или изучал кампании «Иргуна», в его действиях безошибочно угадывается сходство со стратегией Бегина. Целью Гриваса, как и Бегина, была вовсе не полная победа над имевшими численное превосходство британскими войсками, но совершение жестоких, хорошо организованных и вовремя проведенных актов насилия для привлечения внимания мировой общественности к происходящему на Кипре и требованиям греческих киприотов энозиса — объединения с Грецией.

«Они превосходили мою небольшую армию численностью сто к одному, — вспоминал позже Гривас, — но это не имело значения для той разрушительной войны, которую я задумал». Он планировал задействовать большую часть сил ЭОКА в главных городах Кипра, где они были сформированы в отдельные террористические ячейки, в каждую из которых входило не более восьми человек. Их целью было препятствовать деятельности как можно большего числа британских подразделений, находившихся на городских постах, и таким образом дать ЭОКА возможность усилить контроль над остальной частью острова. В своем трактате о ведении партизанской войны Гривас дал объяснение, весьма схожее со словами Бегина о том, что их стратегия «состояла в превращении всего острова в одно поле битвы, где нет различий между фронтом и тылом, так что враг более нигде не будет чувствовать себя в безопасности. Враг никогда не знал, где и когда будет нами атакован... Подобной стратегией мы добились рассредоточения, запугивания и обессиливания вражеских сил и, что самое главное, трагических последствий, происходивших в результате неожиданного нападения».

Сосредоточившись на городских операциях, как некогда «Иргун» в Палестине, ЭОКА тут же получила доступ к новостным СМИ, посланным на Кипр для освещения разгорающегося конфликта. Если бы ЭОКА, как все партизанские отряды, ограничила свою деятельность изолированными сельскохозяйственными районами и горными поселениями, то, вероятно, лишилась бы этого доступа ко всей международной аудитории, столь важной для стратегии Гриваса. Таким образом, городской терроризм являлся ключевым моментом в обеспечении пропагандистской платформы, требовавшейся группе для освещения хода борьбы за независимость Кипра. Что же касается Гриваса, то его предприятие увенчалось огромным успехом, ведь всего через пять месяцев после объявления восстания ЭОКА добилась того, чего не смогли достичь годы переговоров и настойчивого лоббирования, — рассмотрения в ООН требований о независимости греческих киприотов. До сих пор Генеральная Ассамблея поддерживала сторону Великобритании, считавшей, что ситуация на Кипре является исключительно внутренним делом страны и находится вне сферы внимания организации. Впервые ситуация на Кипре оказалась в повестке дня ООН. «Это доказало, что внутрь международного сообщества постепенно начала проникать идея о том, что необходимо принять меры в отношении кипрского вопроса», — вспоминал позже Гривас.

К концу 1955 года Гривасу удалось ввергнуть остров в полнейший хаос. Каждую неделю гибли в среднем двое британских солдат или полицейских. Силы безопасности были брошены на оборону, выведенную из равновесия многократными внезапными и молниеносными атаками ЭОКА и не способную к эффективным ответным операциям. Как и Бегин, Гривас пришел к выводу, что неослабевающие атаки террористов лишат британские силы боевого духа и вынудят их к чрезмерным и приводящим к обратному результату действиям, направленным против законопослушного населения Кипра и тем самым обреченным на провал. «Силы безопасности работали таким образом, что, казалось, их действия были нарочно спланированы для привлечения все большего числа мирных граждан в ряды повстанцев, — вспоминал Гривас. — Их попытки отпугнуть людей от ЭОКА всегда достигали обратного эффекта: население все больше сплачивалось с Организацией». И вновь была ярко продемонстрирована взаимосвязь между способностью террористов поражать какие угодно цели и явной неспособностью сил безопасности обеспечить постоянную защиту всех возможных мишеней. Как и в Палестине, чем более видимыми и активными становились действия сил безопасности, тем сильнее становилось недовольство местных жителей постоянным нарушением обычного течения жизни и тем могущественнее и всесильнее казались террористы. В самом разгаре конфликта численность британских сил безопасности на Кипре составляла 40 тысяч человек, задействованных в военных операциях против ядра организации, состоящего из 400 активистов и 750 их «пособников». И снова, как и в Палестине, успех этой войны измерялся не числами. Несмотря на то, что в военных операциях было задействовано огромное число британских солдат, общий эффект от этого был невелик. Вот что говорил Гривас о своем противнике, командующем британскими войсками фельдмаршале сэре Джоне Хардинге: «Он недооценил своего врага и при этом задействовал непомерно большую армию. Чтобы поймать полевую мышь, не нужен танк. Кот справится с этим заданием куда лучше».

В ходе всей кампании Гривас координировал свою подпольную деятельность с официальной дипломатической миссией архиепископа Макариоса III (Михаила Кристодулоса Мускоса). Будучи назначенным главой Этнархии (церковного совета) Кипра, Макариос также являлся негласным политическим лидером сообщества греков-киприотов. Он и Гривас впервые встретились в 1950 году, чтобы спланировать основные моменты восстания. Впоследствии прелат и воин боролись рука об руку ради достижения общей цели — энозиса. Таким образом, отношения, которые сегодня связывают движение шинфейнеров и Ирландскую республиканскую армию, имеют историческую параллель — связь Этнархии и ЭОКА, существовавшую сорок лет назад, когда Макариос играл роль, схожую с той, что в настоящее время играет Джерри Адаме. Как и Адаме, Макариос попал в заключение и в 1956 году был изгнан из страны и отправлен на Сейшельские острова. Ему разрешили вернуться обратно на Кипр два года спустя, так как это было условием участия греков-киприотов в организованных Британией многосторонних переговорах о будущей судьбе острова. Соглашения удалось достичь лишь в феврале 1959 года.

Находясь под постоянным давлением со стороны Греции, Макариос неохотно принял предложение о создании независимой республики Кипр при условии, что Британия сохранит на острове две стратегические базы. Опасаясь, что в противном случае Турция потребует принудительного разделения острова (что и произошло пятнадцать лет спустя), Макариос пошел на уступки в договоре, несмотря на горячий протест со стороны Гриваса. Восстание было официально окончено месяц спустя, когда сдалась существенная часть сил ЭОКА. Это было сделано с целью убедить правительство, что организация готова пойти на заключение мирного договора. Хотя желаемый энозис так и не был достигнут, настал конец британского господства на Кипре, и острову была дарована независимость. Плоды террористической деятельности были также видны в итогах всеобщих выборов — первым президентом Кипра был избран Макариос, набравший 67 процентов голосов.

В другой части Средиземноморского бассейна бунт против господства Франции в Алжире (1954 — 1962 годы) стал последним из числа антиколониальных восстаний, произошедших непосредственно в послевоенную эпоху. Возможно, поэтому он оказал заметное влияние на многие этнонациональные террористические кампании, проводимые позднее. Ясир Арафат, к примеру, в своей официальной биографии упомянул о влиянии, которое Национальный освободительный фронт оказал на действия Организации освобождения Палестины, и о материальной помощи, которую Алжир позже предоставит Палестине. «Я установил связи с алжирскими революционерами в начале 50-х, — вспоминает он. — Я поддерживал с ними контакт, а они в свою очередь обещали помочь нам после того, как обретут независимость. Я не сомневался ни на единую секунду, что они победят и что их победа будет для нас очень важна». В своих мемуарах Нельсон Мандела также признает плодотворное влияние, которое борьба Национального освободительного фронта оказала на длительную кампанию Африканского национального конгресса (ANC) против господства белого меньшинства в Южной Африке. «Ситуация в Алжире, — писал Мандела, — более всего была похожа на нашу, когда повстанцы противостояли большому сообществу белых поселенцев, правящему аборигенным населением. ANC досконально изучил алжирский конфликт и извлек из него основной урок — победа исключительно на военном фронте в подобных условиях была невозможна. Вместо этого Мандела воспользовался советом алжирского революционера, утверждавшего, что «порой мнение международного сообщества стоит больше, чем эскадра истребителей». Этот урок сам Национальный освободительный фронт усвоил с опозданием. 

К середине 1956 года бунт против французского господства бушевал уже два года. Национальный освободительный фронт был вознагражден за свои старания несколькими ощутимыми достижениями, однако успешная деятельность сил безопасности в сельской местности серьезно подорвала стратегию повстанцев, действовавших в небольших поселениях. Это заставило Национальный освободительный фронт сменить план действий и впервые сконцентрировать усилия на столице страны — Алжире, и таким образом надавить на Францию, напрямую обратившись к международному сообществу. Создателем нового плана, впервые задействованного во время саммита в августе 1956 года, проходившего в Сумаме, Марокко, в надежде вернуть Национальному освободительному фронту прежний успех, стал Рамдан Абан, лидер движения, остававшийся им вплоть до своей гибели год спустя в разгар кровопролитной борьбы. Будучи главным теоретиком группы, он являлся ее мощным интеллектом. Происходивший из бедных слоев и выучившийся самостоятельно, он был сколь жестким человеком, столь и безжалостным, верящим бесповоротно в эффективность насилия. Это отчетливо проявилось в его знаменитой директиве номер 9, где Абан не только лаконично изложил цель новой стратегии Национального освободительного фронта, но и дал логическое объяснение городскому терроризму. «Что принесет большую пользу нашему делу — убийство десятерых вражеских солдат в высохшем русле реки Телергма, о котором мало кто узнает, или одного-единственного человека в Алжире, о чьей гибели на следующий день будет говорить вся американская пресса?» — спрашивал Абан.

Начало цепи событий, которая привела к проведению Национальным освободительным фронтом полномасштабных террористических операций в столице, было положено двумя месяцами ранее, в июне, когда на гильотине были казнены два осужденных боевика Национального освободительного фронта. Как это уже случалось неоднократно во многих странах (включая Палестину и Кипр), подобные попытки правящего режима предотвратить насилие жестоким публичным наказанием приводили к катастрофическим последствиям. Те, кого власти избрали для того, чтобы преподать унизительный урок повстанцам, как правило, становились святыми мучениками, символами, воплощающими общую идею революции, чья гибель требовала отмщения, порождавшего все большие жертвы, кровопролитие и разрушения. Именно в Алжире Национальный освободительный фронт объявил, что за каждого казненного боевика лишит жизни сто французских подданных. До сих пор группа хвалилась тем, что проводимая ими военная кампания в городе была умышленно лишена кровопролития, а мишенями для их бомб становились неодушевленные символы французского господства — правительственные кабинеты и здания, военные городки и полицейские участки, но не люди. Ситуация изменилась с поступлением новых инструкций от Абана, согласно которым боевики должны были накрыть город волной террора. В течение трех суток были застрелены 49 французских мирных граждан. Затем в августе, согласно новой стратегической директиве, принятой в том же месяце в Сумаме, начались массированные бомбежки. Кампанию возглавили не закаленные в боях воины-мужчины, а молодые и привлекательные женщины-агенты, которые, как верно предположил Саади Ясеф, командующий операциями в Алжире (который позже сыграл самого себя в картине Понтекорво), благодаря своИхМ приятным манерам и европейской внешности вызовут у врага куда меньше подозрений, чем солдаты-мужчины. Более того, мишенями их деятельности стали не военные или государственные объекты, а переполненные кафе на берегу моря, часто посещаемые семьями французских колонистов после отдыха на пляже, кафетерии, пользующиеся популярностью среди европейских студентов, а также пассажирский терминал авиакомпании «Эр Франс», расположенный в центре города. Входе операций погибли 3 человека, более 50 получили увечья, включая нескольких детей. Более десяти пострадавшим ампутировали поврежденные конечности. Все это Абана не тронуло. Проводя аналогию с тактикой «бомба в мусорном баке» и воздушными налетами, о которых говорилось в первой главе, Абан заметил следующее: «Я не вижу существенных различий между бомбой, подложенной девушкой-агентом в кафе, и пилотом французского истребителя, сбрасывающим бомбы на деревушку или выжигающим напалмом запретную зону».

Городская террористическая кампания продолжалась до конца 1956 года, когда наконец достигла кульминации 28 декабря с убийством мэра Алжира. Разразились повсеместные массовые антимусульманские выступления, которые привели к новому витку террора боевиков Национального освободительного фронта. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения правительства. Пребывая в отчаянии от ухудшающейся ситуации, генерал-губернатор приказал собрать войска. 7 января 1957 года генерал Жак Массу, командующий элитным десятым парашютным полком, взял на себя полную ответственность за поддержание порядка в городе. В ответ Национальный освободительный фронт объявил о крупной террористической операции, намеченной на 28 января и приходящейся, как было отмечено выше, на открытие ежегодной сессии Генеральной Ассамблеи ООН, чьей целью, как и назначением террористических атак, ее сопровождавших, было привлечь внимание международной общественности к ситуации в Алжире. И вновь подрывники Ясефа крайне оперативно справились с этим заданием. Список мишеней Национального освободительного фронта пополнился популярными местами отдыха горожан — барами и бистро, а также переполненными городскими улицами и спортивными аренами с толпами зрителей. За две недели погибло 15 человек и еще 105 получили различные травмы.

Массу перешел в наступление. Имея за плечами опыт ведения военных операций в Индокитае, он и его командиры гордились полным пониманием того, как вести революционную борьбу и как ей противостоять. Они были убеждены, что победа будет полностью зависеть от работы разведки. «Человек, закладывающий взрывное устройство, — объявил полковник Ив Годар, один из командиров полка Массу, — это всего лишь исполнитель, которого завтра сменит другой: главное — отыскать человека, направляющего исполнителя». В соответствии с этим убеждением Годар и его подчиненные приступили к искоренению и уничтожению городской сети Национального освободительного фронта. Методом их работы стало построение тщательного, детализированного аппарата управления Национального освободительного фронта в Алжире, нацеленного на поиск лидера террористической организации. Метод Годара, ярко изображенный в кинокартине Понтекорво, был описан британским историком Алистером Хоумом как «сложная органиграмма, которая начала обретать свою форму в виде нарисованного мелом на доске пирамидального скелета, в который вписывались все новые и новые (иногда неверные) имена, поступавшие из центров допроса». Нет сомнений, что этот метод оказался эффективным. Проблема заключалась в том, что он основывался на насилии и соответственно поощрял различные виды насилия, включая пытки, так как для Массу и его подчиненных не имело значения, каким образом они получали необходимую информацию. Пытки террористов и тех, кого считали причастными к группе, стали рутинным мероприятием. Французская армия в Алжире легко объясняла подобные чрезвычайные меры, считая их допустимыми в чрезвычайной ситуации. Оправдательную философию, распространенную в парашютно-десантных войсках, выразил в своем немногословном ответе на жалобы сам Массу — «невинные (то есть очередные жертвы атак террористов) заслуживают большей защиты, чем виновные».

Жестокость военной кампании французской армии, однако, полностью отдалила от правительства все алжирское мусульманское сообщество. Оставаясь до сих пор по большей части пассивным или безразличным, оно перешло на сторону Национального освободительного фронта, подняв статус этой организации и увеличивая степень поддержки со стороны коренного населения. Французская общественность также пришла в негодование, что привело к снижению народной поддержки в пользу продолжения войны и глубокому расколу во взаимоотношениях штатских и военных во Франции. Массу и его подчиненные упрямо продолжали тешить себя мыслью о том, что выполнили свою миссию и предотвратили попытку повстанцев захватить власть в Алжире. Однако эта военная победа была куплена ценой явного политического поражения. Пять лет спустя Франция вывела войска из Алжира и предоставила этой стране независимость.

Массу не признал своей вины, будучи до конца уверенным, что цель оправдывала те средства, которыми он пользовался для уничтожения повстанцев из Национального освободительного фронта. Битва была выиграна, и подрывная кампания террористов завершилась. И в то же время нет сомнений, что этот успех навредил всем. Тактическое поражение Национального освободительного фронта в городе привело к очередной смене стратегии. Национальный освободительный фронт отказался от крупномасштабных городских операций, как и от идеи о том, что группа может одержать над Францией победу на военном фронте. Командование группы пришло к выводу, что эту борьбу можно выиграть, действуя как в Алжире, так и за его пределами. В соответствии с новым замыслом повстанцы перевели свои базы в Тунис, откуда продолжали налеты на поселения, а также рейды через границу, скрываясь затем в своих новых убежищах. Однако «битва за Алжир» остается наиболее значительным эпизодом в борьбе Национального освободительного фронта за независимость, приведшим их к победе, так как именно она привлекла внимание мировой общественности к Алжиру, как и рассчитывал Абан. Провоцируя правительство на чрезвычайные меры в виде пыток, скорых казней и прочих репрессивных действий, группа указала на несостоятельность французской власти, приближая таким образом конец Французского Алжира.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Этнонациональные восстания, последовавшие за Второй мировой войной, оказали стойкое влияние на последующие террористические кампании. Хотя правительства всех стран утверждают, что терроризм неэффективен в качестве инструмента для осуществления политических изменений, примеры Израиля, Кипра и Алжира, а с ними деятельность Бегина, Гриваса и Ахмеда Бен Беллы (лидера Национального освободительного фронта, ставшего первым президентом Алжира) свидетельствуют об обратном. Возможно, что основанию этих независимых государств предшествовал длительный период борьбы. В некоторых случаях можно говорить о действии влиятельных сил, не связанных с терроризмом. А в то же время не возникает сомнений в том, что, по меньшей мере, тактические «успехи» и политические победы, выигранные с помощью насилия такими группами, как «Иргун», ЭОКА и Национальный освободительный фронт, наглядно продемонстрировали всем, что, несмотря на неоднократные отрицания со стороны правительств, с которыми боролись террористы, терроризм действительно «работает». Даже если этот «успех» не всегда закреплялся реальным получением власти в правительстве, нельзя отрицать эффективности террористических организаций, называемых преступными в таких собраниях, как ООН, в привлечении всеобщего внимания к проблемам, которые в противном случае могли остаться незамеченными, а также в принуждении правительств браться за разрешение вопросов, которые они по большей части игнорировали.

Отметим, что антиколониальные террористические кампании крайне важны для понимания процесса эволюции современного терроризма. Они первыми продемонстрировали ценность гласности, являющейся неотъемлемой частью терроризма, и первыми стали выносить борьбу далеко за пределы своей страны. «Иргун» направлял свои послания в Нью-Йорк и Вашингтон, округ Колумбия, как и в Лондон и Иерусалим. ЭОКА сходным образом обращалась к общественности Нью-Йорка и Лондона, а также Афин и Никосии. А Национальный освободительный фронт особенно преуспел в политическом влиянии не только в родном Алжире, но и в Нью-Йорке, и в Париже. Способность этих групп вызвать сочувствие и получить поддержку за пределами «театра действий» стала наглядным примером притесняемым народам по всему миру, которые теперь видели в терроризме эффективный способ превращения локального конфликта в международную проблему. Так были заложены основы трансформации терроризма в конце 1960-х из локального феномена в проблему безопасности мировых масштабов.