I

Родители Ренни подали в суд на Орлонский университет. В своей разумной предосторожности университет занял оборонительную позицию, при этом кусаясь и жаля кого ни попадя. Исследовательская группа моего брата была распущена. Когда-нибудь кто-нибудь будет снова собирать ту же информацию, будет так же интервьюировать жертв молнии, фотографировать их на фоне белой стены, но это потом. Не сейчас. В том сейчас, в котором мы тогда жили, все пошло прахом.

Зато я придумала, как сделать так, чтобы брат прожил то сейчас так, как ему хотелось. Нашла, что ему было бы приятно, чем его заинтересовать, о чем бы можно было вспоминать потом, после того. Я спросила разрешения у Нины, она согласилась, и потому я позвонила брату на работу. Я не видела его с тех пор, как Нина мне все сказала. Мы с братом не привыкли друг с другом откровенничать. Так что я, да, немного тянула.

— Забери файл Дракона, если его не уничтожили, — сказала я.

У своего кардиолога, Крейвена, я взяла направление, так что теперь могла консультироваться у кардиолога в Джексонвилле. Я порасспрашивала у него про Дракона, и кардиолог сказал, что старик каждый раз после попадания молнии становился только крепче. Он здоров как бык и каждый день проходит пешком десять миль.

— Мы его обследовали. Он сказал, что слишком стар и потому не может потратить на нас больше одного дня. Сказал, что связываться с нами — только время терять. Результаты анализов у него оказались такими, что он вроде давно уже должен быть покойником. Пульс менее десяти ударов в минуту, реже, чем у медведя в период спячки. Когда молния угодила в него второй раз, ему было восемьдесят семь. Он грохнулся на спину во весь рост, и через него прошло столько вольт, что представить себе невозможно. А он ничего — полежал, отлежался, встал и пошел обедать. От медицинской помощи он, насколько мне известно, отказался, и его считают самым здоровым старикашкой в штате. Вот так-то.

— Хочешь, чтобы я стащил его файл? — сказал брат, когда я ему позвонила. — И попробовал разобраться?

— Совершенно верно.

Нед рассмеялся: похоже, идея совершить мелкое преступление против университета ему понравилась.

— Если меня схватят за руку, я скажу, что это ты меня подбила.

Я нервничала перед встречей с ним. Боялась сказать какую-нибудь глупость. Было бы вполне в моем духе. Потому я выбрала место на людях, где мы будем не одни и потому я буду держать себя в руках. И не буду плакать.

Мы договорились вместе позавтракать в городском кафе, и там он отдал мне файл.

— Дракон — аномалия. Единственный в своем роде. Если бы даже он согласился на обследование, толку от него не было бы. Такие случаи у нас называются «казусы» — они любопытные, но с точки зрения выявления закономерностей для нас бессмысленны. Он просто жутко везучий старикашка. А теперь, учитывая, что исследования остановлены, это вообще не имеет значения.

— Давай съездим посмотрим, — попросила я.

Себе Нед заказал один тост и омлет из одного яйца. И то и другое он съел меньше чем наполовину.

— К вечеру вернемся домой, — не сдавалась я.

— К нему у нас никто не ездил. У нас даже не записано, жив ли он еще. К тому же… — Нед повозил вилкой в тарелке. — К тому же я не очень хорошо себя чувствую.

— Я спросила у Нины, и она разрешила.

— Ты спросила у Нины? Мне что, пять лет? Я нуждаюсь в разрешении?

Да, глупость — это моя стихия. Я поискала глазами официантку, подозвала и заказала себе рисовый пудинг и чай. Когда я снова повернулась к столу, мой брат протирал очки уголком рубашки. Кожа под глазами у него шелушилась, и просвечивали розовые пятна.

— Она тебе сказала, — вздохнул Нед. Он не рассердился, а огорчился.

— Это я виновата, Нед. Я в том смысле… Я твоя сестра. Я должна знать, что с тобой происходит.

— А я что про тебя знаю? Давай смотреть фактам в лицо: мы практически незнакомые люди.

— Нед, — сказала я. — Мне ужасно жалко.

— Вот именно поэтому я не хотел говорить! — Теперь он на самом деле рассердился. — Не надо меня жалеть. Не надо так со мной разговаривать. Не надо этого дерьма. Не надо стоять на крылечке. Меня на самом деле тошнит от всего этого.

Теперь разозлилась я.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, я еду на работу. Не надо меня ждать. Не надо думать, что все может закончиться как-то иначе. Не надо думать, что ты можешь что-нибудь сделать. И хоть раз в жизни, пожалуйста, не думай, что ты и тут тоже чем-то виновата.

Я выскочила из кафе. Жара была сумасшедшая. Мне показалось, я вот-вот задохнусь. Расплавлюсь и превращусь… интересно во что? Я-то хотела преподнести брату подарок. Сделать что-нибудь нужное. Подарить незабываемый день. Придумала, как всегда, глупость. Как обычно, ошиблась.

Брат тем временем расплатился и тоже вышел. Мы смотрели в разные стороны. Наконец Нед сказал:

— Предполагается, я должен попросить прощения за то, что умираю?

— Да. Должен. Как же ты, зараза, посмел?

Я сказала это слишком громко. Глаза жгло. Наверное, я действительно была ненормальная. Я сверлила его глазами. Я его ненавидела. Я подумала, что, если меня снова оставят, я больше не выдержу. Подумала, как же все приходит слишком поздно.

Мы стояли с братом на солнцепеке. Злые. Потные. Ставшие старше, чем когда-то могли себе представить. Такая ситуация была не свойственна для нас обоих. Я решила попробовать еще раз. Видимо, Нед тоже. Он снова заговорил, сбавив тон.

— Нина сказала, ты помогла ей красить детскую, — сказал он.

В другом случае, менее страшном, эта тема и в самом деле была бы менее опасной.

— Я бы покрасила в красное. Я опять его стала видеть.

— Ладно. Я прошу прощения, — сказал мой брат. — Я виноват. Чтоб мне сдохнуть вместе с этой моей гребаной опухолью!

Теперь он отвернулся. У него все рушилось. Я терпеть не могла это слово. Теперь все рушилось у него.

— Значит, тебя нужно развернуть, чтобы твоя гостья не встала в ногах. Тогда она не сможет тебя забрать.

Нед рассмеялся. Взял себя в руки и снова повернулся ко мне. Тому, кто его знал, видно было сразу. Лицо изменилось. Осунулось. Побледнело.

— Эту мерзавку не обдуришь, — сказал мой брат с довольным лицом. — Мне всегда нравилась эта сказка.

— Почему? По-моему, она ужасная.

— Она честная.

Мы оба подумали про одно и то же.

— Ну, в сказке-то ее обдурили.

— Всего два раза, сестричка. А потом она забрала свое.

— Дракон обдурил ее дважды и до сих пор жив.

— Итак, значит, мы едем к Дракону. Так вот в чем дело? Выяснять условия сделки? Не сработает, девочка моя.

— Просто съездим, — сказала я. — Считай, что это обычный пикник.

— Не ты одна умеешь вынюхивать чужие тайны. Нина мне тоже все рассказала. У тебя появился бойфренд.

— Значит, мы квиты, — ответила я.

Как я это сказала? Обыкновенным голосом, как будто у нас был обыкновенный разговор?

— Ну да. Ты влюбилась, а я умираю. Конечно, мы квиты.

Я подумала, что за окном в кафе люди сидят в другой вселенной, где есть надежда, поддержка, здоровье, силы. Бессилие раздражает. Кажется, я ничего не могу сделать для Неда. Я была готова сдаться. Тут брат повернулся ко мне лицом.

— На твоей машине или моей?

— Ты серьезно?

— Ты в своей жизни хоть раз видела драконов?

Два часа мы ехали в северном направлении — я вела, Нед все время спал. Нина сказала, что, когда ему только поставили диагноз, он попробовал химиотерапию, но от нее ему было так плохо, что он не мог работать, и врачи признали, что в таком лечении вреда больше, чем пользы. А Нед хотел продержаться до января, чтобы увидеть ребенка. Вряд ли у него было столько времени.

— Бог ты мой, задремал, — сказал Нед, проснувшись.

В двенадцать мы подъехали к окраинам Джексонвилла. Здесь оказалось еще жарче. Невероятно, но так. Кондиционер у меня в машине начал подтекать. Перегрелся, старичок. Мы заехали на заправку, и там я сверилась с дорожной картой, которую мне нарисовал кардиолог, некогда видевший Дракона. На самом деле я у него выклянчила эту карту, сказав, что я жертва молнии и мне нужна надежда. У него были все основания мне поверить.

От этого места нам предстояло двигаться по второстепенным дорогам, и я волновалась за Неда, как бы его не растрясло.

Я то и дело на него поглядывала.

— Прекрати. Смотри на дорогу. Блин, — вырвалось у него, потому что в этот момент мы влетели в яму.

На лужайке возле дороги стоял трейлер, снаружи возле трейлера сидел человек.

— Притормози, — сказал Нед.

Он вышел из машины и пошел поговорить с этим стариком, который сидел, вытянувшись в шезлонге. Шезлонг, кажется, у него был такой же, как у меня. Из «Хозяйственного магазина Эйкса». Похоже, они во всем штате у всех одинаковые. Нед поздоровался со стариком за руку, коротко поговорил и вернулся.

— До Дракона нам осталось пять миль. Но этот джентльмен в шезлонге говорит, что Дракон не вступает в разговоры с незнакомыми людьми.

— Да откуда этот придурок знает?

Я повернулась к трейлеру и увидела, как старик запер дверь и направился в нашу сторону.

— Этот придурок Драконов сын.

— Эй, — сказал наш новый знакомый, забираясь на заднее сиденье. — Меня зовут Джо. — Ему было лет семьдесят. Минимум. — Я провожу вас к отцу.

— У нас никогда не было отца, — сказал ему Нед, когда мы снова выехали на дорогу. — То есть он, конечно, был, но сбежал от нас.

— Сукин сын, — сказал Джо, сочувствуя нашему горю. — Отец живет прямо возле дороги.

— А теперь я, того гляди, помру, и мой ребенок родится без отца, — сказал Нед.

У меня перехватило горло. Когда заводят такие разговоры, нужно сосредоточиться и начать считать, иначе можно заплакать.

— Сравнил тоже, — сказал Джо, прикурив сигарету, и я ничего ему не сказала, хотя знала, что вонь в салоне потом не выветрится за месяц. — Это совсем не то же самое, что отказаться от ребенка. Но если ты не хочешь его бросать, так, может, имеет смысл задержаться?

— Задержаться? — сказал Нед.

— Не физически.

«Заткнись, старик», — хотела сказать я. С трудом сдержалась, чтобы ему не нахамить. С большим трудом. Я не желала такое слушать про Неда.

— Мы не верим в подобные вещи.

Джо подался вперед.

— А во что вы верите?

Мы задумались, как ответить, а старик вдруг заорал:

— Тормози давай!

Мы затормозили и свернули на скошенный луг. Вокруг было сыро и грязно, но я все же нашла сухое местечко, где и припарковалась. В двух шагах стоял дом Дракона, маленький, похожий на мой. На заправке я купила пакет чипсов и газировку. Угощение, так сказать. Джо один пошел в дом — удостовериться, что отец в порядке, — потом высунул голову из двери.

— Заходите, — сказал он.

— Ты собираешься угощать девяностолетнего старика кока-колой и картофельными чипсами? — поинтересовался мой брат.

— Ай, отстань. — Я улыбнулась. Господи, до чего было жарко. — Что я должна была ему купить? Детское питание?

— Могу поспорить, кондиционера у него нет, — сказал Нед.

В доме был вентилятор под потолком, хотя вертелся он почему-то в замедленном темпе. Джексонвиллский Дракон выглядел немногим старше своего сына. Живой и подвижный.

— Приперли к стенке, — сказал Дракон. — Надеюсь, привезли чего-нибудь, чтобы я хоть не зря тратил на вас время.

Сидел он в квадратном кресле из искусственной кожи. Симпатичный такой старикан. Даже не лысый и даже еще не совсем седой. Я достала бутылку и чипсы, и Дракон удовлетворенно кивнул. Велел Джо принести всем нам льда из холодильника.

— А у тебя чего? — спросил он у моего брата.

Нед посмотрел на меня. Ему не пришло в голову везти что-нибудь сюда.

— Хорошие часы, — заметил Дракон.

Нед улыбнулся, расстегнул браслет и вручил часы старику.

— Они очень точные, — сказал он.

— Нету времени точнее, чем сейчас, — сказал Дракон.

Это была шутка, мы поняли и засмеялись. Мы разобрали стаканы и расселись кто где на неудобных табуретках. Духота была страшная. Дракон задрал нижнюю рубаху и показал место, куда молния ударила его в первый раз.

— Он был мертвым четырнадцать минут сорок пять секунд, — сказал Джо с гордостью. — Я засекал.

Потом Джо снял с отца шлепанцы, и мы увидели его ступни. С распухшими суставами, они напоминали копыта.

— Артрит, — сказал Джо. — Это у нас семейное.

Потом показал нам отметины на подошвах.

— Молния попала в дерево, отскочила и рикошетом ударила в отца снизу, так что он упал замертво и провалялся так пятьдесят пять минут.

— Ну и как оно? — спросила я у Дракона.

— Забавно. Да вот как сейчас, — ответил Дракон. — Как сейчас тут с вами. Сидим вместе, но вы-то скоро уедете. Вот так и было. Только что вроде одно, а потом раз — и другое.

— А как вы вернулись?

Нед толкнул меня локтем. Наверное, я говорила со стариком слишком напористо. Но в конце концов, у нас действительно было мало времени. Потому-то мы и приехали.

— Если бы я знал, я бы не пошел через неделю покупать себе место на кладбище. Это было вроде как не кино, а вроде как предварительный показ. Вернулся и вернулся. — Дракон сделал глоток из стакана. — А теперь я сам хочу задать вам вопрос. А вдруг знаете. Зачем это все?

И мы все повернулись к брату, который один среди нас был ученым.

— Если мы чего-то пока не знаем или не понимаем, это еще не значит, что все бессмысленно, — сказал Нед.

— О как! — Дракон остался доволен ответом. — И я тоже так думаю.

Он протянул брату его часы. Старый «Ролекс». Нина подарила ему эти часы на десятилетие свадьбы. Стоили они целое состояние, а тогда она, чтобы их купить, облазала в Орландо все антикварные магазины.

— Может, вернуть?

Нед покачал головой.

— Нет времени, кроме как сейчас, — сказал он.

— Тогда я вам кое-что покажу. У вас, значит, заплачено. Заслужили. Только не рассказывайте потом никому. Я им не клоун.

Идти пришлось долго. Его «тут рядом», как и всё во Флориде, оказалось довольно далеко. Нед устал, а Дракон шел медленно, особенно когда мы свернули на влажный луг.

— Клещей наберемся, — сказала я. — Или блох. Влезем во что-нибудь ядовитое. Какой-нибудь сумах.

— Чувствуешь, как пахнет? — Мой брат остановился и глубоко вдохнул. — Это потому, что здесь и морская вода, и пресная.

Земля там была просоленная, но тем не менее плодородная. Под верхним слоем почвы, покрытым белым налетом, скопилась чистая сладкая вода. Мы — оба старше, чем наша мать, — пробирались по топкому, грязному болоту, в жаркий полдень, стараясь идти шаг в шаг за двумя стариками.

— Я только хочу сразу предупредить: если увижу аллигатора, поверну назад.

Нед рассмеялся.

— А змеи, значит, не в счет, да?

Он кивком показал в сторону, и, заметив движение в траве, я схватила его за руку.

— Безобидная змейка, — сказал он. — Ее называют молочной, а еще королевской.

Тут я увидела, какой у брата счастливый вид. На руке, где раньше были часы, белела голая полоса. Штаны цвета хаки были перемазаны зеленью и грязью.

— Ну вот, пришли, — сказал Дракон. — Я умею плеваться огнем. Вы про такое знаете, да?

Да, я видела, как Лазарус поджигал бумагу, я обжигалась его поцелуями и в тот момент подумала, что меня-то не удивишь. Но Дракон и в самом деле дохнул огнем, и там, где пламя коснулось земли, вспыхнула сырая трава. Джо сбегал и затоптал огонь.

— Э-э, с точки зрения физиологии это невозможно, — сказал Нед.

Однако в голосе у него было восхищение. Глаза у него стали круглые.

— Мне тоже так говорили, — сообщил Дракон. — А я придумал, чем его гасить.

Он сунул руку в карман и вытащил оттуда что-то вроде луковицы тюльпана.

— Обыкновенный чеснок. Гасит внутренний огонь в человеке. Но делать это я сейчас не буду, я лучше вам кое-что другое покажу, оно того стоит. Чтобы не думали, что зря прокатились. Только дайте слово никому не рассказывать.

Брат перекрестился. У меня защипало глаза. Я думала о нем в Нью-Джерси, когда видела в небе летучих мышей. Думала про колонию муравьев, которых пришлось оставить, когда мы переехали к бабушке. Я все бросила легко, а брат нет; когда бабушка так сказала, он пошел за дом и отпустил муравьев. Я видела его из спальни. Я никогда об этом не говорила, но видела, как он плакал.

— Перекрестись, — сказал мне брат.

Я тоже перекрестилась. В тот момент у меня не было мыслей, желаний, слов. Я стояла в том здесь и сейчас, искусанная болотной мошкарой, посредине грязного луга, в промокших туфлях.

Неподалеку я заметила сухое дерево, то самое, от которого отскочила молния, что попала в Дракона во второй раз. Это был высохший, поросший лишайником дуб, мертвый, белесый, как пепел. Цветом напоминавший посреди этой зелени, этой жирной грязи, этих листьев, этой воды, этой жары о том, что где-то в мире существует лед. Дракон пошагал к нему. Идти нужно было по колено в воде. На ходу он снял нижнюю рубаху, и я увидела знаки молнии на руках и на теле. Такие же, как у Лазаруса. Меня что-то остро кольнуло в сердце. Будто все, что происходило в ту минуту, уже было раньше, но только не со мной.

Дракон повернулся к нам и кивнул.

Он дохнул на высохший ствол, и тот занялся искрами. Дракон тут же принялся хлестать по нему своей рубахой и загасил огонь, но дело было сделано. Из нутра дерева в небо вылетели летучие мыши, десятки летучих мышей. Сначала они показались нам черными, но, когда поднялись и солнце заиграло, засияло в них, отражаясь, как в туче, они стали переливаться синим и фиолетовым. Мне показалось, будто я смотрю в лицо жизни и вижу все, что было со мной, каждую свою упущенную возможность. Из дыма, пламени, из ствола, изо льда они поднялись, как облако.

Нед прищурился.

— Ну и что вы про это скажете? — спросил он.

— Они есть везде, просто мы их не видим. Идешь, бывает, и думаешь, что ты один. А они, оказывается, тут, — сказал Дракон. — И не только они, просто мы ничего не видим.

Летучие мыши поднимались все выше; снизу они казались серо-коричневыми, как шлейф из осенних листьев, которые полетели вдруг не сверху вниз, а снизу вверх, словно время пошло вспять.

Плечи у меня обгорели, я едва не плавилась от жары, по ноге у меня полз клещ, но я не жалела, что пришла. Возможно, при других обстоятельствах мне бы захотелось остаться здесь навсегда, но я усвоила урок. Я все поняла. Нам дали то, за чем мы приехали. Нам показали способ, как обмануть смерть. Сделай вдох. Потом выдох. Смотри. Оно, черно-синее, взлетит и исчезнет в небе.

 

II

Я позвонила Фрэнсис Йорк, чтобы извиниться за то, что совсем перестала показываться на работе. В прошлой жизни, в Нью-Джерси, я была надежной, отзывчивой, прекрасной сотрудницей, которая брала на себя еще и общественные нагрузки и организовывала для коллег вечеринки. Теперь выяснилось, что я могу неделями прогуливать работу. Даже не позвонить.

— Нет, сейчас не приходи, — ответила мне Фрэнсис. — Приходи лучше в полседьмого ко мне домой. Дом номер тринадцать, Пальметто-стрит. Дом с большим двориком.

— Слушайте, я понимаю, вам хочется меня выгнать. Я все поняла. Значит, на работе мне больше не появляться. Прекрасно. Сама виновата.

— В жизни никогда никого не выгоняла и не собираюсь. Я тебя приглашаю к себе на обед.

Я ей не поверила. И оделась, как подобает в тех случаях, когда едешь к начальству, зная, что тебя выгонят. Просто и строго. Волосы я зачесала наверх, а голову повязала красной лентой, которую приобрела случайно, когда по дороге, все же струхнув, заехала в магазин и купила ей мелкое подношеньице. Венерину мухоловку. Во Флориде самый нужный цветок. Я, значит, умная. Практичная, надежная. Возможно, Фрэнсис посмотрит на нее и поймет, что я ей очень нужна, хотя на самом деле, конечно, в нашей библиотеке работы было столько, что двоим нечего делать.

Я никогда не была в доме у Фрэнсис, она жила на окраине старой части города, где дворы были просторные, не такие, как в центре, и походили на деревенские. Дом у Фрэнсис был выстроен в старом флоридском духе, крытый жестью, со ставнями, с капустными пальмами перед фасадом. Я припарковалась и вышла из машины, в хороших черных, неудобных туфлях и с цветочным горшком в руках. До конца дорожки я дойти не успела. Я увидела, что на крыльце сидит кто-то очень похожий на медведя. Начинало темнеть, а я видела не особенно хорошо. На мгновение я перепугалась. А потом сообразила, что это тот самый щенок с фотографии на рабочем столе, только выросший до кошмарных размеров. Это был ньюфаундленд. Песик, какому во Флориде в общем-то делать нечего, в чем я еще раз убедилась, услышав его тяжелое дыхание. Тут собачка гавкнула, и на пороге появилась Фрэнсис. На ней были джинсы, старая рубашка, а голова была обмотана шарфиком. Она нисколько не была похожа на ту Фрэнсис, которая приезжала каждый день в библиотеку.

— Тихо, Гарри, — сказала она псу. — Бедняга. Какие-то студенты его взяли, а потом оказалось, что за ним нужно ухаживать, в конце концов они разъехались на каникулы, а его бросили. Каждый год одно и то же. Заводят и бросают.

— Хорошо, что не пони, — заметила я.

Я подошла, и Гарри вежливо меня обнюхал. Он был слюняв, но галантен. Я не ожидала, что у Фрэнсис будет такой любимец.

— Я думала, вы держите кошку, — сказала я. — В соответствии со стереотипом.

— А у тебя кошка?

— Строго говоря, она не моя кошка. Мне ее оставила прежняя моя сотрудница, когда уезжала на Гавайи. Обо мне она вспоминает, только когда хочет есть. Еще у меня был крот. Тоже не мой. Он был у меня на долечивании, потом я его выпустила. В кусты рядом с домом. Решила, лучше его отпустить, пока не залечила. Я ужасная неумеха.

— Сегодня Сет Джоунс объявлен в розыск, — сказала Фрэнсис.

— Что?

Мне показалось, я ослышалась. Мы говорили про домашних животных или я чего-то не поняла?

— Пойдем в дом, — сказала мне Фрэнсис.

Я пошла за ней, пес поплелся за мной. Кажется, она что-то сказала про Сета Джоунса?

Обедать мы сели в кухне. К моему приходу Фрэнсис приготовила лимонад из вишневого сока. Напиток в кувшине был розовый и совсем прозрачный, но я различала его цвет. Лучше бы она меня выгнала с работы. Но ей понадобилось завести со мной разговор про Лазаруса, о котором я слова ей не сказала, о котором точно знала только, что скоро его потеряю. Потеряю, но не сейчас. Пожалуйста, не сейчас.

— Шерифу кто-то позвонил из продуктового магазина. С этого началось, а теперь все думают, что там какое-то преступление. Никто не видел Джоунса с тех пор, как в него ударила молния, а разносчик из продуктового магазина клянется, что узнал того человека, которого видел в доме Джоунса, но который совсем не Джоунс. Говорит, что это тот парень, который у них работал, так что они теперь хотят его арестовать.

Фрэнсис подождала, пока я это все переварю.

— Думаю, тебе интересно, откуда я обо всем этом узнала.

— Да, откуда?

Думаю, вид у меня был изрядно ошарашенный. Я и на самом деле чувствовала себя так.

— Они пришли в библиотеку искать доказательства. Хотели найти его абонентскую карточку.

Фрэнсис налила мне в стакан лимонада.

— В ящиках ее не было, я нашла ее у тебя на столе.

Значит, она знала многое. Больше, чем можно было ожидать. Она видела меня насквозь.

Пес сидел со мной рядом — по-видимому, в надежде, что к питью дадут и печенья, — и дышал мне на ногу.

Я думала, что бы сочинить.

— Не надо, — сказала Фрэнсис, не успела я открыть рот. — Я не желаю знать, какое ты имеешь к этому отношение. Карточку нужно сжечь, а чтобы никто ни о чем не догадался, нужно сжечь их все.

Она открыла кладовку. Там были сложены все каталожные ящики из библиотеки, в том числе из подвала, и стоял затхлый, печальный запах старых бумаг. Фрэнсис перетаскивала это все домой одна целую неделю.

— Никто не смеет совать нос, куда не положено, — заявила Фрэнсис.

Мы дождались, пока село солнце. Выволокли все ящики на задний двор, часть карточек вывалили в жаровню и полили их жидкостью для розжига. К тому времени стало совсем темно, так как небо еще и заволокло тучами. В моем рюкзачке лежали карточки Сета Джоунса. Те самые, которые я стащила. Я бросила их вместе со всеми.

— Большое спасибо за помощь, — сказала я. — И… я просто хочу, чтобы вы знали: он не совершал преступления. Ничего подобного.

— Не нужно ничего объяснять. Я тебе не помогаю. Я делаю то, что считаю нужным. Пусть шериф поищет другой способ выяснять, что произошло на самом деле.

Мы жгли карточки почти три часа. Допили лимонад и перешли на виски.

— Шериф придет завтра. Я сказала ему, что не могу так сразу все найти, мне нужно время. А завтра скажу, что старых карточек больше нет.

Я испугалась за Фрэнсис, потому что позицию та выбрала чересчур жесткую.

— Разумеется, нам опять урежут фонды. Если библиотеку закроют, то нашим читателям придется ездить в публичную библиотеку в Хэнкок. Впрочем, возможно, университет пустит их к себе. А я тогда, наверное, уеду в Париж. В таком случае ты позаботишься о Гарри.

Я рассмеялась.

— Я серьезно.

Наверное, она говорила в самом деле серьезно. Лица у нас были в саже, под ногтями образовалась черная кайма, а пальцы мы порезали бумагой, когда рвали карточки.

— Ты ему понравилась, — сказала Фрэнсис.

Пес сидел рядом со мной, этакая гора меха.

— Ничего во мне такого нет, чтобы ему понравиться, — запротестовала я.

Ньюфаундленд вздохнул, и мы с Фрэнсис рассмеялись.

Мы прикончили виски, потом, чтобы протрезветь, выпили кофе. Когда дожгли карточки, пепел залили водой и собрали его в пакеты, которые я сложила в багажник. Все, больше не было никаких улик. Гарри проводил меня до машины и смотрел, как я уезжаю. Хороший он был пес, но у меня уже жила кошка.

По пути я нашла тихое место, где в закутке возле задней двери закусочной стояли мусорные баки, и там выбросила пакеты. Потом прибавила газу и развернулась к выезду из города. Я думала, у нас есть время, и потому не позвонила Лазарусу. Позже я об этом пожалела. Мне в голову не пришло, что полиция среагирует так быстро. Еще не свернув с шоссе, я поняла, что опоздала. Я в тот момент перестраивалась в полосу съезда и оттуда увидела яму и деревья вокруг нее. Красных апельсинов больше не было. Все стали черными. С веток они падали, будто камни. Между деревьями мелькал синий свет мигалки.

Шериф в тот момент сворачивал в рощу, так что я не стала притормаживать, а сделала петлю и вернулась на хайвей. Меня трясло, как от холода. Я не знала, правильно поступаю или нет. Что, если нужно было ехать и требовать объяснений, мол, что происходит? Возможно, я запаниковала. Или, наоборот, поступила очень правильно. Короче говоря, я развернулась и уехала. Долго стояла на автозаправке в Локхолде и не знала, что делать, возвращаться или нет. Почти час я сама с собой спорила, наконец села в машину и поехала в Орлон.

Я найму адвоката, вот что я сделаю. Я буду защищать Лазаруса, даже если все решат, что он убил Сета Джоунса. Может быть, в их глазах я буду выглядеть соучастницей. А может быть, ему вообще не смогут предъявить обвинение. На следующей заправке я снова остановилась. Я не знала, куда мне ехать, вперед или назад, потому решила стоять на месте. Только на этот раз я вышла из машины и позвонила в Нью-Джерси, в полицейский участок в Ред-Бэнке. Это было немного странно, и я точно не знала, правильно делаю или нет. Иногда принимаем решение мы, а иногда будто кто-то за нас. Может быть, я позвонила туда потому, что там находился единственный на свете человек, которому я доверяла. Которого я могла послушаться. Я стояла в темноте возле туалетов и бросала четвертаки в прорезь телефона-автомата. На хайвее рядом грохотали грузовики. Когда я дозвонилась, Джек Лайонс сначала молчал. Кажется, он не поверил, что это я.

— Конечно я, — сказала я. — Парковка. Ты и я, мы с тобой.

— Отлично, — сказал он. — Мы с тобой.

— Мне нужно кое о чем у тебя спросить.

В нашем маленьком городке Джек Лайонс нес ответственность за каждую смерть: за убийство, за самоубийство, за двойное убийство или заказное, за намеренное и непреднамеренное, за смерть от несчастного случая и за смерть по естественным причинам. Когда он входил в дом престарелых, его обитатели крестились и отводили глаза, потому что сразу же понимали, что вскоре их станет на одного меньше. Когда он приходил в школу на беседу про безопасность в начальных классах — чтобы, значит, не совали пальцы в розетку, не хватали с плиты горячий чайник и т. д., — то там с кем-нибудь иногда случалась истерика, и приходилось вести беднягу в медицинский кабинет. И Джек всегда звонил мне, ему нужны были мои консультации, хотя он и сам прекрасно мог все найти в том же справочнике. Я это понимала. Он сам прекрасно все знал, так что звонил, вероятно, просто потому, что ему нравилось слушать, как я говорю ему: «Удушение, яд пасленовых, лихорадка Денге».

Или, возможно, ему просто не с кем было про это поговорить.

— Где ты? — спросил Джек. — Ты исчезла. Я тебе писал, а ты не ответила.

— Я во Флориде. Переехала. Здесь климат лучше.

Это была шутка. Здесь была стопятидесятипроцентная влажность, отчего даже мои прямые, как солома, волосы и те начали виться. А ночи пахли отравой.

— Я знаю, что переехала. Думаешь, я не поинтересовался, куда ты делась и что с тобой случилось? Я спрашиваю, где ты сейчас. Я слышу грузовики.

Я вспомнила о том, как он на меня всегда смотрел. Ему что-то от меня было нужно, но он ничего не получил. Я подумала, что, возможно, наши свидания были унизительны не только для меня.

— Прости меня, Джек.

— Ты просишь прощения за то, что уехала и даже не подумала написать? Или за то, что тебе всегда было плевать на меня и на то, что я чувствую?

— Я не знала, чего хочу.

— А теперь знаешь.

Я засмеялась. Наверное, он знал меня.

— Итак, о чем будем говорить? — продолжал Джек. — Или погоди, дай-ка я угадаю. Что там у нас с тобой было общего? Ну конечно. Разумеется, смерть.

То ли он теперь говорил иначе, то ли я раньше никогда его не слушала. Возможно, я не совсем правильно понимала смысл тех наших свиданий в машине. Возможно, он прекрасно видел мои камни и мой лед и понимал, что я считаю страдание своим долгом.

— Ты смеешься надо мной?

Я не привыкла к такому его тону. Я вообще отвыкла от его тона.

— Ага, детка, я Мистер Смерть. Давай спрашивай.

Я позвонила ему затем, чтобы спросить про Лазаруса, про то, что нужно делать, если ему предъявят обвинение в убийстве. Устроить ли побег или нанять адвоката. Но оказалось, я на самом деле хотела знать про другое.

Я заколебалась. Это было на меня не похоже; я поддалась чувству.

— Давай. Выкладывай, — сказал Джек. — Задавай свой вопрос. Давай: «Что, если?..»

Я так и сделала. Я задала ему только один вопрос:

— Что, если у тебя умирает брат, а ты ничем не можешь ему помочь? Что тогда делать?

Я слышала только грузовики. Скрип тормозов. Столько людей куда-то едут. Я стояла на заправочной станции посреди флоридской ночи. Я как будто никогда ни с кем раньше не разговаривала. Я слышала, как дышит Джек. Мне хотелось плакать. Я действительно не дала ему шанса. Он слишком многое знал про смерть и научился находить логику в нашем иррациональном мире.

— Тогда нужно найти что-нибудь такое, отчего бы он снова захотел жить. Только так.

— Наверное, это ты должен был бы сидеть у нас в справочном.

Куда бы я вдруг ни перенеслась тогда, все равно я была бы одна на свете.

— Нет, — сказал Джек. — Только ты.

Подъехав к дому, я сразу поняла, что у меня кто-то есть. Гизелла была на газоне, а я оставляла ее внутри. Запасной ключ лежал у меня в почтовом ящике. Найти его было несложно, и, когда я просунула руку в прорезь, ключа там не оказалось. Я присела рядом с кошкой на корточки, почесала ей шейку и оставила ее во дворе погулять еще немного. Она отнеслась ко мне без презрения — возможно, привыкла. На диванчике спал Лазарус, одна нога свесилась на пол. Он выглядел юным и ужасно уставшим, как будто добирался до меня всю ночь. Я заперла дверь на замок и отключила телефон. Рядом с диванчиком стояла спортивная сумка, и я отнесла ее в кухню. Знаю, нельзя так поступать, но я поступила. Я расстегнула молнию и посмотрела, что там лежит. Вероятно, мне хотелось убедиться, что он тот, за кого я его принимаю. В сумке лежали смена одежды, бумажник, в котором было несколько сотенных, билет на самолет до Италии, паспорт на имя Сета Джоунса с фотографией Лазаруса. На дне я нашла деревянный ящичек с пеплом.

Я уложила назад все как было и включила кофеварку. Когда я доставала из холодильника новую пачку кофе, то заметила, что он потек — наверное, отключалось электричество. В доме у меня везде был беспорядок. Я не обращала на это внимания, но я почти там и не жила. Единственной вещью, которая для меня что-то значила, были развалины дорического храма, так и стоявшие на столе. Гизелле нравились колонны, она любила сбивать их на пол.

Я прошла к задней двери, позвала Гизеллу, но она не послушалась. Пришлось идти искать ее в кустах. Ночь была темная. Небо в зените стало того же цвета, что и летучие мыши, которых я видела днем: темно-синее, чернильное, местами черное, местами фиолетовое. Я раздвинула ветки, увидела Гизеллу и в зубах у нее Ренниного крота. Я узнала его по разорванному уху. Значит, сколько мы ни старались его спасти, все оказалось напрасно. Маленький крот, обманувший смерть, неподвижно лежал на траве.

— Плохая девочка, — рассердилась я на Гизеллу.

Я села по-турецки на землю, подняла крота, положила к себе на ладонь.

К тому времени, когда проснулся Лазарус, я успела похоронить крота, сварить кофе и позвонить своей невестке. Мой брат все еще не пришел в себя после поездки к Дракону, зато чувствовал себя совершенно счастливым. В первый раз за много лет ему снова приснились бабочки и летучие мыши, как сказала мне Нина. Он начал писать статью о теории хаоса на примере сказок. Работал как сумасшедший, почти всю ночь до утра. Он что-то там понял и теперь хочет про это написать, пока еще может. Про то, что самое незначительное действие, совершенное самым, казалось бы, незначительным существом, или же бесконечно малое по значимости решение способно повлечь немыслимые последствия. Гибель одного крота есть просто его гибель, а гибель второго сказывается на тех, кто пытался его спасти. Одно слово способно изменить мир. Рука может превратиться в крыло, зверь — в человека, девушка может умолкнуть на целых сто лет — попавшись в ловушку своего времени или места, — и юноше придется обойти целый свет, чтобы узнать, кто он такой.

Я прилегла рядом с Лазарусом на диванчик. Он открыл глаза. Пепел к пеплу… В них было столько печали…

— Эй, — сказал он. Он собрался было меня обнять-поцеловать, потом передумал. — Лучше воспламенись-ка сама.

Я покачала головой. Я запомнила, что Дракон сказал про огонь. Я дала Лазарусу две очищенные дольки чеснока.

— Это твое лекарство, — сказала я.

Другой человек, возможно, начал бы спрашивать и провалил бы экзамен. Лазарус только посмотрел на меня и съел обе дольки. Я положила голову ему на грудь. Жар, должно быть, сразу унялся, потому что я не обожглась.

Лазарус тоже увидел грузовик доставщика и тоже его узнал — того звали Хэл Эванс. Он его запомнил, потому что, когда работал в магазине, это был его сменщик. Хэл как-то явился пьяным и ругал Лазаруса по-всякому. Лазарус случайно забыл на дорожке пакет с удобрениями, и Хэл споткнулся. Хэл был самый опасный для него человек, и именно он и явился в рощу. Возможно, и до него дошли слухи, ходившие среди сборщиков апельсинов, что, мол, хозяин у них чудовище, что он не желает показываться на глаза и что в доме нечисто, коли окна все время закрыты ставнями.

Как только Хэл Эванс уехал, Лазарус собрал вещи. Прежде он ждал неизвестно чего, а сейчас у него была конкретная цель: выяснить, что будет дальше. Позже, днем, появился какой-то человек и разговаривал с его рабочими. Рабочие стояли вокруг него и то и дело оглядывались на дом. Вечером Лазарус вышел из дома через заднюю дверь. Звонить мне он не рискнул, решив, что телефон у него теперь мог прослушиваться, но пора было уходить, и он точно знал зачем: чтобы стать снова свободным.

Его била дрожь, и я укрыла его пледом. Утро было солнечное. Мы щурились от яркого света. Я сказала себе: никаких желаний, но если вдруг я случайно все равно что-нибудь пожелаю, если не смогу удержаться или если вдруг так окажется нужно, то пусть это мое единственное желание будет для него и ради него. Лазарус снова задремал: он слишком устал и слишком перенервничал. Я решила: пусть немного отлежится. Ночью ему досталось. Я смотрела на него. Я слышала чесночный запах его дыхания — запах исцеления, запах конца. Или начала.

Потом я переоделась и пошла в банк. Там, в очереди, стояла Пегги, мой врач по лечебной физкультуре; увидев меня в отличной форме, она заулыбалась.

— Вы здорово поработали, — сказала она. — Просто другой человек.

В самом деле? Да, поработала. Выполнила все те упражнения, от которых плакала, когда пыталась оживить левую половину. Сейчас эта половина вела себя почти нормально, хотя кое-что, конечно, осталось, например ощущение металла внутри, в грудной клетке. Снаружи его не было видно, как у Ренни, но металл там был.

Я сняла деньги со счета, оставив только сто долларов, чтобы не закрывать его.

— Решили сделать крупную покупку? — спросил кассир.

В этом городке все знали всех. Даже меня.

Я улыбнулась. Да, решила. Я сказала, что хочу купить подержанную машину. Старый «корвет».

— Завидую, — сказал кассир.

Оставшиеся после продажи бабушкиного дома пятнадцать тысяч теперь аккуратно уместились в рюкзачке.

— Красный, — сказала я.

— Самый лучший цвет, — ответил кассир.

Я пошла на парковку. Там стояла моя «хонда». Хорошая «хонда», с хорошими, безопасными шинами, которые мне в Нью-Джерси купил мой брат. Когда я приехала домой, Лазарус еще спал. Я его хорошо понимала. Он не хотел просыпаться. Я села в кресло с ним рядом. По-моему, я тогда плакала. Я любила его, и мне было жаль, что все кончилось. Что теперь начнется что-то другое. Я любила его и не хотела ничего другого.

День уже начал клониться к вечеру, когда я села к нему на диванчик. И шепотом сказала, что пора вставать.

— Нет, — сказал он.

«Да, — подумала я. — Ты этого хочешь».

Я никогда не отпущу то мгновение, даже если оно будет всю жизнь мне причинять боль. Даже если я состарюсь и буду без ног, без глаз, я все равно его не отпущу — и оно будет со мной.

Он решил, что мы едем вместе. Кошку мы выпустим, ее кто-нибудь подберет и о ней позаботится. Что в этом такого? Кошки тоже живут своей жизнью. Брату я могу написать письмо и отправить по почте откуда-нибудь с дороги, еще отсюда, а потом мы уедем туда, куда я тоже хотела попасть всю жизнь — в Париж, в Венецию.

Деньги он уложил в спортивную сумку. Я смотрела на его руки. Я ничего не видела, кроме его рук.

Вот и все. Вот и конец. Бездна. Кто видел ее однажды, тот знает, что там такое. Там твоя разгадка. Там истина.

Лазарус принял душ, выпил кофе со льдом, съел миску холодного томатного супа. Из-за жары и высокой влажности все липло от пота. Было очень поздно, когда мы вышли из дома. Боковыми дорогами мы доехали до Джексонвилла. Я помнила эту дорогу. Я поехала туда, потому что нас там никто не знал. Мы ехали час, два. Как будто в самом деле уезжали вместе. Он обнимал меня одной рукой. Я чувствовала его руку, но дело было не в этом. Он уже должен был понять, что я не еду с ним, должен был заметить, что кошку я оставила в доме, чего бы не сделала, если бы не собиралась вернуться. Я не из тех людей, кто способен забыть про домашнего питомца.

Я привезла его на автобусный вокзал. Ему нужно было лишь найти человека, который бы исправил ему в паспорте дату рождения, и тогда он по-настоящему станет Сетом Джоунсом. А пока что, без паспорта, нужно было выбираться из Флориды. Я купила один билет на ближайший автобус; автобус шел в Атланту.

Мы сидели вместе на автобусной станции до пяти утра. В пять автобус ушел. И вот ведь какое дело: мы не смотрели друг на друга. Не просили ни о чем. Мы уже отдали друг другу все, что у нас было.

— Значит, вот и все, — сказал он.

Вокруг нас спали люди. У них была своя жизнь, и никто на нас не обращал внимания. Мать баюкала ребенка в красном свитере. Сквозь мутное от грязи окно светило солнце.

«Нет, не все, — подумала я. — Все только начинается».