Молочно-белый воздух полнился зловещими шорохами, как будто всюду таились призраки: на верхушках дымоходов, под кроватями и даже в твоем собственном морозильнике, между формочками для льда и брикетами мороженого. Как только на городок опускались сумерки, в белом воздухе проступали зыбкие призрачные силуэты, и ребятишки прекращали играть в снежки и врассыпную разбегались по домам. Поздно вечером что-то вдруг стучалось в окно, и даже звук включенного телевизора или радио не мог заглушить голоса, нашептывающие такие вещи, о которых знать не следовало. Люди изголодались по цвету, по малиновому зареву заката над шоссе, по голубому небу, но день за днем видели один лишь снег и туман, и эта неизменная картина пробуждала в них желание, желание, наполнявшее каждую клеточку тела томлением и сводящее с ума.

На Кедровую улицу желание пришло вкупе с ощущением неудовлетворенности. Оно одолевало тебя, когда ты просовывал руку в резиновую перчатку, чтобы чистить кухонную раковину, или раскладывал на тарелке нарезанную ломтиками грушу ребенку на полдник. Оно подкарауливало на донышке судка с обедом, взятого на работу, и в рукавах черной кожаной куртки, когда школьный звонок оповещал о том, что пора расходиться восвояси. А по утрам, когда туман был гуще всего, люди смотрели друг на друга, стоя на тротуаре перед своими домами, и недоумевали, что все они делают на улице, а призраки нашептывали им на уши разные разности, пока ни с того ни с сего не начали твориться непонятные вещи. Вещи, которых никто и вообразить себе не мог, которых никто не ожидал и уж точно никто не хотел. Иной раз кто-нибудь из мужчин забывал вовремя заплатить по счетам, и люди вокруг узнавали об этом, когда в окнах соседнего дома вдруг начинал моргать свет. Или вдруг женщинам становилось лень готовить, и тогда они разогревали в духовке покупной обед и позволяли детям съесть его прямо перед телевизором. Найти няньку на вечер пятницы стало практически невозможно, поскольку почти все старшеклассницы дружно решили, что у них есть занятия поинтересней. Они перестали носить чулки и пояса, а самые отчаянные и вовсе отказались от нижнего белья, так что под джинсами и плиссированными юбками можно было рассмотреть все их прелести. При взгляде на них все мальчишки разом теряли головы, включали свои транзисторы на полную громкость, от чего, казалось, неминуемо должны оглохнуть, и до того распалялись, что, когда они выходили из душа, чистые и мокрые с ног до головы, воздух вокруг начинал шипеть и пахнуть огнем.

Все вокруг были взвинчены и готовы в любой миг взорваться, а призраки продолжали нашептывать свои бессвязные откровения. И хотя разобрать их было практически невозможно, почему-то становилось совершенно ясно, что они имеют какое-то отношение к твоему образу жизни, и от этого лишь сильнее разбирала злость, если в шесть вечера на столе не появлялся ужин или дочь начинала дерзить. Это все погода, сырость, январская хандра, твердили себе матери, глядя, как копятся в прачечной груды грязного белья, стирать которое им было лень. И ровно по этим же причинам ребятишки таскали за хвосты кошек, а соседские собаки переворачивали мусорные бачки и раскидывали отбросы по лужайкам.

Однако с каждым днем становилось хуже и хуже, и к середине месяца поползли разговоры, что это с исчезновением Донны Дерджин все пошло наперекосяк. Люди начали отводить глаза, когда видели, как ее муж ведет двоих сыновей в школу, а младшая девочка семенит за ними следом, и одежда у всех четверых измятая дальше некуда, да и косички у Мелани заплетены кое-как, сразу видно, что никто не удосужился расчесать ее накануне перед сном. Они старались ненароком не столкнуться Робертом Дерджином в супермаркете, где он грузил в тележку коробки с сухими завтраками и банки майонеза, пока трое его детей, посаженных в ту же самую тележку, сметали с полок чипсы и пепси-колу. Они больше не носили в осиротевший дом запеканки и не предлагали Роберту посидеть с детьми, а очень скоро и вовсе выбросили его проблемы из головы, потому что Роберт нанял какую-то женщину из Хемпстеда, чтобы днем присматривала за Мелани и забирала мальчиков из школы. Издали она даже почти могла бы сойти за их бабушку, хотя ей и в голову не приходило подтянуть им носки или заправить брюки в сапоги.

Но хоть все в округе и избегали Роберта Дерджина, похоже, обрушившееся на него бедствие было заразным. Эллен Хеннесси заметила, что косы ее собственной дочери все время норовят растрепаться, несмотря на резинки, которыми она их стягивала, и Сюзанна, которая всегда походила на ангелочка, теперь вопреки всем ее усилиям выглядела как замарашка. А сын, Стиви, совершенно отбился от рук и огрызался в ответ, как ей в его возрасте и в голову прийти не могло. Да и сама она постоянно забывала разморозить к ужину отбивные или филе, так что им вечер за вечером приходилось питаться рыбными палочками с тушеной фасолью, и, хотя Джо ни слова ей не сказал, дети уже начали выражать недовольство.

У Эллен до сих пор лежала пароварка, которую она одалживала у Донны, возможно, именно поэтому у нее все валилось из рук. К тому же временами возникало ощущение, будто ей не хватает воздуха, и даже испытанный способ — подышать в бумажный пакет — не помогал. Когда они с Джо оставались наедине, ее начинало колотить, и как-то раз Джо даже спросил, нет ли у нее другого мужчины. Она тогда рассмеялась в ответ и сказала: «Да кому я нужна?» Джо не стал дальше развивать эту тему, в отличие от мужа ее сестры Дженни, который дошел до того, что заставил жену снять со стены фотографию Джона Кеннеди — слишком уж он-де смазлив. Эллен Хеннесси не нужен был другой мужчина, и хотя при виде Кеннеди сердце у нее тоже екало, подлинным ее кумиром являлась Жаклин, его жена. Эллен выискивала в газетах ее фотографии, жадно читала о том, каких дизайнеров Джеки предпочитает, какие книги любит, — короче, использовала любую возможность понять, каким образом этой женщине удается быть столь безупречной и столь перспективной. У Жаклин Кеннеди было блестящее будущее, Эллен чувствовала это и волей-неволей задумывалась о собственном будущем. Отправив Стиви в школу и уложив Сюзанну на дневной сон, Эллен вставала у задней двери и смотрела на дом Донны Дерджин, и в душе у нее пробуждались какие-то непрошеные неясные чувства. Ее одолевало желание, оно накрывало ее с головой, и ее охватывала злость, злость за все эти годы, когда ей ничего не хотелось и с каждым днем она становилась все холодней и холодней, пока окончательно не превратилась в ледышку, так что Джо не мог прикоснуться к ней, не мог даже находиться с женой в одной комнате.

Хеннесси хотелось плакать и биться головой о стену, но вместо этого он каждый день выпивал по десять чашек черного кофе и полбутылки пептобисмола. Он все еще занимался делом Дерджин, и мысли о Донне отвлекали его от жалости к себе. Джо единственный из всех соседей продолжал ходить к Роберту и даже выдумывал разные поводы для визитов, все надеясь обнаружить какую-нибудь зацепку. Он перетряхивал шкаф Донны и листал ее кулинарные книги в поисках какого-нибудь тайного знака. Он дважды в неделю звонил ее родным в Квинс, чтобы удостовериться, что никто не получал от нее вестей. Роберт не слишком охотно говорил о ее исчезновении, даже когда Хеннесси пытался на него надавить. Разве что припомнил название ресторана, который Донна любила больше других, когда они встречались и жили неподалеку от бульвара Квинс. Однако, наведавшись в те края, Хеннесси обнаружил, что ресторан снесли, а на его месте строят дом.

И даже когда ему не нужны были никакие зацепки, Джо упорно продолжал ходить к Дерджинам. По выходным он выполнял поручения Роберта, заезжал то в аптеку за лекарством для кого-нибудь из ребятишек, то в китайский ресторан за едой, а потом, когда дети засыпали, оставался посмотреть по телевизору соревнования по борьбе. Не то чтобы Роберт стал ему другом — они почти не разговаривали и могли часами сидеть перед телевизором молча, если не считать комментариев по поводу бестолкового судейства. Дело было скорее в ощущении, что непонятно почему их обоих бросили жены, хотя Эллен находилась от него через дорогу и вовсе не думала никуда уезжать. Но не в этом заключалось главное. В доме Дерджинов Хеннесси почти удавалось заглушить желание, которое с каждым днем снедало его все сильней. Он пошел бы почти на что угодно, лишь бы не возвращаться домой. Когда идти к Роберту было слишком поздно, а на работе делать нечего, Хеннесси, как на каторгу, отправлялся домой, но после ужина из рыбных палочек и двенадцати часов на черном кофе желание настолько переполняло его и сводило с ума, что он отдал бы все на свете: дом, семью, работу — за одну ночь с Норой Силк.

Он перестал лгать самому себе и признал: она действительно ему нужна. Не успев опомниться, Джо открыл сберегательный счет во Флорал-Парке, в банке, в котором никогда прежде не бывал. Каждую неделю он пополнял счет, а сберегательную книжку хранил в тайничке в гараже — зачем, он и сам едва ли мог объяснить. Он начал просматривать объявления в газете о сдаче недвижимости внаем в поисках садового домика где-нибудь на другом конце Лонг-Айленда или в Олбани. Он обратился в общество взаимопомощи полицейских с просьбой узнать, нельзя ли перевести его на север штата, и хватался за любой повод задержаться в суде в Минеоле, и вскоре всем стало известно, что Хеннесси интересуется бракоразводными процессами. Постепенно он перезнакомился со всеми адвокатами, и у каждого из них в загашнике имелась душераздирающая история о разводе, которую он не прочь был рассказать за обедом в забегаловке по соседству со зданием суда. Например, о женщине, которая спалила свой дом в Левиттауне, лишь бы не делить деньги от продажи с мужем, о мужчине, который отстрелил себе пальцы на ногах, чтобы не работать и не содержать свою бывшую жену, о спортивном журналисте, который привез фотографию своей экс-супруги в дюны на Джонс-Бич и принялся расстреливать ее, но промазал и случайно ранил старою отшельника, который жил в хижине из тростника на берегу, а тот подал на обидчика в суд и получил четверть миллиона компенсации.

Хеннесси жадно глотал все эти рассказы и не мог насытиться, чем грязнее была история, тем внимательней он слушал. Он узнал о мошенниках, которые скрывались во Флориде, чтобы не платить алименты, о женах, которые за двадцать долларов в день нанимали частных детективов, чтобы получить неоспоримые доказательства неверности своих мужей. Каждая такая история давала ему надежду и распаляла его страсть. Каждая такая история была свидетельством того, что это не просто возможно, но с кем-то уже случалось. В его семье, в его мире такой возможности просто-напросто не существовало, люди женились раз и навсегда. Если не считать суда, где люди разводились направо и налево, разбивая семьи и отстреливая себе пальцы на ногах, хотя ни у одного из них не было и вполовину столь веской причины, как у Хеннесси. Потому что Хеннесси был влюблен. От одного взгляда на нее у него мутился рассудок. Он даже не выходил расчищать двор после сильного снегопада, если Нора успевала появиться на улице первой: боялся, что схватит ее и унесет к себе в машину. Ему было все равно, захочет она взять с собой детей или нет, — если захочет, они уедут все вместе. И ровным счетом плевать, если в управлении его не смогут перевести в другое место и он потеряет право на пенсию, его не волновало, кто доделает полки для прачечной или даже что подумают его дети.

Каждый раз, когда он вспоминал о ней, у него возникало то самое покалывание в загривке, и это сводило с ума. Теперь он каждую свободную минуту следил за домом Норы. Он отыскал в подвале свой старый бинокль, привел его в порядок и заперся в ванной. На ночь она приспускала шторы в гостиной, но не до конца. Он смотрел, как на рассвете в ее окнах зажигается свет, смотрел, как она перед зеркалом в ванной красит ресницы и взбивает волосы. Дважды у него на глазах она подхватывала малыша на руки и принималась кружиться по комнате, и от этого зрелища Хеннесси пробивал озноб, так что ему приходилось умываться холодной водой. А она тем временем исчезала.

В полицейском участке никто не замечал, что Хеннесси еще больше замкнулся в себе. Кастро взял Гавану, повсюду только и разговоров было, что о красной угрозе, и Джонни Найт, который как-то раз ездил в отпуск на Кубу порыбачить в открытом море, ходил словно в воду опущенный. Другие детективы утверждали, что Кастро долго не продержится, но Найт, который уже давно собирался оборудовать у себя в подвале бомбоубежище, предложил им всем зимой перебраться в Майами — по его мнению, к следующему году вся Флорида до самого Сент-Питерсберга окажется в руках красных.

— Тебе никакого дела нет до Кастро? — спросил он у Хеннесси, когда они собрались расходиться по машинам.

— Ты понятия не имеешь, о чем я думаю, — как бешеный рявкнул Джо. Руки у него посинели от холода. — И что творится у меня на душе — тоже.

— Ладно, ладно, — опешил Найт. — Бог ты мой.

Хеннесси уселся в машину и захлопнул дверцу, он отдал бы что угодно, лишь бы прямо сейчас оказаться на Кубе, и плевать ему, под красными она или нет. Только тогда он осознал, насколько далеко все зашло, и понял, что пора делать свой ход. Он дождался субботы, когда Эллен с детьми уехала в госте к сестре, может, ему и полагалось терзаться угрызениями совести из-за своего предательства, ничего такого он не испытывал. Впрочем, почему он должен терзаться? Эллен нуждается в нем не больше, чем он в ней, это ясно. Ей и в голову не пришло бы, что бывает по-другому, мужчины ей просто не нужны.

Побрившись и одевшись, Джо отправился убирать снег. Он успел расчистить не только тротуар перед домом, но и часть лужайки, когда Рикки Шапиро наконец вышла из дома и двинулась к Норе. Десять минут спустя, когда Джо расчищал тротуар перед домом Вайнманов, Нора показалась на улице и принялась соскребать лед с ветрового стекла своего «фольксвагена». Джо прислонил лопату к яблоне и двинулся через дорогу, в загривке зудело нестерпимо, пульс зашкаливал. Нора была в темных очках, чтобы не слепило отражающееся от снега солнце, подвески на браслете позвякивали в такт ее движениям. Заметив Хеннесси, она остановилась и помахала ему рукой, он очень пожалел, что не видит ее глаз.

— Арманд всегда злится, когда я опаздываю, а опаздываю я каждый раз, — сказала она.

— Давайте я. — Джо взял у нее скребок и принялся чистить стекло с водительской стороны.

— Вы просто чудо, — восхитилась Нора.

Когда Хеннесси взглянул на нее, она поправляла свой браслет.

— Может быть, в один прекрасный день вам не надо будет больше работать, — сказал Джо. У него перехватывало горло, как будто каждое произнесенное им слово было острым опасным предметом.

— Ну уж нет, — покачала головой Нора. — На эту тему я не обольщаюсь.

— Если вы когда-нибудь снова выйдете замуж, — добавил Хеннесси. Подумать только, у него хватило мужества произнести это вслух.

— Даже если у меня не будет необходимости работать, я все равно буду, на тот случай, если такая необходимость когда-нибудь возникнет снова, — ответила Нора. — Я теперь ученая.

Джо переместился на пассажирскую сторону и продолжил орудовать скребком. Нора порылась в сумочке, наклонилась к боковому зеркалу и принялась красить губы. Хеннесси пальцами счистил со скребка лед.

— Впрочем, я все равно в ближайшее время замуж не собираюсь, — добавила Нора.

Джо понял, что ему придется еще немного ее подождать. Он закончил чистить стекло и, обойдя машину, вернул ей скребок.

— Что ж, тем хуже для мужчин, — вырвалось у него против воли.

— Да уж, — рассмеялась Нора. От нее пахло жимолостью и помадой. Она сжала его локоть, всего на миг, но ему этого хватило. — Вы просто прелесть.

Она села в машину и завела двигатель, а Хеннесси остался стоять столбом. Он будет откладывать столько денег, сколько сумеет, в ожидании того времени, когда она передумает. Он все подготовит, может быть, даже квартиру, а потом выведает у нее, какую обстановку она предпочитает, и устроит все, как она любит. Когда она сняла машину с тормоза и дала задний ход, Хеннесси вдруг понял, что тошнотворное ощущение под ложечкой исчезло.

Он чувствовал себя превосходно, раз надо подождать, значит, он подождет, он будет вести себя как обычно, хотя все непоправимо изменилось.

И в тот вечер, и в следующий он съел ужин, приготовленный Эллен, как будто на самом деле был голоден. А еще через день за обедом он слушал, как Джонни Найт на чем свет стоит бранит Кастро. Он отвел Сюзанну на первый в жизни урок танцев и выдрал Стиви за то, что сквернословил при учителе. Он не стал бы ничего этого делать, не будь у него надежды, что это все временно. Но ожидание действовало ему на нервы, и он окончательно потерял сон. Он ложился в постель в одиннадцать, убеждался, что Эллен уснула, вставал, варил себе кофе — и ждал. Иногда Норин кот выбирался на крыльцо, а иногда в полночь, когда посреди неба повисала луна, на кухне у нее все еще горел свет. Когда она забывала закрыть жалюзи, Хеннесси любил гадать, что увидит в темной гостиной — прежде чем вооружиться биноклем и проверить свою догадку. Детское одеяльце на диване, стопку забытых пластинок на кресле, гевею со сморщенными и скрученными на концах листочками в горшке?

А потом однажды ночью, когда луна казалась совсем голубой в стылом неподвижном воздухе, Хеннесси заметил в углу ее гостиной какое-то движение. Это был не кот, потому что кот сидел на крыльце. Может, малыш выбрался из своей кроватки или рассыпалась куча белья? Хеннесси отставил в сторону чашку и схватился за бинокль, загривок у него так занемел, что он с трудом поворачивал голову.

Существо медленно поднялось на ноги, и лишь когда оно вышло в центр комнаты, Хеннесси разглядел на стене его тень. Это, без сомнения, была тень волка.

Хеннесси бросился в спальню, открыл ящик прикроватной тумбочки и вытащил пистолет. Трясущимися руками он откинул барабан и вставил в гнезда патроны. Он так хрипло и шумно дышал, что просто удивительно, как не проснулась Эллен. Однако же она продолжала мирно спать, не подозревая, что муж выбежал из дома с пистолетом в руке. Он пересек темную улицу, преследуемый звуком собственного дыхания, а когда очутился у кустов, заставил себя замедлить шаг. Пригнувшись, он осторожно приблизился к окну. Волк затаился под обеденным столом. Хеннесси мог бы решить, что зверь спит, если бы не настороженно стоящие торчком уши. Это была судьба, почти чудо, потому что его ожиданию пришел конец. Не имело значения, каким образом зверь пробрался в дом или что Хеннесси сам может пострадать в схватке с ним, он спасет Нору, и она поймет, что он тот самый мужчина, который ей нужен. Окрыленный надеждой, Джо почувствовал, как страх отступает. Он выпрямился в полный рост, но случайно задел стекло, и волк заметил его. И тут уверенность Хеннесси несколько пошатнулась.

Волк поднялся на все четыре лапы и выбрался из-под стола. Он был громадный. Лапы у него оказались размером с мужской кулак. Он двинулся вперед, принюхиваясь, и Хеннесси мог бы стрелять прямо через окно, но не в силах был отвести от волка глаз. Зверь загипнотизировал его, как удав кролика. Волк вскинул голову и завыл, в этом звуке было столько силы и чувства одиночества, что Джо поскользнулся на заросшем плющом пятачке. Он выстрелил бы прямо через стекло, но когда зверь завыл, в комнату вбежала Нора. Надо было стрелять, а он почему-то медлил. Стоял и смотрел, как Нора, босая, в белой ночной сорочке, приближается к волку. Она склонилась над ним и похлопала по морде, потом присела и обняла, принялась почесывать мохнатый волчий загривок, приговаривая «ах ты, нехороший мальчик». Хеннесси уцепился за подоконник, чтобы не упасть, ноги у него запутались в плюще. Он застыл, не убирая пистолета, и тут до него дошло, что за волка он принял пса Эйса Маккарти.

Хеннесси развернулся и зашагал обратно через улицу. Он закрыл за собой дверь и запер ее на замок, спустился в подвал и собрал все газеты с обведенными объявлениями о сдаче внаем квартир. Взяв их в охапку, он прошел в гараж и выбросил все в мусорный бачок. Ждать ему теперь было нечего, и он, прямо в одежде, рухнул на кровать и уснул мертвым сном.

Утром он поехал в банк во Флорал-Парке и снял со счета все деньги до последнего доллара, а сберегательную книжку у него на глазах кассир порвал пополам.

В первую ночь ни один из них не произнес ни слова, но не только из страха разбудить детей: для того, чем они собрались заняться, слова были совершенно излишни. Нора привела его к себе домой и, закрывая за ним дверь, рассадила палец о крюк. Однако она даже не заметила, что из раны течет кровь, она вообще обнаружила, что поранилась, только на следующее утро, когда малыш Джеймс ухватил ее за палец и сказал «Бобо!». Она собиралась пойти на кухню и налить Эйсу холодной воды, но едва он переступил порог, как она поняла, что ни за какой водой не пойдет. Он задрожал, когда она обняла его, и тогда она поцеловала его, она думала, что это будет поцелуй дружеского участия. И ошиблась.

Не зажигая света, они двинулись в спальню, а пес потрусил за ними по пятам, они не стали прогонять его, чтобы не начал скрестись у запертой двери. Очутившись в спальне, они продолжили целоваться, пес калачиком свернулся в углу на упавшей с вешалки ночной рубахе — до них доносилось его шумное дыхание. Они не в силах были оторваться друг от друга, так что Нора даже не успела до конца раздеться. Эйс стянул ее трусики до колен, и Нора выпуталась из них. Они опустились на пол, на разбросанные подушки рядом с кроватью, и если кто-то из них время от времени нарушал молчание, то лишь затем, чтобы прошептать «Не останавливайся!». Пес крепко спал в своем углу, малыш Джеймс ни разу не попросил свою бутылочку, Билли не вставал в туалет, они могли снова и снова продолжать свои ласки, зажимая друг другу рот ладонью, чтобы не кричать. В пять утра, когда небо подернулось молочной дымкой и звезды растаяли, а от простыни, которой они укрывались, остались одни клочья, эти двое поняли, что ночь кончилась, а для них все только начинается.

Они никогда не обсуждали, увидятся снова или нет, им это было не нужно. С той самой ночи Эйс каждое утро вставал в школу, завтракал и отсиживал все утренние уроки, зная, что к тому моменту, когда прозвучит звонок на обеденный перерыв, Нора уложит малыша Джеймса на дневной сон. После звонка Эйс выходил из школы и мчался по Тополиной улице, прокрадывался через задний двор Амато, перебирался через забор на участок Норы и входил в дом через боковую дверь, которую она всегда держала для него открытой. Он не задумывался о том, что с ним происходит, но понимал, что все больше и больше теряет голову. Он не мог дождаться, когда окажется с Норой в спальне, и порой у него не хватало терпения туда дойти. Они занимались любовью на диване в гостиной, пока малыш Джеймс не просыпался и не подавал голос. Тогда Эйс натягивал одежду, пока Нора готовила бутылочку, а потом выходил из дома через ту же боковую дверь и бежал в школу, чтобы успеть к началу восьмого урока.

На выходных ему приходилось тяжко, потому что видеться они не могли. Он работал на заправке, качал бензин, пока Джеки со Святым перебирали двигатели, но стоило ему хотя бы подумать о ней, как его немедленно бросало в жар. Но хуже всего было по ночам, ночи сводили его с ума. Иногда Нора отваживалась его впустить, но случалось и так, что Эйс обнаруживал боковую дверь запертой: должно быть, Билли снова снились кошмары или у Джеймса резались зубы. В такие ночи Эйс начисто терял сон. Он исхудал, потому что не мог позволить себе тратить время на обед, а за ужином в кругу семьи еда не лезла ему в горло, даже когда Мэри готовила самые любимые его блюда. В те ночи, когда Нора не впускала его, он брал пса и отправлялся с ним на долгую прогулку, но в какую бы сторону он ни двигался изначально, в конечном итоге неизменно оказывался перед домом Корриганов. У подъездной дорожки он останавливался, но мысленно говорил, что только трусы спасаются бегством, и заставлял себя вплотную приблизиться к белесому пятачку на лужайке, где в новогоднюю ночь возник призрак Кэти. Это было единственное место, куда Руди за ним не увязывался. Пес отказывался идти дальше подъездной дорожки, он садился на землю и начинал скулить, глядя, как хозяин идет по лужайке. Но как Эйс ни старался, он не мог пересилить себя и переступить границу этого бледного круга на траве.

Однажды ночью он все-таки решился и протянул руку, но едва он ощутил теплоту воздуха внутри круга, как за спиной у него раздался автомобильный гудок. Эйс поспешно отдернул руку и, обернувшись, увидел «бель-эйр» Джеки. Тот самый, который хотел себе купить. Джеки опустил стекло и отчаянно замахал рукой.

— Быстро в машину! — рявкнул он, когда младший брат подошел к краю тротуара.

Эйс разжал кулак и снова сжал, пальцы у него горели. Джеки высунулся из окна и схватил его за куртку.

— Садись, кому сказано, — процедил он. — Живо.

Эйс подошел к пассажирской дверце и сел.

— Твою мать, — выругался Джеки. Он допоздна работал, и от него разило бензином и страхом, — Какого дьявола ты тут околачиваешься?

Пес подошел к машине, и Эйс собрался впустить его, но Джеки схватил брата за руку.

— Только твоей псины у меня в машине и не хватало.

— Приятно было пообщаться, — сказал Эйс.

Он открыл дверцу и собрался выйти, но Джеки дернул его назад. В последнее время они почти не разговаривали. Даже находиться в одной комнате им было неприятно.

— Хватит сюда таскаться. Ты только бередишь то, что трогать не надо.

Эйс уселся обратно и с интересом взглянул на брата.

— Что, например?

— Просто оставь ее в покое, понял?

— Угу, — согласился Эйс, — Я приму твой совет к сведению.

— Послушай, — не унимался Джеки, — Что было, то прошло. Я изменился. Я уже другой. Я не обязан расплачиваться за это всю оставшуюся жизнь. Если тебе так приспичило, можешь оставить себе ее пса, черт с тобой. Но не нужно ворошить прошлое.

— А что такое? — поинтересовался Эйс, — Боишься привидений?

Джеки вытащил из бардачка сигареты и достал из пачки одну.

— Нет никаких привидений, — буркнул он.

Когда он вытаскивал зажигалку, руки у него тряслись, и Эйс понял, что не единственный видел ее.

— Еще как есть.

— Для меня — нет, — отрезал Джеки. Вид у него, впрочем, был испуганный, и он то и дело косился на лужайку перед домом Корриганов. — Я с уважением отношусь к вещам, которых раньше вообще не понимал. Даже батя это заметил.

— Я рад за тебя. — Эйс толкнул дверцу и выбрался из машины, потом наклонился обратно, прежде чем снова захлопнуть ее, — Я просто счастлив, что ты можешь жить спокойно.

Эйс отступил на тротуар, и Джеки рванул с места. Пес подошел к нему и ткнулся носом в ладонь, Эйс погладил его, и они неторопливо зашагали к дому. Поразительно, насколько просто оказалось, если правильно себя поставить, жить под одной крышей с родным братом и не разговаривать с ним. И неважно, изменился он или нет.

Нора ничего о нем не знала, и ей это нравилось. Ей хватало убеждения, что она его хочет, стоило лишь подумать о нем, как в низу живота начинало сладко ныть, а к груди приливала теплая волна. Иногда ей приходилось брать мокрое полотенце и обтирать им руки и ноги, и если полотенце было достаточно холодным, от кожи начинал идти пар. Он возродил в ней страсть, для которой приходилось выкраивать время между стиркой, подбиванием счетов и приготовлением чего-нибудь перекусить для Билли. Она-то считала, что хотела Роджера, но там было замешано скорее стремление ублажить его, отразить свет, который он излучал, нежели ее собственное желание. А когда появились дети, у нее уже не оставалось ни времени, ни сил, чтобы по вечерам дожидаться его и проделывать то, что ему нравилось, в постели. Равно как и помогать мужу снять смокинг и, предварительно пройдясь по нему щеткой, чтобы собрать налипшую кроличью шерсть, аккуратно вешать в шкаф. С Роджером она заранее все распланировала: она хотела заполучить его и до мелочей продумала каждый свой шаг в их романе. А с Эйсом она вообще не думала, иначе не оставляла бы боковую дверь открытой и не начинала высматривать его с той самой минуты, когда укладывала малыша Джеймса на дневной сон. Как только они отрывались друг от друга, ей хотелось выпроводить его из дома, однако с каждым разом она позволяла ему задерживаться все дольше и дольше, пока малыш не привык к нему настолько, что, проснувшись, начинал искать Эйса, Иногда она спохватывалась, что опаздывает забирать Билли, и мчалась в школу, но все равно приезжала последней и заставала сына в одиночестве. Он стоял за двустворчатой стеклянной дверью, и при виде его внутри у нее что-то переворачивалось, в точности как когда она носила его и он внезапно принимался выделывать кульбиты у нее в животе. А теперь она разрешила Эйсу принять у нее душ, хотя часы показывали уже два, на четыре у нее была назначена презентация посуды в Элмонте, а ей нужно было еще приготовить мясной рулет, прежде чем ехать за Билли в школу.

Она делала его по рецепту, взятому с банки с готовым томатным соусом, следовало замариновать мелко нарубленное мясо в смеси из томатного соуса, чесночной соли и консервированных шампиньонов. Пес Эйса не сводил со стола глаз.

— Только попробуй что-нибудь стянуть, — предупредила его Нора, — Ты меня не проведешь.

Пес попятился и виновато уставился в пол, однако продолжал то и дело украдкой поглядывать на мясо.

Мистер Поппер оказался заперт в углу у тостера, он выгнул спину, готовый в любой миг зафыркать. Стоило псу хотя бы взглянуть в сторону тостера, как шерсть на загривке у кота вставала дыбом и он принимался угрожающе шипеть.

— Ты слишком большой для этого дома, — сказала Нора псу.

Руди уставился в пол и вывалил язык. Наконец из душа показался Эйс с полотенцем на шее, рубаху и сапоги он нес в руках.

— Твой пес положил глаз на мой ужин, — пожаловалась Нора, услышав его шаги.

Она стояла у раковины и мыла руки. Когда она обернулась, Эйс, склонившись над Руди, трепал его загривок. У Норы защемило сердце. Расстаться с ним будет сложнее, чем она думала.

— Тебе что-нибудь приготовить?

Эйс вскинул на нее глаза, за пределами постели он совершенно терялся в ее присутствии.

— Бутерброд с арахисовым маслом и джемом? — предложила Нора.

— Господи, — вздохнул Эйс.

— Что?

— Мне не восемь лет.

— Я в курсе, — сообщила Нора. Она приблизилась к нему вплотную и положила ладони ему на грудь.

— Я тут подумал, — начал Эйс.

— С ума сойти! — поддела его Нора.

— Рано или поздно нас застукают. Билли же не дурак. Он все поймет.

Он отстранился и надел рубаху, потом натянул сапоги. Нора вскинула голову и сглотнула.

— Можно покончить с этим прямо сейчас, если хочешь, — предложила она, чтобы посмотреть, как он отреагирует.

— При чем тут я? Это ты боишься, что нас застукают, а я просто говорю, что это неизбежно.

«Оставь дверь открытой сегодня ночью, и будь что будет», — явственно читалось в его словах. Нора подошла к нему и обняла.

— Ты говоришь как старик, — прошептала она.

Джинсы сидели на нем в обтяжку, но ей удалось просунуть ладонь за пояс, не расстегивая молнию.

— Никакой я не старик, — возразил Эйс.

— Определенно, — кивнула Нора. — Без сомнения.

Эйс свистом подозвал к себе пса, выскользнул из дома через боковую дверь и торопливо скрылся на заднем дворе. Он отлично умел уходить незамеченным и через забор перебрался с такой легкостью, что спустя миг о том, что он был по эту сторону, напоминали только следы на земле. Пес перемахнул изгородь одним прыжком, не заботясь и даже не глядя, куда приземлится, главное, что хозяин рядом.

Провожая их взглядом, Нора подумала, что никогда в жизни не смогла бы так — в своих туфлях на высоких каблуках, обремененная бутылочками, сковородками, пластинками Элвиса и двадцатью тремя оттенками лака для ногтей. И потом, она сама выбрала: стоять у кухонного окна и смотреть, как они исчезают за облетевшими кустами сирени и азалии. Но это отнюдь не означало, что она не видит, как небо окрасилось в сливовый цвет, как заледеневшая кора сирени уже начала понемногу голубеть или как мальчишка, который всего несколько секунд назад был у нее на заднем дворе, бросился бежать со всех ног.

Билли больше не ходил обедать в кафетерий. Все сорок пять минут перемены он проводил в туалете для мальчиков, с ногами забравшись на унитаз, чтобы никто его не заметил. Он дожидался, когда прозвонит звонок и коридор заполнится детьми, потом вытаскивал из кармана брюк коробок спичек, выдирал из блокнота чистый лист и разводил на полу кабинки небольшой костер. Если ему везло, от дыма срабатывала противопожарная сигнализация на потолке, сирена отвлекала внимание, и ему удавалось выскользнуть из туалета и вернуться в класс незамеченным.

Он почти научился становиться невидимкой на время уроков. Он перечитал все, что ему удалось раздобыть о Гудини, и спустя несколько недель тренировок мог вытащить ноги из кед, не развязывая шнурков, снять рубашку, не расстегивая пуговиц, и целиком втиснуться в пространство размером не больше кофейника. На уроках физкультуры он прятался за баскетбольными мячами, ухитряясь забиться в такие узкие щели, что ему приходилось обхватывать себя руками, точно завязками смирительной рубашки, и когда он наконец выбирался наружу, затекшие руки и ноги отказывались подчиняться, словно утыканные тысячами крохотных иголочек. Он уже научился задерживать дыхание под водой на целых две минуты и теперь работал над укреплением мышц пресса. По утрам он вскакивал пораньше и проделывал сотню приседаний, и еще сотню делал перед сном.

— Давай, — шептал он Джеймсу, когда они оставались вдвоем. — Ударь меня.

Но малыш только задирал Билли рубашку на животе и щекотал его, так что Билли приходилось наносить себе удары самому, не забыв предварительно напрячь мышцы живота.

— Бо-бо! — жалобно произносил Джеймс, глядя, как Билли занимается самоизбиением.

У него просто не оставалось иного выхода, кроме как вырабатывать нечувствительность. Большинство одноклассников игнорировали его, но небольшая группка, возглавляемая Стиви Хеннесси, до сих пор не давала ему проходу. Он улавливал их мысли за миг до того, как они нападали на него сзади. Они дергали его за рубаху, пока она не рвалась по швам, они плевали ему на голову и на плечи. С каждым разом мучители Билли становились все изобретательней: то запихивали его блокнот в мусорное ведро, то рвали домашнюю работу, то черными чернилами выводили «Врежь мне» на спине белой рубахи, то лили молоко за шиворот, так что ему весь день приходилось сидеть в луже теплого молока, а учительница, проходя мимо парты, всякий раз морщилась от запаха.

Они знали, что мать забирает его из школы, и после звонка с последнего урока старались держаться подальше. Вот почему пятнадцатого января Билли куда меньше расстроился, получив табель с отметками «неудовлетворительно» по всем предметам, за исключением чистописания, чем когда узнал, что с занятий их отпустят в полдень. Все утро в горле у него стоял ком. Когда он подошел к шкафчику за курткой и резиновыми сапогами, его оглушили их мысли о том, что они собирались с ним сделать. Он засунул табель за пояс вельветовых брюк и нарочито медленно принялся натягивать перчатки и наматывать шарф, пытаясь протянуть время в отчаянной надежде, что про него забудут.

Школьные автобусы начали разъезжаться, оставляя после себя клубы сизоватого выхлопа. От дыхания в прозрачном морозном воздухе повисали облачка белесого пара. Когда Билли наконец вышел из школы и свернул на улицу Мимозы, она была пустынна, если не считать стайки первоклассниц. Билли свернул на Кедровую, и тут в его сознание просочились первые обрывки недобрых замыслов. «Я заломлю ему руки за спину». Он огляделся, но никого не увидел — ни воробья, ни кошки. Билли постоял на углу, зажав блокнот под мышкой, в своей низко надвинутой на лоб вязаной шапочке. Но выбора у него не оставалось, и он двинулся вперед; невозможно стать невидимкой на пустой улице с облетевшими кустами и черными, голыми деревьями по обочинам.

Они выскочили из-за почтового ящика, когда пути назад уже не было. Впереди стоял Стиви Хеннесси, по бокам от него — еще двое, Марти Лефферт и Ричи Миллс, такие же бугаи, как Стиви. Все трое ухмылялись, держа в руках булыжники. Билли на миг замер, а потом совершил нечто немыслимое. Он развернулся и бросился бежать, уронив блокнот на асфальт. В спину ему немедленно полетели камни.

Первый булыжник попал в него, когда он сворачивал на Кипарисовую. Второй — когда он мчался по дорожке к дому, мимо которого никогда прежде не проходил. Он подбежал к двери и забарабанил в нее кулаком.

— Откройте! — услышал он собственный крик.

Он продолжал барабанить в дверь, но никто не вышел, а его преследователи были уже совсем близко. Третий камень угодил ему в шею, и Билли почувствовал, как потекла кровь. Он выскочил на задний двор и, перескочив сетчатую изгородь, очутился во дворе соседнего дома, выходившего на Кедровую. Это был участок Стиви Хеннесси, и как только Билли понял, где оказался, он помчался так быстро, как не бегал никогда в жизни. На одном дыхании он перелетел улицу, забежал к себе во двор и остановился, тяжело дыша, чтобы оценить ущерб. Он стащил с себя куртку и запихнул ее под голые ветви какого-то куста, свисавшие до самой земли, ладонями утер кровь с шеи, и тут до него донеслись голоса его преследователей. Ему оставалось либо забиться в подвальное окошко, где обосновалось семейство мышей, либо войти в дом, и он юркнул в боковую дверь.

Дошел он лишь до тамбура, который отделял кухню от двери в гараж. Он тяжело, со свистом дышал и собирался прошмыгнуть в подвал, пока его в таком виде не застукала Нора, но остановился как вкопанный при виде Эйса Маккарти, который сидел, закинув ноги в сапогах на стул, и пил кока-колу.

Они испуганно уставились друг на друга.

— Господи, — произнес наконец Эйс и, опустив ноги на пол, отставил в сторону бутылку, — Что с тобой стряслось?

Билли не ответил. Он никак не ждал наткнуться на Эйса, хотя и знал, что к его матери кто-то приходит. Иногда он слышал по ночам, как они перешептывались, замечал в корзине с грязным бельем лишнее полотенце, неожиданно пробуждался от глубокого сна и улавливал обрывки мыслей какого-то мужчины. Он не знал, чем занимаются мать и этот мужчина, но догадывался, что говорить об этом нельзя. Если посреди ночи ему вдруг приспичивало в туалет, он использовал бутылку из-под апельсинового сока, которую хранил у себя в комнате.

— Да, — подвел итог Эйс, осмотрев его, — Неслабо они тебя отделали, — Он подошел к раковине и пустил воду. — Иди сюда, — кивнул он Билли, — Давай-ка приведем тебя в порядок.

Билли вымыл руки и лицо. Кожу на лбу защипало. Он не мог заставить себя смотреть на Эйса.

— Где твоя мама держит бактин?

— В шкафчике, в коридоре.

— Ясно, — кивнул Эйс, — Моя тоже.

Он принес бактин и вату и промыл ссадину на шее Билли. Тот поморщился и отпрянул. Ему никак не удавалось понять, что общего может быть у Эйса с его матерью.

— Двое на одного? — спросил Эйс.

— Трое.

— Вот сволочи, — выругался Эйс.

— Ну и что? — ощетинился Билли, — Мне плевать.

— Ну и зря.

Эйс вытащил из-за пояса у Билли табель, пробежал его глазами и покачал головой.

— Ну ты и балбес. Скажешь матери, что ободрал шею о канат на физкультуре. И не вздумай даже пытаться подделать оценки, — Он вернул табель законному владельцу, — Почему ты не предупредил мать, что у вас сегодня короткий день?

— Не собираюсь я тебе ничего рассказывать, — буркнул Билли, — Где моя мама?

Эйс сглотнул.

— Она принимает душ, а я вместо няньки.

— Ага, конечно, — хмыкнул Билли.

— Ты мне подерзи еще, — предупредил Эйс. Билли прислонился к кухонному столу, он казался таким маленьким и несчастным, что у Эйса защемило сердце, — Эти трое парней твои друзья?

— Не-а.

— У тебя нет друзей?

— И что с того?

— И с кем же ты играешь в бейсбол?

— А я и не играю, — пожал плечами Билли.

— Что?! — переспросил Эйс. — Я не ослышался? — Он взял куртку и натянул ее. — Да ты ненормальный, тебе кто-нибудь говорил об этом?

— И что?! — заорал Билли.

Они уставились друг на друга.

— Тащи сюда мяч и биту, — велел Эйс. Последний урок он решил прогулять. Билли не сдвинулся с места, и он добавил: — У тебя ведь они есть?

Билли поплелся к себе в комнату и вернулся с мячом и битой, которые когда-то купила ему Нора.

— Господи. — Эйс вытащил биту, которая была даже не распакована, — Надевай куртку и пойдем.

Они прошли через двор и молча двинулись к школе. Площадка замерзла, но они вышли на бейсбольное поле.

— Я буду подавать прямо на тебя, — предложил Эйс. — Твоя задача — отбивать.

Билли кивнул и вскинул биту. Первые пять мячей подряд он не отбил. Эйс подошел к нему.

— У меня отличная подача, — сказал он, — Тебе нужно только расслабиться и отпустить себя.

Билли непонимающе поглядел на него.

— Выкинь из головы все мысли.

Они тренировались до самого вечера, и под конец Билли уже пропускал всего два мяча из трех.

— Я думал, у меня ничего не получится, — заметил Билли. Он запыхался, чтобы не отставать от Эйса, ему приходилось бежать.

— А у тебя и не получается, — отозвался тренер. — Пока.

Всю дорогу домой Эйс пытался сообразить, много ли парнишке известно. Заводить разговор на эту тему тот определенно не желал.

— Завтра после школы я за тобой зайду, — предупредил он, когда довел Билли до дома.

— Ты и так здесь будешь, — пожал плечами Билли, — Разве нет?

Пытаться обмануть этого малого не стоило.

— В два сорок пять — нет. Я ухожу намного раньше.

— Это не обязательно. Я буду держать язык за зубами.

— Послушай, я не обязан делать ничего такого.

— Нет, обязан, — строго сказал Билли. — Каждый человек обязан что-то делать.

— Если ты не заметил, меня никто с ножом к горлу не заставлял тебя учить.

Билли вынужден был признать его правоту. Он закинул биту на плечо и проводил Эйса взглядом. Когда он наконец вошел в дом, Нора накрывала стол к ужину.

— Где ты был? — осведомилась она.

— Играл в бейсбол с Эйсом Маккарти.

Он подошел к холодильнику, налил молока себе в стакан и Джеймсу в бутылочку.

— Дай-дай-дай! — заверещал малыш.

— Ты же не играешь в бейсбол, — удивилась Нора.

Она раскладывала по тарелкам картофельное пюре, которое никак не желало отлипать от ложки. На щеках у нее горели красные пятна, но в остальном расстроенной она не выглядела.

— Теперь играю.

Нора вытащила из холодильника кетчуп и поставила на стол. Волосы у нее были стянуты в хвост на затылке, краситься она поленилась.

— Не хочешь ни о чем со мной поговорить? — небрежно поинтересовалась она, нарезая котлету маленькими кусочками для Джеймса.

Билли вскинул на нее глаза. Разбитый лоб и шея саднили, куртка так и осталась валяться под кустом, табель до сих пор торчал из-за пояса брюк. К тому же он знал о матери с Эйсом кое-что такое, чего ему знать не полагалось.

— He-а, — Он помотал головой.

— Как котлета?

Она успела попробовать кусочек, но едва не подавилась — мясо оказалось сухим и жестким.

— Объедение, — сказал Билли.

Нора смотрела, как он заливает свою котлету кетчупом, и думала, что он исключительно хороший лжец, пожалуй, лучше даже, чем его отец. Роджер всегда слишком уж широко улыбался, когда лгал. К тому же у него была привычка касаться собеседника, он вцеплялся мертвой хваткой, как будто хотел силой заставить человека поверить ему.

После ужина Нора достала несколько стаканчиков готового молочного желе, которое украсила засахаренными вишнями.

— Ты же знаешь, что можешь спросить меня о чем угодно, — сказала она Билли и принялась с ложечки кормить Джеймса. — Мне можно сказать все-все.

Билли уткнулся в свой десерт и невнятно промычал:

— Угу.

— А ну-ка, посмотри на меня! — скомандовала Нора.

Он послушался, уловил промелькнувшее у нее в мозгу «Врет ведь!» и понял, что его затея провалилась.

— Я хочу знать правду, — потребовала Нора, взмолившись про себя, чтобы Эйс хотя бы был одет, если Билли застал его в доме.

Билли отложил ложку, вытащил табель и водрузил его на стол перед собой. Нора в замешательстве посмотрела на смятый листок, раскрыла его и увидела обведенные жирной красной чертой «неуды».

— Ох, — вырвалось у нее.

— Я не виноват, — быстро сказал Билли.

Нора взяла ручку и поставила в табеле свою подпись. После этого она поцеловала сына в макушку и спросила, не хочет ли он добавки желе, и Билли, хотя наелся так, что с трудом мог дышать, ответил:

— Да! Очень!