Нора Силк нежилась в постели, слушая, как звенит за окном капель. Кот калачиком свернулся у нее в ногах, в щель между занавесками проглядывал кусочек голубого неба. Было первое марта, погода стояла тихая и ясная — самое то, чтобы вывесить белье сушиться на улице. Год назад в этот день она сидела в общественной прачечной на Восьмой авеню, кошмарном месте, где посетители, ссутулившись и не глядя друг на друга, дожидались, когда за стеклянными дверцами сушильных машин закончит крутиться их исподнее, выставленное на всеобщее обозрение. Она всегда брала мальчиков с собой, и они торчали там, в заложниках у собственного белья, потому что в тот единственный раз, когда она оставила вещи стираться и отлучилась купить Билли горячего шоколаду, по возвращении обнаружилось, что кто-то украл всю их одежду, не дав ей даже досохнуть. Просто забрал мокрый ком и оставил дверцу машины открытой. Тогда, год назад, Нора накупила Билли гору чипсов, орешков и прочей снеди, лишь бы он только сидел смирно. Она устроила малыша Джеймса на одной из стиральных машин и принялась запихивать белье в соседнюю. Опустив четвертак в прорезь, она подняла глаза и увидела Билли, съежившегося в оранжевом пластиковом кресле. Он притопывал ногой и одну за другой поглощал карамельки из пакетика, и голова у него была вся в этих его жутких проплешинах. От этой картины у нее зашлось сердце, и она подумала: лучше что угодно, чем это. Однако теперь, спустя шесть месяцев, проведенных на Кедровой улице, она не была так в этом уверена.

Она все еще не теряла надежды, что кто-нибудь из соседок заглянет угостить ее домашним пирогом, пригласит на чашечку кофе или предложит привести в гости детей. Но в действительности ни одна из них до сих пор не здоровалась с Норой, даже нос к носу столкнувшись с ней в супермаркете. В первый понедельник каждого месяца она нанимала Рикки Шапиро посидеть с детьми, а сама отправлялась на родительское собрание в школьный кафетерий. И хотя теперь Нора надевала обувь на плоской подошве вместо туфель на высоченных шпильках, члены родительского комитета, сидевшие за первым столиком, упорно отказывались замечать ее, если она поднимала руку. А стоило ей подойти к столу, на котором были расставлены закуски, с бисквитом или тарелкой кексов, как немедленно воцарялась мертвая тишина.

Наблюдая за остальными мамашами во время собрания, Нора начала понимать, что на самом деле они и между собой тоже не разговаривают, даже те из них, которые видятся чуть ли не каждый день. Нет, рты у них не закрывались ни на минуту, но все они лгали друг другу, лгали даже по мелочам, вроде того, какие оценки получают их дети, как они относятся к своим собственным матерям, что нашептывают им их мужья, как будто любая правда была признанием в чудовищном преступлении. Нора всегда видела, если они говорили неправду, потому что у них розовели шеи и они проводили языком по губам, как будто у них пересохло во рту. А уж когда Нора, закончив размешивать сахар в своей чашке, подходила к группке мамаш и вздыхала: «Господи, до чего же я устала», — потому что в тот день продала четыре коробки пластиковых судков, приготовила детям ужин, развесила выстиранное белье, съездила в супермаркет за продуктами, помогла Билли сделать домашнее задание, девять раз сменила малышу Джеймсу подгузник и трижды подкрашивала губы помадой, — остальные мамаши утыкались взглядами в пол с таким видом, будто в жизни своей не слыхивали ничего более неприличного. Порой у какой-нибудь из женщин помоложе с тремя-четырьмя маленькими детьми невольно вырывалось: «И я тоже», после чего у нее немедленно делался пристыженный вид, она покрывалась холодным потом и в дальнейшем шарахалась от Норы, как от зачумленной.

В те дни, когда Нора выглядывала из окна и сетчатая изгородь казалась ей подозрительно похожей на тюремную решетку или когда ей до смерти хотелось пойти куда-нибудь потанцевать или провести с Эйсом всю ночь, она заставляла себя думать о белье, сохнущем на свежем воздухе, о следах ее малыша на траве, о цикадах, сирени и бейсболе. Она уговаривала себя потерпеть Кедровую улицу еще месяц, или два, или шесть, ну самое большее два года, потому что ее дети заслужили лучшее детство, чем было у нее — такое одинокое, что она сбежала на Манхэттен, едва ей исполнилось восемнадцать, и ответила согласием первому же мужчине, который предложил ей выйти за него замуж. Она работала в магазине шуточных товаров на Лексингтон-авеню и познакомилась с Роджером, когда он пришел купить шесть взрывающихся сигар. Они были нужны ему не для представлений, а для ужинов, где неизменно имели огромный успех. Потом он признался, что его привлекло в ней счастье, которое она источала, стоя за прилавком с дешевым хламом и дурацкими игрушками. Впрочем, с чего ей было не быть счастливой? В то время Нора находилась на седьмом небе от радости, что вырвалась из Нью-Джерси. Ее вырастил дед, Эли, в окруженном курятниками полуразвалившемся доме на болотах, в двадцати милях от Атлантик-Сити. Эли был электрик, причем очень хороший. Он мог бы жить где угодно, но так уж сложилось, что к людям он относился с презрением или по меньшей мере с недоверием. Казалось бы, сам бог велел ему верить в науку, в достижения его собственного ремесла, однако же, говоря о прокладке проводки в новом здании, он неизменно плевал через левое плечо, чтобы не сглазить, а если над домом пролетал черный дрозд, наотрез отказывался переступать порог. Когда Норе случалось пораниться, он прикладывал к порезам паутину, а если внучка заболевала, поил микстурой из розмарина, конской мяты и вишневой коры и никогда не водил к врачу. Сам он каждый день выпивал кружку эликсира, который собственноручно приготавливал из ясменника, крапивы и тимьяна, и протянул девяносто три года, живя отшельником и круглый год работая без выходных, если не считать Рождества, Пасхи и Четвертого июля. Он никогда не брал в рот спиртного, был убежден, что от сигарет в легких оседает смола, и ни разу не поднял руку на другого человека. Впрочем, у него и не возникало такой необходимости, поскольку он имел свои способы восстановить справедливость, если с ним обходились нечестно. И наверное, именно поэтому ему нравилось жить на отшибе посреди болот, где в лунном свете серебрилась осока и никто не возражал против кур.

Когда кто-нибудь недоплачивал Эли или обижал его, он никогда ничего не говорил, зато ночью изготавливал из пчелиного воска и пищевого красителя маленькую фигурку, подправлял ее перочинным ножом, и к утру все разногласия магическим образом оказывались улажены. В детстве Норе ужасно хотелось поиграть с этими фигурками, но дед, который готов был достать для нее луну с неба и каждое воскресенье ездил за десять миль ей за пончиками, шлепал девочку по руке, если она тянулась к очередной фигурке. Позднее, когда ее куда больше стала интересовать возможность вылезти из окна своей комнаты и встретиться с дружком, чтобы поехать в Атлантик-Сити, Нора стала относиться к дедовым куклам как к причудливому хобби, разновидности народного искусства вроде лоскутного шитья.

Умер дед в своей постели, во время грозы. Все, что у него было, он оставил Норе, хотя дважды встречался с Роджером и испытывал к нему одно презрение, впрочем, кого и когда он одобрял? Нора, носившая в то время Билли, приехала в свой старый дом в одиночку, потому что Роджеру в дни представлений нужен был полноценный четырнадцатичасовой сон. Поплакав на кухне, она сняла свой браслет, потом собрала дедову одежду для Армии спасения, а несколько его личных вещей, часы и обручальное кольцо забрала себе. Перед отъездом она выкопала из земли две красные лилии, но они пожухли, едва она въехала на Манхэттен, и завяли у нее на подоконнике. Два года она безуспешно пыталась продать дедов дом, потом наконец его купил владелец какой-то птицефермы, и три тысячи долларов, которые остались у Норы на руках после уплаты налогов и погашения самых застарелых долгов, отправились в кубышку. Она так и не сказала Роджеру о наследстве, потому что хотела как-нибудь сделать ему сюрприз, съездить с ним в Европу или купить два новых смокинга и золотое кольцо, но в конце концов часть денег пошла на уплату больничных счетов после рождения Билли и Джеймса, а остаток она потратила на первый взнос за дом на Кедровой улице.

Выходило, что в каком-то смысле дом был куплен ее дедом, хотя он наверняка возненавидел бы их городишко и плевал бы через плечо без передышки. Он заподозрил бы неладное задолго до того, как Нора отыскала под кустом окровавленную куртку Билли. Куртку она бросила в стирку, высушила в подвале и повесила сыну в шкаф без единого слова.

Она загадала желание и принялась ждать, настроила себя на положительный лад и экспериментировала с запеканками с оливками, надеясь, что этого будет достаточно. Но у нее ничего не вышло. Стиви Хеннесси никак не желал оставлять Билли в покое. Его дружкам уже наскучила жестокая забава, а Стиви все никак не унимался, выдумывая все новые, все более изощренные проделки. От байкового одеяла Билли теперь остался лоскут размером с прихватку; он мог носить его в кармане и тайком поглаживать, когда начинал нервничать, но однажды он забыл его в парте, а когда спохватился, то увидел, что Стиви уже завладел им и режет на клочки. Билли вскочил, чтобы отобрать свое сокровище, но учительница окрикнула его и велела вернуться на место. Пришлось сесть и смотреть, как враг изничтожает его одеяло, Билли низко опустил голову, чтобы никто не увидел, как он плачет. День обещал быть таким хорошим, ему не терпелось скорее пойти тренироваться отбивать мячи с Эйсом, но проклятый Хеннесси все испортил. Билли проплакал весь день, и под конец уроков, когда он проходил мимо Стиви, уставившись себе под ноги, глаза у него снова защипало.

— Плакса, — бросил мучитель, крутя в пальцах последний оставшийся от одеяла клочок, — Нюня.

Билли прошел мимо него в коридор.

— Вали, откуда приехал, помоечник, — сказал Стиви, не отставая от него. — Твоя мать — шлюха.

Билли обернулся и, очутившись лицом к лицу со Стиви, от неожиданности чуть не споткнулся.

— А ну возьми свои слова назад! — услышал он свой собственный голос и подумал, что, наверное, сошел с ума.

Стиви на миг пошатнулся, но устоял на ногах и придвинулся почти вплотную. Он был здоровый, как пятиклассник, и ухмылялся, глядя на Билли сверху вниз.

— Что ты сказал? — насмешливо поинтересовался он.

— Что слышал, — сказал Билли. — Козел.

Стиви толкнул его, Билли ответил тем же, и у Стиви загорелись глаза. Он с размаху ударил Билли в лицо, и тот невольно вскрикнул, но враг припер его к стене и снова ударил, на этот раз по губам.

— И кто из нас козел? — презрительно бросил Стиви и зашагал прочь, оставив противника хватать ртом воздух.

Голова кружилась, во рту появился привкус ржавчины. Билли медленно застегнул куртку и пошел к выходу. Их «фольксваген» уже стоял перед школой, а Стиви успел перейти улицу, у Билли не оставалось выбора. Он подошел к машине и сел внутрь.

— Ты не мог не опоздать в тот единственный день, когда мне нужно во Фрипорт? — осведомилась Нора.

Билли опустил голову и понял, что ничего говорить нельзя, иначе мать все поймет. Он собирался выскочить из машины, как только она затормозит перед домом, и помахать ей, не оборачиваясь.

— Я вернусь после шести, так что, когда придешь с тренировки, поставь запекаться картошку, — сказала Нора, берясь за рычаг передачи, — Включишь духовку на триста пятьдесят градусов. Или даже на триста семьдесят пять.

По радио передавали «Teddy Bear», и Нора прибавила громкости. На лице у нее появилось мечтательное выражение, с каким она всегда слушала Элвиса. Джеймс на заднем сиденье шуршал пакетом с солеными крендельками. Билли изо всех сил старался не шевелиться.

— Вот черт! — выругалась Нора.

Билли решил, что с машиной стряслось неладное, потому что она вдруг заупрямилась, как лошадь, только бы поломка была не слишком серьезная, взмолился он про себя, потому что не знал, может говорить или нет. Губы у него горели, язык отказывался подчиняться.

— О господи, — сказала Нора и затормозила окончательно.

Билли перевел взгляд с пола на свои колени и обнаружил, что на них натекла лужа крови. Не успел он ничего предпринять, как Нора взяла его за подбородок и повернула лицом к себе.

— Что они с тобой сделали? — ахнула она.

Пальцы у нее были ледяные, впрочем, может быть, ему это показалось, потому что у него пылало лицо.

— Открой рот, — велела Нора.

Билли высвободился, отвернулся к окну и заплакал. Мать ухватила его за подбородок и развернула обратно, на ладони у нее остался его передний зуб.

— Кто? — спросила она.

Билли опустил глаза и утер губы рукой, на месте проплешин волосы у него отросли непокорными клоками.

— Неважно.

Нора выглянула из окна, увидела наблюдавшего за ними Стиви Хеннесси и мгновенно все поняла.

— Вот гаденыш!

— Ну почему я такой? — вырвалось у Билли.

Он был такой тоненький, с изящными длинными пальцами, что ни одна рубашка не бывала ему впору, рукава вечно оказывались слишком коротки. Нора обняла его, посадила к себе на колени.

— У меня голова болит, — буркнул Билли, отворачиваясь.

— Каждое утро, когда проснешься, говори себе, что ты ничем не хуже других. По три раза. Ты меня слышал?

Билли кивнул и своей тонкой рукой обхватил ее за шею.

Джеймс так распрыгался на заднем сиденье, что машина ходила ходуном. Нора прижалась виском ко лбу Билли.

— Кто у меня самый лучший мальчик? — прошептала она.

Билли пожал плечами и прижался своей горячей щекой к ее щеке.

— Ну, кто? — повторила Нора.

— Я, — тоненьким дрожащим голосом произнес Билли.

Нора повезла его прямо к дантисту, и тот немедленно принялся изготавливать слепок для коронки. Пока врач занимался Билли, Нора добежала до ближайшего таксофона и отменила презентацию посуды во Фрипорте, сказав, что у нее умер родственник и она должна незамедлительно вылететь в Лас-Вегас. Потом позвонила Мэри Маккарти и попросила передать Эйсу, что Билли заболел и на тренировку не придет. До дома они добрались уже затемно. Джеймс капризничал от голода, но запекать картошку времени уже не было, поэтому они поужинали полуфабрикатами и соком из концентрата, и Нора позволила Билли посмотреть «Неприкасаемых», хоть они заканчивались довольно поздно.

Когда он лег спать, Нора укутала его в одеяло, хотя давным-давно уже не делала этого, и сама присела на край постели. Билли нравилось это ощущение, и пахло от нее приятно — смесью фруктового концентрата и духов. Он уснул, не выпуская ее руки, и Нора еще долго сидела рядом. Вымыв на кухне посуду, она намазала руки кольдкремом от морщин, потом вытащила из ящика по соседству с холодильником четыре белые восковые свечи, вставила две в подсвечники, зажгла их и выключила свет. Две незажженные свечи она держала над огнем, пока они не начали плавиться. Прервалась она лишь затем, чтобы сделать себе чашку растворимого кофе без кофеина, после чего усердно трудилась, пока не вылепила из воска фигурку мальчика. Затем взяла фонарь и вышла из дома поискать подходящий камешек, который поместился бы восковому мальчику в руку.

Кофе к тому времени успел остыть, но она все равно его допила. Ее дедушка тоже так делал: он выпивал остывший кофе и заедал его лежалым пончиком с джемом, а потом уже принимался очищать перочинный ножик от воска. Подошел кот и уселся у ее ног, потом свернулся клубочком и замурлыкал. Нора не смогла заставить себя снова зажечь лампу, поэтому так и осталась сидеть в полутьме при свечах, курила и вертела в руке восковую фигурку. Перед тем как отправиться чистить зубы и нанести на лицо крем, она приблизила фигурку к пламени свечи и держала, пока с нее не начал оплывать воск, образуя белую лужицу на кухонном столе.

Утром Стиви Хеннесси не понял, что в нем что-то разладилось, хотя ему пришлось на три оборота подвернуть штанины джинсов. Когда вышел к завтраку, мать озабоченно спросила, хорошо ли он себя чувствует, и пощупала ему лоб.

— Я прекрасно себя чувствую, — заявил Стиви, хотя уверенности в этом не испытывал. Его не покидало ощущение, будто в один карман ему насыпали пригоршню стеклянных шариков и тот перевешивает. Он заставил себя съесть тарелку овсяных хлопьев с молоком и выпить небольшой стакан апельсинового сока.

— Такое впечатление, что он заболевает, — сказала его мать отцу, когда тот пришел за кофе. Джо Хеннесси накинул куртку, потом пощупал сыну лоб.

— Все в полном порядке, — объявил он.

— Я же тебе говорил, — сказал Стиви матери, однако всю дорогу в школу ему было как-то не по себе.

Он подошел к шкафчику и быстро повесил куртку, чтобы успеть наделать побольше шариков из жеваной бумаги, прежде чем послышится звонок на физкультуру. Весь вечер Стиви просидел как на иголках, опасаясь, что этот нюня Силк нажалуется на него своей мамочке и та позвонит его родителям, и тогда ему несдобровать. Однако когда настало время укладываться спать, а никто так и не позвонил, Стиви решил, что опасность миновала. Он ухмылялся про себя, делая шарики, и когда звонок на урок наконец раздался, он постарался встать следующим за Билли.

— Эй ты, задохлик, — процедил он вполголоса.

Билли обернулся, и Стиви попятился. Ему показалось, будто Билли за одну ночь стал выше, однако же он как был, так и остался того же роста, что и стоявшая перед ним Эбби Макдоннелл. Стиви Хеннесси, который всегда был самым высоким мальчиком в классе, отказывался поверить, что если Билли не вырос, значит, это он сам за ночь каким-то образом стал меньше. Он мог считать как угодно, но даже ему самому было понятно, что, если он захочет когда-нибудь еще раз дать Билли Силку по зубам, ему придется найти в себе мужество нанести удар снизу вверх.

Теперь Билли упражнялся с Эйсом в бейсболе после уроков и каждое утро сдавал домашнее задание, и никто больше ни разу не ударил его по лицу. Однако он продолжал слышать то, что не было предназначено для него, и в голове постоянно роились чужие мысли, от которых никак не удавалось отгородиться. Придя в кондитерскую за пачкой жвачки, он оказывался в курсе семейных неурядиц Луи. Он слышал, как его мать в уме складывает цифры, а Рикки Шапиро переживает из-за формы своих бровей, а однажды ночью до него донесся чей-то полный боли крик. Этот бессловесный вопль был так ужасен, что Билли вылез из постели, поднял жалюзи и услышал такое, чего никогда еще в жизни не слышал в чужом молчании.

Потом он долго не мог уснуть и проснулся ни свет ни заря. Когда встала Нора, он был уже на кухне и поедал глазированные кукурузные хлопья. Он съел полную тарелку и сидел, глядя, как его мать ставит чайник и распечатывает пачку сигарет, а потом сказал ей, что видел Донну Дерджин. Одетая в черное пальто, она стояла перед своим домом и плакала.

— Ты видел ее лицо? — спросила Нора.

Билли отрицательно покачал головой, и она предположила, что та женщина могла быть кем угодно.

— Это была миссис Дерджин, — упрямо возразил Билли, — Я ее слышал.

— Я миллион раз говорила тебе не подслушивать чужие мысли, — сказала Нора, гася окурок и поднимаясь, чтобы выключить заливающийся свистом чайник.

Надо было идти в салон, рабочий день у нее был расписан под завязку, а в последнее время ей все меньше и меньше хотелось оставлять детей с Рикки Шапиро. Ее преследовало чувство, что в ее отсутствие нянька шныряет по дому, примеряет ее платья и надевает браслеты.

— Ты просто сойдешь с ума, — добавила она.

— Ладно. Но я знаю, где она.

Нора выпила кофе, накрасилась и оделась, все это время ее мучил вопрос, что ей делать. Так и не придя ни к какому решению, она вышла из дома, пока Рикки настраивала приемник, а Билли пытался не подпустить Джеймса к двери. Малыш плакал и тянул к ней ручки, эта сцена повторялась каждую субботу. Она завела «фольксваген» и, пока машина прогревалась, решила, что по отношению к Донне не будет предательством, если она расскажет о ней всего одному человеку. Оставив двигатель работать вхолостую, Нора решительно двинулась через улицу.

Когда Стиви Хеннесси открыл дверь — в пижаме, волосы всклокочены со сна, — она рылась в сумочке в поисках спичек и мелочи. При виде Норы мальчик разинул рот, и та ответила ему точно таким же потрясенным взглядом. С тех пор как он прекратил донимать Билли, Нора начисто позабыла о нем и теперь с изумлением обнаружила, что он на целую голову ниже ее сына.

— Мне нужно поговорить с твоим отцом, — сказала она в щелку.

— Кто там? — крикнула с кухни Эллен Хеннесси.

Стиви вытаращился на Нору, не в силах шелохнуться.

Нора нетерпеливо постучала по двери.

— Мне нужен твой отец, — повторила она медленно, как будто разговаривала с умственно отсталым, — Он дома?

За спиной у Стиви показалась Эллен и приоткрыла дверь шире. Увидев на крыльце Нору, она остановилась как вкопанная.

— Доброе утро, — поздоровалась Нора, — Я знаю, сейчас очень рано, но мне необходимо поговорить с вашим мужем.

— С моим мужем, — повторила Эллен.

— С Джо, — уточнила Нора. Она взялась за ручку двери и потянула ее на себя, — В девять я должна быть в салоне, а не то вся запись собьется и мои клиентки будут в ярости.

Она вошла в дом, и хозяйка обеими руками сжала плечи сына.

— Я могла бы сделать вам маникюр за полцены, — предложила Нора. — Приходите в любую субботу.

— У меня нет на это времени, — слабым голосом ответила Эллен. Она не могла отвести глаз от длинных, с ярко-красными ногтями пальцев Норы.

— Так найдите, — пожала плечами Нора, — Если хотите, я могу прийти прямо к вам. Вашим кутикулам это не повредит.

Эллен перевела взгляд на свои ногти, и в этот миг из ванной вышел Джо, умытый и свежевыбритый, готовый везти Эллен с детьми к ее сестре в Роквиль-центр. При виде Норы, беседующей с его женой в его собственной гостиной, он остановился и одной рукой ухватился за стену.

— Джо! — обрадовалась Нора, — Вы мне очень нужны.

Хеннесси повернулся к жене, и они посмотрели друг другу в глаза.

— Я сделаю кофе, — предложила Эллен. — Вам без кофеина? — спросила она Нору.

— Спасибо, — покачала головой та, — мне нужно бежать. То, о чем я хочу поговорить с вашим мужем… Это конфиденциально. Я пришла к нему как к полицейскому.

— A-а. — Эллен посмотрела на Хеннесси, потом повела Стиви на кухню.

— Простите, что помешала, — извинилась Нора.

— Вовсе нет, — сказал Джо.

— Это касается Донны.

Хеннесси не сводил глаз с позолоченной цепочки на шее Норы. Иногда, представляя себе эту женщину в объятиях Эйса, он думал, что сойдет с ума. Он знал, что на коже у нее оставались синяки от его поцелуев, что Эйс охаживает ее все ночи напролет. Господи, да когда ему было семнадцать, он встречался с Эллен и они с ней поцеловались хорошо если раз пять.

— Билли случайно подслушал ее разговор и узнал, где она, я все обдумала и решила, что лучше будет рассказать об этом вам.

— Послушайте, но ведь никто не знает, где она.

— Ну а Билли знает, — не сдавалась Нора. — Она работает в «Лорде и Тейлоре».

— В «Лорде и Тейлоре»? В универмаге?

Они с Норой какое-то время смотрели друг на друга, а потом оба начали смеяться.

— В общем, ни в какую Францию она не сбежала, — добавила Нора.

— Выходит, она жива, а не лежит где-нибудь в подвале, разрубленная Робертом на куски.

— Боже правый, — охнула Нора. Она держалась за дверь, потому что от смеха у нее закололо в боку, — В общем, вот, — подытожила она, — Надеюсь, я поступила правильно.

— Конечно. Я все улажу.

— Эх, — вздохнула Нора, — Если бы у меня был такой муж, как вы, я до сих пор оставалась бы замужем.

— Я ни за что не позволил бы вам уйти, — отозвался Хеннесси.

Нора чуть не засмеялась, но посмотрела на него и передумала.

— Я рада, что обо всем вам рассказала. Надеюсь, что и Донна тоже будет рада.

Она перешла через улицу, села в свою машину и уехала. Джо проводил ее взглядом и лишь тогда понял, что за спиной у него стоит жена.

— Мне нужно на работу, — сказал он.

Он прошел мимо Эллен в спальню, взял куртку и пистолет. Надевая кобуру, он обернулся и увидел, что она пошла за ним в спальню.

— Я приеду к твоим попозже. Обещаю.

— Можешь не трудиться, — обронила Эллен.

— Я подъеду к обеду.

— Делай что хочешь. — Жена махнула рукой.

По пути в Гарден-Сити Хеннесси остановился купить кофе и газету. Чем дальше, тем выше и шире становились дома с огромными лужайками и высокими глянцевитыми рододендронами. Он въехал на пустынную стоянку универмага «Лорд и Тейлор» и встал так, чтобы виден был вход в магазин, допил свой кофе, потом заглянул в бардачок за пептобисмолом. Дети Дерджинов теперь считали его за своего, Мелани всегда подбегала к нему, и он специально для нее носил в карманах леденцы. В последний раз, когда он навещал их, Эллен передала с ним кое-какую старую одежку Сюзанны: платьица с кружевными воротничками, вельветовые комбинезончики.

Он сидел в машине и читал газету, время близилось к десяти утра, и стоянка понемногу начинала заполняться. Продавщицы оставляли свои машины в самом дальнем ряду или приходили с автобусной остановки — в тонких чулках, туфлях на высоких каблуках и косынках, плотно повязанных поверх аккуратных причесок. Все они были хорошо одеты, впрочем, подумалось Хеннесси, наверняка им так полагалось. Если бы Донна Дерджин была среди них, он заметил бы ее за милю: в своем мешковатом драповом пальто, со своей неуверенной, вперевалку, походкой тучной женщины она сразу привлекла бы его взгляд.

В десять начали съезжаться покупатели, и Хеннесси порадовался, что Эллен не видит, как они выглядят и какие машины водят. Они явно приехали в этот магазин для развлечения, а не потому, что им понадобилось что-то купить, в особенности те из них, которые выходили из «линкольнов» и «кадиллаков», кутаясь от ветра в верблюжьи пальто.

Он просидел в машине до одиннадцати. Пожалуй, Билли Силк не самый надежный свидетель — с его-то непокорными волосами и привычкой сидеть на крыльце и жечь спички, пока мать не видит, в компании младшего братишки, которого следовало бы держать подальше от огня. Он хорошо знал таких, как Билли, ребят «с приветом», которых на физкультуре одноклассники не хотели брать в команду, так что учителю приходилось вмешиваться. По правде говоря, Стиви в последнее время тоже стал какой-то странный. Раньше он целыми днями пропадал в компании приятелей, а теперь Эллен жаловалась, что из школы он идет прямиком домой и устраивается перед телевизором. Хеннесси даже стало казаться, что его сын как-то уменьшился в размерах, как будто из него выпустили весь боевой дух.

Но когда он совсем уже собирался плюнуть на все и поехать в Роквиль-центр, хотя и был уверен, что в любом случае Эллен теперь не станет разговаривать с ним до самого вечера, его охватило знакомое ощущение покалывания в загривке. И он понял: что-то будет.

Когда он вошел внутрь, ему показалось, что он единственный мужчина на весь магазин. Он чувствовал себя как слон в посудной лавке, по устланному мягким ковром полу пробираясь мимо вращающихся витрин с сумочками. Обойдя весь первый этаж, Джо остановился перед длинным черным вечерним платьем, расшитым блестками, ему представилась Нора Силк в этом наряде, в темноте, босая, с забранными назад волосами и той самой золотой цепочкой на шее, которая чуть подрагивала в такт ее дыханию. Никаких следов Донны он не замечал, но покалывание в загривке только усилилось. Он поднялся наверх, в отдел кредитования, получил бланк на выдачу платежной карты клиента, заполнил ее и принес назад к окошечку.

— Ваша жена, наверное, будет на седьмом небе от счастья, — заметила девушка-служащая.

— Еще бы, — отозвался Хеннесси. — У вас лучшая одежда в мире. И продавщицы тоже. Жена рассказывала мне об одной. Ее зовут Донна Дерджин.

— А, Донна! — воскликнула девушка, — Да, она знает толк в белье. Вы забыли указать место работы.

Хеннесси написал название и адрес одной юридической фирмы, партнером в которой был его знакомый адвокат по бракоразводным делам.

— Пошлите карту мне в контору, — сказал он девушке и двинулся вниз по лестнице.

Едва он переступил порог отдела нижнего белья, как голова у него немедленно загудела. Он взял черную атласную комбинацию и помял материал между пальцами. Должно быть, где-то здесь есть специальный отдел белья для полных женщин — скрытый подальше от глаз, где за дверями шкафчиков хранятся необъятные белые трусы и плотные лифчики на крючках, упрятанные в коробки. Он отнес черную комбинацию на кассу и встал в очередь за женщиной, которая покупала три пары кружевных трусиков. Хеннесси старательно не смотрел на женщину с трусиками, но побледнел, услышав итоговую сумму — двадцать четыре доллара! Наконец к Хеннесси подошла продавщица, высокая рыжеволосая девица, окруженная облаком удушливых духов.

— Подарок на день рождения? — поинтересовалась она.

— На годовщину, — ответил Хеннесси, с осторожностью вытаскивая кошелек, чтобы не демонстрировать кобуру.

Комбинация обошлась ему в восемнадцать долларов двадцать пять центов, у Эллен почти все платья были дешевле. Но он не пожалел об этих деньгах, потому что, когда продавщица заворачивала его покупку в папиросную бумагу, до Хеннесси донесся голос Донны. Он узнал его, этот тоненький, как у маленькой девочки, голосок, она спрашивала, вывесили ли уже шелковые халаты. Продавщицы как раз распаковывали коробку с халатами: повсюду блестел шелк, оранжевый, розовый, мерцающий бледно-голубой. Донны нигде не было видно, а потом на глазах у Хеннесси она появилась из-под вороха шелков. Он увидел ее глаза, ее рот, пепельные волосы, собранные во французский узел, но если бы не голос, нипочем бы не нашел Донну. Никогда в жизни. Тоненькая и изумительно красивая, она весело переговаривалась с другими продавщицами и прикладывала бледно-оранжевый шелк к себе, чтобы взглянуть, как он будет смотреться на фоне ее белоснежной кожи.

Хеннесси забрал свою покупку и вышел на улицу. От свежего воздуха у него закружилась голова, он привалился к кирпичной стене и стоял так, пока продавщицы не начали выходить на обед. Донна появилась в двенадцать тридцать, поверх черного платья на ней был добротный классический плащ. С ней шли еще несколько девушек, когда они миновали Джо, он пригнул голову и очутился в облаке ароматов их духов.

Они отправились в кафе под названием «Виллидж гриль», Хеннесси шел за ними и вспоминал клубки пыли по углам комнат в доме у Дерджинов и скептические лица мальчиков, когда Роберт звал их ужинать, а они отказывались идти. Остановившись перед автоматом, продающим сигареты, Джо стал слушать, как девушки болтают о покупателях и планах на выходные. Донна заказала салат и холодный чай, но когда заказ принесли, принялась с отсутствующим видом ковырять его вилкой: беседа явно занимала ее куда больше, чем еда. Хеннесси сейчас очень не помешала бы чашка крепкого кофе, но ему вдруг вспомнилась женщина, с которой он говорил в свой самый первый выезд на бытовую ссору и которая потом переехала в Нью-Джерси. Вспомнилось, как он оставил ее в том доме и уехал, с радостью ухватившись за такую возможность, и он понял, что кофе просто не полезет ему в горло. Он направился прямиком к столику девушек и позвал:

— Донна!

Она поигрывала вилкой и слушала, как подруга напротив жалуется на свою мать, когда он произнес ее имя, она вскинула на него глаза и улыбка застыла у нее на губах.

— Мне нужно тобой поговорить, — сказал Хеннесси.

— Донна? — с беспокойством спросила одна из продавщиц.

— Я хочу пригласить тебя на чашечку кофе, — добавил Джо, — И ничего больше.

— Донна, у тебя все в порядке? — спросила ее соседка по столу, глядя на мужчину.

— Да-да, — отозвалась беглянка и, подхватив сумочку, выбралась из-за стола. — Я сейчас вернусь.

Она направилась в дальний конец кафе, где стояли столики на двоих, и Хеннесси двинулся за ней. Донна уселась за столик и настороженно посмотрела на него.

— Что бы мы все делали без кофе. — Он взял со стола сахарницу и принялся барабанить пальцами по стеклу. Донна ждала, и Хеннесси в конце концов произнес: — Ты очень изменилась. Отлично выглядишь.

Донна продолжала молча смотреть на него, определенно не собираясь облегчать ему задачу.

— Ну и заставила же ты нас всех поволноваться. Господи, Донна, что случилось?

— Я не знаю, как это объяснить.

— Послушай, — терпеливо произнес Хеннесси, — обычно женщины ни с того ни с сего не решают бросить мужа, детей и дом, не сказав никому ни единого слова. Очевидно, ты отдавала себе отчет в том, что делаешь. Тебя ведь никто не заставлял?

— Ты все равно не поймешь. — Донна покачала головой.

— Господи боже мой, а ты попробуй объяснить! — не сдержался Хеннесси. Донна опустила глаза и закусила губу, и он понял, что она готова сдаться, — Попробуй. — Джо достал из пакета с эмблемой «Лорд и Тейлор» черную комбинацию, — Не зря же я потратил на эту финтифлюшку восемнадцать с лишним долларов.

Донна против воли рассмеялась. Подошла официантка, и Хеннесси заказал себе черный кофе. Когда он снова повернулся к Донне, в глаза ему бросились ее накрашенные розовым лаком ногти и серебряный браслет с подвесками.

— И обручальное кольцо сняла, — отметил он.

— Тебе не понять, — повторила Донна. — Я не жила.

— А как же дети? Ты даже не поинтересовалась, как они.

— Зачем я была нужна им такая? С каждым днем от меня оставалось все меньше и меньше. Это, по-твоему, жизнь?

Джо ответил ей непонимающим взглядом.

— Это — жизнь? — настаивала Донна.

— Наверное, — пожал плечами Хеннесси, — Так уж она устроена.

— Не для меня. Я сыта такой жизнью по горло.

Хеннесси принесли кофе, и, когда официантка удалилась, он наклонился вперед.

— Что было бы, если бы все сбегали? Что было бы, если бы я в один прекрасный день бросил Эллен с ребятишками и ссудой за дом и рванул куда глаза глядят?

— Я не знаю. И что же?

— Ох, — сказал Хеннесси, — Хотел бы я знать.

Они переглянулись, и Донна неожиданно произнесла:

— Пожалуй, я тоже выпью кофе.

— Вот и славно. Терпеть не могу травиться в одиночку.

Он заказал ей кофе, а она отошла предупредить подруг, что встретится с ними в магазине. Те явно пребывали в возбуждении, очевидно, решили, что он ее поклонник, ну или по меньшей мере потенциальный поклонник.

— Они сказали, что ты симпатичный, — сообщила Донна, возвратившись к столу. — Иногда я приезжаю, — добавила она, — Смотрю на дом, и мне самой не верится, что когда-то я там жила.

— И что же нам делать?

Донна вытащила из сумки две таблетки сахарина и бросила в чашку.

— Не знаю. Тебе решать.

— Вчера я заходил к твоим, занес коробку вещей для Мелани. Он понятия не имеет, как одевать девочек. На ней были старые джинсы кого-то из мальчишек.

— О нет, — произнесла Донна.

— И высокие кроссовки на два размера больше.

Донна расплакалась, Хеннесси смотрел на нее и не чувствовал ровным счетом ничего.

— Вот так, черт побери, — сказал он, — А ты чего ожидала?

— Ну ты и скотина, — бросила Донна.

— Угу, — согласился Хеннесси.

Оба, как по команде, отставили свои чашки.

— Так ты хочешь с ними повидаться или нет?

Донна Дерджин взглянула ему прямо в глаза, и он вынужден был отвести взгляд.

— Больше всего на свете, — произнесла она.

К тому моменту, когда Хеннесси расплатился по счету, они договорились встретиться в следующее воскресенье на Полицейском лугу — большой, продуваемый всеми ветрами площадке на окраине города, где играют в бейсбол. Рядом с огороженным полем находилась детская площадка, Джо пообещал, что будет ждать ее там с детьми. Донна сказала, что одолжит у какой-нибудь из подруг машину и будет смотреть с улицы. Ни один из них не понимал толком, почему Хеннесси решил не выдавать ее. А он просто не решился бы это сделать.

До сестры Эллен он в тот вечер так и не доехал. Соорудив себе сэндвич, Джо посмотрел по телевизору бейсбольный матч, а потом пошел в ванную, заперся там и разрыдался. Когда слезы иссякли, он вышел к машине, взял пакет с эмблемой «Лорд и Тейлор» и положил его жене под подушку.

Донна жила в однокомнатной квартирке в Хемпстеде, и, хотя в ней не было почти никакой мебели и даже ковра, на каждом окне у нее висел горшок с хлорофитумом, а на полке у раковины разросся колеус. Она не взяла из своего прошлого никаких вещей, а одежду, в которой ушла из дома, отправила на помойку. Из мебели у нее имелись раскладной диван, кофейный столик, который она нашла на свалке и собственноручно выкрасила белой краской, и шкаф, битком набитый хорошей одеждой. Каждый вечер она ужинала тунцом без майонеза и салатом из листовой зелени и нарезанных ломтиками помидоров, хотя теперь у нее не было ни грамма лишнего веса.

Собираясь к детям, Донна надела облегающие черные брюки, толстый шерстяной свитер и элегантный плащ. Машину она взяла у своей подруги Айлин, а перед выездом надела темные очки и повязала голову шифоновой косынкой. Ей казалось, что она даже не слишком волнуется, но, подъезжая к Полицейскому лугу, она испугалась, что у нее сейчас случится сердечный приступ. Не то чтобы за время своего отсутствия она не думала о детях, скорее делала вид, будто они с ней. Нередко она в обеденный перерыв наведывалась в детский отдел и разглядывала блейзеры и бархатные платья, прикидывая, что бы купить. Рассаживая по горшкам комнатные растения, она воображала, как будут гореть глаза ее детей, когда они увидят кухню, украшенную пестрыми цветами, тянущими головки к солнцу.

Свернув к обочине, Донна остановилась напротив детской площадки. Когда она опустила стекло, в лицо ей ударил терпкий мартовский воздух. Хеннесси сидел на краю песочницы. Детей он заполучил без малейшего труда: Роберт с благодарностью ухватился за возможность передохнуть. Малышка Мелани лепила куличики. На ней были голубая фуфайка, которую Донна никогда не видела, и розовые вельветовые брючки, раньше принадлежавшие Сюзанне Хеннесси. Мальчики карабкались по игровым снарядам, без свитеров, в одних джинсах и мятых футболках с длинными рукавами, футболки то и дело норовили задраться, открывая голые спины.

Донна немедленно пожалела, что приехала. Она ожидала, что дети выглядят точь-в-точь как в день их разлуки и останутся такими же до тех пор, пока она не сможет забрать их к себе. Но они уже успели измениться, за то время, что ее не было, они подросли. И все же она не могла оторвать от них глаз. Она даже не заметила, что Хеннесси больше нет на площадке, пока он не подошел к ее машине.

— У тебя замечательные дети, — сказал он.

Донна кивнула.

— Иди к ним.

— Что? — не поняла Донна.

— Я тут подумал… Ты можешь добиться права посещать их. Разведись с Робертом, если хочешь, но право видеться с детьми у тебя все равно никто не отберет.

— Много ты знаешь про разводы.

Хеннесси открыл дверцу, Донна посмотрела на него, потом вышла из машины. Глядя ей в спину, Джо подумал, что в ней не осталось ничего от прошлой Донны Дерджин, если не считать голоса. Но, к его изумлению, дети узнали ее в ту же секунду — они бросились к ней и повисли на шее, едва не свалив с ног.

Вечером, в самом начале двенадцатого, когда все они уже улеглись, в дверь дома забарабанили. Хеннесси, впрочем, не спал, он ждал, глядя из окна на небо.

Эллен уселась в постели и потянулась за одеялом, чтобы прикрыться.

— Это еще кто? — спросила она.

— Не открывай.

Жена обернулась и взглянула на него в свете луны. Стук повторился, на этот раз громче и решительней.

— Джо? — с испугом произнесла она.

— Он сейчас уйдет, — сказал Хеннесси, надеясь, что не ошибается.

— Кто? — не поняла Эллен.

Хеннесси прислушался к стуку.

— Роберт Дерджин.

Эллен взглянула на мужа, выбралась из постели и накинула халат. Ее муж остался лежать, какое-то время он слушал крики Роберта и негромкий, успокаивающий голос Эллен, потом встал и натянул на себя первое, что попалось под руку. На миг он задумался, не прихватить ли пистолет, но отбросил эту мысль.

— Ах ты, сволочь паршивая! — процедил Роберт Дерджин, когда Хеннесси вышел в гостиную.

— Почему бы нам не обсудить все завтра утром?

— С детьми все в порядке? — спросила Эллен.

Роберт молча отпихнул ее, она негромко ахнула и воззрилась на него с изумлением.

— Успокойся, — велел Хеннесси.

— Сволочь паршивая, мерзавец, — прорычал Роберт.

Из спальни, прижимая к себе куклу, выглянула Сюзанна.

— Мама? — пискнула она.

— Я пойду уложу ее, — сказала Эллен, но сдвинулась с места лишь после того, как муж кивнул.

— Ты знаешь, где она, — заявил Роберт, как только Эллен скрылась, — Мелани проснулась в слезах и сказала, что плачет, поскольку врать нехорошо, но мистер Хеннесси и ее собственная мать сказали ей, что лучше не говорить правды. А я-то думал, что ты на моей стороне!

— Я вообще ни на чьей стороне.

— Тогда скажи мне, где она.

— Не могу.

— Скажи хотя бы, почему она ушла?

— Я не знаю, — ответил Хеннесси, потому что сказать Роберту правду у него не хватило бы духу. — Я мог бы возить их повидаться с ней раз в две недели по воскресеньям, пока ты не подашь на развод.

— Вот черт, — выругался Дерджин.

— Можешь обвинить ее в чем угодно. Она не будет возражать, если ей дадут право видеться с детьми.

Брошенный муж упал на диван.

— Ради твоего же блага, Роберт, — посоветовал Хеннесси, — отпусти ее.

Эллен смотрела на них из коридора. Она успела переодеться и привести в порядок волосы.

— Давай я сделаю тебе кофе, — предложила она гостю, войдя в комнату и присев рядом с ним на диван, — С сэндвичами.

Роберт кивнул, и они втроем выпили кофе с сэндвичами с сыром и ветчиной, сидя за кофейным столиком у окна, откуда виден был дом, где спали дети Дерджинов. После того как сосед ушел, Эллен молча вымыла посуду, однако когда они вернулись в спальню, она обернулась к Хеннесси и спросила с обидой в голосе:

— Почему ты, а не я? Почему Донна позвонила не мне?

— Она мне не звонила. Я ее выследил.

— Но она могла бы позвонить мне, — уже сквозь слезы произнесла Эллен. — Мы ведь дружили.

Джо посмотрел на плачущую жену, потом присел рядом с ней на край кровати.

— Я даже не подозревала, что у них непорядок, — всхлипнула Эллен и вскинула на мужа глаза. — А теперь, — сказала она ему, — я это знаю точно.