Теория науки — это молодая философская дисциплина, проблемы которой хотя и были известны и толковались уже давно, однако не так систематически и последовательно, что собственно и позволило теории науки снискать признание самостоятельной области философии. Прогресс, который претерпели естественные науки с конца прошлого столетия, новое осознание себя, которое они получили, принудило философию «к разработке собственного нового способа аналитического проникновения в комплексную структуру науки». Невозможно оспорить то, что в результате попытки философского позитивизма, предпринятой, например, Венским кружком, для естествознания наряду с новым обоснованием логики был предложен такой инструмент, который хотя и оказался плохо заточенным для собственно философской проблематики, тем не менее для разработки теоретико-научной проблематики — в высшей степени полезным.

Что представляет собой ныне теория науки? Теория науки представляет собой теорию научной теории, причем в ней речь идет не о содержании науки, а о проблемах ее систематизации. Это означает, что теория науки рассматривает различные науки в качестве определенной системы высказываний, которая доказана в своей научности благодаря связям, из которых она возникла. Теория науки анализирует приемы этих наук, когда задается вопросом, как различные науки образуют свои понятия, какие методы ими используются и какие предпосылки положены в их основание. Подобные исследования возможно проводить как в отношении отдельных наук, так и в отношении естествознания в целом. Если мы в целях дальнейшего изложения остановимся на том, что опыт как наблюдение является безусловной составной частью научной теории, то в этом случае мы воспользуемся понятием науки Венского кружка и вследствие этого заговорим в первую очередь об опытном познании, а поэтому вынуждены будем принять более точное понятие теории опытных наук и говорить о ней. Наше употребление понятия теории науки не имеет целью подчеркнуть определение «научный» ни для гуманитарных наук, ни для философии, оно нацелено только на воспроизведение применения этого понятия в современной теоретико-научной дискуссии.

Ссылки на опыт как на конститутивный элемент научного познания, т. е. на эмпирическое понимание, как мы уже видели, недостаточно для образования научных высказываний. Данные наблюдения, собранные в большом количестве и аккуратно зафиксированные, не позволяют вывести из них общепринятых научных высказываний. Их задача в рамках образования научной теории ограничивается скорее функцией контроля. Нужно контролировать и перепроверять теории, которые сами по себе есть мыслительные конструкции и должны быть доказаны в их соответствии опыту. Поэтому в рамках эмпирического понимания не получает преимущества ни опыт по отношению к теории, ни теория в смысле конструктивистской точки зрения относительно опыта. Отношения того и другого мы можем охарактеризовать как отношение взаимной зависимости и соответствия.

Что следует понимать под наблюдением? Предполагает ли это понятие нечто такое, чтобы его можно было бы принять за базисное понятие науки? Подобным же образом может быть поставлен еще один вопрос: что представляет собой теория? Обратимся вначале к наблюдению. Наблюдение — это наблюдение, производимое определенной личностью в отношении определенных предметов, а также фактов. С помощью обозначения времени и места наблюдения, а также позиции самого наблюдателя, произведенные восприятия закрепляются в протоколе, точнее, в протокольных предложениях. Уже это закрепление несет с собой трудность, ибо установление согласованности между наблюдаемыми фактами и фиксирующими протокольными предложениями невозможно. Напротив, возможно только закрепить соответствие различных протокольных предложений. Истинность предложений теперь уже нельзя контролировать внеречевыми фактами. Вопрос о значении протокольных предложений тем самым становится вопросом об их соответствии, т. е. вопросом консенсуса по их поводу. Но нахождение консенсуса означает определенный выбор среди протокольных предложений, установление их согласия между собой. Следовательно, самым важным для консенсуса среди ученых становится используемый ими критерий отбора. Если принять во внимание, что научный консенсус ищут не в случайных конкретных наблюдениях, а в восприятиях, которые многократно повторялись и, соответственно, могут повторяться, то одновременно следует подумать и над тем, что научные наблюдения, поскольку они отличаются от случайных наблюдений, составляют основу интереса, постановку вопроса, которая предшествует наблюдению. Интерес, цель вопроса, достигнутая с помощью наблюдения в свою очередь предопределены выбором и вместе с тем теорией. Вопрос, который с помощью наблюдения должен получить свой ответ, в свою очередь уже подразумевает теорию вероятного ответа, которая хотя и является теорией, но опять-таки основывается на некой теории, даже если она представляет донаучное знание мира, т. е. восприятие и опыт. Она в общих чертах представляет эмпирико-теоретическое переплетение, внутри которого протекает научное исследование.

Специфический труд ученого состоит большей частью в описании и объяснении природных процессов. Описания исходят из наблюдений и указывают на определенное событие. Помня об изначально структурированном отношении опыта и теории, мы можем увидеть в описании не два внешне независимых друг от друга способа действия, а узнать, что любое описание обусловлено знанием, которое есть результат объяснения другого описания. В то время как описание пытается показать, что есть, объяснение стремится упорядочить описанное «определенной схемой аргументации, для которой по меньшей мере нужен закон, эксплицитно ли данный, или неэксплицитно предположенный». Объяснение в теоретико-научном смысле чаще всего не означает поиска для наблюдаемого события стоящей за ним причины, напротив, оно означает выведение события из закона науки. Вопрос «почему», лежащий в основе всех объяснений, предполагает закон, из которого с помощью опроса можно дедуцировать событие как результат действия закона. Как это возможно? Чтобы пояснить имеющиеся здесь трудности, мы обратимся к примеру с замерзанием воды при сильном охлаждении. «Что будет делать ученый, интересующийся этим процессом? Поместит ли он определенное количество воды в другое возможное место и будет изучать его состояние в разное время при охлаждении; или помещать разные количества воды в одно место и в одно и то же время; или комбинировать друг с другом оба ряда наблюдений? Первое было бы необходимо для наблюдения того, что именно эта вода замерзает (везде и всегда) при соответствующем охлаждении; последнее могло бы привести к пониманию того, что (любая) вода ведет себя описанным способом. В первом случае была бы предпринята исключительно пространственно-временная генерализация по отношению к одному-единственному объекту наблюдения, в последнем — генерализация одного отдельного объекта на основе неограниченного класса всех относящихся к нему объектов».

Как же формулируются действующие законы? В границах эмпирических наук мы должны различать два типа метода: дедуктивно-аксиоматический и индуктивный.

Наряду с основными членами или так называемыми аксиомами для дедукции нужно знать еще и правила, которые показывают, как следует оперировать основными членами. Если известны то и другое, то при их взаимоисключающем применении можно выработать систему дальнейших высказываний, теорем. Аксиомы в научных системах являются, таким образом, не-выведенными законами, их значение просто принимается, теоремы же в системе при наличии аксиом выводятся с помощью правил.

Поскольку под научным объяснением следует понимать выведение из вышестоящих законов, то они в качестве основы аксиоматической системы определяют форму эмпирического формообразования. Поэтому мы должны принять во внимание, что те законы, из которых нужно выводить, не могут быть доказаны. Таким образом, для формирования высших всеобщих законов применяются не только дедуктивные, но и индуктивные методы.

Индукция берет свое начало в наблюдении эмпирических феноменов, например, того обстоятельства, что вода замерзает при определенном понижении температуры. Она на основе материала наблюдения образует в конечном счете обобщения и всеобщие высказывания, т. е. общие предложения: в случае большого количества отдельных, отличающихся друг от друга высказываний мы можем попытаться привести их в систематическую взаимосвязь, если в поисках высказывания в состоянии резюмировать и обосновать другие высказывания. Такие научные высказывания являются гипотезами. Гипотеза может быть рабочей, если ее значимость пока еще не обоснована. Но бывают гипотезы, которые уже стали общепризнанными. Оба вида гипотез различаются лишь по степени. Если мы говорим, что для образования высших основополагающих предложений применяются в числе прочих и индуктивные методы, то на основании этого должны сделать вывод о том, что все естественнонаучные законы, поскольку им может быть приписана абсолютная значимость, являются всего лишь гипотезами, т. е. предположениями. И все-таки там, где ученые говорят о законе, они не подразумевают гипотезу в смысле чисто индуктивной вероятности. Несмотря на то, что предложению «Вода при охлаждении замерзает» может быть приписано значение, тем не менее это опять-таки не означает, что данному предложению свойственна только вероятность: «Вода при охлаждении, вероятно, замерзает».

Наука свою задачу видит в том, чтобы, опираясь на повторяемые наблюдения, с наибольшей вероятностью раскрыть значение этого предложения, иначе это стало бы бесконечным процессом. Ложность и правильность общих высказываний, т. е. законов, должна доказываться скорее логически, чем индуктивно. Так, высказывание будет ложным, поскольку всего одна-единственная его часть оказалась неистинной. С помощью повторения отдельных наблюдений, например, в эксперименте, ученый стремится выяснить не истинность наблюдений, а условия, при которых они могут быть проведены. Вопрос не в том, замерзнет или нет вода при охлаждении, а при каких условиях это произойдет так, чтобы появилась возможность объяснить, почему вода замерзает в этих, а не других условиях и, наконец, почему вообще она замерзает и не замерзает. Таким образом, интерес науки состоит не в том, чтобы на примере отдельного случая доказать правильность того, что вода при охлаждении замерзает, а в общем высказывании, что вода замерзает. При этом наблюдение и эксперимент должны доказывать, делать очевидным не «что», а «почему» вода вообще замерзает. Именно так появляются всеобщие научные гипотезы.

Язык науки с его возможно более точно определенными понятиями и специфическими возможностями их применения — важный инструментарий формулирования гипотез. С помощью классификации ищут предикаторы для предложений наблюдения, например: «Вода замерзает». Они позволяют квалифицировать воду по прозрачности, теплоте и текучести. В науке делаются попытки выразить количественно различные понятия, которые определяют в нашем примере замерзание воды: какая степень текучести — высокая или низкая. Количественные понятия возникают при построении качественных понятий для их сопоставимости, вследствие чего эти понятия в конечном счете становятся измеримыми: длину, температуру, вес, скорость и так далее можно не только описать словами «больше» или «меньше», но и точно выразить с помощью чисел. Это и есть тот способ, о котором говорил еще Галилео Галилей, заявив, что книга природы написана языком математики, и потребовав измерить то, что измеримо, а что не измеримо, сделать таковым. За этим требованием кроется идея, что тот самый опыт, который свидетельствует нам о природе, можно возвысить до научного познания, где будет господствовать математика, и в особенности измерение. Только этому повинуется природа.

Бесспорно, измерение тоже представляет для науки проблему со множеством вопросов. Решающим же для нее является все же то, что благодаря измерению создаются возможности использовать математику. Перевод в число должен выглядеть как ограничение относительно других способов познания природы. Но, благодаря интерполяции, он позволяет сохранить показатели, которые не измеряются, и распоряжаться с помощью экстраполяции числами, которые принципиально не поддаются измерению. Еще большее значение измерение получает вследствие того, что оно посредством количественных понятий «делает возможной структуру науки как гипотетико-дедуктивной системы».8 С помощью измерения общее индуктивное высказывание становится дедуктивным, гипотеза — законом. Из представления отношения между описанием и объяснением становится уже ясно, что, строго говоря, дедуктивное высказывание невозможно без индуктивного. Измерением определяется взаимообусловливающая связь, хотя и не настолько, чтобы быть абсолютно определенной, тем не менее настолько, чтобы можно было последовательно сравнивать друг с другом индуктивные и дедуктивные понятия с помощью приблизительного познания. Постепенно может достигаться все большая точность, хотя абсолютная точность остается принципиально недостижимой. Иначе говоря, это означает, что законы в конечном счете имеют гипотетический характер.

Причину того, что законы всегда гипотетичны, следует искать в том обстоятельстве, что в полученное с помощью измерения определение взаимообусловливающей связи описания и объяснения входят предпосылки, которые в свою очередь совершенно неопределенны: «Так, например, при введении понятия температуры уже используется понятие длины. Чтобы иметь возможность пользоваться шкалой длины, следует предполагать не только понятие твердого тела в его инвариантности относительно возможного пути перемещения, но также следует принять во внимание, что эта инвариантность действительна только при той же температуре, если естественные законы опять-таки не принимают крайне сложный вид. И тем не менее, чтобы определить зависимость длины тела от температуры, используют температурную шкалу, которая, в свою очередь, предполагает шкалу длины».

Редукция качества к количеству ставит проблему, которая выходит за рамки теоретико-научных вопросов возможности исчисления. Научные теории имеют не только теоретический характер, но в то же время и важный практический смысл. Мы уже знаем, что ни одна научная теория не притязает на абсолютную значимость своих законов. Вопрос, при каком условии они подтверждаемы, следует обосновывать указанием на их способность объяснить другие, уже имеющиеся законы и в то же время по возможности предсказать новые законы. Для тех и других необходимы правила упорядочения, представляющие собой, собственно говоря, руководство к действию. Они диктуют, что нужно делать, как следует экспериментально создавать условия проверки теории. Это значит, что научная теория руководствуется не только интересом, но и подразумевает требование технической обработки ею познанного. С определенными оговорками можно утверждать, что прогнозируемая научная деятельность, для которой с целью проверки требуется теория, должна отличаться от научной деятельности, цель которой не проверка, а технико-экономическое использование. Научному познанию, несомненно, не дана возможность преобразования науки в техническую практику, хотя познание и становится предпосылкой для нее.

Какие условия должны быть выполнены, чтобы научная теория была признана как таковая, мы описали выше. И все-таки всеобщее признание теории ничего не говорит о характере ее истинности. Поэтому мы должны спросить, могут ли быть вообще оправданы научные утверждения, претендующие на истину? Сведение к последним основаниям, к archai, и доказательство их как абсолютно значимых мы уже исключили для науки. Fundamentum inconcussum, о котором вопрошал Декарт, в научном плане оказался недостижимым. Замысел теории науки вследствие этого — и в отличие от традиционной теории познания — состоит не в том, чтобы просто получить значимые научные воззрения, а в том, чтобы разработать такой метод проверки, который бы позволял изменять и корректировать результат. Тем не менее возникает вопрос: откуда у нас масштаб для изменения и корректирования? Научный масштаб состоит не в обращении к последним основаниям, а в достижении научного воззрения, опытного познания.

Если научное познание принципиально гипотетично, а его притязание на значимость зависит от его проверки другим, эмпирическим познанием, то может возникнуть справедливый вопрос, конвенциональное или рационалистическое значение имеет по своему характеру научное высказывание? Обнаруживает ли оно, спросим мы, взаимную связь описания и объяснения посредством обращения к эмпирическим фактам или через установку основных тезисов, которые с самого начала позволяют объяснять определенные феномены? Когда рассуждают о том, что нет чисто эмпирических фактов, то, естественно, исходят из того, что научные теории следует понимать как установки, точнее говоря, в конвенционалистском смысле как согласие среди ученых.

Следовательно, значение теории состоит не в объяснении с помощью эмпирических фактов, а в решении исследователя интерпретировать определенные феномены опыта именно так, а не иначе. В случае противоречия между прогнозируемым на основе теории состоянием дел и фактическим нужно воспользоваться помощью дополнительной гипотезы, которая раскрывает также смысл исключения-из-правила. В соответствии с этим конвенционалистским пониманием науки истинность научной теории не совпадает с независимой от теории действительностью, как это казалось ранее. Скорее истинность заключена в теоретически согласованном соответствии научных теорий друг другу. В рамках такого конвенционального понимания науки теории невозможно фальсифицировать в опыте, как это утверждается с противоположных позиций критическим рационализмом.

К. Поппер, отделяя себя от теоретико-познавательного позитивизма Венского кружка, называл принципиальную фальсифицируемость признаком научного высказывания. То есть решающее условием принятия теории — не целесообразность с точки зрения экономии мышления, а ее применимость к опыту. Конвенционализм опирается на тот факт, что предположенные и подлежащие проверке законы принадлежат к одному и тому же теоретическому контексту. Попперовский критический рационализм стремится показать, что это обстоятельство не имеет никакого влияния на функцию контроля, которую он признает за опытом, и что контрольное испытание распространяется только на законы, которые не согласуются со способом проверки. Хотя эта аргументация и понятна в частностях, тем не менее она не в состоянии опровергнуть то, что любое научное высказывание, а потому и то, которое предположено в результате проверки другим высказыванием, имеет только гипотетический характер. Тем самым научная теория, пусть и не целиком и полностью, но все-таки в определенном отношении основывается на конвенционалистских предпосылках. Для наглядности следовало бы еще раз указать на требование принципиальной фальсифицируемости эмпирической теории.

Возможность фальсификации высказывания состоит в его отношении к эмпирии. Высказывание, которое собственно не фальсифицируемо, считается, следовательно, не научным, часто даже вообще не имеющим смысла. Наряду с этой конвенционалистской установкой, с помощью которой определяется то, что является эмпирической теорией, существует еще одна установка. Давайте сразу же спросим, какое понятие действительности лежит в основе принципиальной фальсифицируемости. Принцип фальсификации, хотя и довольствуется тем, что наше знание не может охватить действительность в ее совокупности, тем не менее при этом предполагает действительность как такую, для которой знание не обладает конститутивным значением. Способ научной проверки ограничивается исключительно проверкой применяемого наукой метода, не ставя вообще вопроса о том, какое понятие действительности служит критерием для науки. Иначе говоря, без проверки вопроса о том, какое понятие действительности лежит в основе избираемого наукой методического подхода, благодаря тому же избранному методу, сразу же принимается решение, что действительность должна иметь характер, доступный для чувственного опыта. То, что такой подход, несмотря на его некритический реализм, оправдывает себя и удовлетворяет требованиям научного исследования — это факт. Другой факт — философский теоретико-научный вопрос о том виде действительности, о котором критически-рационалистическая теория утверждает, что ее можно изобразить с помощью научных высказываний. Если конвенционализм вообще отодвигает в сторону корреспондентское понимание истины как соответствие бытия и мышления, то рационалистическая теория Поппера, хотя и признает необходимость соответствия, все же ограничивается тем, чтобы просто утвердить его соответственным способом, даже не пытаясь показать, как возможно это соответствие и что должно под ним пониматься.