Не прошло и трех часов, как местный крестьянин подобрал Конна Матерацци, привез к себе, уложил в постель и неподвижно закрепил ему ногу с помощью четырех дощечек из орешника, стянутых восемью кожаными ремешками. Весь тот час, что ушел у Кейла, чтобы выпрямить ногу Конна, тот жалобно стонал, не приходя в себя, и к концу операции побелел настолько, что, казалось, никогда уже и не придет.

— Остриги ему волосы, — сказал крестьянину Кейл, — и закопай доспехи в лесу на случай, если придут Искупители. Скажи им, что он — твой работник. Если мне удастся добраться до Мемфиса, за ним пришлют. Они тебе заплатят. Если нет, он сам с тобой расплатится, когда оклемается.

Крестьянин посмотрел на Кейла:

— Оставь свои советы и свои деньги при себе, — с этими словами он вышел, оставив их наедине.

Вскоре Конн очнулся. Они долго смотрели друг на друга.

— Теперь я припоминаю: я попросил тебя о помощи.

— Да.

— Где мы?

— На ферме, в двух часах езды от того места, где была битва.

— Нога болит.

— Она в таком положении будет недель шесть. И еще не факт, что правильно срастется.

— Почему ты меня спас?

— Не знаю.

— Я бы для тебя этого не сделал.

Кейл пожал плечами:

— Никогда не знаешь, что будет, пока оно не случится. Так или иначе, я это сделал — и все.

Некоторое время оба молчали.

— Что ты собираешься делать теперь?

— Утром поеду в Мемфис. Если доберусь, пошлю кого-нибудь за тобой.

— А потом?

— А потом заберу своих друзей и уеду куда-нибудь, где военные не такие безмозглые. Никогда не думал, что можно проиграть сражение, имея такую позицию. Если бы не видел собственными глазами, не поверил бы.

— Мы больше не сделаем такой ошибки.

— А почему ты думаешь, что у вас будет еще один шанс? Принцепс не станет торчать на холме Силбери, любуясь на себя в зеркало, он будет гнать вас пинками под зад до самых мемфисских ворот.

— Мы перегруппируемся.

— Кто это — мы? Трое из каждых четырех Матерацци мертвы.

Возразить было нечего. Жалкий, несчастный, Конн молча лежал с закрытыми глазами.

— Лучше бы я умер, — произнес он наконец.

Кейл рассмеялся:

— Ты бы уж как-нибудь определился — утром ты говорил совсем другое.

Вид у Конна стал еще более удрученный, если это было возможно.

— Я не неблагодарный, — пробормотал он.

— Не неблагодарный? — переспросил Кейл. — Следует ли это понимать так, что ты мне благодарен?

— Да, я тебе благодарен. — Конн снова закрыл глаза. — Все мои друзья, мои родственники, мой отец — все они мертвы.

— Вероятно.

— Наверняка.

Поскольку это конечно же было правдой, Кейл не нашел что еще сказать.

— Тебе лучше поспать. Все равно тебе ничего не остается, как выздороветь и постараться отомстить Искупителям каким угодно образом. Помни: месть — это лучшая месть.

Высказав эту мудрость, он ушел, предоставив Конна Матерацци его невеселым мыслям.

На следующее утро с рассветом он уехал верхом, не сочтя нужным попрощаться с Конном. Он и так, по его мнению, сделал для него более чем достаточно и теперь даже немного стыдился того, что рисковал жизнью ради человека, который, по его собственному признанию, не сделал бы для него того же самого.

Ему припомнилось то, что сказал ему как-то ИдрисПукке, когда они при лунном свете сидели возле дома в «Кронах»: «Никогда не повинуйся первому импульсу: он может оказаться благородным».

Тогда Кейл подумал, что это очередная черная шутка ИдрисаПукке. Теперь он понимал, что тот имел в виду.

Несмотря на желание поскорей добраться до Мемфиса, чтобы убедиться, что с Арбеллой Лебединой Шеей все в порядке, Кейл направился на северо-восток, обходя город по широкой дальней дуге. На ближнем направлении наверняка рыскало слишком много Искупителей и Матерацци, и никто из них особо не утруждал себя выяснением, кого именно он убивает. Кейл старался избегать городов и деревень, еду покупал на удаленных хуторах, встречавшихся на пути. Но как бы ни были те изолированы, вести о великом сражении облетели и их, хотя одни слухи сообщали о славной победе, другие — о равно бесславном поражении. Кейл говорил, что ничего не знает, и быстро уезжал.

Только на третий день он повернул на запад, направился к Мемфису и выехал на Аггерскую дорогу, которая вела от Сомхети к столице. Дорога была пустынна. Целый час Кейл наблюдал за ней, сидя на дереве, и поскольку за все это время ничего не произошло, решил рискнуть и поехать по ней прямиком. Но чем ближе подъезжал он к Мемфису, тем больше им овладевали сомнения. И действительно, это оказалось его третьим неверным расчетом за последние четыре дня. Десять минут спустя из-за крутого поворота внезапно появился патруль Матерацци — у Кейла уже не было времени бежать. По крайней мере, это были не Искупители, и Кейл не без удивления, но с некоторым облегчением узнал их командира — это был капитан Альбин. Хотя, что делал здесь глава секретной службы Матерацци, было непонятно. Удивление, однако, сменилось тревогой, когда Альбин и двадцать его подчиненных достали оружие. Четверо из них были конными лучниками, наконечники их стрел целились прямо в грудь Кейла.

— В чем дело? — спросил он.

— Послушай, мы здесь ни при чем, но ты арестован, — сказал Альбин. — Не дергайся, будь хорошим мальчиком. Мы собираемся связать тебе руки.

Кейлу ничего не оставалось, как повиноваться. Может, Маршал рассердился, что я оставил Арбеллу на Смутного Генри с Кляйстом? — подумал он. И тут его пронзил страх:

— С Арбеллой Матерацци все в порядке?

— Абсолютно, — ответил Альбин, — хотя тебе следовало подумать об этом прежде, чем срываться черт знает куда черт знает зачем.

— Я искал Саймона Матерацци.

— Ладно, ко мне это не имеет никакого отношения. А теперь мы собираемся завязать тебе глаза. Не рыпайся.

— Зачем?

— Затем, что я так сказал.

На самом деле они не завязали ему глаза, а надели на голову тяжелый пропахший хмелем мешок, такой плотный, что он не пропускал не только света, но почти и звуков.

Пять часов спустя Кейл почувствовал, что конь под ним круто пошел вверх. Потом через мешок до него приглушенно донесся гулкий топот подков по дереву: видимо, они проходили через одни из трех ворот, ведущих в Мемфис. Он ожидал, что, несмотря на мешок, сейчас услышит городской шум, но, хотя снаружи приглушенно и раздавались отдельные выкрики, лишь ощущение продолжавшегося подъема указывало на то, что они направляются в цитадель. От тревоги за Арбеллу в животе у него образовался плотный комок.

Наконец они остановились.

— Снимите его, — скомандовал Альбин.

Два человека подошли слева, весьма аккуратно стащили его с седла и поставили на ноги.

— Альбин, — сказал Кейл из-под мешка, — сними с меня это.

— Извини.

Двое взяли его под руки и подтолкнули вперед. Он услышал, как открылась дверь, и почувствовал, что оказался в помещении. Судя по всему, его вели по коридору. Потом лязгнула еще одна дверь, его снова осторожно повели вперед. Через несколько ярдов остановили. Наступила пауза, затем мешок сдернули с его головы.

Из-за набившейся в глаза пыли и из-за того, что много часов провел в полной темноте, поначалу он ничего не видел. Связанными руками он потер глаза, чтобы удалить частички хмелевого сора, и посмотрел на двух людей, находившихся в комнате кроме него. Одного он узнал сразу — это был ИдрисПукке с кляпом во рту и со связанными руками, но, когда он узнал другого, стоявшего рядом, его, словно молнией, пронзило страхом и гневом, даже сердце на миг замерло: это был Лорд Воитель Искупитель Боско.

После нескольких первых секунд шока и вспышки ненависти Кейлу захотелось упасть на колени и по-детски заплакать. Он бы так и сделал, если бы знал как. Его спасла ненависть.

— Итак, Кейл, — сказал Боско, — Божья воля привела нас обратно к тому, с чего все начиналось. Помни об этом, когда таращишься на меня как злой пес. Ну, и куда завели тебя вся твоя ненависть и бесцельные метания?

— Что с Арбеллой Матерацци?

— О, она в полной безопасности.

Кейл, несмотря на потрясение, колебался, спросить ли о Смутном Генри и Кляйсте, но решил не спрашивать.

— А твои друзья тебя не интересуют? — спросил Боско. — Искупитель! — громко позвал он.

Дверь в дальнем конце комнаты отворилась, и ввели Смутного Генри и Кляйста со связанными руками и кляпами во рту.

Видимых следов насилия Кейл на них не заметил, но они явно пребывали в ужасе.

— Мне многое надо тебе сказать, Кейл, и я не собираюсь тратить время попусту на заверения в своей правдивости. Я тебе когда-нибудь лгал? — спросил Боско.

Боско всю жизнь свирепо избивал его каждую неделю и пять раз заставил убивать, но, услышав этот вопрос, Кейл вынужден был признать, что не лгал он ему никогда, — насколько это было ему известно.

— Нет.

— Помни об этом, слушая то, что я собираюсь сказать. Знай, что важность того, что я скажу, выходит далеко за пределы всякого рода мелочных обид. Чтобы продемонстрировать тебе свои добрые намерения, я собираюсь отпустить твоих друзей — всех троих.

— Докажите, — сказал Кейл.

Боско рассмеялся:

— Раньше за такой тон тебе больно досталось бы.

Он протянул руку, и Искупитель Стремечко Рой вложил в нее толстую книгу в кожаном переплете.

— Это Завет Повешенного Искупителя. — Кейл никогда прежде ни одной такой не видел. Боско возложил руку на книгу: — Клянусь перед Богом своей бессмертной душой, что только что данное мной обещание, а равно и все, что я скажу сегодня, — правда и только правда. — Он взглянул на Кейла: — Ты удовлетворен?

Сам факт, что Боско, способный на такие злодеяния, по сравнению с которыми клятвопреступление даже и злодеянием-то нельзя было назвать, лично встретился с ним, разумеется, не заставило Кейла поверить ему. Но в системе убеждений Боско клятва занимала одно из главных и важнейших мест. А к тому же у Кейла не было выбора.

— Да, — ответил он.

Боско повернулся к Искупителю Стремечку Рою:

— Дай им все, что им потребуется — в разумных пределах, — снабди пропусками, и пусть уходят.

Стремечко подошел к ИдрисуПукке, схватил за руку и подтащил к Смутному Генри и Кляйсту, потом подтолкнул всех троих к двери. Кейл подумал, что, может, Боско говорил и правду: распоряжение не давать этой троице слишком много и обычная грубость, с какой обращались с ними, обнадеживали — большая щедрость и обходительность были бы подозрительны.

— А как насчет Арбеллы Матерацци?

Боско улыбнулся:

— Почему ты так спешишь узнать, насколько ты обманываешься в своих представлениях о мире?

— Что вы имеете в виду?

— Я тебе это продемонстрирую. Только для этого ты должен согласиться, чтобы тебе заткнули рот кляпом и связали руки, а также пообещать, что будешь стоять за ширмой в темноте смирно, что бы ни услышал.

— Почему я вообще должен вам что-то обещать?

— Может, в обмен на жизнь твоих друзей? Такой обмен кажется вполне справедливым.

Кейл кивнул, и Боско жестом велел одному из стражников отвести его за небольшую ширму в глубине комнаты. Уже подходя к ней, Кейл обернулся:

— Как вам удалось взять город?

Боско рассмеялся почти самоуничижительно:

— Легко и без борьбы. Принцепс отправил донесение о нашей великой победе в порт Эррол и приказал флоту идти на Мемфис и атаковать его без промедления. Когда это стало известно, все население ударилось в панику. Не доходя пятидесяти миль до Мемфиса, наши моряки увидели, как флот Матерацци в суматохе покидает столицу. Мы просто высадились на берег без боя. Весьма удивительно, надо признаться. Но очень удобно. Стой тихо, и все увидишь и услышишь.

С этими словами Боско знаком указал ему скрыться за ширмой. Стражник достал из кармана кляп и показал его Кейлу:

— Это можно сделать нежно, а можно грубо. Мне все равно как.

Кейлу не терпелось увидеть Арбеллу, и он не стал сопротивляться. Несколько минут ничего не происходило. Присутствие Боско и его странное поведение все больше нервировали Кейла. В центре комнаты поставили стол и три стула, потом открылась дверь и вошли Маршал с дочерью.

Кейл даже не подозревал, что можно испытать такое невероятное облегчение, такой мощный, радостный прилив счастья. Арбелла была бледной, как полотно, и испуганной, но казалась невредимой, как и ее отец, хотя взгляд у него был мрачный, а лицо изможденное. Он выглядел на двадцать лет старше, причем как если бы все эти двадцать лет он тяжело болел.

— Садитесь, — мягко предложил Боско.

— Убейте меня, — сказал Маршал, — но я смиренно прошу вас оставить в живых мою дочь.

— Мои намерения отнюдь не столь кровожадны, как вы их себе представляете, — так же мягко ответил Боско. — Садитесь. Дважды я приглашать не буду.

Эта тревожная смесь благожелательности и угрозы напугала их еще больше.

— Прежде чем начну, — продолжил Боско, — я хотел бы, чтобы вы усвоили, что требований, предъявляемых тем, кто служит Повешенному Искупителю, и их рвения такие, как вы, понять не могут и не должны понимать. Я не ищу вашего понимания и не хочу его, но ради вас самих вы должны отдавать себе отчет в том, каково положение вещей. — Он кивком велел одному из Искупителей придвинуть третий стул и тоже сел. — А теперь я буду говорить без обиняков. Мы полностью контролируем Мемфис, и в вашей армии осталось не более двух тысяч обученных солдат, большинство из них — у нас в плену. Ваша империя, какой бы огромной она ни была, уже начинает распадаться. Вы согласны?

В воздухе повисла пауза.

— Да, — признал наконец Маршал.

— Отлично. Я верну Мемфис под ваш контроль и позволю вам снова создать постоянную армию, а также восстановить структуры власти в вашей империи — вопрос о дани и определенных условиях мы подробней обсудим потом.

Маршал и Арбелла смотрели на Боско широко открытыми глазами одновременно с надеждой и подозрением.

— О каких условиях? — спросил Маршал.

— Не заблуждайтесь, — сказал Боско так тихо, что Кейл едва расслышал. — Это не переговоры. У вас нет ничего, с чем можно было бы вести переговоры. Вы полностью и безоговорочно лишены власти, и мне от вас нужно лишь одно — единственное, что у вас есть.

— И что же это? — поинтересовался Маршал.

— Томас Кейл.

— Никогда! Ни за что! — горячо воскликнула Арбелла.

Боско задумчиво взглянул на нее:

— Как интересно.

— Зачем вы это делаете? — спросил Маршал.

— Меняю мальчика на империю? Согласен, обмен кажется неравноценным.

— Вы хотите его убить, — испугалась Арбелла.

— Это не так.

— Потому что он убил одного из ваших священников, который делал нечто неописуемое.

— Да, вы правы: он убил одного из моих священников, и тот действительно делал нечто неописуемое. Я ничего не знал об этих его еретических занятиях до того дня, когда Кейл сбежал. Всех, кто, как потом выяснилось, был в курсе, мы очистили.

— Вы хотите сказать — убили?

— Я хочу сказать — очистили, а потом убили.

— Почему Кейл считал, что вы несете за это личную ответственность?

— Об этом я спрошу у него самого, когда увижу. Но если вы думаете, что я готов отказаться от империи для того, чтобы казнить Кейла за убийство кровожадного извращенца… — Он сделал паузу, всем своим видом показывая, как он удивлен. — Зачем бы я стал это делать? Это же бессмысленно.

— Вы можете и солгать, — сказал Маршал.

— Мог бы. Но нет необходимости. Рано или поздно я и сам найду Кейла, но предпочел бы, чтобы это произошло поскорей. У вас есть возможность дать мне то, что мне нужно, но у меня не так уж много терпения, а если оно иссякнет, вы не получите ничего.

— Не слушай его, — сказала Арбелла.

— А почему вы так волнуетесь? — поинтересовался Боско. — Потому что вы любовники?

Маршал в изумлении уставился на дочь. Он не стал унижаться до требований сказать правду, не стал проклинать Арбеллу за то, что она осквернила королевскую кровь. Он просто промолчал, и молчание это длилось долго. Потом, повернувшись к Боско, Маршал спросил:

— Что я должен сделать?

Боско глубоко вздохнул.

— Вы ничего не можете сделать. Существует очень мало людей — если таковые вообще есть, — которым Кейл доверяет, и вы, разумеется, не входите в их число. А вот ваша дочь — несомненно, и теперь мы все знаем почему. Что мне нужно, так это чтобы она написала Кейлу письмо, которое она тайно передаст через одного из его друзей. В этом письме вы, мадемуазель, попросите его встретиться с вами за городской стеной в назначенное время. Я буду там с достаточным количеством людей, чтобы он был вынужден сдаться.

— Вы его убьете, — сказала Арбелла.

— Я его не убью, — ответил Боско, впервые повышая голос. — Я не сделаю этого никогда, по причинам, которые объясню только ему, когда он убедится, что я говорю правду. Он понятия не имеет, что я должен ему сообщить, но, если он этого не узнает, его жизнь будет такой же, какой была с тех пор, как он покинул Святилище, — жестокой, злой, навлекающей только бессмысленную гибель на головы всех, кто с ним соприкоснется. Вспомните, какие бедствия он принес в вашу жизнь. Я один могу спасти его от этого. Каковы бы, по-вашему, ни были ваши чувства к нему, мадемуазель, вам не дано понять, кто он. Попытаетесь спасти его — что вам никогда не удастся — и добьетесь лишь того, что погубите своего отца, свой народ, себя и прежде всего самого Кейла.

— Ты должна написать это письмо, — сказал дочери Маршал.

— Я не могу.

Боско сочувственно вздохнул:

— Я знаю, что значит быть облеченным властью и ответственностью. Выбору, который вам сейчас предстоит сделать, не позавидуешь. Что бы вы ни решили, все будет казаться неправильным. Вы должны погубить либо целый народ и отца, которого любите, — либо одного человека, которого тоже любите. — Арбелла смотрела на Боско, ошеломленная до немоты. — Но каким бы горьким ни был этот выбор, он не так горек, как вы это себе сейчас представляете. С моей стороны Кейлу ничто не угрожает, к тому же я все равно найду его рано или поздно. Его будущее слишком тесно связано с Божиим промыслом стать одним из нас и никем иным, причем совершенно особым среди нас. — Он откинулся на спинку стула и снова вздохнул: — Скажите, юная леди, несмотря на всю вашу любовь, несомненно искреннюю, как я теперь вижу… — Боско сделал паузу, чтобы дать ей время проглотить этот сладкий яд. — Неужели вы не чувствовали в нем чего-то… — Он запнулся, тщательно подыскивая нужное слово. — Чего-то рокового?

— Это вы своей жестокостью сделали его таким.

— Нет, это не так, — рассудительно ответил Боско, как человек, который понял, в чем его обвиняют. — В первый же момент, когда я его увидел еще совсем маленьким, я почувствовал, что в нем есть что-то, наводящее ужас. Я испугался. Я боялся этого маленького мальчика. Конечно, тому, что в нем было, требовалось еще придать форму, дисциплинировать, но ни одно человеческое существо не могло сделать Кейла таким, какой он есть. Я не настолько самонадеян. Я был лишь посредником Бога в том, чтобы «подогнать», изменить его натуру ко всеобщему благу и поставить на Его службу. Вы ведь сами видели это в нем, и оно вас пугало, что и не удивительно. Проявления доброты, которые вы иногда в нем замечали, — как крылья страуса: махать ими можно, но взлететь нельзя. Оставьте его нам и спасайте своего отца, свой народ и себя. — Он помолчал немного для большего эффекта и добавил: — И самого Кейла.

Арбелла хотела было что-то возразить, но Боско поднял руку, чтобы остановить ее:

— Больше мне сказать нечего. Подумайте и сообщите свое решение. Место и время встречи с Кейлом я укажу позднее. Вы либо напишете письмо — либо нет.

Два Искупителя, стоявшие по обе стороны двери, вышли вперед и сделали гостям знак удалиться. Когда Арбелла подходила к двери, Боско сказал, словно бы с невольным сочувствием к ее бедственному положению:

— Помните, что на вас лежит ответственность за многие тысячи жизней. А я обещаю, что никогда не подниму руку на Кейла и никому не позволю это сделать. — Когда дверь закрылась, он тихо проговорил: — Ибо губы, которые источают мед для него, скоро станут горьки, как полынь, и остры, как меч обоюдоострый.

Повернувшись, он махнул Кейлу, чтобы тот вышел на свет. Стражник вынул кляп и подвел его к Боско.

— Неужели вы думаете, что она вам поверит? — сказал Кейл.

— Не вижу, почему бы ей не поверить: ведь это большей частью правда, хотя и не вся.

— А вся?..

Боско посмотрел на него, как будто хотел что-то прочесть на его лице, но с нерешительностью, какой Кейл никогда раньше у него не видел.

— Нет, — сказал он наконец. — Подождем, что она ответит.

— Чего вы боитесь?

Боско улыбнулся:

— Что ж, быть может, немного откровенности между нами будет нелишне и на этом этапе. Я боюсь, разумеется, того, что истинная любовь все победит и девушка откажется отдать тебя в мои руки.

Арбелла, вернувшаяся в свое палаццо, испытывала страшные муки. Она разрывалась между личным желанием и общественным долгом, — что бы она ни выбрала, ужасное, немыслимое предательство было неизбежно. Но все было еще хуже, чем казалось, потому что в глубине души, в самом потаенном ее уголке (и даже еще глубже: в потаенном уголке того потаенного уголка), она уже решила предать Томаса Кейла.

Попробуйте представить себе ее потерю, отупляющий шок от созерцания того, как все, что она знала в жизни, рушится на ее глазах. Затем попробуйте представить жуткую силу слов, произнесенных Боско, — слов, которые едва ли не во всем совпадали с самыми ужасными мыслями Арбеллы.

Как бы ни волновал ее Кейл, какой бы трепет ни вызывал, возбуждала ее прежде всего его странность, возбуждала и вызывала почти неприязнь. Он был таким жестоким, таким вспыльчивым, таким… роковым. Боско видел ее насквозь. Будучи тем, чем она была, как могла она не быть изысканно утонченной? И именно эту изысканность и утонченность — ошибки здесь быть не могло — боготворил Кейл. Но ему уже придали форму, вбили его в нее, закалили в адском огне, в немыслимых страхе и боли. Как же могла она оставаться с ним долго? С некоторых пор тайной частью своего сознания она уже искала подходящий момент, чтобы расстаться с любимым, — отдадим ей должное: искала безотчетно. Так что, пока Кейл ждал, что она спасет его, и одновременно мысленно искал способ спасти ее, она уже выбрала горький, но благоразумный путь делания добра для многих ценой одного.

Кто, в конце концов, поступил бы иначе? Может, кто-то и поступил бы, но — не она. И конечно же, придет время, когда даже Кейл поймет ее.