Весть о падении Измаила произвела во всей Европе ошеломляющее впечатление. Заседавшая в Систове враждебная России конференция держав прервала свои работы; турецкое правительство впало в уныние. Суворова, проведшего в Измаиле еще дней десять, засыпали поздравительными письмами, летевшими со всех концов. Впрочем, как уже упоминалось, он вместо фельдмаршальского жезла, на что надеялся, получил до обидного малую награду и в довершение был отозван с турецкого фронта и направлен в Финляндию для укрепления русско-шведской границы.
Таким образом, екатерининская Россия снова зло посмеялась над ним, напоминая, что недовольство фаворита, каковым являлся Потемкин, значит для царицы больше, чем любые подвиги полководца.
В Финляндии Суворов пробыл до конца ноября 1792 года. За это время он создал потрясающую систему крепостей. Затем его перевели на юг России и назначили командующим войсками Екатеринославщины, Крыма и вновь присоединенного Очаковского района. Здесь он вновь быстро привел в порядок инженерно-оборонительные сооружения. Однако состояние духа его было очень тяжелым. Прославленный полководец попал в опалу. Завистники и недоброжелатели мешали ему в работе, строили всяческие козни, клеветали на него. Но и из создавшегося невыносимого положения Суворов сумел найти выход. Помогла, как бы дико это ни звучало, новая война.
В начале 1794 года размещенный в Варшаве для обеспечения прежних договоров с Польшей русский гарнизон подвергся внезапному нападению. Это событие послужило сигналом к открытию новых военных действий между Польшей и Россией. На первых порах русские войска не смогли оказать должного сопротивления полякам, которыми командовал талантливый и энергичный шляхтич Тадеуш Костюшко.
Престарелый Румянцев, видя, что военные действия затягиваются, безо всякого согласования с Петербургом поручил Суворову захватить укрепленный город Брест. 25 августа 1794 года Суворов с пятитысячным отрядом двинулся в Польшу. Нанеся поражения противнику при местечке Дивин и при Крупчицком монастыре, он разбил 19 сентября шестнадцатитысячный корпус Сераковского и занял Брест.
Нанеся еще поражение полякам у города Кобылки, Суворов подошел к Варшаве. В начале ноября он взял штурмом предместье Варшавы, Прагу, чем принудил поляков к капитуляции.
После этих событий Екатерина II наконец произвела Суворова в фельдмаршалы.
В литературе часто цитируется следующий эпизод польской кампании Суворова – его знаменитое донесение Екатерине: «Ура! Варшава наша!» – и ответ императрицы: «Ура! Фельдмаршал Суворов». Также Суворов был назначен военным правителем Польши. Однако на этом посту Александр Васильевич оставался год. Его обращение с поляками было невероятно гуманным. Полководец провел ряд весьма благоприятных для Польши мероприятий. Он велел уничтожить ставшие военной добычей кредитные билеты на сумму семисот шестидесяти восьми тысяч злотых, чтобы поднять курс польских денег. Также он запретил сбор продовольствия для нужд армии под квитанции, а приказал расплачиваться наличными. Суворов строго поддерживал в войсках дисциплину, на корню пресекал мародерство, ратовал за охрану памятников культуры. Деятельность Суворова в Польше свидетельствует о том, что, будучи гениальным полководцем, он обладал и незаурядным дарованием политического деятеля. То, как он управлял делами в Польше, говорит о нем как об умном и вместе с тем гуманном правителе.
Однако образ действий Суворова шел вразрез с программой прусского, австрийского и русского правительств. Положение Суворова становилось все более сложным: его постепенно оттесняли на задний план, не позволяли участвовать в решении серьезных вопросов, а иногда и отменяли отданные им распоряжения. В октябре 1795 года Суворова отозвали в Петербург. Несмотря на то что встретили его с небывалым почетом, напускные любезности не могли скрыть глубокой трещины, пролегшей в последнее время между гениальным военачальником и представителями режима. Впервые за все время, казалось, были созданы все условия для прочного примирения правящей верхушки с престарелым фельдмаршалом. Как можно было не оценить его услуг, как можно было не считаться с популярностью его и в России и в Западной Европе? Но тут-то обнаруживается, видимо, органическая невозможность этого. Ведь Суворов мыслит совершенно по-иному, он попросту не способен попасть в тон екатерининского двора. А самое главное, он этого не хочет. Придворная карьера совершенно не прельщает фельдмаршала. Напротив, он открыто высказывает презрение к нравам двора, к царящим там неискренности, угодничеству и разгульности. Его независимые суждения, его деятельная энергия служат олицетворенным укором праздным вельможам и чиновным карьеристам. Поэтому, когда отпадает необходимость в его необыкновенном таланте, становится ясно – лучше всего упрятать его куда-нибудь подальше. Так уже бывало, так случилось и на этот раз.
Суворова назначили командующим одной из южных армий, и весной 1796 года он выехал в город Тульчин, что в Подольской губернии, где и устроил свою штаб-квартиру.
Снова, как когда-то в Новой Ладоге, Суворов с рвением взялся за обучение войск. «Всякий солдат к тому должен быть приведен, чтобы сказать ему можно было: теперь знать тебе больше ничего не остается, только бы выученного не забывать» – таков был лозунг Суворова в деле воспитания солдат. Развивая мысль, высказанную еще Петром I (учить «яко и в самом деле»), Суворов всегда старался воссоздать во время всякого учению подлинный бой.
Маневры происходили при непрестанной ружейной и артиллерийской стрельбе холостыми зарядами, так что атакующие бывали густо окутаны облаками порохового дыма.
В Тульчине окончательно оформилась и была записана знаменитая суворовская войсковая инструкция «Наука побеждать». Еще в Херсоне и после в походе на Польшу Суворов обучал солдат составленному им военному катехизису; большинство воинов помнило это наставление наизусть. Теперь оно получило окончательную редакцию. «Наука побеждать» представляет собой дальнейшее развитие и углубление «Полкового учреждения». Она зиждется на тех же принципах. В ней также выражена мысль о единой связи между техническими приемами обучения и нравственным, моральным воспитанием. Солдатам прививаются те же идеи о необходимости порыва, энергии. Эти установки свидетельствуют о том, что сложившиеся у Суворова взгляды на воспитание и обучение войсковых кадров остались в существе своем неизменными. Разве что получили гораздо более яркое и точное выражение. То, что в «Полковом учреждении» было лишь намечено, то в «Науке побеждать» обозначено со всей отчетливостью. Слог «Науки» также несравненно более ярок. По образности, почти афористичности «Наука» является подлинным шедевром, все в ней стремительно: «рви, лети, ломи, скачи», тяжелые ранцы именуются «ветрами» и т. д. «Наука побеждать» не требовала от солдат ничего, кроме того, что требовала военная надобность, но в то же время наставляла их относительно всего, что могло встретиться в битве и в походе.
Вскоре, однако, все изменилось, так как в ноябре 1796 года умерла Екатерина II, и новый император, Павел I, стал проводить крайне реакционный курс. Опасаясь проникновения из Франции «якобинской заразы» и намереваясь при помощи военно-полицейской диктатуры уничтожить революционные идеи в России, Павел прибегнул к самым чрезвычайным мерам. Весь уклад жизни подвергался строгой регламентации. По самым ничтожным поводам людей хватали, сажали в тюрьмы, ссылали в Сибирь, пороли кнутом.
Тяжелее всего гнет жестокого режима чувствовался в армии. Была восстановлена старая прусская форма: волосы солдат поливали квасом, посыпали мукой и давали засохнуть на голове мучной корке; сзади к голове привязывали железный прут в пол-аршина для устройства косы, на висках приделывали войлочные букли. Среди солдат стала проявляться назойливая мелочность. Оторванная у одного из солдат пуговица могла запросто испортить отлично проведенные маневры. Трудно было найти более резкие противоположности, более различные системы, чем те, которые насаждались Суворовым в Тульчине и Павлом в Петербурге. Их сосуществование, конечно, было невозможно, и они неминуемо должны были столкнуться.
Суворов сразу занял непримиримую позицию по отношению к «прусским затеям». Он понимал, что реформы Румянцева, Потемкина, да и его собственная сорокалетняя деятельность шли насмарку. Русская армия словно откатывалась на полстолетия назад, живой дух в ней подменялся мертвым, механическим послушанием, боевая подготовка – шагистикой. Национальные особенности российских войск снова сменялись слепым подражанием прусским образцам.
Суворов по-прежнему обращал внимание не столько на мелочи службы и упор на парадную сторону службы, сколько на боевую выучку солдат и офицеров, а также на то, чтобы солдаты всегда были тепло и удобно одеты и сытно накормлены. Павел же считал, что солдат вообще не должен мыслить. А Александр Суворов терпеть не мог слепое подчинение. Павел хотел внедрить прусские порядки, а фельдмаршал Суворов отстаивал жизненность и превосходство национальных русских военных обычаев. Павел относился к солдатам как к бездушным манекенам, пушечному мясу, а Суворов видел в каждом солдате личность, уважал его человеческое достоинство. Как тут найти общую почву? Ответ очевиден.
Павел решил поступить в своей обычной манере: он решил покарать и запугать непокорного фельдмаршала. В феврале 1797 года Суворов был уволен в отставку и вскоре после этого сослан в Новгородскую губернию, в принадлежавшее ему поместье Кончанское, под надзор местных властей. Там опальный фельдмаршал прожил два года, во время которых Павел I всячески преследовал его. Идеи Суворова подвергались гонению, его имя попросту вытравлялось из армии. Павел все ждал, что старый фельдмаршал придет с повинной. Разумеется, при всем своем сумасбродстве Павел осознавал, что ссылка Суворова не только в России, но и за границей производит весьма неблагоприятное впечатление. И, встречая в своем окружении только покорность и поклонение, Павел не сомневался, что и старик Суворов скоро уступит, и если не станет вместе со всеми восхвалять царя, то хотя бы выразит согласие вернуться в ряды армии на вторые роли. Но время шло, а Суворов не сдавался.
Передовые люди современного фельдмаршалу русского общества с восхищением следили за неравной борьбой опального полководца с деспотичным императором.
Г. Р. Державин по этому поводу писал:
Несмотря на то что Павел I держал Суворова в ссылке, мнение «кончанского отшельника» продолжало его интересовать. Обдумывая план войны с Францией, он подослал к Суворову генерала Прево де Люмиана, который беседовал с полководцем о возможной войне с Францией. Суворов обозначил в кратких чертах план кампании, суть которого состояла в следующем: «Оставить два обсервационных корпуса у Страсбурга и Люксембурга, итти, сражаясь, к Парижу, не теряя времени и не разбрасывая сил в осадах».
Ничего удивительного в том, что бесталанные военные советники Павла I отвергали этот решительный, истинно суворовский план. Бездеятельность и одиночество угнетали Суворова. Помимо упадка духа его стало мучить и физическое недомогание. Давали о себе знать полученные им шесть ран: в декабре 1798 года Суворов жаловался, что «левая сторона, более изувеченная, уже пять дней немеет, а больше месяца назад был без движения во всем корпусе». Казалось, старый фельдмаршал уже сыграл свою роль на жизненной сцене. Но внезапно, в феврале 1799 года, Суворов получил императорский рескрипт: Павел звал его в Италию – командовать русско-австрийскими армиями, действовавшими против французов.