Первый день в родном доме прошел в суматохе. Ахи, охи, слезы, умиление, радость — все смешалось. Приходили гости, уходили, мать накрывала на стол, убирала, ей помогали соседки, отец сидел на стуле у печки и все время улыбался. Ему никак не удавалось поговорить с дочкой, отвлекали другие, но он на всех смотрел доброжелательно, в душе радуясь веселой суете в доме.

— Устала? — спросил к вечеру Петр. Он тоже то уходил куда-то, то снова появлялся и садился рядом с отцом Елены, молча глядя на гостей и чуть насмешливо улыбаясь.

Он сидел на ступеньке крыльца, когда Елена вышла проводить очередную тетку.

— Ты как тут оказался? — спросила она, присаживаясь рядом.

— Да очень просто. Приехал и все дела.

— Я слышала, ты в Питере.

— Да.

Их связывала очень старая дружба. Петр был лет на десять старше и состоял с Еленой в родстве, хоть и не очень близком: его мать была двоюродной сестрой отца Елены. Почему-то с детских лет Елена была любимицей Петра. Он еще до школы научил ее читать и писать. Сам прекрасно учился в школе, кончил с золотой медалью и поступил в Ленинградский — тогда еще — университет, который тоже закончил блестяще.

Теперь он преподавал в том же университете.

— Кандидатскую защитил? — спросила Елена.

— Давно мы не виделись, — усмехнулся Петр. — Уже докторскую. Профессор, между прочим.

Петр опекал Елену, подсовывал ей книги на свой вкус и привил жадную любовь к литературе. Когда она училась в школе, а он был студентом и каждое лето приезжал на каникулы, то проводил с ней бездну времени. Господи, как это было интересно!

Елена не знала второго такого собеседника. Валерий был не в счет. С ним и молчать хорошо. Но Петр всегда восхищал ее своими познаниями. Благодаря ему — в этом Елена была уверена — душа ее раскрылась и потянулась к прекрасному.

— Ты один? — спросила Елена.

— Естественно.

— А почему естественно?

— Да потому что не с кем.

— Холостяк?

— Дважды пытался обзавестись семьей. Но почему-то везло на таких женщин, что и говорить о них муторно, честное слово!

— Может, сам виноват.

— Может быть. Но сомневаюсь. Уж больно они… Ну, не будем! Ты, я вижу, счастлива.

— Не скрою.

— Дети есть?

— Пока нет, но будут. А у тебя же был сын?..

— От первого брака. Оболтус. Приходит, когда нужны деньги. Больше нас ничто не связывает.

— Тебе нет тридцати пяти. Еще не поздно создать семью.

— Пока отдыхаю. Ах, кузина, если бы ты знала, как хорошо быть свободным человеком!

«Кузиной» Елена была для него чуть ли не с пеленок.

— Впрочем, тебя утомили родичи, — сказал он, поднимаясь, — не стану усугублять… Я еще пробуду тут две недели, успеем обо всем поговорить.

Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал. Елена смутилась: ей показалось, что поцелуй был не таким уж невинным.

Петр уловил беспокойство в ее глазах, улыбнулся и ушел, с достоинством неся крупную свою голову. Длинными волосами, горделивой статью и поступью он напоминал Елене тургеневских героев, может быть, Рудина. И вообще, подумалось ей, Петр — из прошлой эпохи, которую настолько хорошо знает, что это наложило печать на его облик.

— Который год не приезжал, — раздался за спиной голос матери. — А нынче… тоже без телеграммы. Родительницы-то нет, Вереньи.

— Вы писали.

— Так и не знаем, с кем его нагуляла покойница. Родных не осталось, кроме нас, да и что мы… седьмая вода на киселе.

Елена вздохнула.

— Все о тебе спрашивал, — продолжала мать, садясь рядом с Еленой и обнимая ее. — Приедет, говорит, нынче. Откуда тебе знать, спрашиваю. Я, говорит, колдун, далеко вперед вижу, что будет. Шутил, конечно, а ведь прав оказался. Приехала доченька моя.

Еще долго говорили мать с дочерью; выходил Валерий, посидел тоже. Спросил:

— Как с рыбой?

— Да маленько есть еще в реке-то, — ответила теща. — Половишь.

— А где бы червей накопать?

— На удочку, что ли, ловить будешь? — подивилась теща. — Мальчишки у нас тут с удочками ходят. У отца вон и сети есть, и лодка с мотором.

— Куда же он один? — сказала Елена. — Отец-то не может. Придется мне с тобой, Валера.

— Еще чего придумала! — всплеснула руками мать. — Приехала на столько-то там дней и на реке пропадать будет. Да не отпущу я, теткам скажу, те быстро тебя образумят. Не женское это дело — рыбалка. Прежде-то девчонкой была, так вроде бы и ничего, что бегала по тайге, а теперь ты учительница. Соседи скажут — о, родители угостить не могут, так сама рыбу ловит.

— Ну, успокойся, мама, — сдалась Елена. — На шаг не отойду. Вот так и буду сидеть рядышком.

— Да некогда мне рассиживаться-то будет. Какое-никакое, а хозяйство, но в тайгу не пущу. Я с Афанасием поговорю, сойдет за напарника. Ему чего? На пенсии уже, вольный, и все равно рыбачит. Помощнику только обрадуется.

— Вот и договорились, — согласился Валерий. — Пойду спать. А вы посидите.

Назавтра Афанасий уже будил Валерия:

— Эй, рыбак, вставай! Кто же так долго спит?

А еще шести не было.

Валерий по-солдатски споро вскочил, оделся, обулся, попил молока с хлебом, и они подались на реку.

Словом, он так увлекся рыбалкой, что дома показывался редко. Елена была довольна, потому что знала, как благотворно влияет природа на человека. Пусть успокоится, неспешно подумает о жизни, решит, как дальше жить.

Тетки что ни день зазывали в гости.

— Хожу без тебя, даже неудобно, — сказала как-то уже в постели Елена.

— Я не водку приехал пить, — сказал Валерий. — А тетки твои такие хлебосольные, что запросто можно спиться. Я лучше рыбы насушу, повезу целый мешок…

И опять нет его, поплыли с Афанасием вверх по реке.

На всех застольях присутствовал Петр, тоже гость, надо угощать. Пил он мало, чем огорчал теток и их мужей, но никакие уговоры на него не действовали.

Время было летнее, работы на селе хватало, и постепенно все вернулись к своим делам. Елена просилась на покос, но никто ее не брал.

— Этого еще не хватало! — отмахивались от нее тетки. — Ты давай отдыхай. Косить она пойдет! Придумает же!

И получалось так, что днем, когда все уходили на работу, оставалось досужее время. Как-то незаметно появлялся Петр. То в избу заглянет по какому-то пустячному делу да и засиделся на долгие часы. То на берегу реки подойдет. И тогда садятся они с Еленой на перевернутую лодку, старую уже, прохудившуюся, и затевают бесконечный разговор.

О чем? Да о чем угодно!

Пришел как-то с томиком Чехова в руке. Елена кое-что постирала: майки, носки, полотенце. И развешивала во дворе. Отец сидел на крыльце, грелся на солнышке. Петр поздоровался, сел рядом. Поговорили о погоде, о нынешних травах. Потом отец вспомнил, что надо купить хлеба, в доме нет. Елена и Петр вызвались сходить. По дороге в лавку Петр сказал:

— Перечитал нынче «Душечку». Будто и не читал прежде. Здорово!

— И выбираешь же рассказы, — усмехнулась Елена.

— Что ты хочешь сказать? — озадаченно посмотрел на нее Петр.

— Чехов не любил женщин. А в «Душеньке» уж так издевается над бедной бабой, что я просто злюсь на него.

— Ты давно читала?

— Ну, как давно… Зимой.

— Милая кузина, Чехов в этом рассказе не издевается над женщиной, он поет гимн в ее честь. Это ты так прочла: глупая мещанка, у которой и мыслей-то своих нет. Да не так это, не так!

— Странно, Петр, ты ведь тоже не любишь женщин.

— Почему ты так решила?

— Ну, твой жизненный опыт…

— A-а, бывшие жены… Они были похожи на жену ветеринара Смирнина.

Петр раскрыл на ходу томик и прочитал:

— «Приехала жена ветеринара, худая некрасивая дама с короткими волосами и с капризным выражением…» Вот это капризное выражение на некрасивом лице самое ужасное, что осталось в моей памяти от жен. К тому же они изменяли, эти воблы. Представляешь? И не потому, что кого-то любили или были мною недовольны, а только ради того, чтобы похвастаться перед подругами, такими же мелкими хищницами.

— Зол, так зол, что даже лицо побледнело.

— Признаюсь, не люблю эту породу людей безотносительно к тому, мужчины это или женщины. Их главная черта — эгоизм. Этим эгоизмом они пропитаны, как ядом. Ради удовольствия, ради похоти они переступят через любые нравственные законы. Соврать, украсть, сподличать им ничего не стоит, у них никогда не бывает угрызений совести. А Душечка? А Ольга Семеновна? Да ты что, кузина! Я ее обожаю. Я восхищаюсь ею. Попадись она на моем пути, я стал бы великим человеком.

Елена засмеялась:

— Ты меня поражаешь, Петр!

— А вот послушай.

Петр усадил Елену на скамейку, которая стояла на обрыве. Отсюда открывался красивый вид на излучину реки, на таежные холмы по ту сторону. Полистав книгу, Петр прочитал:

— «В конце концов несчастья Кукина тронули ее, она его полюбила». А? Каково?

— Да, да, да, — насмешливо закивала Елена. — И стала говорить словами, а вернее повторять слова этого жалкого антрепренера и содержателя увеселительного сада о глупой публике.

— Не торопись, — остановил ее Петр. — Чехов пишет далее: «Она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого». Вот суть ее существа — любить. Моя вторая жена была чрезвычайно грамотной. Читала на трех языках.

И ты думаешь, прочитанные ею книги возбудили хотя бы одну оригинальную мысль? Да нет же, нет! Она повторяла чужие мысли, бессовестно выдавая их за свои. Душечка никогда не опустилась бы до этого.

— Но она быстро забыла своего Кукина.

— Управляющий лесным складом Пустовалов был человеком обеспеченным. Многие женщины вышли бы за него из меркантильных соображений! А Душечка полюбила. И как? «Так полюбила, что всю ночь не спала и горела». Ее истинное состояние — это состояние любви. Ты послушай. «По субботам Пустовалов и она ходили ко всенощной, в праздники к ранней обедне и, возвращаясь из церкви, шли рядышком, с умиленными лицами, от обоих хорошо пахло, и ее шелковое платье приятно шумело; а дома пили чай со сдобным хлебом и с разными кореньями, потом кушали пирог». А?

— Что за этим «а»? Я должна восхищаться?

— Ты пойми — они были счастливы. Нас учили, что счастье — это когда тебе хорошо? И неважно, какое оно, счастье, главное — чтоб было хорошо. А хорошо бывает, когда ты любишь и тебя любят.

— Но можно любить…

— Ты хочешь сказать, что есть любовь возвышенная и так себе, кошачья? Нет, милая кузина. Любовь или есть, или ее нет. Или она приносит счастье тебе и другому, или она придумана. Душечка любила так же, как Анна Каренина.

— Та пошла на смерть.

— И глупо сделала. В ней было много примешано от той породы, которую я назвала эгоистичной. Душечка выше ее и благородней, что ли, в своем бескорыстии. Карениной было мало, что она любит, ей еще непременно надо было, чтобы ее любил Вронский с тем же пылом, что раньше. А Душечка приняла ветеринара Смирнина с его женой и ребенком. Она имела на него право, но не стала ни требовать, ни упрекать, а всей силой своего сердца полюбила сына ветеринара. Это ли не великая женщина!

Елена взяла из рук Петра книгу и быстро нашла нужное место.

— Вот твоя Душечка, — и прочитала: «Глядела она безучастно на свой пустой двор, ни о чем не думала, ничего не хотела, а потом, когда наступила ночь, шла спать и видела во сне свой пустой двор». Ты понял, Петр? Это ведь о ее собственной пустоте. Как я могу восхищаться такой женщиной?

— Все так и не так.

— Тебе этих строк мало?

— Наоборот: эти строки доказывают мою правоту.

— Это как?

— Очень просто. Я ведь веду речь о том, что женщина вызывает во мне ужас, она не способна любить никого, кроме самой себя. Душечка становится пустой, как воздушный шар, когда из него выпустили газ, но только в тех случаях, когда ей некого любить. И она возносится над землей, она витает, когда сердце ее наполняется любовью к другому. У нее нет ни капли эгоизма, она сама вся и есть любовь, то есть истинная женщина. Смотри, о чем она мечтает! «Ей бы такую любовь, которая захватила бы все ее существо, всю душу, разум, дала ей мысли, направление жизни…» Любовь дает направление жизни! Вот ведь что, милая моя кузина. Женщина без любви в сердце — это самое жалкое, что может быть в природе. Но любящая женщина — это богиня.

— Согласна, — улыбнулась Елена. — Но Чехов, пожалуй, не об этом думал, описывая Душечку.

— При чем тут Чехов? — сказал Петр с тоской в голосе.

— Но мы вроде говорили о нем.

— Мы говорили о женщине…

Вот такого рода диспуты происходили между Еленой и Петром изо дня в день. В тот раз так заговорились, что магазинчик закрылся и они вернулись домой без хлеба, пришлось занимать у соседей. Елена не видела ничего плохого в том, что многие часы проводила в обществе Петра. Это всегда было на виду, а где нет тайны, там, как известно, нет и греха. Позже поняла, что все-таки была неосторожна.

Лишь однажды разговор с Петром зашел, кажется, слишком далеко. Она спросила из простого женского любопытства:

— Что ж ты женился и раз, и второй, если так их не любил, дорогой мой Петр?

— Тебе охота знать?

— Да странно просто. Они были, по твоим словам, некрасивые и злые, эгоистки от природы… А ты шел с ними в загс. Что это?

— Я еще раз спрашиваю — ты и впрямь хочешь знать правду?

— А что, твоя правда чем-то опасна мне?

— Не знаю, не знаю…

— Тогда не говори.

— Но ты же умрешь от любопытства. Поэтому скажу: я женился дважды из ненависти к женщинам.

— Но как так можно? От первой у тебя сын. Значит…

— Все равно — значит, как-то ребенок получился. А для этого нужно было спать вместе. А как же это можно, если женщину ненавидишь? И зачем это нужно, чтобы рядом был ненавистный человек?

— Вот-вот. Ты за меня задавай вопросы, а я послушаю.

— Все это возможно, кузина. Можно изо дня в день проводить время с человеком, которого ты не только не любишь, но и презираешь. Сидеть за одним столом, обсуждать семенные дела, смотреть телевизор и в урочное время ложиться в постель.

— Представить не могу.

— А ты можешь представить человека, который кончает с собой?

— Отчего ж? Могу.

— Ты можешь сказать, почему он это сделал?

— Стало невыносимо.

— Ты умница, кузина. Ты просто молодец. Невыносимо! То есть уже невозможно выносить жизнь. II тогда…

— И все-таки к чему ты?

— А к тому, что люблю жизнь. В этой жизни есть многое, что мне интересно. И я не мог оборвать эту жизнь.

— Такой вопрос вставал?

— Никогда. Я люблю жизнь. Но…

— Чего ж ты замолчал?

— …но со мной случилось великое несчастье.

— Какое, Петр? Почему я не знаю?

— Возможно, потому, что не хочешь знать! Но ты прекрасно догадываешься, что это несчастье связано с женщиной. Да, так оно и есть: я люблю. Смешно это или не очень, но это так. И к ужасу своему, с годами люблю все больше и больше. Вот только из-за нее, которая недоступна мне, я женился на женщинах, которых не любил. Это ведь тоже своего рода самоубийство потому что я хотел в себе убить всякую возможность любить ту женщину. Я хотел убить любовь через ненависть.

— Все это ты говоришь серьезно?

— Думай, как хочешь, — улыбнулся в тот раз Петр и перевел разговор на другую тему.

Ночью Валерий и Афанасий не вернулись, они спустились по Сыне до Оби, чтобы попробовать сплавные сети. Для этого нужен ровный плес с песчаным дном. Елена спала одна, и ей было неуютно. Проснулась в полночь и лежала с открытыми глазами, глядя на светлый потолок. Мысли ее были о Валерии. Река есть река. Всегда немножко тревожно. Мало ли что может случиться. Конечно, Афанасий опытный человек, но любит иногда приложиться к бутылке. Рассказывали, как спьяну свалился за борт, а моторка стала кружить вокруг него. Не подоспей случайные люди, мог бы утонуть.

Потом мысли вернулись к прошедшему дню, вспомнилась беседа с Петром. И вдруг ее осенило, она аж вскочила.

Он говорил, что всю жизнь любит какую-то женщину. Да кто же это может быть, если не она, Елена! Он еще мальчишкой любил ее. Только теперь стало ясно, почему так бережно он относился к ней. Как же это все странно! Получается, он растил ее, лелеял, берег, охранял, потому что любил.

Елена вспомнила, как долго Петр уговаривал ее поехать учиться в Ленинград. Она и не прочь была. Но в последний момент почему-то решила ехать в Ярославль. Случайно ли это? Или уже тогда она подспудно чувствовала, что Петр зовет не просто так. Потом появился Валерий, и она забыла о Петре. То есть не то чтобы забыла, просто в ее восприятии он остался далеким родственником и очень близким по духу человеком, который сделал ей много добра.

Теперь Елена понимала, почему Петр перестал писать ей, когда она сообщила, что выходит замуж. Только присылал открытки к праздникам.

«Да придумываю я все! — попрекнула себя Елена. — Петр относится ко мне, как к младшей сестре. И ничего иного быть не может. Это белая ночь подогревает твои фантазии, Елена».

Но как ни старалась она убедить себя, что ее догадка не более чем плод болезненного воображения, женское чутье подсказывало обратное.

Этого еще не хватало! Надо что-то предпринять. Да что тут думать? Нужно дать понять Петру, чтобы он не обманывал себя и не строил напрасных планов. Да разве он строит какие-то планы? Полная чепуха! Петр слишком воспитанный человек, чтобы даже думать о чем-то таком. Он прекрасно видит, как она любит Валерия. Разве этого мало?

Но лучше, если она станет меньше проводить времени с Петром. С этими мыслями Елена уснула.

В деревне слухи похожи на сухой хворост: и малой искорки достаточно, чтобы полыхнуло.

— Что это они все вместе да вместе? — задалась вопросом одна бабка.

Вторая задумалась.

А тут еще третья подкинула:

— Муж-то вроде избегает ее, что ли?

А вторая бабка все думает, ей ответить надо. И тоже — масла в огонь:

— Они ведь, я помню, и прежде это… того… Я, конечно, ничего не хочу сказать, но Петр-то все бегал к ним. Все там пропадал. Даже покойная Веренья жаловалась. Вот, говорит, родню нашел. Рыбу поймает, так им несет.

— Болтаешь ты, Дарья!

— А разве ж неправда? А то вы не видели?

— Когда то было! Теперь замужняя.

— Ой, нынешним что замужняя, что незамужняя.

— Что ты хочешь сказать?

— А ничего, дорогая подруга, ничего.

И пошла бабка своей дорогой, заронив подозрение. Разговорам только возникнуть, а уж тянуться они будут бесконечно, потому что каждая женщина найдет, что прибавить. Что она, хуже других? Что она, не имеет своего соображения?..

— Да сговорились они встретиться. Вот что я вам скажу.

Стоит в очереди этакая прозорливая ведьма и вздыхает:

— Куда муж-то смотрит!

Естественно, и до мужа дошло.

— Проворонишь то бабу-то свою, — сказала та же Дарья.

Она с мостков полоскала белье, а Валерий и Афанасий как раз причалили.

— Это кто проворонит? — спросил Афанасий. — Если мою уведут, так я поеду в Салехард и свечку в церкви поставлю.

— О тебе в Москве в лапоть звонят.

— Бабушка, — сказал Валерий. — У вас нет других забот?

— Мне что? Мне за народ стыдно.

— За какой еще народ? — строго спросил Афанасий.

— А за весь. Прежде такого не было.

И пошла, да такая гордая, будто, кроме нее, никто и не знает правды. Афанасий посмотрел вслед и плюнул.

— Завтра, видать, не поедем, — бросил он. — Мотор надо перебрать. — Что-то ревет больно.

— Так у свата есть, — подсказал Валерий.

— Чужое и есть чужое. Сломается — потом отвечай.

Хитрил Афанасий. Мотор был в полном порядке. Но и у него закралось сомнение — действительно, мужик днями-ночами пропадает на реке, а ухажер вьется вокруг его жены.

Валерий забросил на плечо мешок с рыбой — его доля — и, ничего не сказав, стал подниматься на крутой берег.

Навстречу шли Елена и Петр.

— А мы тебя встречать, — сказала Елена.

Валерий поздоровался с Петром и продолжал путь.

— Я скоро приду, — сказала Елена.

Что-то ей не нравилось в поведении Валерия, и она решила не откладывая поговорить с Петром.

— Вот что, Петр…

Он улыбнулся и легонько коснулся ее плеча.

— Знаю, что скажешь. Не беспокойся. Если хочешь, я завтра уеду.

— Значит, это правда?

— Милая кузина, ты всегда отличалась тем, что была великой придумщицей. Не мути свою душу.

— Значит?..

Он смотрел вдаль, на противоположный берег, где до горизонта тянулась тайга.

— Какое безлюдье, — сказал он. — Какое безлюдье, — повторил и улыбнулся. — Смешная моя кузина. Великое открытие она сделала. Да, конечно, я люблю тебя. Разве ты не знала об этом раньше? И разве раньше тебя это тревожило? О чем мы говорим? Беги к мужу, Еленушка, покорми и утешь.

— Прости меня, Петр.

— За что?

— За все.

— Мне жаль, если я чем-нибудь огорчил тебя.

— Да нет, нет. Ты тут совершенно не виноват. Это я…

— Девочка моя…

— Какая девочка? Старая карга.

— Однажды я нашел в лесу девочку…

Елена встревожено вскинула на него глаза.

— Я проснулся ночью, потому что примерещилось: в лесу спит девочка. И пошел. Мне будто кто-то подсказывал, куда идти. И я увидел спящую девочку. Взял ее на руки и понес. Принес, уложил на крыльце ее избы и пошел спать. Вот и все, что было. Вот и все, что у меня есть. И не тревожь себя.

Он поклонился и пошел вниз по склону. Уходил ровной походкой, засунув одну руку в карман куртки, а другой плавно размахивая? И Елена поняла, что Петр любил ее и любит.