Елена была еще молода, а жизнь берет свое и залечивает самые глубокие раны. Конечно, Валерия забыть она не могла, но боль притупилась, и однажды утром она подумала:

«Еще столько лет впереди!»

По природе своей Елена была жизнелюбива и вот теперь почувствовала, как властно бьется в груди сердце, как молодые силы переполняют тело. Было обыкновенное утро, ничем от других не отличавшееся, но что-то произошло в душе, словно после долгого пребывания в темноте она вышла на свет.

Это сразу же заметила Ира, которая по-прежнему часто навещала подругу, разве что старалась не приставать с расспросами.

— Вроде оклемалась чуток? — начала она осторожно.

Елена после приезда ни разу не была в магазине, вообще избегала людных мест, только в школе со своими учениками забывалась. Обычно делала покупки Ира и на этот раз тоже принесла печенье «К чаю» и сыр.

— Будем завтракать, — сказала спокойно Елена.

— Поставлю чай, — радостно засуетилась Ира.

— Я сама. Посиди.

— Ой, Ленка! — покачала головой Ира, садясь на табуретку. — Подурнела-то как. Разве ж можно изводить себя без конца? Ты одно пойми — его не вернешь.

— Как на улице?

— Тепло, солнечно. Хорошо на улице.

— Пойти бы на лыжах…

— А чего? Давай устроим в субботу прогулку. Ты знаешь, мой Константин бегать стал. Смеху! Наденет трико, ну точно цапля — ноги худые, длинные.

— Ты тоже бегаешь?

— Не-е, мне он не разрешает. Говорит, похудеешь. Он меня такую, как есть, любит. Я говорю: любишь полную — шоколадом корми.

— А он?

— Куда ему деваться? Зотов о тебе спрашивал, между прочим.

— Зотов?

— Ты догадываешься, почему он перешел в другую школу?

— Не думала об этом.

— Он тебя любит, Лена.

— Ну и что?

— Приятно все-таки… Я вот хочу, чтоб меня любили. Пусть бы все мужчины сохли по мне.

— Зачем тебе это? — улыбнулась Елена, наливая чай и присаживаясь к столу. — Константина мало?

— Ой, мой пупсик! Такой лапочка!.. Да, так что ж насчет Зотова?

— Привет передай.

— А если как-нибудь приедем с ним?

— Приходите. Что тут такого?

Ира осталась довольна разговором.

— Увезти, что ли, Константина в тайгу да оставить? — мечтательно произнесла Ира.

— Что ты болтаешь, Ирка?! — ужаснулась Елена. — Что за намеки?

— Можешь назвать меня дурой, но я поначалу так и подумала, — призналась Ира. — Во дает, думаю. А что? Ты, Елена, сама себя не знаешь. Иной раз задумаешься, смотришь в одну точку, а мне зябко: словно из таежной чащи зверь глядит.

— Фантазия у тебя больная. Вот возьму и прогоню. Чтоб глаза не видели.

— Я ж никому не говорила. Думала и все. Знала же: достал он тебя своей ревностью. А потом увидела, как ты убиваешься…

— Ты хоть понимаешь, что говоришь? — не могла успокоиться Елена. — Это я, по-твоему, способна убить человека?

— Убить? Нет. А в тайге, поди, бросила бы. Тебя если сильно обидеть, задеть за живое, ты на все способна.

— Ты так думаешь?

— Не сомневаюсь. Уж коли ты любишь, так всем сердцем, а коли ненавидишь, так до печенок. Проще жить не умеешь.

— Живу же…

— У тебя еще все будет, Лена. Это я, как квочка, возле Константина своего состарюсь. А ты… Такие женщины, как ты, спокойно не живут.

— Кончай, подруга. Никого мне не нужно. Если я сказала, чтобы Зотов приходил, то это еще ничего не значит. Не строй планы. Мы старые друзья и не более. В первый же его приход дам понять, чтобы не мылился — бриться не придется.

— Оставь ты в покое человека. Любит и пусть. Зачем ему делать больно?

— Знаешь что? Беру свои слова назад. Пусть не приходит. Не хочу. Ничего я не хочу. И ты не будь сводницей.

— Успокойся. Ишь, раскраснелась. Увижу Зотова — перейду на другую сторону улицы. А ты и впрямь в монахини шла бы. Могу устроить.

Ира быстро собралась и ушла, всем своих видом показывая, что возмущена до глубины души. Сама же наговорила черт те чего, а еще прикидывается обиженной. Но Елена хорошо знала подругу — в считанные минуты остынет, а завтра прибежит как ни в чем не бывало.

Собралась на работу и Елена. Выйдя на улицу, с давно забытым наслаждением вдохнула колючий морозный воздух. Деревья были осыпаны инеем, и под ногами хрустел свежий снежок. Она вдруг почувствовала огромную благодарность природе, подарившей ей такое утро. В ранней юности случалось: захватывало дух от мысли — как еще много всего впереди! И сейчас, шагая к автобусной остановке, Елена чувствовала, что каждая жилка в ее упругом теле наполняется жаждой жизни.

Что случилось, того не поправить. Глупая, нелепая, дикая гибель Валерия убедительнее всего доказывала, что надо дорожить каждой минутой в этом чудесном мире. Она никогда не забудет потери, но боль надо похоронить в самых глубинах души, чтобы мрачным настроением, постоянной печалью не огорчать окружающих. Надо сеять надежду и веру среди своих учеников.

Елена бодро шагала, ощущая прилив энергии во всем теле, и ей казалось, что в эти минуты она окончательно проснулась, выздоровела. Она поняла, что еще многим нужна — родителям, ученикам, подругам, а раз так, то не должна киснуть, не такая она слабая, надо жить, работать, приносить пользу.

Весь день Елена прожила в спешке, словно хотела нагнать упущенное. Даже ученики почувствовали перемену в ней и были на уроках особенно внимательны. В учительской, оставшись в конце дня одна, посмотрелась в зеркало и вдруг застыла. Она уже привыкла видеть свое унылое лицо с опущенными уголками рта и вялым взглядом. А тут на нее глянула прежняя Елена. Все в ней ожило. Так оживают увядающие цветы, которые давно не поливали, — получив живительную влагу, они наполняются внутренней силой.

Вечерами Елена еще не выходила из дому, но теперь много и с удовольствием читала, остро воспринимая мысли любимых писателей и то духовное наполнение, что несли книги.

Прошло недели две, а то и три после памятного разговора с Ириной, как однажды вечером раздался стук в дверь. Кто бы это мог быть? Ирка врывалась без всякого стука, часто забывая поздороваться, и тут же начинала болтать о пустяках.

Елена глянула в зеркало: все ли в порядке? И тут же сама себя упрекнула: «Чего это я?»

— Входите! — подала она голос, стоя посреди комнаты.

Дверь открылась, и Елена увидела Дмитрия Зотова. Он был в длинном сером пальто, держал в одной руке шляпу, а во второй — алую розу.

— Можно? — на лице его было смущение.

Елена шагнула навстречу, приняла цветок и стала вслух восхищаться им:

— Что за прелесть! Ну, Дмитрий, вот уж угодил!

Наливая воду в кувшин и ставя цветок, она говорила ничего не значащие слова, — предоставляла Зотову время преодолеть робость и успокоиться. Человеку за тридцать, а он все, как безусый отрок, теряется и краснеет.

— Что же вы не снимете пальто? — радушно хлопотала Елена.

— Да-да, — заспешил Зотов. — Если я вас не отвлек, не оторвал от дел, то посидел бы малость.

— Будете чай?

— Нет-нет. А впрочем… Не хотел бы утруждать.

— Да вовсе нет… Наоборот… Я рада вас видеть.

«Чего это мы с ним все расшаркиваемся? — подумала про себя Елена. — И почему на «вы»?

А как мы прежде обращались? Вот смех-то! Я забыла, как мы прежде были — на «вы» или на «ты». А почему? Потому, что это не имеет для меня ни малейшего значения. Или то, что я называю «прежде», ушло в такое прошлое, что забылось».

— А уж как я рад вас видеть! — глаза Дмитрия блестели, того и гляди — слезы брызнут.

Вот же бедолага! И какие они неловкие, смешные, эти влюбленные мужчины. У Елены и капли сомнения не было, что Зотов по уши влюблен в нее. Надо быть слепой, чтобы этого не увидеть. Но так дальше продолжаться не может.

Он мужчина, пусть возьмет себя в руки.

— Зотов! — сказала она, насмешливо склонив голову набок. — Мы сколько знакомы?

— Сто лет, — застыл он, сцепив пальцы рук.

— Без малого сто, — улыбнулась Елена. — И мы друзья?

— Надеюсь… Очень надеюсь.

— Тогда в чем дело, Зотов?

— Простите, а в чем?

— Не прощаю! Встретились старые друзья. Это же надо отметить. А у меня в холодильнике пусто. Как же ты, мужчина, забыл вина принести?

— Да я не посмел… Я подумать не осмелился. А можно?

— Не можно, а нужно.

Зотов суматошно натянул пальто и выскочил на улицу. До магазина было не так и близко, но он вернулся чуть ли не через пять минут. Пожалуй лишь слетать можно было за такой срок, но крылья у Зотова пока не выросли.

— Вот! — в руках он держал большую бутылку марочного сухого вина.

Елена заметила, что донышко бутылки было в снегу. Ясное дело: Зотов шел к ней с вином, но в последний миг застеснялся и сунул бутылку в снег.

— Отличное вино! — похвалил себя Зотов.

Елена плохо разбиралась в винах по причине полного к ним равнодушия и с преувеличенным вниманием разглядывала этикетку.

Зотов, должно быть решил, что она заделалась докой в напитках, потому перестал дышать и побледнел — а вдруг не понравится.

— Вино хорошее, — кивнула с видом знатока Елена.

Зотов расплылся в улыбке. Чудак! Вот сказала бы, что не любит такие вина, — огорчился бы. Упало бы настроение, мир показался бы черным.

— Я не успела ничего приготовить, — сказала Елена, направляясь в кухню.

Зотов нес бутылку, как жертвенный дар.

— Если разрешишь, я мигом. Что бы ни оказалось в холодильнике, все сойдет… Чему только не научит холостяцкая жизнь. Я из магазинных пельменей сорок блюд делаю.

Елена протянула ему фартук, а сама села за стол.

— Тогда угощай.

Водрузив бутылку на стол и повязав фартук, Зотов полез в холодильник и стал там рыться, что-то напевая себе под нос. Искать было особенно нечего, но пельмени как раз нашлись. И еще полдесятка яиц.

Занявшись привычным делом, он совершенно успокоился. Движения его были скупы и точны, все получалось ловко. Приятно было смотреть, как он наливает масло на сковородку, как бьет яйца. Виртуоз, мастер, маэстро. Уже снисходительно посматривал он на Елену, поучал ее:

— Нельзя жарить на большом огне. Ошибка многих хозяек, что они не чувствуют огня. Зажгла конфорку и пошла языком чесать. Огонь — это главный инструмент, с ним надо на «вы».

— Зотов, — сказала Елена, которую разбирала досада, что он так быстро успокоился, — с такими талантами ты мог бы осчастливить любую. Чего не женишься?

— Боюсь, — ответил Зотов уж очень смело, независимо.

— Чего боишься? — прикинулась удивленной Елена.

— Нет, не той, на которой женюсь. Остальных боюсь обидеть. Все женщины по-своему прекрасны. У меня нет в этом сомнений. Но почему только одна из них будет есть приготовленные мною пельмени? Этот деликатес! Это восьмое чудо света!

— Ты из этих соображений и живешь бобылем?

— Такова моя судьба.

Не так уж и прост этот Зотов, отшутился легко, будто отмахнулся, мол, не лезь, куда не надо. А может, Елена напрасно решила, что Зотов влюблен в нее? Послушала балаболку Ирку и поверила.

Судя по всему, Зотов принадлежал к той породе людей, что легко теряются. Он шел к Елене и весь трясся от мысли, что его могут принять не так, как он хотел бы. Но, убедившись, что ему обрадовались, тут же обрел уверенность и почувствовал себя на коне. Язык у него был подвешен хорошо, начитан опять же, вот и шутит. Люди, которые легко теряются, так же легко впадают в преувеличение по поводу своих возможностей. У них всегда перебор — и в трусости, и в смелости.

— За что будем пить? — спросила Елена подняв тонкий стакан с вином. — Только чур — не надо о прошлом.

— Есть тост.

— Говори.

— Мы сели за стол, чтобы выпить. Так выпьем же за то, что мы сели за стол!

— Слишком нейтральный тост. Это можно сказать за любым столом. А что бы ты хотел за этим сказать?

Елена смотрела на Зотова с вызовом. Глаза их встретились. Был миг, когда лицо Дмитрия дрогнуло, кажется, готовы были вырваться искренние слова, но он сдержал себя.

— Пришло время умирать старику… — начал он, улыбнувшись.

— Кавказский тост?

— Слышал недавно.

— Тебе приходится слышать тосты. Ты ведешь разгульную жизнь?

— Да какую там разгульную! Пригласил старый приятель на день рождения. Народу набралось много, все люди бизнеса. Я там был как белая ворона. Когда спросили, какая у меня зарплата, и я ответил, все смеялись полчаса.

— С юмором люди, — заметила Елена. — И что же старик?

— А ему, значит, пришло время умирать. Вот он и обратился к Богу. Просит: хоть немного еще пожить. А если можно, так и больше. «Сколько же ты хочешь?» — спрашивает Бог. Старик прикинул, решил больше попросить. Как у нас: надо школе тысячу рублей, проси в РОНО две, даже две с половиной. Вот и говорит старик: «Столько лет, сколько листьев на этом дереве». Бог мотает бородой, мол, многовато. «Ну, тогда сколько яблок на дереве». Тоже, мол, много, вот так давай договоримся: ты проживешь столько лет, сколько у тебя друзей. А друзей у старика не было…

— Предлагаешь выпить за друзей? — улыбнулась Елена. — А много ли их у нас? Раз-два и обчелся. Я не говорю о знакомых, я говорю о друзьях.

— Есть еще тост…

— Нет, теперь моя очередь.

— Я весь внимание.

— Не помню, каким было первое утро, которое я увидела в жизни. Да это и не важно! Детство прошло хорошо, интересно. Шестнадцати лет я заболела. Уже все отчаялись, думали — помру. Неделю валялась без сознания. И вот однажды открываю глаза и вижу за окном — утро. Мне трудно рассказать, какое оно было, потому что оно всем казалось обычным, но для меня было необыкновенным. Я поняла, что живу. Это было утро новой, второй моей жизни. — С тихой улыбкой глядя на стакан, в котором искристо играло вино, Елена помолчала и продолжила: — Сегодня я еще раз после долгой темноты, душевного мрака увидела утро. И предлагаю выпить именно за это!

— С удовольствием, — согласился Дмитрий, отпил глоток и поставил стакан.

Он смотрел на свои руки и смутно улыбался.

— Я знаю, чего ты хочешь, — сказала Елена.

Он вздрогнул и вскинул испуганные глаза.

— Ты хочешь… — Елена с умыслом помедлила и закончила: —…почитать мне стихи.

Зотов рассмеялся и замахал рукой:

— Перестань, Елена. Ты смеешься надо мной. Какие стихи? Хотя… Хочешь, почитаю Заболоцкого?

— Нет, свои!

— Пощади меня, Елена! Какой я поэт?.. Так, балуюсь…

Но она видела, ему хочется читать. Ее слова о новом утре почему-то обнадежили Зотова, пробудили в нем надежды, каких он не смел питать раньше, и это привело его в благодушное состояние. Елена видела это, понимала и осторожно подбрасывала хворост в костер, но без всякого умысла, без всякой цели, а из вечного бабьего желания подразнить мужчину.

— Я тебя очень прошу, — настаивала Елена. — Ты можешь отказать мне? То есть, ты способен отказать?

— Да нет, ни в коем случае… Но мне неловко…

— Если стихи плохие, я так и скажу. Или ты считаешь меня недостойной своих стихов.

— Еще чего придумаешь!

— Я так и подумаю, если ты откажешь.

— Но с одним условием, только с одним…

— С каким же?

— Я прочту, однако не будем обсуждать. Не суди… Я никому не мешаю своими стихами. Будь и ты терпима.

— Я обещаю, Дмитрий.

Он отпил большой глоток, откашлялся, лицо приняло сосредоточенное выражение, брови сошлись на переносице, взгляд устремился в пустоту. Чуть напевно он начал:

— Вот, — развел руками Зотов, — такие вирши. Думаю, достаточно, и не настаивайте больше, любезная Елена Петровна.

— Чего же стыдитесь? — сказала серьезно Елена. — Вовсе нет повода стыдиться.

Зотов зарделся, как мальчишка. И хотя сделал вид, что не принимает ее слова серьезно, было заметно, как он обрадован.

— Одно смутило меня.

— И что же? — напряжение прозвучало в голосе Зотова.

— Дело не в технике стиха, — повела успокаивающе рукой Елена. — По смыслу.

Зотов успокоился: по смыслу можно спорить. Самое обидное для поэта, когда его упрекают в несовершенстве форм.

— Я понимаю, — продолжала Елена, — твой лирический герой хочет, уже будучи в годах, уберечь мальчишку-мечтателя от падений, то есть от жизненных ошибок. Так?

— Да. И что? Что в этом странного?

— Ну, во-первых, твой лирический герой слишком состарил себя. Делать какие-то выводы о прожитой жизни можно в глубокой старости. А до этого человек не должен лишать себя счастья мечтать, а значит — делать ошибки.

— Мысль спорная, но — допускаю. К чему же ведешь?

— От каких падений, Дмитрий? Мне нравится мальчишка с его безудержными мечтами.

И я не понимаю старика, который хотел бы остановить его, направить по безошибочной колее. Зачем? Чего он боится? О чем сожалеет?

— Мечты бывают разные, — ответил Зотов. — Сколько ошибок творят люди, гоняясь за миражами!

— Какие же ты допускаешь ошибки? Или вовремя остановился? Расскажи мне об этом мальчике. Я нисколько не сомневаюсь, что мальчишка из твоих стихов — это ты в детстве. Как же он стал таким благоразумным, Дмитрий Николаевич? Как это вообще происходит?

— Есть народная пословица: укатали сивку крутые горки, — усмехнулся Зотов невесело.

— Уж прямо укатали! Ты не доволен достигнутым? Тем, что работаешь в школе?

— Признаться — нет.

— Ты хотел большего?

— Пожалуй. Однако это не имеет значения.

— Значит, считаешь себя неудачником?

— Я об этом не думаю. Зачем? Какой смысл? — Зотов беспокойно потер руки. — Покрепче ничего нет? — покосился он на стакан с вином.

— От Ирки, по-моему, осталось.

Елена прошла в комнату. В серванте обнаружила водочную бутылку, опорожненную наполовину. Ира купила как-то и сказала, выпив стопку:

— Пусть стоит.

Потом еще раза два — как сама говорила — снимала нагрузку. Елена принесла водку и поставила перед Зотовым. Он налил себе добрых полстакана, выпил, посидел, задержав дыхание, и шумно выдохнул. Закусив немножко, отложил вилку и начал:

— Уж коли настаиваешь, Елена, поговорим. Отчего бы и нет? Я родился в интеллигентной семье, с малых лет приучился читать только хорошие книги. Это и погубило меня.

— Разве может такое быть?

— Очень даже может, если человек долгое время огражден от внешних влияний, а душа и мысль его воспитываются одними книгами. Родители мои были обеспеченными людьми, отец правил областью, так что забот о хлебе насущном я не знал. Мне мир казался устойчивым и скучным. Зато сколько интересного я находил в книгах! Казалось, я больше других понимаю и дальше вижу в силу своей начитанности, поэтому люди мною воспринимались скучными и чужими. Это приучило к одиночеству и мечтательности. В мечтах, конечно же, я видел себя не простым смертным, не рядовым учителем средней школы, а личностью, которая влияет своей деятельностью на многие судьбы и чуть ли не на историю всего народа.

— И гордыня же!

— Так было со мной, и я не скрываю. Конечно, для развития такого самомнения, нужна была почва. Но однажды все рухнуло: началась перестройка, отца сняли с должности и… Понимаешь? Меня поразило не то, что случилось, скажем, с отцом, а то… как бы это сказать…

— Что?

— Не то, что ушла почва из-под ног… Я всегда думал, что отец очень сильный человек. И вдруг вижу — он ничего не может. Человек сам по себе слаб и беспомощен. Он обретает могущество, если удачно попадает в огромный механизм власти. И когда появился новый механизм, он нуждался в других людях — ему угодных. Я новому механизму не подходил.

— А зачем тебе механизм? Разве нельзя интересно жить без него?

— Ты права, Елена, можно жить и рядовым. А как же те мечты, что пышным цветом распустились во мне? Как то мнение о себе, что выработалось с малых лет?

— Представляю, что ты пережил, Дмитрий.

— Но самое удивительное то, что я не страдал. Меня спасло открытие, что человек слаб, если он вне системы. Я очень легко примирился с тем, что стал рядовым и таковым предстоит дожить до конца дней. Томило и печалило другое.

— И что же?

— Я потерял стимул. Мне стало неинтересно жить. И я скажу, что это свойственно русскому человеку — ему или подавай все, или поди оно прахом. Я мечтал о высотах, но как только понял, что они недоступны мне, то позволил себе пасть. Даже решил: чем ниже, тем лучше.

— И пошел работать в школу…

— Это единственное занятие, которое меня не угнетает. Но я мог защитить диссертацию, уже давно написана докторская. Мне это ничего не стоило бы. Можно было двигаться выше по стезе просветительства… Но — лень. Никакого интереса. Мне жениться и то было лень, потому хожу старым холостяком.

— Лень жениться?

— Именно — лень. Встретилась в жизни очень милая девушка. Она давно замужем, не буду называть имени. Да и не из нашего круга. Не знаю, за что, но полюбила меня. Говорю об этом без всякого преувеличения. Был такой факт в моей биографии.

— И что же ты?

— Тоже была воспитана книгами, теми же, что и я. Понимали мы друг друга, как брат и сестра. Могла получиться идеальная пара.

— Но что же, что помешало?

— За нею ухаживал молодой энергичный человек.

— Я его знаю?

— Ты его не можешь знать хотя бы потому, что он покинул наш город еще до твоего приезда.

— Хорошо. И что же он?

— Он был энергичен. Я уже говорил об этом. И поставил целью жениться на моей красавице. Ухаживал за нею у меня на глазах. Она — я часто замечал это — с мольбой смотрела на меня, чтобы вмешался, подошел к ней, увел в конце концов.

— А ты?

— Мне было лень бороться за свое счастье.

А к чему оно — это счастье? Так я думал. Семья, обязанности… Пойдут дети. Чему я их выучу? Тому, чему сам обучен? Зачем? А ничему другому я не научу. И они вырастут несчастными. Я хоть знаю, почему не сложилась жизнь, а они не будут знать причин своих несчастий и однажды проклянут меня за то, что пустил их на свет.

Налив себе еще немного водки, Зотов выпил.

— Чем же все это кончилось?

— Энергичный молодой человек увез мою красавицу, потому что она отчаялась ждать от меня хоть какого-нибудь поступка.

— Ты ужасный человек, Дмитрий.

— Наоборот, Елена, совершенно даже наоборот. Я поступил благородно, потому что уверен — ей вскоре стало бы скучно со мной. Как же ей не стало бы скучно со мной, если мне самому скучно жить? Ведь верно? А теперь, по слухам, она всем довольна. Такие люди, как ее муж, нынче в цене. Что бы она делала со мной? Слушала Мои стихи? А так — была весть — ездит в Париж и на Канарские острова. Ей это может составить счастье. Хотя какая, должно быть, скука!

— Скучно в Париже?

— Наш человек не умеет отдыхать. Особенно это касается мужчин. Ему во всем подавай смысл. А если смысла нет, он не может жить спокойно и бунтует или пьет, как сапожник. Но какой же смысл мог бы я найти в том, чтобы ходить по Парижу и глазеть на витрины? Или валяться тюленем на пляже и ничего не делать? Я то же самое могу тут.

— И что же, Дмитрий, так и будешь?..

Не закончив фразы, Елена отпила вина и улыбнулась.

— Пестовать свою лень? — подхватил Зотов. — Увы, и тут мне, видишь ли, не повезло.

— Что же на этот раз случилось?

— Любовь, Елена.

— Ты влюбился?

— Я был бы счастлив прожить до конца своих дней, пребывая в сладкой лени. Но случилось непредвиденное. Не буду говорить о любви. Не в ней самой суть. Суть в служении той, которую люблю.

— И все? — разочарованно пожала плечами Елена.

— Не понимаю тебя, — сказал с недоумением Зотов. — Так пожимать плечами и кривить губы может только человек, не имеющий представления о любви. Но ты…

— Не надо обо мне, — подняла руку Елена, будто защищаясь. И этот жест странным образом подействовал на Дмитрия Зотова, который вдруг устыдился своих признаний и той вольности, с которой повел себя в первый же вечер. Шел и боялся, что его могут вообще не принять, а тут распустил хвост.

Елена же почуяла опасный поворот в разговоре и не хотела уточнять, кто та женщина, что стала смыслом жизни Зотова, потому что догадывалась — кто. Она не была готова к этому разговору. Хотя в душе и забрезжило утро, но ничто еще не ушло в прошлое. Было бы кощунственно по отношению к памяти мужа при первой же встрече с Дмитрием выслушивать речи о любви.