Я пошла на выставку одна. В залах художественного музея Лю Хайсу бурлило море голов, от которого в свете софитов поднималось облако человеческих испарений. Обоняние подсказывало, что среди посетителей были бедняки и богачи, больные и здоровые, художники и торгаши, китайцы и иностранцы.

Перед картиной под названием «Ю-образная трасформация» я увидела Марка, вернее копну его золотистых волос где-то в вышине надо мной.

– Привет, Коко. – Одной рукой он обхватил меня за спину, по-французски чмокнул в обе щеки и слегка обнял на итальянский манер. Было видно, что он рад. – А что, твой дружок так и не смог выбраться?

Я отрицательно покачала головой и сделала вид, что сосредоточенно рассматриваю картины.

Он постоянно держался рядом, оберегая меня от толчеи, пока я протискивалась сквозь толпу по галерее. Его тело источало непривычный чужеземный аромат. В спокойной небрежности было что-то настораживающее, как у охотника, решившего немного поиграть с долгожданной добычей, перед тем, как спустить курок. Мое внимание непроизвольно сосредоточилось на нем, висящие картины сливались в безликое цветовое пятно и бессмысленное нагромождение линий.

Толпа, пыхтя и извиваясь, с трудом продвигалась вперед. Когда людской волной нас прижимало друг к другу, его рука обвивалась вокруг моей талии.

Вдруг мне на глаза попались два знакомых лица. Перед третьей картиной по ходу слева от меня собралась толпа, а чуть в отдалении и выделяясь на ее фоне стояла умопомрачительная парочка – убийственно вырядившиеся Мадонна и Ай Дик с невероятно растрепанными волосами и в одинаковых очках в тоненькой оправе. В испуге я поспешно ретировалась, нырнув обратно в толпу, и отчаянно ринулась в противоположном от них направлении. Марк с его сомнительными намерениями накрепко прилип ко мне, его рука вцепилась в мою талию, словно клещи, раскаленные и угрожающие.

Появление этой озабоченной парочки внезапно подстегнуло во мне стремление к дурным поступкам. Вероятно, я с самого начала была готова совершить что-нибудь отчаянно-безумное.

– Я только что видел Мадонну и ее дружа, – сказал Марк, улыбаясь своей двусмысленной, но обаятельной улыбкой.

– Я тоже их вижу, так что давай-ка выбираться отсюда! – ответила я.

После этих слов уже не оставалось никаких сомнений в наших намерениях. Едва я произнесла их, Марк схватил меня с алчностью банковского громилы, уносящего добычу, не давая опомниться, потащил к выходу из галереи и засунул в салон своего «БМВ». Мой разум растворился в мазохистском тумане и покинул меня.

В то мгновение единственное, что мне было нужно, – несколько граммов выдержки и самообладания. Мне следовало сразу же уйти от него, и тогда ничего из случившегося потом просто не произошло бы. Но я повела себя безрассудно, намеренно отбросив осмотрительность. Мне было двадцать пять, и я никогда не отличалась осторожностью. Человек способен на любой поступок: и достойный, и неподобающий. Кажется, Дали сформулировал это примерно так.

***

Мы лежали в огромной просторной и тихой комнате в темно-зеленых тонах. Здесь все было чужим, даже запахи: и у незнакомца рядом со мной, и у мебели.

Он поцеловал меня в губы, потом вдруг откинул голову назад и рассмеялся.

– Хочешь выпить?

Я энергично, по-детски закивала. Тело закоченело, губы были ледяными. Может, выпивка пойдет на пользу. Выпью, растоплю лед и стану страстной женщиной. Я наблюдала, как он, обнаженный, поднялся с кровати, подошел к сверкающему бару, взял бутылку рома и плеснул в два стакана.

У бара стояла стереосистема. Марк сунул туда компакт-диск. К моему удивлению это оказалась старинная китайская баллада. Незнакомый женский голос напевал что-то вроде «Ей-ей, ай-ай». Я не могла разобрать слова этой убаюкивающе-ритмичной баллады на сучжоуском диалекте, но эффект был потрясающий.

Он подошел ближе.

– Тебе нравится сучжоуский пинтань [46] ? – спросила я, чтобы хоть как-то начать разговор.

– Чтобы заниматься любовью, лучше музыки не найти, – сказал Марк.

Я отхлебнула немного рома и закашлялась. С легкой улыбкой он похлопал меня по спине.

И снова поцелуй, долгий и томительный. Я впервые почувствовала, что поцелуи до того, как займешься любовью, могут быть успокаивающими, неторопливыми, распаляющими желание. Золотые волоски у него на теле, пронизанные солнечным светом, интимно и ревниво покалывали мне кожу. Кончик языка с привкусом рома пробудил мои соски, потом плавно скользнул вниз, с немилосердной точностью проник внутрь и нащупал истомившийся клитор. Пышущий жаром кончик языка, пропитанный прохладным ромом, сводил с ума. Я ощутила, как из лона изливается любовная влага, и тут он вошел в меня. Его огромный член пропорол меня, как таран.

– О, нет! – закричала я. – Нет, только не это!

Но он был безжалостен и не останавливался ни на секунду. Боль оглушила, доводила до беспамятства. Я смотрела на него с любовью и ненавистью. Вид его обнаженного белого тела, лишь слегка окрашенного солнечным светом, возбуждал меня.

Я мысленно представляла его в высоких армейских ботинках и кожаной куртке и видела холодную жестокость в голубых тевтонских глазах. Эти мысли только усилили возбуждение. «Каждая женщина жаждет фашиста, / чтоб в лицо сапогом, жестоко / с жестоким сердцем зверя…», – так писала Сильвия Плат. Я закрыла глаза и услышала, как он промычал что-то неразборчивое на немецком – первобытные звуки из снов, затронувшие самую чувствительную струну моего чрева. Мне казалось, я вот-вот умру, а он все так и будет раскачиваться во мне, но тут тело разрезала сладостная освобождающая боль, и я кончила, издав похожий на рыдание крик.

Он лежал рядом, пряди моих волос раскинулись у него на лбу. Мы укрыли наши обнаженные тела простынями и закурили. Клубы дыма, как нельзя кстати, заполнили пустое пространство между нами и избавили от разговоров. Иногда не хочется произносить слова, разум прячется за пеленой безмолвия, в душу нисходит покой.

Затем его голос, тихий и слабый, проник ко мне сквозь завесу молчания:

– Ну как ты?

Он обнял меня сзади своими огромными ручищами, прижав их к моей груди. Так мы и лежали, изогнувшись и прильнув друг к другу, как две упакованные вместе серебряные ложечки, отливая холодным стальным блеском.

– Мне пора домой, – забеспокоилась я. Он поцеловал меня за ухом.

– Ладно. Я тебя отвезу.

– Не стоит, я и сама доберусь, – я говорила тихо, но решительно.

Я погрузилась в уныние. Исступление страсти и наслаждение остались в прошлом. Когда фильм закончился, и зрители начинают расходиться, поднимаясь со своих мест, в зале раздаются лишь похожие на выстрелы хлопки сидений, шарканье ног и усталый кашель. Герои, сюжет фильма, музыка остаются где-то далеко, а потом исчезают без следа. А лицо Тиан-Тиана никак не исчезало, так и стояло передо мной живым укором.

Я торопливо оделась, не глядя на человека, который был рядом. Одеваясь, все мужчины кажутся безобразнее, чем раздеваясь. Несомненно, многие женщины тоже.

«Это случилось в первый и последний раз», – убеждала я себя. На какое-то время самовнушение сработало, я взяла себя в руки и горделиво покинула эту необычную квартиру. Проводив меня до такси, Марк жестом показал, что позвонит. Я рассеянно улыбнулась. «Кто знает?» – изобразило мое лицо в ответ. Машина рванула с места, словно спасаясь бегством.

У меня в сумочке не оказалось зеркала, я лишь видела свое отражение в оконном стекле. Оттуда на меня смотрело похожее на привидение существо с размытыми чертами. Я пыталась представить, с чего начну разговор, когда увижу Тиан-Тиана. «Выставка была ничего себе. Встретила там нескольких знакомых. Ну и Марка, конечно, тоже…» Все женщины – прирожденные лгуньи, особенно если у них связь с несколькими мужчинами. Чем сложнее и запутаннее ситуация, тем виртуознее ложь. Едва научившись говорить, мы уже умеем лгать. Когда-то в детстве я случайно разбила бесценную старинную вазу и, не моргнув глазом, свалила вину на домашнего кота.

Но я еще не привыкла лгать Тиан-Тиану, обманывать взгляд его пронзительных глаз, поражающих необычайно резким контрастом черного и белого. Разве можно было их провести?

В темном коридоре в нос ударил сильный запах молодого лука, растительного масла и жареного мяса: соседи готовили обед. Я открыла дверь, включила свет. Комната Тиан-Тиана была пуста. На столе не было даже записки.

Я ненадолго присела на софу, машинально рассматривая черные гетры, облегавшие тонкие ноги. К правому колену пристал золотистый волосок. Марка… В свете лампы он казался белесым. Мне вдруг вспомнилось, как голова Марка стала медленно сползать вниз вдоль моего тела… Я яростно сожгла этот завиток, и он исчез мимолетной вспышкой. Потом на меня навалилась свинцовая усталость и, распластавшись на софе, мирно сложа руки на груди, словно покойник, я забылась сном.