Что я за человек? Мать и отец убеждены, что сущий дьявол, начисто лишенный совести. (Уже в пять лет я научилась добиваться своего, упрямо топая ногами, пока не получала вожделенный леденец на палочке.) Учителя, бывший босс и коллеги по редакции журнала считают меня умной, но своевольной, хорошим профессионалом с непредсказуемым характером и невыносимой привычкой с первых кадров фильма или первых страниц детектива догадываться, кто же убийца или чем закончится любовная история. Большинству мужчин я, наверное, кажусь изящной красоткой, мягкой и податливой, как нежный весенний свет, отражающийся на зеркальной глади озера; обладательницей огромных, по-восточному раскосых глаз и длинной стройной шеи, как у Коко Шанель. Но я-то знаю, что на самом деле я всего лишь обыкновенная женщина, и останусь ею, даже если когда-нибудь и стану знаменитой.

Когда была жива моя прабабушка по отцовской линии, она часто говаривала: «Судьба человека подобна нити, удерживающей воздушного змея. Один ее конец здесь, на земле, а другой витает в облаках. От судьбы не уйдешь», или философски вопрошала: «Разве какая-то пора жизни достойнее остальных?»

Эта седовласая, как лунь, тщедушная старушка целыми днями сидела в кресле-качалке, свернувшись калачиком, напоминая клубок белоснежной шерсти. Многие верили, что она обладает пророческим даром. Она точно предсказала шанхайское землетрясение 1987 года, сила которого достигла 3 баллов по шкале Рихтера, и заранее, за три дня, до своей действительной кончины оповестила о ней родственников. Ее фотография до сих пор висит на одной из стен в доме у родителей. Они уверены, что ее чары по-прежнему оберегают их от злых сил. Вообще-то именно прабабушка напророчила мне писательскую карьеру. Как она образно выразилась, звезды – покровители творчества – благосклонны ко мне, а в моем чреве полно чернил, так что я обязательно оставлю свой след в литературе.

Во время учебы в университете я обычно писала письма ребятам, в которых была тайно влюблена. Эти живые и необычайно страстные послания почти всегда помогали завоевать сердце очередного избранника. Работая в редакции журнала, я готовила интервью и материалы, следуя законам беллетристики, лихо закручивая сюжет и пользуясь таким необычным языком, что вымысел казался правдой и наоборот.

Но когда я, наконец, поняла, что попусту растрачиваю свой талант, то бросила высокооплачиваемую работу в журнале. Чем в очередной раз разочаровала моих бедных родителей, повергнув их в отчаяние. Ведь отцу пришлось изрядно подергать за ниточки, чтобы пристроить меня на приличную должность.

– Дитя, неужели ты действительно моя родная дочь? Почему ты платишь нам черной неблагодарностью и упорно наступаешь на одни и те же грабли? – спрашивала меня безутешная мать. – Столько усилий, и все зря!

Моя мама – миловидная, хрупкая женщина, всю жизнь усердно гладила мужу рубашки и наставляла дочерей на путь истинный, который непременно должен был привести их к счастью. Она категорически не признавала физической близости до брака и считала верхом неприличия надевать футболку на голое тело, потому что при этом видно соски.

– Когда-нибудь настанет день, и ты поймешь, что самое главное в жизни – это размеренность, стабильность и реализм. Даже Айлин Чан утверждает, что любому человеку необходима основательность, – говорил отец.

Он прекрасно знал, что я восхищаюсь этой писательницей. Папуля – невысокий коренастый, добродушный профессор, преподающий историю и обожающий хорошие сигары и задушевные беседы с молодежью. Этот безукоризненно воспитанный интеллектуал баловал меня с самого детства. К трехлетнему возрасту он уже приобщил меня к оперному искусству и научил восторгаться «Богемой». Он жил в постоянном страхе, что когда я вырасту, то непременно стану жертвой сексуального маньяка, и был убежден, что «его ненаглядная, дорогая девочка должна опасаться мужчин, и никогда не лить из-за них слез, потому что они этого не стоят».

– Мы думаем совершенно по-разному. Наши поколения разделяет пропасть длиною в век. Давай не будем спорить, ведь это абсолютно бессмысленная трата времени, а просто научимся уважать друг друга, – сказала я ему. – Мне двадцать пять, и я твердо намерена стать писателем. И хотя эта профессия теперь немодная, я попробую вернуть ей былое значение.

Когда я встретила Тиан-Тиана и решила переехать к нему, дома поднялась настоящая буря, по разрушительной силе не уступающая океанскому шторму.

– Ума не приложу, что мне с тобой делать. Нам только остается сидеть и ждать, до чего еще ты докатишься. Мне даже кажется, что ты мне не родная дочь! – голос матери срывался на крик. У нее был такой оскорбленный вид, будто ей дали пощечину.

– Ты огорчила маму, – упрекнул меня отец. – Я тоже разочарован, дочка. Такие девушки, как ты, всегда попадают в беду. Ты говорила, что у этого молодого человека странная семья, что его отец умер при загадочных обстоятельствах. А сам-то он нормальный? На него можно положиться?

– Поверь, я знаю, что делаю, – отрезала я. Поспешно побросала в сумку кое-что из одежды, несколько музыкальных дисков, зубную щетку, прихватила картонную коробку с книгами и ушла.

***

Янтарное солнечное пятно разлилось рядом со стереосистемой на полу кафе подобно луже пролитого виски. После ухода группы безупречно одетых американцев снова наступила тишина. Старик Ян засел у себя в офисе-спальне и орал на кого-то по телефону. Паучок вальяжно прислонился к подоконнику и с жадностью грыз недоеденную кем-то из посетителей шоколадную вафлю. (Он постоянно так поступал, чтобы развить в себе животные инстинкты и чувство самосохранения.) За окном стройной чередой выстроились сикаморы. Город был по-летнему свеж и зелен, напоминая кадр из европейского фильма.

– Коко, а чем ты занимаешься, когда тебе скучно? – спросил Паучок с отсутствующим видом.

– Скучно, это и значит, что нечем заняться, поэтому как можно в это время чем-то заниматься? – резонно возразила я. – Вот как сейчас, например.

– Вчера ночью я просто помирал со скуки и решил заглянуть в чат. Клево, когда можно болтать одновременно с десятком человек.

Я взглянула в его глубоко посаженные, словно вдавленные ложкой, черные глаза.

– Я познакомился в Сети с девушкой по прозвищу Соблазнительница. Непохоже, чтобы это был один из тех парней, которые строят из себя баб. Она сказала, что красива и что до сих пор девственница.

– В наше время девственницы тоже себе на уме, ты разве не знал? – решила я подразнить его. – К тому же любая девушка, не стесняющаяся говорить о таких вещах, просто бесстыдница.

– А по-моему, все, что говорит Соблазнительница, это круто, – продолжил он без тени улыбки. – У нас с ней одни и те же идеалы. Мы оба мечтаем заграбастать уйму денег и путешествовать по миру.

– Уж очень похоже на ту неразлучную парочку из «Прирожденных убийц» . И как же ты собираешься разбогатеть?

– Открою свой магазин или ограблю банк, пойду на панель или подамся в жиголо. Да как угодно! – ответил он почти серьезно. – У меня и план есть.

Он наклонился ко мне и прошептал на ухо такое, от чего я чуть не грохнулась в обморок.

– Да ты что, совсем спятил? Не смей этого делать! – прошипела я с яростью.

Этот придурок собирался ограбить кафе и звал меня в сообщницы. Он приметил, что каждый вечер старик Ян складывает всю дневную выручку в сейф, а относит деньги в банк только раз в месяц. У Паучка был дружок-медвежатник. Он решил и его взять в долю, и с нашей помощью вскрыть сейф, захапать все денежки и смыться. Конечно, это должно выглядеть так, будто ночью в кафе пробрался неизвестный грабитель и обчистил сейф.

Паучок уже и дату назначил: на следующей неделе, во вторник, у него был день рождения. Будто бы случайно мы оба будем работать в вечернюю смену. В честь дня рождения он собирался угостить старика Яна выпивкой. Тот бы вырубился, и все дела.

Услышав этот безумный план, я не на шутку разнервничалась. У меня даже мурашки побежали по спине.

– Очнись, придурок! Брось ты эту затею. Лучше придумай что-нибудь дельное. Погоди-ка, а это часом не Соблазнительница тебя надоумила?

– Тсс… – прошептал Паучок, услышав, что старик Ян закончил свою телефонную перебранку и возвращается в бар. Я прикусила язык, испугавшись, что могу невольно выдать приятеля.

Дверь кафе открылась, и на пороге появился Тиан-Тиан. У меня по телу прокатилась удушливая теплая волна. Он был в серой рубашке, черных вельветовых брюках, в руках книга. Длинноватые волосы растрепаны, близорукие глаза подернуты влагой, сжатые губы чуть изогнуты в улыбке. В общем, более или менее, мой любимый во всей красе.

– Миленок пришел, и… О, как она счастлива, – нараспев и с легкой добродушной издевкой произнес старик Ян с выраженным шанхайским акцентом, с которым обычно исполняют старинные сучжоуские баллады . Вообще-то Ян – добрая душа, хотя и простоват.

Такое приветствие смутило Тиан-Тиана. Я принесла ему капуччино и ободряюще пожала руку.

– У нас еще целых сорок пять минут, – сказал он тихо, глядя на часы. – Я подожду, когда ты закончишь.

***

– Паучок просто свихнулся на мысли о деньгах, – говорила я, яростно жестикулируя из-за обуревающего меня беспокойства. На маленьком круглом столике, за которым мы с Тиан-Тианом на китайской шахматной доске играли в «четыре из пяти», горела одинокая свеча, и на противоположной стене преувеличенные взмахи руки превращались в театр теней.

– Когда умным людям приходит в голову мысль совершить преступление, это похуже укуса бешеной собаки, – развивала я мысль. – Они будут грабить банки с помощью компьютеров, взрывать самолеты и корабли, использовать невидимое секретное оружие для уничтожения людей, даже не остановятся перед тем, чтобы вызвать эпидемию или спровоцировать трагедию. Если в 1999 году действительно наступит конец света, его устроят именно такие безбашенные придурки.

– Ты проиграешь. У меня скоро будет четыре из пяти, – Тиан-Тиан указал на шахматную доску, пытаясь привлечь мое внимание к игре.

– Рассудок – это дар, а безумие – инстинкт. Но пользоваться ими ради наживы непростительно. – Мой полемический задор понемногу угасал. – В итоге гений может натворить больше бед и глупостей, чем полный идиот. Когда мы выходили из «Зеленого стебля», там стояла подозрительная, гробовая тишина. Мне даже было слышно, как я моргаю. Наверное, скоро произойдет убийство или еще что-нибудь ужасное. У меня тревожное предчувствие.

– Тогда увольняйся, сиди дома и пиши, – спокойно сказал Тиан-Тиан.

Слово «дом» звучало в его устах совершенно естественно. Это жилище из трех спален и гостиной, где стоял запах подгнивших фруктов, сигаретных окурков, французских духов и алкоголя, полное книг, музыки и наших безудержных фантазий, крепко держало нас обоих. Его атмосфера окутывала, словно волшебный туман колдовского леса. Сколько ни пытайся разогнать его, – он снова сгущается вокруг. Обжитое нами пространство было более реальным, прочным и осязаемым, чем обычный дом.

Пойдем домой. Настало время проникнуть в суть вещей. Начни писать. Пора вступить на тернистый путь творчества, прихватив мечты и любовь вместо багажа. И пиши, пиши неустанно, безупречную прозу, роман за романом. И пусть в них будет острота и страсть, интригующая завязка, напряженное действие, нарастающая и мощная кульминация и неожиданная долгожданная развязка. Пусть они звучат так, будто самая знаменитая певица мира стоит на вершине Эвереста и во всю мощь своего дивного голоса поет одну из прекраснейших арий на свете.

Будто неведомая сила внушила мне эту мысль. Невидимая рука стремительным росчерком пера написала это у меня перед глазами. Тиан-Тиан заставил меня пообещать, что завтра утром я позвоню старику Яну и уволюсь.

– О'кей, – согласилась я. Уйти с работы, покинуть кого-нибудь, распрощаться с прошлым. Для такой, как я, расставание превратилось в инстинкт, оно давалось мне легко. Мне суждено двигаться по жизни от одной цели к другой, доходить до предела и снова отправляться в путь.

Чтобы польстить моему самолюбию, Тиан-Тиан продолжил:

– Как только я увидел тебя в «Зеленом стебле», сразу понял, что из тебя выйдет настоящая писательница. Ты смотришь прямо в душу, и в том, что ты говоришь, столько подлинного чувства. Ты очень наблюдательна, видишь каждого посетителя насквозь. Я как-то слышал, ты говорила с Паучком об экзистенциализме и магии вуду.

Я нежно обняла Тиан-Тиана. Его слова согревали меня лучше любой ласки, ни одному мужчине до него этого не удавалось. Часто, слушая его завораживающий голос, глядя ему в глаза, любуясь его губами, я испытывала необыкновенный прилив чувственности, который подхватывал меня, словно бурный поток.

– А еще что? Продолжай. Мне нравится слушать тебя, – пробормотала я, целуя его в мочку уха.

– А еще… тебя невозможно провести или вызвать на откровенность. Наверное, у всех одаренных писателей раздвоение личности. То есть, я имею в виду, что они не очень надежные люди.

– Что тебя беспокоит? – озадаченно спросила я, отрывая губы от его уха.

Тиан-Тиан покачал головой.

– Я люблю тебя, – сказал он, легко обняв меня за талию и положив голову мне на плечо. У самой шеи я ощутила прикосновение его трепещущих ресниц. И снова теплая волна неизъяснимой нежности наполнила сердце. Наши руки сплелись, мои – скользнули на его ягодицы, его – легли мне на живот. Так мы и замерли лицом к лицу, глядя друг на друга, как на свое отражение в холодной водной глади зеркала.

***

Позже, когда он заснул, свернувшись калачиком в кровати, я еще долго лежала в задумчивости, обняв и прижавшись к его спине. Все это время его упрямство и уязвимость оставались для меня необъяснимой загадкой. Сама не знаю почему, но я считала, что отвечаю за него, и меня мучила совесть.

***

На самом деле в день рождения Паучка в «Зеленом стебле» не произошло ровным счетом ничего страшного. Не было ни профессионального вора, ни ограбления, ни хитроумного плана – даже пылинки не пропало. Все шло своим обычным чередом. Старик Янь по-прежнему спокойно и беззаботно пересчитывал выручку по вечерам, давал нагоняи персоналу, ругался по телефону и храпел в задней комнате. Сменившая меня официантка оказалась ничуть не хуже, а вскоре после этого Паучок бесследно исчез вместе со всеми своими коварными замыслами в неизвестном направлении.

***

Я всерьез засела за книгу. Ни на что другое просто не хватало времени. Мне приходилось все время подстегивать воображение и ждать, когда из этого мучительного, сводящего с ума безмолвия проступят очертания будущего сюжета и действующих лиц. Тиан-Тиан прислуживал мне, как верный раб, всеми силами пытаясь помочь мне реализовать мой волшебный дар и создать что-то подлинное и стоящее. Это стало смыслом его жизни.

У него появилась новая страсть – ходить за покупками в супермаркет. Подобно родителям, мы добросовестно посещали супермаркеты «Топс», набивая тележку всякой вкусной снедью и разными хозяйственными мелочами. И хотя медики предупреждают, что такие продукты, как шоколад и попкорн, страшно вредны для здоровья, именно они нам и нравились.

Дома я раскладывала перед собой девственно чистые листы бумаги, которым в скором времени предстояло стать рукописью, и иногда, как бы невзначай, поглядывала на себя в маленькое зеркало: проверяла, не проступает ли уже на лице выражение мудрости и знания человеческой природы, отличающее любого настоящего писателя. Тиан-Тиан неслышными шагами ступал по квартире, заботливо наливал мне содовую, готовил фруктовый салат со специальной заправкой, отламывал дольки от плитки шоколада «Дав» и кормил меня ими, чтобы лучше думалось; придирчиво выбирал музыкальные диски, чтобы они будоражили творческую фантазию, но не отвлекали, и регулировал кондиционер. Огромный письменный стол был уставлен блоками сигарет «Майлд Севен», они громоздились друг на друге подобно кирпичной кладке, завален книгами и пачками писчей бумаги. Я совсем не умела пользоваться компьютером и не собиралась учиться.

Я придумала уйму заголовков для будущих книг. По моему замыслу все произведения должны были иметь глубокое содержание и привлекательную, эротичную обложку.

Инстинкт подсказывал, что следует писать о Шанхае на рубеже веков. Об этом жизнелюбивом городе, об окружающей его ауре призрачного счастья, о новом поколении, которое он вскормил, о вульгарной, сентиментальной и таинственной атмосфере, царящей в его переулочках и аллеях. Это уникальный азиатский город. Начиная с тридцатых годов прошлого века в нем сохранялась и развивалась культура, представлявшая собой своеобразный сплав китайской и западной цивилизаций. И сейчас город захлестнула вторая волна, пришедшая с Запада. Описывая Шанхай, Тиан-Тиан как-то употребил слово «постколониальный». Разноязыкая и пестрая толпа посетителей «Зеленого стебля» напоминала мне о временах расцвета старомодных салонов с их изысканной светской болтовней. Но все меняется, и современный Шанхай похож на любой другой многонациональный город.

Написав удачный, с моей точки зрения, абзац, я обычно с чувством и выражением читала его Тиан-Тиану.

– Моя дорогая Коко, ты уловила самую суть. Своим творчеством ты способна создать вымышленный мир, гораздо реальнее того, в котором мы живем. Подожди-ка… – Он схватил мою руку и прижал ее к своей груди, поближе к сердцу. Оно билось под моей ладонью. – Гарантирую, это тебя вдохновит, – добавил он.

Часто Тиан-Тиан ни с того ни с сего покупал мне подарки, как будто ему доставляло удовольствие тратить деньги на красивые, но совершенно бесполезные вещи.

Но мне-то были нужны не подарки, а он сам. Дождусь ли я того дня, когда мы станем близки?

Чем сильнее любовь, тем острее боль плоти.

***

Однажды ночью мне приснился эротический сон. Мне привиделось, что мое обнаженное тело сплелось в какой-то дикий клубок с телом мужчины в темных очках. Наши конечности извивались как щупальца спрута, а золотистые волосы на его теле маняще щекотали кожу, от чего меня бросало в жар. Где-то вдали звучал мой любимый джаз. Потом музыка внезапно оборвалась, и я проснулась.

Воспоминания об этом сне невольно порождали угрызения совести. А затем я вдруг подумала: что занимало Тиан-Тиана в последнее время? Он был больше меня увлечен будущей книгой. Это превратилось у него в навязчивую идею. Возможно, моему творчеству суждено сыграть роль гормонального стимулятора, способного усилить связывающую нас необъяснимую и ущербную любовь? Было ли это добрым знамением, благословением свыше… или наоборот? Кто знает!…

Я не могла избавиться от этих мыслей, потом вдруг повернулась к Тиан-Тиану и заключила его в объятия. Он мгновенно проснулся, увидел следы слез у меня на лице и, не задавая вопросов, не произнося ни единого слова, начал нежно и бережно ласкать мое истомившееся тело. Никто не учил его, но он мог сделать так, что я возносилась к небесам. Не плачь. Не говори о расставании. Я просто хочу улететь с тобой по другую сторону ночи.

Бренность и горечь нашей жизни неизбывны, а от романтических грез не остается и следа.