Фред Хойл

Черное облако

Фантастическая повесть

Перевод: Владимир Моисеев, Алексей Моисеев

 Пролог

               Начну с того, что меня всегда интересовали события, связанные с появлением Черного облака. Собственно, именно благодаря диссертации, посвященной некоторым аспектам этой эпопеи, я стал действительным членом Колледжа Королевы в Кембридже. Позднее моя работа, должным образом переработанная и дополненная, была использована сэром Генри Клейтоном при написании им соответствующей главы «Истории Черного облака», чему я был очень рад.

               Так что нет ничего удивительного в том, что покойный сэр Джон Мак-Нейл, заслуженный член нашего колледжа и широко известный врач, завещал мне свой обширный архив документов и воспоминаний о временах Черного облака. Удивительным было сопровождающее письмо.

               Вот оно:

Колледж Королевы,

19 Августа 2020

Мой дорогой Блайс!

               Простите старика, но некоторые ваши рассуждения относительно Черного облака вызывают у меня усмешку. Так получилось, что во время бедствия я находился в положении, позволившем мне изучить действительную природу Облака. Эта информация, по ряду веских причин, до сих пор не была опубликована и, кажется, осталась неизвестной историкам и авторам официальной версии происшедшего. Передо мной встала непростая дилемма: должен ли я обнародовать то, что знаю, или правильнее скрыть правду. Я так и не смог ответить на этот вопрос, поэтому решил возложить право выбора на вас, со всеми сопутствующими трудностями и сомнениями. Искренне надеюсь, что взвешенное решение вам помогут принять мои воспоминания, где я пишу о себе в третьем лице, чтобы не занимать в повествовании слишком много места. Кроме того, передаю вам конверт с перфолентой, который прошу бережно хранить до тех пор, пока вы не поймете ее значения.

                                                                                                                                     Искренне Ваш, Джон Мак-Нейл

 

 Глава 1

История начинается

                Седьмого января 1964 года над Англией поднималось зимнее солнце. По всей стране люди мерзли в своих плохо отапливаемых домах, завтракая, перелистывая утренние газеты и ругая погоду, которая и в самом деле в последнее время была отвратительной. На гринвичском меридиане было восемь часов утра.

               К югу нулевой меридиан идет по Западной Франции через покрытые снегами Пиренеи и Восточную Испанию. Проходит чуть западнее Балеарских островов, где северяне поумнее проводят зимний отпуск — на пляже в Менорке можно было встретить довольных и счастливых людей, возвращающихся после утреннего купанья, — и далее, через Северную Африку и Сахару.

               Затем нулевой меридиан пересекает экватор, проходя Французский Судан, Ашанти и Золотой Берег, где вдоль реки Вольты недавно выросли современные алюминиевые заводы, и выходит на бескрайную поверхность океана, простирающегося до самой Антарктиды, где бок о бок работают экспедиции из многих стран.

               Вся Земля к востоку от этой линии до самой Новой Зеландии была повернута к Солнцу. В Австралии наступал вечер. Длинные тени падали на крикетную площадку в Сиднее. Шли последние минуты важной встречи между командами Нового Южного Уэльса и Квинсленда. На Яве рыбаки делали последние приготовления к предстоящему ночному лову.

               На большей части Тихого океана, а также в Америке и Атлантике, стояла ночь. В Нью-Йорке было три часа ночи. Город был ярко освещен, так что, несмотря на недавно выпавший снег и холодный северо-западный ветер, на улицах сновало множество машин. И на всей Земле вряд ли нашлось бы в эту минуту более шумное место, чем Лос-Анджелес. Вечернее оживление продолжалось здесь за полночь, на бульварах скопились нескончаемые толпы людей, многочисленные машины неслись по улицам, рестораны были переполнены.

               В ста двадцати милях к югу от Лос-Анджелеса на горе Паломар астрономы приступили к ночному дежурству. И хотя ночь стояла ясная, и звезды искрились по всему небу, с точки зрения профессиональных астрономов условия были неблагоприятные: работать мешала плохая видимость из-за слишком сильного ветра на больших высотах. Поэтому, когда пришло время перекусить, все без сожаления оставили свои рабочие места. Еще раньше, когда стало понятно, что предстоящая ночь, скорее всего, абсолютно бесперспективна для серьезных наблюдений, ученые договорились встретиться в башне 48-дюймового Шмидта.

               Полу Роджерсу пришлось пройти более километра, отделявшего 200-дюймовый телескоп от Шмидта. Берт Эмерсон уже принялся за суп, а его ночные ассистенты Энди и Джим возились у плиты.

               — Я жалею, что начал сегодня наблюдения, — сказал Эмерсон, — все равно ночь пройдет впустую.

               Эмерсон занимался специальным обозрением неба, а для этой работы необходимы были идеальные условия наблюдения.

               — Тебе опять везет, Берт. Похоже, ты в очередной раз собираешься улизнуть пораньше.

               — Повожусь еще часок-другой и, если не прояснится, залягу спать.

               — Суп, хлеб с вареньем, сардины и кофе, — сказал Энди. — Что вам?

               — Суп и чашку кофе, пожалуй, — попросил Роджерс.

               — Что вы делаете на 200-дюймовом? Хотите применить качающуюся камеру?

               — Да, рассчитываю поработать сегодня. Надеюсь, что удастся все-таки сделать несколько снимков.

               Разговор был прерван появлением Кнута Йенсена, который пришел издалека — с 18-дюймового Шмидта. Эмерсон поздоровался:

               — Привет, Кнут. Есть суп, хлеб с вареньем, сардины и кофе, его сварил Энди.

               — Начну-ка я с супа и сардин.

               Молодой норвежец, большой любитель подурачиться, взял тарелку супа из томатов и бросил туда несколько сардин. Остальные изумленно уставились на него.

               — Черт побери, парень, видимо, здорово проголодался, — сказал Джим.

               Кнут посмотрел на него с притворным удивлением.

               — Разве вы никогда не добавляли сардины в суп? Ну, тогда вы не знаете, как их следует есть. Попробуйте, вам понравится.

               Поразив таким образом воображение слушателей, Кнут добавил:

               — Мне показалось, что возле вашей башни попахивает скунсом.

               — Именно такой запах идет от вашей стряпни. Кнут, — сказал Роджерс.

               Когда смех утих, Джим спросил:

               — Разве вы не слышали о скунсе, который объявился здесь две недели назад? Он испустил всю свою вонь возле вентиляционной системы 200-дюймового. Прежде чем сообразили выключить насос, башня наполнилось этой гадостью. Вот уж запашок стоял! А внутри, кстати, было двести посетителей.

               — Еще повезло, что мы не берем плату за вход, — усмехнулся Эмерсон, — иначе пришлось бы возвращать деньги, и обсерватория бы разорилась.

               — Зато химчистки обогатились! — добавил Роджерс.

               По дороге назад, к 18-дюймовому Шмидту, Йенсен остановился, прислушиваясь к шуму ветра в деревьях на северном склоне горы. Сходство пейзажа с его родными холмами вызвало у него неудержимую волну ностальгии, страстного желания оказаться рядом с семьей, со своей Гретой. Наконец, он двинулся дальше, пытаясь стряхнуть овладевшую им грусть. Двадцатичетырехлетний норвежец совсем недавно приехал в обсерваторию на двухгодичную практику. Особых причин для уныния у него не было. Местные астрономы отнеслись к нему доброжелательно, работу дали по силам.

               Астрономия весьма щедра к начинающим. Здесь много работы, которая может привести к важным результатам, но не требует большого опыта. Йенсен был одним из таких начинающих. Он искал Новые — звезды, которые взорвались с необычайной силой. У него были основания надеяться, что в течение года он обнаружит одну или две. Так как нельзя заранее знать, когда и в какой части неба произойдет взрыв, единственное, что можно сделать, — это фотографировать все небо, ночь за ночью, месяц за месяцем. В один прекрасный день Йенсену должно было повезти. Правда, если обнаружится Новая, расположенная не слишком далеко в глубинах вселенной, за работу возьмутся более опытные руки. И вместо 18-дюймового Шмидта на раскрытие манящих тайн этих странных звезд будет направлена вся мощь огромного 200-дюймового телескопа. Впрочем, в любом случае именно Йенсену будет принадлежать честь первооткрывателя. А еще бесценный опыт, который он приобретет в самой большой в мире обсерватории. Это поможет получить хорошую работу, когда он со временем вернется домой. Тогда он и Грета смогут пожениться. Чего еще желать? Он ругал себя, что так глупо разнервничался из-за ветра на склоне горы.

               Наконец, он добрался до башни маленького Шмидта. Прежде всего, он заглянул в журнал наблюдений, чтобы узнать, какую часть неба ему следует фотографировать. Затем установил соответствующее направление к югу от созвездия Ориона: середина зимы — единственное время года, когда эту область неба можно наблюдать в этих широтах. Следующий шаг — начать экспозицию. Теперь оставалось ждать, пока сигнальные часы не возвестят о конце наблюдения. Во время вынужденного бездействия, астроному приходится сидеть в темноте, дав волю своим мыслям бродить, где им вздумается.

               Йенсен трудился до зари, меняя пластинки одну за другой. Но его заботы на этом не закончились. Ему нужно было еще проявить пластинки, накопленные за ночь. Эта работа требовала большого внимания. Если допустить промах на этой стадии — тяжкий ночной труд пропадет впустую.

               Обычно Йенсен не торопился проявлять пластинки. Завершив ночную смену, он спал пять или шесть часов, завтракал в полдень и только после этого снова брался за работу. Но сейчас цикл его наблюдений подходил к концу. По вечерам на небе должна была появляться Луна, а это автоматически делало невозможным поиск Новых на ближайшие две недели, так как лунный свет засвечивает чувствительные пластинки, используемые при работе.

               Вот почему в тот день он намеревался вернуться в Пасадену, где располагалось управление обсерватории. Путь был немалый — 125 миль. Служебная машина отправлялась в половине двенадцатого, и к этому времени нужно было успеть проявить пластинки. Йенсен решил, что лучше всего сделать это сразу, не откладывая. Затем он поспит четыре часа, быстро позавтракает и будет готов ехать в город.

               Все удалось сделать так, как было запланировано, сев в машину, он почувствовал, что страшно устал. Их было трое: водитель, Роджерс и Йенсен. У Эмерсона дежурство должно было продолжаться еще две ночи. Друзья Йенсена в ветреной и снежной Норвегии немало удивились бы, узнав, что он спит в то время, как автомобиль несется сквозь апельсиновые рощи, по которым проходит дорога.

               На следующее утро Йенсен как следует выспался и отправился в главное здание обсерватории только к одиннадцати часам. Ему предстояла долгая и кропотливая работа над пластинками, отснятыми в течение последних двух недель. Необходимо было сравнить их со снимками, полученными в прошлом месяце. Все это требовалось проделать отдельно для каждого участка неба.

               Только к полудню 8 января 1964 года Йенсен спустился в подвал обсерватории и сел за прибор, который астрономы  называют мигалкой. Как следует из названия, мигалка — это прибор, который позволяет взглянуть сначала на одну пластинку, затем на другую, затем опять на первую и так далее с очень большой частотой. Если так делать, то звезда, яркость которой существенно изменилась за время между двумя этими наблюдениями, будет выглядеть, как осциллирующая, или «мигающая» точка света, в то время как подавляющее большинство звезд, яркости которых не изменились, мигать не будут. Таким способом можно сравнительно легко отыскать среди десятков тысяч звезд ту, что стала ярче. При этом сберегается огромный труд, поскольку не нужно проверять каждую звезду в отдельности.

               Чтобы пластинки можно было использовать в мигалке, всю предварительную работу следовало проделать очень аккуратно. Снимки нужно было получить на одном и том же инструменте, а последующая обработка снимков, по возможности, должна была быть стандартной. По крайней мере, и время экспозиции, и условия проявки надлежало выдерживать с очень большой точностью. Вот почему Йенсен был внимателен при обработке пластинок.

               Трудность работы с мигалкой состояла еще и в том, что взрывающиеся звезды — не единственные, чей блеск со временем меняется. Хотя в огромном большинстве звезды и остаются неизменными, существует несколько типов переменных звезд. Такие истинные переменные звезды должны быть обязательно выявлены отдельно и исключены из рассмотрения.

               Йенсен подсчитал, что прежде чем он обнаружит одну Новую, ему придется обнаружить и исключить не менее десяти тысяч обычных переменных звезд. Довольно часто, он вычислял такую «ложную мигающую» после короткой проверки, но иногда попадались сложные случаи. Тогда ему приходилось обращаться к звездному каталогу, а это требовало очень точного измерения координат каждой сомнительной звезды. Вот и получалось, что просмотр всей пачки пластинок требовал изрядного труда. Работа была довольно утомительная.

               К 14 января он уже просмотрел почти всю пачку. В тот день он смог добраться до обсерватории довольно поздно. Днем он побывал на важном семинаре в Калифорнийском технологическом институте, где обсуждался вопрос о возникновении спиральных галактик. После окончания семинара возникла оживленная дискуссия. Йенсен и его друзья продолжали спорить и за обедом, и по дороге в обсерваторию, поэтому ему удалось закончить проверку последней серии пластинок, той, что он заснял в ночь на 7 января, только вечером.

               Он долго провозился с самой первой парой пластинок. Работа получилась кропотливая. Вновь и вновь каждая из «подозрительных» звезд оказывалась обычной, давно известной переменной звездой. «Как будет замечательно, когда проверка будет закончена. Лучше уж сидеть на горе за телескопом, чем напрягать глаза над этим проклятым прибором», — думал Йенсен, склонившись над окуляром. Он нажал кнопку, и в поле зрения появилась вторая пара снимков. Но что-то было не так. Йенсен на ощупь вынул пластинки. Он долго изучал их, просматривая на свет, затем опять вставил в мигалку и включил ее снова. На густо покрытом звездами поле обнаружилось большое, почти круглое, темное пятно. Но поразило его кольцо звезд вокруг этого пятна: все они были мигающими. Почему? Он не мог найти удовлетворительного ответа на этот вопрос: ему никогда прежде не доводилось видеть или слышать о чем-то подобном.

               Йенсен был слишком взволнован, чтобы продолжать работу. Предчувствие возможного открытия выбило его из колеи. Ему нужно было с кем-нибудь поговорить. Он вспомнил о Марлоу — одном из старших сотрудников. Большинство астрономов — узкие специалисты в той или иной области своей науки. У Марлоу тоже была своя узкая специальность, но, кроме всего прочего, он был ученым широчайшей общей эрудиции. Вероятно, именно поэтому он делал меньше ошибок, чем большинство его коллег. Он готов был говорить об астрономии в любое время дня и ночи и с одинаковым энтузиазмом спорил и с крупными учеными, каким был сам, и с молодыми людьми, только начинающими научную деятельность. Вот почему Йенсен захотел рассказать о своем любопытном открытии именно Марлоу.

               Он осторожно уложил странные пластинки в коробку, отключил приборы, погасил свет в подвале и отправился к доске объявлений, которая находилась возле библиотеки. Здесь он просмотрел список наблюдений и тех, кто их вел. К его радости выяснилось, что Марлоу не наблюдал ни в Паломар, ни в Маунт Уилсон. Конечно, вечером он мог быть занят личными делами. Однако Йенсену повезло. Он позвонил Марлоу по телефону и застал его дома. Когда он объяснил, что хочет поговорить об одном очень странном явлении, Марлоу сказал:

               — Конечно, Кнут, приходите, я буду вас ждать. Нет, все в порядке, никаких особых дел у меня нет.

               То, что Йенсен вызвал такси, отправляясь к Марлоу, многое говорило о его душевном состоянии. Студенты с годовым доходом в две тысячи долларов такси обычно не пользуются. Тем более это касалось самого Йенсена. Он рассчитывал скопить немного денег, так как мечтал до возвращения на родину, в Норвегию, посетить различные обсерватории Соединенных Штатов и привести подарки своим родным. Но сейчас он забыл о деньгах. Он ехал, сжимая в руках коробку с пластинками и думал лишь о том, не свалял ли где-нибудь дурака, не сделал ли какой-нибудь нелепой ошибки.

               Марлоу ждал его.

               — Входите, Кнут, — сказал он. — Выпейте чего-нибудь, я слышал, что у вас в Норвегии любят крепкие напитки, не так ли?

                Кнут улыбнулся.

               — Не крепче, чем употребляют здесь, в Калифорнии, доктор Марлоу.

               Марлоу предложил Йенсену удобное кресло у камина (так любимого многими людьми, живущими в домах с центральным отоплением), и, согнав со второго кресла огромного кота, уселся сам.

               — Хорошо, что вы позвонили, Кнут. Жены сегодня нет дома, и я не знал, чем заняться.

               Затем перешел прямо к делу — тонкости дипломатии были ему чужды.

               — Ну, что там у вас? — сказал он, кивнув на желтую коробку, которую принес Йенсен. — Показывайте.

               Испытывая некоторую неловкость, Кнут вынул первую из двух пластинок, ту, что была заснята 9 декабря 1963 года, и молча протянул ее Марлоу. Реакция собеседника его обрадовала.

               — Боже, — воскликнул Марлоу. — Снимок сделан на 18-дюймовом. Ага, вот и отметка на краю пластинки.

               — Вы думаете, здесь какая-нибудь ошибка?

               — Насколько я вижу, нет. — Марлоу вынул лупу из кармана и внимательно осмотрел пластинку. — Выглядит совершенно нормально. Никаких дефектов на снимке незаметно.

               — Что вас так удивило, доктор Марлоу?

               — Вы хотели показать мне эту пластинку?

               — Не только. Странное явление становится заметным, когда сравниваешь ее со второй пластинкой, которую я снял месяцем позже.

               — Но эта и сама по себе достаточно удивительна, — сказал Марлоу. — И вы целый месяц держали ее у себя в столе! Жаль, что не показали ее раньше. Впрочем, откуда вам было знать.

               — Простите, но я не понимаю, почему вас так удивила эта пластинка?

               — Посмотрите на это темное круглое пятно. Очевидно, что это газовое облако, не пропускающее к нам свет звезд, расположенных позади него. Такие глобулы нередки в Млечном Пути, но обычно они имеют очень маленькие размеры. Боже мой, а взгляните на эту! Громадина! Чуть ли не два с половиной градуса в поперечнике!

               — Но, доктор Марлоу, существует множество облаков, больших, чем это, особенно, в созвездии Стрельца.

               — Если вы внимательно посмотрите на такие большие облака, то сразу обнаружите, что они состоят из огромного числа более мелких. А эта штука, на вашей пластинке, скорее всего отдельное сферическое облако. Мне только непонятно, как я умудрился его проглядеть.

               Марлоу снова осмотрел пометки на пластинке.

               — Правда, расположено оно на юге, мы зимним небом занимаемся не часто. Но все равно, не могу понять, как я мог его пропустить, когда работал над Трапецией Ориона. Это было всего три или четыре года тому назад, и я бы такого не забыл.

               То, что Марлоу никогда не слышал про это облако, а это, несомненно, было так, удивило Йенсена. Марлоу знал небо и все необычные объекты, которые могут на нем встретиться, не хуже, чем улицы Пасадены.

               Марлоу подошел к буфету наполнить бокалы. Когда он вернулся, Йенсен сказал:

               — Собственно, меня удивила вторая пластинка.

               Марлоу смотрел на нее несколько секунд, а затем снова взглянул на первую пластинку. Его опытному глазу не нужно было мигалки, чтобы увидеть на первой пластинке странное кольцо звезд вокруг облака, которое полностью или частично отсутствовало на второй.

               — Не было ли чего-нибудь необычного в способе, которым вы получили эти снимки?

               — По-моему, нет.

               — Они действительно выглядят нормально, но никогда нельзя быть полностью уверенным.

               Марлоу вскочил. Всякий раз, когда он был возбужден или чем-то взволнован, он выпускал огромные клубы резко пахнущего анисом табачного дыма. Он предпочитал какой-то особенный табак из Южной Африки. Йенсен удивился, почему его трубка не загорается.

               — Знаете ли, иногда с пластинками происходят самые дикие вещи. Нам следует, как можно скорее, получить новый снимок. Хотел бы я знать, кто сегодня наблюдает на горе.

               — Вы имеете в виду Маунт Уилсон или Паломар?

               — Маунт Уилсон. Паломар слишком далеко.

               — Насколько я помню, на 100-дюймовым работает один из приезжих астрономов. На 60-дюймовом, кажется, Харви Смит.

               — Пожалуй, будет лучше, если я отправлюсь сам. Харви разрешит мне немного поработать на его инструменте. Исследовать всю туманность я, естественно, не смогу, но заснять отдельные звезды вокруг нее мне удастся. Вы знаете точные координаты объекта?

               — Нет. Я позвонил вам сразу, как только обнаружил на мигалке это странное явление. У меня не было времени вычислять точные координаты.

               — Пустяки, мы можем сделать это по дороге. Но, по-моему, вам нет необходимости проводить эту ночь без сна, Кнут. Давайте подброшу вас до дома. Мэри я оставлю записку, что вернусь утром.

               Йенсен был очень возбужден, когда Марлоу высадил его из автомобиля. Прежде чем лечь спать, он написал письма в Норвегию. Одно — родителям, в котором лишь упомянул о своем возможном открытии. А другое — своей Грете, где рассказал, что, по-видимому, натолкнулся на нечто очень важное.

               Марлоу направился в управление обсерватории. Прежде всего, он позвонил в Маунт Уилсон Харви Смиту. Услышав голос Смита с характерным мягким южным акцентом, он сказал:

               — Это Джефф Марлоу. Послушай, Харви, произошло нечто очень странное, настолько странное, что я хотел бы попросить у тебя 60-дюймовый на эту ночь. Мне самому пока не ясно, в чем тут дело. Собственно, это я и хочу выяснить. Касается работы молодого Йенсена. Приходи завтра в десять часов, и я смогу рассказать больше. Если будет скучно, поставлю бутылку виски. Идет? Прекрасно! Предупреди ночного ассистента, что я буду около часа.

               Затем Марлоу позвонил Барнету из Калифорнийского технологического.

               — Билл, это я, Джефф Марлоу, звоню из управления. Хочу сообщить, что завтра в десять утра у нас пройдет довольно важное собрание. Хотелось, чтобы ты приехал сам и пригласил нескольких теоретиков. Не обязательно астрономов. Главное, чтобы ребята были с головой. Нет, я не могу сейчас ничего объяснить. Завтра я буду знать гораздо больше. Сейчас я отправляюсь на 60-дюймовый. Но обещаю, если тебе будет скучно, или ты решишь, что это розыгрыш — ставлю ящик виски. Договорились!

               Возбужденно напевая что-то, он сбежал по лестнице в подвал, где этим вечером работал Йенсен. Около часа он тщательно измерял расположение звезд на пластинке Йенсена, что позволило ему точно определить координаты необычного объекта. Только после этого он сел в машину и отправился на Маунт Уилсон.

               На следующее утро директор обсерватории доктор Геррик пришел на работу, как обычно, в семь тридцать. У него была привычка приходить часа за два до начала рабочего дня, чтобы успеть «сделать кое-что», как он это объяснял. К его удивлению, он обнаружил в лаборатории Марлоу, который обычно появлялся не раньше половины одиннадцатого, а часто и позже. На этот раз, тот сидел за столом и внимательно разглядывал пачку снимков. То, что Геррик услышал от Марлоу, отнюдь не уменьшило его удивления. В течение следующих полутора часов они горячо что-то обсуждали. Около девяти они наспех позавтракали и вернулись как раз вовремя, чтобы успеть подготовиться к собранию, которое должно было пройти в библиотеке в десять часов.

               Когда появился Билл Барнет со своей компанией из пяти человек, в зале уже собралось несколько десятков сотрудников обсерватории, среди которых были Йенсен, Роджерс, Эмерсон и Харви Смит. Доска, экран и проектор для диапозитивов были готовы. Среди вновь прибывших собравшиеся впервые видели только Дэйва Вейхарта. Но об этом блестящем двадцатисемилетнем физике Марлоу уже много слышал и был рад, что Барнет привез его.

               — Будет лучше, — начал Марлоу, — если я объясню все по порядку и начну с пластинок, которые Кнут Йенсен принес ко мне домой вчера вечером. Когда я их покажу, станет ясно, зачем понадобилось созывать это экстренное совещание.

               Эмерсон, сидевший у проектора, поставил диапозитив, который Марлоу сделал с первой пластинки Йенсена, снятой ночью 9 декабря 1963 года.

               — Центр темного пятна, — сказал Марлоу, — имеет прямое восхождение 5 часов 49 минут, склонение минус 30 градусов 16 минут.

               — Прекрасный образец глобулы Бока. Интересно бы узнать ее размеры, — сказал Барнет.

               — Около двух с половиной градусов в поперечнике.

               У астрономов перехватило дух.

               — Джефф, оставь мою бутылку виски себе, — сказал Харви Смит.

               — И мой ящик тоже, — добавил Билл Барнет среди общего смеха.

               — Полагаю, вам все-таки понадобится глоточек, когда увидите следующий снимок. Давай, Берт, подвигай их взад-вперед, чтобы можно было сравнить, — продолжал Mapлоу.

               — Невероятно! — воскликнул Роджерс. — Выглядит так, будто облако окружает целое кольцо переменных звезд. Разве такое возможно?

               — Нет, разумеется, — ответил Марлоу, — это понятно. Если мы согласимся с тем, что облако окружено кольцом переменных звезд, а это абсолютно дикая гипотеза, нам придется найти объяснение невероятной связи между ними. Как мы это видим, что-то должно заставлять их одновременно вспыхивать, как это происходит на первой пластинке, и гаснуть, как на второй.

               — Да, полный абсурд, — отрезал Барнет. — Но если на снимке все верно, то остается одно очевидное объяснение. Облако движется к нам. На второй картинке оно ближе к нам и поэтому закрывает больше звезд. Сколько времени разделяет эти два снимка?

               — Чуть меньше месяца.

               — Тогда наверняка это дефект на пластинке.

               — Вчера вечером я рассуждал так же. Но поскольку мне так и не удалось обнаружить на пластинках повреждения, разумнее всего было сделать новые снимки. Если за месяц произошли такие изменения, как на пластинках Йенсена, тогда эффект должен быть легко заметен и за неделю. Последняя пластинка Йенсена была заснята 7 января. Вчера было 14 января. Я помчался на Маунт Уилсон, отнял у Харви 60-дюймовый и всю ночь фотографировал края облака. Вот мои новые снимки. Они сняты, понятно, не в том масштабе, как у Йенсена, но довольно хорошо видно, что за это время произошло. Покажи их один за другим, Берт, а потом снова йенсеновский снимок от 7 января.

               Следующие четверть часа прошли в мертвой тишине. Астрономы сравнивали звезды, расположенные у края облака. Наконец Барнет сказал:

               — Сдаюсь. Насколько я понимаю, сомнений в том, что это облако движется к нам, нет.

               Остальные участники совещания были с ним согласны.    Облако, приближаясь к солнечной системе, постепенно закрывало звезды.

               — Да, действительно, нам придется признать, что это именно так. Когда я сегодня утром обсуждал снимки с доктором Герриком, он напомнил мне, что эту часть неба в последний раз фотографировали двадцать лет назад.

               Геррик достал фотографию.

               — Мы не успели сделать диапозитив, — сказал он, — так что придется передавать ее из рук в руки. Вы можете увидеть наше темное облако, но на этом снимке оно совсем маленькое — обыкновенная, ничем особым не примечательная глобула. Я отметил ее стрелкой.

               Он протянул снимок Эмерсону, который, передав его Харви Смиту, сказал:

               — Оно невероятно выросло за двадцать лет. Трудно представить себе, что произойдет в следующие двадцать лет. Похоже, что оно закроет все созвездие Ориона. Этак астрономы скоро останутся без дела.

               И тут впервые заговорил Дэйв Вейхарт:

               — Я хотел бы задать два вопроса. Первый относительно положения облака. Насколько я понял из ваших слов, кажущийся размер облака увеличивается из-за того, что оно приближается к нам. Мы все согласились с тем, что это действительно так. Но я хотел бы уточнить, остается ли центр облака на месте или сдвигается по отношению к окружающим его звездам?

               — Хороший вопрос. За последние двадцать лет центр, если и сместился относительно звезд, то незначительно, — ответил Геррик.

               — Это означает, что облако летит точно в солнечную систему.

               Вейхарт соображал значительно быстрее, чем обычные люди, поэтому, увидев, что его не все поняли, он вышел к доске.

               — Я могу пояснить это на простом рисунке. Вот Земля. Предположим сначала, что облако движется прямо на нас, из точки A в точку В. Тогда в точке В облако будет казаться больше, но центр его, если смотреть с Земли, не сдвинется. Это соответствует тому, что мы увидели на снимках.

                   Все согласились, и Вейхарт продолжал:

               — Теперь предположим, что облако летит не прямо к нам, а одновременно смещается в сторону, допустим, что скорости этих движений одного порядка. Тогда облако будет перемещаться вот так. Если теперь наблюдать за движением из точки A в точку В, то вы обнаружите два эффекта: облако в точке В будет казаться больше, чем в точке А, так же, как в предыдущем случае, но его центр сдвинется, переместится на угол АЗВ, который должен быть не меньше 30 градусов.

               — Я не думаю, чтобы центр переместился больше, чем на четверть градуса, — заметил Марлоу.

               — Получается, что боковое движение облака составляет не больше одного процента от движения к нам. Такое впечатление, что облако летит в солнечную систему, как пуля в мишень.

               — Вы хотите сказать, Дэйв, что не стоит рассчитывать на то, что облако пролетит мимо солнечной системы или, скажем, лишь чуть ее заденет?

               — Судя по фактам, которыми мы располагаем, облако летит прямо в цель, в самый центр мишени. Помните, оно уже сейчас два с половиной градуса в диаметре. Чтобы оно пролетело мимо, необходима поперечная скорость, по крайней мере, равная десяти процентам от радиальной. А это вызвало бы заметное угловое смещение центра, чего мы, по словам доктора Марлоу, не наблюдаем. Другой вопрос, который я хотел бы задать: почему облако не было замечено раньше? Не хочу никого обидеть, но, по-моему, крайне удивительно, что его не обнаружили раньше, лет десять назад, например.

               — Это первое, о чем я подумал, — ответил Марлоу, — Действительно, непонятно и удивительно. Вот почему мне было трудно сразу поверить в открытие Йенсена. Потом я смог найти удовлетворительные объяснения. Если бы в небе произошла вспышка Новой или Сверхновой, она немедленно была бы замечена не только астрономами, но и тысячами простых людей. Однако мы имеем дело не со светом, а с его отсутствием, темное пятно заметить не так-то просто: оно очень хорошо маскируется на небе. Впрочем, если бы облако закрыло яркую, хорошо видную звезду, на это обязательно обратили внимание. Конечно, исчезновение даже яркой звезды не так легко засечь, как появление новой, но все равно тысячи астрономов, профессионалов и любителей, заметили бы это. Однако случилось так, что звезды вокруг облака имеют яркость не выше восьмой величины. Вот и первое объяснение. Далее, вам должно быть известно, что для того, чтобы обеспечить хорошие условия видимости, мы вынуждены работать лишь с объектами, расположенными близко к зениту, а наше облако лежит очень низко над горизонтом. Мы наблюдаем за этой частью неба, только если заранее знаем, что там есть что-то по-настоящему интересное. Это многое объясняет. Остаются, конечно, обсерватории южного полушария, там облако расположено достаточно высоко над горизонтом, но они заняты исследованиями таких чрезвычайно важных объектов, как ядро Галактики и Магеллановы Облака. На проведение других работ у них не хватает персонала. Рано или поздно наше облако должны были обнаружить. Это случилось позже, чем нам бы этого хотелось, но могло случиться и раньше. Вот все, что я могу сказать.

               — Нет особого смысла переживать из-за этого, — сказал директор. — У нас есть дела важнее. Было бы неплохо измерить скорость, с которой облако приближается. Мы с Марлоу долго обсуждали этот вопрос и считаем, что это возможно. Как показывают снимки, полученные Марлоу этой ночью, звезды, находящиеся на каемке облака, уже частично затемнены. В спектре можно обнаружить линии поглощения облака, их доплеровское смещение даст нам скорость.

               — Тогда можно будет точно вычислить, когда облако достигнет нас, — подхватил Барнет. — Должен сказать, мне не очень все это нравится. То, как увеличился угловой диаметр облака за последние двадцать лет, показывает, что оно будет здесь лет через пятьдесят или шестьдесят. Как вы думаете, сколько времени потребуется, чтобы измерить доплеровское смещение?

               — Около недели. Это не очень сложная работа.

               — Извините, но я не понимаю, зачем понадобилась определять скорость облака? — сказал вдруг Вейхарт. — Можно вычислить время, за которое облако достигнет Солнечной системы, без дополнительных наблюдений. Позвольте, я сделаю это. По моему подсчету, потребуется не пятьдесят лет, а гораздо меньше.

               Вейхарт поднялся с места, подошел к доске и стёр свои предыдущие рисунки.

               — Берт, покажите нам, пожалуйста, еще раз снимки Йенсена.

               После того, как Эмерсон вновь продемонстрировал их, Вейхарт спросил:

               — Можете ли вы оценить, насколько облако больше на втором диапозитиве?

               — Мне кажется, процентов на пять. Может быть, чуть больше или чуть меньше,— ответил Мерлоу.

               — Похоже на то, — сказал Вейхарт. — Введем сначала некоторые обозначения.

               Далее последовали относительно длинные вычисления, в конце которых Вейхарт заявил:

               — Итак, мы видим, что облако будет здесь в августе 1965 года, или еще раньше, если некоторые из принятых в расчете предположений не совсем точны.

               Он отошел от доски, исписанной его математическими выкладками.

               — Похоже, что все правильно. И в самом деле, весьма несложные вычисления, — подтвердил Марлоу, выпуская огромные клубы дыма.

               — Да, безусловно, все верно, — ответил Вейхарт.

               Подробнее расчеты  выглядели так.

               — Обозначим за a текущий угловой диаметр облака, выраженных в радианах, d — линейный диаметр облака, D — расстояние от него до нас, V — скорость его приближения, T — время, необходимое для достижения солнечной системы.

               Очевидно, что мы имеем:  а = d / D

               Продифференцируем это уравнение по t, и получим: da / dt = - (d / D2) / (dD / dt)

               V = - dD / dt , так что можно записать:  da /  = (d / D2) V              

               Но D / V  = Т, и мы можем избавиться от V, перейдя к da / dt = d / DТ

               Получилось даже проще, чем я думал. Вот, собственно, и ответ:

               Т = a ( dt / da) 

               Последний шаг — приближенно оценить dt/da с помощью конечных интервалов Δt/Δa, где Δt = 1 месяц, согласно промежутку времени между двумя пластинками доктора Йенсена, применяя оценку доктора Марлоу, Δa примерно равна пяти процентам a. Так что получается T = 20 Δt = 20 месяцев.

               Когда Вейхарт закончил свое сообщение, директор счел необходимым предупредить всех, что обсуждение было секретным. Верны эти вычисления или нет, не следует говорить о них вне обсерватории, даже дома. Малейшая искра может превратиться в бушующее пламя, если эта история попадет в газеты. У директора никогда не было причин придерживаться высокого мнения о репортерах, в особенности об их точности при изложении научных фактов.

               До двух часов он сидел в своем кабинете в одиночестве, переживая самую острую в своей жизни внутреннюю борьбу. Он всегда считал, что вправе оглашать результаты исследований, только тщательно все проверив и обдумав. Однако вправе ли он молчать еще полмесяца, а то и месяц? Пройдет, по крайней мере, две или три недели, прежде чем объект будет полностью исследован. Могут ли они себе это позволить? Вновь и вновь он придирчиво проверял выкладки Вейхарта, но ошибок в них так и не обнаружил.

               Наконец он решился и вызвал секретаря.

               — Пожалуйста, закажите для меня место в ночном самолете на Вашингтон. В том, который вылетает около девяти. А потом соедините меня с доктором Фергюсоном.

               Джеймс Фергюсон был очень важной шишкой в Национальном научном фонде США: он ведал вопросами физики, астрономии и математики. Его немало удивил вчерашний телефонный разговор с Герриком. Обычно тот предупреждал о своем приезде заранее.

               — Не понимаю, какая муха укусила Геррика, — сказал он жене на следующее утро за завтраком. — Ох уж мне эти внезапные визиты! Но он был так настойчив. Даже по телефону было слышно, как он взволнован. Пришлось сказать, что встречу его в аэропорту.

               — Не принимай это так близко к сердцу, — ответила жена. — Скоро все узнаешь.

               На пути от аэропорта до города, Геррик не говорил ни о чем серьезном, отделываясь ничего не значащими фразами. Только оказавшись в кабинете Фергюсона, он перешел к делу.

               — Надеюсь, нас никто не подслушает?

               — Боже мой, неужели все настолько серьезно? Одну минуту. — Фергюсон снял телефонную трубку. — Эми, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы меня не отрывали… Нет-нет, никаких телефонных разговоров… Ну, может, час, а может два, не знаю.

               Геррик постарался рассказать о сложившейся ситуации по возможности подробно и без лишних эмоций. Пока Фергюсон разглядывал фотографии, Геррик говорил:

               — Вы видите самые предварительные данные. Если мы огласим результаты и потом окажется, что это ошибка, то будем выглядеть последними дураками. Если же потратим месяц на проверку и окажется, что были правы, нам влетит за трусость и медлительность.

               — Естественно, влетит, как старой опытной курице, высиживающей тухлое яйцо.

               — Джеймс, мне всегда казалось, что у вас огромный опыт общения с людьми. Вы для меня человек, к которому можно обратиться за советом. Как вы полагаете, что я должен сделать?

               Некоторое время Фергюсон молчал. Затем он сказал:

               — Я думаю, это может оказаться делом чрезвычайно серьезным. А принимать важные решения экспромтом я люблю ничуть не больше вашего, Дик. Вот мой совет: возвращайтесь в гостиницу и отдохните как следует — этой ночью вам, наверняка, не удалось выспаться. Мы встретимся с вами снова за обедом, к тому времени я все обдумаю и попытаюсь что-нибудь придумать.

               Фергюсон оказался верен своему слову. В назначенное время они встретились в одном тихом ресторане.

               — Мне кажется, я разобрался с вашей проблемой, — сказал Фергюсон. — Нет смысла тратить еще целый месяц на проверку данных. Картина и так достаточно ясная, а полной уверенности все равно никогда не будет. Разве что вместо девяноста девяти процентов — девяносто девять целых и девяносто девять сотых. Ради этого не стоит тратить время. Но, с другой стороны, вы недостаточно подготовились, чтобы идти в Белый дом прямо сейчас. По вашим собственным словам, вы и ваши сотрудники пока потратили на эту работу меньше дня. Наверняка есть еще многое, что вам следует обдумать. А именно: сколько времени потребуется облаку, чтобы приблизится к нам? Что при этом произойдет? Вот вопросы, на которые вам нужно ответить.

               Мой совет — немедленно отправляйтесь в Пасадену, запрягайте всех в работу, напишите за неделю доклад, изложите в нем ситуацию, какой она вам представляется. Пусть все ваши сотрудники под ним подпишутся, чтобы не возникло разговоров о спятившем директоре. Ну, а потом возвращайтесь в Вашингтон. Тем временем я постараюсь подготовить здесь почву. В подобных случаях мало толку начинать снизу, шептать на ушко какому-нибудь члену конгресса. Единственное разумное — это идти прямо к президенту. Я постараюсь пробить к нему дорогу.

 

 Глава 2

Собрание в Лондоне

               3а четыре дня до описанных выше событий, в Лондоне, в помещении Королевского Астрономического Общества, состоялось весьма примечательное собрание Британской Астрономической Ассоциации, объединяющей в основном астрономов-любителей.

               Крис Кингсли, профессор астрономии Кембриджского университета, специально выбрался в Лондон, чтобы попасть на это собрание. Присутствие этого чистейшего теоретика на сборище астрономов-любителей было из ряда вон выходящим событием. Однако Кингсли узнал, что обнаружены необъяснимые отклонения от расчетных значений в положении Юпитера и Сатурна. Кингсли не верил, что такое возможно, но, считал, что для подобных заявлений должны быть основания, вот и решил разузнать, о чем пойдет речь.

               К своему удивлению, он обнаружил в Берлингтон-хаус многих своих коллег и среди них Королевского астронома. «Никогда раньше не видел ничего подобного. Похоже, распространением слухов занялся какой-то расторопный рекламный агент», — подумал Кингсли.

               Через полчаса Кингсли пробрался в конференц-зал и обнаружил одно свободное место в первом ряду рядом с Королевским астрономом. Едва он уселся, председатель собрания, доктор Олдройд, открыл заседание:

               — Леди и джентльмены, мы собрались здесь сегодня, чтобы обсудить некоторые новые и необычные данные. Но прежде чем предоставить слово первому докладчику, я хотел бы сказать, что нам приятно видеть здесь так много выдающихся ученых. Я уверен, что посещение нашего собрания не обернется для них потерянным временем. Надеюсь, что сегодня еще раз будет продемонстрирована важная роль любителей в астрономии.

               Тут Кингсли усмехнулся про себя, а некоторые из его коллег не смогли удержаться от ехидных гримас.

               Доктор Олдройд, между тем, продолжал:

               — Я с огромным удовольствием предоставляю слово мистеру Джорджу Грину.

               Мистер Джордж Грин тут же вскочил со своего места в середине зала и поспешил к трибуне, сжимая в правой руке большую кипу бумаг.

               Первые десять минут Кингсли с вежливым вниманием смотрел, как мистер Грин показывает диапозитивы, на которых было изображено оборудование его частной обсерватории. Но когда десять минут перешли в четверть часа, он начал ерзать на стуле; следующие полчаса он уже мучился: вытягивал ноги, убирал их под стул, клал ногу на ногу, поминутно оборачивался, пытаясь взглянуть на стенные часы. Все было напрасно — мистер Джордж Грин несся, закусив удила. Королевский Астроном посматривал на Кингсли с довольной улыбкой. И другие астрономы не спускали с него глаз, предвкушая удовольствие. С минуты на минуту они ожидали взрыва.

               Однако взрыва не последовало, мистер Грин, казалось, внезапно вспомнил о цели своего выступления. Покончив с описанием своего возлюбленного детища, он выпалил результаты своих наблюдений, точно пес, который спешит стряхнуть воду после купания. Он наблюдал Юпитер и Сатурн, тщательно измерил их положение и обнаружил расхождения с Морским альманахом. Затем он подбежал к доске, выписал величины расхождений и сел на свое место.

               Расхождение в долготе:

               Юпитер +1 мин. 29 сек.  Сатурн — 49 сек.

               Расхождение в склонении:

               Юпитер + 42”    Сатурн  — 17”

               Кингсли был так взбешен, что даже не слышал громких аплодисментов, которыми наградили мистера Грина, от гнева у него буквально перехватило дыхание. Отправляясь к астрономам-любителям, он был уверен, что речь пойдет о расхождении, не превышающем десятых долей секунды. Такие расхождения он мог отнести за счет неточности или некомпетентности наблюдателя. Могла вкрасться также и ошибка статистического характера. Но числа, написанные на доске мистером Грином, были нелепы и фантастичны; они были так велики, что даже слепой мог бы увидеть их. Настолько огромны, что мистер Джордж Грин должен был сделать совершенно чудовищную ошибку, чтобы получить такие отклонения.

               Не следует думать, что Кингсли был интеллектуальным снобом и относился к любителям с предубеждением. В этом же зале, два года назад, он выслушал доклад совершенно неизвестного человека. Кингсли сразу отметил высокий уровень и компетентность автора и первым его публично похвалил. Но он не выносил неграмотности, особенно когда ее проявляли не в частном разговоре, а выставляли напоказ. Она раздражала его не только в науке, но и в живописи, и в музыке.

               Поэтому теперь он просто кипел от ярости. У него в голове возникло столько негодующих мыслей, что он не мог выбрать из них главную: так жаль было отказываться от всех остальных. Но прежде чем он успел принять решение, как излить свой гнев, доктор Олдройд преподнес следующий сюрприз:

               — Для меня большая честь предоставить слово нашему следующему оратору — Королевскому Астроному.

               Королевский астроном собирался говорить кратко и по существу. Но он не смог побороть искушения растянуть свою речь, чтобы, воспользовавшись случаем, в полной мере насладиться бешенством Кингсли. Было очевидно, что ничто не могло вывести последнего из себя больше, чем второе выступление в духе мистера Джорджа Грина, вот Королевский астроном и начал именно так. Он показал диапозитивы, на которых было запечатлено оборудование Королевской обсерватории, отдельные его детали, наблюдатели, работающие с этим оборудованием; затем он приступил к подробному объяснению работы телескопов в терминах, вполне пригодных для беседы с умственно отсталыми детьми. Все это им произносилось спокойным и уверенным тоном, который выигрышно выглядел на фоне нерешительной манеры мистера Грина. Примерно через полчаса Королевский астроном понял, что если он будет продолжать в том же духе, Кингсли действительно может понадобиться медицинская помощь, и он перешел к делу.

               — Наши результаты в общих чертах подтверждают то, что мистер Грин уже доложил вам. В положении Юпитера и Сатурна наблюдаются отклонения, величины которых приводил мистер Грин. Между нашими результатами есть небольшие расхождения, но в основном они совпадают. В Королевской Обсерватории наблюдались отклонения в положении Урана и Нептуна, не такие значительные, как для Юпитера и Сатурна, но все же весьма заметные.

               Кроме того, ко мне пришло письмо из Гейдельбергской обсерватории от Гротвальда, в котором он сообщает, что получил результаты, с большой точностью совпадающие с данными Королевской обсерватории.

               Королевский Астроном вернулся на свое место. Доктор Олдройд тут же обратился к собравшимся:

               — Джентльмены, сообщения, которые вы только что услышали, я осмелился бы назвать результатами самой первостепенной важности. Сегодняшнее собрание может стать поворотным пунктом в истории астрономии. Я не хочу более занимать ваше время, так как полагаю, вам самим есть что сказать. В особенности многое, я думаю, нам могут сообщить теоретики. Разрешите мне начать дискуссию и попросить профессора Кингсли поделиться с нами своими соображениями.

               — Не советовал бы, пока у нас в стране действует закон о клевете, — прошептал один из астрономов другому.

               — Господин председатель, — начал Кингсли. — Пока выступали предыдущие ораторы, я имел возможность проделать довольно длинные расчеты.

               Астрономы-профессионалы понимающе переглянулись, Королевский астроном усмехнулся.

               — Надеюсь, что выводы, к которым я пришел, будут интересны собранию. Вычисления показывают, что если данные, которые были доложены нам сегодня, правильны, если, повторяю, эти данные правильны, то это говорит о наличии в окрестностях солнечной системы какого-то никогда ранее не наблюдавшегося тела. Причем масса этого неизвестного нам тела примерно равна или даже больше массы Юпитера. Совершенно невероятно, чтобы результаты, о которых сегодня было сообщено, являлись следствием простой ошибки наблюдения, повторяю, простой ошибки наблюдения, но еще невероятнее, чтобы тело, обладающее столь большой массой и находящееся в пределах солнечной системы или вблизи нее, оставалось так долго незамеченным.

               Кингсли сел. Все те, кто уловил ход его рассуждений, поняли, что он изложил свою точку зрения до конца.

               При посадке в поезд, отходивший в 8.56 вечера от станции Ливерпуль-стрит до Кембриджа, Кингсли так свирепо посмотрел на железнодорожного служащего, который попросил предъявить билет, что тот поспешно отступил в сторону. Раздражение Кингсли отнюдь не улеглось после того, как его накормили скверным обедом в претенциозном, но грязном ресторане с высокомерными официантами. На должном уровне там были только цены. Кингсли шел по вагонам, отыскивая свободное купе, где он смог бы, наконец, остаться в одиночестве. Однако, один из затылков, промелькнувших перед его глазами в вагоне первого класса, показался знакомым. Проскользнув в купе, он устроился на диване рядом с Королевским Астрономом.

               — Естественно, первый класс, это так приятно и тешит самолюбие. Ну что может быть лучше государственной службы!

               — Вы заблуждаетесь, Кингсли. Я еду в Кембридж на банкет в Тринити-колледж.

               Кингсли состроил гримасу. Он еще ощущал во рту вкус отвратительного обеда.

               — Меня всегда поражает, откуда эти нищие в Тринити берут столько отличной еды, — сказал он. — Банкеты по понедельникам, средам и пятницам и четырехразовое питание в остальные дни!

               — В этом есть свой смысл. А вы сегодня не в духе, Кингсли. Что случилось?

               Можно добавить, что при этом Королевский Астроном внутренне ликовал.

               — Не в духе? Хотел бы я посмотреть, кто на моем месте был бы в духе. Бросьте, К.А.! Послушайте, сэр, что это за водевиль разыграли сегодня?

               — Все, что сегодня было сказано, — всего лишь трезвое перечисление достоверных фактов.

               — И вы называете это трезвыми фактами! Было бы значительно трезвее, если бы вы вскочили на стол и сплясали джигу. Отклонение в положении Юпитера на полтора градуса! Чепуха!

               Королевский Астроном достал портфель с багажной полки и вынул из него большую папку с бумагами, где было собрано огромное количество наблюдений.

               — Вот факты, — сказал он. — На первых, примерно пятидесяти страницах, здесь приведены необработанные данные наблюдений всех планет за каждый день в течение последних нескольких месяцев. Во второй части те же данные, но уже пересчитанные в гелиоцентрические координаты.

               Кингсли молча изучал бумаги почти целый час, пока поезд не достиг Бишопс Стотфорда. Наконец, он сказал:

               — Вы понимаете, К.А., сэр, что у вас нет ни малейшего шанса протащить такое жульничество? Здесь столько материала, что я легко могу проверить его подлинность. Не дадите ли вы мне эти таблицы на денек-другой?

               — Если вы думаете, Кингсли, что я устроил все это представление или, как вы выражаетесь, жульничество только для того, чтобы обмануть или подразнить лично вас, то вы себе льстите.

               — Ладно, — сказал Кингсли, — в таком случае я могу предложить две гипотезы. Обе на первый взгляд кажутся невероятными, но одна из них должна быть правильной. Согласно первой гипотезе, неизвестное и никогда не наблюдавшееся ранее тело с массой порядка массы Юпитера вторглось в Солнечную систему. Согласно второй — Королевский Астроном спятил. Я не хочу вас обидеть, но, откровенно говоря, вторая гипотеза кажется мне более вероятной.

               — Что меня всегда в вас восхищает, Кингсли, так это привычка резать правду в глаза. — Королевский астроном сделал паузу и добавил: — Вам следовало бы заняться политикой.

               Кингсли ухмыльнулся:

               — Так вы дадите мне эти таблицы на два дня?

               — Что вы собираетесь делать?

               — Во-первых, я проверю согласованность данных, во-вторых, определю местонахождение этого неизвестного тела.

               — Как вы это сделаете?

               — Сначала, исходя из данных об отклонении одной из планет, скажем, Сатурна, я рассчитаю положение тела, вторгшегося в солнечную систему, или массы вещества, если это не отдельное тело. Это будет сделано примерно так же, как Адамс и Леверье определили положение Нептуна. Затем, зная характеристики вторгшегося тела, я смогу вычислить вызываемые им возмущения в движении Юпитера, Урана, Нептуна, Марса и так далее. И тогда я сравню полученные результаты с вашими наблюдениями этих планет. Если у меня получится то же, что у вас — значит это не жульничество. Если же результаты не сойдутся, то…

               — Звучит разумно, — сказал Королевский Астроном. — Но как вы собираетесь сделать столько расчетов за несколько дней?

               — О, с помощью нашей электронно-вычислительной машины — нового компьютера. К счастью, у меня есть соответствующая программа для кембриджской машины. За завтрашний день я немного ее изменю и напишу несколько дополнительных подпрограмм для этой задачи. Вечером можно будет начать расчеты. Послушайте, сэр, почему бы вам не прийти в лабораторию после вашего банкета? Если мы поработаем всю ночь, то обязательно справимся.

               На следующий день в Кембридже было холодно, город затянуло мелкой сеткой дождя. С утра до середины дня Кингсли упорно работал, сидя перед камином в своем кабинете. Он тщательно выписывал на бумаге различные символы, составляя программу, в соответствии с которой машина должна выполнять арифметические и логические операции.

               Около половины четвертого он, закутавшись по уши в кашне и пряча под зонтом объемистую пачку бумаг, вышел из колледжа. Кратчайшим путем он прошел на Корн-Экстейндж-стрит к зданию, где размещалась новая электронно-вычислительная машина, способная сделать за одну ночь расчет, на который человеку потребовалось бы никак не меньше пяти лет. Когда-то в этом здании размещался анатомический театр, и говорили, что в нем до сих пор водятся привидения, но Кингсли, сворачивая с узкой улицы в боковую дверь дома, думал совсем о другом.

               Сначала он прошел в служебное помещение. Машина все равно пока еще была занята решением другой задачи. Прежде Кингсли должен был превратить написанные им буквы и цифры в коды, которые могли быть введены в машину. Он проделал это с помощью перфоратора — устройства, внешне напоминающего пишущую машинку; при нажатии на соответствующие различным буквам и цифрам клавиши на бумажной ленте, протягивающейся через него, пробивались отверстия. Эти дырки на бумаге и составляли полные инструкции для работы компьютера. Каждое из многих тысяч отверстий следовало пробить точно на своем определенном месте, иначе расчет будет произведен неправильно.

               Было уже около шести, когда, дважды проверив свои перфоленты, Кингсли окончательно убедился, что все сделано как следует. Тогда он направился к машине на верхний этаж здания. В холодный и сырой январский день было особенно приятно попасть в комнату, где было сухо и тепло от тысяч электронных ламп. В помещении стоял приглушенный шум электромоторов и раздавался стук печатающего устройства.

               Королевский Астроном приятно провел день в гостях у старых друзей, вечером побывал на банкете. Теперь, около полуночи, он с грустью думал о том, что ему больше хотелось бы провести ночь в постели, чем в лаборатории вместе с Кингсли. Тем не менее, видимо, пора было пойти посмотреть, как там дела у этого ненормального. Один из друзей подвез его к лаборатории на автомобиле, и вот теперь он стоял под дождем и ждал, когда ему откроют. Наконец, Кингсли появился.

               — Привет, К.А, — сказал он. — Вы как раз вовремя.           Они поднялись по лестнице к счетной машине.

               — Уже есть какие-нибудь результаты?

                Пока нет. В программах, которые я написал сегодня утром, обнаружилось несколько ошибок, мне пришлось потратить несколько часов, вылавливая их. Но теперь, надеюсь, все в полном порядке. И если с машиной ничего не случится, через пару часов расчеты будут закончены. Ну, как ваш банкет?

               Около двух часов ночи Кингсли сказал:

               — Теперь уже совсем скоро. Через несколько минут мы получим первые результаты.

               Действительно, не прошло и пяти минут, как раздался шум скоростного перфоратора, из него начала выползать длинная бумажная лента. Пробитые в ней отверстия содержали решение задачи, которую без помощи машины один человек решал бы целый год.

               — Сейчас посмотрим, что у нас получилось, — сказал Кингсли и вставил ленту в печатающее устройство.

               — Боюсь, что я выбрал довольно неудачный порядок выдачи результатов. Вероятно, их следовало привести к более удобному для понимания виду. Первые три ряда здесь дают значения серии параметров, которые я ввел в расчеты, исходя из данных ваших наблюдений.

               — Но вам удалось вычислить положение вторгшегося тела? — спросил Королевский астроном.

               — Да. Его положение и масса приведены в следующих четырех рядах. Но они записаны в довольно неудобной форме — как я уже говорил, порядок выдачи результатов не очень хорош. Я собираюсь использовать эти результаты для того, чтобы рассчитать влияние, которое должно оказать вторгшееся тело на Юпитер. Формат данных для этого подходит наилучшим образом.

               Кингсли указал на бумажную ленту, только что отперфорированную машиной.

               — Чтобы привести данные к действительно удобному виду, мне придется сделать самому кое-какие расчеты. Но, прежде всего, давайте, определим положение Юпитера.

               Кингсли нажал несколько кнопок на пульте, затем вставил в считывающее устройство машины катушку с бумажной лентой. Как только он нажал другую кнопку, катушка начала вертеться, разматывая ленту.

               — Посмотрите, что происходит, — сказал Кингсли, — когда лента сматывается с катушки, через пробитые в ленте отверстия проходят пучки света, которые затем попадают на расположенные в этом ящике фотоэлементы. В результате в машину поступают серии электрических импульсов. Лента, которую я сейчас поставил, содержит программу для машины, с помощью которой она сможет рассчитать отклонения в положении Юпитера. Но это еще не все. Машине нужна информация о положении нашего вторгшегося тела, его массе и скорости движения. Пока мы не введем эти данные, машина не начнет расчета.

               Действительно, машина остановилась, как только вся длинная бумажная лента размоталась. Кингсли указал на маленькую красную лампочку, загоревшуюся на пульте:

               — Машина остановилась, потому что введенная в нее информация недостаточна. Где кусок ленты, на котором отперфорированы результаты предыдущего расчета? Да вот он, на столе около вас.

               Королевский Астроном передал ему длинную полоску бумаги.

               — Здесь содержится недостающая информация. Когда мы введем ее, машина будет знать о вторгшемся теле все.

               Кингсли нажал кнопку и заправил в машину вторую бумажную ленту. После того как этот кусок ленты прошел через читающее устройство так же, как предыдущий, по электронно-лучевым трубкам начали пробегать огоньки, машина приступила к расчетам.

               — Ну вот, она, наконец, заработала. Теперь в течение часа машина будет умножать сотни тысяч десятизначных чисел в минуту. И пока она будет это делать, давайте выпьем кофе. Я ничего не ел с четырех часов дня и очень проголодался.

               Так они работали всю ночь. Уже занимался холодный январский рассвет, когда Кингсли сказал:

               — Замечательно. Все результаты получены, но их надо еще обработать, прежде чем мы сможем сравнить их с вашими наблюдениями. Это легко сделает моя лаборантка. Послушайте, К.А., давайте сегодня вечером поужинаем вместе, заодно и обсудим результаты расчетов. А пока вам следует выспаться. Мне придется остаться, дождусь, когда на работу придут сотрудники.

               Вечером, сразу после ужина, Королевский Астроном и Кингсли отправились на квартиру Кингсли в колледже Эразма. Ужин был очень хорош, и теперь они оба удобно устроились у пылающего камина.

               — Болтают всякую ерунду об этих закрытых печках, — сказал Королевский Астроном, указав на живой огонь. — Предполагается, что все это звучит наукообразно, однако, на самом деле, ничего научного во всей этой болтовне нет. Самое приятное тепло — излучение открытого огня. Закрытая печка дает лишь много горячего воздуха, а он крайне вреден для дыхания. Душит, но не согревает.

               — Вы совершенно правы, — согласился Кингсли. — Лично я никогда не пользуюсь такими устройствами. Может, выпьем по глотку портвейна, прежде чем заняться делами? Могу предложить вам бургундское, мадеру или кларет.

               — Чудесно. Мне, пожалуй, бургундское.

               — Хороший выбор, у меня есть очень недурной поммар пятьдесят седьмого года.

               Кингсли наполнил два больших бокала и вернулся на свое место:

               — Итак, теперь о деле. Я получил рассчитанные нами ночью величины отклонений Марса, Юпитера, Урана и Нептуна. Должен сказать, что совпадение наших данных оказалось фантастически точным. Я выписал основные данные по каждой из четырех планет. Вот, посмотрите сами.

               Королевский Астроном внимательно изучил записи.

               — Отличная работа, Кингсли. Ваша вычислительная машина — потрясающий инструмент. Ну, теперь-то вы удовлетворены? Согласитесь, что гипотеза о вторгшемся в солнечную систему постороннем теле получила веское подтверждение. Кстати, а есть ли у вас данные о массе, скорости и положении тела? Здесь они не приведены.

               — Да, эти параметры тоже рассчитаны, — ответил Кингсли и вытащил еще один лист бумаги из толстой папки. — Они-то и беспокоят меня. Получается, что масса тела равна примерно двум третям массы Юпитера.

               Королевский Астроном улыбнулся:

               — Помнится, на собрании вы говорили, что она, по крайней мере, равна массе Юпитера.

               Кингсли проворчал:

               — Если вспомнить, о безумии, которое там царило, то это неплохая оценка. Но посмотрите на расстояние тела от Солнца: 21,3 астрономической единицы, всего в 21,3 раза больше расстояния от Земли до Солнца. Это же невозможно!

               — Почему вы так думаете?

               — На таком расстоянии его можно было бы легко увидеть невооруженным глазом. Тысячи людей видели бы его.

               Королевский Астроном покачал головой.

               — Почему вы решили, что это обязательно планета, вроде Юпитера или Сатурна. Не исключено, что у этого тела очень большая плотность и низкая отражательная способность. Это должно сильно затруднить визуальное наблюдение.

               — Все равно, его должны были обнаружить с помощью телескопа. Вот его координаты: прямое восхождение 5 часов 46 минут, склонение минус 30 градусов 12 минут. Я не очень-то хорошо знаю небо, но это где-то южнее Ориона, не правда ли?

               Королевский астроном опять усмехнулся:

               — Когда вы в последний раз смотрели в телескоп, Кингсли?

               — Лет пятнадцать назад.

               — По какому случаю?

               — Показывал обсерваторию группе посетителей.

               — Так вот, не кажется ли вам, что нам пора оставить пустые споры и отправиться в обсерваторию и самим посмотреть, а вдруг нам удастся что-нибудь разглядеть. Но вполне вероятно, что это вторгшееся тело, как мы с вами его называем, вовсе не твердое.

               — Вы хотите сказать, что это облако газа? Да, это уже лучше. Такое облако было бы не столь легко увидеть, как конденсированное тело. Но облако должно быть довольно компактным, с диаметром ненамного больше диаметра земной орбиты. Выходит, оно должно иметь плотность около 10-10 г/см3. Может, это очень маленькая звезда в процессе образования?

               Королевский Астроном кивнул.

               — Мы знаем, что очень большие газовые облака, вроде туманности Ориона, имеют плотность порядка 10-21 г/см3. С другой стороны, внутри таких газовых туманностей постоянно образуются звезды типа Солнца с плотностью порядка 1 г/см3. Это означает, что должны существовать сгустки газа с различными плотностями  в пределах от 10-21 г/см3 до плотности звездного вещества. Названные вами 10-10 г/см3 как раз попадают в середину интервала, поэтому ваше предположение представляется мне вполне правдоподобным.

               — Да, похоже, что так оно и есть. Я считаю, что облака с такой плотностью обязательно должны существовать. И вы, конечно, правы, нам надо немедленно отправиться в обсерваторию. Пойду, позвоню Адамсу и вызову такси, а вы пока заканчивайте со своим вином.

               Однако им не повезло, когда они, наконец, добрались до университетской обсерватории, небо было покрыто облаками, и хотя они прождали несколько часов, сырая холодная ночь так и не прояснилась. Облака не позволили им провести наблюдения и в следующие две ночи. По этой причине Кембриджу не удалось стать первооткрывателем Черного облака, точно так же, как более ста лет назад ему не досталась честь открытия планеты Нептун.

               17 января, на следующий день после того, как Геррик побывал в Вашингтоне, Кингсли и Королевский Астроном еще раз поужинали вместе в колледже Эразма. После чего опять отправились к Кингсли домой, где, устроившись перед зажженным камином, попивали поммар пятьдесят седьмого года.

               — Слава богу, что нам не придется сидеть там всю ночь. Я думаю, на Адамса можно положиться, он позвонит нам, если небо очистится.

               — Завтра вернусь к себе домой, — сказал Королевский астроном. — В конце концов, у нас, в Гринвичской обсерватории, тоже есть телескопы.

               — Я вижу, эта проклятая погода опротивела вам так же, как и мне. Послушайте, сэр, мы поступим по-другому. Я составил телеграмму Марлоу в Пасадену. Вот она. Им облачность не помешает.

               Королевский Астроном прочитал текст, который ему показал Кингсли.

                «Пожалуйста, сообщите, есть ли необычный объект в точке прямое восхождение пять часов сорок шесть минут, склонение минус тридцать градусов двенадцать минут. Масса объекта две трети массы Юпитера, скорость семьдесят километров в секунду прямо по направлению к Земле. Расстояние от Солнца 21,3 астрономической единицы».

               — Как вы думаете, стоит это отправить? — спросил Кингсли озабоченно.

               — Отправляйте. Я хочу спать, — благодушно ответил Королевский астроном, прикрывая ладонью зевок.

               На следующий день у Кингсли в девять утра была лекция, поэтому к восьми он уже умылся, оделся и побрился. Его слуга накрыл стол к завтраку.

               — Вам телеграмма, сэр, — сказал он.

               Не может быть, подумал Кингсли, чтобы так быстро пришел ответ от Марлоу. Неужели они воспользовались подводным кабелем связи? Распечатав телеграмму, он изумился еще больше.

               ВАМ И КОРОЛЕВСКОМУ АСТРОНОМУ НЕОБХОДИМО НЕМЕДЛЕННО, ПОВТОРЯЮ, НЕМЕДЛЕННО ПРИБЫТЬ В ПАСАДЕНУ. САМОЛЕТ В НЬЮ-ЙОРК ВЫЛЕТАЕТ В 15.00. БИЛЕТЫ ЗАКАЗАНЫ В ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВЕ PAN AMERICAN. ВИЗЫ ПРИГОТОВЛЕНЫ В АМЕРИКАНСКОМ ПОСОЛЬСТВЕ. В АЭРОПОРТУ ЛОС-АНДЖЕЛЕСА ВАС ЖДЕТ АВТОМАШИНА.

                                                                                                                                                                                                                            ГЕРРИК.

               Самолет медленно набирал высоту, держа курс на запад. Кингсли и Королевский Астроном расположились в своих креслах. Впервые с момента получения телеграммы Кингсли смог перевести дух. Сначала ему пришлось перенести лекцию, затем обсудить тысячу вопросов с секретарем факультета. Нелегко было все устроить, очень уж внезапно пришлось уезжать, однако, в конце концов, все уладилось. Но было уже одиннадцать часов. До вылета оставалось всего три часа, а нужно было еще добраться до Лондона, оформить визу, получить билеты и успеть на автобус до лондонского аэропорта. Пришлось все делать очень быстро. Королевский Астроном находился в лучшем положении: он так часто ездил за границу, что его визы и паспорт на всякий случай всегда были оформлены.

               И только оказавшись на борту самолета, им удалось вздохнуть свободнее. Они оба достали взятые в дорогу книжки. Кингсли бросил взгляд на книгу Королевского астронома и увидел яркую обложку с изображением группы головорезов, с упоением паливших друг в друга из револьверов.

               Бог знает, до какого чтива можно так дойти, подумал Кингсли.

               Королевский Астроном посмотрел на книгу Кингсли и увидел «Истории» Геродота.

               Господи, он скоро за Фукидида примется, подумал Королевский Астроном.

 

 Глава 3

В Калифорнии

               Теперь необходимо описать то впечатление, которое произвела телеграмма Кингсли в Пасадене. Вернувшись из Вашингтона, Геррик собрал всех в своем кабинете. Присутствовали Марлоу, Вейхарт и Барнет. Геррик объяснил, что необходимо срочно выработать общую точку зрения на возможные последствия сближения с Черным облаком.

               — Положение таково: наши данные показывают, что облако достигнет Земли примерно через восемнадцать месяцев; во всяком случае, такая оценка кажется нам вероятной. Но что мы можем сказать о самом облаке? Сильно ли оно будет поглощать солнечное излучение, если окажется между нами и Солнцем?

               — Пока у нас слишком мало данных, чтобы ответить на этот вопрос, — сказал Марлоу, выпуская клубы дыма. — Сейчас мы не знаем даже, является ли облако очень маленьким и близким, или, наоборот, чем-то огромным, но весьма удаленным. Поэтому трудно сказать что-то определенное о плотности вещества внутри облака.

               — Если бы мы получили скорость облака, мы узнали бы его размеры и насколько оно далеко от Земли, — заметил Вейхарт.

               — Да, я думал об этом, — продолжал Марлоу. — Такую информацию можно получить у ребят с австралийского радиотелескопа. Весьма вероятно, что облако состоит в основном из водорода, и тогда можно будет получить допплеровское смещение на линии 21 сантиметр.

               — Прекрасная мысль, — сказал Барнет. — Следует немедленно послать телеграмму Лестеру в Сидней.

               — Нет. По-моему, нам не следует этого делать, Билл, — вмешался Геррик. — Давайте заниматься только тем, что касается лично нас. Наше дело подготовить доклад, а уж Вашингтон пусть сам договаривается с австралийцами насчет радионаблюдений.

               — Но ведь мы должны указать, что к проблеме следует подключить группу Лестера?

               — Конечно, это можно сделать, и, пожалуй, нужно.  Но я хотел бы заметить, что пока нам не следует проявлять излишнюю инициативу. Эта история наверняка будет иметь серьезные политические последствия. Думаю, нам лучше держаться подальше от таких вещей.

               — Я согласен, — вмешался Марлоу. — Не хватало еще впутаться в политику. Но все равно для определения скорости нам потребуются радиоастрономы. Что касается определения массы облака — это труднее. Насколько я могу судить, лучший и, вероятно, единственный путь для этого — наблюдение возмущений движения планет.

               — Довольно архаичная штука, не правда ли? — сказал Барнет. — Неужели этим кто-то сейчас занимается? Разве что англичане.

               — Думаю, что нам не стоит самим заниматься этими исследованиями, — проворчал Геррик. — Мы отметим в докладе, что самый подходящий человек для этой работы Королевский Астроном. Что ж, по основным пунктам мы, вроде бы, пришли к согласию. Осталось только написать сам доклад. Или еще кто-нибудь хочет высказаться?

               — Нет, мы обсудили все достаточно основательно, вернее, настолько основательно, насколько смогли, — ответил Марлоу. — Мне хотелось бы вернуться к работе; по правде говоря, я ее совсем забросил за последние дни. А вам, я полагаю, нужно срочно закончить доклад. Рад, что не мне его писать.

               Они вышли из кабинета Геррика, оставив его работать над докладом, к чему он немедленно и приступил. Барнет и Вейхарт вернулись в Калифорнийский Технологический институт, а Марлоу направился в свой служебный офис. Но оказалось, что работать он не в состоянии, поэтому он решил прогуляться до библиотеки, где уже находилось несколько его коллег. Время до обеда они провели в оживленном обсуждении диаграммы цвет-светимость для звезд галактического ядра.

               Когда Марлоу вернулся на рабочее место, его ждал сюрприз.

               — Вам пришла телеграмма, доктор Марлоу, — сообщил секретарь.

               Слова, напечатанные на листке бумаги, показались ему выросшими до гигантских размеров:

               ПОЖАЛУЙСТА, СООБЩИТЕ, ЕСТЬ ЛИ НЕОБЫЧНЫЙ ОБЪЕКТ В ТОЧКЕ ПРЯМОЕ ВОСХОЖДЕНИЕ ПЯТЬ ЧАСОВ СОРОК ШЕСТЬ МИНУТ, СКЛОНЕНИЕ МИНУС ТРИДЦАТЬ ГРАДУСОВ ДВЕНАДЦАТЬ МИНУТ. МАССА ОБЪЕКТА ДВЕ ТРЕТИ МАССЫ ЮПИТЕРА, СКОРОСТЬ СЕМЬДЕСЯТ КИЛОМЕТРОВ В СЕКУНДУ ДВИЖЕТСЯ ПРЯМО ПО НАПРАВЛЕНИЮ К ЗЕМЛЕ. РАССТОЯНИЕ ОТ СОЛНЦА 21,3 АСТРОНОМИЧЕСКОЙ ЕДИНИЦЫ.

               Вскрикнув от изумления, Марлоу кинулся к кабинету Геррика и ворвался в него без стука.

               — Вот они, — вскричал он, — все данные, которые нам нужны!

               Геррик внимательно прочитал телеграмму. Затем он довольно криво улыбнулся и сказал:

               — Это значительно меняет дело. Похоже, что теперь мы должны консультироваться с Кингсли и Королевским Астрономом.

               Марлоу еще не оправился от волнения.

               — Нетрудно догадаться, что произошло. Королевский Астроном получил наблюдательный материал о движении планет, а Кингсли сделал расчеты. Насколько я знаю этих парней, весьма маловероятно, чтобы они ошиблись.

               — Можно легко проверить их результат. Если объект находится на расстоянии 21,3 астрономической единицы и приближается к нам со скоростью семьдесят километров в секунду, мы можем быстро подсчитать, сколько времени ему потребуется, чтобы достигнуть Земли, и сравнить ответ с восемнадцатью месяцами, которые получились у Вейхарта.

               — Ваша правда, — сказал Марлоу. Затем, он набросал на листке бумаги следующее:

Расстояние 21,3 а. е. — это приблизительно 3*1014 см. Время, нужное для того, чтобы преодолеть это расстояние при скорости 70 км/сек: 3*1014/7*106 =4.3*107 секунд = 1.4 года = приблизительно 17 месяцев.

— Великолепное совпадение! — воскликнул Марлоу. — Более того, положение, которое они указали, почти точно совпадает с нашим. Все сходится.

               — Теперь подготовить доклад станет еще труднее, — сказал Геррик, нахмурившись. — Получается, что его уже нельзя написать без Королевского Астронома. Думаю, мы должны, немедленно, вызвать к нам и его, и Кингсли.

               — Совершенно верно, — сказал Марлоу. — Пусть ваш секретарь сейчас же займется этим. Я думаю, они смогут присоединиться к нам уже через тридцать шесть часов, то есть послезавтра утром. Будет еще лучше, если всеми приготовлениями займутся ваши друзья в Вашингтоне.  Что касается доклада, то почему бы не написать его в трех частях? Первая часть может касаться наблюдений нашей обсерватории. Вторую часть пусть напишут Кингсли и Королевский астроном. А третья часть будет содержать выводы, которые мы сделаем совместно с англичанами после их приезда.

               — Полностью согласен с вами, Джефф. Первую часть я постараюсь закончить к приезду наших друзей. Вторую предоставим написать им, после чего запротоколируем совместное обсуждение и выводы, к которым нам удастся придти.

               — Прекрасно. И вам работы будет меньше. Так что завтра приглашаю вас вместе с Элисон на ужин.

               — Я был бы очень рад принять ваше приглашение, но не знаю, удастся ли мне завершить свою часть доклада до вечера. Пока ничего не могу обещать.

               — Разумеется. Просто сообщите мне завтра, как пойдут дела, — сказал Марлоу, поднимаясь.

               Когда Марлоу выходил из кабинета, Геррик спросил:

               — Все это довольно серьезно, не правда ли?

               — Думаю, что да. У меня было что-то вроде нехорошего предчувствия, когда я в первый раз увидел снимки Кнута Йенсена. Но я не представлял, до чего это скверно, пока мы не получили телеграмму. Получается, что плотность облака порядка 10-9—10-10 г/см3. А это значит, солнечный свет сквозь него не пройдет.

               Кингсли и Королевский астроном прибыли в Лос-Анджелес ранним утром 20 января. Марлоу ждал их в аэропорту. Они быстро позавтракали в аптеке, сели в машину и помчались по автостраде в Пасадену.

               — Боже мой, до чего же не похоже на Кембридж, — проворчал Кингсли. — Шестьдесят миль в час вместо пятнадцати, и голубое небо, а не бесконечно моросящий дождь. Еще так рано, а температура уже под двадцать градусов.

               Он очень устал: сначала долгий утомительный перелет через Атлантику, затем несколько часов ожидания в Нью-Йорке — слишком мало времени, чтобы успеть сделать что-либо, но вполне достаточно, чтобы вконец измотать путешественника и, в довершение ко всему, ночной полет через все Соединенные Штаты. Правда, это было намного лучше годичного морского путешествия вокруг мыса Горн, которое в подобном случае пришлось бы совершить сто лет назад. Он хотел лечь и хорошенько выспаться, но так как Королевский Астроном намеревался сразу же пойти в обсерваторию, Кингсли решил, что должен к нему присоединиться.

               После того, как Королевскому астроному и Кингсли представили сотрудников обсерватории, с которыми они не были знакомы, и обмена приветствиями со старыми знакомыми, в помещении библиотеки, наконец, началось совещание. Кроме гостей из Англии, в нем участвовали все участники обсуждения открытия Йенсена на прошлой неделе.

               Марлоу сделал краткий отчет о работе Йенсена, о своих собственных наблюдениях и о том, как Вейхарт пришел к своим поразительным выводам.

               — Теперь вы понимаете, — сказал он в заключение, — почему ваша телеграмма произвела на нас такое сильное впечатление.

               — Да, конечно, — ответил Королевский Астроном. — Фотографии необычайно интересны. Согласно им центр облака находится в точке с прямым восхождением 5 часов 49 минут и склонением минус 30 градусов 16 минут. Это прекрасно согласуется с расчетами Кингсли.

               — Не расскажете ли вы нам теперь коротко о своих исследованиях? — сказал Геррик. — Видимо, Королевский астроном сможет сообщить все, что касается наблюдений, а затем доктор Кингсли мог бы информировать нас о своих расчетах.

               Королевский Астроном подробно описал отклонения, обнаруженные в положении планет, расположенных на периферии солнечной системы. Он подчеркнул, что результаты наблюдений тщательно проверялись, так что вероятность ошибок минимальна, при этом он не забыл воздать должное мистеру Джорджу Грину.

               О небо, он опять за старое, подумал Кингсли.

               Остальные выслушали его с интересом.

               — Вот и все о наблюдениях, — закончил Королевский Астроном, — передаю слово доктору Кингсли, который познакомит вас в общих чертах со своими расчетами.

               — Постараюсь быть кратким, — начал Кингсли. — Если допустить правильность данных наблюдений, о которых только что нам рассказал Королевский Астроном, — а мне, должен признаться, поначалу было трудно в них поверить, — становится ясно, что на планеты действует возмущающая гравитационная сила от какого-то тела или массы вещества, вторгшегося в солнечную систему. От меня потребовалось, исходя из имеющихся данных об отклонениях в положении планет, вычислить положение, массу и скорость вторгшегося вещества.

               — При расчетах вы предполагали, что это тело ведет себя, как точечная масса? — спросил Вейхарт.

               — Да, мне казалось, что такое предположение удобно, во всяком случае, для предварительной оценки ситуации. Королевский астроном указал, что, возможно, мы имеем дело с протяженным облаком. Однако должен признать, что психологически мне было трудно с этим согласиться, привычнее было представлять твердое компактное тело сравнительно малых размеров. Только сейчас, когда мне показали фотографии, я стал воспринимать этот объект как облако.

               — Как вы думаете, сильно ли повлияло неправильное предположение на результаты расчета? — спросили у Кингсли.

               — Едва ли оно вообще повлияло. Поскольку речь идет о воздействии объекта на положения планет, то разница между облаком и гораздо более конденсированным телом совершенно ничтожна. Возможно, этим и объясняются незначительные различия между моими результатами и вашими наблюдениями.

               — Да, скорее всего, именно так, — вмешался Марлоу, окруженный клубами пахнущего анисом дыма. — Какое количество информации понадобилось вам для получения результатов? Вы использовали возмущения всех планет?

               — Одной планеты оказалось вполне достаточно. Для определения характеристик Облака, если мне позволено будет его так называть, я использовал только наблюдения Сатурна. Это позволило мне вычислить его положение, массу и другие его параметры. С их помощью я оценил возмущения, которые Облако должно было оказать на Марс, Юпитер, Уран и Нептун.

               — И смогли сравнить результаты с наблюдениями?

               — Совершенно верно. Результаты сравнения отражены в этих таблицах. Я передам их по кругу. Вы видите, совпадение достаточно точное. Поэтому у нас появилась уверенность в полученных результатах, и мы решили послать вам телеграмму.

               — Хотел бы сравнить вашу оценку ситуации с моей, — сказал Вейхарт. — У меня получилось, что Облако должно достигнуть Земли примерно через восемнадцать месяцев. А у вас?

               — Я проверил, Дэйв, — заметил Марлоу. — Совпадение очень хорошее. Данные доктора Кингсли дают около семнадцати месяцев.

            — Вероятно, несколько меньше, — сказал Кингсли. — Семнадцать месяцев получается, если не учитывать того, что по мере приближения к Солнцу скорость Облака будет возрастать. В данный момент она чуть меньше семидесяти километров в секунду, однако, когда оно подойдет ближе, скорость возрастет до восьмидесяти. Так что Облако достигнет Земли немного раньше, скажем, через шестнадцать месяцев.

               Геррик попробовал направить разговор в нужное ему русло.

               — Итак, теперь мы поняли точку зрения друг друга. Какие напрашиваются выводы? По-моему, до сих пор мы представляли себе ситуацию несколько искаженно. Наша группа склонялась к мнению, что речь идет о большом облаке, находящемся далеко за пределами солнечной системы, в тоже время, судя по тому, что говорит доктор Кингсли, он думал о компактном твердом теле внутри солнечной системы. Истина оказалась где-то посредине. Скорее всего, мы имеем дело с небольшим облаком, которое находится уже в пределах солнечной системы. Что можно о нем сказать?

               — Не так уж мало, — ответил Марлоу. — Измеренное значение углового диаметра облака — два с половиной градуса — и полученное доктором Кингсли расстояние около 21 астрономической единицы, показывают, что диаметр Облака примерно равен расстоянию от Земли до Солнца.

               — Еще, зная диаметр облака, мы сразу можем оценить плотность вещества в нем, — продолжал Кингсли. — Получается, что объем облака равен примерно 1040 см3, а его масса около 1,3*1030 г, что приводит к значению плотности 1,3*10-10 г/см3.

               Воцарилось молчание. Его нарушил Эмерсон:

               — Очень высокая плотность. Если пространство между Землей и Солнцем будет заполнено подобным газом, он полностью поглотит солнечный свет. В результате на Земле наступит адский холод.

               — Необязательно, — возразил Барнет. — Газ может разогреться, тогда он сам станет источником тепла.

               — Это зависит от того, сколько потребуется энергии, чтобы нагреть Облако, — заметил Вейхарт.

               — А также от прозрачности газа и множества других факторов, — добавил Кингсли. — Должен сказать, кажется весьма маловероятным, что газ станет источником тепла. Можно вычислить энергию, необходимую для того, чтобы нагреть Облако до обычной температуры.

               Он подошел к доске и написал:

               Масса Облака 1,3*1030 г.

               Состав Облака, вероятно, газообразный водород, в основном нейтральный.

               Энергия, которая потребуется для того, чтобы поднять температуру газа на Т градусов, равна:

1,5*1,3*1030  RT эрг,

где R — газовая постоянная. Обозначим через L полную энергию, испускаемую Солнцем за одну секунду. Тогда время, нужное для нагрева облака, есть:

1,5*1,3*1030  RT/L секунд.

               Возьмем R = 8,3*107, T = 300°, L = 4*1033 эрг/сек. Тогда получим, что время равно 1,2*107 секунд, то есть около 5 месяцев.

               — Это выглядит вполне правдоподобно, — заметил Вейхарт. — Время нагрева Облака, во всяком случае, не меньше этой величины.

               — Пожалуй, — кивнул Кингсли. — И эта минимальная оценка намного больше времени, которое потребуется Облаку, чтобы миновать нас. При скорости 80 километров в секунду, оно промчится через орбиту Земли примерно за месяц. Итак, я считаю установленным, что если Облако окажется между нами и Солнцем, это полностью отрежет нас от солнечного тепла.

               — Вы сказали, что это случится, если Облако пройдет между нами и Солнцем. Как вы думаете, есть ли шанс, что оно пролетит мимо? — спросил Геррик.

               — Шанс есть, но я бы сказал, очень небольшой шанс. Посмотрите.

               Кингсли снова подошел к доске.

               — Вот это орбита Земли вокруг Солнца. Мы сейчас находимся здесь. Облако, если нарисовать его в масштабе, находится вот здесь. Если оно будет двигаться прямо на нас, оно определенно закроет Солнце. Но если Облако будет двигаться чуть в сторону, есть надежда, что оно пролетит мимо.

               — Мне кажется, что нам еще повезло, — невесело рассмеялся Барнетт. — Поскольку Земля движется  вокруг Солнца, через шестнадцать месяцев она будет находиться на противоположной стороне своей орбиты относительно Облака.

               — Это всего лишь означает, что Облако доберется до Солнца раньше, чем до Земли. При этом солнечный свет все равно не будет попадать на Землю, когда Солнце будет закрыто, как показано Кингсли в ситуации а, — отметил Марлоу.

               — Важно отметить, — сказал Вейхарт, — что ситуация а реализуется только в том случае, если Облако движется точно в Солнце. При любом, даже маленьком, отклонении от этого направления реализуется ситуация б.

               — Именно так. Конечно, ситуация б — всего лишь одна из возможностей. Облако, с той же вероятностью, может пролететь мимо Солнца и Земли с другой стороны, вот так:

               — Можно ли, используя имеющиеся данные, выяснить, летит ли Облако точно на Солнце? —  спросил Геррик.

               — Таких наблюдательных данных у нас нет, — ответил Марлоу. — Взгляните на первый рисунок Кингсли. Даже маленькая ошибка в определении направления движения может привести к неточным выводам. Мы сможем сказать что-то определенное только, когда Облако приблизится к Земле.

               — Сейчас это едва ли не самый важный вопрос, — сказал Геррик. — Может ли нам помочь теория?

               — Нет, не думаю, — ответил Кигсли. — Расчеты для этого недостаточно точны.

               — Удивительно слышать от вас, Кингсли, о недоверии к расчетам — заметил Королевский Астроном.

               — Так ведь расчеты основаны на ваших наблюдениях! Во всяком случае, я согласен с Марлоу. Надо проводить тщательные наблюдения за Облаком. В конце концов, мы разберемся, суждено ли ему угодить прямо в нас, или оно пролетит мимо, не причинив особых неприятностей. Я полагаю, это выяснится через один-два месяца.

               — Именно так. Что касается наблюдений, — сказал Марлоу, — можете на нас положиться: мы будем следить за Облаком так пристально, как если бы оно было из чистого золота.

               После ленча Марлоу, Кингсли и Королевский Астроном собрались в кабинете Геррика. Геррик изложил им свои соображения о необходимости написания совместного доклада.

               — По-моему, нам удалось достичь согласия по поводу сложившейся ситуации. Я попробовал сформулировать некоторые выводы:

               1. В солнечную систему вторглось облако газа.

               2. Оно движется почти прямо на нас.

               3. Оно появится у земной орбиты примерно через 16 месяцев.

               4. Оно будет находиться вблизи Земли около одного месяца.

               Если облако окажется между Солнцем и Землей, Земля погрузится в темноту. Сейчас еще неясно, произойдет ли это, но дальнейшие наблюдения позволят определенно ответить на этот вопрос.

               — Думаю, в докладе следует обязательно указать на необходимость дальнейших исследований, — продолжал Геррик. — Оптические наблюдения будут продолжаться полным ходом. Но было бы очень полезно дополнить их наблюдениями австралийских радиоастрономов для более точного определения направления движения Облака.

               — По-моему, вы прекрасно обрисовали сложившуюся обстановку, — согласился Королевский астроном.

               — Предлагаю закончить доклад, как можно скорее, затем, мы четверо, подпишем его и немедленно направим правительствам наших стран. Я думаю, излишне говорить о том, что все это совершенно секретно; мы не должны разглашать информацию об Облаке. К сожалению, так получилось, что уже сейчас много людей в курсе дела, но я надеюсь, мы можем положиться на их благоразумие.

               Кингсли был категорически не согласен с Герриком. Кроме того, он очень устал, что, без сомнения, заставило его выразить свои взгляды более резко, чем он сделал бы это при других обстоятельствах.

               — Сожалею, доктор Геррик, но тут я вас не понимаю. Почему это мы, ученые, должны идти к политикам, виляя хвостиками, подобно своре собачонок. «Пожалуйста, сэр, вот наш доклад. Пожалуйста, похлопайте нас по спинке, и, может быть, дадите нам печеньице, если вы будете столь добры?» Зачем нам связываться с людьми, не способными даже в обычных условиях навести порядок в обществе. Они что, издадут закон, который бы запрещал Облаку приближаться к нам и заслонять свет Солнца? Если это в их силах, давайте сотрудничать с ними всеми доступными средствами. А если нет, то зачем, спрашивается, вообще с ними связываться.

               Доктор Геррик остался тверд.

               — Должен сказать, Кингсли, насколько мне известно, правительство Соединенный Штатов, как и правительство Великобритании, являются демократически избранными представителями своих народов. Поэтому я считаю, что наш прямой долг — представить им доклад и сохранять тайну до тех пор, пока наши правительства не выскажутся на этот счет.

               Кингсли встал.

               — Прошу извинить, если был резок, я очень устал. Мне нужно выспаться. Посылайте ваш доклад, если хотите, но, пожалуйста, имейте в виду, если я и воздержусь на какое-то время от публичных высказываний, то лишь потому, что мне так захотелось, а не потому, что меня к этому принуждают, и уж тем более не из ложно понятого чувства долга. А теперь, с вашего разрешения, я хотел бы вернуться к себе в отель.

               Когда Кингсли вышел, Геррик спросил у Королевского Астронома:

               — Кингсли, кажется несколько…э-э…

               — Кажется несколько странным? — сказал Королевский Астроном. Он улыбнулся и продолжал: — Трудно сказать. Если правильно воспринимать высказывания Кингсли, они всегда абсолютно логичны, убедительны и нередко блестящи. Я думаю, что он кажется странным только потому, что исходит из необычных предпосылок, а не потому, что ход его мысли нелогичен. Кингсли, вероятно, смотрит на общество, совершенно иначе, чем мы.

               — Думаю, будет неплохо, если Марлоу присмотрит за ним, пока мы работаем над отчетом, — заметил Геррик.

               — Прекрасно, — согласился Марлоу, который в это время возился со своей трубкой, — у нас с ним есть о чем поговорить.

               Когда утром Кингсли спустился к завтраку, Марлоу уже ждал его.

               — Хотите прокатиться на денек в пустыню?

               — Великолепно! Отличная идея! Буду готов через пару минут.

               Вскоре они выехали из Пасадены по шоссе 118, резко свернули вправо около Ла Канада, минуя поворот на Маунт Уилсон, пересекли холмы, и помчались прямо к пустыне Мохаве. Через три часа они были у горной стены Сьерра-Невады, откуда была видна покрытая снегом вершина Уитни. Пустынные дали, простирающиеся к Долине смерти, были окутаны голубоватой дымкой.

               — Придуманы сто и одна сказка, — сказал Кингсли, — о переживаниях человека, который узнает, что жизни ему остался один год — внезапная неизлечимая болезнь и тому подобное. Да, странно думать, что каждому из нас осталось, вероятно, жить немногим больше года. Пройдет несколько лет, горы и пустыни останутся точно такими же, как теперь, но уже не будет ни вас, ни меня, ни одного человека вообще, и никто никогда здесь уже не проедет.

               — Боже мой, вы слишком пессимистичны, — проворчал Марлоу. — Вы же сами считали вполне возможным, что Облако пролетит мимо нас.

               — Послушайте, Марлоу, вчера я не хотел лишний раз сгущать краски, но если у вас есть старые фотографии Облака, вы должны знать, куда оно движется. Можете ли вы сказать, с какой стороны от Солнца пролетит Облако?

               — Нет, пожалуй, я не могу ответить на ваш вопрос.

               — Так вот, уже одно это является веским основанием считать, что Облако летит прямо на нас или, во всяком случае, прямо на Солнце.

               — Я понимаю, о чем вы говорите. Но я бы не был так категоричен.

               — То есть вы согласны с тем, что Облако, скорее всего, попадет в нас, но есть надежда, что оно пролетит мимо.

               — Все равно, я думаю, вы слишком мрачно настроены. Посмотрим, что покажут ближайшие два месяца. И пусть Солнце будет заслонено, разве мы не сумеем пережить это время? В конце концов, визит будет продолжаться всего около месяца.

               — Давайте обсудим, что нас ожидает после того, как Облако скроет Солнце, — сказал Кингсли. — После обычного заката Солнца температура начинает падать. При этом охлаждение ограничивается двумя факторами. Первый из них — наличие у Земли атмосферы, огромного резервуара, накапливающего для нас тепло. Однако, по моим подсчетам, этот источник будет исчерпан менее чем за неделю. Вспомните, как холодно становится ночью здесь, в пустыне.

               — Почему же тогда поверхность Земли не так сильно охлаждается полярной ночью, когда Солнце исчезает на месяц и более? — возразил Марлоу, но потом добавил: — Хотя, конечно, в Арктику постоянно поступает нагретый Солнцем воздух из более низких широт.

               — Совершенно верно. Арктику все время обогревает воздух из тропических и умеренных областей.

               — А какой второй фактор?

               — Тепло в атмосфере удерживает водяной пар. Именно потому, что в пустыне очень мало водяных паров, ночью температура падает здесь так резко. Наоборот, в местах с большой влажностью, как, например, в Нью-Йорке летом, ночью воздух почти не охлаждается.

               — И какой же вы делаете вывод?

               — Скорее всего, произойдет следующее, — продолжал Кингсли. — В течение одного или двух дней после того, как Облако скроет Солнце, охлаждение пойдет не очень быстро — отчасти из-за того, что воздух будет оставаться достаточно теплым, отчасти из-за водяных паров. Однако по мере охлаждения водяной пар начнет выпадать на Землю в виде осадков — сначала в виде дождя, потом — снега. И дней через пять, а может быть, через неделю или десять дней, водяные пары будут полностью выведены из нашей атмосферы. И сразу после этого начнется резкое падение температуры. За месяц температура упадет, по крайней мере, до ста пятидесяти — ста шестидесяти градусов.

               — Выходит, здесь будет так же холодно, как на Луне?

               — Да, на Луне после заката Солнца температура падает за час до ста пятидесяти градусов. Из-за атмосферы на Земле охлаждение будет происходить гораздо медленнее, но конечный результат будет примерно таким же. Нет, Марлоу, месяц не такой уж долгий срок, но не думаю, что мы сможем его выдержать.

               — Мы могли бы обогревать свои дома при помощи центрального отопления. Как это делается, например, в северных районах Канады.

               — Не исключено, что действительно где-то есть здания с хорошей теплоизоляцией, способной выдержать такие громадные перепады температуры. Но это, конечно, скорее исключение, чем правило. Думаю, что подобных домов очень мало, ведь при строительстве никогда не рассчитывают на такую низкую температуру. И все же я допускаю, что некоторые люди, живущие в зданиях, приспособленных к условиям сурового климата, смогут выжить. Однако у остальных, я думаю, никаких шансов не будет. Особенно у населения тропиков, которое окажется в совершенно безнадежном положении — вспомните, какие там лачуги.

               — Получается, что пора предаваться грусти.

               — По-моему, самое лучшее, что можно сделать — это найти глубокую пещеру и отсидеться под землей.

               — А как быть с воздухом для дыхания? Он ведь тоже охладится?

               — Следует построить энергетическую установку и нагревать идущий в пещеру воздух. Вряд ли это так уж сложно. Вот чем займутся правительства, о которых так пекутся Геррик и Королевский астроном. Вот кто будет отсиживаться в уютных теплых пещерах, а мы с вами, мой друг Марлоу, тем временем, превратимся в сосульки.

               — Ну, не такие уж они плохие, — засмеялся Марлоу.

               Кингсли стал серьезным.

               — Согласен, они не станут кричать об этом на всех углах. И найдут тысячу веских доводов себе в оправдание. Когда станет ясно, что спасти можно лишь ничтожную горстку людей, они сумеют доказать, что счастливцами должны быть те, кто крайне необходим обществу; а потом окажется — что это, вне всякого сомнения, политические деятели, фельдмаршалы, короли, архиепископы и так далее. Разве не они самые необходимые для общества?

               Марлоу решил, что пора поменять тему разговора.

               — Ладно, оставим пока людей в покое. Что будет с животными и растениями?

               Сами растения, конечно, погибнут, а вот с семенами, вероятно, все будет в порядке. Они могут переносить очень низкие температуры, сохраняя при этом способность к прорастанию в подходящих условиях. Поэтому можно с уверенностью сказать: флора планеты, в сущности, не пострадает. С животными дело обстоит гораздо хуже. Не представляю себе, как сумеет выжить какое-либо из обитающих на суше крупных живых существ, кроме небольшого числа людей и, быть может, нескольких животных, которых люди возьмут с собой в убежище. Правда, маленькие пушные зверьки смогут укрыться от холода в своих глубоких норках и впасть в спячку, это позволит им выжить. В гораздо лучшем положении будут представители морской фауны. Моря и океаны сохраняют тепло значительно лучше, чем атмосфера. Температура воды в них понизится, но не очень сильно, так что рыбы, вероятно, уцелеют.

               — Подождите, я не понял, — возбужденно воскликнул Марлоу. — Раз моря остаются теплыми, воздух над ними тоже будет согреваться. Так что на сушу все время будет поступать теплый воздух с моря!

               — К сожалению, это не так,— ответил Кингсли. — Нет никаких оснований считать, что воздух над морями будет нагреваться. Поверхность воды очень быстро покроется мощным ледяным панцирем, хотя при этом в глубине вода останется теплой. А как только моря замерзнут, не будет уже большой разницы в температуре воздуха над ними и над землей. Всюду будет беспощадный холод.

               — Печально, но, видимо, вы правы. Выходит, неплохо было бы укрыться на это время в подводной лодке?

               — Ну, не знаю, ведь лед не позволит ей подниматься на поверхность, а создать в лодке запас кислорода на такой длительный срок нелегко. И корабли не смогут двигаться из-за льда. И еще одно возражение против ваших доводов. Даже если бы воздух над морем оставался сравнительно теплым, он бы практически не поступал на материк, где скопление холодного плотного воздуха вызвало бы устойчивый антициклон. В результате воздух над сушей остался бы холодным, а над морем — теплым.

               — Послушайте, Кингсли, засмеялся Марлоу, — Я вам не позволю окончательно испортить мне настроение своими мрачными прогнозами. Попробуйте взглянуть на дело с другой стороны. Вы не думали, что внутри самого Облака может существовать тепловое излучение с высокой температурой? Вдруг Облако сможет компенсировать нам потерю солнечного тепла? А ведь я так еще до конца и не уверен, что мы окажемся внутри Облака.

               — Но я считал, что температура газовых облаков всегда очень низкая.

               — Для обычных облаков это действительно так, но это облако значительно плотнее и компактнее обычного. Его температура, насколько я понимаю, может быть какой угодно. Впрочем, она не может быть слишком высокой — тогда бы облако ярко светилось, однако может оказаться достаточной, чтобы обеспечить нас теплом.

               — И после этого вы считаете себя оптимистом? А вдруг облако окажется столь горячим, что мы сваримся заживо? Ведь вы сами говорите, температура его может быть какой угодно. Откровенно говоря, такая возможность нравится мне даже меньше. Если Облако слишком горячее, вот это уже точно верная гибель для всего живого.

               — А мы залезем в пещеры и будем охлаждать воздух, поступающий снаружи!

               — Семена растений хорошо переносят охлаждение, а вот сильного перегрева они не выдержат. Что толку, если человечество уцелеет, а вся растительность на Земле погибнет.

               — Но семена можно будет сохранить вместе с людьми и животными в пещерах, оборудованных холодильными установками. Ух ты! Пожалуй, мы еще посрамим старика Ноя!

               — Остается рассчитывать, что эта история вдохновит будущего Сен-Санса.

               — Знаете, Кингсли, пускай наша беседа не получилась особенно утешительной, но мы, по крайней мере, поняли, что должны, как можно скорее, определить температуру Облака. Вот еще одна работа для радиоастрономов.

               — Двадцать один сантиметр? — спросил Кингсли.

               — Верно! Кажется, у вас в Кембридже есть группа, которая может сделать такие измерения?

               — Да, совсем недавно у нас начали этим заниматься. Надеюсь, они смогут достаточно быстро провести нужные измерения. Я свяжусь с ними, как только вернусь.

               — Надеюсь, вы обязательно сообщите о полученных результатах. Видите ли, Кингсли, я и не всегда согласен с вашими взглядами на политику, но мне не очень-то по душе полное отсутствие контроля с нашей стороны. Один я ничего не смогу сделать. Геррик просил держать все в секрете, он мой начальник, и я должен подчиняться. Вот вы — другое дело, особенно после того, что заявили ему вчера. Теперь у вас развязаны руки, вы можете спокойно заниматься делом, и я бы вам посоветовал не терять времени.

               — Не беспокойтесь, тянуть я не собираюсь.

               Ехать пришлось долго. Только к вечеру они спустились через перевал к Сан-Бернардино. Марлоу выбрал ресторан в западной части городка, где они отлично пообедали.

               — Вообще-то я не любитель ходить в гости, но, мне кажется, нам обоим не помешало бы сегодня провести вечер подальше от ученых. Один мой приятель, деловой магнат из Сан Марино, пригласил меня на вечеринку.

               — Но ведь я не могу прийти без приглашения.

               — Ерунда, вам будут рады — вы же парень из Англии! Станете гвоздем вечера. С полдюжины киномагнатов из Голливуда тут же захотят подписать с вами контракт.

               — Тем более мне нечего там делать, — сказал Кингсли, но все-таки пошел.

               Дом мистера Сайласа У. Крукшенка, крупного агента по продаже недвижимости, оказался большим и хорошо обставленным. Марлоу был прав, Кингсли встретили с восторгом. Ему налили огромный бокал, как он думал, бурбона, но это оказался виски.

               — Вот и замечательно, — сказал мистер Крукшенк. — Теперь все в порядке.

               Кингсли решил не выяснять, почему именно теперь в этом доме воцарился порядок.

               После церемонного обмена любезностями с гостями: вице-президентом авиационной компании, владельцем большой фруктовой компании и другими ничуть не менее почтенными людьми, посетившими вечеринку, Кингсли разговорился с хорошенькой темноволосой девушкой. Их беседа была прервана появлением красивой блондинки, которая обняла их за плечи и произнесла хрипловатым низким голосом:

               — Пойдемте с нами, вы двое. Мы собираемся к Джиму Холидэю, потанцевать.

               Увидев, что темноволосая девушка склонна принять предложение хриплоголосой, Кингсли тоже решил пойти.

               — Какой смысл беспокоить Марлоу, — подумал он. — Доберусь до отеля сам.

               Жилище Джима было значительно меньше резиденции мистера С. У. Крукшенка, тем не менее, и здесь удалось освободить небольшую площадку, на которой три или четыре пары пытались танцевать под сиплые звуки проигрывателя. Опять появилось множество напитков. Кингсли это вполне устраивало, так как в мире танца он отнюдь не был светилом. Его темноволосую девушку два раза приглашали какие-то мужчины, к которым Кингсли, несмотря на выпитый виски, тут же проникся глубокой антипатией. Он решил, немного погодя, вырвать ее из рук наглецов, а пока поразмышлять над судьбами мира. Но не вышло. К нему подошла хриплоголосая блондинка:

               — Потанцуем, дорогуша, — сказала она.

               Кингсли изо всех сил старался попасть в ленивый ритм танца, но, по-видимому, угодить партнерше не смог.

               — Почему ты такой напряженный? — спросила она.

               Замечание это окончательно обескуражило  Кингсли — по-другому танцевать в такой толкучке он бы все равно не сумел. Или она ожидала, что у него отнимутся ноги, и он повиснет у нее на шее?

               Подумав, он решил, что его ответ должен быть таким же бессмысленным.

               — Мне никогда не бывает слишком холодно.

               — Надо же, это чертовски мило, — громко прошептала блондинка.

               Окончательно растерявшись, Кингсли вывел ее из гущи танцующих. Добравшись, наконец, до своего стакана, он сделал хороший глоток. После чего, пробормотав что-то невнятное, направился в вестибюль, где, как он помнил, был установлен телефон.

               — Ищете что-нибудь? — спросил у него кто-то. Это была темноволосая девушка.

               — Хотел вызвать такси. Как говорится в старой песенке: «я устал и хочу в постельку».

               — Разве можно говорить такие слова порядочной молодой женщине? А если серьезно, то я и сама уезжаю. У меня машина, так что я вас подвезу. Обойдетесь без такси.

               Девушка лихо катила по окраинам Пасадены.

               — Ездить медленно сейчас опасно, — пояснила она. — В это время полицейские вылавливают пьяных и тех, кто возвращается домой из гостей. Они останавливают не только машины, которые гонят вовсю, медленная езда тоже вызывает у них подозрения.

               Она включила освещение на приборной доске, чтобы проверить скорость. Затем увидела уровень горючего.

               — Черт возьми, у меня заканчивается бензин. Придется задержаться у следующей колонки.

               Когда она стала платить за заправку, то обнаружила, что ее сумочки нет в машине. Кингсли пришлось заплатить за бензин.

               — Совершенно не помню, где я могла забыть ее, — сказала девушка. — Я думала, она на заднем сиденье.

               — И много там было?

               — Не очень. Но дело не в деньгах — я не знаю, как теперь попаду домой. В сумке остался ключ от двери.

               — Да, действительно, проблема. К сожалению, я не особый мастер взламывать замки. Можно туда как-нибудь еще забраться?

               — Можно, но только нужна помощь. Там есть окно, оно довольно высоко, я всегда оставляю его открытым. Одна через него я влезть не смогу, но если бы вы подсадили меня... Вас это не затруднит? Я живу совсем недалеко.

               — А почему бы и нет, — ответил Кингсли. — Всегда хотел вообразить себя на время квартирным вором.

               Девушка не преувеличивала: окно было высоко. Туда можно было влезть, только забравшись сначала к кому-нибудь на плечи. Задача была не из легких.

               — Давайте, я полезу, — сказала девушка. — Я легче вас.

               — Итак, вместо блестящей роли грабителя, мне выпала скромная доля подставки.

               — Именно так, — сказала девушка, снимая туфли. — Теперь пригнитесь, а то мне не взобраться к вам на плечи. Не так низко, иначе вы не сможете выпрямиться.

               Первая попытка провалилась, девушка чуть было не свалилась, но удержала равновесие, вцепившись Кингсли в волосы.

               — Не оторвите мне голову, — проворчал он.

               — Простите, пожалуй, не надо было мне пить столько джина.

               Наконец операция была завершена. Окно было открыто, и девушка пролезла внутрь: сначала в окне исчезли голова и плечи, потом — ноги. Кингсли подобрал туфли и пошел к двери. Девушка открыла.

               — Заходите, — сказала она. — У меня чулки порвались. Заходите, не стесняйтесь.

               — А я и не стесняюсь. Хочу получить обратно свой скальп, если он вам больше не нужен.

               На следующий день Кингсли явился в обсерваторию только к обеду и направился прямо в кабинет директора, где застал Геррика, Марлоу и Королевского Астронома.

               Ого, похоже, он вчера здорово перебрал, подумал Королевский астроном.

               Бог мой, надо полагать, лечение виски подействовало, подумал Марлоу.

               Он выглядит еще более ненормальным, чем обычно, подумал Геррик.

               — Как дела, надеюсь, ваш доклад готов? — спросил Кингсли.

               — Все в порядке, не хватает только вашей подписи, — ответил Королевский астроном. — Мы не знали, куда вы запропастились. Нам заказали билеты на вечерний рейс.

               — Уже возвращаемся? Какая глупость! Сначала, как угорелые, несемся по проклятым аэропортам на другой конец света, а теперь, когда, наконец, можно в свое удовольствие погреться на солнышке, вы предлагаете мчаться обратно? Это смешно, Королевский астроном. Почему бы нам не передохнуть день-другой?

               — Вы, кажется, забыли, какое у нас серьезное дело?

               — Вот тут я с вами согласен. Дело у нас действительно серьезное. Но должен сказать со всей ответственностью: с этим делом ни вы, ни я и никто другой справиться не сможет. Черное облако на пути к нам, и ни вы, ни вся королевская конница, ни вся королевская рать, ни сам король не в силах его остановить. Мой совет — бросьте вы всю эту чепуху с докладом. Грейтесь на солнышке, пока оно еще нам светит.

               — Нам известна ваша точка зрения, доктор Кингсли, и все же мы с Королевским Астрономом решили лететь на восток сегодня же вечером, — заявил Геррик, стараясь подавить раздражение.

               — Правильно ли я понял, что доктор Геррик летит с нами до Вашингтона?

               — Совершенно верно. Я уже договорился о встрече с секретарем президента.

               — Если это действительно так, то нам с Королевским астрономом следует  срочно, не откладывая, отправиться в Англию.

               — Именно это мы и пытаемся вам сейчас втолковать, Кингсли, — проворчал Королевский астроном, думая, что в некоторых отношениях Кингсли самый бестолковый человек, какого он когда-либо встречал.

               — Это не совсем то, что вы пытаетесь мне втолковать, Королевский астроном, хотя, может быть, вам так и не кажется. Давайте, я подпишу все, что надо. Естественно, в трех экземплярах?

               — Нет, только два экземпляра, один для меня и один для Королевского астронома, — сказал Геррик. — Будьте любезны подписать вот здесь.

               Кингсли вынул авторучку и нацарапал свою фамилию в обоих документах:

               — Послушайте, Королевский астроном, вы уверены, что билеты на самолет до Лондона нам уже заказаны?

               — Да, конечно.

               — Тогда все в порядке. Господа, начиная с пяти часов, я к вашим услугам у себя в номере. Но до этого времени я должен заняться кое-какими неотложными делами.

               И с этими словами Кингсли ушел из обсерватории. Астрономы в кабинете Геррика были удивлены.

               — Что за неотложные дела? — спросил Марлоу.

               — Один бог это ведает, — ответил ему Королевский астроном. — Образ мышления и поведение Кингсли выходят за пределы моего понимания.

               Геррик сошел с самолета в Вашингтоне. Кингсли и Королевский астроном полетели дальше, в Нью-Йорк, где должны были более трех часов ждать самолета на Лондон. В аэропорту стоял туман, уверенности в том, вылетит ли самолет вовремя, не было. Кингсли был очень взволнован, наконец, им предложили приготовить билеты и пройти на регистрацию. Через полчаса они были в воздухе.

               — Слава богу, сказал Кингсли, когда самолет взял курс на северо-восток.

               — Готов согласиться, что есть много вещей, за которые следует поблагодарить бога, но не понимаю, за что вы ему благодарны на этот раз, — спросил Королевский астроном.

               — Был бы рад рассказать вам об этом, Королевский астроном, но едва ли мое объяснение вас устроит. Давайте лучше выпьем. Что вы предпочитаете?

 

 Глава 4

Принимаются важные решения

               США стали первой страной, правительство которой узнало о приближении Черного облака.

               Геррик потратил несколько дней, чтобы добраться до высших правительственных инстанций США, но после этого дело пошло быстрее. Вечером 24 января он получил приглашение явиться на следующий день к половине десятого утра в Канцелярию президенту.

               — Вы сообщили об очень странном явлении, доктор Геррик, очень странном, — сказал президент. — Однако у вас и ваших сотрудников столь блестящая репутация, что я решил не тратить впустую время на проверку вашей информации. Напротив, я считаю необходимым в узком кругу обсудить наши возможные действия, необходимые для урегулирования ситуации.

               Итоги двухчасового обсуждения подвел министр финансов:

               — Выводы, которые мы можем сделать после нашего обсуждения, совершенно очевидны, господин президент. Оснований, опасаться серьезного экономического кризиса, нет. По двум причинам. Доктор Геррик заверил нас, что это э-э… посещение продлится лишь немногим больше месяца. Это настолько короткий срок, что даже если расход горючего и возрастет, общее требуемое количество его все равно останется весьма умеренным. Я не вижу особой необходимости создавать специальные запасы горючего. Возможно, нам хватит и существующих. Более серьезный вопрос: сможем ли мы достаточно быстро доставлять горючее к жилым массивам и индустриальным объектам? Могут ли нефте- и газопроводы достаточно эффективно функционировать в подобной ситуации? Вот эту проблему обязательно следует изучить, однако за оставшиеся полтора года все трудности, конечно, будут преодолены.

               Вторым благоприятным фактором является время визита. К середине июля, когда, по мнению доктора Геррика, наступит чрезвычайная ситуация, мы уже соберем большую часть урожая. Так же будет обстоять дело и в остальных странах мира, поэтому можно считать, что потери продовольствия, которые могли бы оказаться действительно угрожающими, если бы холода наступили в мае или июне, на самом деле будут вполне терпимым.

               — Полагаю, джентльмены, что нам удалось согласовать дальнейшие действия, — добавил президент. — Когда мы решим вопрос о нашей подготовке к этому периоду, возникнет более трудная проблема о помощи, которую мы сможем оказать другим народам. Но сначала давайте наведем порядок в своем собственном доме. А теперь, я надеюсь, вы хотели бы вернуться к своим разнообразным и важным делам, а у меня есть еще несколько вопросов, которые я должен задать лично доктору Геррику.

               Когда все разошлись и они остались одни, президент обратился к Геррику:

               — Итак, доктор Геррик, надеюсь, вы понимаете, что любую информацию, связанную с этим делом, следует держать в строжайшей тайне. Я видел, что кроме вашей, в докладе стоят еще три подписи. Эти джентльмены, надо полагать, работают в обсерватории? Попрошу составить список ваших сотрудников, знакомых с докладом.

               Отвечая на вопрос президента, Геррик кратко изложил обстоятельства, приведшие к открытию, подчеркнув, что до того, как стала очевидной исключительная важность новых данных, о них уже знала вся обсерватория — иначе и быть не могло.

               — Что ж, это естественно, — заметил президент. — Но хорошо, что информация не вышла за пределы вашей обсерватории. Я убежден, я искренне убежден, доктор Геррик, что вы можете заверить меня в этом.

               Геррик вынужден был сообщить, что еще четыре человека, не являющиеся сотрудниками обсерватории, обладают полной информацией о Черном облаке. Барнет и Вейхарт из Калифорнийского технологического, но это своя компания. И, кроме того, два английских ученых: доктор Кристофер Кингсли из Кембриджа и Королевский астроном. Подписи двух последних стоят под докладом.

               Президент был неприятно удивлен.

               — Двое англичан! — воскликнул он. — Скверное дело! Как это произошло?

               Геррик понял, что президент прочитал только резюме отчета, и рассказал, как Кингсли и Королевский астроном сделали вывод о существовании Облака независимо от американцев, как в Пасадене получили телеграмму от Кингсли, и как англичане были немедленно приглашены в Калифорнию. Президент успокоился.

               — А-а, они оба в Калифорнии, не так ли? Вы правильно поступили, что пригласили их. Это, по-видимому, самое разумное, что вы могли сделать, доктор Геррик.

               И только в этот момент Геррик по-настоящему понял, зачем Кингсли так внезапно понадобилось возвратиться в Англию.

               Спустя несколько часов, Геррик уже летел на запад, вспоминая все подробности своего визита в Вашингтон. Он не рассчитывал получить от президента сдержанный, но суровый выговор, не ожидал он и того, что его так скоро отправят назад в Пасадену. Как ни странно, но выговор беспокоил его гораздо меньше, чем он мог бы ожидать. Он знал, что выполнил свой долг, а строжайшим судьей для Геррика был только он сам.

               Королевскому астроному тоже понадобилось несколько дней, чтобы добиться встречи с людьми, облаченными властью. Он решил воспользоваться личным знакомством с Первым лордом Адмиралтейства. Его усилия значительно быстрее привели к успеху, если бы он согласился заранее изложить суть дела. Однако Королевский астроном не счел возможным пускаться в объяснения, настаивая на аудиенции у премьер-министра. Наконец, ему удалось встретиться с личным секретарем премьера, молодым человеком по имени Фрэнсис Паркинсон. Паркинсон был откровенен: премьер-министр чрезвычайно занят. Как должно быть известно самому Королевскому астроному, кроме обычных государственных дел, в ближайшее время премьеру предстоит одна весьма сложная международная конференция, весной ожидается визит в Лондон мистера Неру и, нельзя забывать, в скором времени сам премьер-министр отправляется в Вашингтон. Если Королевский астроном не изложит сути своего дела, то ему, очевидно, рассчитывать на аудиенцию бессмысленно. Конечно, дело должно быть исключительной важности, иначе, как это ни прискорбно, он, секретарь, не сможет оказать никакого содействия. Выбора не было. Королевскому астроному пришлось сообщить секретарю самые краткие сведения о Черном облаке. Через два часа он давал объяснения, на этот раз подробные, премьер-министру.

               На следующий день состоялось экстренное совещание Кабинета министров в узком составе, на которое был приглашен Министр внутренних дел. На совещании, в качестве секретаря, присутствовал Паркинсон. Подробно изложив содержание отчета Геррика, премьер-министр пристально посмотрел на собравшихся и сказал:

               — Я собрал вас здесь для того, чтобы познакомить с обстоятельствами, которые могут привести к серьезным последствиям. Считаю, что пока нам не стоит обсуждать конкретные действия по предотвращению возможной опасности. Очевидно, что сначала следует удостовериться в точности приведенных в отчете фактов.

               — А как мы можем это сделать? — спросил министр иностранных дел.

               — Прежде всего, я попросил Паркинсона осторожно навести справки, как бы это сказать, о научной репутации джентльменов, подписавших доклад. Наверное, вы хотели бы услышать его сообщение по этому вопросу?

               Собравшиеся выразили такое желание.

               — Было довольно трудно получить заслуживающую доверия информацию, особенно о двух американцах. Но, по мнению моих друзей из Королевского общества, можно не сомневаться, что доклад, подписанный Королевским астрономом или обсерваторией Маунт Уилсон, является абсолютно достоверным с точки зрения наблюдений. Они были, однако, значительно менее уверены в способностях подписавших доклад к анализу ситуации. Я понял, что только Кингсли из всех четверых может претендовать на компетентность с этой точки зрения.

               — Что это значит: «может претендовать»? — спросил лорд-канцлер.

               — Говорят, что Кингсли блестящий ученый, но не все считают его вполне адекватным человеком.

               — Выходит, что аналитическая часть доклада зависит только от одного лица, одновременно и блестящего ученого и не совсем адекватного человека? — спросил премьер-министр.

               — Полученную мной информацию, пожалуй, можно интерпретировать именно так. Но должен отметить, что подобная оценка чересчур резка, — ответил Паркинсон.

               — Что ж, может быть это и так, — продолжал премьер-министр, — но у нас, по крайней мере, остается право сомневаться. Мы обязаны всесторонне разобраться в этом вопросе. Что именно можно предпринять для получения дополнительной информации? Вот, что я хотел бы сейчас с вами обсудить. Например, мы могли бы поручить совету Королевского общества создать комиссию, которая бы тщательно изучила ситуацию. Есть еще одна и последняя возможность, осуществление которой зависит уже лично от меня, — это связаться с правительством США. Ведь оно тоже заинтересовано в установлении достоверности или, вернее сказать, в точности выводов профессора Кингсли и его коллег.

               После дискуссии, продолжавшейся несколько часов, было решено немедленно обратиться к правительству США. Это решение было принято под сильным нажимом министра иностранных дел. Он не пожалел красноречия, добиваясь решения, которое передавало рассмотрение вопроса в его ведомство.

               — Несмотря на то, — сказал он, — что консультации с Королевским обществом и желательны с многих точек зрения, нам нельзя забывать о том, что в этом случае информация о ситуации, которую на теперешней стадии лучше бы держать в тайне, неминуемо станет известной большому числу людей. Я думаю, что избежать этого нам не удастся.

               Участники совещания согласились. А министр обороны поинтересовался, «какие шаги могут быть предприняты, чтобы гарантировать, что ни Королевский астроном, ни доктор Кингсли не смогут сеять панику, распространяя повсюду свою точку зрения на предполагаемые факты».

               — Это тонкий и серьезный вопрос, — ответил премьер-министр. — И об этом я уже подумал. Потому, собственно, я и попросил министра внутренних дел присутствовать на совещании. Я намеревался обсудить с ним этот вопрос отдельно.

               Все согласились с тем, что последний вопрос должен быть рассмотрен премьером и министром внутренних дел, после чего совещание было закрыто.

               Министр финансов вернулся в свой кабинет в глубокой задумчивости. Из всех присутствовавших на совещании он один был серьезно встревожен, так как знал, сколь неустойчива национальная экономика и как мало нужно, чтобы ее развалить. Напротив, министр иностранных дел был воодушевлен. Он думал лишь о том, как прекрасно держался на совещании. Министру обороны обсуждение показалось бурей в стакане воды, во всяком случае, его ведомства предстоящие события пока не касались. Ему было непонятно, зачем его вообще пригласили. Министр внутренних дел был очень доволен, внутренне  готовясь к дальнейшему обсуждению ситуации наедине с премьер-министром.

               — Уверен, — твердо сказал он, — что мы отыщем закон, который даст нам право ограничить действия этих двоих: Королевского астронома и ученого из Кембриджа.

               — Я тоже в этом уверен, — ответил премьер. — Ведь не зря свод законов существует столько веков. Но нам надо действовать как можно тактичнее. Я уже имел случай поговорить с Королевским астрономом. И намекнул ему насчет соблюдения государственной тайны, из его ответа я понял, что мы можем быть совершенно уверены в его осторожности. Но, по некоторым его замечаниям, можно сделать вывод, что с доктором Кингсли дело обстоит не так радужно. Ясно, что мы должны без промедления связаться с доктором Кингсли.

               — Я немедленно пошлю кого-нибудь в Кембридж.

               — Нет, вы сами должны поехать. Доктор Кингсли будет э…э… можно сказать, польщен, если вы лично посетите его. Позвоните ему и скажите, что завтра утром вы будете в Кембридже и хотели бы получить консультацию по важному вопросу. Я думаю, это самый действенный путь и в то же время самый простой.

               После возвращения в Кембридж Кингсли был очень занят. Он с большой пользой провел те несколько дней, которые потребовались Королевскому астроному, чтобы привести в движение колеса политической машины. Он написал и отправил за границу множество заказных писем. Сторонний наблюдатель, вероятно, отметил бы два из них, Грете Йохансен в Осло и мадемуазель Иветте Хедельфорд в университет Клермон-Феррана. Только эти письма были адресованы женщинам.

               А Алексею Ивановичу Александрову письмо обычным способом посылать было нельзя. Кингсли надеялся, что и оно достигло бы адресата, хотя, когда речь заходила о письмах в Россию, никакой уверенности быть не могло. Правда, советские и западные ученые, после знакомства на международных конференциях, находили обходные пути и средства, позволявшие им переписываться. Как это им удавалось, оставалось тщательно скрываемой тайной, несмотря на то, что она была известна очень многим людям. Конечно, большинство писем успешно проходили цензуру. Но в том, что они дойдут, нельзя было быть абсолютно уверенным. Кингсли действовал наверняка.

               Больше всего писем Кингсли направил знакомым радиоастрономам. Он уговорил Джона Мальборо и его сотрудников заняться интенсивными наблюдениями приближающегося Облака, расположенного к югу от Ориона. Было нелегко убедить их взяться за эту работу. Радиотелескоп для наблюдений на волне 21 сантиметр в Кембридже только что вступил в строй, и Мальборо хотел провести на нем совсем другие исследования. Но, в конце концов, Кингсли удалось, не раскрывая действительной цели, переубедить его. Впрочем, когда радиоастрономы направили свой телескоп на Облако, ими были получены столь интересные результаты, что уговаривать Мальборо продолжать работу, больше не нужно было. Вскоре его группа работала уже практически круглосуточно. Кингсли едва успевал обрабатывать результаты наблюдений, извлекая важные для себя данные. На четвертый день наблюдений Кингсли завтракал с Мальборо, который пребывал в приподнятом настроении.

               Посчитав, что наступил подходящий момент, Кингсли заметил:

               — Пожалуй, пора подумать о публикации результатов. Но, по-моему, было бы совсем неплохо, получить сначала независимое подтверждение. Почему бы кому-нибудь из нас не написать Лестеру?

               Мальборо попался на удочку.

               — Хорошая идея, — сказал он. — Давайте, я напишу. Мне все равно нужно написать ему письмо по другому поводу.

               Кингсли знал, что Лестер претендовал на первенство в открытии сразу нескольких явлений, и Мальборо хотел воспользоваться случаем, чтобы показать, что и другие не лыком шиты.

               Мальборо и в самом деле написал Лестеру в Сиднейский университет. И то же самое сделал для верности (не сказав об этом Мальборо) сам Кингсли. Оба письма содержали один и тот же фактический материал, но Кингсли добавил несколько косвенных намеков, которые многое могли сказать человеку, знающему, чем грозит Черное облако, но не Лестеру, который об этом ничего не знал.

               На следующее утро, когда Кингсли вернулся в колледж после лекции, его окликнул взволнованный привратник:

               — Доктор Кингсли, сэр, вам пришло очень важное письмо!

               Это была записка министра внутренних дел, в которой сообщалось, что министр был бы рад, если бы профессор Кингсли согласился принять его в три часа дня.

               Для ленча слишком поздно, для чая слишком рано, видимо он сам приготовил мне хорошенькое угощение, подумал Кингсли.

               Министр внутренних дел был точен, чрезвычайно точен. Часы только били три, когда тот же самый, все еще взволнованный, привратник проводил его в комнату Кингсли.

               — Министр внутренних дел, сэр, — провозгласил он торжественно.

               Министр был одновременно и резок и тактичен. Он прямо перешел к делу.

               Правительство, естественно, удивлено, даже несколько встревожено докладом, полученным от Королевского астронома. Правительство высоко оценило замечательные аналитические способности доктора Кингсли, которые в полной мере проявились в этом докладе. Он, министр внутренних дел, специально приехал в Кембридж с целью, во-первых, поздравить профессора Кингсли с блестящим научным анализом этого странного явления, который он проделал, и, во-вторых, сообщить, что правительство хотело бы поддерживать постоянную связь с профессором Кингсли и иметь возможность советоваться с ним по столь важному вопросу.

               Кингсли понял, что ему остается принять с должной скромностью хвалебную речь и обещать сделать все, что в его силах.

               Министр выразил восхищение проделанной учеными работой и добавил, как будто он только сейчас вспомнил, что премьер лично заинтересовался вопросом, который профессору Кингсли может показаться незначительным, но который он, министр внутренних дел, считает весьма деликатным: число лиц, посвященных в суть дела, должно быть строго ограничено. По сути дела об этом должны знать только профессор Кингсли, Королевский астроном, премьер-министр и узкий кабинет, в который на этот случай включен и он, министр внутренних дел.

               Хитрый дьявол, подумал Кингсли, хочет заставить меня делать как раз то, чего я делать не хочу. Я могу избежать этого только, если буду чертовски груб, хоть он и мой гость. Попытаюсь постепенно накалить атмосферу. Вслух он сказал:

               — Можете быть уверены, что я понимаю и полностью разделяю ваше естественное стремление держать это дело в тайне. Но здесь имеются определенные трудности, о которых, по-моему, не следует забывать. Во-первых, у нас слишком мало времени: шестнадцать месяцев — это срок небольшой. Во-вторых, нам нужно получить об Облаке огромное количество сведений. В-третьих, эти сведения не могут быть получены при сохранении секретности. Королевский астроном и я не сможем выполнить всю необходимую работу в одиночку. В-четвертых, эта тайна может сохраняться лишь некоторое время. Другие могут проделать все то, что изложено в докладе Королевского астронома. Вы можете сохранять тайну только месяц, если повезет, то два месяца. К концу осени уже каждому, кто посмотрит на небо, все станет ясно.

               — Вы меня неправильно поняли, профессор Кингсли. Я имею в виду лишь настоящее время, лишь данный момент. Как только наша политика в этом вопросе будет выработана, мы намереваемся развить самую активную деятельность. Все, кому надо знать об Облаке, будут о нем знать. Никто не собирается скрывать информацию. Мы просим лишь об одном: о строгом соблюдении тайны в промежуточный период, пока вырабатываются наши планы. Мы, естественно, не хотим, чтобы этот вопрос стал достоянием общественности и предметом сплетен до тех пор, пока мы не приведем наши силы, так сказать, в боевую готовность, если в данной ситуации уместно использовать военный термин.

               — Я крайне сожалею, сэр, но ваше предложение не кажется мне достаточно убедительным. Вы говорите, что сначала выработаете нужный курс, а потом займетесь этим делом вплотную. Это очень напоминает мне телегу впереди лошади. Невозможно, уверяю вас, выработать мало-мальски стоящую политику, пока не будут получены новые данные. Мы не знаем, например, столкнется ли вообще Облако с Землей. Мы не знаем, ядовито ли вещество, из которого состоит Облако. Прежде всего, приходит в голову мысль, что из-за Облака на Земле станет чрезвычайно холодно, но может случиться и так, что станет очень жарко. Пока мы не получим необходимые научные данные, выработать какую-нибудь политику не удастся. Единственная разумная политика — это сбор всех относящихся к делу сведений, причем без промедления, что, повторяю, совершенно невозможно при соблюдении строгой секретности.

               Когда же, наконец, думал Кингсли, закончится эта беседа, которой скорей надлежало бы происходить в восемнадцатом веке. Может быть, поставить чайник?

               Развязка, однако, приближалась. Образы мыслей двух этих людей отличались слишком сильно, чтобы разговор между ними мог продолжаться более получаса. Министр внутренних дел стремился добиться от собеседника той реакции, которая была предусмотрена разработанным заранее планом. При этом ему было совершенно все равно, как он добивался успеха, важен был результат. Любые средства были хороши для достижения цели: лесть, обращение к здравому смыслу, политическое давление, игра на честолюбии собеседника и даже откровенное запугивание. Чаще всего, как и многие другие чиновники, он старался воздействовать на эмоции собеседника, облекая, однако, свои доводы в кажущуюся логичной форму. Но к строгой логике он не обращался никогда. Для Кингсли, напротив, логика была всем или почти всем.

               И тут министр допустил ошибку:

               — Дорогой профессор Кингсли, боюсь, что вы нас недооцениваете. Хочу вас уверить, что при составлении планов мы будем рассматривать самые худшие варианты развития событий, какие только можно представить.

               Кингсли рассвирепел.

               — Тогда, я боюсь, вам придется предусмотреть такой вариант, когда все мужчины, женщины и дети погибнут, и на Земле не останется ни животных, ни растений. Позвольте спросить, какую политику вы выработаете на этот случай?

               Министр внутренних дел не принадлежал к разряду людей, которые защищаются в проигранном споре. Когда он заходил в тупик, то просто менял тему разговора и к старой больше не возвращался. Он счел, что пора взять новый тон в беседе, и таким образом совершил вторую, еще более грубую ошибку.

               — Профессор Кингсли, я пытался представить дело в разумном виде, но, видимо, вы просто хотите сбить меня с толку, поэтому буду говорить прямо. Я должен заявить, что если это дело получит огласку по вашей вине, у вас будут очень большие неприятности.

               Кингсли застонал.

               — Мой дорогой друг, как это ужасно! О, оказывается, меня ждут очень большие неприятности! И вот тут я с вами соглашусь, больших неприятностей нам не избежать, особенно в тот день, когда Облако закроет Солнце. Каким образом ваше правительство собирается предотвратить это?

               Министр уже с трудом сдерживал себя.

               — Вы исходите из предположения, что Солнце будет непременно закрыто Облаком. Позвольте мне быть с вами откровенным, правительство навело некоторые справки, и у правительства есть веские основания сомневаться в достоверности вашего доклада.

               Удар достиг цели.

               — Что?!

               Министр внутренних дел продолжал атаку.

               — Возможно, это не относится лично к вам, профессор Кингсли. Предположим, я говорю, предположим, что все это окажется всего лишь бурей в стакане воды, химерой. Представляете ли вы себе, профессор Кингсли, ваше положение в этом случае — вот вы возмутили всеобщее спокойствие, а потом вдруг оказалось, что вы попали пальцем в небо? Я со всей ответственностью заявляю, что это могло бы иметь только один исход, очень неприятный исход.

               Кингсли почувствовал, что сейчас взорвется.

               — Не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность за ту заботу, которую вы обо мне проявляете. Я также весьма удивлен тем, как глубоко правительство изучило наш отчет. Говоря откровенно, я просто поражен. Жаль только, что вы не столь глубоко изучаете вопросы, в которых, с большим основанием, можете считать себя компетентным.

               Министра больше ничто не сдерживало. Он поднялся, взял шляпу и трость и сказал:

               — Любое ваше действие в том направлении, о котором здесь говорилось, будет рассматриваться правительством как серьезнейшее нарушение закона о сохранении государственной тайны. В последние годы было много случаев, когда ученые ставили себя выше закона и выше общественных интересов. Вам следовало бы знать о том, что с ними случилось. Желаю вам хорошего дня.

               — Разрешите и мне, господин министр внутренних дел, указать вам, что любая попытка со стороны правительства лишить меня свободы передвижения, уничтожит для вас последний шанс на сохранение тайны. Таким образом, пока этот вопрос не стал известен широкой публике — вы в моих руках.

               Когда министр ушел, Кингсли с иронией посмотрел на свое отражение в зеркале.

               — Я, по-моему, прекрасно сыграл свою роль, но лучше бы он не был моим гостем.

               Дальнейшие события стали развиваться стремительно. Группа сотрудников МИ5 произвела обыск на квартире у Кингсли, пока он обедал в зале колледжа. Был найден длинный список лиц, с которыми он состоял в переписке. С него сняли копию. Из почтового ведомства получили сведения о письмах, посланных Кингсли после его возвращения из США. Сделать это было очень просто, поскольку все письма были заказными. Выяснилось, что только одно письмо, адресованное доктору Лестеру в Сиднейский университет, вероятно, еще находится в пути. Из Лондона полетели телеграммы. Уже через несколько часов письмо было перехвачено в австралийском городе Дарвин. Его содержание телеграфировали в Лондон в зашифрованном виде.

               На следующее утро ровно в десять часов на Даунинг-стрит, 10 состоялось экстренное совещание. На нем присутствовали министр внутренних дел сэр Гарольд Стэндард, начальник МИ5, Фрэнсис Паркинсон и сам премьер-министр.

               — Итак, джентльмены, — начал премьер-министр, — все вы имели возможность ознакомиться с относящимися к делу фактами, и я думаю, все мы согласны с тем, что надо принять какие-то меры в отношении этого Кингсли. Письмо, отправленное им в Россию, а также содержание письма в Австралию, которое нам удалось перехватить, заставляют нас действовать без промедления.

               Остальные молча кивнули.

               — Что конкретно мы можем предпринять против этого человека, — продолжал премьер-министр, — Вот вопрос, который мы должны сейчас решить.

               Министр внутренних дел для себя уже давно все решил. Он настаивал на немедленном аресте.

               — Я не думаю, что следует принимать всерьез угрозу разглашения тайны со стороны Кингсли. В наших силах немедленно перекрыть явные каналы, распространения информации. Допускаю, что это причинит нам некоторый ущерб, но он будет гораздо больше, если мы пойдем на компромисс.

               — Согласен, мы сможем контролировать официальные средства информации, — согласился Паркинсон. — Но совершенно неочевидно, что мы перекроем и скрытые. Могу я говорить откровенно, сэр?

               — Почему бы и нет? — ответил премьер-министр.

               — Сэр, боюсь, что мое заявление, касающееся Кингсли, которое я сделал на предыдущем совещании, было вами истолковано слишком прямолинейно. Действительно, я сказал, что многие ученые говорили о нем, как о человеке талантливом, но в то же время не совсем адекватном. Но мне следовало добавить, что нет ни одной профессии, где бы люди так завидовали успехам и таланту другого, как это распространено в среде ученых. Зависть не позволяет им признать своего конкурента одновременно блестящим и адекватным. Откровенно говоря, сэр, я не думаю, что в докладе Королевского астронома может содержаться сколько-нибудь существенная ошибка.

               — И что отсюда следует?

               — Сэр, я достаточно тщательно изучил доклад, и мне кажется, что представляю себе характеры и способности людей, подписавших его. Я попросту не верю, что человек такого интеллекта, как Кингсли, затруднился бы найти способ предать гласности любые факты, пожелай он это сделать. Вот если бы мы могли постепенно, в течение нескольких недель, затягивать вокруг него свою сеть, так медленно, чтобы он ничего не заподозрил, то, может быть, мы и достигли бы успеха. Но он, конечно, предвидел возможность своего ареста. Мне хотелось бы спросить сэра Гарольда вот о чем. Сможет ли Кингсли разгласить сведения, если мы его внезапно арестуем?

               — Боюсь, что мистер Паркинсон совершенно прав, — начал сэр Гарольд. — Мы можем перекрыть все явные каналы: прессу, радиостанции — наши радиостанции. Но предотвратить распространение информации, скажем, через радиостанцию Люксембурга мы не в состоянии. Кроме того, существуют десятки других возможностей. Несомненно, если бы у нас было время, мы бы добились успеха, но за одну ночь мы с этим, конечно, не справимся. Кроме того, — продолжал он, — слух  распространится, как лесной пожар, стоит только ему появиться в одном месте, даже без помощи газет или радио. Наподобие цепных реакций, о которых мы столько слышим в наше время. Со слухами бороться очень трудно, они могут возникнуть в самом неожиданном месте. Предположим, Кингсли, оставил где-нибудь, а таких мест может быть тысячи, запечатанный конверт, который следует вскрыть в определенный день, если не поступит других указаний. Вы же знаете, это обычная вещь.

               — Да, именно об этом сказал Паркинсон, — прервал его премьер. — Ну, Фрэнсис, мне кажется, у вас есть что-то еще про запас. Мы хотели бы услышать, что именно.

               Паркинсон изложил план, который, по его мнению, мог бы сработать. После непродолжительного обсуждения было решено его принять, тем более, что план мог быть успешным лишь при условии, что его приведут в действие немедленно. Если же с ним ничего не выйдет, то всегда останется возможность вернуться к плану министра внутренних дел. Совещание закончилось. Последовал звонок по телефону в Кембридж. Не сможет ли профессор Кингсли принять сегодня в три часа дня мистера Фрэнсиса Паркинсона, секретаря премьер-министра? Да, профессор Кингсли сможет. Паркинсон отправился в Кембридж. Он был всегда точен и появился на квартире у Кингсли, когда часы били три.

               — Ох, — проворчал Кингсли, когда они обменивались рукопожатием, — для ленча слишком поздно, для чая слишком рано.

               — Надеюсь, вы не вышвырнете меня так же быстро, как других, — парировал Паркинсон с улыбкой.

               Кингсли оказался моложе, чем ожидал Паркинсон; вероятно, ему было лет тридцать семь — тридцать восемь. Паркинсон представлял его рослым стройным мужчиной. В этом он не ошибся, но трудно было ожидать встретить у ученого такое замечательное сочетание густых темных волос с удивительными синими глазами, которые были бы хороши даже у женщины. Кингсли явно был человеком, которого трудно забыть.

               Паркинсон пододвинул кресло ближе к огню, устроился удобнее и сказал:

               — Я знаю о вашем вчерашнем разговоре с министром внутренних дел. Должен сказать, что я категорически не одобряю вас обоих.

               — Но по-другому он закончиться  не мог.

               — Может быть, но я все-таки жалею о случившемся. Не одобряю дискуссий, в которых обе стороны занимают позиции, исключающие компромисс.

               — Это заявление сразу выдает вашу профессию, мистер Паркинсон.

               — Вполне возможно. И все же, откровенно говоря, я был поражен, узнав, что такой человек, как вы, занял столь непримиримую позицию.

               — Позвольте узнать, какой, собственно, компромисс мне предлагается.

               — Это как раз то, зачем я сюда пришел. Давайте, я пойду на компромисс первым, чтобы показать, как это делается. Вот, кстати, недавно вы упомянули о чае. Не поставить ли нам чайник? Это напомнит мне дни, которые я провел в Оксфорде, и многое другое, о чем помнят всю жизнь. Вы — парни из университета, и не представляете, как вам повезло.

               — Вы намекаете на финансовую поддержку, которую правительство оказывает университетам? — проворчал Кингсли, возвращаясь на свое место.

               — Я далек от того, чтобы быть столь неделикатным, хотя министр внутренних дел об этой самой поддержке упоминал.

               — Держу пари, что он это сделал. Но я все еще надеюсь услышать о компромиссе, которого от меня ждут. Уверены ли вы, что термины «компромисс» и «капитуляция» не являются синонимами в вашем понимании?

               — О нет! Ни в коем случае. Позвольте мне доказать это, изложив условия компромисса.

               — Кто их составлял, вы или министр внутренних дел?

               — Премьер-министр.

               — Понятно.

               Кингсли занялся приготовлением чая. Когда он накрыл на стол, Паркинсон начал:

               — Итак, прежде всего я приношу извинения за все то, что министр внутренних дел сказал о вашем докладе. Во-вторых, я согласен: первый наш шаг — это собрать как можно больше научной информации. Я согласен и с тем, что мы должны взяться за дело как можно быстрее и что все ученые, которые потребуются для этого, должны быть полностью информированы о положении дел. Однако я не могу согласиться с тем, что сведения об Облаке уже сейчас должны стать общественным достоянием. Вот та уступка, о которой я у вас прошу.

               — Мистер Паркинсон, меня восхищает откровенность вашего заявления, но отнюдь не ваша логика. Держу пари, вы не сможете назвать ни одного человека, который узнал бы от меня о страшной угрозе со стороны Черного облака. А сколько человек узнали об этом от вас или от премьер-министра? Я всегда был против намерения Королевского астронома информировать правительство, ведь я знал, по-настоящему держать что-нибудь в секрете вы не можете. Теперь я особенно жалею, что он меня не послушался.

               Паркинсон на миг растерялся.

               — Но вы, конечно, не будете отрицать, что написали весьма многозначительное письмо доктору Лестеру из Сиднейского университета?

               — Конечно, я не отрицаю этого. Зачем? Лестер ничего не знает об Облаке.

               — Но он бы знал, если бы письмо дошло до него.

               — Если бы да кабы — это дело политиков, мистер Паркинсон. Как ученый, я имею дело только с фактами, а не с мотивами, подозрениями и прочей бессмыслицей. Я утверждаю, что по существу дела никто от меня ничего не узнал. В действительности разболтал все премьер-министр. Я говорил Королевскому астроному, что так оно и будет, но он мне не поверил.

               — Вы не очень высокого мнения о моей профессии, профессор Кингсли, не правда ли?

               — Поскольку вы ратовали за откровенность, скажу вам откровенно — да. Для меня политики то же, что приборы на щитке моего автомобиля. Они мне сообщают, в каком состоянии машина, но держать в исправности, конечно, не могут.

               Внезапно Паркинсона осенило, что Кингсли морочит ему голову. От неожиданности он расхохотался. Кингсли тоже. С этого момента между ними больше не возникало трудностей в общении.

               После второй чашки чая и обсуждения общих тем Паркинсон вернулся к основному вопросу.

               — Позвольте изложить цель моего визита, без этого вам от меня не отделаться. Путь, который вы избрали для накопления научной информации, не является самым быстрым и не дает нам гарантированной безопасности в широком смысле этого слова.

               — Я ограничен в возможностях, мистер Паркинсон, и не мне вам напоминать, как нам дорого время.

               — Может быть, пока ваши возможностей ограничены, но они могут быть значительно расширены.

               — Я не понимаю.

               — Правительство предполагает собрать вместе ученых, которые должны быть полностью осведомлены обо всех фактах. Мне известно, что в последнее время вы работали с группой радиоастрономов, возглавляемой мистером Мальборо. Я верю, что вы не передали мистеру Мальборо сколько-нибудь существенной информации, но разве не лучше устроить так, чтобы можно было посвятить его в суть дела?

               Кингсли вспомнил трудности, которые он испытывал, договариваясь с радиоастрономами.

               — Несомненно.

               — Значит, договорились. Далее, нам представляется, что Кембридж или любой другой университет вряд ли является удобным местом для проведения исследований. Оставаясь частью университетского сообщества, вам вряд ли удастся свободно обсуждать любые интересующие вас вопросы и, соблюдать при этом секретность. Невозможно создать изолированную группу внутри коллектива людей, долгие годы работавших вместе. Правильнее всего создать совершенно новую организацию, новое подразделение, специально занимающееся конкретным исследованием, и предоставить ей неограниченные возможности.

               — Как Лос-Аламос, например.

               — Совершенно верно. Подумайте сами, и я уверен, вы согласитесь, что другого реального пути нет.

               — Я, по-видимому, должен вам напомнить, что Лос-Аламос находится в пустыне.

               — Никто не собирается загонять вас в пустыню.

               — А куда нас собираются загнать? Кстати, вы выбрали очаровательный глагол.

               — Я думаю, у вас не будет оснований для недовольства. Правительство заканчивает перестройку чрезвычайно живописной усадьбы восемнадцатого века в Нортонстоу.

               — А где это?

               — В Котсуолдзе, на возвышенности к северо-западу от Сайрэнсестера.

               — Почему и как его переоборудуют?

               — Там собирались разместить сельскохозяйственный колледж. В миле от дома построено совершенно новое здание для обслуживающего персонала: садовников, рабочих, машинисток и так далее. Уверяю, у вас будут все необходимые условия для работы.

               — А не станут эти люди из колледжа возражать, ведь их выставят вон, когда мы займем их помещение?

               — В этом отношении не будет никаких трудностей. Не все относятся к правительству так же пренебрежительно, как вы.

               — До поры до времени. Полагаю, что вам воздастся в следующий раз. Но есть трудности, о которых вы не подумали. Потребуется научное оборудование, например, радиотелескоп. Прошел целый год, пока один такой смонтировали здесь, в Кембридже. Сколько времени вам понадобится, чтобы его перенести?

               — Сколько человек его монтировали?

               — Человек двадцать.

               — Мы сможем использовать тысячу, если понадобится, то и десять тысяч человек. В наших силах обеспечить перестановку и монтаж любого прибора, который вам необходим, в самые короткие сроки, скажем, в течение двух недель. Нужны ли вам еще какие-нибудь большие установки?

               — Нам будет нужен хороший оптический телескоп, хотя и не обязательно очень большой. Новый Шмидт здесь, в Кембридже, подходит лучше всего, хотя я не знаю, как вы сумеете уговорить Адамса с ним расстаться. Он столько лет добивался этого телескопа!

               — Ну, надеюсь, это будет не трудно. Через полгода он получит новый телескоп, лучше прежнего.

               Кингсли подбросил в огонь поленья и снова сел в кресло.

               — Не будем спорить о вашем предложении, — сказал он. — Вы хотите, чтобы я позволил посадить себя в клетку, пусть она и позолоченная. Это уступка, которую вы ждете от меня, уступка весьма существенная. Теперь мы должны поговорить о тех уступках, которые я хочу получить от вас.

               — Но, по-моему, мы только тем и занимаемся, что идем вам на уступки.

               — Пока это только общие слова. Я хочу обговорить все до конца. Первое: я буду уполномочен комплектовать персонал учреждения в Нортонстоу, я буду уполномочен назначать заработную плату, которую сочту разумной, и использовать любые аргументы, предлагая людям работу, которые не будут раскрывать истинное положение дел. Второе: никаких, я повторяю, никаких государственных служащих, связь с политиками должна осуществляться только через вас.

               — Чем я обязан столь исключительной чести?

               — Мы с вами мыслим по-разному и защищаем разные интересы, но у нас, как мне представляется, достаточно много общего, чтобы находить компромиссы, как вы это называете. Едва ли среди вашего брата, политиков, много таких, как вы.

               — Вы мне льстите.

               — Нет. Я говорю совершенно искренне. Торжественно заявляю: если я или кто-нибудь из моих сотрудников обнаружит в Нортонстоу джентльменов вышеуказанной разновидности, мы просто-напросто вышвырнем их вон. Если в это вмешается полиция, или если эти джентльмены будут столь упорны, что мы не сможем их выставить, то я, столь же торжественно предупреждаю — дальнейшее сотрудничество станет невозможным. Если вы считаете,  что я чрезмерно настаиваю на своих требованиях, то могу ответить: мне ли не знать, насколько неразумны бывают политики.

               — Благодарю вас.

               — Не за что. Теперь перейдем к третьему пункту. Для этого понадобятся бумага и карандаш. Я хочу, чтобы вы подробно записали, чтобы потом не возникло никаких недоразумений, все до единого предметы оборудования, которые должны быть доставлены на месте, прежде чем я окажусь в Нортонстоу. Еще раз повторяю, оборудование должно прибыть в Нортонстоу до того, как туда приеду я. Не собираюсь принимать никаких отговорок. Дескать, произошли неизбежные задержки, и все необходимое прибудет в течение нескольких дней. Вот, берите бумагу и пишите.

               Паркинсон вернулся в Лондон с длинным списком. На следующее утро у него был серьезный разговор с премьер-министром.

               — Все в порядке? — спросил премьер.

               — И да, и нет, — ответил Паркинсон. — Мне пришлось пообещать, что усадьба будет оборудована, как настоящее научное учреждение.

               — Это делу не повредит. Кингсли совершенно прав: нам нужно больше фактов, и чем быстрее мы их получим, тем лучше.

               — Я в этом не сомневаюсь, сэр. Но я бы предпочел, чтобы Кингсли не был столь важной фигурой в новом учреждении.

               — Разве он для этого не подходит? Можно найти кого-нибудь лучше?

               — О нет, как ученый он вполне подходит. Но меня не исследования беспокоят.

               — Я понимаю, гораздо комфортнее работать с более сговорчивым человеком. Но, как мне представляется, его интересы совпадают с нашими. По крайней мере, пока не выяснится, что он не сможет выезжать из Нортонстоу.

               — У него нет ни малейших иллюзий на этот счет. Он рассматривает это как основу для сделки.

               — Каковы же его условия?

               — Прежде всего, он требует, чтобы в Нортонстоу не было государственных служащих, связь с политическим руководством он собирается поддерживать только через меня.

               Премьер-министр засмеялся:

               — Бедный Фрэнсис, теперь я понимаю, что вас так беспокоит. Что касается государственных служащих, это не так уж серьезно, а насчет связи, там будет видно. Мы должны будем знать, что там происходит. Может быть, они рассчитывают, что мы собираемся платить им э…э… астрономические суммы?

               — Вовсе нет. Кингсли хочет воспользоваться высоким жалованьем для привлечения людей в Нортонстоу, чтобы не открывать им преждевременно истинную причину.

               — Что же тогда вас тревожит?

               — Трудно выразить это словами, но меня не покидает неприятное предчувствие: он говорит о тысячи мелочей, каждая в отдельности — пустяк, но собранные вместе, они тревожат.

               — Продолжайте, Фрэнсис, выкладывайте все.

               — В общем, у меня создалось впечатление, что не мы хозяева в игре, это Кингсли нас использует.

               — Не понимаю.

               — Я тоже не понимаю. С виду как будто все в порядке, но так ли это? Вот, например, такой вопрос: если учесть, что Кингсли отлично во всем разбирается, зачем ему понадобилось отправлять заказные письма? Ведь так за ними легче проследить?

               — Это мог сделать для него привратник колледжа.

               — Не исключено. Но, во всяком случае, Кингсли должен был догадаться, что тот отправит их заказными. Потом это письмо к Лестеру. Похоже, Кингсли хотел, чтобы мы его перехватили, он нарочно заставил нас это сделать. И не слишком ли нарочито он грубил бедному старику Гарри (так Фрэнсис называл министра внутренних дел)? Потом, взгляните на этот список. Он настолько подробен, что очевидно был составлен им заранее. Насчет продуктов и горючего я еще могу понять, но зачем Кингсли столько землеройного оборудования?

               — Не имею ни малейшего понятия.

               — Но Кингсли-то знает, не сомневаюсь, что он уже все тщательно продумал.

               — Мой дорогой Фрэнсис, какое нам дело, тщательно он все продумал или нет? Нашей целью было заполучить и изолировать группу компетентных ученых, выполняющих для нас определенную работу, мы своей цели достигли, а они — пусть себе радуются жизни. Если Кингсли можно задобрить этим списком — дайте ему все, чего он хочет. Почему нас должно это волновать?

               — А еще в списке много электронного оборудования, невероятно много. Оно может быть использовано для радиосвязи.

               — Тогда вычеркивайте его сразу. Этого мы не должны допустить.

               — Простите, сэр, но здесь не все так просто. Как только у меня возникли подозрения насчет этой аппаратуры, я немедленно проконсультировался со специалистами, по-моему, людьми весьма сведущими. Дело оказалось вот в чем. При любой радиопередаче необходимо производить кодирование, а на приемнике дешифровку. У нас в Англии обычно используется кодирование, имеющее техническое название «амплитудная модуляция», хотя в последнее время Би-би-си применяет другую форму кодирования, называемую частотной модуляцией.

               — А, это та самая частотная модуляция? О ней много говорят в последнее время.

               — Именно, сэр. В этом все дело. Сообщения, которые Кингсли сможет посылать с помощью своего оборудования, будут закодированы по-новому, так что понадобилось бы специальное приемное устройство для их дешифровки. Таким образом, он сможет сколько угодно посылать свои сигналы, все равно их никто не сумеет принять.

               — Потому что ни у кого нет специального приемника?

               — Совершенно верно. И все-таки, стоит ли предоставить Кингсли это электронное оборудование или нет?

               — Как он объясняет, свою потребность в нем?

               — Говорит, для радиоастрономии. Для исследования Облака с помощью радиоволн.

               — Оно может быть использовано для этой цели?

               — О, да.

               — Тогда что же вас беспокоит, Фрэнсис?

               — Меня смущает, что его очень много. Я, конечно, не ученый, но мне трудно представить, зачем понадобилось столько приборов. Итак, позволим ему это или нет?

               Премьер-министр задумался.

               — Проверьте все хорошенько еще раз. Если то, что вы сказали о кодировании, окажется верным, дайте ему эту аппаратуру. Ведь она может оказаться весьма полезной. Теперь о более важных вещах. Фрэнсис, до сих пор мы подходили к делу исключительно с государственной точки зрения, оставляя в стороне возможные интересы мирового сообщества, не так ли?

               — Да, сэр.

               — Пришло время взглянуть на ситуацию несколько шире. Очевидно, что перед американцами сейчас стоят те же вопросы, что и перед нами. Надо полагать, они придут к мысли о необходимости создать учреждение, подобное Нортонстоу. Думаю, что следует попробовать предложить им объединиться для обоюдной пользы.

               — А не получится, что нам придется ехать туда, а не им сюда? — спросил Паркинсон, забыв о грамматике. — Ведь они считают, что их ученые лучше наших.

               — Но может быть, это не относится к области э… э… радиоастрономии, в которой, насколько мне известно, мы и австралийцы идем впереди? Так как радиоастрономия, по-видимому, будет играть основную роль в предстоящих исследованиях, я хочу использовать ее, как основу для сделки.

               — Безопасность, — сказал Паркинсон. — Американцы считают, что у нас недостаточно внимания уделяется государственной безопасности, и порой мне кажется, что они недалеки от истины.

               — Это компенсируется тем, что англичане значительно флегматичнее американцев. Я начинаю подозревать, что американская администрация хочет держаться подальше от своих ученых, работающих над этой проблемой. Иначе они все время сидели бы на бочке с порохом. До сих пор мне было неясно, как мы будем обмениваться с ними информацией. Но теперь все разрешилось: мы станем поддерживать связь между Нортонстоу и Вашингтоном, используя новый код. Я буду всячески на этом настаивать.

               — Когда вы говорили о международных аспектах, вы имели в виду только англо-американские отношения или подразумевали и другие страны?

               — Речь должна идти о всеобъемлющем международном сотрудничестве, в частности, о привлечении к нашей работе австралийских радиоастрономов. По-моему, скоро сведения об Облаке перестанут быть достоянием только Америки и Англии. Необходимо будет договариваться с главами других государств, даже Советов. При случае я постараюсь намекнуть, где следует, что доктор такой-то и доктор такой-то получили от Кингсли письма, касающиеся деталей этого вопроса, после чего мы вынуждены были ограничить свободу передвижения Кингсли пределами Нортонстоу. Я также намекну, что если доктор такой-то и доктор такой-то будут посланы в Нортонстоу, мы будем рады принять их и проследим, чтобы они не причинили никаких неприятностей своим правительствам.

               — Но Советам это не понравится.

               — Почему, собственно? Мы ведь сами убедились, какие затруднения могут возникнуть, когда ученые ускользают из-под контроля правительства. Только вчера мы многое бы отдали, чтобы избавиться от Кингсли. Может быть, вы и сейчас совсем не прочь держаться от него подальше. Уверяю, что они пошлют к нам своих ученых первым же самолетом.

               — Не исключено. Но зачем нам эти проблемы, сэр?

               — А не бросилось ли вам в глаза, что Кингсли заранее подобрал себе сотрудников? Не для того ли он посылал все эти заказные письма? Я думаю, что и нам очень важно собрать здесь, на нашей земле, самых толковых ученых. Меня не удивит, если настанет день, когда Нортонстоу окажется важнее Организации Объединенных Наций.

 

 Глава 5

Нортонстоу

               Поместье Нортонстоу располагалось в большом парке на плодородных землях возвышенности Котсуолдз, вблизи от ее крутого западного склона. Когда здесь впервые предложили разместить правительственное учреждение, это встретило резкий отпор в газетах всего Глостершира. Однако, как всегда бывает в таких случаях, правительство сделало все по-своему. Местное население несколько успокоилось, когда стало известно, что новое учреждение будет связано с сельским хозяйством, и фермеры смогут беспрепятственно обращаться туда за советами по любому поводу.

               Примерно в полутора милях от поместья на землях Нортонстоу построили большой поселок. Он состоял в основном из двухквартирных домиков для рабочих; но было построено также несколько отдельных домов для начальства.

               Хелен и Джо Стоддард поселились в одном из белых двухквартирных домиков. Джо устроился садовником; он был близок к земле, как в прямом, так и в переносном смысле. Его отец тоже был садовником. Сейчас Джо был тридцать один год, из которых тридцать лет он занимался своим делом: он стал учиться у отца, едва начав ходить. Работу свою он любил, так как мог проводить круглый год на воздухе. Кроме того, ему не приходилось возиться с бумажками — редкий случай в наши дни, время анкет и документов, а, надо признать, что Джо читал и писал с большим трудом. Даже просматривая каталоги семян, он обычно ограничивался изучением картинок. Впрочем, это не могло привести к недоразумениям, поскольку семена заказывал старший садовник.

               Несмотря на его изрядную тупость, товарищи любили Джо. Он никогда не выходил из себя и, насколько было известно, ни при каких обстоятельствах не падал духом. Если что-то ставило его в тупик, что бывало нередко, то на его добродушном лице расплывалась беззлобная улыбка.

               Джо с трудом шевелил мозгами, но зато прекрасно управлял мышцами своего могучего тела. Он отлично играл в кегли, лучше всех в округе, хотя и предпочитал, чтобы счет за него вели другие.

               Хелен Стоддард совершенно не походила на своего мужа. Это была хорошенькая хрупкая молодая женщина двадцати восьми лет, очень умная, но без образования. Совершенно непостижимо, как Джо и Хелен умудрялись ладить друг с другом. Возможно, это получалось потому, что Хелен верховодила в семье, а добродушный Джо ей подчинялся. Во всяком случае, двое их детей унаследовали лучшие качества родителей: природный ум матери и физическую силу отца.

               Но сейчас Хелен была сердита на Джо. В большом доме творилось что-то странное. За последние две недели туда съехались сотни людей. Старые постройки были снесены, чтобы освободить место для новых; дополнительно был расчищен большой участок земли, на котором протянули, множество каких-то странных проводов. Спрашивается, для чего? Но Джо не удосужился разузнать для чего это понадобилось, он поверил в смехотворное объяснение, будто провода нужны для подвязывания деревьев — додумался же кто-то до такой чепухи, годной, разве что, для пьесы абсурда.

               Но сам Джо не видел причины поднимать шум. Жене кажется, что все это очень странно, но разве на свете мало странного? «Они»-то знают, что делают, и ладно.

               Хелен сердилась, потому что теперь она могла узнавать новости только от своей соперницы миссис Олсоп, дочь которой, Пегги, работала секретаршей в Нортонстоу. Пегги и сама была любопытна ничуть не меньше, чем ее мать или Хелен, поэтому семейство Олсоп было прекрасно осведомлено обо всем происходящем. Искусно пользуясь этим преимуществом, Агнес Олсоп сумела высоко поднять свой престиж среди соседей.

               Нужно также отметить склонность этой дамы к далеко идущим выводам. Ее авторитет стремительно вырос после того, как Пегги раскрыла тайну огромного количества доставленных в усадьбу ящиков с надписями «Стекло! Обращаться с осторожностью».

               — Радиолампы, вот что там было, — сообщила миссис Олсоп многочисленной аудитории, собравшейся у нее во дворе. — Миллионы ламп.

               — Зачем им столько? — спросила Хелен.

               — Вот это хороший вопрос! А зачем им эти башни и провода, зачем они пятьсот акров земли отхватили? Если хотите знать, они придумывают лучи смерти, вот что, — ответила миссис Олсоп.

               Дальнейшие события только укрепили ее уверенность.

               В день, когда «они», наконец, прибыли в Нортонстоу, страсти в поместье достигли своего предела. Захлебываясь от возбуждения, Пегги рассказала матери, как высокий синеглазый мужчина разговаривал с важными шишками из правительства, «как с мальчиками на побегушках». «Ну, точно, лучи смерти», — только и могла вымолвить миссис Олсоп.

               Но и на долю Хелен Стоддард, в конце концов, выпала удача узнать новость, и притом, видимо, самую важную с практической точки зрения. На следующий день после того, как «они» приехали, Хелен рано утром отправилась на велосипеде в соседнюю деревню и первая обнаружила, что дорогу перекрыли шлагбаумом, который охранял полицейский сержант. На этот раз он разрешил проехать, но сообщил, что уже с завтрашнего дня въезд и выезд из Нортонстоу будет осуществляться только по специальным пропускам.

               Сержант заверил, что пропуска оформят в течение дня. Пока они будут без фотографий, но до конца недели все должны сфотографироваться. «Как быть с детьми, им ведь надо ходить в школу?» — спросила Хелен. Он ответил, что в усадьбу уже послали учителя, так что детям вообще не придется ходить в деревню. К сожалению, это все, что он знал.

               Предположение о производстве лучей смерти получило еще одно подтверждение.

               Это было странное предложение. Энн Холси получила его через своего импресарио. Согласна ли она сыграть две сонаты, Моцарта и Бетховена, 25 февраля в некоем месте в Глостершире? Гонорар был очень высоким даже для молодой способной пианистки. Кроме нее в концерте будет участвовать квартет. Больше никаких подробностей не сообщалось, за исключением того, что ей надлежит прибыть в Бристоль паддингтонским поездом в два часа дня; у вокзала будет ждать машина.

               Что за квартет выступит вместе с нею в концерте, выяснилось лишь в вагоне ресторане поезда, куда Энн зашла выпить чашку чая: оказалось, это никто иной, как Гарри Харгривс со своей командой.

               — Мы играем Шенберга, — сказал Гарри. — Немного обработаем их барабанные перепонки. Знаешь, кто они?

               — Насколько я поняла, это прием в загородной вилле.

               — Должно быть, какие-то богачи развлекаются, судя по деньгам, которые они платят.

               Поездка из Бристоля в Нортонстоу получилась очень приятной. Уже появились первые признаки ранней весны. Когда они, наконец, добрались до усадьбы, шофер провел их по коридору к двери кабинета, открыл ее и объявил:

               — Гости из Бристоля, сэр!

               Кингсли работал и никого не ждал, однако быстро сориентировался.

               — Привет, Энн! Привет, Гарри! Рад вас видеть!

               — Мы тоже рады вас видеть, Крис, но объясните, что это значит? Когда вы успели превратиться в помещика? Вернее, в лорда, если учесть великолепие этого места — усадьба среди холмов и прочее — это впечатляет.

               — Увы, усадьба не моя, мы тут на специальной работе для правительства. Наверное, их волнует наш культурный уровень, вот и пригласили вас сюда, — объяснил Кингсли.

               Вечер прошел чрезвычайно удачно — удались и обед, и концерт. На следующее утро музыканты с сожалением покидали усадьбу.

               — До свидания, Крис, спасибо за хороший прием, — сказала Энн.

               — Машина, должно быть, уже ждет вас. Жаль, что вам приходится уезжать так скоро.

               Однако ни шофера, ни машины не оказалось.

               — Ну, ничего, — сказал Кингсли. — Я уверен, что Дэйв Вейхарт охотно отвезет вас в Бристоль на своей машине, хотя вам придется постараться втиснуться в нее со своими инструментами.

               Конечно, Вейхарт согласился отвезти их до станции; минут пятнадцать они пытались разместиться в машине, было очень смешно. Наконец устроились и отправились в путь.

               Однако уже через полчаса, вся компания возвратилась. Музыканты были в полном замешательстве, а Вейхарт просто рассвирепел. Он провел всех в кабинет Кингсли.

               — Что происходит, Кингсли? Охранник не пропустил нас за шлагбаум. Ему приказано никого не выпускать.

               — И у меня, и ребят сегодня вечером выступления в Лондоне, — сказала Энн, — и если нас сейчас не выпустят, мы пропустим поезд.

               — Ладно, если вам нельзя выйти через главные ворота, следует попробовать другие пути, — ответил Кингсли. — Дайте-ка, я наведу справки.

               Минут десять Кингсли провел у телефона; все это время Вейхарт и музыканты не скрывали своего возмущения. Наконец он положил трубку.

               — Не одни вы сейчас в ярости, — сказал он. — Люди из поселка пытались пройти в деревню, и никого из них не выпустили. Охрана поставлена вокруг всего поместья. Я думаю, что должен связаться с Лондоном.

               Кингсли набрал номер.

               — Хэлло, это сторожевой пост у передних ворот? Да, да, конечно, вы действовали в соответствии с приказами начальника полиции. Я это понимаю. А сейчас сделайте следующее. Слушайте меня внимательно. Я хочу, чтобы вы немедленно позвонили по номеру Уайтхолл 9700. Когда вам ответят, скажите следующие буквы: Q, U, E и попросите к телефону мистера Фрэнсиса Паркинсона, секретаря премьер-министра. Как только вас соединят с мистером Паркинсоном, скажите ему, что профессор Кингсли хочет поговорить с ним. Затем соедините нас. Пожалуйста, повторите все, что я сказал.

               Через несколько минут их соединили. Кингсли начал:

                — Здравствуйте, Паркинсон. Я вижу, вы захлопнули ловушку… Нет, я не жалуюсь. Я этого ожидал. Можете ставить сколько угодно охранников вокруг Нортонстоу, лишь бы их не было внутри. Я вам звоню, чтобы сказать, что связь с Нортонстоу теперь будет осуществляться по-другому. Мы собираемся обрезать все провода, ведущие к сторожевым постам. Если вы хотите связаться с нами, используйте радио… У вас еще не готов передатчик? Ну, это ваше личное дело. Мне все равно, будет ли министр внутренних способен поддерживать радиосвязь… Не понимаете? А пора бы. Если ваши деятели считают себя способными управлять страной во время кризиса, они должны, для начала, обзавестись передатчиком, тем более что схему мы вам дали. И еще, я бы хотел, чтобы к моим словам отнеслись со всем вниманием, если вы не будете никого выпускать из Нортонстоу, мы не будем никого впускать. Так что, Паркинсон, надумаете приехать к нам, знайте, что обратно мы вас не выпустим. Вот все, что я хотел сообщить.

               — Какая нелепость, — сказал Вейхарт. — Получается, что нас фактически засадили в тюрьму. Вот уж не думал, что в Англии такое возможно.

               — О, в Англии возможно все, — ответил Кингсли, — нужно только суметь подобрать подходящую причину. Если вы хотите изолировать группу мужчин и женщин в загородном поместье в Англии, не следует говорить их стражникам, что они охраняют тюрьму. Лучше скажите, что они помогают людям, нуждающимся в защите от преступников, рвущихся к ним со всех сторон. Защита — вот наилучшее объяснение в данном случае.

               Уверен, что начальник полиции искренне считает, что в Нортонстоу хранятся важные атомные секреты, которые должны привести к перевороту в области промышленного использования ядерной энергии. Он не сомневается, что иностранная разведка сделает все возможное, чтобы эти секреты выкрасть. Для него очевидно, что информация, легче всего, может просочиться из Нортонстоу через кого-либо из работников, поэтому лучший способ обеспечения безопасности — запретить свободный вход и выход в поместье. К тому же это решение было подтверждено самим министром внутренних дел. Последний даже готов был признать, что, возможно, следует придать в помощь полицейской охране воинское подразделение.

               — Но я не понимаю, причем тут мы? — спросила Энн Холси.

               — Я могу притвориться, что вы все оказались здесь случайно, — сказал Кингсли. — Однако на самом деле это не так. Все делается по плану. Кроме вас, сюда послали еще кое-кого. Так правительство поручило художнику Джорджу Фишеру срочно сделать несколько зарисовок Нортонстоу. Еще здесь Джон Мак-Нейл, молодой врач, и Билл Прайс, историк, он разбирает старую библиотеку. Думаю, лучше всего собрать всех вместе, и я постараюсь объяснить вам, в чем дело.

               Когда Фишер, Мак-Нейл и Прайс присоединились к музыкантам, Кингсли обратился к ненаучным посетителям усадьбы с популярным, но весьма красочным докладом об открытии Черного облака и о событиях, которые привели к созданию научного центра в Нортонстоу.

               — Теперь ясно, откуда здесь охрана и прочее. Но это не объясняет, почему мы оказались здесь. Вы говорите, что это не случайность. Почему же здесь оказались именно мы, а не кто-нибудь другой? — спросила Энн Холси.

               — А вот это моя вина, — ответил Кингсли. — Наверное, произошло вот что. Правительственные агенты, которые устроили обыск в моем доме, обнаружили там записную книжку. В ней был список ученых, которым я написал о Черном облаке. Подозреваю, что правительство решило полностью себя обезопасить, вот они и решили собрать здесь, в Нортонстоу, всех без исключения, чьи фамилии были обнаружены в записной книжке. Мне очень неловко перед вами.

               — Вот она — ваша проклятая беззаботность, Крис! — воскликнул Фишер.

               — Откровенно говоря, за последние полтора месяца у меня было слишком много всяческих забот. И, в конце концов, у вас нет особого повода расстраиваться. Вам всем без исключения здесь понравилось. К тому же у вас здесь больше шансов выжить, когда разразится катастрофа, чем в любом другом месте. Если будет вообще хоть какая-то возможность уцелеть, то мы здесь уцелеем. Так что, в сущности, можете считать, что вам повезло.

               — Должен заметить, что инцидент с вашей записной книжкой, Кингсли, лично ко мне не имеет ни малейшего отношения, — сказал Мак-Нейл. — Мы с вами не состояли в переписке, поскольку познакомились всего несколько дней назад.

               — В самом деле, Мак-Нейл, как вы здесь оказались, позвольте вас спросить?

               — Меня обманули. Я подыскивал место для нового санатория, и министр здравоохранения предложил мне осмотреть для этой цели Нортонстоу. Но почему именно мне — не имею представления.

               — Видно, для того, чтобы у нас был свой доктор.

               Кингсли встал и подошел к окну. По земле неслись, обгоняя друг друга, тени облаков.

               Однажды, в середине апреля, вернувшись домой после прогулки, Кингсли обнаружил, что его комната наполнена клубами пахнущего анисом дыма.

               — Что за…! — воскликнул он. — Клянусь чем угодно, что это Джефф Марлоу. Я уже потерял надежду заполучить вас сюда. Как вам удалось к нам пролезть?

               — О, при помощи обмана и вероломства, — ответил Марлоу, набивая рот поджаренным хлебом. — А у вас тут очень мило. Не хотите ли чаю?

               — Спасибо, вы очень любезны.

               — Не за что. После того, как вы уехали, мы вернулись в Паломар, и я успел еще немного поработать, затем нас отправили в пустыню, всех, кроме Эмерсона, которого, я полагаю, послали сюда.

               — Да, у нас тут Эмерсон, Барнет и Вейхарт. То, что вас отправят в пустыню, я  понял сразу. Потому и сбежал, как только Геррик сообщил, что собирается в Вашингтон. Здорово ему досталось, когда там узнали, что он дал мне улизнуть из США?

               — Думаю, получил по первое число, хотя он особенно об этом не распространялся.

               — Кстати, а не к вам ли послали нашего Королевского астронома?

               — Да, сэр! Он в пустыне! Королевский астроном теперь главный британский представитель при американском проекте.

               — Надеюсь, он доволен. Мне кажется, что эта новая  должность ему очень подходит. Но вы не рассказали мне, как вам все-таки удалось выбраться из пустыни, и почему вы решили это сделать?

               — Почему — объяснить легко. Потому что там все было до смерти заорганизовано.

               Марлоу взял несколько кусочков сахара из сахарницы и положил один из них на стол.

               — Вот парень, который делает дело.

               — Как вы его называете?

               — Никак не называем. Как-то нам в голову не пришло, что это надо сделать.

               — А мы называем его «чел».

               — «Чел»?

               — Да, это сокращение слова «человек».

               — Ну, что же, пусть будет «чел», хотя мы его так и не называем, — продолжал Марлоу. — Как вы скоро увидите, наш «чел» — парень хоть куда.

               Затем он выложил в ряд еще несколько кусочков.

               — Над «челом» стоит начальник отдела. Я как раз и есть начальник отдела. Затем идет заместитель директора — у нас им стал Геррик, хотя его кабинет не больше собачьей конуры. Далее — сам директор. Над ним — помощник инспектора, потом, естественно, инспектор. Они, конечно, военные. Потом идет руководитель проекта. Этот уже из политиков. Так, шаг за шагом, мы доходим до человека из администрации президента. Потом, я полагаю, идет сам президент, хотя вот тут я не совсем уверен, никогда не забирался так высоко.

               — Думаю, вам все это не очень-то по нраву?

               — Да уж, сэр, — продолжал Марлоу, с хрустом жуя кусок поджаренного хлеба. — Я был на слишком низкой ступеньке этой лестницы, чтобы мне могла понравиться вся система. Кроме того, я никогда не мог узнать, что происходит вне моего отдела. Все было устроено так, чтобы держать нас совершенно изолированными друг от друга. В интересах безопасности, говорили они, но, как представляется, было бы правильнее сказать в интересах волокиты. Так вот, мне все это не понравилось, как легко догадаться. Такая организация дела не по мне. Вот я и начал ныть, чтобы меня перевели сюда для участия в вашем спектакле. Я рассчитывал, что здесь все устроено намного лучше. И я вижу, это так и есть, — добавил он, взяв еще один ломтик поджаренного хлеба. — Кроме того, меня внезапно охватило страстное желание взглянуть на зеленую травку. Когда такое находит, ничего с собой уже не поделаешь.

               — Отлично, Джефф, но как же вы все-таки сумели вырваться из этой кошмарной организации?

               — Мне повезло, — ответил Марлоу. — Начальству в Вашингтоне пришла в голову мысль — а вдруг вы знаете больше, чем говорите. А так как они были уверены, что я с радостью соглашусь на перевод, меня послали сюда в качестве шпиона. Я уже говорил вам, что попал сюда благодаря вероломству.

               — То есть предполагается, что вы будете докладывать обо всем, что мы тут, возможно, скрываем?

               — Вот именно. Теперь, когда вы знаете, почему я здесь, разрешите ли вы мне остаться или выкинете вон?

               — Всякий, кто попадает в Нортонстоу, остается здесь — такой у нас заведен порядок. Мы никого не выпускаем и ни для кого не делаем исключений.

               — Значит, Мери тоже можно приехать? Она делает в Лондоне кое-какие покупки, но уж завтра обязательно будет здесь.

               — Вот и прекрасно. Дом тут большой, места много. Мы будем рады принять миссис Марлоу. Откровенно говоря, у нас полно работы и почти некому ее делать.

               — Может быть, мне все-таки стоит посылать время от времени в Вашингтон какие-нибудь крохи информации? Чтобы доставить им удовольствие.

               — Вы можете им говорить все, что угодно. Я пришел к выводу: чем больше скажешь политикам, тем больше они расстраиваются. Поэтому мы решили сообщать им обо всем. Вообще у нас тут нет никакой секретности. Вы можете свободно пользоваться прямой радиолинией связи с Вашингтоном и посылать им все, что захотите. Мы как раз наладили связь на прошлой неделе.

               — В таком случае, может быть, вы расскажете мне в общих чертах о положении дел. Ведь я, в сущности, знаю почти столько же, сколько в день нашего разговора в пустыне Мохаве. За это время я кое-что сделал, но ведь сейчас нам нужны не оптические наблюдения. К осени мы сумеем что-нибудь выяснить и сами, но пока, как это было понятно уже в январе, самые важные результаты могут получить только радиоастрономы.

               — Да, это верно. Вернувшись в январе в Кембридж, я подключил к работе Джона Мальборо. Мне пришлось порядком потрудиться, чтобы убедить его начать работу, ведь сначала я не мог раскрыть ему истинную цель исследования, это теперь он, конечно, все знает. Так вот, мы узнали температуру облака. Она несколько больше ста двадцати градусов, градусов. Кельвина, конечно.

               — Что же, довольно неплохо. Почти такая, как мы надеялись. Немного холодновато, но терпимо.

               — На самом деле, это даже лучше, чем кажется на первый взгляд. Ведь когда Облако приблизится к Солнцу, в нем должно начаться внутреннее движение. Согласно моим первым расчетам, это приведет к увеличению температуры на пятьдесят — сто процентов, в результате чего температура станет немногим ниже нуля по Цельсию. Выходит, что некоторое время будет стоять морозная погода, и только.

               — Лучше и быть не может.

               — Нечто подобное я предполагал с самого начала. Но я не специалист по газовой динамике, поэтому мне пришлось обратиться к Александрову.

               — Бог мой, вы рискнули написать в Москву?

               — Не думаю, что очень рисковал, я представил задачу, как чисто теоретическую. Было понятно, что все равно никто не справится с проблемой лучше Александрова. В любом случае это позволило нам заполучить его в Нортонстоу. Он считает нашу усадьбу лучшим в мире концентрационным лагерем. Русские называют такие организации шарашками.

               — Я вижу, что еще очень много не знаю. Продолжайте.

               — Тогда, в январе, я считал себя очень умным. Поэтому решил, что сумею обмануть власти. Я исходил из того, что политикам больше всего нужны две вещи: научная информация и секретность. Я решил обеспечить им и то и другое, но на моих собственных условиях — на условиях, которые позволили нам организовать здесь, в Нортонстоу, вполне приличное существование.

               — Да уж вижу: местечко отличное, никакие военные вас не изводят, никакой секретности. А как вы набирали персонал?

               — С помощью преднамеренных неосторожностей, как, например, в случае с письмом к Александрову. Было совершенно очевидно, что сюда доставят каждого, кто мог хоть что-то узнать от меня. Вот я и решил воспользоваться этим. Признаюсь, что поступил нехорошо. Вы обнаружите у нас очаровательную девушку, она великолепно играет на рояле. Кроме нее, вы встретите других музыкантов, а также художника и историка. Мне казалось, что если тут будут одни ученые, то заточение в Нортонстоу на целый год станет совершенно невыносимым. Поэтому я, как бы случайно, допустил целый ряд оплошностей — и они все оказались здесь. Только смотрите, не проболтайтесь, Джефф. Я думаю, обстоятельства в какой-то степени меня оправдывают, но все-таки лучше пусть они не знают, что я сознательно их сюда заманил. Не будут знать, не будут и сердиться.

               — А как насчет пещеры, о которой вы говорили в Мохаве? Полагаю, вы и этот вопрос уладили?

               — Конечно. Вы, вероятно, еще не видели ее; это здесь недалеко, за холмом. Там у нас сейчас работает довольно много землеройных машин.

               — Кто же этим занимается?

               — Парни из нового поселка.

               — А кто убирает в доме, готовит еду и так далее?

               — Женщины из того же поселка; секретаршами тоже работают местные девушки.

               — Что же будет с ними, когда все начнется?

               — Они тоже укроются в убежище, само собой. Пещеру придется делать гораздо больше, чем предполагалось первоначально. Вот почему мы начали работы так рано.

               — Ну, что же, Крис, я вижу, вы неплохо устроились. Но я не понимаю, почему вы считаете, что обманули политиков. В конце концов, им удалось загнать вас сюда, и, насколько я вас понял, они получают всю необходимую информацию, какую только вы можете добыть. Выходит, и они добились своего.

               — Давайте, я расскажу вам, как мне все представлялось в январе и феврале. В феврале я решил взять под свой контроль все мировые события.

               Марлоу засмеялся.

               — О, знаю, это звучит до смешного мелодраматично. Но это действительно так.  Никогда я не страдал манией величия, во всяком случае, так мне представляется. Диктатором я хотел стать только на пару месяцев, потом великодушно бы отказался от своей власти и вернулся к научной работе. Из таких, как я, диктаторы не получаются. Не люблю, когда мной пытаются командовать, но и сам особого желания поруководить не испытываю. Я чувствую себя по-настоящему хорошо, только когда оказываюсь мелкой сошкой. Но это уж дар небес, когда мелкой сошке удается урвать кусок у власть имущих.

               — В этом поместье вы как-то особенно похожи на мелкую сошку, — сказал Марлоу со смехом, принимаясь за свою трубку.

               — За все это пришлось бороться. Иначе мы получили бы организацию вроде той, которая вас так достала. Разрешите, я коснусь немного философии и социологии. Приходило ли вам когда-нибудь в голову, Джефф, что, несмотря на все изменения, которые внесла наука в жизнь общества, такие, например, как освоение новых видов энергии, общественная структура остается неизменной с древних времен? Наверху политики, затем — военные, а действительно умные люди — внизу. В этом отношении нет никакой разницы между нами, древним Римом и ранними цивилизациями Месопотамии. Мы живем в обществе с нелепыми противоречиями, современном в области техники, но архаичном по своей социальной организации. Годами политики жалуются на нехватку квалифицированных ученых, инженеров и творческих людей. В их головы никак не может прийти простейшая мысль, что настоящих дураков на свете не так уж и много. Их количество ограниченно.

               — Дураков?

               — Да, людей вроде нас с вами, Джефф. Мы и есть дураки. Предоставляем свои мыслительные способности в распоряжение толпы ничтожеств и позволяем при этом командовать нами.

               — Ученые всех стран, соединяйтесь! Вы к этому нас призываете?

               — Нет, конечно. Ученые против остальных — это не совсем то. Суть дела глубже. Я говорю о столкновении двух совершенно несовместимых способов мышления. Современное общество, пользующееся техническими достижениями,  должно основывать свое мышление на цифре. С другой стороны, когда дело касается социальной организации, оно использует мышление, основанное на словах. Конфликт возникает, таким образом, между гуманитарным и математическим мышлением. Вот если  бы вы встретились с нашим министром внутренних дел, сразу бы поняли, о чем я говорю.

               — И вы знаете, как это исправить?

               — Я собираюсь помочь математическому мышлению занять достойное место в общественной иерархии. Но я не такой осел, чтобы воображать, будто какие-либо мои действия могут что-то кардинально изменить. Однако если повезет, я смогу подать хороший пример того, как накручивать политикам хвосты. Устрою своего рода locus classicus, если цитировать литературных мальчиков.

               — Боже мой, Крис, вы говорите о числах и словах, но я никогда не видел человека, который употреблял бы столько слов. Можете вы попросту объяснить, что вы собираетесь делать?

               — «Попросту», то есть, «с помощью чисел»? Давайте, попробуем. Предположим, что когда Облако достигнет Солнца, мы сможем уцелеть. Все равно, конечно, условия жизни будут жестокими. Мы будем либо мерзнуть, либо задыхаться от жары. Остается некоторая надежда, что, спрятавшись в пещеры и подвалы, мы сможем как-нибудь продержаться. Но крайне маловероятно, что у людей при этом сохранится возможность передвигаться из одного места в другое, как это делается сейчас. Связь между людьми будет целиком зависеть от радио.

               — Вы считаете, что наши общественные связи — то, благодаря чему общество не распадается на множество разобщенных индивидуумов, будет целиком зависеть от радиосвязи?

               — Совершенно верно. Газет не будет, подозреваю, что все газетчики попрячутся в убежищах.

               — И тут появляетесь вы, Крис? Вы что, собираетесь устроить в Нортонстоу пиратскую радиостанцию? Ух, ты! Где моя накладная борода?

               — Нет. Когда радиосвязь приобретет такое громадное значение, жизненно важной станет проблема количества передаваемой информации. Вы и не заметите, как власть моментально перейдет к людям, способным управлять большими потоками информации. Согласно моим планам, Нортонстоу будет в состоянии оперировать, по крайней мере, в сто раз большим количеством информации, чем все остальные радиопередатчики на Земле.

               — Но это же невозможно, Крис! Откуда вы возьмете столько энергии?

               — У нас собственный дизельный генератор и большой запас топлива.

               — Но мы говорим о колоссальном количестве энергии, справится ли с этой задачей ваш генератор?

               — Не так уж и много нам нужно. Я же не говорю, что мощность нашего передатчика будет в сто раз больше, чем у всех других передатчиков. Я сказал, что мы будем передавать в сто раз больше информации, а это отнюдь не одно и то же самое. Нет нужды передавать информацию для отдельных людей. Следует вести передачи на очень малой мощности для правительств всего мира. Мы станем нервным центром всемирной связи. Правительства будут общаться друг с другом только через нас. Собственно, именно это и позволит нам контролировать мировые события. Наверное, после моего вступления вы ожидали чего-нибудь более потрясающего воображение, но я не склонен к мелодраматическим эффектам.

               — Я вас понял. Но каким же образом вы предполагаете обеспечить передачу такого количества информации?

               — Давайте, я сначала изложу теорию. На самом деле все это довольно хорошо известные вещи. Причины, по которым они широко не применялись, очевидны: леность мышления, личная корысть людей, вложивших средства в старое оборудование, и, в некоторой степени, неудобство использования: требуется предварительная подготовка, информация сначала должна записываться на магнитную ленту и только потом передаваться в эфир.

               Кингсли поудобнее устроился в кресле.

               — Конечно, вы без меня знаете, что вместо того, чтобы передавать радиоволны непрерывно, как это обычно делается, их можно передавать прерывисто, импульсами. Предположим, что мы сможем передавать три сорта импульсов: короткие, средние и длинные. Практически это означает, что длинный импульс может быть, скажем, вдвое больше по продолжительности, чем короткий, а средний в полтора раза больше. С помощью передатчика, работающего в диапазоне от семи до десяти метров — а это обычный диапазон при дальней радиосвязи, — при обычной ширине интервала частот можно было бы передавать около десяти тысяч импульсов в секунду. При этом три вида импульсов могут быть расположены в любом заданном порядке, и таких импульсов будет десять тысяч в секунду. Теперь предположим, что мы используем средние импульсы для обозначения конца каждой буквы, слова и предложения. Один средний импульс обозначает конец буквы, два средних импульса, следующих друг за другом — конец слова, три средних импульса подряд — конец предложения. Для передачи букв остаются длинный и короткий импульсы. При этом можно использовать, например, азбуку Морзе. Тогда в среднем на каждую букву понадобится около трех импульсов. Положим в среднем по пять букв на каждое слово, получим, что для передачи одного слова нужно около пятнадцати длинных и коротких импульсов. Добавим еще средние импульсы, обозначающие концы букв, получим около двадцати импульсов на каждое слово. При скорости в десять тысяч импульсов в секунду это дает скорость передачи порядка пятисот слов в секунду, в то время как при обычных радиопередачах, скорость не достигает и трех слов в секунду. Итак, выигрыш в скорости, по крайней мере, в сто раз.

               — Боже мой, вот это скороговорка! Пятьсот слов в секунду!

               — Но когда дойдет до дела, нам, вероятно, удастся расширить интервал частот, и мы сможем посылать более миллиона импульсов в секунду. Получается, что можно будет передавать не менее ста тысяч слов в секунду. Ограничения возникают только из-за необходимости предварительной обработки. Очевидно, что никому не под силу произнести сто тысяч слов в секунду, даже, — слава тебе, господи! — политикам. Поэтому сообщения придется предварительно записывать на магнитную ленту и затем считывать с огромной скоростью на специальном магнитофоне. К сожалению, скорость считывания на современном оборудовании ограничена.

               — Может быть, все не так просто? Что-то же помешало правительствам обзавестись таким оборудованием?

               — Тупость и лень. Как обычно — ничего не делается, пока не наступает кризис. Я опасаюсь лишь того, что политики со своей неповоротливостью не удосужатся изготовить даже по одному экземпляру приемника и передатчика, не говоря уже о целых радиостанциях. Мы нажимаем на них, как можем. Они ведь хотят получать от нас информацию, а мы соглашаемся передавать ее только по радио. Есть и еще одно опасение: в ионосфере могут произойти такие изменения, что станет необходимо перейти на более короткие волны. Мы у себя готовим оборудование для работы на волнах до одного сантиметра, и все время предупреждаем об этом правительства. Но они ужасно медленно действуют и соображают.

               — Да, кстати, кто здесь всем этим занимается?

               — Радиоастрономы. Вы, вероятно, знаете, что у нас тут собралось целая куча народа из Манчестера, Кембриджа и Сиднея. Их стало слишком много, они уже наступали друг другу на пятки. Так было, пока нас не заперли на замок. Эти ослы чуть не спятили от злости, словно не было ясно с самого начала, что мы окажемся за решеткой. Тогда я разъяснил им, с присущим мне тактом: единственное, что мы можем предпринять в ответ, это причинить политикам как можно больше неприятностей, для чего некоторые радиоастрономы должны заняться вопросами радиосвязи. Одновременно выяснилось, что у нас скопилось гораздо больше всякого электронного оборудования, чем нужно для радиоастрономических целей. Вскоре у нас работала целая армия радиоинженеров. И если захотим, то сможем легко переплюнуть Би-би-си по количеству передаваемой информации.

               — Знаете, Кингсли, я совершенно ошеломлен тем, что вы мне рассказали об этом импульсном методе. Я никак не могу поверить, что наши радиостанции посылают всего два-три слова в секунду, в то время как могут передавать пятьсот.

               — Но ведь это очень просто, Джефф. Человеческий рот может произносить всего около двух слов в секунду. Да и человеческое ухо способно воспринимать информацию лишь со скоростью менее трёх слов в секунду. Великие умы, которые вершат нашими судьбами, рассудили, что и электронное оборудование должно быть сконструировано с учетом этих возможностей, хотя с точки зрения техники подобных ограничений не существует. Вот я и твержу все время — наша социальная система слишком архаична, люди знающие находятся внизу, а на вершине — толпа недоумков.

               — Которые пытаются нами управлять, — засмеялся Марлоу, — Мне кажется, вы все-таки слишком упрощаете действительное положение вещей.

 

Глава 6

Облако приближается

               Все следующее лето Облака не было видно, так как оно находилось на дневном небе, однако его продолжали интенсивно исследовать с помощью радиотелескопа в Нортонстоу.

               Положение было лучше, чем ожидал премьер-министр. Новости из Нортонстоу позволяли надеяться, что Облако не вызовет заметной нехватки топлива, что, естественно, не могло не радовать премьера. Пока не грозила и паника. Если не считать Королевского астронома, в лояльности которого он был полностью уверен, опасность утечки информации по-прежнему исходила только от ученых, в особенности от Кингсли, впрочем, все они были успешно собраны и изолированы в Нортонстоу. К тому же уступки, на которые пришлось пойти, оказались смехотворными. Хуже было то, что премьер лишился личного секретаря. Паркинсона пришлось послать в Нортонстоу, чтобы там не выкинули какого-нибудь фокуса. Однако, судя по сообщениям, поводов для подозрений не было, и поэтому премьер-министр решил, что не следует трогать лиха, покуда оно тихо, невзирая на возражения некоторых министров.

               Иногда Премьер-министр и сам был готов прибегнуть к крайним мерам, особенно, когда ему приходилось читать многочисленные послания Кингсли, в которых навязчиво повторялся призыв соблюдать государственную тайну.

               В действительности намеки Кингсли были более чем оправданы: правительство не проявляло в этом вопросе должной осторожности. На каждом уровне политической иерархии вышестоящие считали допустимым передавать информацию своим непосредственным подчиненным. Так что информация о приближающемся Облаке медленно спускалась по политической лестнице, и к началу осени почти достигла уровня парламента. Вскоре она едва не стала достоянием прессы. Но еще не настал подходящий момент, чтобы Облако сделалось сенсацией.

               Всю осень погода стояла очень плохая, и звезд над Англией не было видно. Поэтому, хотя Облако и закрыло часть созвездия Зайца, до ноября тревоги не возникало. Первые вести пришли оттуда, где было ясное небо, — из Аравии. Инженеры крупной нефтяной компании бурили там скважины в пустыне. Они заметили, что рабочие с беспокойством вглядываются в небо. Арабы показывали на Облако, или, вернее, на темное пятно на небе, которое было уже около семи градусов в поперечнике и походило на округлую зияющую яму. Они сказали, что такой ямы здесь не должно быть и что это небесное знамение. Что оно означает, никто не знал, но рабочие были напуганы. Естественно, никто из инженеров не видел до этого таких темных пятен на небе, но они не достаточно хорошо знали расположение звезд, поэтому не могли с уверенностью определить, что они наблюдают. Но у одного из них на базе был учебник по астрономии. После окончания вахты, он сверился со звездной картой и понял — в небе что-то не так. Полетели письма в английские газеты.

               Газеты оставили письма без внимания. Но не прошло и недели, как последовало продолжение. И, как часто это бывает, за одним сообщением последовало множество других — так одна дождевая капля предвещает начало ливня. Лондонские газеты отправили в Северную Африку своих специальных фотокорреспондентов, снабдив их подробными звездными картами. Репортеры отправились в командировку в прекрасном настроении, радуясь возможности удрать от ноябрьской непогоды. Но они возвратились обескураженными. Оказалось, что с черной ямой в небе не так-то просто совладать. Им не удалось сделать ни одной фотографии. Редакторы газет не знали, что фотографировать звезды обычными камерами дело не из легких.

               Британское правительство пребывало в некоторой растерянности, решение о запрете сообщений об Облаке принять так и не удалось. В конце концов, пришли к выводу, что ничего предпринимать не следует, так как любое вмешательство только подчеркнуло бы серьезность ситуации.

               Тон поступавших сообщений удивлял редакторов. Они отдали распоряжение представить их, по возможности, более легкими и беззаботными, к концу ноября в газетах появились такие довольно банальные заголовки:

ПРИЗРАК В НЕБЕ

В СЕВЕРНОЙ АФРИКЕ ОБНАРУЖЕНО ЗВЕЗДНОЕ ЗАТМЕНИЕ

ЗВЕЗД НА РОЖДЕСТВО НЕ БУДЕТ, ГОВОРЯТ АСТРОНОМЫ

               И лед тронулся. Фотографии стали поступать из многих обсерваторий, расположенных и в Великобритании, и в других странах. Они появлялись на первых страницах ежедневных газет (но, конечно, на последней странице «Таймса»), иногда основательно отретушированными. Помещались комментарии известных ученых.

               Читателям сообщалось, что огромные пространства между звездами нередко заполняет сильно разреженный газ. Указывалось, что в этом газе во взвешенном состоянии  встречаются мириады мельчайших частичек, как правило, льда размером не более стотысячной дюйма. Именно эти частички и создают десятки темных заплат, которые наблюдаются вдоль Млечного Пути. Помещались снимки этих темных заплат. Новое небесное явление — просто одно из подобных скоплений газа, которое нам видно с близкого расстояния. Такие газовые образования иногда подходят близко к солнечной системе или даже проходят через нее. Это давно известно астрономам. Встречи такого рода даже послужили основой для создания одной широко известной теории происхождения комет. Снимки комет также помещались.

               Научные круги не были полностью удовлетворены такими объяснениями. Облако стало темой разговоров и размышлений в научных лабораториях всего мира. Соображение, высказанное Вейхартом за год до этого, было снова выдвинуто. Вскоре стало ясно, что все зависит от того, какова плотность облака. По общему мнению, она не могла быть слишком большой, но некоторые ученые вспомнили замечания, высказанные в свое время Кингсли на собрании Британской астрономической ассоциации. Обратили внимание и на исчезновение из университетов целой группы ученых. Миром овладело вполне понятное беспокойство, чтобы как-то снизить его, правительства всех стран обратились за помощью к ученым. Их призвали принять участие в работе, связанной с подготовкой запасов пищи, горючего и строительством убежищ.

               Однако тревожные ожидания продолжали нарастать. В течение первых двух недель декабря появились первые признаки раздражения. Известные обозреватели стали требовать от правительства разъяснений в таком же резком тоне, который был популярен у них несколько лет назад в период дела Берджесса-Маклина. Но эта первая волна возбуждения быстро сошла на нет благодаря весьма любопытным обстоятельствам. Третья неделя декабря выдалась морозной и ясной. Несмотря на холод, люди на машинах и автобусах устремились из городов, чтобы посмотреть на небо. И никакой заплаты в небе они не обнаружили. Из-за яркого лунного света было видно всего несколько звезд. Напрасно пресса пыталась втолковать, что Облако можно разглядеть только на фоне звезд. Как газетная сенсация Облако умерло, по крайней мере, на время. К тому же до рождества оставалось всего несколько дней.

               У правительства были основания радоваться снижению интереса к Облаку, поскольку в декабре оно получило весьма тревожное сообщение из Нортонстоу. Но сначала следует упомянуть о событиях, предшествовавших этому.

               В течение лета работа в Нортонстоу окончательно наладилась. Ученые разделились на две группы, одна из них занималась собственно «изучением Облака», другая — вопросами организации радиосвязи, о которой Кингсли рассказал Марлоу. Специальное подразделение занималось хозяйственными делами и постройкой убежища. Каждая из этих групп еженедельно проводила совещания, на которых могли присутствовать все желающие. Благодаря чему любой ученый мог составить общее представление о ситуации, не вдаваясь в детали.

               Марлоу проводил наблюдения на телескопе Шмидта, доставленном из Кембриджа, в группе «Изучения Облака». К октябрю ему и Роджеру Эмерсону удалось решить вопрос о направлении движения Облака. Доклад Марлоу на собранном по этому случаю совещании, пожалуй, был чрезмерно перенасыщен малозначительными деталями, неинтересными людям, которые пришли, чтобы услышать о результатах работы. Свое выступление он закончил следующими словами:

               — Таким образом, установлено, что момент количества движения Облака относительно Солнца, скорее всего, равен нулю.

               — И что это означает на обычном языке? — спросил Мак-Нейл.

               — Подтверждено, что и Солнце, и Земля, несомненно, окажутся внутри Облака. Если бы момент количества движения не было нулевым, оставалась бы надежда, что оно пролетит мимо. Но теперь совершенно ясно, что этого не произойдет. Облако движется прямо на  Солнце.

               — Не правда ли, странно, что оно движется на Солнце с такой точностью? — снова спросил Мак-Нейл.

               — А почему бы и нет? Должно же Облако куда-нибудь двигаться, — ответил Билл Барнетт. — Вероятность этого направления точно такая же, как и любого другого.

               — И все же кажется странным, что Облако движется прямо на Солнце, — не сдавался упрямый Мак-Нейл.

               Александров временно прекратил попытки убедить одну из секретарш пристроиться у него на колене.

               — Конечно, это чертовски странно, — заявил он. — Но на свете множество чертовски странных вещей. Чертовски странно, например, что видимый размер Луны такой же, как у Солнца. Чертовски странно, что я здесь, среди вас.

               — Чертов неудачник, — прошептала секретарша.

               После нескольких минут несущественного обсуждения встала Иветт Хеделфорт и обратилась к собранию.

               — У меня есть причины для беспокойства!

               Ее заявление вызвало смех.

               — Чертовски странно, не правда ли? — сказал кто-то.

               — Я говорю не об Облаке, как таковом, — продолжала девушка. — Я о более частной проблеме. Доктор Марлоу утверждает, что Облако состоит в основном из чистого водорода. Измерения показывают, что плотность в Облаке чуть больше 10-10 г/см3. Я подсчитала, что если Земля в течение месяца будет перемещаться в подобной среде, количество водорода, добавленного к нашей атмосфере, превысит сто граммов на каждый квадратный сантиметр поверхности Земли. Проверьте, пожалуйста, так ли это на самом деле?

               Стало очень тихо, значение этих замечаний произвело впечатление, во всяком случае, на некоторых ученых.

               — Сейчас проверим, — пробормотал Вейхарт.

               Он достал блокнот. Вычисления заняли у него не менее пяти минут.

               — По-моему, все правильно, — заявил он.

               Почти сразу же совещание было закрыто. Паркинсон подошел к Марлоу.

               — Ну, доктор Марлоу, что все это означает?

               — Боже мой! Разве не ясно? Это означает, что водорода окажется более чем достаточно, чтобы соединиться со всем атмосферным кислородом. Водород с кислородом образует взрывчатую смесь.  Земная атмосфера взорвется ко всем чертям. И уж, конечно, только женщина поняла это!

               Кингсли, Александров и Вейхарт провели день в спорах. Вечером они вместе с Марлоу и Иветт Хеделфорт собрались в комнате Паркинсона.

               — Послушайте, Паркинсон, — сказал Кингсли, когда вино было налито. — Я думаю, вам самому надо решить, что сообщить в Лондон, Вашингтон, ну, и всем другим погрязшим в грехах народам. Все оказалось совсем не так просто, как это представлялось еще утром. И боюсь, что водород не так важен, как вы думали, Иветт.

               — Я не говорила, что это важно, Крис. Я просто задала вопрос.

               — И были совершенно правы, — вмешался Вейхарт. — Мы слишком много внимания уделяли температуре и забыли оценить воздействие Облака на атмосферу Земли.

               — Не было смысла заниматься этими вопросами, пока доктор Марлоу не закончил свою работу и не установил, что Земля попадет в Облако, — проворчал Александров.

               — Все верно, — согласился Вейхарт. — Но теперь сомнений нет. Нам пора приниматься за работу. Первый вопрос — это, конечно, энергия. Каждый грамм водорода, попавший в атмосферу, может высвободить энергию двумя способами: после механического столкновения с атмосферой или соединившись с кислородом. В первом случае выделяется больше энергии, поэтому он важнее.

               — Боже мой, час от часу не легче, —  воскликнул Марлоу.

               — Не так все плохо. Подумайте, что произойдет, когда газ Облака столкнется с земной атмосферой. Верхние слои атмосферы сильно нагреются, потому что окажутся в зоне сжатия. Мы вычислили, что температура там вырастет до сотен тысяч, а, возможно, что и до миллиона градусов. Следующий вопрос связан с тем, что Земля и атмосфера вращаются, и Облако будет воздействовать на атмосферу только с одной стороны.

               — С какой стороны? — спросил Паркинсон.

               — Положение Земли на орбите будет таково, что Облако будет двигаться на нас, предположительно, со стороны Солнца, — объяснила Ивет Хедельфорт.

               — Хотя самого Солнца видно и не будет, — добавил Марлоу.

               — Получается, что Облако будет создавать давление на атмосферу, только когда должен быть день?

               — Совершенно верно. Ночью не будет механического воздействия.

               — И это очень важно, — продолжал Вейхарт. — Из-за очень высокой температуры, о чем я уже говорил, внешние слои атмосферы начнут улетучиваться. Это не будет происходить в «дневное время», так как давление Облака будет удерживать их, но «ночью» значительная часть атмосферы будет уноситься в космос.

               — О, насколько я вас поняла, — прервала его Иветт Хеделфорт. — Водород будет проникать в атмосферу в «дневное время» и улетучиваться в «ночное». Значит, никакого существенного накопления водорода в земной атмосфере не произойдет.

               — Похоже, что так.

               — Но разве мы можем быть уверены, что весь водород будет удаляться из атмосферы таким образом, Дэйв? — спросил Марлоу. — Да если самая малая часть его будет оставаться, скажем, один процент или десятая процента, последствия могут быть самыми пагубными. Мы должны помнить, что даже относительно маленького количества — маленького с астрономической точки зрения — может оказаться достаточно, чтобы уничтожить нас.

               — Думаю, можно с уверенностью утверждать, что весь водород будет улетучиваться. Опасность совсем в другом. Может оказаться, что вместе с водородом в космос  будет выброшена и часть нашей атмосферы. 

               — Но почему? Вы же сказали, что нагреваться будут только внешние части атмосферы?

               На этот вопрос ответил Кингсли.

               — Дело вот в чем. Верхние слои атмосферы нагреются, очень сильно нагреются. Нижние слои, те, где мы живем, в первое время останутся холодными. Но энергия будет неизбежно передаваться вниз, так что довольно быстро нагреется вся атмосфера.

               Кингсли поставил на стол свой стакан с виски.

               — Важно оценить, как быстро будет осуществляться перенос энергии. Вы сами сказали, Джефф, что даже незначительные эффекты могут привести к пагубным последствиям. Нижние слои атмосферы могут нагреться до такой высокой температуры, что мы изжаримся, в буквальном смысле слова, изжаримся на медленном огне, все, включая политиков, Паркинсон!

               — Не забывайте, что мы, политики, тостокожие, и нас придется поджаривать дольше.

               — Что ж, отлично сказано! Вы заработали очко. Однако вертикальный перенос энергии может оказаться настолько сильным, что всю атмосферу унесет в космос.

               — Это можно выяснить?

               — Конечно. Имеются три способа переноса энергии, все они нам хорошо знакомы: теплопроводность, конвекция и излучение. Уже сейчас можно уверенно утверждать, что теплопроводность не будет играть существенной роли.

               — Да и конвекция тоже, — прервал его Вейхарт. — Известно, что атмосфера, в которой  температура растет с высотой, устойчива. Следовательно, конвекции не будет.

               — Значит, излучение, — заключил Марлоу.

               — И чем нам грозит излучение?

               — Пока это неизвестно, — сказал Вейхарт. — Нужно посчитать.

               — И вы можете это сделать? — настойчиво спросил Паркинсон.

               Кингсли кивнул.

               — Вычислить можно, — подтвердил Александров. — Но придется повозиться.

               Через три недели Кингсли попросил Паркинсона зайти к нему.

               — Мы только что закончили расчеты на электронно-вычислительной машине, — сказал он. — Хорошая вещь, я правильно сделал, что потребовал установить ее у нас. Похоже, с излучением все в порядке. Оказалось, что показатель приблизительно равен десяти,  а это означает, что наше положение достаточно безопасно. Конечно, на нас обрушится гигантское количество смертоносного излучения, рентгеновского и ультрафиолетового. Но в нижние слои  атмосферы оно, видимо, не проникнет. На уровне моря мы будем надежно защищены. А вот в горах дело будет обстоять значительно хуже. В таких местах, как Тибет, людей оставлять нельзя, придется переселять их на равнину.

               — Значит ужасы, о которых вы говорили в прошлый раз, нам не страшны?

               — Трудно сказать. Откровенно говоря, Паркинсон, я встревожен. И дело не в излучении. С ним-то как раз все в порядке. Но я не согласен с Дэйвом Вейхартом насчет конвекции. Думаю, что сейчас и он не до конца уверен в точности своих слов. Вы помните, он говорил о том, что конвекция не существенна при возрастании температуры с высотой. В обычных условиях это действительно так. Температурные инверсии, как их называют, хорошо известны, особенно в южной Калифорнии, откуда Вейхарт родом. И я согласен, что при температурной инверсии не возникает вертикального перемещения воздуха.

               — Тогда что же вас беспокоит?

               — Ситуация с верхними слоями атмосферы, с которыми столкнется Облако. Его внешнее воздействие обязательно вызовет там конвекцию. Конечно, она не будет проникать в нижние слои атмосферы. Вейхарт тут абсолютно прав. Но все же на небольшое расстояние вниз она проникнуть сможет. И в этой области возникнет огромный перенос тепла.

               — Но если тепло не проникнет в нижние слои, что же вас беспокоит?

               — Постепенно оно может туда проникнуть. Давайте посмотрим, что будет происходить день за днем. В первый день нагретый водород проникнет на небольшую глубину. Ночью мы потеряем не только тот водород, который просочился в течение дня, но и часть нашей атмосферы. Таким образом, в первые сутки мы потеряем верхнюю оболочку нашей атмосферы. Во вторые сутки мы потеряем еще одну оболочку. И так далее. День за днем атмосфера будет сбрасывать с себя одну оболочку за другой.

               — Но на месяц ее хватит?

               — Неизвестно. Сейчас я не могу ответить. Возможно, атмосфера улетучится за десять дней. Возможно, через месяц. Я просто не знаю.

               — А можете рассчитать?

               — Попытаюсь, но учесть все важные факторы очень трудно. Это намного сложнее, чем проблема излучения. Само собой, мы дадим какой-то ответ, но я не уверен, что он будет достаточно точен. Откровенно говоря, не думаю, что и через полгода мы будем знать намного больше. Это, вероятно, одна из тех вещей, которые являются слишком сложными для расчетов. Боюсь, нам остается только  ждать и наблюдать.

               — Что же мне сообщить в Лондон?

               — Все, что сочтете нужным, — сказал Кингсли. — Но в первую очередь, конечно, вы должны проинформировать правительства всех стран о необходимости срочной эвакуации людей из высокогорных районов. Хотя в Великобритании и нет таких высоких гор. А в остальном, решайте сами.

               — Хорошего мало, не правда ли?

               — Да. Если станет совсем грустно, советую поговорить с одним из наших садовников, Стоддардом. Я бы назвал его тугодумом, не удивлюсь, если он сохранит свою невозмутимость, даже если вся атмосфера взорвется.

               С третьей недели января судьбу рода человеческого уже можно было прочитать на небе. Звезда Ригель в созвездии Ориона исчезла. В последующие недели то же произошло с мечом и поясом Ориона и яркой звездой Сириус. Исчезновение любого другого созвездия, кроме разве Большой Медведицы, могли бы и не заметить, но исчезновение Ориона и Сириуса заметили все.

               Пресса снова заинтересовалась Облаком. Ежедневно публиковались сообщения о происшедших изменениях. Чрезвычайно возросла популярность автобусных «ночных путешествий в погоне за тайной». Количество слушателей лекций Би-би-си по астрономии увеличилось втрое.

               К концу января, наверное, каждый четвертый видел Облако. Этого количества было пока недостаточно, чтобы сформировать общественное мнение, но подталкивало других людей увидеть его собственными глазами. Так как большинству горожан было трудно выезжать ночью за город, решили на некоторое время выключать по ночам уличное освещение. Сначала это вызвало возражение со стороны муниципальных властей, но жители немедленно перешли от вежливых просьб к протестным студенческим демонстрациям. Первым городом в Англии, в котором стали каждую ночь тушить свет, был Вулвергемптон. За ним быстро последовали другие, а к концу второй недели февраля капитулировали и лондонские власти. Теперь, наконец, большинство населения смогло увидеть, как Черное облако, подобно жадной руке, сжимает Орион — небесного охотника.

               Нечто похожее происходило в США и во многих других развитых странах. Кроме того, Соединенным Штатам пришлось заняться эвакуацией населения большинства западных штатов, так как известно, что значительная часть их территории лежит выше 1500 метров — предела, указанного в рекомендации Нортонстоу. Власти США, естественно, потребовали подтверждения у собственных экспертов, но их оценки практически не отличались от полученных из Нортонстоу. А еще США приняли участие в эвакуации населения расположенных в Андах государств Южной Америки.

               Аграрные страны Азии отнеслись к предупреждению Организации Объединенных Наций с традиционным безразличием. Их политика «выжидай и наблюдай» была, может быть, самой мудрой. За тысячи лет азиатские крестьяне привыкли к проявлению «божьей воли», к тому, что на Западе называют стихийными бедствиям. Жители Востока и прежде смиренно встречали и наводнения, и грабительские набеги, и налеты саранчи, и болезни, так же они отнеслись и к новой небесной напасти.

               Эвакуацию Тибета, Сынкяна, и Внешней Монголии оставили китайцам, которые с циничным безразличием отнеслись к предупреждению. Русские, напротив, провели эвакуацию людей из Памира и других своих горных областей быстро и умело. Они предложили свою помощь властям Афганистана, но их представители были изгнаны из страны вооруженными афганцами. Индия и Пакистан также не пожалели усилий, гарантировав эвакуацию людей из южных Гималаев.

               С приходом весны в северное полушарие Облако все больше и больше перемещалось с ночного неба на дневное. Поэтому хотя оно быстро затянуло часть неба уже вне созвездия Ориона, которое полностью скрылось, его присутствие стало менее заметным для случайного наблюдателя. Англичане продолжали играть в крикет и копаться у себя в садах; то же самое делали и американцы.

               Широкий общественный интерес к садоводству был вызван необычайно ранним летом — оно наступило уже в середине мая. Мрачные предчувствия, конечно, никуда не делись, но с каждой неделей необычайно солнечной погоды они казались все более и более смутными. Овощи созрели к концу мая.

               Но власти прекрасной погоде отнюдь не радовались, они догадывались о зловещей причине, вызвавшей это раннее потепление. С того времени, как Облако увидели в первый раз, оно проделало около девяноста процентов своего пути до Солнца. Остальное было понятно. По мере приближения к Солнцу Облако отражало все больше и больше солнечных лучей, что и приводило к повышению температуры на Земле.

               Но, как и предсказывал Марлоу, количество видимого света практически не возросло. В течение всей чудесной весны и раннего лета заметного увеличения яркости неба не наблюдалось. Все дело в том, что излучение Солнца, попадающее на Облако, переизлучалось в инфракрасной области. К счастью, не весь падающий на Облако свет переизлучался, иначе Земля стала бы непригодной для жизни. Помогало и то, что большая часть инфракрасных лучей не проникала внутрь нашей атмосферы, отражаясь назад в космическое пространство.

               К июню стало ясно, что температура на Земле повсюду поднимется приблизительно на пятнадцать градусов Цельсия. Мало кто представляет, как близко к предельно допустимой для жизни температуре живет большая часть человечества. Человек может выдерживать температуру до 65 С, но только при небольшой влажности воздуха. В равнинных областях Западно-Американской пустыни и в Северной Африке летом температура достигает именно такого уровня. При высокой влажности предельная температура снижается до 45 С, при очень высокой влажности до 40 С, такая температура обычно держится летом на восточном берегу США и иногда на Среднем Западе. Как это ни странно, на экваторе, при наличии высокой влажности, температура редко бывает выше 35 С. Этот парадокс вызван тем, что на экваторе значительную часть солнечных лучей отражает очень плотный облачный покров.

               Таким образом, во многих областях земного шара температура ниже предельной всего лишь на 10 С, а в некоторых местах и того меньше. Реальная перспектива дополнительного увеличения температуры на 15 С вызывала серьезнейшие опасения.

               Нужно добавить, что неспособность тела избавляться от постоянно выделяемого в нем тепла может вызвать неминуемую смерть. Это тепло необходимо удалять, чтобы поддерживать нормальную температуру человеческого тела. Уже при 39 С человек заболевает, при 40 С наступает бред, а если температура поднимается до 42 С или выше, наступает смерть. Может возникнуть вопрос, как телу удается избавляться от лишнего тепла в среде с большей температурой воздуха, например, при 43 С и выше. Это происходит благодаря испарению пота с кожи. Такое испарение возможно, однако, лишь при малой влажности окружающего воздуха. Вот, собственно, почему человек способен переносить высокие температуры при низкой влажности.

               Следовательно, многое зависело от влажности воздуха, и это порождало какую-то надежду. Стало очевидно, что инфракрасные лучи от Облака нагреют сушу быстрее, чем море. Это должно было привести к росту температуры воздуха.  Но содержание влаги в воздухе будет повышаться медленнее, так как оно зависит от температуры моря. Следовательно, относительная влажность будет падать, во всяком случае, в первое время. Именно это падение относительной влажности явилось причиной невиданно ясной весны и раннего лета в Англии.

               Вначале инфракрасное излучение явно недооценивали. Иначе американские власти никогда бы не расположили свой вновь организованный научный центр в западной пустыне. Они были вынуждены срочно эвакуировать людей и оборудование. Теперь они полностью зависели от информации, поступающей из Нортонстоу, чья роль возросла еще сильнее. Но и в Нортонстоу обнаружились свои затруднения.

               Александров выразил общее мнение на встрече группы исследования Облака.

               — Невероятный результат, — сказал он. — Явная ошибка наблюдения.

               Но Джон Марлборо настаивал, что полученные данные точны. Чтобы избежать тупика, было решено поручить Гарри Лестеру, который занимался проблемой связи, повторить наблюдения. Только через десять дней, когда работа была закончена, Лестер доложил о результатах на вызвавшем большой интерес совещании.

               — Позвольте напомнить вам о первых наблюдениях Облака. Когда его только обнаружили, мы выяснили, что оно движется по направлению к Солнцу со скоростью несколько меньшей, чем семьдесят километров в секунду. Было установлено, что эта скорость должна постепенно увеличиваться по мере приближения к Солнцу, и что конечная скорость его движения должна быть порядка восьмидесяти километров в секунду. Однако наблюдения, сделанные Мальборо две недели назад, показали, что Облако ведет себя не так, как мы предполагали. Вместо того чтобы ускоряться по мере приближения к Солнцу, оно на самом деле замедляется. Как вы знаете, было решено повторить наблюдения Мальборо. Лучше всего показать сейчас несколько диапозитивов.

               Единственный, кого порадовали новые снимки, был Мальборо. Его работа получила подтверждение.

               — Черт побери, — сказал Вейхарт. — Облако должно ускоряться в гравитационном поле Солнца.

               — Если только оно не отдает каким-либо способом свой импульс, — возразил Лестер. — Взгляните еще раз на последний снимок. Видите эти маленькие зернышки вот здесь? Они так малы, что их можно принять за дефект на снимке. Но если они действительно существуют, то их скорость должна быть не менее пятисот километров в секунду.

               — Это очень интересно, — пробормотал Кингсли. — Вы хотите сказать, что Облако выстреливает маленькие сгустки вещества с очень большой скоростью и таким образом замедляется?

               — Результаты могут быть так интерпретированы, — ответил Лестер. — По крайней мере, такое объяснение согласуется с законами механики и является до некоторой степени разумным.

               — Но почему, спрашивается, Облако ведет себя таким чертовски странным образом? — спросил Вейхарт.

               — Возможно, внутри него сидит гад, — предположил Александров.

               Паркинсон присоединился к Марлоу и Кингсли, когда они гуляли днем в саду.

               — Хотелось бы узнать, насколько сильно изменились наши ожидания после этого нового открытия? — спросил он.

               — Трудно сказать, — ответил Марлоу, пуская клубы дыма. — Рано что-нибудь утверждать. Теперь мы должны наблюдать за ним особенно тщательно.

               — Сдвинутся временные рамки, — заметил Кингсли. — Мы считали, что Облако достигнет Солнца в начале июля, но если торможение будет продолжаться, времени ему, чтобы добраться до нас, понадобится больше. Значит, все начнется, скорее всего, в конце июля или даже в августе. И еще, теперь я не уверен в наших оценках температуры внутри Облака. Изменение скорости обязательно изменит температуру.

               — Правильно я понял, что Облако замедляется таким же способом, как ракета — выбрасывает вещество с большой скоростью? — спросил Паркинсон.

               — Похоже на то. Мы только что обсуждали возможные причины такого явления.

               — И что это может быть?

               — Не исключено, — продолжал Марлоу, — что внутри Облака действуют очень сильные магнитные поля. Мы сейчас наблюдаем исключительно большие возмущения магнитного поля Земли. Может быть, конечно, это обычная магнитная буря, вызванная корпускулярными потоками, идущими от Солнца. Но мне кажется, мы испытываем влияние магнитного поля Облака.

               — По-вашему, во всем виноваты магнитные поля?

               — Скорее всего, так и есть. Взаимодействие магнитных полей Солнца и Облака может вызвать самые разные явления. Сейчас еще не ясно, что именно происходит, но из всех объяснений, которые только приходят в голову, это выглядит самым вероятным.

               Они завернули за угол дома и увидели коренастого человека, который коснулся своей кепки.

               — Добрый день, джентльмены.

               — Прекрасная погода, Стоддард. Ну, как сад?

               — Да, сэр, прекрасная погода. Помидоры уже созрели. Никогда раньше такого не бывало, сэр.

               Когда они отошли, Кингсли сказал:

               — Откровенно говоря, если бы я мог поменяться с этим малым местами на ближайшие три месяца, честное слово, ни минуты бы не колебался. Какое облегчение не видеть ничего вокруг, кроме зреющих помидоров!

               Остаток июня и весь июль температура на всём земном шаре непрерывно поднималась. На Британских островах жара перевалила за 30 С и продолжала увеличиваться. Люди изнемогали от зноя, но серьезного беспокойства не возникало.

               Количество жертв в США оставалось на относительно невысоком уровне, главным образом благодаря широкому использованию кондиционеров. Температура, между тем, приближалась к летальному пределу, поэтому люди были вынуждены неделями не выходить из дома. Иногда аппараты для кондиционирования воздуха отказывали, и это приводило к самым плачевным последствиям.

               Отчаянное положение сложилось в тропиках, это видно из того, что 7943 вида растений и животных полностью вымерли. Люди продолжали существовать лишь потому, что укрывались в пещерах и погребах. Не было никаких путей справиться с непереносимым зноем. Неизвестно, сколько людей погибло в этот период. Можно только сказать, что всего за время нахождения Облака вблизи Солнца погибло более семисот миллионов человек. И если бы ни некие благоприятные обстоятельства, о которых еще будет идти речь, число это было бы значительно больше.

               Вскоре поднялась и температура воды на поверхности морей, к счастью, не так сильно, как температура воздуха, поэтому увеличение влажности не приняло угрожающих размеров. Но именно увеличение влажности привело к трагедии, которая была только что описана. Миллионы людей в широтах между Каиром и мысом Доброй Надежды жили в душной парильне, где температура и влажность неумолимо росли с каждым днем. Любые передвижения людей прекратились. Им оставалось только лежать, часто и тяжело дыша, как собакам в жаркую погоду.

               К четвертой неделе июля стало окончательно понятно, что дальнейшее повышение температуры грозит смертью всем обитателям тропиков. Неожиданно надо всей Землей стали собираться дождевые тучи. Через три дня уже нельзя было найти ни одного просвета. Земля окуталась толстым слоем облаков, как планета Венера. Жара немного спала — облака отражали больше солнечных лучей. Однако нельзя сказать, что условия улучшились. По всей Земле прошли теплые дожди, даже на далеком Севере в Исландии. Необычайно возросло количество насекомых, так как для них жара настолько же полезна, насколько губительна для людей и других млекопитающих.

               Растения небывало разрослись. Пустыни зацвели, как никогда не цвели за все время, пока человек существует на Земле. По иронии судьбы, однако, никакой пользы от неожиданного плодородия ранее бесплодных земель получить не удалось. Поля засеяны не были. Только на Северо-Западе Европы и на Крайнем Севере люди были в состоянии трудиться, во всех других местах они просто старались не умереть. Венец творения был поставлен на колени средой, в которой он жил, той самой средой, способностью управлять которой он гордился последние пятьдесят лет.

               Но, хотя существенных улучшений не произошло, хуже тоже не стало. При частичном или полном отсутствии пищи, но теперь с изобилием воды, многие из тех, кто с трудом переносил страшную жару, умудрились выжить. Смертность достигла невероятных размеров, но она перестала увеличиваться.

               За неделю до того, как облачный покров окутал Землю, в Нортонстоу было сделано открытие, имевшее большой астрономический интерес. При столь драматических обстоятельствах было подтверждено существование на Луне пылевых вихрей.

               Увеличение температуры сделало обычно прохладное английское лето тропически жарким, но не более того. Трава вскоре выгорела и цветы погибли. По сравнению с ситуацией, сложившейся в других частях Земли, можно было считать, что Англии просто повезло, несмотря на то, что температура днем поднималась до 38°С, а ночью падала только до 32°С. Люди стали приспосабливаться. Морские курорты были переполнены, и все побережье было забито прицепными домиками спасающегося от жары населения.

               В Нортонстоу было построено убежище, оборудованное кондиционерами, и большая часть обитателей усадьбы располагалась в нем на ночь. В остальном, все шло по-прежнему, только прогулки теперь совершались ночью, а не днем.

               Однажды лунной ночью Марлоу, Эмерсон и Йенсен гуляли неподалеку от дома и вдруг заметили, что свет Луны изменился. Взглянув вверх, Эмерсон сказал:

               — Знаете, Джефф, это чертовски странно. Я не вижу никаких облаков.

               — Вероятно, это частички льда на большой высоте.

               — В такую жару!

               — Да, вряд ли.

               — К тому же кристаллики льда не могут дать такого странного желтого цвета, — добавил Йенсен.

               — Почему бы нам не рассмотреть все, как следует? Это единственное, что мы можем сделать, чтобы развеять сомнения. Давайте воспользуемся телескопом.

               Они отправились к куполу Шмидта. Марлоу направил шестидюймовый поисковый телескоп на Луну.

               — Боже, — воскликнул он, — она вся бурлит!

               Эмерсон и Йенсен по очереди заглянули в телескоп. Затем Марлоу сказал:

               — Надо пойти в дом и всех позвать. Такое зрелище можно увидеть лишь раз в жизни. Я хочу получить снимки на самом Шмидте.

               Энн Холей присоединилась к группе, поспешившей к телескопу после настойчивых приглашений Эмерсона и Йенсена. Когда до нее дошла очередь смотреть в поисковый телескоп, Энн не представляла, что она может там увидеть. У нее были самые общие представления о серой, изрытой кратерами, безжизненной поверхности Луны, она не была знакома с лунной топографией. Энн слышала взволнованные восклицания, которые издавали астрономы, но не понимала их смысла, она подошла к телескопу скорее из чувства долга. По мере того, как Энн наводила на фокус, перед ее глазами предстал совершенно фантастический мир. Луна была лимонно-желтого цвета. Обычно четкие детали оказались размыты гигантским облаком, распространившимся за границы ее диска. В облако вливались потоки, исходящие из более темных участков, которые все время рвались на части и мерцали поразительным образом.

               — Хватит, Энн. Мы тоже хотим посмотреть, пока ночь не кончилась, — сказал кто-то.

               Она неохотно уступила место.

               — Что это значит, Крис? — спросила Энн у Кингсли, когда они шли к убежищу.

               — Ты помнишь, мы говорили, что Облако замедляется? Что оно замедляется по мере приближения к Солнцу, вместо того чтобы ускоряться?

               — Помню, все еще беспокоились из-за этого.

               — Так вот, Облако делает это, выбрасывая сгустки газа с очень большой скоростью. Мы не знаем, почему и как это происходит, но наблюдения, выполненные Мальборо и Лестером, определенно говорят об этом.

               — Ты хочешь сказать, что один из этих сгустков попал в Луну?

               — Именно. Темные участки — гигантские вихри пыли, вихри, возможно, в две или три мили высотой. Все дело в том, что сгусток газа, движущийся с большой скоростью, поднял пыль на сотни миль над поверхностью Луны.

               — А может один из этих сгустков попасть в нас?

               — Вряд ли, вероятность этого не велика. Земля слишком маленькая мишень. Но Луна еще меньше, и все же один из них в нее угодил.

               — Что произойдет, если…?

               — Если попадет в нас? Не хочется об этом думать. Мы беспокоились, что может случиться, если Облако ударится о нас, двигаясь со скоростью пятьдесят километров в секунду. А у этих сгустков скорость чуть ли не тысяча километров в секунду. Если один из них столкнется с нами, последствия будут катастрофичными. Боюсь, что вся земная атмосфера просто улетучится в космическое пространство, подобно тому, как это произошло с лунной пылью.

               — Вот чего я не пойму, Крис, как это ты можешь, зная реальное положение, уделять столько внимания политике и политикам. Все это кажется таким незначительным и мелким.

               — Энн, дорогая моя, если бы я все время думал о сложившейся ситуации, то давно бы свихнулся. Кто-то на моем месте сошел бы с ума. Кто-то спился. А я ухожу от кошмара, кидаясь на политиков. Старина Паркинсон прекрасно знает, что мы с ним просто участвуем в игре. Но, по правде сказать, теперь жизнь измеряется часами.

               Она придвинулась ближе к нему.

               — Или, — прошептал он, — говоря словами поэта:

               Поцелуй меня нежно и крепко,

               Наша жизнь ведь так коротка.

 

Глава 7

Облако надвинулось 

               С конца июля в Нортонстоу были введены ночные дежурства. Джо Стоддард, естественно, участвовал в них, потому что работа садовника к этому времени потеряла смысл. Садоводство — неподходящий вид деятельности в условиях тропической жары.

               В ночь на 27 августа была как раз его очередь дежурить. В течение ночи ничего существенного не произошло. Тем не менее, в семь тридцать утра Джо несмело постучался в дверь комнаты Кингсли. Предыдущим вечером Кингсли изрядно выпил в компании с другими учеными. Поэтому сначала он никак не мог понять, чего от него хочет садовник. Постепенно до него дошло, что весельчак Джо ни на шутку озабочен.

               — Нету, сэр, нету!

               — Чего нет? Принесите мне, ради бога, чашку чаю. У меня во рту, как на дне клетки с попугаями.

               — Чашку чаю, сэр! — Джо было заколебался, но потом опять принялся за свое: — Вы же сказали, сэр, я должен докладывать обо всем необычном, а его и вправду нету.

               — Послушайте, Джо, при всем моем к вам уважении, должен совершенно серьезно сказать, что я распотрошу вас на этом самом месте, если вы не скажете мне, чего это такого нет.

               Затем Кингсли медленно и громко произнес:

               — ЧЕ-ГО НЕТ?

               — Дня, сэр! Нету Солнца!

               Кингсли схватил часы. Было 7 часов 42 минуты утра, обычно в конце августа рассвет наступает задолго до этого часа. Он выскочил из убежища наружу. На поверхности царила кромешная тьма, даже свет звезд не проникал сквозь сплошной облачный покров. Казалось, повсюду воцарился какой-то бессмысленный первобытный страх. Свет покинул мир.

               В Англии и других странах Запада потрясение было смягчено тем, что момент исчезновения солнечного света совпал с ночными часами. Вечером Солнце, как обычно, закатилось, однако восемь часов спустя оно не взошло. Облако достигло Солнца и закрыло его.

               Населению восточного полушария довелось в полной мере пережить ужас исчезновения света. Кромешная тьма опустилась на них среди дня. В Австралии, например, небо стало темнеть около полудня, и к трем часам нигде не было уже ни малейшего проблеска света, кроме тех мест, где включили искусственное освещение. Во многих крупных городах мира начались беспорядки.

               Три дня Земля была погружена в полную темноту. Исключение составляли лишь страны, где люди обладали техническими возможностями, чтобы обеспечить себя искусственным освещением. Лос-Анджелес и другие американские города жили при ярком свете миллионов электрических ламп. Однако это отнюдь не спасало американский народ от первобытного ужаса, охватившего все человечество. К тому же, у американцев было больше времени и возможностей следить за происходящим, они сидели у телевизоров и ожидали хоть каких-нибудь официальных сообщений от властей, не способных уже ни понять, ни контролировать ход событий.

               Через три дня произошли некоторые перемены. Днем небо опять посветлело, пошли дожди. Сначала дневной свет был совсем тусклый, но с каждым днем становилось все светлее, пока, наконец, освещение не стало похожим на нечто среднее между обычным ясным днем и лунной ночью. Однако этот свет не принес людям душевного облегчения — его раздражающий темно-красный оттенок говорил о его неестественном происхождение.

               Дожди сначала были теплые, но температура медленно и неуклонно понижалась. Ливни становились все сильнее. Пока стояла жара, в атмосфере накопилось громадное количество влаги. С понижением температуры, которое началось с исчезновением солнечного света, все больше и больше этой влаги стало выпадать в виде дождя. Реки быстро поднялись и вышли из берегов, разрушая дороги и лишая крова огромное число людей. Трудно описать состояние миллионов людей во всех странах мира, внезапно застигнутых врасплох неистовыми ливнями после нескольких недель изнуряющего зноя. А с неба все также струился тусклый, темно-красный, потусторонний свет, отражаясь в потоках воды.

               Но еще страшнее этого потопа были пронесшиеся над Землей яростные бури. При конденсации водяных паров в дождевые капли в атмосфере высвободилось совершенно беспримерное количество энергии. Это вызвало огромные колебания атмосферного давления, что привело к ураганам невиданной, невероятной силы.

               Во время одного из таких ураганов сильно пострадала усадьба в Нортонстоу. Под обломками погибли двое рабочих. Однако этой трагедией дело не ограничилось. Кнут Йенсен и его Грета, та самая Грета Йохансен, которой Кингсли писал в свое время, попали в жестокую грозу и были убиты упавшим деревом. Их похоронили вместе неподалеку от старого дома.

               А температура все падала и падала. Дождь постепенно сменился снегом. Затопленные поля покрылись льдом, а к концу сентября даже бурные реки превратились в недвижные скопления льда. Снеговой покров медленно распространялся, подбираясь к тропикам. Только когда вся Земля оказалась скованной морозом и льдом и покрылась снегом, небо очистилось от облаков. Люди снова увидели вселенную.

               Не осталось ни каких сомнений, что таинственный красный свет исходил не от Солнца. Свет распределялся почти равномерно от горизонта до горизонта, а не шел из какой-то одной точки. Каждый участок дневного неба, казалось, слабо тлел, испуская тусклое красное сияние. По радио и телевидению сообщили, что свет исходит не от Солнца, а от Облака. Это объясняется, говорили ученые, нагревом Облака при его соприкосновении с Солнцем.

               К концу сентября передний, чрезвычайно разреженный край Облака, наконец, достиг Земли. После чего, как и было предсказано в докладе из Нортонстоу, верхние слои земной атмосферы начали разогреваться. Но пока еще газ был слишком разреженный, чтобы вызвать нагрев до сотен тысяч или миллионов градусов. Все же температура верхних слоев атмосферы поднялась до нескольких десятков тысяч градусов, а этого было уже достаточно, чтобы оттуда начал исходить мерцающий синий свет, хорошо видимый с Земли ночью. Ночи стали неописуемо живописными, но едва ли кто-нибудь был в состоянии по достоинству оценить эту красочную картину: человек способен в полной мере наслаждаться прекрасным, только если у него спокойно на душе. Разве что на самом крайнем севере какой-нибудь одинокий и привычный ко всему пастух, охраняя свои стада, с благоговейным изумлением и трепетом всматривался в испещренное фиолетовыми полосами ночное небо.

               Так это и продолжалось: сумрачные красные дни и светящиеся синие ночи, и ни Солнце, ни Луна не имели к этому никакого отношения. И все ниже и ниже падала температура.

               За это время погибли массы людей во всех странах, кроме самых развитых. Сначала несколько недель стоял почти невыносимый зной. Затем многие умерли во время бурь и наводнений. С наступлением сильных холодов люди стали гибнуть от воспаления легких. За все время с начала августа до первой недели октября уже вымерла примерно четверть населения планеты. Невыносимое несчастье выпало на долю бесчисленных семей. Смерть безжалостно и неотвратимо навеки разлучала мужа с женой, родителей с детьми, влюбленного с возлюбленной.

               Премьер-министр был зол на ученых из Нортонстоу. Гнев заставил его отправиться туда, чтобы разобраться с ситуацией на месте. В дороге он продрог и измучился, что отнюдь не улучшило его настроения.

               — Выясняется, что правительство было совершенно дезориентировано, — сказал он Кингсли. — Сначала вы говорили, что критическое положение продлится всего один месяц, не больше. Так вот, оно уже длится больше месяца, а конца все не видно. Когда же можно ожидать прекращения всей этой истории?

               — Не имею ни малейшего представления, — ответил Кингсли.

               Премьер-министр сердито посмотрел на Паркинсона, Марлоу, Лестера и затем, уже совсем свирепо, — на Кингсли.

               — Чем же, я вас спрашиваю, объяснить столь грубую дезинформацию? Нужно ли напоминать, что Нортонстоу были предоставлены все возможности для работы? Не будет преувеличением сказать, что вы тут как сыр в масле катаетесь. За это мы в праве ожидать от вас полной научной компетентности. Должен сказать, что условия жизни здесь значительно лучше тех, в которых вынуждено работать само правительство.

               — Конечно, условия здесь гораздо лучше. Они лучше потому, что мы предвидели то, что сейчас происходит.

               — Кажется, это единственное предвидение, на которое вы оказались способны, и то использовали для собственной выгоды и безопасности.

               — В этом мы старались не отстать от правительства.

               — Я не понимаю вас, сэр.

               — Давайте я изложу обстановку со всей возможной откровенностью. Когда только начал обсуждаться вопрос об Облаке, главной заботой, вашего правительства, да и других правительств, как известно, было по возможности воспрепятствовать любому распространению фактов. На самом деле вся эта секретность была нужна, конечно, только для того, чтобы не дать шанса народу подобрать себе более деятельных руководителей.

               Теперь премьер-министр рассвирепел окончательно.

               — Скажу вам без обиняков, Кингсли: я считаю себя вынужденным, вернувшись в Лондон, сделать некоторые шаги, которые едва ли вас обрадуют.

               Паркинсон отметил, что непринужденно-насмешливый тон Кингсли внезапно стал жестким.

               — Боюсь, вам не придется возвращаться в Лондон, вы останетесь здесь.

               — Я не могу поверить, что даже такой человек, как вы, профессор Кингсли, может обнаглеть настолько, чтобы попытаться арестовать меня!

               — Что вы, мой дорогой премьер-министр, почему же арестовать, — сказал Кингсли с улыбкой. — Речь идет о другом. Если положение станет критическим, вы будете в гораздо большей безопасности здесь, в Нортонстоу, чем в Лондоне. Давайте так и будем говорить — мы считаем целесообразным в интересах всего общества, естественно, чтобы вы остались в Нортонстоу. А теперь, я думаю, нам с Лестером и Марлоу лучше оставить вас с Паркинсоном наедине; у вас, без сомнения, найдется много о чем поговорить.

               Марлоу и Лестер вышли из комнаты вслед за Кингсли. Они были несколько ошеломлены.

               — Крис, но ведь этого нельзя делать, — сказал Марлоу.

               — Можно и нужно. Отпустить его обратно в Лондон — это значит подвергнуть опасности жизнь каждого, кто находится здесь, начиная с вас, Джефф, и кончая Джо Стоддардом. Я просто обязан не допустить этого. Видит бог, у нас и без того положение не из блестящих.

               — Но если он не вернется в Лондон, они пошлют за ним.

               — Не пошлют. Мы сообщим по радио, что дороги стали временно непроходимыми, и поэтому его возвращение откладывается. Температура опускается так быстро, что через несколько дней дороги и в самом деле станут непроходимыми. Помните, я говорил вам, когда еще мы беседовали в пустыне Мохаве, о том, что температура резко снизится; вот это сейчас и происходит.

               — Не понимаю. Не похоже, что опять возобновятся снегопады.

               — Конечно, нет. Но скоро температура опустится так низко, что двигатели внутреннего сгорания не смогут работать. Прекратится всякое движение по земле и по воздуху. Я понимаю, конечно, что можно будет сделать специальные двигатели, но пока они с этим справятся, положение настолько ухудшится, что никому уже не будет никакого дела до того, в Лондоне ли премьер-министр или где-нибудь еще.

               — Пожалуй, вы правы, — сказал Лестер, — нужно только поводить их за нос около недели, а потом все будет в порядке. Должен сказать, мне совсем не улыбается, чтобы нас выкинули из нашего уютного убежища, да еще после того, как мы затратили на его создание столько труда.

               Паркинсону не часто доводилось видеть премьер-министра по-настоящему разгневанным. Прежде в таких случаях он отделывался поддакиванием, считая, что самый простой выход — не возражать. Однако на этот раз он чувствовал, что должен принять на себя полный заряд ярости премьер-министра.

               — Простите, сэр, — сказал он, послушав несколько минут, — но боюсь, вы сами вызвали подобную реакцию. Вам не следовало упрекать Кингсли в некомпетентности. Обвинение было несправедливым.

               Премьер-министр взорвался.

               — Несправедливым! Да вы понимаете, Фрэнсис, — закричал он, брызгая слюной, — что мы не сделали специальных запасов топлива, потому что исходили из предсказанного Кингсли одного месяца? Понимаете ли вы, в каком положении мы оказались?

               — То, что кризис будет продолжаться всего один месяц, высчитал не только Кингсли. То же самое нам сообщили из Америки.

               — Ошибки одних никогда еще не оправдывали ошибок других.

               — Я не согласен, сэр. Я ведь хорошо помню, что мы в Лондоне часто были склонны воспринимать обстановку не слишком серьезно. В докладах Кингсли всегда был тревожный оттенок, которого мы не хотели замечать. Мы всегда старались убедить себя, что когда дойдет до дела, реализуется самый благоприятный вариант. Мы никогда не учитывали возможности того, что все может оказаться много хуже, чем нам представляется. Кингсли, возможно, ошибался, но он был ближе к истине, чем мы.

               — Почему он ошибся? Почему все ученые ошиблись? Вот что я пытаюсь узнать, и никто мне этого так и не объяснил.

               — Они бы объяснили, если бы вы просто спросили у них, вместо того, чтобы грозиться снести им головы.

               — Я начинаю думать, что вы прожили здесь слишком долго, Фрэнсис.

               — Я нахожусь здесь достаточно долго, чтобы осознать, что ученые вовсе не претендуют на истину, и только мы, дилетанты, считаем их выводы непогрешимыми.

               — Ради бога, перестаньте философствовать, Фрэнсис. Будьте так добры, расскажите мне, наконец, в чем была ошибка.

               — Ну, насколько я понимаю, Облако ведет себя совсем не так, как они ожидали, и причину этого никто не может понять. Все ученые ожидали, что скорость Облака будет возрастать по мере его приближения к Солнцу, что оно пролетит мимо Солнца и станет удаляться. Вместо этого Облако замедлило движение, и когда достигло Солнца, вообще практически остановилось. И теперь, вместо того, чтобы унестись в мировое пространство, оно торчит возле Солнца.

               — Но сколько оно еще здесь пробудет? Вот что я хочу знать.

               — Никто не может этого сказать. Оно может оставаться здесь неделю, месяц, год, тысячелетие или миллионы лет. Никто этого не знает.

               — Боже мой, послушайте, вы понимаете, что говорите? Если Облако не улетит, мы пропали.

               — Вы думаете, Кингсли этого не знает? Если Облако останется еще на месяц, погибнет очень много людей, но и выживет достаточно. Если оно останется на два месяца, выживет очень немного людей. Если оно останется на три месяца, мы здесь в Нортонстоу умрем, несмотря на то, что специально готовились к чему-то подобному, и мы будем умирать одними из последних на Земле. Если Облако останется на год, ничто живое на всей планете не уцелеет. Как я уже говорил, Кингсли все это знает, вот почему он не особенно серьезно относится к политическим аспектам дела.

 

 Глава 8

Изменения к лучшему

               Хотя в то время никто и не сознавал этого, приезд премьер-министра совпал с самыми тяжелыми днями в истории Черного облака. Первые признаки улучшения обстановки были замечены радиоастрономами, которые ни на минуту не прекращали своих наблюдений, несмотря на то, что им приходилось работать на открытом воздухе в невыносимых условиях. 6 октября Джон Мальборо созвал совещание. Прошел слух, что он собирается сообщить нечто интересное, поэтому собралось много народу.

               Мальборо рассказал, что в последние десять дней количество газа между Землей и Солнцем непрерывно уменьшается, примерно вдвое за каждые три дня. Если это продолжится еще две недели, Солнце засияет в полную силу, впрочем, никакой уверенности в том, что так будет продолжаться дальше, конечно, нет.

               Мальборо спросили, не собирается ли Облако покинуть Солнце.

               — Таких признаков нет, — ответил он. — Создается впечатление, будто вещество Облака распределяется таким образом, чтобы Солнце могло, светить только в нашу сторону, но ни в какую другую.

               — Не чересчур ли это смело — надеяться, что Облако будет пропускать свет как раз в нашу сторону? — спросил Вейхарт.

               — Это странно, конечно, — ответил Мальборо. — Но я только привожу вам факты. Я никак их не объясняю.

               Правильное объяснение, как оказалось впоследствии, было предложено Алексом Александровым, хотя никто из собравшихся не отнесся к нему серьезно, вероятно, из-за способа, с помощью которого Александров высказал его.

               — Диск стабилизирует ситуацию, — сказал он. — Вероятно, Облако, таким образом, пытается избежать эскалации.

               Это заявление вызвало смех. Кто-то выкрикнул:

               — Применима ли в данном случае военная риторика, Алекс?

               Александров удивился.

               — Почему военная? Я — ученый, — заявил он.

               После чего премьер-министр сказал:

               — Разрешите, я перейду на обычный язык. Правильно ли я понял, что кризис закончится через две недели?

               — Если все будет развиваться таким же образом, — ответил Мальборо.

               — Тогда вы должны провести тщательные наблюдения и сделать выводы.

               — Глубокая идея! — вырвалось у Кингсли.

               Нужно сказать, что никогда за всю историю науки не делалось более ответственных измерений, чем те, которые были выполнены радиоастрономами в последующие дни. Построенная ими на основании полученных данных кривая была буквально кривой жизни или смерти: спад ее означал жизнь, подъем — смерть.

               Каждые несколько часов на график наносилась новая точка. И ночью, и сумрачным тусклым днем все, кто понимал смысл происходящего, нет-нет да подходили взглянуть на очередную точку, появившуюся на графике. В течение четырех дней и ночей кривая продолжала понижаться, но на пятый день спад уменьшился, однако на шестой день вновь появились признаки сильного понижения. Никто не пытался объяснить происходящее, ученые только изредка перебрасывались случайными отрывистыми фразами. Напряжение достигло предела. На седьмой день спад продолжался, а на восьмой день кривая поползла вниз круче, чем когда-либо раньше. Страшное напряжение сменилось бурной радостью.

               В обычных обстоятельствах восторг, охвативший людей в такое неподходящее для проявлений радости время, мог бы показаться несколько преувеличенным, но для ученых из Нортонстоу, которые в течение шести дней с постоянной тревогой следили за точками на графике, казалось, ничего противоестественного в подобном выражении чувств не было.

               Кривая продолжала резко идти вниз, а это значило, что уменьшается количество газа между Землей и Солнцем. 19 октября на дневном небе появилось желтое пятно. Оно было еще тусклым, но перемещалось по небесному своду. Без сомнения, это было Солнце, появившееся впервые с начала августа, едва просвечивающее еще сквозь слой газа и пыли. И этот слой становился все тоньше и тоньше. К 24 октября над замерзшей Землей Солнце вновь засияло в полную силу.

               Те, кому приходилось встречать восход солнца после холодной ночи в пустыне, могут хоть в какой-то мере представить себе радость, охватившую людей 24 октября 1965 года.

               Несколько слов нужно сказать о религии. По мере того, как Облако приближалось, бурно расцветали все виды религиозных верований. Уже весной свидетели Иеговы полностью переговорили любых других ораторов в Гайд-Парке. В Англии изумленные священники читали свои проповеди в переполненных церквях, чего ранее никогда не бывало. И все это кончилось 24 октября. Мужчины и женщины всех известных вероисповеданий — христиане, магометане, иудаисты, буддисты, индуисты и атеисты — все они глубоко прониклись чувствами своих предков-солнцепоклонников. Правда, поклонение Солнцу не стало настоящей религией, ведь некому было его организовать и направлять, но оттенок древней религии появился и никогда больше не исчезал.

               Первыми оттаяли тропики. С рек, наконец, сошел лед. Таяние снега сопровождалось паводками, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что было раньше. Северная Америка и Европа оттаяли лишь частично до уровня, обычного для наступавшей зимы.

               Городское население в странах с развитой индустрией немало пострадало, но ему не пришлось переносить того, что выпало на долю народам в странах слаборазвитых, у которых не оказалось ни промышленности, ни запасов энергии. Нужно также отметить, что все резко изменилось бы, если бы холод стал сильнее; улучшение произошло как раз тогда, когда и в передовых странах промышленность находилась на грани гибели.

               Как это ни удивительно, сильнее всего пострадало от холода население тропиков, а меньше всего — эскимосы. Во многих районах тропиков и субтропиков погибла половина населения. Среди эскимосов смертность была сравнительно невелика — лишь немногим больше, чем в обычное время. Да и повышение температуры в период жары на дальнем Севере было не столь значительным. Эскимосы испытывали лишь некоторые неудобства, не более того. А вот таяние льда и снега сильно ограничило свободу их передвижения и, следовательно, уменьшило пространство, на котором они могли охотиться. Но жара на Севере не была губительной. Не вызвал слишком больших потерь и холод. Они просто зарывались в снег и пережидали. Во многих отношениях они находились в лучшем положении, чем обитатели Англии.

               Правительства всех без исключения стран находились в неустойчивом положении. Казалось, что именно сейчас, воспользовавшись всеобщей неразберихой, пришло время коммунистам захватить мир, или Соединенным Штатам искоренить коммунистов. Можно было ожидать также, что различные диссидентские группы сбросят, наконец, ненавистные правительства своих стран. Но ничего подобного не произошло. В первые дни после 24 октября испытанное людьми всеобщее облегчение было столь велико, что никому не пришло в голову заниматься бессмысленными политическими вопросами. А к середине ноября такая возможность пропала. Человечество сумело восстановить привычные общественные отношения.

               Премьер-министр вернулся в Лондон, не испытывая к Нортонстоу такого враждебного чувства, как можно было ожидать. Во-первых, он перенес кризис в гораздо лучших условиях, чем на Даунинг-стрит. Во-вторых, он вместе с учеными Нортонстоу пережил страшные дни, полные тревоги, а совместно перенесенные испытания всегда располагают людей друг к другу.

               Перед отъездом премьер-министру разъяснили, что нет никаких оснований считать, что инцидент исчерпан. На обсуждении, состоявшемся в одной из лабораторий, перенесенных в убежище, все согласились с тем, что предсказание Александрова оказалось верным.

               Марлборо сказал:

               — Можно считать доказанным, что Облако приняло форму диска,  очень сильно наклоненного к эклиптике.

               — Диск стабилизирует ситуацию, это уже очевидно, — проворчал Александров.

               — Для Вас, Алекс, это может быть и очевидно, а вот для меня  многое остается непонятным, — сказал Кингсли. — Кстати, каков, по вашему мнению, наружный радиус диска?

               — Около трех четвертей радиуса земной орбиты, он приблизительно равен радиусу орбиты Венеры, — ответил Мальборо. — Когда мы говорим что Облако, вероятно, сплющивается в диск, мы, конечно, выражаемся неточно. Мы хотим сказать, что большая часть вещества приняла форму диска. При этом очень много вещества должно оставаться, распределенным по всей земной орбите. Это ясно хотя бы из того, что наша атмосфера постоянно соприкасается с веществом Облака.

               — Слава богу, что образовался диск, а то бы мы до сих пор не видели Солнца, — сказал Паркинсон.

               — Но помните, что мы не всегда будем оставаться сбоку от диска, — сказал Кингсли.

               — Что это значит? — спросил премьер-министр.

               — Рано или поздно Земля, двигаясь вокруг Солнца, по своей орбите войдет в тень, отбрасываемую диском. Конечно, потом мы опять выйдем из тени.

               — В тени будет ужасно холодно, — сказал Александров.

               Премьер-министр был обеспокоен, и не без оснований.

               — А можно узнать, как часто это будет происходить?

               — Два раза в год! Согласно теперешнему положению диска, в феврале и в августе. Продолжительность такого солнечного затмения будет зависеть от толщины диска. Вероятно, каждое затмение будет длиться от двух недель до месяца.

               — Все это чревато очень большими последствиями, — вздохнул премьер-министр.

               — В первый раз полностью согласен с вами, — заметил Кингсли. — Но жизнь на Земле сохранится, хотя условия будут очень тяжелыми. Отныне люди должны будут жить большими группами. Мы не сможем больше рассчитывать  на отдельные дома.

               — Не понял.

               — Потери тепла в домах происходят через поверхность. Это ясно?

               — Да, конечно.

               — Очевидно, что число людей, которое может жить в доме, пропорционально его объему. Так как отношение поверхности к объему для очень больших домов гораздо меньше, чем для маленьких, то в больших домах люди могут жить с меньшими затратами топлива в расчете на одного жильца. Если в дальнейшем периоды похолодания будут бесконечно повторяться, наши топливные ресурсы заставят нас изменить представления о доступном жилье.

               — Почему вы говорите «если»? — спросил у Кингсли Паркинсон.

               — Потому что произошло слишком много странного. Я не могу уверенно предсказывать будущее, пока не найду объяснения тому, что уже случилось.

               — Нас могут ждать большие проблемы, связанные с изменением климата, — заметил Марлоу. — Думаю, что в ближайшие год или два ничего особо кардинального не произойдет, но если дважды в год будут повторяться эти затмения Солнца, проблем с климатом нам избежать не удастся.

               — Что вы хотите сказать, Джефф?

               — Только то, что, пожалуй, нам не миновать нового ледникового периода. Вам не хуже меня известно, сколь чувствительно сбалансирован климат на Земле. Сильные похолодания два раза в год, — один раз зимой и один раз летом, наверняка, окажут сильное влияние на погоду и неминуемо приведут к наступлению нового ледникового периода.

               — Вы хотите сказать, что Европа и Северная Америка будут покрыты льдом?

               — Это обязательно произойдет, хотя и не в ближайшие год или два. Процесс будет медленный. Как говорит Крис Кингсли, человек должен будет прийти к соглашению с окружающей средой. И мне кажется, не все условия этого соглашения будут человеку по вкусу.

               — Океанские течения, — сказал Александров.

               — А с ними что? — спросил Премьер-министр.

               — Насколько я понял Алекса, существующие океанские течения могут не сохраниться, — сказал Кингсли. — Если такие изменения действительно произойдут, последствия могут оказаться гибельными. И это случится совсем скоро, скорее, чем наступит ледниковый период.

               — Вы поняли правильно, — подтвердил Александров. — Гольфстрим убийственным образом охладится.

               Премьер-министр почувствовал, что с него довольно.

               В ноябре привычная жизнь стала восстанавливаться. Правительства постепенно осваивались с положением, им все нужнее была связь между странами и внутри стран. Срочно были отремонтированы телефонные линии и кабели. Но в основном люди пользовались радиосвязью. Вскоре длинноволновые радиостанции уже работали в обычном режиме, но с их помощью, разумеется, нельзя было осуществлять дальнюю связь. Для этого необходимо было использовать короткие волны. Однако по причинам, установленным вскоре, и коротковолновые передатчики не могли обеспечить необходимую связь. Оказалось, что атмосфера на высотах около восьмидесяти километров необычайно сильно ионизирована, что, по мнению  ученых, привело к наблюдаемому затуханию радиоволн. Высокая степень ионизации была вызвана излучением сильно нагретых верхних слоев атмосферы: небо из-за этого излучения по-прежнему мерцало голубоватым светом. Проще говоря, радиоволны поглощались в атмосфере.

               Единственное, что оставалось — это уменьшать длину волны. Попытались уменьшить ее до одного метра, но поглощение продолжалось, а подходящих передатчиков, работающих на более коротких волнах, не было, так как меньшие длины волн до этого никогда широко не применялись. Затем вспомнили, что в Нортонстоу есть передатчики, которые могут работать на волнах от одного метра до сантиметра. Более того, эти передатчики были способны передавать огромное количество информации. Кингсли незамедлительно подтвердил это. Было принято решение использовать Нортонстоу в качестве всемирного информационного центра. План Кингсли, наконец, начал осуществляться.

               Но сначала потребовалось произвести чрезвычайно громоздкие вычисления. Поскольку их надо было сделать очень быстро, использовали электронно-вычислительную машину. Задача состояла в том, чтобы отыскать длину волны, наиболее подходящую для связи. Если волна будет слишком велика, то она будет поглощаться. Если длина волны будет слишком мала, радиоволны будут свободно проходить сквозь ионосферу, устремляясь в космическое пространство, вместо того чтобы огибать Землю при передаче сообщения, скажем, из Лондона в Австралию.

               Расчеты показали, что наилучшая длина волны — двадцать пять сантиметров. Достаточно короткая, чтобы не слишком поглощаться, и в то же время не слишком длинная, чтобы весь сигнал не излучался в пространство, хотя некоторые потери все равно были неизбежны.

               В начале декабря был введен в действие передатчик в Нортонстоу. Как и предвидел Кингсли, он мог передавать громадное количество информации. В первый день для передачи посланий оказалось достаточно получаса. Ведь только у некоторых стран были подходящие передатчики и приемники, но система работала так хорошо, что вскоре и другие страны стали поспешно налаживать нужное оборудование. Частично из-за этого объем информации, проходящей через Нортонстоу, был сравнительно невелик. Поначалу людям было трудно освоиться с тем, что часовой разговор передается за малую долю секунды. Однако со времени разговоры и сообщения становились все длиннее и длиннее, все больше стран подключалось к системе международного общения. Не удивительно поэтому, что продолжительность работы радиостанции в Нортонстоу постепенно возросла с нескольких минут до часа в день и более.

               Однажды Лестер, который заведовал системой связи, позвонил Кингсли и попросил его зайти к нему в отдел.

               — Что случилось, Гарри? — спросил Кингсли.

               — У нас поглощение!

               — Как?

               — Самое настоящее поглощение. Вот, посудите сами. Мы принимали сообщение из Бразилии. И вдруг — срыв. Посмотрите, сигнал полностью затухает.

               — Невероятно. Должно быть, чрезвычайно быстро увеличилась ионизация.

               — Как вы думаете, что нам делать?

               — По-моему, только ждать. Может быть, это случайный эффект. Похоже, что именно так.

               — Если так будет продолжаться, мы можем уменьшить длину волны.

               — Мы-то сможем. Но вряд ли кто-нибудь еще сумеет сделать это также быстро. Пожалуй, на новой длине волны смогут работать только американцы и, вероятно, русские. Думаю, что у других стран возникнут трудности. Мы и так затратили немало усилий, чтобы заставить их сделать хотя бы такие передатчики.

               — Значит, остается оставаться на этой длине волны и ждать снижения уровня ионизации?

               — Ну не думаю, что сейчас нужно пытаться передавать сообщения, ведь вы не знаете точно, достигнут ли они кого-нибудь. Однако оставьте наш приемник включенным. Рано или поздно внешние условия изменятся, мы должны быть готовыми принять любое сообщение, которое до нас дойдет.

               Ночью в небе полыхало сияние удивительной красоты. Ученые связывали его появление с внезапным и резким увеличением ионизации. Наблюдались также необычайно сильные возмущения магнитного поля Земли.

               Марлоу и Билл Барнет обсуждали это неожиданное явление, прогуливаясь и восхищаясь красотой всполохов.

               — Боже мой, только посмотрите на эти оранжевые полосы, — сказал Марлоу.

               — Самое удивительное, Джефф, что сияние, вероятно, исходит из низко лежащих слоев. Это видно по их цвету. Можно было бы снять спектр, но я и так в этом уверен. По-моему, это явление происходит на высоте восьмидесяти километров, а может быть и ниже. Это как раз та высота, на которой, по нашему убеждению, возникла избыточная ионизация.

               — Я знаю, о чем вы сейчас подумали, Билл. Первое, что приходит в голову — с внешними слоями атмосферы столкнулся сгусток газа, выпущенный Облаком. Впрочем, это привело бы к катастрофическим последствиям. Трудно поверить, что сияние вызвано таким ударом.

               — Вы правы. Мне представляется более вероятным, что сияние вызвано электрическим разрядом.

               — Магнитные возмущения тоже могут быть вызваны таким разрядом.

               — Вы понимаете, Джефф, что это значит? Это явление явно не связано с Солнцем. Никогда раньше Солнце не вызывало ничего подобного. Даже если это действительно всего лишь электрические возмущения, то ответственно за них Облако.

               На следующее утро Лестер и Кингсли, сразу же после завтрака, были спешно вызваны в отдел связи. В шесть часов 20 минут пришло короткое сообщение из Ирландии. В семь часов 51 минуту начало поступать очень длинное сообщение из США, но уже через три минуты началось поглощение, и полностью сообщение не было принято. Около полудня приняли короткое сообщение из Швеции, но в два часа длинная передача из Китая была прервана из-за поглощения.

               Во время чая к Лестеру и Кингсли подсел Паркинсон.

               — Пренеприятная история, — сказал он.

               — Весьма, — ответил Кингсли. — И очень странная.

               — Досадно, конечно. Я думал, проблема связи у нас в кармане. А что здесь, кстати, странного?

               — Складывается впечатление, что мы ведем передачи на самой грани проходимости. Вот и выходит, что иногда сообщения проходят, иногда — нет, степень ионизации изменяется самым непредсказуемым образом.

               — Барнет считает, что во всем виноваты электрические разряды. Но в таком случае колебания естественны?

               — Вы становитесь настоящим ученым, Паркинсон, — засмеялся Кингсли. — Но не все так просто, — продолжал он. — Колебания — да, но не такие, какие мы наблюдаем. Разве вы не видите, насколько они необычны?

               — Не понимаю, о чем вы.

               — Вот два сообщения из Китая и США. Оба поглощены. Впечатление такое, что когда передача возможна, она едва-едва проходит. Колебания, о которых вы говорите, позволяют вести короткие передачи, но и они проходят с большим трудом. Можно считать это случайностью, но, очень важно отметить, что дважды не прошли длинные сообщения.

               — Нет ли здесь ошибки в рассуждениях, Крис? — Лестер грыз трубку; затем он стал ею жестикулировать. — Если происходит разряд, колебания могут быть очень быстрыми. Оба сообщения, и из США, и из Китая, были длинными, более трех минут. Будем считать, что период колебаний равен приблизительно трем минутам. Тогда можно понять, почему мы полностью получаем короткие сообщения, такие, как из Бразилии и из Исландии, но не можем целиком получить длинные.

               — Весьма остроумно, Гарри, но, на мой взгляд, все это выглядит не так. Я просмотрел запись сигналов во время приема длинного сообщения из США. Пока не начинается поглощение, сигнал остается строго постоянным. Это не похоже на колебания, ведь в таком случае сигнал должен был бы изменяться постепенно. Кроме того, если все колебания происходят с периодом в три минуты, то почему к нам не приходит множество других сообщений или, по крайней мере, их отрывков? Похоже, вам нечего ответить на мое возражение.

               Лестер снова принялся грызть трубку.

               — Да, верно. Действительно, все это кажется чертовски странным.

               — Что вы собираетесь делать? — спросил Паркинсон.

               — Вот что, Паркинсон, свяжитесь с Лондоном, пусть они телефонируют по кабелю в Вашингтон нашу просьбу. Нам нужно, чтобы они в начале каждого часа посылали сообщения длительностью в пять минут. Тогда мы сможем узнать, какие сообщения теряются, а какие проходят. Заодно, я считаю, вы должны проинформировать другие правительства о положении дел.

               В следующие три дня в Нортонстоу не пришло ни одного сообщения. Трудно было сказать, вызвано ли это поглощением или же сообщения просто не посылали. Нужно было что-то делать, было решено изменить план действий. Марлоу сообщил Паркинсону:

               — Мы решили, что не следует надеяться на случайные передачи, пора как следует разобраться в этом явлении.

               — И что вы намерены предпринять?

               — Мы направим антенны вверх, а не горизонтально, как делаем это сейчас. Тогда можно будет использовать сигналы для исследования этой необычной ионизации. Будем ловить отражения своих собственных сигналов.

               Два дня радиоастрономы настраивали антенны для эксперимента. К вечеру 9 декабря приготовления были закончены. В ожидании результатов в лаборатории связи собралась целая толпа.

               — Порядок. Начали, — сказал кто-то. — С какой длины волны начнем?

               — Думаю, с одного метра, — предложил Барнет. — Если Кингсли окажется прав, и волна длиной в двадцать пять сантиметров находится на самой границе прохождения, и дело действительно в том, что она затухает, то метровая длина волны должна быть близка к критической, если направить ее вертикально вверх.

               Передатчик, генерирующий метровую волну, был включен.

               — Она проходит, — заметил Барнет.

               — Как вы узнали? — спросил Паркинсон Марлоу.

               — К нам возвращается только очень слабый сигнал, — ответил Марлоу. — Это видно на экране. Большая часть мощности поглощается или уходит через атмосферу в космос.

               Полчаса прошли в наблюдении и обсуждениях. Затем все оживились.

               — Сигнал растет.

               — Смотрите! — удивленно воскликнул Марлоу. — Он стремительно растет!

               Отраженный сигнал продолжал расти около десяти минут.

               — Вот так дела, он уже достиг насыщения. Сейчас он полностью отражается, — сказал Лестер.

               — Получается, вы были правы, Крис. Мы находимся, вероятно, вблизи от критической частоты. Отражение происходит на высоте около восьмидесяти километров, как мы и ожидали. Ионизация там, должно быть, в сто или тысячу раз выше нормы.

               На измерения потратили еще полчаса.

               — Давайте, лучше посмотрим, как обстоят дела на десяти сантиметрах, — предложил Марлоу.

               Переключили тумблеры.

               — Сейчас мы на десяти сантиметрах. Волна свободно проходит сквозь атмосферу, как это, впрочем, и должно быть, — отметил Барнет.

               — Надоела мне ваша наука, — сказала Энн Холей. — Пойду, заварю чай. Пойдем со мной, Крис, если ты в состоянии оставить на несколько минут свои метры и шкалы.

               Немного погодя, когда они пили чай и разговаривали на общие темы, Лестер изумленно воскликнул:

               — Боже праведный! Взгляните-ка! — Невероятно! — Не верю своим глазам.

               — Десятисантиметровая волна отражается! Это значит, что ионизация там растет с колоссальной скоростью, — объяснил Марлоу Паркинсону.

               — Опять какая-то чертовщина. — Выходит, ионизация увеличилась в сотни раз, но с начала передачи не прошло и часа. Невероятно.

               — Давайте, Гарри, теперь пошлем сигнал на волне в один сантиметр — сказал Кингсли Лестеру.

               Вместо десятисантиметрового сигнала был послан односантиметровый.

               — Ну, он отлично проходит, — заметил кто-то.

               — Погодите. Готов спорить, что и односантиметровая волна через полчаса начнет отражаться, попомните мое слово, — сказал Барнет.

               Паркинсон спросил:

               — Какое сообщение вы посылаете?

               — Никакого, — ответил Лестер. — Просто посылаем непрерывную волну.

               Как будто это что-нибудь мне объяснило, подумал Паркинсон. Ученые просидели у приборов несколько часов, но ничего значительного не произошло.

               — Да, волна по-прежнему проходит. Посмотрим, что будет после обеда, — сказал Барнет.

               И после обеда односантиметровая волна продолжала беспрепятственно проходить сквозь атмосферу.

               — Может быть, пора опять переключить на десять сантиметров? — предложил Марлоу.

               — Ладно, почему бы и нет. — Лестер с готовностью переключил тумблеры. — Интересно, — сказал он. — Она проходит и на десяти сантиметрах. Видимо, ионизация падает, и к тому же очень быстро.

               — Возможно, дело в наличии отрицательных ионов, — проговорил Вейхарт.

               Через десять минут Лестер взволнованно закричал:

               — Посмотрите, сигнал снова растет!

               Он был прав. В течение следующих нескольких минут отраженный сигнал очень быстро рос, приближаясь к максимальному значению.

               — Теперь полное отражение. Что нам делать дальше? Возвращаться к одному сантиметру?

               — Нет, Гарри, — сказал Кингсли. — Нам следует пойти наверх в гостиную, выпить там кофе и послушать, что нам сыграют дивные руки Энн. Я предлагаю выключить все и вернуться часа через два.

               — Ради бога, Крис, что вы задумали?

               — У меня возникла совершенно дикая, даже, пожалуй, сумасшедшая идея. Но надеюсь, вы простите мне ее в виде исключения.

               — В виде исключения! — воскликнул Марлоу. — Вот как! Да вам, Крис, потакают с того самого дня, как вы родились.

               — Может быть, это действительно так, но не слишком вежливо обращать на это внимание, Джефф. Пошли, Энн. Ты давно собиралась сыграть Бетховена. Опус 106. Сейчас самый подходящий случай.

               Часа через полтора, когда в ушах у всех еще звучали аккорды Большой сонаты, компания опять вернулась к передатчику.

               — Попробуем сначала один метр, вдруг повезет, — сказал Кингсли.

               — Держу пари, что на одном метре нас ждет полное отражение, — сказал Барнет, щелкая переключателями.

               — Клянусь всеми святыми, я проиграл! — воскликнул он через несколько минут. — Сигнал проходит. Это просто невероятно, и все же это так.

               — Гарри, вы будете держать пари о том, что случится дальше?

               — Нет, конечно. Я не умею гадать на кофейной гуще.

               — А я держу пари, что снова будет насыщение.

               — И сможете это объяснить?

               — Если насыщение будет, то да, конечно. Если этого не произойдет, то не смогу.

               — Играете наверняка, а?

               — Сигнал растет! — крикнул Барнет. — Похоже, Крис прав. Растет!

               Уже через пять минут сигнал достиг насыщения. Он полностью отражался атмосферой, ничто не излучалось в пространство.

               — Теперь попробуйте десять сантиметров, — приказал Кингсли.

               В течение следующих двадцати или тридцати минут все молча и напряженно следили за приборами. Повторилась прежняя картина. Сначала отражение было очень слабым. Затем интенсивность отраженного сигнала стала быстро возрастать.

               — Занятно. Сначала сигнал проникает через ионосферу. Но уже через несколько минут ионизация возрастает и наступает полное отражение. Что это значит, Крис? — спросил Лестер.

               — Давайте вернемся наверх и обдумаем это. Если Энн и Иветт будут так добры и приготовят нам еще кофе, мы, возможно, сумеем разобраться, что к чему.

               Пока варили кофе, к ним присоединился Мак-Нейл. Во время экспериментов, он был у больного ребенка.

               — Почему у вас, у всех, такой торжественный вид? Что случилось?

               — Вы как раз вовремя, Джон. Мы собираемся обсудить полученные факты, но не начинаем, пока готовят кофе.

               Наконец кофе был подан, и Кингсли начал.

               — Для Джона мне придется начать с самого начала. То, что происходит с радиоволнами при передаче, зависит от двух вещей: от длины волны и от степени ионизации атмосферы. Положим, мы выбрали определенную длину волны для передачи; рассмотрим, что произойдет при увеличении уровня ионизации. При относительно малой ионизации радиоизлучение должно проходить сквозь атмосферу с относительно маленьким отражением. Затем, коэффициент отражения внезапно начинает очень быстро расти, и по мере увеличения ионизации отражается все больше и больше энергии, волна больше не проходит. Мы констатируем, что сигнал достиг насыщения. Это понятно?

               — Более или менее. Не понятно только, при чем здесь длина волны.

               — При меньшей длине волны для насыщения нужна большая степень ионизации.

               — Значит, если одна волна может целиком отражаться атмосферой, излучение с меньшей длиной волны может почти полностью уходить в пространство?

               — Совершенно верно. Но вернемся к выбранной мной определенной длине волны и к последствиям увеличения степени ионизации. Для удобства назовем этот случай ситуацией «А».

               — Что вы хотите так назвать? — спросил Паркинсон.

               — Вот, что я имею в виду:

               1. Сначала низкая ионизация и, следовательно, почти полная прозрачность.

               2. Затем резкое увеличение ионизации, приводящее к усилению отраженного сигнала.

               3. Наконец, столь сильная ионизация, что получается полное отражение.

               Вот это и есть ситуация «А».

               — А в чем состоит ситуация «Б»? — спросила Энн Холей.

               — Никакой ситуации «Б» не существует.

               — Тогда зачем ты обозначил свою буквой «А»?

               — Спасите меня от бестолковых женщин! Я назвал ее ситуацией «А», потому что мне так захотелось, понятно?

               — Конечно, дорогой. Но почему тебе этого захотелось?

               — Продолжайте, Крис. Она просто вас разыгрывает.

            — Ладно, здесь подробно записано все, что случилось сегодня днем и вечером. Позвольте мне зачитать это как таблицу.

Длина волны - Приблизительное время - Результат опыта

1 метр - 14 час. 15 мин. - Ситуация «А» в течение приблизительно получаса

10 см - 15 час. 15 мин. - Ситуация «А» в течение приблизительно получаса

1 см - 15 час. 45 мин. -  Полная прозрачность ионосферы в течение трех часов

10 см - 19 час. 00 мин. - Ситуация «А» в течение приблизительно получаса

Передачи прерваны с 19 час. 30 мин. до 21 час. 00 мин.

1 метр - 21 час. 00 мин. - Ситуация «А» в течение приблизительно получаса

10 см - 21 час. 30 мин. - Ситуация «А» в течение приблизительно получаса

               — Это выглядит вполне закономерно, когда собрано вместе, — сказал Лестер.

               — Вот именно.

               — Боюсь, до меня не дошло, — проговорил Паркинсон.

               — И до меня тоже, — добавил Мак-Нейл.

               Кингсли заговорил медленнее.

               — Насколько я понимаю, все может быть объяснено с помощью одной очень простой гипотезы, но должен вас предупредить, это совершенно дикая гипотеза.

               — Крис, перестаньте, пожалуйста, набивать себе цену, скажите попросту, что это за дикая гипотеза.

               — Хорошо. Если коротко, это звучит так: на любой длине волны от нескольких сантиметров до метра к увеличению ионизации, которая растет до насыщения, автоматически приводят наши собственные сигналы.

               — Но это совершенно невозможно, — покачал головой Лестер.

               — Я вовсе не говорил, что это возможно, — ответил Кингсли. — Я сказал, что это объясняет факты. И это на самом деле так. Взгляните еще раз на мою таблицу.

               — Если я правильно понял вашу идею, — заметил Мак-Нейл. — Это означает, что ионизация уменьшается, как только вы прекращаете передачу?

               — Да. Когда мы прекращаем передачу, ионизующий фактор исчезает, и ионизация немедленно падает. Дело в том, что область ионизации располагается довольно низко в атмосфере, где плотность атмосферы достаточно велика. Так что снижение уровня ионизации должно происходить чрезвычайно быстро.

               — Давайте обсудим это подробнее, — начал Марлоу, чей голос доносился из клубов пахнущего анисом дыма. — Выходит, этот гипотетический ионизирующий фактор должен очень хорошо соображать. Предположим, что мы посылаем десятисантиметровую волну. Тогда, согласно вашей гипотезе, Крис, этот фактор, что бы он из себя ни представлял, увеличивает степень ионизации атмосферы до уровня, при котором десятисантиметровая волна отражается. И на что еще следует обратить внимание — ионизация при этом больше не будет возрастать. Все это требует очень точной настройки. Фактор должен знать, до каких пор идти и где остановиться.

               — Звучит не слишком-то правдоподобно, — сказал Вейхарт.

               — Есть еще другие трудности. Например, почему нам удалось так долго вести передачи на волне двадцать пять сантиметров? Это продолжалось много дней, а не полчаса. И почему вашей ситуации «А», как вы ее назвали, нет в случае односантиметровой волны?

               — Ох, опять эта чертовская философия, — проворчал Александров. Опять пустое сотрясение воздуха. Гипотезы проверяются предсказаниями. Это единственно разумный подход.

               Лестер взглянул на часы.

               — Прошло уже больше часа после последней передачи. Если Крис прав, то мы должны получить его ситуацию «А», если начнем передачу на волне десять сантиметров и один метр. Давайте попробуем.

               Лестер и еще человек пять ушли к передатчику. Через полчаса они вернулись.

               — Наблюдается полное отражение на одном метре. На десяти сантиметрах ситуация «А», — сообщил Лестер. — Если я правильно понял гипотезу Криса, она полностью подтверждается.

               — Я в этом не уверен, — заметил Вейхарт. — Почему на одном метре не было ситуации «А»?

               — Я могу высказать некоторые предположения, но они выглядят довольно фантастично, так что пока воздержусь. Я утверждаю следующее: как только мы начинаем вести передачу на десяти сантиметрах, сразу резко возрастает ионизация, но как только мы выключаем передатчик, ионизация начинает спадать. Кто-нибудь может это отрицать?

               — Я не отрицаю, что все выглядит именно так, как вы утверждаете, — проговорил Вейхарт. — Согласен, что отрицать это трудно. Но я сомневаюсь, что можно делать заключение о причинной связи между флюктуациями ионизации и нашими передачами.

               — Вы хотите сказать, Дэйв, что все, что мы наблюдали сегодня в течение дня, случайное совпадение? — спросил Марлоу.

               — Совершенно верно, можно и так сказать. Я согласен, что вероятность такой серии совпадений чрезвычайно мала, но предлагаемая Кингсли причинная связь кажется мне абсолютно невозможной. По-моему, невероятное может случиться, но невозможное — никогда.

               — Невозможное — это слишком сильно сказано, — настаивал на своем Кингсли. — И я не уверен, что Вейхарт готов чем-то подтвердить свои слова. Мы должны сделать выбор между двумя невероятными вещами, а я с самого начала говорил, что моя гипотеза невероятна. И я согласен с Алексом, который утверждает, что единственный способ доказать истинность гипотезы — это проверить, верны ли предсказания, которые она позволяет сделать. Со времени последней передачи прошло уже сорок пять минут. Предлагаю Гарри Лестеру пойти и провести еще одну на десяти сантиметрах.

               Лестер тяжело вздохнул:

               — Еще раз!

               — Я предсказываю, — продолжал Кингсли, — что опять повторится ситуация «А». Хотел бы услышать в ответ, что предсказывает Вейхарт.

               Вейхарт не хотел снова вступать в спор и решил уйти от прямого ответа. Марлоу засмеялся.

               — Пожалуй, Дэйв, он прижал вас к стенке! Увильнуть вряд ли удастся. Если вы правы и все то, что мы до сих пор наблюдали, лишь совпадения, вам следует утверждать, что и на этот раз предсказание Кингсли не сбудется.

               — Конечно, но случиться может что угодно, как это случалось раньше.

               — Ну, смелее, Дэйв! Что вы предсказываете? Пойдете на пари?

               И Вейхарт был вынужден сказать, что он держит пари против Кингсли.

               — Отлично. Пойдемте и посмотрим, — сказал Лестер.

               Когда компания выходила из комнаты, Энн Холей обратилась к Паркинсону:

               — Мистер Паркинсон, помогите мне приготовить кофе. Он обязательно потребуется, когда они вернутся после своих опытов.

               Они принялись за дело, а Энн продолжала:

               — Вы слышали когда-нибудь столько разговоров? Мне всегда казалось, что ученые — молчаливый народ, между тем, никогда прежде мне не приходилось выслушивать столько болтовни. Как это Омар Хайям однажды сказал о науке?

               — Кажется, что-то в таком роде:

               — Меня удивляет не обилие разговоров, — продолжал Паркинсон, улыбаясь. — У нас, политиков, разговоров тоже хватает. Меня поражает, как часто они ошибаются, как часто происходит то, чего они не ожидают.

               Вскоре ученые вернулись, и с первого взгляда стало понятно, что произошло. Марлоу взял чашку кофе из рук Паркинсона.

               — Благодарю. Да, так-то. Крис оказался прав, а Дэйв ошибался. Теперь, я полагаю, нам нужно попытаться сообразить, что это значит.

               — Ваше слово, Крис, — сказал Лестер.

               — Предположим, что моя гипотеза верна, и что именно наши собственные передачи так заметно воздействуют на ионизацию атмосферы.

               Энн Холей протянула Кингсли чашку кофе.

               — Мне было бы гораздо легче, если бы я знала, что такое эта ваша ионизация. Держи чашку, пожалуйста.

               — Ну, это значит, что с атомов сдираются их внешние оболочки.

               — И как это происходит?

               — Причин множество. Например, при электрическом разряде, как это происходит при вспышке молнии, или как в неоновой лампе — газ в таких лампах тоже частично ионизован.

               — Я полагаю, все дело в мощности? Посылаемая вами волна не обладает достаточной энергией, чтобы вызвать такое увеличение ионизации, — сказал Мак-Нейл.

               — Да, — ответил Марлоу. — Совершенно невозможно, чтобы наша волна могла сама по себе вызвать такие флюктуации в атмосфере. Господи, да чтобы их вызвать, нужна колоссальная энергия.

               — Но как тогда быть с гипотезой Кингсли?

               — Наши передачи не могут служить непосредственной причиной ионизации, как сказал Джефф. Это исключено. Тут я согласен с Вейхартом. Моя гипотеза состоит в том, что наши волны играют роль своеобразного спускового механизма, приводя в действие гораздо более мощный источник энергии.

               — И где, по-вашему, Крис, расположен этот источник энергии? — спросил Марлоу.

               — В Облаке, естественно.

               — Даже слышать дико, что Облако может действовать подобным образом, причем с такой последовательностью. Вам придется предположить также, что Облако снабжено неким механизмом, осуществляющим обратную связь, — сказал Лестер.

               — Это очевидное и прямое следствие, вытекающее из моей гипотезы.

               — Неужели вы не понимаете, Кингсли, что все это совершенная чушь? — воскликнул Вейхарт.

               Кингсли посмотрел на часы.

               — Самое время повторить наш эксперимент, если кто-нибудь хочет. Кто пойдет?

               — Ради бога, не надо! — сказал Лестер.

               — Либо мы идем, либо нет. И если остаемся, значит, мы принимаем гипотезу Кингсли. Ну как, ребята, пойдем или останемся? — спросил Марлоу.

               — Останемся, — сказал Барнет, — и посмотрим, к чему нас приведет этот спор. Пока мы только согласились, что у Облака есть некий механизм обратной связи, механизм, высвобождающий огромное количество энергии, едва в Облако снаружи проникает радиоизлучение. Очевидно, что следующим шагом должно стать обсуждение этого механизма, хорошо было бы выяснить, как и почему он работает. У кого есть соображения?

               Александров откашлялся. Все приготовились услышать одно из его редких замечаний.

               — В Облаке сидит гад. Я уже это говорил.

               Собравшиеся дружно заулыбались, Иветт Хеделфорт хихикнула. Кингсли, однако, отнесся к его заявлению серьезно.

               — Я помню, что вы об этом говорили. Вы серьезно так думаете?

               — Я всегда думаю, когда говорю, черт побери! — сказал русский.

               — А если серьезно, что вы имеете в виду, Крис? — спросил кто-то.

               — Я считаю, — начал Кингсли, — что Облако наделено разумом. Прежде чем кто-либо захочет возразить мне, позвольте заявить, что я и сам прекрасно понимаю всю нелепость этой мысли, и она никогда бы не пришла мне в голову, если бы все другие предположения не были еще более дикими. Неужели вас не удивляет, как часто наши предсказания о поведении Облака не сбываются?

               Паркинсон и Энн Холей удивленно переглянулись.

               — Наши ошибки могут быть объяснены и оправданны только в одном случае, если Облако что-то живое, а не обычный сгусток газа.

 

Глава 9

Подробное обсуждение 

               Любопытно, как сильно прогресс всего человечества зависит от отдельных личностей. Существует мнение, что тысячи и миллионы людей организованы в некое подобие муравейника. Но это не так. Новые идеи — движущая сила всякого развития — исходят от отдельных людей, а не от корпораций или государств. Хрупкие, как весенние цветы, новые идеи гибнут под ногами толпы, но их может взлелеять какой-нибудь одинокий путник. Так получилось, что среди огромного множества людей, переживших эпопею с Облаком, никто, кроме Кингсли, не дошел до ясного понимания его истинной природы, никто, кроме Кингсли, не объяснил действительной причины посещения Облаком солнечной системы. Его первое сообщение даже его собратьями-учеными, за исключением Александрова, было воспринято с открытым недоверием.

               Вейхарт выразил свое мнение весьма откровенно.

               — Все это вздор, — сказал он.

               Марлоу покачал головой.

               — Вот до чего доводит чтение научной фантастики.

               — Нет никакой чертовой фантастики в том, что Облако двигалось напрямик к чертову Солнцу. Нет чертовой фантастики в том, что Облако остановилось. Нет чертовой фантастики в том, что сейчас происходит с ионизаций, — прорычал Александров.

               Мак-Нейл, врач, был заинтригован. Новая гипотеза касалась его больше, чем всякие передатчики и антенны.

               — Я хотел бы уточнить, Крис, что вы в данном случае подразумеваете под словом «живое».

               — Видите ли, Джон, вы знаете лучше меня, что разница между понятиями «одушевленное» и «неодушевленное» весьма условна. Грубо говоря, неодушевленная материя обладает простой структурой и относительно простыми свойствами. С другой стороны, одушевленная, или живая, материя имеет весьма сложную структуру и способна к нетривиальному поведению. Утверждая, что Облако может быть живым, я подразумеваю, что вещество внутри него может быть организовано каким-то необычным образом, и поведение этого вещества, а следовательно, и поведение Облака в целом гораздо сложнее, чем мы предполагали раньше.

               — Нет ли в ваших словах тавтологии? — вмешался Вейхарт.

               — Я уже сказал, что такие слова, как «одушевленный» и «неодушевленный», — всего лишь некая условность. Если заходить в их применении слишком далеко, тогда, действительно, получится тавтология. Если пользоваться научными терминами, мне представляется, что химия внутренних слоев Облака довольно сложна — сложные молекулы, сложные структуры, построенные из этих молекул, сложная нервная деятельность. Короче говоря, я думаю, у Облака есть мозг.

               — Черт побери! Точное попадание! — поддержал его Александров.

               Когда смех стих, Марлоу обратился к Кингсли:

               — Послушайте, Крис, мы понимаем, что вы имеете в виду, во всяком случае, нам кажется, что понимаем. Теперь выкладывайте свои аргументы. Не торопитесь, выкладывайте их по одному, посмотрим, насколько они убедительны.

               — Ну, что ж, приступим. Пункт первый. Температура внутри Облака как раз подходит для образования очень сложных молекул.

               — Верно! Один — ноль в вашу пользу. Действительно, температура там, вероятно, несколько больше подходит для этого, чем здесь, на Земле.

               — Пункт второй. Условия в Облаке благоприятны для образования крупных структур, состоящих из сложных молекул.

               — Это почему же? — спросила Иветта Хедельфорд.

               — Я говорю о возможности слипания на поверхности твердых частиц. Плотность внутри Облака так велика, что почти наверняка там есть довольно крупные частицы твердого вещества; вероятнее всего — кристаллики обычного льда. Я полагаю, сложные молекулы сцепляются друг с другом, оказавшись на поверхности этих частиц.

               — Очень верная мысль, Крис, — согласился Марлоу.

               — Нет, простите, мне непонятно, — Мак-Нейл покачал головой. — Вы можете говорить о сложных молекулах, образовавшихся путем слипания на поверхности твердых тел. Но молекулы, из которых состоит живое вещество, имеют большую внутреннюю энергию. Все жизненные процессы основаны на использовании этой внутренней энергии. Неувязка вашей модели слипания в том, что таким образом вы не получите молекул с достаточно большой внутренней энергией.

               Кингсли это замечание ничуть не поколебало.

               — А из каких источников получают свою внутреннюю энергию молекулы живых организмов у нас на Земле? — спросил он Мак-Нейла.

               — Растения — от Солнца, а животные — от растений или, конечно, от других животных. Так что, в конечном счете, энергия все равно идет от Солнца.

               — А откуда Облако сейчас набирает энергию?

               Аргументы Мак-Нейла обернулись против него самого, но так как ни он, ни кто-либо другой, казалось, не были склонны спорить, Кингсли продолжал:

               — Давайте примем доводы Джона. Допустим, зверь в Облаке построен из тех же молекул, что и мы с вами. Тогда для образования этих молекул нужна энергия какой-нибудь звезды. Конечно, излучение звезд есть и в межзвездном пространстве, но там оно слишком слабо. Поэтому, чтобы получить действительно мощный заряд энергии, зверю надо приблизиться вплотную к какой-либо звезде. Как раз это он и сделал!

               Марлоу разволновался.

               — Боже мой, это объясняет сразу три разных события. Первое — потребность в солнечном свете. Второе — Облако держит курс прямо на Солнце. Третье — достигнув Солнца, Облако остановилось. У вас хорошо получается, Крис.

               — Действительно, пока получается хорошо, — заметила Иветта Хедельфорд, — но кое-что еще остается неясным. Я не понимаю, как получилось, что Облако оказалось в межзвездном пространстве. Если ему нужен солнечный или звездный свет, значит, оно должно всегда оставаться возле какой-нибудь одной звезды. Или вы думаете, этот ваш зверь только что родился где-то в пространстве и теперь решил пристроиться к нашему Солнцу?

               — И кстати, не объясните ли заодно, Крис, как этот ваш зверь управляет запасами энергии? Как ему удавалось выстреливать свои сгустки газа с такой фантастической скоростью, когда он тормозил свое движение? — спросил Лестер.

               — Только не все сразу! Сначала я отвечу Гарри, потому что его вопрос вроде бы легче. Мы пытались объяснить выбрасывание этих сгустков газа действием магнитных полей, но это не удалось. Ведь для этого потребовались бы поля огромной интенсивности, они просто разорвали бы Облако на мелкие куски. Иными словами, мы не могли представить себе, как можно собрать с помощью магнитных полей такие большие количества энергии на сравнительно малых участках. Теперь давайте взглянем на эту проблему с нашей новой точки зрения. Начнем с того, что спросим, какой метод использовали бы мы сами, чтобы получить локальные концентрации энергии?

               — Взрывы! — воскликнул пораженный Барнет.

               — Совершенно верно, взрывы с использованием либо ядерного деления, либо, что более вероятно, ядерного синтеза. Водорода в этом Облаке хватает.

               — Вы это серьезно, Крис?

               — Вполне. Если я прав в предположении, что в Облаке живет какой-то зверь, то зачем отказывать ему хотя бы в той доле интеллекта, какой наделены мы?

               — Тут есть небольшая трудность с радиоактивными веществами. Они слишком вредны для всего живого, — сказал Мак-Нейл.

               — Только в том случае, если бы соприкасались с живым веществом. Производить взрывы с помощью магнитных полей нельзя, зато вполне возможно предохранить два различных вещества от соприкосновения друг с другом. Мне представляется, что этот зверь управляет веществом Облака с помощью магнитных полей и может, таким образом, перемещать массы вещества, куда ему угодно, по всему пространству внутри Облака. Я думаю, что он внимательно следит за тем, чтобы радиоактивный газ был полностью отделен от живого вещества — напомню, что я использую термин «живое» только для наглядности и удобства. Я не собираюсь затевать философский спор на эту тему.

               — Знаете, Кингсли, — сказал Вейхарт. — Все и в самом деле получается гораздо лучше, чем я думал. Насколько я понимаю, вы хотите сказать, что в то время, как мы, в основном, действуем своими руками или с помощью машин, сделанных опять-таки нашими руками, этот зверь орудует при помощи магнитных полей.

               — Примерно так. И должен добавить, мне кажется, что по сравнению с нами зверь находится в более выгодном положении. Во всяком случае, в его распоряжении больше энергии, чем у нас.

               — Бог мой, ну еще бы! Надо думать, в миллиарды раз больше, — воскликнул Марлоу.

               — Ладно, кажется, что с этим вопросом вы справились, Крис. Начинает казаться, что вы выигрываете спор. Но мы, ваши противники, возлагаем большие надежды на вопрос Иветты. По-моему, это очень дельный вопрос. Что вы можете на него ответить?

               — Да, это дельный вопрос, Джефф; не знаю даже, смогу ли ответить на него достаточно убедительно. Могу только предполагать. Вероятно, наш зверь не может оставаться слишком долго в непосредственной близости от звезды. Видимо, он периодически подходит к той или иной звезде, синтезирует молекулы, которые являются для него как бы запасом питания, а затем убирается прочь. Время от времени зверю, вероятно, приходится повторять визиты к звездам.

               — Но почему бы ему не жить постоянно около звезды?

               — Например, такое объяснение. Если бы обыкновенное облако, в котором нет никакого зверя, осталось навсегда около какой-то звезды, то оно неминуемо превратилось бы в компактное конденсированное тело или в несколько таких тел. Мы с вами хорошо знаем, что когда-то наша Земля образовалась из такого же облака. Очевидно, зверю было бы крайне неприятно обнаружить, что его защитное облако превратилось в планеты. Отсюда можно сделать вывод — он спешит удалиться прежде, чем произойдет что-нибудь в этом роде. И, уходя, захватывает свое облако.

               — А как вы думаете, когда это произойдет? — спросил Паркинсон.

               — Не имею представления. Думаю, что зверь удалится после того, как возобновит свои запасы продовольствия. Это может продолжаться неделю, месяц, год, а может быть, и тысячи лет.

               — По-моему, что-то вы здесь уж очень накрутили, — заметил Барнет.

               — Возможно, попробуйте раскрутить, Билл. А что вас волнует?

               — Да многое. Например, я думаю, что ваши замечания относительно возможной конденсации применимы только к неодушевленному облаку. Если же мы допускаем, что Облако способно регулировать распределение вещества внутри себя, то почему бы не предположить, что оно легко сможет не допустить ненужной конденсации. В конце концов, конденсация — процесс вяло текущий, и я уверен, ваш зверь с помощью минимального контроля сумеет полностью исключить конденсацию.

               — У меня есть целых два ответа. Во-первых, я думаю, что зверь потеряет возможность управления, если будет оставаться около Солнца слишком долго. В этом случае в Облако проникнет магнитное поле Солнца. Вращение Облака вокруг Солнца закрутит магнитное поле, и всякая возможность управления будет потеряна.

               — Да, это вы хорошо придумали!

               — Вы с этим согласны? А вот еще. Как бы наш зверь не был отличен от земных живых существ, одно качество у нас должно быть общим. Он должен подчиняться тем же простым биологическим законам отбора и развития, что и мы. Вот что я хочу сказать. Нет оснований предполагать, что Облако с самого начала содержало вполне развитого зверя. Вначале должно было быть нечто примитивное, точно так же, как жизнь на Земле началась с простейших форм. Поэтому сначала в Облаке могло и не существовать такого четкого управления распределением вещества. Если бы Облако первоначально располагалось поблизости от звезды, оно не смогло бы предотвратить конденсацию в планету или в несколько планет.

               — Тогда как вы представляете себе его начало?

               — Оно должно было зародиться далеко в межзвездном пространстве. Сначала жизнь в Облаке поддерживалась, вероятно, за счет общего излучения звезд. Даже это дало бы ей больше энергии излучения для построения молекул, чем получает жизнь на Земле. Дальше, я думаю, было так: по мере того как в этом существе развивался интеллект, оно должно было сообразить, что питания значительно прибавится, если ненадолго приблизиться к какой-нибудь звезде. И все-таки мне кажется, что зверь — обитатель межзвездных пространств. Ну что, Билл, у вас еще есть возражения?

               — Еще один вопрос. Почему Облако не может испускать свое собственное излучение? Зачем ему себя утруждать, приближаясь к звезде? Если оно способно использовать реакцию синтеза ядер для гигантских взрывов, то почему бы ему не использовать этот же ядерный синтез, чтобы получить нужную ему энергию?

               — Чтобы получать контролируемым образом энергию в виде излучения, нужен термоядерный реактор; как раз такими реакторами являются звезды. Наше солнце — именно такой гигантский реактор, использующий реакцию ядерного синтеза. Чтобы генерировать нужное излучение в масштабах, сравнимых с солнечными, Облаку пришлось бы самому превратиться в звезду. Но тогда там стало бы слишком жарко, и наш зверь изжарился бы живьем.

               — И притом я очень сомневаюсь, чтобы облако такой массы может генерировать сильное излучение, — заметил Марлоу. — Его масса слишком мала. Так что в соответствии с соотношением масса-светимость оно должно было бы испускать совершенно ничтожное количество энергии по сравнению с Солнцем. Нет, тут вы неправы, Билл.

               — Я тоже хочу задать вопрос, — сказал Паркинсон. — Почему вы говорите об этом звере в единственном числе? Почему в Облаке не может существовать много маленьких зверей?

               — На это есть свои причины, но объяснять их было бы слишком долго.

               — Да теперь все равно, полночи мы и так проговорили, давайте, выкладывайте все.

               — Что ж, предположим, в Облаке не один большой зверь, а много маленьких. Я думаю, вы все согласны, что между различными индивидуумами обязательно должна быть связь.

               — Несомненно.

               — В какой форме будет осуществляться такая связь?

               — Уж об этом вы должны рассказать сами, Крис.

               — Мой вопрос был риторическим. Я хотел сказать, что наши методы связи для зверей в Облаке не подходят. Мы сообщаемся друг с другом акустически.

               — То есть, при помощи разговоров. Действительно, это наш излюбленный метод, Крис, — сказала Энн Холей.

               Но Кингсли сейчас не понимал шуток. Он продолжал:

               — Любая попытка использовать звук потонула бы в невероятном шуме, который стоит внутри Облака. Это было бы еще труднее, чем пытаться разговаривать, когда ревет сильнейшая буря. Я думаю, нет никаких сомнений, что связь в таких условиях может осуществляться только с помощью электричества.

               — Да, пожалуй, это достаточно ясно.

               — Хорошо. Кроме того, нельзя забывать, что по нашим масштабам расстояния между индивидуумами были бы очень велики, так как размеры Облака, с нашей точки зрения, огромны. Очевидно, нельзя полагаться при таких расстояниях на постоянный ток.

               — Нельзя ли проще, Крис?

               — Ну, в сущности, звери не могли бы пользоваться тем, что мы называем телефоном. Проще говоря, разница между связью на постоянном и переменном токе та же, что и между телефоном и радио.

               Марлоу улыбнулся Энн Холей.

               — Не обращайте внимания, Кингсли пытается нам объяснить, в своей неподражаемой манере, что связь должна осуществляться при помощи радиоволн.

               — Если вы думаете, так понятнее…

               — Конечно, все понятно. Подождите минутку, Энн. Когда мы посылаем световой или радиосигнал, при этом испускаются электромагнитные волны. В пустоте они распространяются со скоростью 300 тысяч километров в секунду. Даже при такой скорости для передачи сигнала через все Облако для этого потребовалось бы около десяти минут.

               — Теперь прошу обратить внимание, что количество информации, которое может быть передано при помощи электромагнитных колебаний, во много раз больше той информации, которую мы можем передать с помощью обычного звука. Это хорошо видно на примере наших импульсных радиопередатчиков. Поэтому, если в Облаке живут отдельные индивидуумы, они должны общаться друг с другом значительно быстрее, чем мы. Им должно хватать сотой доли секунды, чтобы изложить друг другу то, на что нам требуется целый час.

               — Ага, я начинаю понимать, — вмешался Мак-Нейл. — При такой скорости обмена информацией становится вообще непонятно, вправе ли мы говорить об отдельных индивидуумах!

               — Ну, вот и до вас дошло, Джон!

               — А до меня не дошло, — сказал Паркинсон.

               — Проще говоря, — дружелюбно пояснил Мак-Нейл, — Кингсли утверждает, что если в Облаке есть индивидуумы, то они должны в такой степени владеть телепатией что, в сущности, уже бессмысленно считать их существующими отдельно друг от друга.

               — Но почему ты нам сразу так не сказал? — удивилась Энн.

               — Потому что слово «телепатия», как и многие другие часто используемые слова, на самом деле, не так уж много значат.

               — Ну, во всяком случае, для меня оно означает очень многое.

               — И что же оно означает для тебя, Энн?

               — Оно означает непосредственную передачу мыслей без помощи слов и, конечно, без всяких записей, жестов и так далее.

               — Иными словами, оно значит — если оно вообще что-нибудь значит — неакустическую и не зрительную связь.

               — То есть использование электромагнитных волн, — вставил Лестер.

               — А электромагнитные волны означают использование переменных токов, а не напряжений и постоянных токов, которые возникают у нас в мозгу.

               — Но я всегда считал, что все мы, в какой-то степени, обладаем определенной способностью к телепатии, — возразил Паркинсон.

               — Вздор. Наш мозг просто не годится для телепатии. Его деятельность основана на постоянных электрических потенциалах, однако при этом никакого излучения не возникает.

               — Я понимаю, что вообще-то это жульничество, но мне казалось, иногда у этих телепатов здорово получается, — настаивал Паркинсон.

               — Самый чертовски отвратительный подход к науке, —  прорычал Александров. — Зависимости, получаемые на основе экспериментальных данных, ни к черту не годятся. В науке работают только предсказания.

               — Не понял.

               — Алекс пытается сказать, что в науке имеет ценность только проверка предсказаний, — объяснил Вейхарт. — Именно таким образом Кингсли побил меня несколько часов тому назад. Если же сначала делается множество экспериментов, в которых обнаруживаются совпадения, на основе которых потом никто не может предсказать исход новых экспериментов, — то от этого нет никакого толка. Все равно, что заключать пари на скачках после заезда.

               — Идеи Кингсли несомненно очень интересны с точки зрения неврологии, — заметил Мак-Нейл. — Для нас, людей, обмен информацией крайне трудное дело. Нам приходится предварительно переводить информацию с языка электрических сигналов — постоянных биотоков мозга. Этим занят большой отдел мозга, управляющий губными мускулами и голосовыми связками. И все-таки наш перевод весьма далек от совершенства. С передачей простых мыслей мы справляемся, может быть, не так уж и плохо, но передавать сложные эмоции очень трудно. А эти маленькие зверьки, о которых говорит Кингсли, могли бы, видимо, передавать и эмоции, и это еще одна причина, по которой, пожалуй, довольно бессмысленно говорить об отдельных индивидуумах. Страшно даже подумать: все, что мы с таким трудом втолковываем друг другу целый вечер, они могли бы передать за сотую долю секунды, причем с полной ясностью и гораздо большей точностью.

               — Мне хотелось бы обсудить вашу идею об отдельных зверьках подробнее, — обратился Барнет к Кингсли. — Как вы думаете, каждый из них сам изготовляет себе передатчик?

               — Вовсе нет, никто никаких передатчиков не делает. Давайте я опишу, как я себе представляю биологическую эволюцию Облака. Когда-то на ранней стадии там было, наверное, множество более или менее отдельных, не связанных друг с другом индивидуумов. Затем связь все более совершенствовалась, но не путем сознательного изготовления искусственных передатчиков, а в результате медленного биологического развития. У этих живых существ способность к передаче электромагнитных волн развивалась, как биологический орган, подобно тому, как у нас развивались рот, язык, губы и голосовые связки. Постепенно они должны были достигнуть такого высокого уровня общения друг с другом, какой мы едва ли в силах себе представить. Не успевает один из них подумать что-либо, как эта мысль тут же передается абсолютно всем. Эмоциональное переживание разделяется остальными еще до того, как его осознавал тот первый, у кого оно возникло. При этом обязательно должно было произойти стирание индивидуальностей, преобразование в единое и согласованное целое. Зверь, каким он мне представляется, не должен находиться в каком-то определенном месте Облака. Его различные части могут быть распределены по всему Облаку, и все же я рассматриваю его как единое биологическое тело с общей нервной системой, в которой информация распространяется со скоростью 300 тысяч километров в секунду.

               — Давайте обсудим подробнее природу этих сигналов. Наверняка, они длинноволновые. Использование обычного света, по-видимому, совершенно невозможно, так как Облако непрозрачно для него, — сказал Лестер.

               — Я думаю, это радиоволны, — продолжал Кингсли. — Есть веские основания так думать. Ведь для того, чтобы система связи была действительно эффективной, все колебания должны происходить в одной фазе. Этого легко достигнуть с радиоволнами, но, насколько нам известно, не с более короткими волнами.

               Мак-Нейл подскочил на месте.

               — Наши радиопередачи! — воскликнул он. — Они, наверное, помешали нервной деятельности Облака.

               — Да, помешали бы, если бы им позволили.

               — Что вы хотите этим сказать, Крис?

               — Очевидно, что зверю приходится бороться не только с нашими радиопередачами, но и с огромной лавиной прочих космических радиоволн. Поступающие отовсюду из Вселенной эти радиоволны постоянно мешали бы его нервной деятельности, если бы, конечно, он не выработал какую-то форму защиты от них.

               — Какого рода защиту вы имеете в виду?

               — Я говорю об электрических разрядах во внешних слоях Облака, вызывающих ионизацию, достаточную для того, чтобы не пропускать внутрь радиоволны. Подобная защита играет столь же важную роль для Облака, как для человеческого мозга череп.

               По комнате поплыли густые клубы анисового дыма. Марлоу вдруг почувствовал, что его трубка раскалилась до такой степени, что ее уже невозможно держать в руках, он осторожно положил ее на стол.

               — Боже мой, вы думаете, что именно этим объясняется возрастание ионизации в атмосфере, когда мы включаем передатчики?

               — Скорее всего, это именно так и есть. Помните, мы говорили о механизме обратной связи? Так вот, у нашего зверя он наверняка имеется. Если излучение проникает в Облако слишком глубоко, напряжение тут же возрастает, возникают электрические разряды. Ионизация немедленно увеличивается до тех пор, пока волны не перестают проходить.

               — Но ведь ионизация происходит в нашей атмосфере.

               — В данном случае, я думаю, мы можем рассматривать нашу атмосферу как часть Облака. Свечение ночного неба говорит, что все пространство между Землей и наиболее плотной, дискообразной частью Облака, заполнено газом. Можно сказать, что с точки зрения радиотехники мы находимся внутри Облака. Этим, я думаю, и объясняются наши неполадки со связью. Раньше, когда мы были еще снаружи Облака, зверь защищал себя от идущих с Земли радиоволн не ионизацией нашей атмосферы, а внешним ионизованным слоем самого Облака. Но раз мы оказались внутри этого защитного экрана, электрические разряды стали возникать уже в атмосфере, нарушая радиосвязь.

               — Звучит логично, Крис, — сказал Марлоу.

               — Адское наказание, — подтвердил Александров.

               — А как быть с передачами на волне в один сантиметр? Они проходят беспрепятственно, — возразил Вейхарт.

               — Цепь рассуждений становится слишком длинной, но напрашивается еще одна идея. По-моему, она заслуживает внимания, поскольку может подсказать, что нам делать дальше. Мне кажется маловероятным, что это Облако — единственное в своем роде. Природа никогда ничего не изготовляет в одном экземпляре. Почему бы не допустить, что нашу Галактику населяет множество таких зверей. Тогда следует предположить наличие связи между ними. А это означает, что какие-то длины волн нужны Облаку для поддержания внешней связи, такие волны наверняка могут проникать внутрь Облака и не причинять вреда его нервной системе.

               — И вы думаете, для этого подходит длина волны в один сантиметр?

               — Ну, конечно.

               — Но почему тогда не было ответа на наши передачи на этой волне? — спросил Паркинсон.

               — И это понятно, мы не посылали никаких сообщений. Что можно ответить на передачу, не несущую никакой информации?

               — Почему бы нам не попробовать передавать на одном сантиметре осмысленные сообщения? — воскликнул Лестер. — Непонятно только, можно ли надеяться, что Облако сумеет их расшифровать?

               — Для начала это не так уж и принципиально. Важно просто показать, что наши передачи содержат какую-то информацию. Нам достаточно периодически повторять одинаковые сочетания сигналов. Но как только Облако догадается, что наши передачи отправлены разумными существами, можно будет ждать ответного сообщения. Сколько вам понадобится времени, чтобы начать, Гарри? Пока вы, кажется, не готовы передавать модулированные сигналы на одном сантиметре?

               — Увы, но дня за два мы обязательно управимся, если будем работать по сменам круглые сутки. Я так и знал, что не добраться мне сегодня до постели. Пошли, ребята, начинаем.

               Лестер встал, потянулся и вышел из комнаты. Все стали расходиться. Кингсли отвел Паркинсона в сторону.

               — Послушайте, Паркинсон, — сказал он, — об этом не стоит болтать, пока не узнаем больше.

               — Само собой, премьер-министр и так подозревает, что я немного тронулся.

               — Но одно вы можете ему сообщить. Если бы Лондон, Вашингтон и другие страны смогли наладить производство десятисантиметровых передатчиков, весьма вероятно, что связь между странами была бы восстановлена.

               Поздно вечером, когда Кингсли и Энн Холей остались одни, Энн спросила:

               — Как тебе такое пришло в голову, Крис?

               — Видишь ли, на самом деле все довольно очевидно. Основная трудность заключается в нашем предубеждении против подобных мыслей. Представление о Земле, как о единственной обители жизни, очень глубоко укоренилось во всех нас, несмотря на научно-фантастические романы и детские комиксы. Если бы мы с самого начала смотрели на эти события непредвзято, мы бы давным-давно все поняли. С самого начала было очень много непонятного, и в этом непонятном была своя система. Как только я преодолел психологический барьер, то сразу увидел, что трудности просто и естественно устраняются, достаточно было сделать одно-единственное предположение, и все сразу встало на свои места. Думаю, что и Александров давно все понял, жаль, что его английский так плох.

               — Ты хочешь сказать, чертовски плох. И ты серьезно думаешь, что эта затея со связью удастся?

               — Вся надежда только на это. От этого зависит наше существование.

               — Почему?

               — Вспомни, какие бедствия уже претерпела Земля, хотя Облако ничего специально против нас не предпринимало. Небольшое отражение света от его поверхности едва не изжарило нас живьем. Краткое затмение Солнца едва не заморозило. Если Облако направит против нас самую ничтожнейшую часть находящейся в его распоряжении энергии, все люди, растения и животные, будут стерты с лица Земли.

               — Но почему оно  должно так поступить?

               — Откуда я знаю! Много ты думаешь о каком-нибудь ничтожном жучке или муравье, когда наступаешь на него ногой во время прогулки? Достаточно одного газового сгустка вроде того, что попал в Луну три месяца назад, и нам конец. Рано или поздно Облако обязательно начнет опять выбрасывать точно такие же сгустки. А может быть, и сгустков не понадобится, и мы погибнем от какого-нибудь чудовищного электрического разряда.

               — Облако действительно может это сделать?

               — А почему бы и нет? Облако располагает поистине колоссальной энергией. Если же мы сумеем рассказать ему о себе, возможно, оно и позаботится о том, чтобы не растоптать нас.

               — Станет ли оно о нас беспокоиться?

               — Ну, если бы жучок сказал тебе: «Пожалуйста, мисс Холей, постарайтесь не ступать сюда, а то вы меня раздавите», — неужели бы ты его раздавила?

 

Глава 10

Связь установлена

               Спустя четыре дня, после тридцати трех часов передач из Нортонстоу, от Облака поступили первые сигналы. Это привело всех в неописуемое волнение. По-видимому, было получено какое-то осмысленное сообщение — среди сигналов можно было обнаружить регулярное повторение одинаковых импульсов. Были предприняты отчаянные попытки их расшифровать. Однако все усилия оказались безуспешными. В этом не было ничего удивительного; как отметил Кингсли, достаточно трудно раскрыть шифр даже в тех случаях, когда известен язык, на котором составлено сообщение. В данном случае язык Облака был совершенно непонятен.

               — Сложная задача, — заметил Лестер, — причем перед Облаком стоит, очевидно, точно такая же проблема, как и перед нами, и оно не поймет наших передач, пока не научится английскому языку.

               — Боюсь, что нам будет намного сложнее понять его сообщения, чем ему наши, — возразил Кингсли. — Есть все основания полагать, что у Облака значительно более развитый интеллект, чем наш, и язык его, — каким бы он ни был, — вероятно, много сложнее нашего. Я думаю, нам нужно бросить эти бесполезные попытки расшифровать полученные сообщения. Подождем, пока Облако сумеет разобраться в наших. Как только оно освоит английский, то сможет ответить в нашем собственном коде.

               — Это чертовски удачная мысль — всегда заставлять иностранцев изучать английский, — сказал Александров Иветт Хедельфорт.

               — В начале, как мне кажется, нужно сосредоточиться на информации, связанной с математикой и вообще с наукой, так как они выражают наиболее универсальные представления о мире. Потом можно будет попробовать передавать и социологический материал. Нам предстоит огромная работа — записать все, что мы хотим сообщить Облаку, на магнитную ленту.

               — Вы хотите сказать, что нам следует передать нечто вроде краткого курса математики и других наук, а также английского языка? — спросил Вейхарт.

               — Именно так. И, по-моему, нужно приступать к делу немедленно.

               Их ожидал успех, и успех большой. Уже через два дня был получен первый вразумительный ответ. Он гласил:

               «Сообщение получено. Информации мало. Шлите еще».

               Следующую неделю почти все были заняты тем, что читали вслух выдержки из различных, заранее выбранных книг. Все это записывалось на магнитную ленту и затем передавалось по радио. Но в ответ приходили только краткие требования все новой и новой информации.

               Марлоу сказал Кингсли:

               — Невозможно, Крис, мы должны что-то придумать. Эта скотина скоро нас совсем измотает. Я хриплю, как старая ворона, от этого непрерывного чтения.

               — Гарри Лестер старается придумать, как увеличить объем передаваемой информации.

               — Рад слышать. И как же?

               — Попробуем убить сразу двух зайцев. Беда не только в том, что сейчас мы делаем все очень медленно. Есть и другая трудность: ведь практически все, что мы посылаем, должно казаться крайне невразумительным. Большая часть слов в нашем языке относится к объектам, которые мы видим, слышим или осязаем. Как Облаку понять наши сообщения, если оно не знает, что это за объекты? Если вы никогда не видели апельсинов и не прикасались к ним, то будь вы семи пядей во лбу, не представляю себе, как вы сможете узнать, что означает слово «апельсин».

               — Ясно. Что же вы посоветуете?

               — Лестер предложил хорошую идею. Он считает, что можно использовать телевизионную камеру. К счастью, я заставил Паркинсона запастись ими в свое время. Гарри думает, что ему удастся приспособить камеру к нашему передатчику и, более того, он даже уверен, что сможет переделать ее для передачи около 20 тысяч строк вместо жалких 450 в обычном телевидении.

               — Это можно будет сделать, потому что мы работаем на более коротких волнах?

               — Да. Мы сможем передавать изображения высокого качества.

               — Но у Облака нет кинескопа!

               — Конечно, нет. Но как оно будет анализировать наши сигналы, это уж его личное дело. Мы должны обеспечить передачу как можно большего количества информации. До сих пор мы делали это неудачно, и Облако имело полное право выражать недовольство.

               — Как вы предполагаете использовать телевизионную камеру?

               — Мы начнем с того, что будем показывать отдельные слова — просто различные существительные и глаголы. Это будет предварительная часть. Надо подготовить ее как можно тщательнее, примерно пять тысяч слов, вряд ли это займет слишком много времени — неделю, не больше. Затем мы сможем передавать содержание целых книг — будем помещать их страницы перед телевизионной камерой. С помощью такого метода можно за несколько дней разделаться со всей Британской энциклопедией.

               — Это, конечно, должно удовлетворить жажду знаний нашего зверя. А пока мне придется вернуться к чтению. Сообщите, когда камера будет готова. Не могу передать, до чего буду рад, если вам удастся избавить меня от этой каторжной работы.

               Через некоторое время Кингсли пришел к Лестеру.

               — Мне жаль, Гарри, — сказал он, — но появились кое-какие новые проблемы.

               — В таком случае, я надеюсь, вы оставите их при себе. Наш отдел и так загружен выше головы.

               — К сожалению, они имеют к вам непосредственное отношение, боюсь, они означают, что работы у вас еще прибавится.

               — Послушайте, Крис, почему бы вам не снять пиджак и не взяться за полезную работу вместо того, чтобы сбивать с толку трудящихся? Ну, в чем дело? Давайте, говорите.

               — Мы совсем не подумали о том, как будем принимать ответную информацию от Облака. Как только мы начнем передачи с помощью телевизионной камеры, ответы, естественно, будут приходить в такой же форме. То есть, получаемые нами сообщения будут появляться в виде слов на телевизионном экране.

               — Ну, что же. Это будет очень приятно и удобно для чтения.

               — Да, с передачами все будет в порядке. Но ведь мы можем читать только около ста двадцати слов в минуту, в то время как собираемся передавать, по крайней мере, в сто раз больше.

               — Надо будет объяснить Джонни в небесах, чтобы он уменьшил скорость передачи своих ответов, вот и все. Мы признаемся ему, что туповаты и можем воспринимать лишь сто двадцать слов в минуту, а не десятки тысяч, которые он, кажется, в состоянии заглатывать.

               — Отлично, Гарри. Я могу только согласиться со всем, что вы сказали.

               — Но при этом вы хотите все-таки прибавить мне работы, да?

               — Увы, да. Как это вы догадались? Я думаю, неплохо бы не только читать поступающие от Облака сообщения, но и слушать их. На слух воспринимать информацию гораздо легче.

               — Ничего себе! Вы представляете, что это значит?

               — Это значит, что нам нужно будет хранить звуковой и визуальный код каждого слова. Для этого мы могли бы использовать ЭВМ. Нам надо хранить всего около пяти тысяч слов.

               — Всего-навсего!

               — Не думаю, что возникнут трудности. Учить Облако отдельным словам мы будем очень медленно. Считаю, что на это потребуется не меньше недели. Пока передается изображение какого-нибудь слова Облаку, мы могли бы сразу записать соответствующий сигнал от телекамеры на перфоленту. Это сделать нетрудно. Вы можете записать на перфоленту и звуки, соответствующие отдельным словам; понадобится, конечно, микрофон для превращения звука в электрический сигнал. Когда эта информация будет у нас на перфоленте, мы в любой момент сможем ввести ее в электронную машину. При этом придется использовать магнитную память большой емкости. Скорость, которую она должна будет обеспечить, в данном случае, вполне достаточна. А в быстродействующую память машины мы заложим программу перевода. Тогда мы сможем либо читать сообщения Облака на телевизионном экране, либо слушать их через громкоговоритель.

               — Ну, скажу я вам, никогда не видел человека, который бы так здорово придумывал работу для других, как это делаете вы. Но программу перевода, я надеюсь, вы напишите сами?

               — Конечно.

               — Приятно работать, сидя в мягком кресле, не так ли? А мы, несчастные, должны будем в это время вкалывать, как проклятые, с паяльниками в руках, прожигая дыры в собственных штанах. А чей голос мне записывать?

               — Свой собственный, Гарри. Это будет наградой за все дырки, которые вы прожжете в своих штанах. Мы будем слушать вас часами!

               Идея о звуковом воспроизведении сообщений Облака, сразу понравилась Гарри Лестеру. Через несколько дней у него уже не сходила с лица довольная ухмылка, но что его так радовало, никто не знал.

               Решение о применении телевизионной системы для передачи информации оказалось очень удачным. Через четыре дня после первой телевизионной трансляции было получено следующее сообщение:

               «Поздравляю с усовершенствованием аппаратуры».

               Фраза появилась на телевизионном экране — звуковая система еще не работала.

               При передаче отдельных слов возникли некоторые затруднения, однако, все обошлось. Передача же научных и математических сообщений оказалась делом достаточно легким. Правда, скоро стало понятно, что эти передачи служили лишь для ознакомления Облака с уровнем развития человечества; выглядело это так, будто ребенок демонстрирует взрослому свои скромные достижения. Затем ему были показаны книги на социальные темы. Выбрать подходящие оказалось не так просто. В конце концов, был передан обширный, но в значительной степени случайно отобранный материал. Усвоение этой информации оказалось для Облака наиболее трудным делом. В результате на телевизионном экране появился следующий ответ:

               «Последние передачи кажутся наиболее запутанными и странными. У меня есть много вопросов, но я изложу их несколько позже. Проблема в том, что ваш передатчик расположен очень близко, это мешает мне получать необходимые внешние сообщения. Я собираюсь создать электронную защиту от вашего передатчика. Поэтому я посылаю вам специальный код. В дальнейшем начинайте с него свои передачи. Этот код будет служить сигналом о том, что вы хотите проникнуть через защиту. Если в данный момент это будет удобно, я предоставлю вам такую возможность. Следующую передачу от меня можете ожидать приблизительно через сорок восемь часов».

               На экране промелькнул какой-то сложный световой узор. Затем пришло еще одно сообщение:

               «Пожалуйста, подтвердите, что вы получили этот код и можете им воспользоваться».

               Лестер продиктовал следующий ответ:

               «Ваш код успешно записан. Надеемся, что сможем им воспользоваться, но пока не уверены. Сообщим об этом во время нашей следующей передачи».

               Наступила пауза. Минут через десять пришел ответ:

               «Очень хорошо. До свидания».

               Кингсли объяснил Энн Холей:

               — Пауза возникает из-за того, что проходит некоторое время, пока наши сигналы достигнут Облака, и пока ответ вернется обратно. Кстати, эти паузы делают невыгодным использование в разговоре коротких реплик.

               Но Энн Холей гораздо больше интересовалась тоном сообщений Облака, чем паузами.

               — Оно разговаривает совсем как человек, — сказала она, изумленно раскрыв глаза.

               — Ну, конечно. А как же еще оно могло бы говорить? Облако пользуется нашим языком и нашими фразами, поэтому оно вынуждено говорить, как человек.

               — Но это «до свидания» звучит так мило.

               — Чепуха! Для Облака «до свидания» является всего лишь простым кодовым обозначением конца передачи.

               — О, Крис. Таких людей как ты, американцы называют сосудами мировой скорби. Джефф, подтвердите, что он похож на этот сосуд.

               — Наш Крис? Боже мой, разве что на крупнейший, несравнимый ни с кем в христанским мире сосудище мировой скорби! Да, вот так. А если серьезно, Крис, как вы вообще смотрите на то, что произошло? — спросил Марлоу.

               — Мне кажется, что посылка кода — очень хороший признак.

               — Мне тоже. Это нас очень подбодрит. Видит бог, мы в этом нуждаемся. Последний год был далеко не из легких. Сейчас я чувствую себя лучше, чем когда-либо, с того самого дня, как встретил вас в аэропорту Лос-Анджелеса. Кажется, это было сто лет назад.

               Энн Холей удивилась.

               — Не могу понять, почему вы помешались на своем коде, а на меня почему-то вылили ушат холодной воды за то, что я восхитилась таким человечным «до свидания».

               — Потому, дорогая, — ответил Кингсли, — что посылка кода была рациональным действием. Это доказательство контакта, понимания, совершенно не связанное с языком, а дорогое твоему сердцу «до свидания» — это всего лишь украшение речи.

               К ним подошел Лестер.

               — Двухдневный перерыв — это то, что нам нужно. Думаю, что за это время мы успеем подготовить звуковое воспроизведение.

               — А как насчет кода?

               — И здесь, я думаю, все будет в порядке, но на всякий случай проверим все еще раз.

               Через два дня вечером все собрались в лаборатории связи. Лестер и его товарищи были заняты последними приготовлениями. Около восьми часов были получены первые сигналы. Вскоре на экране появились и слова.

               — Ну, давайте, включим звук, — сказал Лестер.

               Донесшийся из громкоговорителя голос был встречен дружным хохотом, так как это был голос Джо Стоддарда.

               Сначала все были уверены, что это просто шутка. Но вскоре стало ясно: голос произносит те же слова, которые появляются на экране. И то, что он говорил, явно не подходило для Джо Стоддарда.

               Из-за недостатка времени Лестер не смог снабдить голос интонациями: все слова произносились одинаково и следовали друг за другом через равные интервалы; только между предложениями вставлялись небольшие паузы. Но несовершенства звукового воспроизведения остались незамеченными, потому что у Джо Стоддарда речь и на самом деле была маловыразительна. Кроме того, Лестер искусно подобрал точно такую же скорость произнесения слов, с какой разговаривал Джо. В результате, хотя речь Облака была всего лишь имитацией голоса Джо, она получилась чрезвычайно удачной. Невозможно было без улыбки слышать, как Облако говорит, слегка раскатывая «р», в несколько медлительной манере жителя западных графств Англии, как оно узнаваемо комично коверкает некоторые слова. Отныне Облако именовалось не иначе, как Джо.

               В первом сообщении Джо содержалось приблизительно следующее:

               — Ваша первая передача явилась для меня настоящим сюрпризом, ибо крайне неожиданно было обнаружить животных с техническими знаниями на планетах — телах с весьма неблагоприятными условиями для жизни.

               На вопрос, почему он так считает, Джо ответил:

               — По двум простым причинам. Живя на поверхности твердого тела, вы испытываете воздействие силы тяжести. Уже одно это резко ограничивает размеры, до которых могут вырасти любые ваши животные и, следовательно, ограничивает возможности нервной деятельности. Это приводит к тому, что необходимо иметь систему мускулов только для того, чтобы двигаться, и защитную броню для предохранения от резких ударов, — например, для защиты мозга вам необходим череп. Лишний вес мускулов и брони еще больше сужает возможности вашей нервной деятельности. Поэтому ваши наиболее крупные животные состоят в основном из костей и мускулов и у них очень маленький мозг. Как я уже говорил, причиной этого является очень сильное гравитационное поле, в котором вы существуете. Вообще разумную жизнь следует искать в рассеянной газовой среде, а не на планетах.

               Второй неблагоприятный фактор — острый недостаток основных химических продуктов. Для синтеза химических веществ в больших масштабах необходим свет от какой-нибудь звезды. Ваша планета поглощает лишь ничтожную часть солнечного излучения. В данный момент я как раз синтезирую нужные мне химические вещества, причем в количестве примерно в 10 миллиардов раз большем, чем их синтезируется на всей поверхности вашей планеты.

               Недостаток химических продуктов вызывает острую необходимость бороться за существование с помощью зубов и когтей, первым проблескам разума трудно было выдержать конкуренцию с крепкими костями и сильными мускулами. Конечно, достаточно развитый интеллект легко выигрывает конкуренцию с чисто физической силой, но первые шаги все равно чрезвычайно трудны, именно поэтому достигнутый вами уровень является большой редкостью для планетных форм жизни.

               — Вот вам, энтузиасты космических путешествий, — сказал Марлоу. — Спросите его, Гарри, благодаря чему появилась у нас на Земле разумная жизнь?

               Вопрос был послан, и через некоторое время пришел ответ:

               — Вероятно, благодаря стечению многих различных обстоятельств, среди которых я выделил бы, как наиболее важный, тот факт, что около шестидесяти миллионов лет назад на Земле развился совершенно новый тип растений: то, что вы называете травой. Появление этого растения вызвало коренную перестройку всего животного мира, так как траву, в отличие от всех других растений, можно поедать прямо с земли. И вот, по мере того, как трава распространялась по всей Земле, те животные, которые смогли извлечь пользу из этой ее особенности, выживали и развивались. Остальные виды приходили в упадок или вымирали. По-видимому, это и была та главная причина, благодаря которой разум утвердился на вашей планете.

               В вашем способе связи имеется ряд весьма необычных особенностей, которые сделали расшифровку сообщений довольно сложным делом, — продолжало Облако. — Для меня особенно странным было то, что символы, которые вы употребляете для связи, не имеют непосредственного отношения к деятельности вашего мозга.

               — Тут, мне кажется, нам надо ему что-то ответить, — сказал Кингсли.

               — Ну, конечно. Я вообще не понимаю, как это ты так долго сидел молча, Крис, — вставила Энн Холей.

               Кингсли подробно изложил свои идеи относительно связи на постоянном и переменном токе, а потом спросил, действительно ли функционирование нервной системы Джо основано на переменном токе. Джо подтвердил это и продолжил:

               — Необычно не только это. Наиболее поразительным является то, что отдельные индивидуумы у вас очень похожи друг на друга. Это позволяет вам пользоваться очень грубым способом связи. Вы обозначаете штампами свое психическое состояние. Гнев, счастье, головная боль, смущение, меланхолия — все это штампы. Если А хочет сказать Б, что страдает от головной боли, он не пытается описать, как именно нарушилась деятельность его нервной системы. Вместо этого он выбирает нужный штамп. Он говорит: «У меня болит голова». Когда Б это слышит, он воспринимает штамп «головная боль» и истолковывает его в соответствии со своим собственным опытом. Таким образом, А может сообщить Б о своем недомогании, даже если оба не имеют ни малейшего представления о том, что такое в действительности «головная боль». Такой своеобразный метод связи возможен, конечно, только между почти идентичными индивидуумами…

               — Насколько я понял, вы имеете в виду следующее, — сказал Кингсли. — Если бы существовали два абсолютно тождественных индивидуума, то им вообще не нужно было бы никакой связи, каждый автоматически знал бы переживания другого. Для связи же между очень разными индивидуумами требуется более сложная система.

               — Это именно то, что я пытался объяснить. Теперь вам ясно, почему я испытывал трудности при расшифровке вашего языка. Это язык, удобен для почти одинаковых индивидуумов, тогда как вы и я очень сильно отличаемся друг от друга, гораздо больше, чем вы, вероятно, можете себе представить. К счастью, ваша психическая структура оказалась довольно простой. И после того, как я в ней немного разобрался, стала возможной и расшифровка ваших сообщений.

               — И все-таки, есть ли что-нибудь общее в функциях наших нервных систем? Испытываете ли вы, например, что-нибудь соответствующее нашей головной боли? — спросил Мак-Нейл.

               — Вообще говоря, у меня, так же как у вас, могут быть приятные и неприятные ощущения. Как и у любого существа, обладающего достаточно развитой нервной системой. Неприятные ощущения возникают, как правило, при внезапном разрыве связей, а это со мной случается точно так же, как и с вами. Счастье — это динамическое состояние, когда нервные связи устанавливаются, а не разрываются, и это тоже может случиться со мной, как и с вами. Но я считаю, что мои субъективные переживания совершенно отличны от ваших. Общее у нас только одно — и вы, и я хотели бы избежать возникновения неприятных ощущений. И наоборот, приятные ощущения, для нас желательны.

               А если конкретнее: ваша головная боль проистекает от недостаточного кровоснабжения мозга, в результате чего нарушается точность электрических импульсов. Нечто похожее на головную боль я испытываю, когда в мою нервную систему попадают радиоактивные вещества. Это приводит к неконтролируемым электрическим разрядам, как в ваших счетчиках Гейгера. Эти разряды нарушают синхронность процессов в нервной системе и производят крайне неприятные субъективные ощущения.

               Теперь я хочу выяснить совершенно другой вопрос. Меня заинтересовало то, что вы называете «искусством». Литературу я могу понять как способ выражения идей и эмоций в виде слов. Изобразительные искусства, конечно, связаны с вашим восприятием мира. Но я совершенно не представляю, что такое музыка. Мое невежество в этом отношении едва ли удивительно, так как, насколько я понимаю, вы никогда не передавали музыки. Нельзя ли восполнить этот пробел?

               — Энн, вот и тебе представился случай отличиться, — сказал Кингсли. — И какой случай! Ни один музыкант никогда еще не играл для такой аудитории!

               — Что же мне сыграть?

               — Как насчет той вещи Бетховена, которую ты играла на днях?

               — Опус 106? Пожалуй, для начинающего это слишком сильно.

               — Все в порядке, Энн! Задайте работы старине Джо, — подбодрил Барнет.

               He обязательно играть, Энн, если вам не хочется. Вчера я записал ваше исполнение на магнитофон, — сказал Лестер.

               — Ну, и как получилось?

               — С технической точки зрения качество записи очень хорошее. Если вы были довольны исполнением, то мы начнем передачу прямо сейчас.

               — Пожалуй, лучше, если вы поставите запись. Звучит смешно, но мне кажется, я бы очень волновалась, если бы играла для этого существа, какое бы оно ни было.

               — Ну, что за глупости! Старина Джо не кусается.

               — Может, и не кусается, но лучше поставить запись.

               Итак, запись передали. Последовала такая реакция:

               — Очень интересно. Пожалуйста, повторите первую часть со скоростью, увеличенной на тридцать процентов.

               После того, как это было сделано, пришло сообщение:

               — Лучше. Очень хорошо. Я хочу поразмыслить об этом. До свидания.

               — Боже мой, вы прикончили его, Энн! — воскликнул Марлоу.

               — Но я не понимаю, как музыка может нравиться Джо. В конечном счете музыка — это всего лишь звук, а как мы уже знаем, для Джо не существует звуков, — удивился Паркинсон.

               — С этим я не согласен, — сказал Мак-Нейл. — Хотя, на первый взгляд, кажется, что наше восприятие музыки неотделимо от звуков, на самом деле это совсем разные вещи. Наш мозг воспринимает электрические сигналы, идущие от ушей. В данном случае звук используется просто как удобное средство для возбуждения в мозгу электрических импульсов определенного типа. Имеются достаточные основания полагать, что музыка отражает главные электрические ритмы нашего мозга.

               — Очень интересно, Джон! — воскликнул Кингсли. — Тогда выходит, что музыка является наиболее прямым выражением деятельности нашего мозга.

               — Нет, это, пожалуй, чересчур смелое утверждение. Правильнее сказать вот так: музыка наилучшим образом отражает крупномасштабные процессы работы мозга. Но речь, скажем, дает более полное представление о тонкой структуре мозговой активности.

               Дискуссия продолжалась до самой глубокой ночи. Все сказанное Облаком подробнейшим образом обсудили. Вероятно, наиболее поразительное замечание сделала Энн Холей.

               — В первой части сонаты си бемоль мажор есть пометка для метронома, требующая от исполнителя совершенно фантастического темпа, гораздо более быстрого, чем может достичь любой обычный пианист и, конечно, совершенно недостижимого для меня. Вы обратили внимание на просьбу увеличить скорость? Меня просто дрожь пробирает, хотя, вероятно, это было всего лишь странное совпадение.

               События развивались так стремительно, что, по общему мнению, пришло время сообщить политическим властям о действительной природе Облака. К этому времени правительства большинства стран уже сумели наладить работу своих радиопередатчиков. Оказалось, что если передавать вертикально вверх трехсантиметровые волны, ионизация атмосферы может поддерживаться на уровне, который обеспечивал связь на десятисантиметровых волнах. Нортонстоу еще раз стал мировым центром связи.

               Особой радости, что приходится раскрыть сведения, касающиеся Облака, ни у кого не было. Можно было не сомневаться, что связь с Облаком будет изъята из-под контроля Нортонстоу. А было еще много такого, что ученые хотели бы узнать. Кингсли был категорически против передачи информации политикам, но, на сей раз, ему пришлось подчиниться общему мнению. Как ни печально, сохранять в тайне новые сведения больше было нельзя.

               Лестер записывал на пленку все разговоры с Облаком, и теперь они были без изъятий переданы правительствам на десятисантиметровых волнах. У правительств всех без исключения стран, однако, не было никаких сомнений относительно целесообразности хранить все в секрете. Простые люди так никогда и не узнали о существовании жизни в Облаке, тем более, что в дальнейшем события развивались таким образом, что строгая секретность стала совершенно необходимой.

               Пока ни одна страна не располагала собственными передатчиком и приемником, способными работать на волне в один сантиметр. Поэтому связь с Облаком, по крайней мере, временно должна была осуществляться из Нортонстоу. Впрочем, специалисты в США указали, что связь на десятисантиметровых волнах с Нортонстоу и передачи оттуда на волне в один сантиметр позволят правительствам США и любых других стран установить с Облаком собственный контакт. В конце концов, решили, что Нортонстоу станет центром не только для передачи информации по всей Земле, но и для связи с Облаком.

               Обитатели Нортонстоу разделились на два лагеря. Те, кто поддерживал Кингсли и Лестера, считали, что нечего принимать план политиков и надо откровенно послать к чертям все правительства. Остальные, во главе с Марлоу и Паркинсоном, доказывали, что открытое неповиновение ничего не даст, политики смогут в случае необходимости добиться своего силой. За несколько часов до очередной передачи от Облака между двумя группами разгорелся жаркий спор. Было принято компромиссное решение: сделать простое приспособление, которое бы позволило отключать приемник десятисантиметровых волн, чтобы правительства слышали Облако, но не могли посылать ему сообщения.

               Это было сделано. Отныне самые высокопоставленные и высокочтимые персоны слушали Облако, но не могли ему отвечать. Случилось так, что именно в этот день Облако произвело на своих августейших слушателей самое плохое впечатление, ибо Джо начал откровенно высказываться на сексуальные темы.

               — Не можете ли вы объяснить мне такой парадокс? — сказал он. — Я обнаружил, что весьма значительная часть вашей литературы посвящена тому, что вы называете «любовью»; главным образом, так называемой «плотской любви». По моим подсчетам, этому посвящены не менее сорока процентов предоставленной мне литературы. Тем не менее, нигде не разъяснено, в чем же заключается эта «любовь»; то, чем она кончается, тщательно скрывают. Это привело меня к убеждению, что «любовь» какой-то редкий и необычный процесс. Можете представить мое удивление, когда, наконец, я выяснил из медицинских учебников, что «любовь» всего лишь очень простой, обычный процесс, свойственный и большинству других животных?

               Эти слова вызвали бурное недовольство со стороны высокопоставленных и высокочтимых представителей рода человеческого. Но Лестер отключил приемник.

               — А ну, молчать, — сказал он, после чего передал микрофон Мак-Нейлу. — Полагаю, это по вашей части, Джон. Попытайтесь найти достойный ответ.

               И Мак-Нейл попытался:

               — С чисто логической точки зрения производить на свет и воспитывать детей — дело весьма незавидное. Для женщины это означает страдание и бесконечные заботы. Для мужчины это означает лишнюю работу в течение многих лет, чтобы содержать семью. Итак, если бы мы были логичны и последовательны в половом вопросе, то, вероятно, вообще не интересовались продолжением рода. Поэтому природа позаботилась сделать нас полностью и абсолютно нелогичными, едва дело касается этого вопроса. Как это ни странно, если бы мы не были столь нелогичны, мы просто не смогли выжить. Вероятно, это касается, и всех других животных.

               Джо заговорил снова:

               — Что-то подобное я подозревал. Рад, что вы признаете существование этой нелогичности. У нее, однако, есть очень серьезные и мрачные основания. Я уже говорил, что жизнь на планетах должна постоянно сталкиваться с недостатком необходимых химических элементов, ваша способность добывать их ограничена. Естественно, что нелогичное отношение к воспроизводству неминуемо приведет к значительному росту населения, что вступит в противоречие с имеющимися в вашем распоряжении ограниченными ресурсами. Такая ситуация очень опасна. Очевидно, что редкость разумной жизни на планетах, как раз объясняется нелогичностью поведения, что приводит к нехватке продовольствия. Это позволяет предположить, что ваш вид может скоро исчезнуть. Слишком высокий темп прироста вашего населения, о котором мне стало известно, только подтверждает этот вывод.

               Лестер указал на мигающие огоньки.

               — Политики пытаются пробиться. Вашингтон, Лондон, Тимбукту и другие. Соединить их, Крис?

               И тут Александров произнес первую в своей жизни политическую речь:

               — Давайте прикроем эту кремлевскую хренотень, — сказал он.

               — Алекс, вы использовали неверное слово, — заметил Кингсли. — В приличном обществе мы обычно говорим «словоблудие».

               — Я думаю, Алексу следует порекомендовать изучить труды достопочтимого Томаса Баудлера, столь мастерски очистившего, в свое время, произведения Шекспира от сквернословия. А сейчас пора вернутся к Джо, — сказал Марлоу.

               — Вот это правильно. Держите политиков за глотку, Гарри. Джон, спросите Джо, как он воспроизводит себя.

               — Как раз об этом я и хотел спросить, — сказал Мак-Нейл.

               — Вот и спросите. Посмотрим, насколько он будет деликатен, когда речь пойдет о нем самом.

               — Крис! — Не выдержала Энн Холей.

               Мак-Нейл обратился к Облаку:

               — Нам было бы интересно узнать о вашем способе размножения: оно сильно отличается от нашего?

               — Размножение, появление нового живого существа происходит у нас совершенно иначе. Видите ли, если бы не несчастные случаи или непреодолимое желание уничтожить себя — такое иногда с нами случается, как, впрочем, и с вами тоже — я мог бы жить бесконечно. Следовательно, у меня нет необходимости породить кого-то, кто остался бы после моей смерти.

               — Сколько же вам сейчас лет?

               — Несколько больше пятисот миллионов.

               — Ваше рождение результат спонтанной химической реакции, так же как и возникновение жизни на Земле?

               — Нет. Во время наших путешествий по Галактике мы подыскиваем подходящие скопления вещества — облака, которые можно заселить. Мы делаем это примерно так же, как вы сажаете черенки от деревьев. Если бы я, например, обнаружил подходящее облако, не наделенное жизнью, я снабдил бы его сравнительно простой нервной системой. Я посадил бы туда то, из чего сделан я сам, часть самого себя.

               Таким образом, можно избежать тех многочисленных опасностей, с которыми сталкивается разумная жизнь, возникшая спонтанно. Возьмем хотя бы такой пример. Как я уже объяснял в одной из наших предыдущих бесед, радиоактивные вещества ни в коем случае не должны попадать в мою нервную систему. Для этого у меня есть весьма сложно устроенный электромагнитный экран, который препятствует доступу любого радиоактивного газа к моим нервным центрам — иначе говоря, к моему мозгу. Стоит только этому экрану выйти из строя, как я почувствую сильнейшую боль и вскоре погибну. Выход из строя экрана — один из возможных несчастных случаев, о которых я только что говорил. Суть этого примера в том, что мы можем снабдить своих «потомков» как экранами, так и разумом для управления ими, но мне очень сложно представить, чтобы такие экраны могли появиться в ходе самопроизвольного развития жизни.

               — Но ведь это должно было случиться, когда появился первый из вашего рода, — возразил Мак-Нейл.

               — Я не верю, что вообще когда-либо существовал кто-то «первый», — ответило Облако.

               Мак-Нейл не понял этого замечания, но Кингсли и Марлоу переглянулись, как бы говоря: «Ого, вон он куда гнет! Что бы сказали сторонники теории «взрывающейся вселенной»!

               — Обеспечив своих «потомков» подобными защитными средствами, — продолжало Облако, — мы предоставляем им возможность развиваться самостоятельно. Здесь я должен указать на одно важное различие между нашими видами. Число клеток в вашем мозгу почти не изменяется с момента рождения. Поэтому ваше развитие заключается в том, что вы учитесь наилучшим образом использовать мозг фиксированной емкости. А вот у нас дело обстоит совершенно иначе. Мы можем увеличивать размер своего мозга сколько угодно. И, конечно, способны удалять или заменять изношенные или испорченные фрагменты. Наше развитие заключается, таким образом, как в развитии самого мозга, так и в том, что мы учимся использовать его наилучшим образом для решения возникающих перед нами проблем. Теперь вам должно быть ясно, что наши «дети» начинают со сравнительно простого устройства мозга; но по мере взросления, наш мозг становится все больше и сложнее.

               — Не могли ли бы вы описать так, чтобы нам было понятно, как создаются новые части вашего мозга? — спросил Мак-Нейл.

               — Думаю, что могу. Сначала я изготовляю сложные молекулы нужных типов из имеющихся химических продуктов, запасы которых у меня всегда под рукой. Затем молекулы укладываются соответствующим образом на поверхности твердого тела, образуя «нервную структуру». Материал твердого тела выбирается так, чтобы его температура плавления не была слишком низкой — лед, например, в данном случае не подходит, — и чтобы в электрическом отношении это был хороший изолятор. Поверхность тела должна быть специально подготовлена, чтобы закрепить там, где нужно, «нервную структуру» — мозговое вещество, как бы вы сказали.

               Создание «нервной структуры», конечно, дело трудное. Надо добиться, чтобы новый мозг действовал как единое целое при выполнении своих задач. Необходимо также, чтобы новый узел не начинал работать самопроизвольно, а ждал соответствующих сигналов от остальных частей мозга. Обмен такими сигналами между старой и новой частями мозга может происходить по многим каналам. В результате работа нового участка контролируется, и он включается в общую нервную сеть.

               — У меня еще два вопроса, — сказал Мак-Нейл. — Как производится доставка энергии к вашим нервным элементам? У человека для этого существует система кровоснабжения. Есть ли у вас что-либо подобное этой системе? Во-вторых, какого приблизительно размера ваши нервные элементы?

               Последовал ответ:

               — Размер меняется в зависимости от того, для какой цели служит данный элемент. Твердое тело, на котором он строится, бывает от одного до нескольких сот метров. Да, у меня есть нечто, подобное системе кровоснабжения. Доставка нужных веществ осуществляется потоком газа, который постоянно омывает нервные элементы. Но поток приводится в движение не сердцем, а электромагнитным насосом. Отмечу, что этот насос имеет неорганическую природу, поэтому при насаждении нового очага жизни «родитель» обязательно обеспечивает своего «потомка» таким насосом. Исходящий от насоса газ захватывает питательные вещества, затем проходит вблизи нервных элементов, которые поглощают нужные для работы мозга молекулы. Отработанные продукты деятельности моего организма выделяются в тот же поток газа и фильтруются в органе, подобном вашим почкам. Они отбрасываются, в то время, как поток очищенного газа снова поступает в электромагнитный насос.

               Чрезвычайно важно, что мое сердце, почки и кровь имеют неорганическую природу. И если они перестают работать, ничего страшного не происходит. Если мое «сердце» начинает плохо работать, я просто подключаю запасное «сердце», которое держу всегда наготове. Если выходят из строя мои «почки», я не умираю, как ваш композитор Моцарт. Я опять-таки перехожу на запасные «почки». Да и объем газа, который заменяет мне кровь, я могу пополнять практически неограниченно.

               После этого Джо прервал беседу.

               — Все-таки потрясающе, насколько общими оказались принципиальные основы жизни, — заявил Мак-Нейл. — Детали, конечно, сильно отличаются: газ вместо крови, электромагнитное сердце и почки и так далее. Но общая структура организма поразительным образом оказалась похожа на нашу.

               — А то, как он достраивает свой мозг, напоминает мне устройство вычислительных машин и программирование их работы, — сказал Лестер. — Обратили ли вы на это внимание, Крис? Действия Облака напоминают составление новой подпрограммы.

               — Думаю, наше сходство не случайно. Я как-то слышал, что коленный сустав мухи похож по своей конструкции на человеческий. Почему? Все дело в том, что существует, видимо, только одна хорошая конструкция коленного сустава. Точно так же существует какой-то единственный вполне определенный принцип, в соответствии с которым может быть построено разумное существо.

               — Вы считаете, что этот принцип единственный? — спросил Мак-Нейл у Кингсли.

               — Мы знаем, что вселенная построена в соответствии с некоторыми основополагающими законами природы, которые постигает или пытается постичь наша наука. Мы склонны к некоторому зазнайству, когда, обозревая свои успехи в этой области, говорим, что вселенная построена логично с нашей точки зрения. Попытка поставить телегу впереди лошади. Не вселенная построена согласно нашей логике; это мы и наша логика развились в соответствии с логикой вселенной. Пожалуй, можно сказать: разумная жизнь есть нечто, отражающее глубинную суть строения вселенной. Это справедливо как для нас, так и для Джо. Вот почему у нас оказалось так много общего, вот почему в разговоре у нас обнаруживается нечто вроде общих интересов, несмотря на столь большое различие в нашем строении. Ибо в основных чертах, как мы, так и Джо построены по принципам, которые вытекают из общего устройства вселенной.

               — Политики все еще пытаются пробиться. Мы забыли про них. Проклятье, пойду, выключу лампочки, — сказал Лестер.

               Он направился к пульту с лампочками, которые горели, извещая о том, что из разных стран поступают какие-то сообщения. Минуту спустя он вернулся на свое место, задыхаясь от смеха.

               — Вот так дела! — с трудом выговорил он, его душил смех. — Я забыл отключить трансляцию нашего разговора на десятисантиметровых волнах. Они слышали все: наши разговоры и слова Алекса про Кремль, и ваш совет, Крис, держать их за глотку, и все прочее. Сейчас они, конечно, в дикой ярости. Ну что ж, теперь, я считаю, все встало на свои места.

               Никто, казалось, не знал, как следует поступить в такой ситуации. Наконец, Кингсли решительно подошел к пульту. Он переключил несколько тумблеров и сказал в микрофон:

               — Нортонстоу. Говорит Кристофер Кингсли. Если есть какие-либо сообщения, передавайте.

               В динамике послышался раздраженный голос:

               — А, наконец-то. Это вы, Нортонстоу? Мы пытаемся связаться с вами уже три часа подряд.

               — Кто это говорит?

               — Громер, министр обороны США. Должен сообщить, что вы разговариваете с очень рассерженным человеком, мистер Кингсли. Я жду объяснений относительно вашего возмутительного поведения.

               — В таком случае, боюсь, вам придется подождать. Даю тридцать секунд, и если за это время ваши высказывания не облекутся в приемлемую форму, я отключаюсь.

               Голос министра обороны США стал более спокойным, но и более угрожающим:

               — Вот что, мистер Кингсли, я был и раньше наслышан о вашем невыносимом характере, но сам сталкиваюсь с вами впервые. К вашему сведению, я намерен принять все доступные мне меры, чтобы этот разговор стал последним. Не считайте это предостережением. Я просто сообщаю вам со всей ответственностью, что очень скоро вы будете навсегда удалены из Нортонстоу. А вот вопрос о том, куда вы будете направлены, я предоставляю решить вашему собственному воображению.

               — Неужели? Со своей стороны я бы хотел отметить, что в своих планах относительно меня, мистер Громер, вы не учли одного очень важного обстоятельства.

               — Какого именно, смею спросить?

            — Дело в том, что я в состоянии в любой момент уничтожить Северную Америку. Если вы сомневаетесь в правдивости моих слов, спросите своих астрономов, что произошло с Луной вечером седьмого августа. И еще вам следует принять во внимание, что мне потребуется едва ли более пяти минут, чтобы привести в исполнение эту угрозу. 

               Кингсли переключил несколько тумблеров, и лампочки на контрольной панели погасли. Связь была прервана. Марлоу был бледен; на лбу и над верхней губой у него выступили капельки пота.

               — Нехорошо, Крис, зачем вы так, — сказал он.

               Кингсли смутился.

               — Мне искренне жаль, Джефф. У меня совершенно вылетело из головы, что вы американец. Еще раз прошу прощения, но имейте в виду, я ответил бы то же самое и Лондону, и Москве, и вообще кому угодно.

               Марлоу покачал головой.

               — Вы неправильно поняли меня, Крис. Я возражал не потому, что Америка — моя родина. В любом случае я прекрасно понимаю, что вы его просто запугиваете. Меня беспокоит другое, такие угрозы могут иметь чертовски опасные последствия.

               — Чепуха. Не делайте из мухи слона. Газеты приучили вас думать, будто политики — важные персоны, и вы никак не можете отвыкнуть от этого. Политики, конечно, понимают, что я всего лишь пытаюсь их запугать, но пока остается какая-то вероятность, что я могу осуществить свою угрозу, они не решатся перейти от угроз к делу. Вот увидите.

               Однако, как показали дальнейшие события, в данном случае прав был Марлоу, а не Кингсли.

 

Глава 11

Ракеты и бомбы 

               Через три часа Кингсли разбудили.

               — Извините, что я разбудил вас, Крис, но случилось нечто важное, — сказал Гарри Лестер.

               Убедившись, что Кингсли окончательно проснулся, он продолжал:

               — Паркинсона вызывает Лондон.

               — Да, времени они не теряют.

               — Но ведь мы не можем допустить этого разговора. Это слишком большой риск.

               Некоторое время Кингсли молчал. Затем, видимо, на что-то решившись, он сказал:

               — Я думаю, нужно пойти на этот риск, Гарри, но мы будем стоять у него за спиной во время всего разговора. Мы должны быть уверены, он не проболтается. Дело вот в чем. Я не сомневаюсь, что длинная рука Вашингтона может дотянуться до Нортонстоу, но нашему правительству, по-моему, будет не очень-то приятно, если ему начнут давать распоряжения, что оно должно делать на собственной территории. Следовательно, на нашей стороне симпатии нашего народа, а это большое преимущество. Если не дать Паркинсону провести этот разговор, мы лишимся своего преимущества. Пойдемте к нему.

               После того, как они разбудили Паркинсона и сообщили ему о вызове, Кингсли сказал:

               — Послушайте, Паркинсон, буду говорить откровенно. Что до нас, мы все время вели честную игру. Верно, мы поставили много условий перед тем, как переселиться сюда, и мы требовали, чтобы они были выполнены. Но в свою очередь мы честно сообщали вашим людям обо всем, о чем узнавали сами. Так получилось, что мы не всегда оказывались правы, но теперь причина наших ошибок установлена. Американцы тоже организовали похожее учреждение, но им руководили политики, а не ученые, и информации от него поступало значительно меньше, чем из Нортонстоу. Вы отлично знаете, если бы не наши предупреждения, смертность в минувшие месяцы была бы значительно выше.

               — Куда вы клоните, Кингсли?

               — Я просто хочу дать вам понять следующее: мы вели честную игру, хотя временами и могло казаться, что это не так. Мы продолжали играть в открытую, даже когда обнаружили истинную природу Облака, и передавали информацию, получаемую от него. Но с чем я не могу смириться, так это с напрасной тратой времени, которое мы могли бы потратить на связь с Облаком. Не стоит рассчитывать, что Облако будет и дальше разговаривать с нами, слишком мы для него мелкая рыбешка. И я ни в коем случае не буду, если это окажется в моих силах, тратить драгоценное время на политическую болтовню. Нам слишком многое еще нужно узнать. Кроме того, если политики ударятся, как на женевских совещаниях, в дебаты о повестке дня, Облако, вероятно, немедленно прервет связь. Оно не захочет тратить время на разговоры с болтливыми идиотами.

               — Мне всегда было лестно слышать ваше мнение о нас, политиках. Но я все еще не понял, к чему вы клоните.

               — Хорошо, перейдем к делу. Вас вызывает Лондон, мы собираемся присутствовать при разговоре. Если в ваших словах промелькнет хотя бы тень сомнения относительно моего заявления о союзе между нами и Облаком, я тут же продырявлю вам череп гаечным ключом. Это все. Пошли, покончим с этим.

               Но оказалось, что Кингсли ошибся в оценке ситуации. Премьер-министр, всего лишь, хотел узнать у Паркинсона, есть ли хоть малейшее сомнение в том, что Облако может стереть с лица Земли целый континент, если оно этого действительно захочет. Паркинсон без труда ответил на этот вопрос. Он откровенно и без колебаний заявил о своей полной уверенности в том, что Облако сможет это сделать. Премьер-министр удовлетворился таким ответом и, сделав несколько несущественных замечаний, закончил разговор.

               — Очень странный разговор, — сказал Лестер Кингсли, когда Паркинсон ушел досыпать. — Слишком много от Клаузевица. Их интересует только сила оружия.

               — Да, им, видно, никогда не приходило в голову, что кто-нибудь может обладать оружием невиданной силы и не применить его.

               — Особенно в таком случае, как тот, что мы имеем.

               — Что вы имеете в виду, Гарри?

               — Ну, разве не аксиома, что всякий нечеловеческий интеллект должен быть злым?

               — Полагаю, что вы правы. Действительно, в девяноста девяти процентах историй о внеземном интеллекте он мерзок по природе. Я всегда объяснял это тем, что трудно создать по-настоящему убедительный образ мерзавца, но, возможно, здесь и более глубокие причины.

               — Да, люди всегда враждебно относятся к тому, чего не понимают, а, по-моему, политики не очень-то поняли, что происходит. Неужели вы думаете, они поверят, что мы со стариной Джо — друзья? Как бы не так.

               — Если только они не рассматривают нашу дружбу, как сговор с дьяволом.

               Первое, что предприняло правительство США после угрозы Кингсли и после того, как Лондон подтвердил разрушительную мощь Облака, была срочная постройка односантиметрового передатчика и приемника того же типа, что в Нортонстоу (при этом они воспользовались информацией, которую получили из того же Нортонстоу). Технические возможности Америки были столь велики, что работу выполнили в чрезвычайно короткий срок. Но результаты оказались обескураживающими. Облако не отвечало на американские передачи, к тому же им не удалось перехватить ни одного сообщения от Облака в Нортонстоу. Неудачи были вызваны двумя причинами. Неудача с перехватом объяснялась серьезностью задачи. Как только связь между Облаком и Нортонстоу приняла характер беседы, отпала необходимость в очень быстрой передаче информации, как например, это было в период, когда Облако изучало человеческую науку и культуру. Это позволило сильно уменьшить ширину полосы, на которой велась передача, что было весьма желательно для Облака, так как благодаря этому переговоры с Землей создавали меньше помех при приеме сообщений от обитателей других галактик. Ширина полосы была столь мала и так низка была мощность передачи, что американцы не смогли найти точную длину волны, на которой они могли бы перехватывать интересующие их сообщения. Причина, по которой Облако не отвечало американцам, была еще проще. Облако не отвечало, если в начале связи не было специально закодированного сигнала, а американцы кода не знали.

               Неудача со связью подтолкнуло правительство США на решительные действия. В Нортонстоу сообщение о них произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Новость сообщил Паркинсон.

               — Почему на свете столько дураков? — завопил он диким голосом, врываясь в кабинет Кингсли.

               — Отлично, наконец-то и у вас появились проблески разума, — прокомментировал Кингсли.

               — Мое заявление касается и вас, Кингсли. Теперь мы находимся в страшно запутанном положении из-за вашего идиотизма в сочетании с кретинизмом Вашингтона и Москвы.

               — Ладно, Паркинсон, вот вам кофе и успокойтесь.

               — Пошли вы к черту со своим кофе! Слушайте. Давайте вернемся в 1958 год, когда никто ничего еще не слышал об Облаке. Вспомните гонку вооружений, вспомните, как США и Советы неистово стремились первыми создать межконтинентальные ракеты с водородными зарядами. Как ученый вы понимаете, что запустить ракету на шесть или семь тысяч миль из одной точки земной поверхности в другую — это, в общем-то, же самое, что запустить ее в космическое пространство.

               — Паркинсон, вы что, хотите сказать…

               — Я говорю вам, что работа в США и России над этой проблемой продвинулась гораздо дальше, чем Британское правительство могло себе представить. Мы узнали об этом только день или два назад, когда США и Советы объявили, что запустили ракеты, запустили их в Облако.

               — Дураки неимоверные! Когда это случилось?

               — На этой неделе. Они устроили тайное соревнование, о котором мы ничего не знали. США и Советы пытались обогнать друг друга. Убийство Облака для них — всего лишь удобный предлог, чтобы показать сопернику, на что они способны.

               — Пойдемте к Марлоу, Лестеру и Александрову. Нам нужно решить, как предотвратить катастрофу.

               Мак-Нейл был в это время у Марлоу, и он тоже принял участие в обсуждении. Когда Паркинсон повторил свою новость, Марлоу сказал:

               — Началось. Это то, чего я опасался, когда мы ругались с вами на днях, Крис.

               — Вы хотите сказать, что предвидели это?

               — Ну, не конкретно это. Я не мог представить себе, что они так далеко продвинулись со своими несчастными ракетами. Но я печенкой чувствовал, что что-то подобное обязательно произойдет. Знаете что, Крис, вы слишком увлечены логикой. Вы не знаете людей.

               — Сколько ракет было запущено? — спросил Лестер озабоченно.

               — По нашим сведениям, больше сотни из США и около пятидесяти из России.

               — Ну, не думаю, чтобы это было слишком серьезно, — заметил Лестер. — Мощность сотни водородных бомб может казаться огромной нам с вами, но она ничтожна по сравнению с общей энергией Облака. По-моему, это так же глупо, как пытаться убить носорога зубочисткой.

               Паркинсон покачал головой.

               — Насколько я понял, никто не рассчитывает разнести Облако в клочья. Они пытаются его отравить!

               — Отравить! Как?

               — Радиоактивными веществами. Вы сами слышали, как Облако рассказывало, что произойдет, если сквозь его экран проникнут радиоактивные вещества. Они узнали все это из сообщений самого Облака.

               — Да, несколько сот тонн радиоактивного вещества — это совсем другое дело, — сказал Кингсли.

               — Радиоактивные частицы могут вызвать ионизацию в самых уязвимых местах Облака. Электрические разряды, больше уровень ионизации, и все полетит к чертям, — сказал Александров.

               Кингсли кивнул.

               — Вернемся к нашему старому разговору о том, что мы работаем на постоянном токе, а Облако на переменном. Для работы на переменном токе на больших расстояниях необходимы высоковольтные системы. В нашем теле не может возникать высокое напряжение, поэтому мы и работаем только на постоянном токе. Но Облако способно вырабатывать высокие напряжения, чтобы осуществлять высокочастотную связь на больших расстояниях. А при больших напряжениях несколько заряженных частиц в определенных местах в изолирующем веществе могут привести, как выражается Алекс, к чертовски серьезным повреждениям. Кстати, Алекс, что вы думаете об этом?

               Русский был еще менее многословен, чем обычно.

               — Плохо, — сказал он.

               — А защитный экран? Может быть, он не пропустит ракеты внутрь Облака? — спросил Марлоу.

               — Видно, в этом и заключается самая мерзкая часть плана, — ответил Кингсли. — Экран, вероятно, действует на газ, а вовсе не на твердые тела, поэтому он не сможет остановить ракеты. Но пока они не взорвутся, не будет никаких радиоактивных веществ. Я думаю, главное в их плане, чтобы ракеты взорвались, только когда проникнут сквозь экран.

               Паркинсон подтвердил это.

               — Верно, — сказал он. — Они должны автоматически направляться к любому твердому телу значительных размеров. Таким образом, они попадут прямо в нервные центры Облака. По крайней мере, таков замысел.

               Кингсли вскочил и зашагал по комнате, продолжая говорить:

               — Все равно, это дикая глупость. Представьте себе, что план не сработает, и взрывы не убьют Облако, а только принесут Облаку серьезный ущерб. Неминуемо последуют ответные действия. Облако может уничтожить всю жизнь на Земле так же безжалостно, как мы по ходу дела давим мух. По-моему, Облако никогда не выказывало особого восторга по поводу существования разумной жизни на планетах.

               — Но оно всегда так рассудительно во время бесед, — вставил Лестер.

               — Да, но из-за неистовой боли оно может потерять всю свою рассудительность. Во всяком случае, не думаю, что разговоры с нами занимают значительную часть мозга Облака. Наверняка, оно одновременно совершает тысячи других дел. Нет, я не думаю, что мы можем надеяться на сколько-нибудь деликатное отношение. Но будет ничуть не лучше, если удастся убить Облако. Прекращение его нервной деятельности приведет к взрывам колоссальной силы — назовем их предсмертной агонией. По нашим земным масштабам, запасы энергии Облака грандиозны. В случае его неожиданной смерти вся эта энергия высвободится — и опять у нас не будет ни малейшего шанса выжить. Как будто вас запрут в загоне с бешеным слоном, и еще похуже, как сказал бы ирландец.

               Наконец, и от этого тоже можно сойти с ума, если Облако будет убито и нам настолько повезет, что мы не подохнем сразу, в дальнейшем мы вынуждены будем жить с диском газа вокруг Солнца. А все мы знаем, к чему это может привести. Таким образом, со всех точек зрения эти действия непонятны. Паркинсон, вы способны объяснить, почему они так поступили?

               — Как ни странно, но, по-моему, понимаю. Несколько минут назад Джефф Марлоу заметил, что вы, Кингсли, всегда мыслите логически, но в данном случае нужна не логика, нужно знать людей. Возьмем для начала ваш последний аргумент. Из того, что мы узнали от Облака, можно заключить, что оно собирается оставаться около Солнца от пятидесяти до ста лет. Для большинства людей это все равно, что навсегда.

               — Но это совершенно разные вещи. За пятьдесят лет произойдут значительные изменения в земном климате. Если же Облако останется навсегда, это станет настоящей катастрофой.

               — Я в этом не сомневаюсь. Я только говорю, что для подавляющего большинства людей совершенно все равно, что произойдет через пятьдесят, или, тем более, через сто лет. Что касается перспективы умереть сразу или впредь существовать с газовым диском вокруг Солнца, тут они решили рискнуть.

               — Значит, вы согласны со мной?

               — Вовсе нет. При каких обстоятельствах вы пойдете по пути, сопряженному с громадным риском? Нет, даже и не пытайтесь ответить. Послушайте меня. Ответ таков: вы подвергните себя опасности, если все другие возможности будут казаться еще худшими.

               — Но другие возможности не хуже. Была возможность ничего не предпринимать, это не было связано с риском.

               — А вот и нет. Это было связано с риском, что вы станете всемирным диктатором!

               — Бред! Тесто, из которого я сделан, не годится для производства диктаторов. Единственная моя агрессивная черта — терпеть не могу дураков. Да разве я похож на диктатора?

               — Увы, Крис, — сказал Марлоу. — Не с нашей точки зрения, конечно, — добавил он поспешно, заметив, что Кингсли готов взорваться, — по мнению Вашингтона — конечно. Когда человек вдруг начинает разговаривать с ними, как с умственно отсталыми школьниками, когда выясняется, что этот человек обладает невиданной мощью, можете ли вы осуждать их за поспешные выводы?

               — Но это не объясняет, почему перспектива нашей диктатуры над миром, совершенно нелепая, как мы знаем, могла показаться им худшим вариантом, чем те пагубные действия, которые они предприняли?

               — Есть еще одна причина, по которой они никогда не пришли бы к другому решению, — добавил Паркинсон. — Можно, я расскажу историю моей жизни? В детстве я учился в привилегированной школе. В таких заведениях особенно способных ребят обычно поощряют к изучению классиков, может быть, это прозвучит нескромно, я тоже этим занялся. Я получил стипендию в Оксфорде, учился довольно хорошо и обнаружил на двадцать втором году жизни, что моя голова забита бесполезными знаниями, во всяком случае, для человека, не обладающего какими-то выдающимися способностями — а я ими не обладал. Ну, я и поступил на административную службу. И она привела меня к теперешнему моему положению. Мораль истории такова: я пришел в политику совершенно случайно. То же произошло и с другими — я не уникум и не претендую на это. Но нас, случайных рыбешек, ничтожное меньшинство, мы обычно не занимаем особо влиятельных постов. Почти все политики избирают политическую карьеру потому, что она их привлекает, потому, что они стремятся быть в центре внимания, им нужно чувствовать свою власть.

               — Какая исповедь, Паркинсон!

               — Теперь вы понимаете, о чем я говорю?

               — Пока еще весьма смутно. По-вашему, ход мыслей у ведущих политиков таков: они не могут себе представить, что кому-то перспектива стать диктатором может казаться совершенно неприемлемой.

               — Теперь мне все стало ясно, Крис, — ухмыльнулся Лестер. — Повсеместное взяточничество, показательные казни для развлечения, никакой пощады ни женщинам, ни детям. Должен сказать, что я рад, что влип во все это.

               — Во что — во все это? — спросил русский с некоторым удивлением. — Это вы о возможных массовых погромах и резне?

               — Да, Алекс, но довольно об этом.

               — Для Кремля потеря власти — худшая вещь, которую они могут себе представить, — сказал Александров.

               — Алекс как всегда замечает самое главное, — ответил Паркинсон. — Полная и окончательная потеря власти — вот самая ужасная перспектива, которую политики могут вообразить. Все другое перед этим меркнет.

               — Паркинсон, вы меня просто уничтожили. Видит бог, я весьма невысокого мнения о политиках, но я не могу себе представить человека, сколь бы плох он ни был, для которого личное честолюбие значит больше, чем судьба всего живого.

               — О, мой дорогой Кингсли, как мало вы знаете людей! Вам известно библейское изречение: «Да не будет знать твоя правая рука, что творит левая»? А известно вам, что оно означает? Оно означает — держите свои мысли в маленьких, удобных непроницаемых отделениях, никогда не давайте им взаимодействовать и противоречить друг другу. Оно означает, что можно ходить в церковь один раз в неделю и спокойно грешить все остальные шесть дней. Вы ошибаетесь, если считаете, что кто-то думает о том, что ракеты несут гибель человечеству. Ни в коем случае. Они рассматривают это, как смелый удар по агрессору, который уже однажды причинил столько вреда населению Земли и привел даже сильнейшие нации на грань гибели. Это дерзкий ответ демократии на угрозу потенциального тирана. О, я не смеюсь, я говорю совершенно серьезно. И не забывайте о словах Гарри Лестера о женщинах и детях. Довольно точно подмечено.

               — Но это же такая нелепость!

               — С нашей точки зрения — конечно. С их — нет. Не приписывайте своего образа мыслей другим.

               — Если откровенно, Паркинсон, мне кажется, что эта передряга лишила вас здравого смысла. Не может быть, чтобы все было так скверно, как вы утверждаете. Откуда вы узнали об этих ракетах? Из Лондона?

               — Да, из Лондона.

               — В какой-то степени это честно с их стороны?

               — К сожалению, я должен вас еще раз разочаровать, Кингсли. Я не могу этого доказать, но думаю, мы никогда бы об этом не узнали, если бы Британское правительство могло присоединиться к США. Вы должны понять, эта страна менее других обеспокоена вашим предполагаемым господством над миром. Не будем лукавить, Британия быстро и неуклонно теряет положение одной из ведущих стран мира. Думаю, Британское правительство не очень бы огорчилось, если бы США, Советы, Китай, Германия да и остальные страны оказались в подчинении у некой группы людей, обосновавшихся на Британских островах. Возможно, они думают, что часть вашей славы, или, если позволите, нашей, достанется им. Они искренне мечтают, что сумеют со временем обвести вас вокруг пальца и добьются, что, рано или поздно, вы передадите в их руки, доставшуюся вам власть.

               — Вы не поверите, Паркинсон, но было время, когда я считал себя сверхциником.

               Паркинсон усмехнулся.

               — Мой дорогой друг Кингсли, давно пора с жестокой откровенностью сказать то, что вам должны были сказать много лет назад.  Как циник вы никуда не годитесь — вас кто угодно заткнет за пояс. По существу, и я говорю это совершенно серьезно, вы — неисправимый идеалист.

               Марлоу вмешался в разговор.

               — Может быть, когда вы покончите с самоанализом, мы обсудим, что делать дальше?

               — Как в проклятой чертовой чеховской пьесе, — сказал Александров.

               — У нас интереснее и более тонко, — сказал Мак-Нейл.

               — Наши действия очевидны, Джефф. Расскажем все Облаку. Как ни крути, но выбора у нас нет.

               — Вы уверены в этом, Крис?

               — Конечно, какие тут могут быть сомнения? Сначала я изложу наиболее эгоистические соображения. Надеюсь, мы сможем предотвратить гибель всего живого на Земле, Облако, возможно, смягчится, если мы его предупредим. Но, несмотря на исповедь Паркинсона, я сделал бы то же самое, даже если бы речь не шла о всеобщем выживании. Пусть это звучит довольно странно, и слова не совсем точно передают мою мысль, но я считаю, что поступить так — значит поступить человечно. Впрочем, я думаю, что этот вопрос мы должны решать сообща и, если все с этим согласны, будем голосовать. Мы могли бы спорить еще много часов, но мне кажется, каждый уже все обдумал и решил про себя. Итак, голосуем. Лестер?

               — Я за.

               — Александров?

               — Давайте предупредим гада. В любом случае нам перережут глотки.

               — Марлоу?

               — Согласен.

               — Мак-Нейл?

               — Да.

               — Паркинсон?

               — Согласен.

               — Для интереса, хотя это действительно похоже на Чехова, объясните, Паркинсон, почему вы согласились? С нашей первой встречи и по сей день, я считал, что мы с вами по разные стороны баррикад.

               — Так и было. Я должен был стараться добросовестно выполнять свою работу. Сегодня, кажется, я окончательно освободился от этой добросовестности, чтобы обрести новую, истинную добросовестность. Возможно, я и сам становлюсь записным идеалистом, но я согласен с тем, что вы сказали о нашей ответственности перед человеческим родом. И я согласен с вашим пониманием человечности.

               — Итак, решение нами принято, мы вызываем Облако и сообщаем ему о ракетах.

               — Может быть, нам следует посоветоваться с кем-то еще? Как вы думаете? — спросил Марлоу.

               Кингсли ответил:

               — Пусть это звучит по-диктаторски, но я решительно против расширения дискуссии. Во-первых, не исключено, что в этом случае может быть принято противоположное решение. И я вынужден буду наложить на него запрет — мне придется и в самом деле стать диктатором. Но есть и еще одно важное обстоятельство — нам всем могут просто перерезать глотки. Мы всегда презирали общепризнанные авторитеты, но выражали это в полушутливом тоне. Обвинить нас в нарушении законов нельзя, суд такого иска и рассматривать не станет. Но в данном случае дело обстоит совсем иначе. Если мы передадим Облаку эту информацию, а ее можно назвать военными сведениями, мы берем на себя громадную ответственность, и я против того, чтобы другие делили с нами эту ответственность. Я не хочу, например, чтобы Энн была к этому причастна.

               — Паркинсон, а вы что думаете по этому поводу? — спросил Марлоу.

               — Я опять соглашусь с Кингсли. Не надо забывать, что сейчас мы фактически бессильны. Мы не в состоянии даже воспрепятствовать полиции арестовать нас, если им это вздумается сделать. Конечно, Облако, быть может, захочет нас поддержать, в особенности после нашего сообщения о ракетах. Но надолго ли, разве исключено, что после этого случая Облако вообще прекратит всякую связь с Землей. И нам останется только блефовать. Пока наше вранье проходит успешно, поскольку для этого есть основания. Но мы не сможем врать всю жизнь. Более того, даже если нам удастся заполучить Облако в качестве союзника, в нашей позиции все равно остается губительная брешь. Конечно, это звучит очень лихо: «Я могу стереть с лица земли Американский континент», но ведь вы прекрасно знаете, что мы никогда на такое не пойдем. Так что в любом случае нам остается только блеф.

               Эти слова несколько умерили пыл собравшихся.

               — В таком случае, мы должны держать свой план в строжайшем секрете. Кроме нас, о нем никто ничего не должен знать, — заметил Лестер.

               — Соблюдать секретность сложнее, чем вы думаете.

               — Что вы имеете в виду?

               — Вы забываете, что информация была получена мной из Лондона. В Лондоне-то уверены, что мы собираемся известить Облако. Поэтому все будет в порядке, пока идет наш блеф, но если он не…

               — Раз так, значит надо действовать незамедлительно. Уж если нас все равно ждет наказание, то можно пойти и на преступление, — прервал Мак-Нейл.

               — Да, надо действовать. Хватит разговоров, — сказал Кингсли. — Гарри, наговорите на пленку объяснение. Затем начинайте его непрерывно транслировать. И не бойтесь, что кто-нибудь, кроме Облака, перехватит нашу передачу.

               — Будет лучше, если текст сообщения напишите вы, Крис. Кто лучше вас умеет формулировать?

               — Ладно, начнем.

               Через пятнадцать часов после передачи пришел ответ от Облака. Лестер отыскал Кингсли.

               — Оно хочет знать, как мы такое допустили. Ему это не нравится.

               Кингсли без лишних разговоров отправился в отдел связи, взял микрофон и продиктовал следующий ответ:

               — Нападение предпринято вне всякой связи с нами. Я думал, это будет ясно из моего предыдущего послания. Вам известны основные факты, касающиеся организации человеческого общества, которое разделено на множество групп, имеющих самостоятельное управление, так что ни одна группа не контролирует деятельность других. Вы должны были понять, что ваше прибытие в солнечную систему не было воспринято другими группами так же, как это восприняли мы. Вам, может быть, будет интересно знать, что, предупредив вас, мы очень сильно рискуем не только своей безопасностью, но, возможно, и жизнью.

               — Господи! Вы не должны были этого говорить, Крис. Вы не смягчите его гнев подобными разговорами.

               — Почему бы и не попробовать. Во всяком случае, если до нас доберутся, так мы хоть выскажемся напоследок.

               Вошли Марлоу и Паркинсон.

               — Вам будет приятно узнать, что Крис сейчас пытался умилостивить Облако, — заметил Лестер.

               — Господи, он что, пошел по стопам Аякса?

               Паркинсон внимательно посмотрел на Марлоу.

               — Вы знаете, а это действительно это очень похоже на сказки древних греков. Они верили, что Юпитер мечет молнии, восседая на грозовом облаке. Совсем как у нас сейчас.

               — Удивительно, правда? Только бы это приключение не закончилось для нас в духе греческой трагедии.

               Но трагедия была ближе, чем кто-либо предполагал. Пришел ответ на послание Кингсли.

               — Сообщение и аргументы мною поняты. Из того, что вы сказали, я заключил, что эти ракеты не были посланы из близкой к вам части Земли. Если в течение следующих нескольких минут я не получу опровержения этому, то продолжу действовать согласно выработанному решению. Вам, быть может, будет интересно узнать, что я изменю движение ракет относительно Земли. Скорость останется прежней, направление изменится на противоположное. Это будет сделано в момент, когда каждая из ракет пролетит целое число дней. Когда ракеты повернутся, к их движению будет добавлено небольшое возмущение.

               Облако закончило передачу. Кингсли тихо свистнул.

               — Господи, ну и решение, — прошептал Марлоу.

               — Простите, что-то я ничего не понял, — проговорил Паркинсон.

               — Изменение движения ракет на обратное означает, что они полетят назад по своим траекториям — заметьте, ориентированным относительно Земли.

               — Вы хотите сказать, что они попадут в Землю?!

               — Именно, но это еще не все. Если они повернут назад через целое число дней и полетят обратно по своим же траекториям то, достигнув Земли, они попадут точно в те точки, из которых были выпущены.

               — Почему точно в те же?

               — Потому что через целое число дней Земля будет находиться в той же фазе своего вращения.

               — А что значит «относительно Земли»?

               — Это значит, что учитывается вращение Земли вокруг Солнца, — сказал Лестер.

               — И движение Солнца вокруг центра Галактики, — добавил Марлоу.

               — И, значит, те, кто послал ракеты, получат их назад. О, боги, воистину соломоново решение.

               Кингсли сначала только слушал этот разговор. Теперь он сказал:

               — Есть еще одна последняя пикантная подробность для вас, Паркинсон: к движению будет добавлено некое малое возмущение, так что мы не можем точно знать, куда они попадут. Мы знаем лишь приближенно, с точностью до сотен миль, или, возможно, до тысяч миль. Я выражаю вам соболезнования по этому поводу, Джефф.

               Казалось, Марлоу постарел сразу на много лет.

               — Могло быть хуже; можно утешаться хоть этим. Слава богу, хорошо еще, что Америка — большая страна.

               — Ну, вот и пришел конец всей нашей секретности, — заметил Кингсли. — Я никогда не верил, что тайны можно хранить достаточно долго. Теперь это ударило по мне. Еще одно соломоново решение.

               — Что вы имеете в виду, какой конец секретности?

               — Гарри, мы должны предупредить Вашингтон. Если через несколько дней на территорию США упадет сотня водородных бомб, они должны хотя бы рассредоточить население больших городов.

               — Но если мы расскажем, что мы сделали, нас просто разорвут в клочья.

               — Знаю. Все равно мы должны пойти на риск. Как вы считаете, Паркинсон?

               — Вы правы, Кингсли. Мы должны их предупредить. Но нельзя допустить ошибки, иначе наше положение будет совершенно безнадежным. Нужно продолжать наш блеф, иначе…

               — Не к чему выпутываться из беды, в которую мы еще не попали. Первое, что надо сделать — это связаться с Вашингтоном. После этого мы должны будем передать информацию русским.

               Кингсли включил десятисантиметровый передатчик. Марлоу подошел к нему.

               — Не так просто с этим справиться, Крис. Если вы не возражаете, я это сделаю. И я бы хотел беседовать с ними наедине. Не хочу попадать у вас на глазах в унизительное положение.

               — Нелегко вам будет, Джефф. Но если вы так решили, что ж, валяйте. Мы вас оставим, но помните, мы будем рядом на тот случай, если вам понадобится помощь.

               Кингсли, Паркинсон и Лестер оставили Марлоу одного  отправлять сообщение — сообщение, которое явилось следствием тягчайшей государственной измены в том смысле, в каком государственную измену понимает любой земной суд.

               Приблизительно через час Марлоу обессиленный и бледный, как полотно, вернулся к остальным.

               — Им все это не очень понравилось, — сказал он.

               Еще меньше понравилось американскому и советскому правительствам то, что спустя два дня водородная бомба стерла с лица земли город Эль Пасо, другая попала в юго-восточную часть Чикаго, а еще одна в предместья Киева. Хотя правительство США предприняло срочные меры по рассредоточению населения, там погибло более четверти миллиона человек. Советские власти свое население не проинформировали, так что потери в Киеве превысили число жертв в двух американских.

               Гибель людей от стихийного бедствия вызывает скорбь, даже глубочайшую скорбь, но она не вызывает гневного возмущения. Совсем другое дело, когда люди гибнут в результате преднамеренных действий человека. Слово «преднамеренных» здесь важно. Одно преднамеренное убийство может вызвать куда более бурную реакцию, чем десять тысяч смертей на дорогах. Так что можно понять, почему четверть миллиона погибших при взрывах бомб произвели на правительства во всем мире значительно большее впечатление, чем катастрофические бедствия в период великой жары и затем в период великого холода. Тогда все это было воспринято как стихийное бедствие. А вот гибель сотен тысяч людей от водородных бомб правительство Соединенных Штатов рассматривало как убийство гигантского масштаба, осуществленное кучкой отчаянных негодяев, которые для удовлетворения своего ненасытного честолюбия заключили союз с какой-то штуковиной в небе; людьми, которые сознательно предали весь род человеческий. Отныне люди в Нортонстоу были обречены.

 

Глава 12

Облако уходит 

               История с ракетами и водородными бомбами принесла Кингсли много жестоких и непримиримых врагов. Но на ближайшее время положение Кингсли и его друзей только упрочилось. Ответный удар продемонстрировал поистине устрашающую силу Облака. Теперь всем стало ясно, что Облако способно причинить Земле непоправимый ущерб, если ученые из Нортонстоу попросят его об этом.

               Если до сих пор Вашингтон сомневался в том, что Облако готово встать на сторону Кингсли; то теперь все стало ясно. Обсуждали возможность стереть Нортонстоу с лица земли межконтинентальными ракетами. Серьезного сопротивления со стороны Британского правительства не ждали — поскольку его собственное поведение было не безупречно. И все же, от этого плана пришлось отказаться. Точность попадания ракет была недостаточной, а любое отклонение при бомбардировке обязательно привело бы к неоправданным и бессмысленным разрушениям.

               Увы — сознание своей силы не подняло дух обитателей Нортонстоу, во всяком случае, тех, кто был в курсе дела. К ним теперь прибавился Вейхарт. Он поправился от жестокого гриппа, который вывел его из строя в самые тяжелые дни. Но скоро его пытливый ум проник в существо дела. Однажды он участвовал в забавном споре с Александровым. Споры теперь затевались часто. Прежние сравнительно беззаботные дни прошли. Им не суждено было возвратиться.

               — Возмущения в движении ракет не были случайны, ими наверняка управляли умышленно, — начал Вейхарт.

               — Что вы хотите сказать, Дэйв? — спросил Марлоу.

               — Если выпустить, не целясь, сотню ракет, вряд ли можно попасть в три города. Поэтому я прихожу к выводу, что ракеты летели неслучайно. Я думаю, их направили именно на эти цели.

               — Тогда непонятно, — заметил Мак-Нейл, — почему только три ракеты попали в цель?

               — Может быть, только три были специально нацелены, или точность прицела оказалась недостаточной. Откуда мне знать?

               Александров расхохотался.

               — Убийственный аргумент.

               — Что это значит — «убийственный аргумент»?

               — Вот еще убийственный аргумент. Гольфист бьет по мячу. Мяч попадет на кочку. Вероятность того, что мяч упадет именно на эту кочку, очень мала, очень-очень мала. Вокруг миллион других кочек, на которые мог бы упасть мяч. Повторяю, вероятность такого попадания очень маленькая, очень-очень-очень маленькая. И вот мы делаем вывод, что гольфист не просто ударил по мячу, а сознательно управлял им, чтобы попасть на эту кочку. Убийственный аргумент. Да? Но Вейхарт именно это и утверждает.

               Это было самой длинной речью, которую собравшиеся когда-либо слышали от Александрова.

               Но Вейхарт не сдавался, и когда смех утих, он решил уточнить свою позицию:

               — А мне совершенно ясно, что если эти ракеты имели определенную цель, им было гораздо легче в нее попасть. Легче, чем если бы они летели, как придется. Они попали в цель, значит, их полет направлялся. Это очевидно.

               Александров с досадой махнул рукой.

               — Убийственно, да?

               — Я думаю, что прав Алекс, — сказал Кингсли. — Нет никаких оснований считать, что некоторые цели были выбраны специально. Здесь та же ошибка, что и в случае с гольфистом, очевидно, что он не собирался посылать мяч на кочку, когда наносил удар.

               Русский кивнул.

               — Чертову цель указывают до, а не после стрельбы. Ставки делаются до розыгрыша, а не после.

               — Поскольку в науке важны только предсказания?

               — Чертовски правильно. Вейхарт предсказывает, что ракеты направляли на цель. Пусть так. Спросите об этом Облако. Это единственный способ получить ответ. Спор здесь не поможет.

               Пришлось вспомнить о неприятном обстоятельстве. После истории с ракетами связь с Облаком прекратилась. Ни у кого не хватало духа попытаться ее возобновить.

               — Вряд ли Облаку такой вопрос придется по вкусу. Похоже, оно на нас сердито, — заметил Марлоу.

               Но как они узнали через два или три дня, Марлоу был не прав. Совершенно неожиданно пришло сообщение, что Облако собирается улететь от Солнца примерно через десять дней.

               — Ну и дела, — сказал Лестер Паркинсону и Кингсли. — Раньше казалось, что Облако твердо намерено остаться лет на пятьдесят, не меньше, а может быть, и на сто.

               Паркинсон разволновался.

               — Должен сказать, для нас это очень плохо. Как только Облако уйдет, мы — конченые люди. Ни один суд на свете не оправдает нас. Сколько еще времени можно надеяться на связь с Облаком?

               — Ну, что касается мощности передатчиков, мы сможем общаться с ним лет двадцать, а то и больше, даже если оно будет улетать с максимальной скоростью. Но, судя по последнему сообщению, пока оно будет ускоряться, нам вообще не удастся поддерживать с ним контакт. В это время электрические поля в его внешних частях станут беспорядочными, появится слишком много электрических «шумов», в таких условиях переговоры невозможны. Так что связь будет прервана, по крайней мере, на несколько лет.

               — О боже, Лестер, вы хотите сказать, что у нас осталось всего десять дней, а потом на несколько лет мы потеряем свою и так довольно призрачную защиту?

               — Именно.

               Паркинсон простонал:

               — Тогда нам конец. Что же делать?

               В разговор вступил Кингсли:

               — Ну что тут можно придумать? Во всяком случае, мы попробуем выяснить, почему Облако решило улететь так внезапно. Видимо, изменить планы его заставило что-то неожиданное, наверняка, для этого должна быть какая-то веская причина. Интересно, что произошло. Посмотрим, что оно нам скажет.

               — А если мы вообще не получим никакого ответа? — сказал Лестер угрюмо.

               Но ответ пришел.

               — Мне трудно объяснить все так, чтобы вы поняли, Речь идет о вещах, о которых ни я, ни вы ничего не знаем. Прежде мы никогда не затрагивали вопросов религии. Религиозные верования людей, на мой взгляд, крайне нелогичны. Когда выяснилось, что и вы смотрите на них так же, особого смысла поднимать этот вопрос не было. Коротко говоря, обычная религия нелогична, потому что она пытается осмыслить нечто, лежащее вне вселенной. Но вселенная включает в себя все, вне ее ничто не может находиться. Идея «бога», сотворившего вселенную, — механистический абсурд, явно придуманный по аналогии с человеком, творящим машины. Я считаю, что в этом мы с вами согласны.

               Но многое все же остается загадочным. Вам, вероятно, приходилось задумываться, существует ли более высокая ступень интеллекта, чем ваша. Теперь вы знаете, что она существует. И я размышлял о разуме, превышающем по своим возможностям мой. Но пока ни в нашей галактике, ни в соседних ничего подобного мне не встретилось.

               И все же есть веские доводы в пользу того, что такой высший разум существует и играет определяющую роль в нашем существовании. Иначе, кто же решил, как должна вести себя материя? Чем определяются законы физики? Почему эти законы такие, а не другие?

               Эти проблемы исключительно трудны, так трудны, что даже я не в состоянии решить их. Одно ясно — такой разум, если он действительно существует, не может быть ограничен ни во времени, ни в пространстве.

               Хотя эти проблемы, как я сказал, предельно трудны, есть основания считать, что решить их можно. Около двух миллиардов лет назад один из нас стал утверждать, что нашел решение. Он сообщил об этом по радио, но не успел объяснить суть дела, передача внезапно прервалась. Попытки возобновить связь с этим существом оказались безуспешны.

               Аналогичный случай повторился четыреста миллионов лет назад. Я тогда только что родился и хорошо помню, как все было. И помню восторженное сообщение о том, что раскрыты величайшие тайны природы. Я ждал, как вы сказали бы, «затаив дыхание», но связь опять внезапно прервалась. И опять не нашли никаких следов существа, которое вело передачу.

               Только что это повторилось в третий раз. И случилось так, что существо, утверждающее, что сделало великое открытие, находится всего лишь в двух световых годах отсюда. Я — его ближайший сосед, и поэтому мне нужно немедленно направиться к нему. Вот почему я ухожу.

               Кингсли взял микрофон.

               — Что вы надеетесь узнать? Есть ли у вас достаточный запас пищи?

               Пришел ответ:

               — Благодарю за участие. Запас пищевых химических веществ у меня есть. Он невелик, но его хватит, если я буду двигаться с максимальной скоростью. Я бы мог отложить свой уход на несколько лет, но для этого нет достаточных оснований. Вы спрашиваете, что я надеюсь узнать. Я надеюсь разрешить старый спор.

               Считалось и, по-моему, без особых на то причин, что эти необычайные явления — результат ненормального состояния нервной системы существа, приводящего его к самоубийству. Для таких существ, как я, самоубийство может означать громадный ядерный взрыв, в результате которого все тело разлетается. Может быть, поэтому не удалось найти никаких останков погибших.

               Теперь я могу подвергнуть эту теорию решающей проверке. Все, что случилось с ним, причем совершенно неважно, что конкретно, произошло очень близко. Мне понадобится всего двести-триста лет, чтобы добраться до места. Это очень короткий промежуток времени, остатки взрыва, если там действительно был взрыв, не успеют полностью исчезнуть.

               В конце передачи Кингсли оглядел лабораторию.

               — Ну, парни, это, видимо, одна из последних наших возможностей задавать вопросы. Составим список. У кого есть предложения?

               — Интересно, что происходит с этими типами, если они не кончают жизнь самоубийством? Спросите, нет ли у него каких-нибудь предположений на этот счет, — сказал Лестер.

               — Хорошо бы знать, постарается ли оно не повредить Землю, когда будет покидать Солнечную систему? — сказал Паркинсон.

               Марлоу кивнул.

               — Могут случиться три неприятности:

               1. В нас попадает одна из тех газовых пуль, которые Облако выбрасывает при ускорении.

               2. Наша атмосфера будет захвачена Облаком и уйдет вместе с ним.

               3. Мы будем изжарены заживо либо отраженным от поверхности Облака солнечным светом, как это было во время великой жары, либо выделившейся в процессе ускорения энергией.

               — Верно. Надо это выяснить.

               Ответы на вопросы Марлоу оказались утешительнее, чем можно было ожидать.

               — Я ни на минуту об этом не забываю, — сообщило оно. — Собираюсь создать экран, который защитит Землю на ранних стадиях ускорения, а ускорение будет гораздо более мощным, чем торможение при моем прилете сюда. Без этого экрана жизнь на Земле, несомненно, погибнет, все сгорит. К сожалению, экран одновременно заслонит Солнце от Земли и лишит вас солнечного света примерно на две недели; но это, я думаю, не причинит серьезного вреда. На поздних стадиях моего ухода вы получите некоторое количество отраженного солнечного света, но нагрев от этого будет не столь сильным, как во время моего приближения.

               Труднее дать ответ на другой ваш вопрос, чтобы вы поняли его при современном состоянии вашей науки. Есть основания считать, что существуют естественные ограничения физического характера для некоторых видов информации, которой могут обмениваться мыслящие существа. Предполагается, что есть некая непреодолимая преграда, запрещающая передачу информации, связанной с глубокими проблемами. Не исключается, что всякое разумное существо, которое пытается передавать такую информацию, немедленно заглатывается окружающим пространством, иначе говоря, пространство словно бы замыкается вокруг него таким образом, что любая связь с другими существами того же ранга исключается.

               — Вы понимаете это, Крис? — спросил Лестер.

               — Нет, не понимаю. Но есть еще один вопрос, который мне хотелось бы задать.

               И Кингсли спросил:

               — Вы, вероятно, заметили, что мы старались избегать вопросов, касающихся физических теорий и фактов, пока нам неизвестных. Это произошло отнюдь не от недостатка интереса с нашей стороны, а только потому, что хотели перейти к таким вопросам позднее. Теперь, оказывается, у нас такой возможности больше не будет. Можете вы нам посоветовать, как лучше использовать оставшееся время?

               Пришел ответ:

               — Я думал об этом. Здесь возникает принципиальная трудность. Наши беседы велись на вашем языке, поэтому мы были вынуждены ограничиваться тем кругом идей, которые могут быть выражены с помощью вашего языка, то есть, мы по существу ограничивались темами, которые вам знакомы. Ни о какой быстрой передаче совершенно новой информации не может быть и речи, пока вы не выучите кое-что из моего языка.

               Не говоря уже о чисто практических трудностях, перед нами встает коренной вопрос: обладает ли человеческий мозг достаточной мощностью? Дать на него точный ответ я пока не могу. Однако позволю себе сказать, что теории, которыми обычно объясняют появление гениальных людей, кажутся мне заведомо неверными. Гении — не биологическое явление. Дитя не рождается гениальным; чтобы стать гением, нужно учиться. Биологи, считающие иначе, не учитывают данные собственной науки: человек, как биологический вид, не получил в процессе эволюции задатков гениальности, нет никаких оснований считать, что гениальность передается от родителей к детям.

               То, что гении появляются довольно редко, объясняется простыми вероятностными соображениями. Ребенок должен очень многое выучить прежде, чем он достигнет зрелости. Можно по-разному научиться делать такие арифметические действия, как, скажем, умножение. Но это означает, что мозг отдельных людей будет развиваться по-своему, каждый из них научится умножать числа, но отнюдь не с одинаковой легкостью. Тех, кто развивается удачно, называют «сильными» в арифметике. Людей же, которые освоят неудачные способы, называют «слабыми» или «неспособными». Почему так получается? Я уверен, что это дело везения. И случай определяет разницу между гением и тупицей. Гений — тот, кому повезло в процессе обучения, тупице, наоборот, не повезло. Тогда обычный человек — это тот, кто не был ни особенно удачлив, ни особенно неудачлив.

               — Боюсь, я слишком похож на тупицу, чтобы понять, о чем оно толкует. Может быть, кто-нибудь объяснит? — заметил Паркинсон во время перерыва в передаче.

               — Ну, если считать, что обучение может проходить разными путями, из которых один лучше, чем другие, то я думаю, что это действительно вопрос случая, — ответил Кингсли. — Это как пари на футболе. Вероятность того, что ребенок выберет самый лучший способ обучения для каждого из дюжины предметов, ничуть не больше, чем вероятность заранее угадать победителя в двенадцати футбольных матчах.

               — Понимаю. И это объясняет, почему гений — такая редкая птица, верно? — воскликнул Паркинсон.

               — Да, он встречается не чаще, чем человек, который выиграл все пари за целый футбольный сезон. Это также объясняют, почему гений не может передать детям свои способности. Везение не передается по наследству.

               Облако возобновило передачу.

               — Все это наводит на мысль, что человеческий мозг от природы способен действовать гораздо продуктивнее, если вести обучение наилучшим образом. Я собираюсь это сделать. Я предлагаю, чтобы кто-нибудь из вас попытался научиться моему способу мышления, после чего мы постараемся найти подходящий метод обучения. Ясно, что учиться придется не на вашем языке, и связь нужно будет организовать совсем по-новому. Из ваших органов чувств для получения и освоения сложной информации лучше всего подходит зрение. Правда, в обычном разговоре вы почти им не пользуетесь, но разве не с помощью глаз маленькие дети начинают познавать окружающий мир. Используя ваше зрение, я попытаюсь открыть вам новый мир. Мои требования будут очень просты. Сейчас я их изложу.

               Последовали некоторые технические детали, которые Лестер тщательно записал. Когда Облако закончило свое сообщение, Лестер сказал:

               — Сделать все это будет не так уж трудно. Что-то вроде громадного телевизора со множеством экранов.

               — А как мы должны получать информацию? — спросил Марлоу.

               — Первичная информация будет поступать по радио, а затем через узкополосные усилители отдельные группы сигналов будут подаваться на экраны.

               — Для каждого усилителя будет свой код.

               — Правильно. Так что какая-то упорядоченная картина будет поступать на экраны, хотя ума не приложу, как мы будем в ней разбираться.

               — Пора начинать. Времени у нас очень мало, — сказал Кингсли.

               После этой беседы настроение обитателей Нортонстоу значительно улучшилось. Вечером они, возбужденные и заинтересованные, собрались у только что установленной аппаратуры.

               — Пошел снег, — заметил Барнет.

               — Боюсь, нас ждет суровая зима, не говоря уже об этой двухнедельной арктической ночи, — сказал Вейхарт. — Вы понимаете, к чему все это представление?

               — Понятия не имею. Что можно узнать, глазея на эти экраны?

               — И я тоже ничего не понимаю.

               Первое же сообщение Облака вызвало у собравшихся некоторое замешательство:

               — Лучше, если в обучении будет участвовать только один человек, во всяком случае, вначале. Позднее я смогу обучить остальных.

               — Обидно, я думал, что мы все получим билеты в ложу бельэтажа, — заметил кто-то.

               — Нет, нет, все правильно, — сказал Лестер. — Видите, аппаратура установлена так, что на нее удобно смотреть, только устроившись вот в этом кресле. Нам были даны специальные инструкции, как расположить места для зрителей. Я сам не понимаю, что все это значит, но надеюсь, мы все сделали правильно.

               — Кто согласен стать добровольцем? — строго спросил Марлоу. — Ну, кто первый?

               Последовала долгая пауза. Наконец вперед вышел Вейхарт.

               — Ладно, если все боятся, — я согласен стать первым подопытным кроликом.

               Мак-Нейл пристально посмотрел на него.

               — Есть одно обстоятельство, Вейхарт. Понимаете ли вы, что это опасная затея? Вы отдаете себе в этом отчет?

               Вейхарт рассмеялся.

               — Не волнуйтесь вы так. Не в первый раз мне придется провести несколько часов, глядя на экран.

               — Смотрите сами. Если хотите попробовать, садитесь в кресло.

               — Будьте осторожны с креслом, Дэйв. Может быть, Гарри специально для вас подключил к нему ток, — пошутил Марлоу.

               Вскоре на экранах стали вспыхивать огоньки.

               — Джо начинает, — сказал Лестер.

               Трудно было сказать, вспыхивали огоньки в каком-то определенном порядке или нет.

               — Что он говорит, Дэйв? Вы что-нибудь понимаете? — спросил Барнет.

               — Пока ничего вразумительного, — ответил Вейхарт, закидывая ногу на ручку кресла. — По-моему, это полная неразбериха. Но я все-таки попробую найти в ней какой-нибудь смысл.

               Время тянулось медленно. Большая часть собравшихся быстро потеряла интерес к переливающимся огонькам. Начались посторонние разговоры, и Вейхарта оставили наедине с экраном.

               Наконец, Марлоу спросил его:

               — Как дела, Дэйв?

               Ответа не последовало.

               — Эй, Дэйв, в чем дело?

               Молчание.

               — Дэйв!

               Мэрлоу и Мак-Нейл подошли к креслу Вейхарта.

               — Дэйв, почему вы не отвечаете?

               Мак-Нейл тронул его за плечо, но ответа по-прежнему не было. Они следили за его глазами. Его взгляд быстро перебегал с одной группы трубок на другую.

               — В чем дело, Джон? — спросил Кингсли.

               — По-моему, он в каком-то гипнотическом состоянии. Мне кажется, сейчас он способен воспринимать что-либо только глазами, а глаза его не отрываются от экранов.

               — Как это могло случиться?

               — Хорошо известно, что зрительные воздействия могут вызвать гипнотическое состояние.

               — Вы думаете, оно было вызвано умышленно?

               — Очень похоже, что да. Едва ли это могло произойти случайно. И обратите внимание на его глаза. Видите, как они двигаются. Это не просто так, в этом есть какой-то смысл, глубокий смысл.

               — По-моему, Вейхарт — не очень подходящий объект для гипнотизера.

               — Согласен с вами. Страшное зрелище и совершенно непонятное.

               — Что вас так удивляет? — спросил Марлоу.

               — А вот что. Обычный гипнотизер может пользоваться зрительными воздействиями, но он не ограничивается только ими. Гипнотизер обязательно говорит со своим объектом, он передает смысл словами. Но Джо обходится без слов. Чертовски странно.

               — Интересно, что вы предупреждали Дэйва о грозящей ему опасности. У вас были какие-то плохие предчувствия, Мак-Нейл?

               — Да нет, ни о чем определенном я не думал. Правда, физиологи недавно обнаружили, что вспышки света с частотой, близкой к частоте сигналов в мозгу, производят на человека необычное действие. С другой стороны, было ясно, что Облако может выполнить свое обещание только каким-то совершенно необычайным способом.

               Кингсли подошел к креслу.

               — Не думаете ли вы, что мы должны что-то сделать? Может быть, нам следует оттащить его? Мы могли бы легко это сделать.

               — Я бы не советовал, Крис. Он, вероятно, стал бы яростно сопротивляться, а это может быть опасно. Самое лучшее — оставить его на время в покое. Он пошел на это с открытыми глазами в буквальном и переносном смысле слова. Я, конечно, останусь с ним. Остальные должны отсюда уйти. Оставьте кого-нибудь на случай, если нужно будет связаться с вами — Стоддард подойдет — и тогда я позову вас, если понадобится.

               — Хорошо. Мы будем наготове, — согласился Кингсли.

               Уходить из лаборатории никому не хотелось, но было ясно, что требование Мак-Нейла нужно выполнить.

               — А то, чего доброго, оно всех нас загипнотизирует, — заметил Барнет, — только бы со стариной Дэйвом все обошлось, — добавил он с беспокойством.

               — Можно, наверное, просто выключить установку. Но Мак-Нейл боится, как бы не сделать еще хуже.

               — Да. Еще вызовешь у Вейхарта какой-нибудь шок, — сказал Лестер.

               — Интересно бы узнать, чему он там учится, — сказал Марлоу.

               — Скоро узнаем. Едва ли передача будет продолжаться много часов. Такого до сих пор не бывало, — заметил Паркинсон.

               Но передача оказалась очень долгой, и постепенно все разбрелись по своим комнатам.

               Марлоу выразил общее мнение:

               — Дэйву мы все равно ничем помочь не можем, а спать хочется. Я, пожалуй, пойду, вздремну.

               Стоддард разбудил Кингсли.

               — Доктор зовет вас, мистер Кингсли.

               Оказалось, что Мак-Нейл и Стоддард уже перенесли Вейхарта в одну из спален — сеанс связи был закончен.

               — Как дела, Джон? — спросил Кингсли.

               — Не нравится мне его состояние, Крис. Температура быстро повышается. Думаю, вам незачем к нему идти. Он без сознания и едва ли придет в себя с температурой 40.

               — Как выдумаете, в чем дело?

               — Не знаю, никогда в жизни ничего подобного не видел. Но если бы я не знал, что здесь происходило, то сказал бы, что у Вейхарта воспаление мозга.

               — Это ведь очень серьезно?

               — В высшей степени. Помочь ему мы все равно не можем, но, по-моему, вам надо быть в курсе дела.

               — Да, конечно. Как выдумаете, отчего это?

               — Я бы сказал, слишком напряженная работа нервной системы и всех связанных с ней тканей. Но это только предположение.

               Температура у Вейхарта продолжала повышаться, и к вечеру он умер.

               Мак-Нейл должен был произвести вскрытие, но, щадя чувства окружающих, решил этого не делать. Он избегал людей и был полон мрачных мыслей — ведь именно он должен был предвидеть трагедию и принять меры, чтобы предотвратить ее. Но он не предусмотрел ни того, что случилось, ни того, чему еще предстояло случиться.

               Первое предупреждение исходило от Энн Холей. Она прибежала к Мак-Нейлу, близкая к истерике.

               — Джон, вы должны мне помочь. Остановите Криса. Он собирается убить себя.

               — Что?!

               — Он хочет повторить попытку Дэйва Вейхарта. Я уже несколько часов его отговариваю, но он не желает меня слушать. Говорит, что попросит эту штуку вести передачу с меньшей скоростью, считает, что Дэйва убила именно высокая скорость передачи. Вы думаете, это поможет?

               — Кто знает? Я ни за что поручаюсь. Слишком мало об этом знаю.

               — Скажите мне откровенно, Джон, есть хоть какая-нибудь надежда?

               — Будем надеяться. Но сказать что-то определенное мне трудно.

               — Тогда вы должны его остановить.

               — Попробую. Я немедленно поговорю с ним. Где он?

               — В лаборатории. Но говорить с ним бесполезно. Его нужно остановить силой. Это — единственный способ.

               Мак-Нейл пошел прямо в лабораторию радиосвязи и изо всех сил забарабанил в запертую дверь. Голос Кингсли едва можно было расслышать:

               — Кто это?

               — Это Мак-Нейл. Впустите меня.

               Дверь открылась. И Мак-Нейл увидел, что аппаратура включена.

               — Энн мне все рассказала, Крис. Опомнитесь. Ваше решение  — настоящее безумие. После смерти Вейхарта прошло всего нескольких часов.

               — А вы думаете, Джон, я делаю это для развлечения? Могу вас заверить, что люблю жизнь не меньше вашего. Но я должен решиться, и непременно прямо сейчас. Через неделю будет уже поздно, а такую возможность мы, люди, просто не можем позволить себе упустить. После бедняги Вейхарта едва ли кто-нибудь другой отважится, так что это мой долг. Я ведь не из тех храбрецов, которые любят хладнокровно рассуждать о предстоящей опасности. Если уж я должен взяться за опасную работу, то предпочитаю сделать ее сразу — меньше будет времени на неприятные раздумья.

               — Все это понятно, Крис, но никому от вашей смерти лучше не станет.

               — Глупости все это. Ставки в этой игре очень высоки, так высоки, что стоит попытаться даже при небольших шансах на выигрыш. Это, во-первых. А во-вторых, мои шансы, может быть, не так уж и малы. Я уже связался с Облаком и попросил его уменьшить, насколько возможно, скорость передачи. Оно согласилось. Вы сами сказали, что это может устранить главную опасность.

               — Может, да. А может, и нет. Кроме того, если даже вы избежите того, что погубило Вейхарта, могут быть другие опасности, о которых мы не подозреваем.

               — Тогда благодаря мне вы узнаете о них, это облегчит дело для кого-нибудь еще — ведь после Вейхарта мне легче браться за дело. Не надо меня отговаривать. Ни к чему это, Джон. Решение мое бесповоротно, я собираюсь начать прямо сейчас.

               Мак-Нейл понял, что Кингсли не переубедишь.

               — Ну, что ж, делать нечего, — сказал он. — Я думаю, вы не будете возражать, если я останусь здесь. У Вейхарта сеанс продолжался около десяти часов. Значит, у вас он продлится еще дольше. Вам понадобится пища, чтобы поддерживать приток крови к мозгу.

               — Вряд ли я смогу делать перерывы для еды, Джон! Вы понимаете, что я должен сделать? Освоить целую новую область знаний, освоить ее всего за один урок!

               — Я и не настаиваю на перерывах для еды. Хочу время от времени делать вам инъекции. Судя по состоянию Вейхарта, вы этого даже не заметите.

               — Другое дело. Уколы так уколы, если вам так хочется. Я не возражаю. Но простите, Джон, мне пора приступать к делу.

               Нет необходимости подробно описывать последующие события. Все, что происходило с Вейхартом, повторилось с Кингсли. Гипнотическое состояние продолжалось, однако, дольше — около двух дней. Наконец, когда сеанс был завершен, Кингсли, по указанию Мак-Нейла, уложили в постель. В течение следующих нескольких часов у него обнаружились симптомы, устрашающе сходные с теми, что наблюдались у Вейхарта. Температура у Кингсли поднималась до 38… 39… 40. Но потом его состояние стабилизировалось, и температура даже стала медленно понижаться. И по мере того, как температура падала — росла надежда у тех, кто был у постели больного: у Мак-Нейла и Энн Холей (она не отходила от Кингсли ни на минуту), у Марлоу, Паркинсона и Александрова.

               Через тридцать шесть часов после окончания передачи больной пришел в сознание. Несколько минут выражение лица Кингсли менялось самым неожиданным образом; иногда оно становилось совершенно неузнаваемым, стало ясно, что с Кингсли творится что-то по-настоящему страшное. Началось это с непроизвольных подергиваний лица и нечленораздельного бормотания, которое быстро перешло в крики, а затем в дикие вопли.

               — Боже мой, у него припадок! — вскричал Марлоу.

               Уколы Мак-Нейла подействовали, приступ прошел. Он потребовал, чтобы его оставили наедине с больным. Весь день из-за закрытой двери слышались приглушенные крики, которые затихали после новых инъекций.

               Марлоу удалось уговорить Энн Холей выйти с ним на прогулку после обеда. Это была самая тяжелая прогулка в его жизни.

               Вечером он мрачно сидел у себя в комнате, когда вошел Мак-Нейл, без сил, с потухшими глазами.

               — Он скончался, — проговорил ирландец.

               — О боже, какая ужасная и ненужная трагедия!

               — Еще более страшная, чем вы думаете, — сказал Мак-Нейл.

               — О чем вы?

               — Я хочу сказать, что он почти выпутался. После обеда он был в полном сознании около часа. Он объяснил мне, что произошло. Он боролся, и минутами я думал, что он на пути к победе. Но получилось не так. Новый приступ убил его.

               — Но что случилось?

               — То, что и должно было произойти, мы обязаны были предвидеть. Мы не учли, какое невероятное количество нового материала Облако способно сообщить нашему мозгу. Это неминуемо привело к огромным необратимым изменениям в структуре важных электрических контуров человеческого мозга. Привычные связи были подвергнуты поистине грандиозным деформациям.

               — Вы хотите сказать, весь мозг должен был полностью перестроиться?

               — Не совсем. Перестройка не потребовалось. Старые нервные связи мозга остались нетронутыми. Новые связи устанавливались параллельно со старыми. Так, чтобы они могли работать одновременно.

               — То есть, так мои познания могли были добавлены в мозг древнего грека?

               — Пожалуй, но в еще более крайней форме. Можете вы себе представить, какие жестокие противоречия будут раздирать мозг вашего бедного грека, привыкшего к представлениям о Земле как о центре вселенной и еще к сотне подобных анахронизмов, если внезапно на него обрушится запас ваших современных знаний?

               — Да, нелегко ему пришлось бы. В конце концов, ведь все мы очень тяжело переживаем, если хотя бы одна из взлелеянных нами научных идей оказывается неверной.

               — Именно, представьте себе религиозного человека, который внезапно теряет веру, когда оказывается, что его религиозные убеждения вступают в противоречие с чем-то заведомо истинным. Он не избежит тяжелого нервного кризиса. А в случае с Кингсли все оказалось еще в тысячу раз хуже. Его убило невероятное возбуждение нервной активности, или, пользуясь ходячим выражением — ряд невообразимо жестоких душевных потрясений.

               — Но вы сказали, что он почти справился с ними.

               — Да. Так оно и есть. Он понял, в чем дело и выработал свой план, который должен был ему помочь справиться. Вероятно, он решил принять за аксиому, что новое всегда должно пересиливать старое, едва между ними возникают противоречия. Я следил за тем, как Кингсли целый час систематически прослеживал ход своих мыслей, пытаясь примирить несовместимое. Стрелка отсчитывала минуты, мне стало казаться, что битва им выиграна. Но потом что-то произошло. Вероятно, добавилось какое-то совершенно немыслимое переплетение логических ходов, которое оказалось для него непереносимым. Сначала расстройство сознания было незначительным, однако затем оно начало нарастать. Кингсли отчаянно боролся, но, видимо, у него иссякли силы, и наступил конец. Он умер без лишних страданий — я ввел успокаивающее. Наверное, какая-то цепная реакция в его мыслях вышла из-под контроля.

               — Хотите виски? Нужно было предложить вам раньше.

               — Теперь, пожалуй, выпью, благодарю вас.

               — Не кажется ли вам, — сказал Марлоу, передавая стакан, — что Кингсли не подходил для эксперимента? И кто-то другой, с более низким уровнем умственного развития, справился бы лучше него? Кингсли погубило, как вы считаете, противоречие между старыми и новыми знаниями. Получается, что человек, не обремененный интеллектом и лишними знаниями, наверняка сумел бы выкрутиться.

               Мак-Нейл посмотрел на Марлоу поверх своего стакана.

               — Как интересно, что вам это пришло в голову! Когда Кингсли, уже перед концом, пришел в себя, он сказал — я постараюсь точно припомнить его слова: «Какая злая ирония, — сказал он, — меня эта история погубила, а ведь Джо Стоддард или кто-нибудь, подобный ему, остался бы целым и невредимым».

 

 Заключение

               А теперь, мой дорогой Блайс, я могу снова писать, обращаясь непосредственно к Вам. Так как ваша мать родилась в 1966 году, а ваша бабушка с материнской стороны носила фамилию Холей, вы поймете теперь, почему я завещал эти документы вам.

               Осталось добавить совсем немногое. Солнце появилось ранней весной 1966 года; однако холода продолжались. Но, удаляясь от Солнца, Облако приняло форму, которая могла отражать в направлении Земли часть падающей на него солнечной энергии. И уже в начале мая установилась теплая летняя погода, а это было особенно приятно после холодной зимы и весны. Итак, Облако ушло из солнечной системы. История Черного облака, как принято понимать ее, подошла к концу.

               После смерти Кингсли и ухода Облака те из нас, кто остался в Нортонстоу, не видели смысла продолжать свою прежнюю тактику. Паркинсон отправился в Лондон и объявил там, что уход Облака был результатом наших благородных усилий. Эту версию было не так уж трудно поддерживать: никому за пределами Нортонстоу не могла прийти в голову истинная причина ухода Облака. Меня всегда огорчало, что Паркинсон позволил себе бросить тень на бедного Кингсли: изобразил его как своенравного упрямца и даже прозрачно намекнул, что мы были вынуждены убрать его силой. Этому тоже поверили, ведь по вполне понятным причинам и в Лондоне, да и во всем мире, Кингсли считали крайне неприятной личностью. Смерть Кингсли делала эту версию правдоподобной. Короче говоря, Паркинсону удалось убедить британское правительство не предпринимать излишне суровых мер против своих подданных и не соглашаться на высылку иностранцев. Другие правительства настойчиво требовали выдачи своих граждан, но по мере того как политическое положение в мире становилось устойчивым, а Паркинсон приобретал все больший вес в правительственных кругах, становилось все легче отражать эти нападки.

               Марлоу, Александров и все остальные, кроме Лестера, остались в Англии. Их имена могут быть обнаружены в серьезных научных журналах, особенно Александрова, который достиг большой известности в научных кругах, хотя его деятельность в других направлениях была, как мне представляется, чрезмерно бурной. Лестер, как я уже сказал, не захотел остаться. Вопреки советам Паркинсона, он отправился домой, в родную Австралию. Но ему не суждено было туда вернуться: пришло сообщение, что в пути он исчез с корабля. Марлоу, до своей смерти в 1981 году, поддерживал дружеские отношения с Паркинсоном и со мной.

               Со времени событий, описанных мной, прошло уже пятьдесят лет. На смену нам пришло новое поколение. Люди, о которых я рассказал здесь, давно забыты. Но я по-прежнему ясно вижу их: Вейхарт, молодой, талантливый, с едва сформировавшимся характером; кроткий Марлоу, вечно дымящий своим отвратительным табаком; Лестер, остроумный весельчак; Кингсли, блестящий, необычный, многословный; Александров с его копной волос, столь же блестящий, с его солеными словечками. Этому поколению было свойственно ошибаться, оно не совсем понимало, куда идет. Но в некотором смысле это было героическое поколение, неразрывно связанное в моем сознании с первыми звуками великой сонаты, которую ваша бабушка играла в памятную ночь, когда Кингсли впервые разгадал истинную природу Черного облака.

               Итак, подхожу к концу своего повествования, которое кажется таким безрадостным. Однако это совсем не так. Я оставил под конец один сюрприз. Код! Только Кингсли и Лестер имели доступ к коду, с помощью которого может быть установлена связь с Облаком. Паркинсон и Марлоу были уверены, что код погиб вместе с Лестером, но они ошибались. Кингсли передал его мне, когда в последний раз пришел в себя. Все эти годы он находился у меня, но я так и не сумел решить, должен ли раскрыть тайну его существования или нет. Теперь этой проблемой придется заниматься вам.

               В последний раз примите мои наилучшие пожелания.

                                                                                                                                                                                                              Джон Мак-Нейл.

 

Эпилог

               Впервые я прочитал удивительный рассказ Мак-Нейла о Черном облаке в холодный, дождливый день — такой же январский день, какой пережил Кингсли много лет назад. И весь вечер я просидел перед камином у себя в комнате в Колледже королевы. Отложив рукопись (я закончил чтение с грустью, ибо Мак-Нейл покинул нас несколькими днями ранее с неумолимой неизбежностью, присущей только смерти), я распечатал оставшийся пакет. Внутри находилась маленькая металлическая коробка с катушкой бумажной ленты, пожелтевшей от времени. На ленте было пробито более десяти тысяч крохотных дырочек, какие употреблялись в считывающих аппаратах старой конструкции. Это был код! Я мог швырнуть ленту в огонь, и возможность дальнейшей связи с Облаком погибла бы навеки.

               Но я поступил по-другому. Я заказал тысячу копий кода. Теперь я должен решить, разослать ли их по всему миру, чтобы кто-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь смог установить с Облаком связь? Хотим ли мы остаться большими людьми в маленьком мире или почувствовать себя маленькими людьми в огромном бесконечном мире? Вот основная мысль, к которой ведет это повествование.

                                                                                                                                                                                                                                            Дж. Б.

                                                                                                                            17 января 2021 года.