Через три часа Кингсли разбудили.
— Извините, что я разбудил вас, Крис, но случилось нечто важное, — сказал Гарри Лестер.
Убедившись, что Кингсли окончательно проснулся, он продолжал:
— Паркинсона вызывает Лондон.
— Да, времени они не теряют.
— Но ведь мы не можем допустить этого разговора. Это слишком большой риск.
Некоторое время Кингсли молчал. Затем, видимо, на что-то решившись, он сказал:
— Я думаю, нужно пойти на этот риск, Гарри, но мы будем стоять у него за спиной во время всего разговора. Мы должны быть уверены, он не проболтается. Дело вот в чем. Я не сомневаюсь, что длинная рука Вашингтона может дотянуться до Нортонстоу, но нашему правительству, по-моему, будет не очень-то приятно, если ему начнут давать распоряжения, что оно должно делать на собственной территории. Следовательно, на нашей стороне симпатии нашего народа, а это большое преимущество. Если не дать Паркинсону провести этот разговор, мы лишимся своего преимущества. Пойдемте к нему.
После того, как они разбудили Паркинсона и сообщили ему о вызове, Кингсли сказал:
— Послушайте, Паркинсон, буду говорить откровенно. Что до нас, мы все время вели честную игру. Верно, мы поставили много условий перед тем, как переселиться сюда, и мы требовали, чтобы они были выполнены. Но в свою очередь мы честно сообщали вашим людям обо всем, о чем узнавали сами. Так получилось, что мы не всегда оказывались правы, но теперь причина наших ошибок установлена. Американцы тоже организовали похожее учреждение, но им руководили политики, а не ученые, и информации от него поступало значительно меньше, чем из Нортонстоу. Вы отлично знаете, если бы не наши предупреждения, смертность в минувшие месяцы была бы значительно выше.
— Куда вы клоните, Кингсли?
— Я просто хочу дать вам понять следующее: мы вели честную игру, хотя временами и могло казаться, что это не так. Мы продолжали играть в открытую, даже когда обнаружили истинную природу Облака, и передавали информацию, получаемую от него. Но с чем я не могу смириться, так это с напрасной тратой времени, которое мы могли бы потратить на связь с Облаком. Не стоит рассчитывать, что Облако будет и дальше разговаривать с нами, слишком мы для него мелкая рыбешка. И я ни в коем случае не буду, если это окажется в моих силах, тратить драгоценное время на политическую болтовню. Нам слишком многое еще нужно узнать. Кроме того, если политики ударятся, как на женевских совещаниях, в дебаты о повестке дня, Облако, вероятно, немедленно прервет связь. Оно не захочет тратить время на разговоры с болтливыми идиотами.
— Мне всегда было лестно слышать ваше мнение о нас, политиках. Но я все еще не понял, к чему вы клоните.
— Хорошо, перейдем к делу. Вас вызывает Лондон, мы собираемся присутствовать при разговоре. Если в ваших словах промелькнет хотя бы тень сомнения относительно моего заявления о союзе между нами и Облаком, я тут же продырявлю вам череп гаечным ключом. Это все. Пошли, покончим с этим.
Но оказалось, что Кингсли ошибся в оценке ситуации. Премьер-министр, всего лишь, хотел узнать у Паркинсона, есть ли хоть малейшее сомнение в том, что Облако может стереть с лица Земли целый континент, если оно этого действительно захочет. Паркинсон без труда ответил на этот вопрос. Он откровенно и без колебаний заявил о своей полной уверенности в том, что Облако сможет это сделать. Премьер-министр удовлетворился таким ответом и, сделав несколько несущественных замечаний, закончил разговор.
— Очень странный разговор, — сказал Лестер Кингсли, когда Паркинсон ушел досыпать. — Слишком много от Клаузевица. Их интересует только сила оружия.
— Да, им, видно, никогда не приходило в голову, что кто-нибудь может обладать оружием невиданной силы и не применить его.
— Особенно в таком случае, как тот, что мы имеем.
— Что вы имеете в виду, Гарри?
— Ну, разве не аксиома, что всякий нечеловеческий интеллект должен быть злым?
— Полагаю, что вы правы. Действительно, в девяноста девяти процентах историй о внеземном интеллекте он мерзок по природе. Я всегда объяснял это тем, что трудно создать по-настоящему убедительный образ мерзавца, но, возможно, здесь и более глубокие причины.
— Да, люди всегда враждебно относятся к тому, чего не понимают, а, по-моему, политики не очень-то поняли, что происходит. Неужели вы думаете, они поверят, что мы со стариной Джо — друзья? Как бы не так.
— Если только они не рассматривают нашу дружбу, как сговор с дьяволом.
Первое, что предприняло правительство США после угрозы Кингсли и после того, как Лондон подтвердил разрушительную мощь Облака, была срочная постройка односантиметрового передатчика и приемника того же типа, что в Нортонстоу (при этом они воспользовались информацией, которую получили из того же Нортонстоу). Технические возможности Америки были столь велики, что работу выполнили в чрезвычайно короткий срок. Но результаты оказались обескураживающими. Облако не отвечало на американские передачи, к тому же им не удалось перехватить ни одного сообщения от Облака в Нортонстоу. Неудачи были вызваны двумя причинами. Неудача с перехватом объяснялась серьезностью задачи. Как только связь между Облаком и Нортонстоу приняла характер беседы, отпала необходимость в очень быстрой передаче информации, как например, это было в период, когда Облако изучало человеческую науку и культуру. Это позволило сильно уменьшить ширину полосы, на которой велась передача, что было весьма желательно для Облака, так как благодаря этому переговоры с Землей создавали меньше помех при приеме сообщений от обитателей других галактик. Ширина полосы была столь мала и так низка была мощность передачи, что американцы не смогли найти точную длину волны, на которой они могли бы перехватывать интересующие их сообщения. Причина, по которой Облако не отвечало американцам, была еще проще. Облако не отвечало, если в начале связи не было специально закодированного сигнала, а американцы кода не знали.
Неудача со связью подтолкнуло правительство США на решительные действия. В Нортонстоу сообщение о них произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Новость сообщил Паркинсон.
— Почему на свете столько дураков? — завопил он диким голосом, врываясь в кабинет Кингсли.
— Отлично, наконец-то и у вас появились проблески разума, — прокомментировал Кингсли.
— Мое заявление касается и вас, Кингсли. Теперь мы находимся в страшно запутанном положении из-за вашего идиотизма в сочетании с кретинизмом Вашингтона и Москвы.
— Ладно, Паркинсон, вот вам кофе и успокойтесь.
— Пошли вы к черту со своим кофе! Слушайте. Давайте вернемся в 1958 год, когда никто ничего еще не слышал об Облаке. Вспомните гонку вооружений, вспомните, как США и Советы неистово стремились первыми создать межконтинентальные ракеты с водородными зарядами. Как ученый вы понимаете, что запустить ракету на шесть или семь тысяч миль из одной точки земной поверхности в другую — это, в общем-то, же самое, что запустить ее в космическое пространство.
— Паркинсон, вы что, хотите сказать…
— Я говорю вам, что работа в США и России над этой проблемой продвинулась гораздо дальше, чем Британское правительство могло себе представить. Мы узнали об этом только день или два назад, когда США и Советы объявили, что запустили ракеты, запустили их в Облако.
— Дураки неимоверные! Когда это случилось?
— На этой неделе. Они устроили тайное соревнование, о котором мы ничего не знали. США и Советы пытались обогнать друг друга. Убийство Облака для них — всего лишь удобный предлог, чтобы показать сопернику, на что они способны.
— Пойдемте к Марлоу, Лестеру и Александрову. Нам нужно решить, как предотвратить катастрофу.
Мак-Нейл был в это время у Марлоу, и он тоже принял участие в обсуждении. Когда Паркинсон повторил свою новость, Марлоу сказал:
— Началось. Это то, чего я опасался, когда мы ругались с вами на днях, Крис.
— Вы хотите сказать, что предвидели это?
— Ну, не конкретно это. Я не мог представить себе, что они так далеко продвинулись со своими несчастными ракетами. Но я печенкой чувствовал, что что-то подобное обязательно произойдет. Знаете что, Крис, вы слишком увлечены логикой. Вы не знаете людей.
— Сколько ракет было запущено? — спросил Лестер озабоченно.
— По нашим сведениям, больше сотни из США и около пятидесяти из России.
— Ну, не думаю, чтобы это было слишком серьезно, — заметил Лестер. — Мощность сотни водородных бомб может казаться огромной нам с вами, но она ничтожна по сравнению с общей энергией Облака. По-моему, это так же глупо, как пытаться убить носорога зубочисткой.
Паркинсон покачал головой.
— Насколько я понял, никто не рассчитывает разнести Облако в клочья. Они пытаются его отравить!
— Отравить! Как?
— Радиоактивными веществами. Вы сами слышали, как Облако рассказывало, что произойдет, если сквозь его экран проникнут радиоактивные вещества. Они узнали все это из сообщений самого Облака.
— Да, несколько сот тонн радиоактивного вещества — это совсем другое дело, — сказал Кингсли.
— Радиоактивные частицы могут вызвать ионизацию в самых уязвимых местах Облака. Электрические разряды, больше уровень ионизации, и все полетит к чертям, — сказал Александров.
Кингсли кивнул.
— Вернемся к нашему старому разговору о том, что мы работаем на постоянном токе, а Облако на переменном. Для работы на переменном токе на больших расстояниях необходимы высоковольтные системы. В нашем теле не может возникать высокое напряжение, поэтому мы и работаем только на постоянном токе. Но Облако способно вырабатывать высокие напряжения, чтобы осуществлять высокочастотную связь на больших расстояниях. А при больших напряжениях несколько заряженных частиц в определенных местах в изолирующем веществе могут привести, как выражается Алекс, к чертовски серьезным повреждениям. Кстати, Алекс, что вы думаете об этом?
Русский был еще менее многословен, чем обычно.
— Плохо, — сказал он.
— А защитный экран? Может быть, он не пропустит ракеты внутрь Облака? — спросил Марлоу.
— Видно, в этом и заключается самая мерзкая часть плана, — ответил Кингсли. — Экран, вероятно, действует на газ, а вовсе не на твердые тела, поэтому он не сможет остановить ракеты. Но пока они не взорвутся, не будет никаких радиоактивных веществ. Я думаю, главное в их плане, чтобы ракеты взорвались, только когда проникнут сквозь экран.
Паркинсон подтвердил это.
— Верно, — сказал он. — Они должны автоматически направляться к любому твердому телу значительных размеров. Таким образом, они попадут прямо в нервные центры Облака. По крайней мере, таков замысел.
Кингсли вскочил и зашагал по комнате, продолжая говорить:
— Все равно, это дикая глупость. Представьте себе, что план не сработает, и взрывы не убьют Облако, а только принесут Облаку серьезный ущерб. Неминуемо последуют ответные действия. Облако может уничтожить всю жизнь на Земле так же безжалостно, как мы по ходу дела давим мух. По-моему, Облако никогда не выказывало особого восторга по поводу существования разумной жизни на планетах.
— Но оно всегда так рассудительно во время бесед, — вставил Лестер.
— Да, но из-за неистовой боли оно может потерять всю свою рассудительность. Во всяком случае, не думаю, что разговоры с нами занимают значительную часть мозга Облака. Наверняка, оно одновременно совершает тысячи других дел. Нет, я не думаю, что мы можем надеяться на сколько-нибудь деликатное отношение. Но будет ничуть не лучше, если удастся убить Облако. Прекращение его нервной деятельности приведет к взрывам колоссальной силы — назовем их предсмертной агонией. По нашим земным масштабам, запасы энергии Облака грандиозны. В случае его неожиданной смерти вся эта энергия высвободится — и опять у нас не будет ни малейшего шанса выжить. Как будто вас запрут в загоне с бешеным слоном, и еще похуже, как сказал бы ирландец.
Наконец, и от этого тоже можно сойти с ума, если Облако будет убито и нам настолько повезет, что мы не подохнем сразу, в дальнейшем мы вынуждены будем жить с диском газа вокруг Солнца. А все мы знаем, к чему это может привести. Таким образом, со всех точек зрения эти действия непонятны. Паркинсон, вы способны объяснить, почему они так поступили?
— Как ни странно, но, по-моему, понимаю. Несколько минут назад Джефф Марлоу заметил, что вы, Кингсли, всегда мыслите логически, но в данном случае нужна не логика, нужно знать людей. Возьмем для начала ваш последний аргумент. Из того, что мы узнали от Облака, можно заключить, что оно собирается оставаться около Солнца от пятидесяти до ста лет. Для большинства людей это все равно, что навсегда.
— Но это совершенно разные вещи. За пятьдесят лет произойдут значительные изменения в земном климате. Если же Облако останется навсегда, это станет настоящей катастрофой.
— Я в этом не сомневаюсь. Я только говорю, что для подавляющего большинства людей совершенно все равно, что произойдет через пятьдесят, или, тем более, через сто лет. Что касается перспективы умереть сразу или впредь существовать с газовым диском вокруг Солнца, тут они решили рискнуть.
— Значит, вы согласны со мной?
— Вовсе нет. При каких обстоятельствах вы пойдете по пути, сопряженному с громадным риском? Нет, даже и не пытайтесь ответить. Послушайте меня. Ответ таков: вы подвергните себя опасности, если все другие возможности будут казаться еще худшими.
— Но другие возможности не хуже. Была возможность ничего не предпринимать, это не было связано с риском.
— А вот и нет. Это было связано с риском, что вы станете всемирным диктатором!
— Бред! Тесто, из которого я сделан, не годится для производства диктаторов. Единственная моя агрессивная черта — терпеть не могу дураков. Да разве я похож на диктатора?
— Увы, Крис, — сказал Марлоу. — Не с нашей точки зрения, конечно, — добавил он поспешно, заметив, что Кингсли готов взорваться, — по мнению Вашингтона — конечно. Когда человек вдруг начинает разговаривать с ними, как с умственно отсталыми школьниками, когда выясняется, что этот человек обладает невиданной мощью, можете ли вы осуждать их за поспешные выводы?
— Но это не объясняет, почему перспектива нашей диктатуры над миром, совершенно нелепая, как мы знаем, могла показаться им худшим вариантом, чем те пагубные действия, которые они предприняли?
— Есть еще одна причина, по которой они никогда не пришли бы к другому решению, — добавил Паркинсон. — Можно, я расскажу историю моей жизни? В детстве я учился в привилегированной школе. В таких заведениях особенно способных ребят обычно поощряют к изучению классиков, может быть, это прозвучит нескромно, я тоже этим занялся. Я получил стипендию в Оксфорде, учился довольно хорошо и обнаружил на двадцать втором году жизни, что моя голова забита бесполезными знаниями, во всяком случае, для человека, не обладающего какими-то выдающимися способностями — а я ими не обладал. Ну, я и поступил на административную службу. И она привела меня к теперешнему моему положению. Мораль истории такова: я пришел в политику совершенно случайно. То же произошло и с другими — я не уникум и не претендую на это. Но нас, случайных рыбешек, ничтожное меньшинство, мы обычно не занимаем особо влиятельных постов. Почти все политики избирают политическую карьеру потому, что она их привлекает, потому, что они стремятся быть в центре внимания, им нужно чувствовать свою власть.
— Какая исповедь, Паркинсон!
— Теперь вы понимаете, о чем я говорю?
— Пока еще весьма смутно. По-вашему, ход мыслей у ведущих политиков таков: они не могут себе представить, что кому-то перспектива стать диктатором может казаться совершенно неприемлемой.
— Теперь мне все стало ясно, Крис, — ухмыльнулся Лестер. — Повсеместное взяточничество, показательные казни для развлечения, никакой пощады ни женщинам, ни детям. Должен сказать, что я рад, что влип во все это.
— Во что — во все это? — спросил русский с некоторым удивлением. — Это вы о возможных массовых погромах и резне?
— Да, Алекс, но довольно об этом.
— Для Кремля потеря власти — худшая вещь, которую они могут себе представить, — сказал Александров.
— Алекс как всегда замечает самое главное, — ответил Паркинсон. — Полная и окончательная потеря власти — вот самая ужасная перспектива, которую политики могут вообразить. Все другое перед этим меркнет.
— Паркинсон, вы меня просто уничтожили. Видит бог, я весьма невысокого мнения о политиках, но я не могу себе представить человека, сколь бы плох он ни был, для которого личное честолюбие значит больше, чем судьба всего живого.
— О, мой дорогой Кингсли, как мало вы знаете людей! Вам известно библейское изречение: «Да не будет знать твоя правая рука, что творит левая»? А известно вам, что оно означает? Оно означает — держите свои мысли в маленьких, удобных непроницаемых отделениях, никогда не давайте им взаимодействовать и противоречить друг другу. Оно означает, что можно ходить в церковь один раз в неделю и спокойно грешить все остальные шесть дней. Вы ошибаетесь, если считаете, что кто-то думает о том, что ракеты несут гибель человечеству. Ни в коем случае. Они рассматривают это, как смелый удар по агрессору, который уже однажды причинил столько вреда населению Земли и привел даже сильнейшие нации на грань гибели. Это дерзкий ответ демократии на угрозу потенциального тирана. О, я не смеюсь, я говорю совершенно серьезно. И не забывайте о словах Гарри Лестера о женщинах и детях. Довольно точно подмечено.
— Но это же такая нелепость!
— С нашей точки зрения — конечно. С их — нет. Не приписывайте своего образа мыслей другим.
— Если откровенно, Паркинсон, мне кажется, что эта передряга лишила вас здравого смысла. Не может быть, чтобы все было так скверно, как вы утверждаете. Откуда вы узнали об этих ракетах? Из Лондона?
— Да, из Лондона.
— В какой-то степени это честно с их стороны?
— К сожалению, я должен вас еще раз разочаровать, Кингсли. Я не могу этого доказать, но думаю, мы никогда бы об этом не узнали, если бы Британское правительство могло присоединиться к США. Вы должны понять, эта страна менее других обеспокоена вашим предполагаемым господством над миром. Не будем лукавить, Британия быстро и неуклонно теряет положение одной из ведущих стран мира. Думаю, Британское правительство не очень бы огорчилось, если бы США, Советы, Китай, Германия да и остальные страны оказались в подчинении у некой группы людей, обосновавшихся на Британских островах. Возможно, они думают, что часть вашей славы, или, если позволите, нашей, достанется им. Они искренне мечтают, что сумеют со временем обвести вас вокруг пальца и добьются, что, рано или поздно, вы передадите в их руки, доставшуюся вам власть.
— Вы не поверите, Паркинсон, но было время, когда я считал себя сверхциником.
Паркинсон усмехнулся.
— Мой дорогой друг Кингсли, давно пора с жестокой откровенностью сказать то, что вам должны были сказать много лет назад. Как циник вы никуда не годитесь — вас кто угодно заткнет за пояс. По существу, и я говорю это совершенно серьезно, вы — неисправимый идеалист.
Марлоу вмешался в разговор.
— Может быть, когда вы покончите с самоанализом, мы обсудим, что делать дальше?
— Как в проклятой чертовой чеховской пьесе, — сказал Александров.
— У нас интереснее и более тонко, — сказал Мак-Нейл.
— Наши действия очевидны, Джефф. Расскажем все Облаку. Как ни крути, но выбора у нас нет.
— Вы уверены в этом, Крис?
— Конечно, какие тут могут быть сомнения? Сначала я изложу наиболее эгоистические соображения. Надеюсь, мы сможем предотвратить гибель всего живого на Земле, Облако, возможно, смягчится, если мы его предупредим. Но, несмотря на исповедь Паркинсона, я сделал бы то же самое, даже если бы речь не шла о всеобщем выживании. Пусть это звучит довольно странно, и слова не совсем точно передают мою мысль, но я считаю, что поступить так — значит поступить человечно. Впрочем, я думаю, что этот вопрос мы должны решать сообща и, если все с этим согласны, будем голосовать. Мы могли бы спорить еще много часов, но мне кажется, каждый уже все обдумал и решил про себя. Итак, голосуем. Лестер?
— Я за.
— Александров?
— Давайте предупредим гада. В любом случае нам перережут глотки.
— Марлоу?
— Согласен.
— Мак-Нейл?
— Да.
— Паркинсон?
— Согласен.
— Для интереса, хотя это действительно похоже на Чехова, объясните, Паркинсон, почему вы согласились? С нашей первой встречи и по сей день, я считал, что мы с вами по разные стороны баррикад.
— Так и было. Я должен был стараться добросовестно выполнять свою работу. Сегодня, кажется, я окончательно освободился от этой добросовестности, чтобы обрести новую, истинную добросовестность. Возможно, я и сам становлюсь записным идеалистом, но я согласен с тем, что вы сказали о нашей ответственности перед человеческим родом. И я согласен с вашим пониманием человечности.
— Итак, решение нами принято, мы вызываем Облако и сообщаем ему о ракетах.
— Может быть, нам следует посоветоваться с кем-то еще? Как вы думаете? — спросил Марлоу.
Кингсли ответил:
— Пусть это звучит по-диктаторски, но я решительно против расширения дискуссии. Во-первых, не исключено, что в этом случае может быть принято противоположное решение. И я вынужден буду наложить на него запрет — мне придется и в самом деле стать диктатором. Но есть и еще одно важное обстоятельство — нам всем могут просто перерезать глотки. Мы всегда презирали общепризнанные авторитеты, но выражали это в полушутливом тоне. Обвинить нас в нарушении законов нельзя, суд такого иска и рассматривать не станет. Но в данном случае дело обстоит совсем иначе. Если мы передадим Облаку эту информацию, а ее можно назвать военными сведениями, мы берем на себя громадную ответственность, и я против того, чтобы другие делили с нами эту ответственность. Я не хочу, например, чтобы Энн была к этому причастна.
— Паркинсон, а вы что думаете по этому поводу? — спросил Марлоу.
— Я опять соглашусь с Кингсли. Не надо забывать, что сейчас мы фактически бессильны. Мы не в состоянии даже воспрепятствовать полиции арестовать нас, если им это вздумается сделать. Конечно, Облако, быть может, захочет нас поддержать, в особенности после нашего сообщения о ракетах. Но надолго ли, разве исключено, что после этого случая Облако вообще прекратит всякую связь с Землей. И нам останется только блефовать. Пока наше вранье проходит успешно, поскольку для этого есть основания. Но мы не сможем врать всю жизнь. Более того, даже если нам удастся заполучить Облако в качестве союзника, в нашей позиции все равно остается губительная брешь. Конечно, это звучит очень лихо: «Я могу стереть с лица земли Американский континент», но ведь вы прекрасно знаете, что мы никогда на такое не пойдем. Так что в любом случае нам остается только блеф.
Эти слова несколько умерили пыл собравшихся.
— В таком случае, мы должны держать свой план в строжайшем секрете. Кроме нас, о нем никто ничего не должен знать, — заметил Лестер.
— Соблюдать секретность сложнее, чем вы думаете.
— Что вы имеете в виду?
— Вы забываете, что информация была получена мной из Лондона. В Лондоне-то уверены, что мы собираемся известить Облако. Поэтому все будет в порядке, пока идет наш блеф, но если он не…
— Раз так, значит надо действовать незамедлительно. Уж если нас все равно ждет наказание, то можно пойти и на преступление, — прервал Мак-Нейл.
— Да, надо действовать. Хватит разговоров, — сказал Кингсли. — Гарри, наговорите на пленку объяснение. Затем начинайте его непрерывно транслировать. И не бойтесь, что кто-нибудь, кроме Облака, перехватит нашу передачу.
— Будет лучше, если текст сообщения напишите вы, Крис. Кто лучше вас умеет формулировать?
— Ладно, начнем.
Через пятнадцать часов после передачи пришел ответ от Облака. Лестер отыскал Кингсли.
— Оно хочет знать, как мы такое допустили. Ему это не нравится.
Кингсли без лишних разговоров отправился в отдел связи, взял микрофон и продиктовал следующий ответ:
— Нападение предпринято вне всякой связи с нами. Я думал, это будет ясно из моего предыдущего послания. Вам известны основные факты, касающиеся организации человеческого общества, которое разделено на множество групп, имеющих самостоятельное управление, так что ни одна группа не контролирует деятельность других. Вы должны были понять, что ваше прибытие в солнечную систему не было воспринято другими группами так же, как это восприняли мы. Вам, может быть, будет интересно знать, что, предупредив вас, мы очень сильно рискуем не только своей безопасностью, но, возможно, и жизнью.
— Господи! Вы не должны были этого говорить, Крис. Вы не смягчите его гнев подобными разговорами.
— Почему бы и не попробовать. Во всяком случае, если до нас доберутся, так мы хоть выскажемся напоследок.
Вошли Марлоу и Паркинсон.
— Вам будет приятно узнать, что Крис сейчас пытался умилостивить Облако, — заметил Лестер.
— Господи, он что, пошел по стопам Аякса?
Паркинсон внимательно посмотрел на Марлоу.
— Вы знаете, а это действительно это очень похоже на сказки древних греков. Они верили, что Юпитер мечет молнии, восседая на грозовом облаке. Совсем как у нас сейчас.
— Удивительно, правда? Только бы это приключение не закончилось для нас в духе греческой трагедии.
Но трагедия была ближе, чем кто-либо предполагал. Пришел ответ на послание Кингсли.
— Сообщение и аргументы мною поняты. Из того, что вы сказали, я заключил, что эти ракеты не были посланы из близкой к вам части Земли. Если в течение следующих нескольких минут я не получу опровержения этому, то продолжу действовать согласно выработанному решению. Вам, быть может, будет интересно узнать, что я изменю движение ракет относительно Земли. Скорость останется прежней, направление изменится на противоположное. Это будет сделано в момент, когда каждая из ракет пролетит целое число дней. Когда ракеты повернутся, к их движению будет добавлено небольшое возмущение.
Облако закончило передачу. Кингсли тихо свистнул.
— Господи, ну и решение, — прошептал Марлоу.
— Простите, что-то я ничего не понял, — проговорил Паркинсон.
— Изменение движения ракет на обратное означает, что они полетят назад по своим траекториям — заметьте, ориентированным относительно Земли.
— Вы хотите сказать, что они попадут в Землю?!
— Именно, но это еще не все. Если они повернут назад через целое число дней и полетят обратно по своим же траекториям то, достигнув Земли, они попадут точно в те точки, из которых были выпущены.
— Почему точно в те же?
— Потому что через целое число дней Земля будет находиться в той же фазе своего вращения.
— А что значит «относительно Земли»?
— Это значит, что учитывается вращение Земли вокруг Солнца, — сказал Лестер.
— И движение Солнца вокруг центра Галактики, — добавил Марлоу.
— И, значит, те, кто послал ракеты, получат их назад. О, боги, воистину соломоново решение.
Кингсли сначала только слушал этот разговор. Теперь он сказал:
— Есть еще одна последняя пикантная подробность для вас, Паркинсон: к движению будет добавлено некое малое возмущение, так что мы не можем точно знать, куда они попадут. Мы знаем лишь приближенно, с точностью до сотен миль, или, возможно, до тысяч миль. Я выражаю вам соболезнования по этому поводу, Джефф.
Казалось, Марлоу постарел сразу на много лет.
— Могло быть хуже; можно утешаться хоть этим. Слава богу, хорошо еще, что Америка — большая страна.
— Ну, вот и пришел конец всей нашей секретности, — заметил Кингсли. — Я никогда не верил, что тайны можно хранить достаточно долго. Теперь это ударило по мне. Еще одно соломоново решение.
— Что вы имеете в виду, какой конец секретности?
— Гарри, мы должны предупредить Вашингтон. Если через несколько дней на территорию США упадет сотня водородных бомб, они должны хотя бы рассредоточить население больших городов.
— Но если мы расскажем, что мы сделали, нас просто разорвут в клочья.
— Знаю. Все равно мы должны пойти на риск. Как вы считаете, Паркинсон?
— Вы правы, Кингсли. Мы должны их предупредить. Но нельзя допустить ошибки, иначе наше положение будет совершенно безнадежным. Нужно продолжать наш блеф, иначе…
— Не к чему выпутываться из беды, в которую мы еще не попали. Первое, что надо сделать — это связаться с Вашингтоном. После этого мы должны будем передать информацию русским.
Кингсли включил десятисантиметровый передатчик. Марлоу подошел к нему.
— Не так просто с этим справиться, Крис. Если вы не возражаете, я это сделаю. И я бы хотел беседовать с ними наедине. Не хочу попадать у вас на глазах в унизительное положение.
— Нелегко вам будет, Джефф. Но если вы так решили, что ж, валяйте. Мы вас оставим, но помните, мы будем рядом на тот случай, если вам понадобится помощь.
Кингсли, Паркинсон и Лестер оставили Марлоу одного отправлять сообщение — сообщение, которое явилось следствием тягчайшей государственной измены в том смысле, в каком государственную измену понимает любой земной суд.
Приблизительно через час Марлоу обессиленный и бледный, как полотно, вернулся к остальным.
— Им все это не очень понравилось, — сказал он.
Еще меньше понравилось американскому и советскому правительствам то, что спустя два дня водородная бомба стерла с лица земли город Эль Пасо, другая попала в юго-восточную часть Чикаго, а еще одна в предместья Киева. Хотя правительство США предприняло срочные меры по рассредоточению населения, там погибло более четверти миллиона человек. Советские власти свое население не проинформировали, так что потери в Киеве превысили число жертв в двух американских.
Гибель людей от стихийного бедствия вызывает скорбь, даже глубочайшую скорбь, но она не вызывает гневного возмущения. Совсем другое дело, когда люди гибнут в результате преднамеренных действий человека. Слово «преднамеренных» здесь важно. Одно преднамеренное убийство может вызвать куда более бурную реакцию, чем десять тысяч смертей на дорогах. Так что можно понять, почему четверть миллиона погибших при взрывах бомб произвели на правительства во всем мире значительно большее впечатление, чем катастрофические бедствия в период великой жары и затем в период великого холода. Тогда все это было воспринято как стихийное бедствие. А вот гибель сотен тысяч людей от водородных бомб правительство Соединенных Штатов рассматривало как убийство гигантского масштаба, осуществленное кучкой отчаянных негодяев, которые для удовлетворения своего ненасытного честолюбия заключили союз с какой-то штуковиной в небе; людьми, которые сознательно предали весь род человеческий. Отныне люди в Нортонстоу были обречены.