История с ракетами и водородными бомбами принесла Кингсли много жестоких и непримиримых врагов. Но на ближайшее время положение Кингсли и его друзей только упрочилось. Ответный удар продемонстрировал поистине устрашающую силу Облака. Теперь всем стало ясно, что Облако способно причинить Земле непоправимый ущерб, если ученые из Нортонстоу попросят его об этом.

               Если до сих пор Вашингтон сомневался в том, что Облако готово встать на сторону Кингсли; то теперь все стало ясно. Обсуждали возможность стереть Нортонстоу с лица земли межконтинентальными ракетами. Серьезного сопротивления со стороны Британского правительства не ждали — поскольку его собственное поведение было не безупречно. И все же, от этого плана пришлось отказаться. Точность попадания ракет была недостаточной, а любое отклонение при бомбардировке обязательно привело бы к неоправданным и бессмысленным разрушениям.

               Увы — сознание своей силы не подняло дух обитателей Нортонстоу, во всяком случае, тех, кто был в курсе дела. К ним теперь прибавился Вейхарт. Он поправился от жестокого гриппа, который вывел его из строя в самые тяжелые дни. Но скоро его пытливый ум проник в существо дела. Однажды он участвовал в забавном споре с Александровым. Споры теперь затевались часто. Прежние сравнительно беззаботные дни прошли. Им не суждено было возвратиться.

               — Возмущения в движении ракет не были случайны, ими наверняка управляли умышленно, — начал Вейхарт.

               — Что вы хотите сказать, Дэйв? — спросил Марлоу.

               — Если выпустить, не целясь, сотню ракет, вряд ли можно попасть в три города. Поэтому я прихожу к выводу, что ракеты летели неслучайно. Я думаю, их направили именно на эти цели.

               — Тогда непонятно, — заметил Мак-Нейл, — почему только три ракеты попали в цель?

               — Может быть, только три были специально нацелены, или точность прицела оказалась недостаточной. Откуда мне знать?

               Александров расхохотался.

               — Убийственный аргумент.

               — Что это значит — «убийственный аргумент»?

               — Вот еще убийственный аргумент. Гольфист бьет по мячу. Мяч попадет на кочку. Вероятность того, что мяч упадет именно на эту кочку, очень мала, очень-очень мала. Вокруг миллион других кочек, на которые мог бы упасть мяч. Повторяю, вероятность такого попадания очень маленькая, очень-очень-очень маленькая. И вот мы делаем вывод, что гольфист не просто ударил по мячу, а сознательно управлял им, чтобы попасть на эту кочку. Убийственный аргумент. Да? Но Вейхарт именно это и утверждает.

               Это было самой длинной речью, которую собравшиеся когда-либо слышали от Александрова.

               Но Вейхарт не сдавался, и когда смех утих, он решил уточнить свою позицию:

               — А мне совершенно ясно, что если эти ракеты имели определенную цель, им было гораздо легче в нее попасть. Легче, чем если бы они летели, как придется. Они попали в цель, значит, их полет направлялся. Это очевидно.

               Александров с досадой махнул рукой.

               — Убийственно, да?

               — Я думаю, что прав Алекс, — сказал Кингсли. — Нет никаких оснований считать, что некоторые цели были выбраны специально. Здесь та же ошибка, что и в случае с гольфистом, очевидно, что он не собирался посылать мяч на кочку, когда наносил удар.

               Русский кивнул.

               — Чертову цель указывают до, а не после стрельбы. Ставки делаются до розыгрыша, а не после.

               — Поскольку в науке важны только предсказания?

               — Чертовски правильно. Вейхарт предсказывает, что ракеты направляли на цель. Пусть так. Спросите об этом Облако. Это единственный способ получить ответ. Спор здесь не поможет.

               Пришлось вспомнить о неприятном обстоятельстве. После истории с ракетами связь с Облаком прекратилась. Ни у кого не хватало духа попытаться ее возобновить.

               — Вряд ли Облаку такой вопрос придется по вкусу. Похоже, оно на нас сердито, — заметил Марлоу.

               Но как они узнали через два или три дня, Марлоу был не прав. Совершенно неожиданно пришло сообщение, что Облако собирается улететь от Солнца примерно через десять дней.

               — Ну и дела, — сказал Лестер Паркинсону и Кингсли. — Раньше казалось, что Облако твердо намерено остаться лет на пятьдесят, не меньше, а может быть, и на сто.

               Паркинсон разволновался.

               — Должен сказать, для нас это очень плохо. Как только Облако уйдет, мы — конченые люди. Ни один суд на свете не оправдает нас. Сколько еще времени можно надеяться на связь с Облаком?

               — Ну, что касается мощности передатчиков, мы сможем общаться с ним лет двадцать, а то и больше, даже если оно будет улетать с максимальной скоростью. Но, судя по последнему сообщению, пока оно будет ускоряться, нам вообще не удастся поддерживать с ним контакт. В это время электрические поля в его внешних частях станут беспорядочными, появится слишком много электрических «шумов», в таких условиях переговоры невозможны. Так что связь будет прервана, по крайней мере, на несколько лет.

               — О боже, Лестер, вы хотите сказать, что у нас осталось всего десять дней, а потом на несколько лет мы потеряем свою и так довольно призрачную защиту?

               — Именно.

               Паркинсон простонал:

               — Тогда нам конец. Что же делать?

               В разговор вступил Кингсли:

               — Ну что тут можно придумать? Во всяком случае, мы попробуем выяснить, почему Облако решило улететь так внезапно. Видимо, изменить планы его заставило что-то неожиданное, наверняка, для этого должна быть какая-то веская причина. Интересно, что произошло. Посмотрим, что оно нам скажет.

               — А если мы вообще не получим никакого ответа? — сказал Лестер угрюмо.

               Но ответ пришел.

               — Мне трудно объяснить все так, чтобы вы поняли, Речь идет о вещах, о которых ни я, ни вы ничего не знаем. Прежде мы никогда не затрагивали вопросов религии. Религиозные верования людей, на мой взгляд, крайне нелогичны. Когда выяснилось, что и вы смотрите на них так же, особого смысла поднимать этот вопрос не было. Коротко говоря, обычная религия нелогична, потому что она пытается осмыслить нечто, лежащее вне вселенной. Но вселенная включает в себя все, вне ее ничто не может находиться. Идея «бога», сотворившего вселенную, — механистический абсурд, явно придуманный по аналогии с человеком, творящим машины. Я считаю, что в этом мы с вами согласны.

               Но многое все же остается загадочным. Вам, вероятно, приходилось задумываться, существует ли более высокая ступень интеллекта, чем ваша. Теперь вы знаете, что она существует. И я размышлял о разуме, превышающем по своим возможностям мой. Но пока ни в нашей галактике, ни в соседних ничего подобного мне не встретилось.

               И все же есть веские доводы в пользу того, что такой высший разум существует и играет определяющую роль в нашем существовании. Иначе, кто же решил, как должна вести себя материя? Чем определяются законы физики? Почему эти законы такие, а не другие?

               Эти проблемы исключительно трудны, так трудны, что даже я не в состоянии решить их. Одно ясно — такой разум, если он действительно существует, не может быть ограничен ни во времени, ни в пространстве.

               Хотя эти проблемы, как я сказал, предельно трудны, есть основания считать, что решить их можно. Около двух миллиардов лет назад один из нас стал утверждать, что нашел решение. Он сообщил об этом по радио, но не успел объяснить суть дела, передача внезапно прервалась. Попытки возобновить связь с этим существом оказались безуспешны.

               Аналогичный случай повторился четыреста миллионов лет назад. Я тогда только что родился и хорошо помню, как все было. И помню восторженное сообщение о том, что раскрыты величайшие тайны природы. Я ждал, как вы сказали бы, «затаив дыхание», но связь опять внезапно прервалась. И опять не нашли никаких следов существа, которое вело передачу.

               Только что это повторилось в третий раз. И случилось так, что существо, утверждающее, что сделало великое открытие, находится всего лишь в двух световых годах отсюда. Я — его ближайший сосед, и поэтому мне нужно немедленно направиться к нему. Вот почему я ухожу.

               Кингсли взял микрофон.

               — Что вы надеетесь узнать? Есть ли у вас достаточный запас пищи?

               Пришел ответ:

               — Благодарю за участие. Запас пищевых химических веществ у меня есть. Он невелик, но его хватит, если я буду двигаться с максимальной скоростью. Я бы мог отложить свой уход на несколько лет, но для этого нет достаточных оснований. Вы спрашиваете, что я надеюсь узнать. Я надеюсь разрешить старый спор.

               Считалось и, по-моему, без особых на то причин, что эти необычайные явления — результат ненормального состояния нервной системы существа, приводящего его к самоубийству. Для таких существ, как я, самоубийство может означать громадный ядерный взрыв, в результате которого все тело разлетается. Может быть, поэтому не удалось найти никаких останков погибших.

               Теперь я могу подвергнуть эту теорию решающей проверке. Все, что случилось с ним, причем совершенно неважно, что конкретно, произошло очень близко. Мне понадобится всего двести-триста лет, чтобы добраться до места. Это очень короткий промежуток времени, остатки взрыва, если там действительно был взрыв, не успеют полностью исчезнуть.

               В конце передачи Кингсли оглядел лабораторию.

               — Ну, парни, это, видимо, одна из последних наших возможностей задавать вопросы. Составим список. У кого есть предложения?

               — Интересно, что происходит с этими типами, если они не кончают жизнь самоубийством? Спросите, нет ли у него каких-нибудь предположений на этот счет, — сказал Лестер.

               — Хорошо бы знать, постарается ли оно не повредить Землю, когда будет покидать Солнечную систему? — сказал Паркинсон.

               Марлоу кивнул.

               — Могут случиться три неприятности:

               1. В нас попадает одна из тех газовых пуль, которые Облако выбрасывает при ускорении.

               2. Наша атмосфера будет захвачена Облаком и уйдет вместе с ним.

               3. Мы будем изжарены заживо либо отраженным от поверхности Облака солнечным светом, как это было во время великой жары, либо выделившейся в процессе ускорения энергией.

               — Верно. Надо это выяснить.

               Ответы на вопросы Марлоу оказались утешительнее, чем можно было ожидать.

               — Я ни на минуту об этом не забываю, — сообщило оно. — Собираюсь создать экран, который защитит Землю на ранних стадиях ускорения, а ускорение будет гораздо более мощным, чем торможение при моем прилете сюда. Без этого экрана жизнь на Земле, несомненно, погибнет, все сгорит. К сожалению, экран одновременно заслонит Солнце от Земли и лишит вас солнечного света примерно на две недели; но это, я думаю, не причинит серьезного вреда. На поздних стадиях моего ухода вы получите некоторое количество отраженного солнечного света, но нагрев от этого будет не столь сильным, как во время моего приближения.

               Труднее дать ответ на другой ваш вопрос, чтобы вы поняли его при современном состоянии вашей науки. Есть основания считать, что существуют естественные ограничения физического характера для некоторых видов информации, которой могут обмениваться мыслящие существа. Предполагается, что есть некая непреодолимая преграда, запрещающая передачу информации, связанной с глубокими проблемами. Не исключается, что всякое разумное существо, которое пытается передавать такую информацию, немедленно заглатывается окружающим пространством, иначе говоря, пространство словно бы замыкается вокруг него таким образом, что любая связь с другими существами того же ранга исключается.

               — Вы понимаете это, Крис? — спросил Лестер.

               — Нет, не понимаю. Но есть еще один вопрос, который мне хотелось бы задать.

               И Кингсли спросил:

               — Вы, вероятно, заметили, что мы старались избегать вопросов, касающихся физических теорий и фактов, пока нам неизвестных. Это произошло отнюдь не от недостатка интереса с нашей стороны, а только потому, что хотели перейти к таким вопросам позднее. Теперь, оказывается, у нас такой возможности больше не будет. Можете вы нам посоветовать, как лучше использовать оставшееся время?

               Пришел ответ:

               — Я думал об этом. Здесь возникает принципиальная трудность. Наши беседы велись на вашем языке, поэтому мы были вынуждены ограничиваться тем кругом идей, которые могут быть выражены с помощью вашего языка, то есть, мы по существу ограничивались темами, которые вам знакомы. Ни о какой быстрой передаче совершенно новой информации не может быть и речи, пока вы не выучите кое-что из моего языка.

               Не говоря уже о чисто практических трудностях, перед нами встает коренной вопрос: обладает ли человеческий мозг достаточной мощностью? Дать на него точный ответ я пока не могу. Однако позволю себе сказать, что теории, которыми обычно объясняют появление гениальных людей, кажутся мне заведомо неверными. Гении — не биологическое явление. Дитя не рождается гениальным; чтобы стать гением, нужно учиться. Биологи, считающие иначе, не учитывают данные собственной науки: человек, как биологический вид, не получил в процессе эволюции задатков гениальности, нет никаких оснований считать, что гениальность передается от родителей к детям.

               То, что гении появляются довольно редко, объясняется простыми вероятностными соображениями. Ребенок должен очень многое выучить прежде, чем он достигнет зрелости. Можно по-разному научиться делать такие арифметические действия, как, скажем, умножение. Но это означает, что мозг отдельных людей будет развиваться по-своему, каждый из них научится умножать числа, но отнюдь не с одинаковой легкостью. Тех, кто развивается удачно, называют «сильными» в арифметике. Людей же, которые освоят неудачные способы, называют «слабыми» или «неспособными». Почему так получается? Я уверен, что это дело везения. И случай определяет разницу между гением и тупицей. Гений — тот, кому повезло в процессе обучения, тупице, наоборот, не повезло. Тогда обычный человек — это тот, кто не был ни особенно удачлив, ни особенно неудачлив.

               — Боюсь, я слишком похож на тупицу, чтобы понять, о чем оно толкует. Может быть, кто-нибудь объяснит? — заметил Паркинсон во время перерыва в передаче.

               — Ну, если считать, что обучение может проходить разными путями, из которых один лучше, чем другие, то я думаю, что это действительно вопрос случая, — ответил Кингсли. — Это как пари на футболе. Вероятность того, что ребенок выберет самый лучший способ обучения для каждого из дюжины предметов, ничуть не больше, чем вероятность заранее угадать победителя в двенадцати футбольных матчах.

               — Понимаю. И это объясняет, почему гений — такая редкая птица, верно? — воскликнул Паркинсон.

               — Да, он встречается не чаще, чем человек, который выиграл все пари за целый футбольный сезон. Это также объясняют, почему гений не может передать детям свои способности. Везение не передается по наследству.

               Облако возобновило передачу.

               — Все это наводит на мысль, что человеческий мозг от природы способен действовать гораздо продуктивнее, если вести обучение наилучшим образом. Я собираюсь это сделать. Я предлагаю, чтобы кто-нибудь из вас попытался научиться моему способу мышления, после чего мы постараемся найти подходящий метод обучения. Ясно, что учиться придется не на вашем языке, и связь нужно будет организовать совсем по-новому. Из ваших органов чувств для получения и освоения сложной информации лучше всего подходит зрение. Правда, в обычном разговоре вы почти им не пользуетесь, но разве не с помощью глаз маленькие дети начинают познавать окружающий мир. Используя ваше зрение, я попытаюсь открыть вам новый мир. Мои требования будут очень просты. Сейчас я их изложу.

               Последовали некоторые технические детали, которые Лестер тщательно записал. Когда Облако закончило свое сообщение, Лестер сказал:

               — Сделать все это будет не так уж трудно. Что-то вроде громадного телевизора со множеством экранов.

               — А как мы должны получать информацию? — спросил Марлоу.

               — Первичная информация будет поступать по радио, а затем через узкополосные усилители отдельные группы сигналов будут подаваться на экраны.

               — Для каждого усилителя будет свой код.

               — Правильно. Так что какая-то упорядоченная картина будет поступать на экраны, хотя ума не приложу, как мы будем в ней разбираться.

               — Пора начинать. Времени у нас очень мало, — сказал Кингсли.

               После этой беседы настроение обитателей Нортонстоу значительно улучшилось. Вечером они, возбужденные и заинтересованные, собрались у только что установленной аппаратуры.

               — Пошел снег, — заметил Барнет.

               — Боюсь, нас ждет суровая зима, не говоря уже об этой двухнедельной арктической ночи, — сказал Вейхарт. — Вы понимаете, к чему все это представление?

               — Понятия не имею. Что можно узнать, глазея на эти экраны?

               — И я тоже ничего не понимаю.

               Первое же сообщение Облака вызвало у собравшихся некоторое замешательство:

               — Лучше, если в обучении будет участвовать только один человек, во всяком случае, вначале. Позднее я смогу обучить остальных.

               — Обидно, я думал, что мы все получим билеты в ложу бельэтажа, — заметил кто-то.

               — Нет, нет, все правильно, — сказал Лестер. — Видите, аппаратура установлена так, что на нее удобно смотреть, только устроившись вот в этом кресле. Нам были даны специальные инструкции, как расположить места для зрителей. Я сам не понимаю, что все это значит, но надеюсь, мы все сделали правильно.

               — Кто согласен стать добровольцем? — строго спросил Марлоу. — Ну, кто первый?

               Последовала долгая пауза. Наконец вперед вышел Вейхарт.

               — Ладно, если все боятся, — я согласен стать первым подопытным кроликом.

               Мак-Нейл пристально посмотрел на него.

               — Есть одно обстоятельство, Вейхарт. Понимаете ли вы, что это опасная затея? Вы отдаете себе в этом отчет?

               Вейхарт рассмеялся.

               — Не волнуйтесь вы так. Не в первый раз мне придется провести несколько часов, глядя на экран.

               — Смотрите сами. Если хотите попробовать, садитесь в кресло.

               — Будьте осторожны с креслом, Дэйв. Может быть, Гарри специально для вас подключил к нему ток, — пошутил Марлоу.

               Вскоре на экранах стали вспыхивать огоньки.

               — Джо начинает, — сказал Лестер.

               Трудно было сказать, вспыхивали огоньки в каком-то определенном порядке или нет.

               — Что он говорит, Дэйв? Вы что-нибудь понимаете? — спросил Барнет.

               — Пока ничего вразумительного, — ответил Вейхарт, закидывая ногу на ручку кресла. — По-моему, это полная неразбериха. Но я все-таки попробую найти в ней какой-нибудь смысл.

               Время тянулось медленно. Большая часть собравшихся быстро потеряла интерес к переливающимся огонькам. Начались посторонние разговоры, и Вейхарта оставили наедине с экраном.

               Наконец, Марлоу спросил его:

               — Как дела, Дэйв?

               Ответа не последовало.

               — Эй, Дэйв, в чем дело?

               Молчание.

               — Дэйв!

               Мэрлоу и Мак-Нейл подошли к креслу Вейхарта.

               — Дэйв, почему вы не отвечаете?

               Мак-Нейл тронул его за плечо, но ответа по-прежнему не было. Они следили за его глазами. Его взгляд быстро перебегал с одной группы трубок на другую.

               — В чем дело, Джон? — спросил Кингсли.

               — По-моему, он в каком-то гипнотическом состоянии. Мне кажется, сейчас он способен воспринимать что-либо только глазами, а глаза его не отрываются от экранов.

               — Как это могло случиться?

               — Хорошо известно, что зрительные воздействия могут вызвать гипнотическое состояние.

               — Вы думаете, оно было вызвано умышленно?

               — Очень похоже, что да. Едва ли это могло произойти случайно. И обратите внимание на его глаза. Видите, как они двигаются. Это не просто так, в этом есть какой-то смысл, глубокий смысл.

               — По-моему, Вейхарт — не очень подходящий объект для гипнотизера.

               — Согласен с вами. Страшное зрелище и совершенно непонятное.

               — Что вас так удивляет? — спросил Марлоу.

               — А вот что. Обычный гипнотизер может пользоваться зрительными воздействиями, но он не ограничивается только ими. Гипнотизер обязательно говорит со своим объектом, он передает смысл словами. Но Джо обходится без слов. Чертовски странно.

               — Интересно, что вы предупреждали Дэйва о грозящей ему опасности. У вас были какие-то плохие предчувствия, Мак-Нейл?

               — Да нет, ни о чем определенном я не думал. Правда, физиологи недавно обнаружили, что вспышки света с частотой, близкой к частоте сигналов в мозгу, производят на человека необычное действие. С другой стороны, было ясно, что Облако может выполнить свое обещание только каким-то совершенно необычайным способом.

               Кингсли подошел к креслу.

               — Не думаете ли вы, что мы должны что-то сделать? Может быть, нам следует оттащить его? Мы могли бы легко это сделать.

               — Я бы не советовал, Крис. Он, вероятно, стал бы яростно сопротивляться, а это может быть опасно. Самое лучшее — оставить его на время в покое. Он пошел на это с открытыми глазами в буквальном и переносном смысле слова. Я, конечно, останусь с ним. Остальные должны отсюда уйти. Оставьте кого-нибудь на случай, если нужно будет связаться с вами — Стоддард подойдет — и тогда я позову вас, если понадобится.

               — Хорошо. Мы будем наготове, — согласился Кингсли.

               Уходить из лаборатории никому не хотелось, но было ясно, что требование Мак-Нейла нужно выполнить.

               — А то, чего доброго, оно всех нас загипнотизирует, — заметил Барнет, — только бы со стариной Дэйвом все обошлось, — добавил он с беспокойством.

               — Можно, наверное, просто выключить установку. Но Мак-Нейл боится, как бы не сделать еще хуже.

               — Да. Еще вызовешь у Вейхарта какой-нибудь шок, — сказал Лестер.

               — Интересно бы узнать, чему он там учится, — сказал Марлоу.

               — Скоро узнаем. Едва ли передача будет продолжаться много часов. Такого до сих пор не бывало, — заметил Паркинсон.

               Но передача оказалась очень долгой, и постепенно все разбрелись по своим комнатам.

               Марлоу выразил общее мнение:

               — Дэйву мы все равно ничем помочь не можем, а спать хочется. Я, пожалуй, пойду, вздремну.

               Стоддард разбудил Кингсли.

               — Доктор зовет вас, мистер Кингсли.

               Оказалось, что Мак-Нейл и Стоддард уже перенесли Вейхарта в одну из спален — сеанс связи был закончен.

               — Как дела, Джон? — спросил Кингсли.

               — Не нравится мне его состояние, Крис. Температура быстро повышается. Думаю, вам незачем к нему идти. Он без сознания и едва ли придет в себя с температурой 40.

               — Как выдумаете, в чем дело?

               — Не знаю, никогда в жизни ничего подобного не видел. Но если бы я не знал, что здесь происходило, то сказал бы, что у Вейхарта воспаление мозга.

               — Это ведь очень серьезно?

               — В высшей степени. Помочь ему мы все равно не можем, но, по-моему, вам надо быть в курсе дела.

               — Да, конечно. Как выдумаете, отчего это?

               — Я бы сказал, слишком напряженная работа нервной системы и всех связанных с ней тканей. Но это только предположение.

               Температура у Вейхарта продолжала повышаться, и к вечеру он умер.

               Мак-Нейл должен был произвести вскрытие, но, щадя чувства окружающих, решил этого не делать. Он избегал людей и был полон мрачных мыслей — ведь именно он должен был предвидеть трагедию и принять меры, чтобы предотвратить ее. Но он не предусмотрел ни того, что случилось, ни того, чему еще предстояло случиться.

               Первое предупреждение исходило от Энн Холей. Она прибежала к Мак-Нейлу, близкая к истерике.

               — Джон, вы должны мне помочь. Остановите Криса. Он собирается убить себя.

               — Что?!

               — Он хочет повторить попытку Дэйва Вейхарта. Я уже несколько часов его отговариваю, но он не желает меня слушать. Говорит, что попросит эту штуку вести передачу с меньшей скоростью, считает, что Дэйва убила именно высокая скорость передачи. Вы думаете, это поможет?

               — Кто знает? Я ни за что поручаюсь. Слишком мало об этом знаю.

               — Скажите мне откровенно, Джон, есть хоть какая-нибудь надежда?

               — Будем надеяться. Но сказать что-то определенное мне трудно.

               — Тогда вы должны его остановить.

               — Попробую. Я немедленно поговорю с ним. Где он?

               — В лаборатории. Но говорить с ним бесполезно. Его нужно остановить силой. Это — единственный способ.

               Мак-Нейл пошел прямо в лабораторию радиосвязи и изо всех сил забарабанил в запертую дверь. Голос Кингсли едва можно было расслышать:

               — Кто это?

               — Это Мак-Нейл. Впустите меня.

               Дверь открылась. И Мак-Нейл увидел, что аппаратура включена.

               — Энн мне все рассказала, Крис. Опомнитесь. Ваше решение  — настоящее безумие. После смерти Вейхарта прошло всего нескольких часов.

               — А вы думаете, Джон, я делаю это для развлечения? Могу вас заверить, что люблю жизнь не меньше вашего. Но я должен решиться, и непременно прямо сейчас. Через неделю будет уже поздно, а такую возможность мы, люди, просто не можем позволить себе упустить. После бедняги Вейхарта едва ли кто-нибудь другой отважится, так что это мой долг. Я ведь не из тех храбрецов, которые любят хладнокровно рассуждать о предстоящей опасности. Если уж я должен взяться за опасную работу, то предпочитаю сделать ее сразу — меньше будет времени на неприятные раздумья.

               — Все это понятно, Крис, но никому от вашей смерти лучше не станет.

               — Глупости все это. Ставки в этой игре очень высоки, так высоки, что стоит попытаться даже при небольших шансах на выигрыш. Это, во-первых. А во-вторых, мои шансы, может быть, не так уж и малы. Я уже связался с Облаком и попросил его уменьшить, насколько возможно, скорость передачи. Оно согласилось. Вы сами сказали, что это может устранить главную опасность.

               — Может, да. А может, и нет. Кроме того, если даже вы избежите того, что погубило Вейхарта, могут быть другие опасности, о которых мы не подозреваем.

               — Тогда благодаря мне вы узнаете о них, это облегчит дело для кого-нибудь еще — ведь после Вейхарта мне легче браться за дело. Не надо меня отговаривать. Ни к чему это, Джон. Решение мое бесповоротно, я собираюсь начать прямо сейчас.

               Мак-Нейл понял, что Кингсли не переубедишь.

               — Ну, что ж, делать нечего, — сказал он. — Я думаю, вы не будете возражать, если я останусь здесь. У Вейхарта сеанс продолжался около десяти часов. Значит, у вас он продлится еще дольше. Вам понадобится пища, чтобы поддерживать приток крови к мозгу.

               — Вряд ли я смогу делать перерывы для еды, Джон! Вы понимаете, что я должен сделать? Освоить целую новую область знаний, освоить ее всего за один урок!

               — Я и не настаиваю на перерывах для еды. Хочу время от времени делать вам инъекции. Судя по состоянию Вейхарта, вы этого даже не заметите.

               — Другое дело. Уколы так уколы, если вам так хочется. Я не возражаю. Но простите, Джон, мне пора приступать к делу.

               Нет необходимости подробно описывать последующие события. Все, что происходило с Вейхартом, повторилось с Кингсли. Гипнотическое состояние продолжалось, однако, дольше — около двух дней. Наконец, когда сеанс был завершен, Кингсли, по указанию Мак-Нейла, уложили в постель. В течение следующих нескольких часов у него обнаружились симптомы, устрашающе сходные с теми, что наблюдались у Вейхарта. Температура у Кингсли поднималась до 38… 39… 40. Но потом его состояние стабилизировалось, и температура даже стала медленно понижаться. И по мере того, как температура падала — росла надежда у тех, кто был у постели больного: у Мак-Нейла и Энн Холей (она не отходила от Кингсли ни на минуту), у Марлоу, Паркинсона и Александрова.

               Через тридцать шесть часов после окончания передачи больной пришел в сознание. Несколько минут выражение лица Кингсли менялось самым неожиданным образом; иногда оно становилось совершенно неузнаваемым, стало ясно, что с Кингсли творится что-то по-настоящему страшное. Началось это с непроизвольных подергиваний лица и нечленораздельного бормотания, которое быстро перешло в крики, а затем в дикие вопли.

               — Боже мой, у него припадок! — вскричал Марлоу.

               Уколы Мак-Нейла подействовали, приступ прошел. Он потребовал, чтобы его оставили наедине с больным. Весь день из-за закрытой двери слышались приглушенные крики, которые затихали после новых инъекций.

               Марлоу удалось уговорить Энн Холей выйти с ним на прогулку после обеда. Это была самая тяжелая прогулка в его жизни.

               Вечером он мрачно сидел у себя в комнате, когда вошел Мак-Нейл, без сил, с потухшими глазами.

               — Он скончался, — проговорил ирландец.

               — О боже, какая ужасная и ненужная трагедия!

               — Еще более страшная, чем вы думаете, — сказал Мак-Нейл.

               — О чем вы?

               — Я хочу сказать, что он почти выпутался. После обеда он был в полном сознании около часа. Он объяснил мне, что произошло. Он боролся, и минутами я думал, что он на пути к победе. Но получилось не так. Новый приступ убил его.

               — Но что случилось?

               — То, что и должно было произойти, мы обязаны были предвидеть. Мы не учли, какое невероятное количество нового материала Облако способно сообщить нашему мозгу. Это неминуемо привело к огромным необратимым изменениям в структуре важных электрических контуров человеческого мозга. Привычные связи были подвергнуты поистине грандиозным деформациям.

               — Вы хотите сказать, весь мозг должен был полностью перестроиться?

               — Не совсем. Перестройка не потребовалось. Старые нервные связи мозга остались нетронутыми. Новые связи устанавливались параллельно со старыми. Так, чтобы они могли работать одновременно.

               — То есть, так мои познания могли были добавлены в мозг древнего грека?

               — Пожалуй, но в еще более крайней форме. Можете вы себе представить, какие жестокие противоречия будут раздирать мозг вашего бедного грека, привыкшего к представлениям о Земле как о центре вселенной и еще к сотне подобных анахронизмов, если внезапно на него обрушится запас ваших современных знаний?

               — Да, нелегко ему пришлось бы. В конце концов, ведь все мы очень тяжело переживаем, если хотя бы одна из взлелеянных нами научных идей оказывается неверной.

               — Именно, представьте себе религиозного человека, который внезапно теряет веру, когда оказывается, что его религиозные убеждения вступают в противоречие с чем-то заведомо истинным. Он не избежит тяжелого нервного кризиса. А в случае с Кингсли все оказалось еще в тысячу раз хуже. Его убило невероятное возбуждение нервной активности, или, пользуясь ходячим выражением — ряд невообразимо жестоких душевных потрясений.

               — Но вы сказали, что он почти справился с ними.

               — Да. Так оно и есть. Он понял, в чем дело и выработал свой план, который должен был ему помочь справиться. Вероятно, он решил принять за аксиому, что новое всегда должно пересиливать старое, едва между ними возникают противоречия. Я следил за тем, как Кингсли целый час систематически прослеживал ход своих мыслей, пытаясь примирить несовместимое. Стрелка отсчитывала минуты, мне стало казаться, что битва им выиграна. Но потом что-то произошло. Вероятно, добавилось какое-то совершенно немыслимое переплетение логических ходов, которое оказалось для него непереносимым. Сначала расстройство сознания было незначительным, однако затем оно начало нарастать. Кингсли отчаянно боролся, но, видимо, у него иссякли силы, и наступил конец. Он умер без лишних страданий — я ввел успокаивающее. Наверное, какая-то цепная реакция в его мыслях вышла из-под контроля.

               — Хотите виски? Нужно было предложить вам раньше.

               — Теперь, пожалуй, выпью, благодарю вас.

               — Не кажется ли вам, — сказал Марлоу, передавая стакан, — что Кингсли не подходил для эксперимента? И кто-то другой, с более низким уровнем умственного развития, справился бы лучше него? Кингсли погубило, как вы считаете, противоречие между старыми и новыми знаниями. Получается, что человек, не обремененный интеллектом и лишними знаниями, наверняка сумел бы выкрутиться.

               Мак-Нейл посмотрел на Марлоу поверх своего стакана.

               — Как интересно, что вам это пришло в голову! Когда Кингсли, уже перед концом, пришел в себя, он сказал — я постараюсь точно припомнить его слова: «Какая злая ирония, — сказал он, — меня эта история погубила, а ведь Джо Стоддард или кто-нибудь, подобный ему, остался бы целым и невредимым».