Накануне отъезда Люстиков и Оля долго гуляли по городу. Им было невесело. Потом сидели над картой, уточняя маршрут. На прощанье поцеловались.

– Не забудешь? - спросила Оленька. - И… и надо тебе вернуться к гамма-лучам.

– Да… конечно, - ответил Люстиков. - Ты меня любишь?

Поздно вечером Люстиков пошел в лабораторию - "провести с АДП последнюю ночь". Из корпуса "физиологии животных" доносился сонный лай собак.

Спать Люстиков устроился в том же директорском кресле; маленький и худой, он легко уместился в этом кожаном гиганте. Кресло, казалось, еще хранило тепло внушительных объемов N.

Во сне Люстикова мучили кошмары. Ему представлялось, что неопределенный свет извилин распространяется по земному шару, и в тусклом этом свете все становится неопределенным. Люди, слоны, дома, жирафы, кошки теряют привычную форму и превращаются в туманности.

Он проснулся с криком "Не надо!", оттого что привидилась Оленька - красивая, веселая, милая - и ползущая ей навстречу, готовая и ее превратить в туман неопределенность.

У него колотилось сердце, он был весь в холодном поту. Поднявшись, он прежде всего вытащил кресло на лестничную площадку, затолкал его в угол и сильно пнул ногой. Потом побежал к автомату позвонить Оле. "Подойдет папаша, дьявол с ним", - отчаянно подумал он.

Трубку взяла Оленька, и быстро, после второго гудка.

– Тебе не спалось, милый? - тихо спросила она. Он попытался рассказать свой сон:

– Представь себе мир, залитый серым туманом, и тает, стушевывается…

– Не надо, - ласково перебила она. - Важно совсем другое…

Ночью в лаборатории, вопреки всякой логике, Люстиков подумал: "Не захватить ли с собой АДП? Мало ли какой материал подвернется в дороге… Установка портативная, уместится в багажнике".

Всю ночь он провозился, прилаживая установку на подвесных резиновых амортизаторах.

Выехал на рассвете. Проезжая мимо Оленькиного дома длинно просигналил.

Медленно светало. Ленинградское шоссе было еще почти пусто.