Проведя в разлуке долгие годы отрочества, когда оба весьма страдали из-за собственного неумения приспособиться к перипетиям подростковой жизни, Уилл и Мин неожиданно встретились вновь. Уилл стал первым счастливым представителем своего семейства, отправившимся в университет, и в величественных стенах этого учреждения он выбрал специальность, благодаря которой их с Мин жизненным путям суждено было пересечься. Он стал изучать французский язык и философию, что весьма озаботило его прагматичного отца.

– И какая в том может быть польза? – спрашивал Фил сына, все еще надеясь, что в голове Уилла наступит просветление и он выберет профессию инженера-электрика. – Ну чем ты станешь заниматься с таким образованием?

– Я найду работу, – отвечал сын.

– И кем ты будешь, интересно?

– Философом.

Уилл провел удивительно беззаботный год в приветливом загородном университете, где за это время научился многим полезным вещам: например, как закатить классную вечеринку, как скатать косяк с марихуаной и как со знанием дела лгать женщине, чтобы соблазнить ее. Изучение поэзии быстро отбило у него всякий интерес к ней, а его склонность к философствованию еще более укрепилась, когда факультет философии был закрыт из-за недостатка финансирования, а, как ни печально, вовсе не из-за того, что философы преуспели в доказательстве тщетности собственного существования. Таким образом, от Уилла требовалось не слишком много, и его учебный труд скорее напоминал упражнение свободной воли (хочу ли я писать этот очерк?), чем осознание детерминизма (вас выгонят, если вы не напишете).

Курс французского потребовал от него несколько больших усилий, так что даже пришлось пересечь Ла-Манш. Уилл отправился на несколько месяцев в Париж, чтобы пройти курс в Сорбонне. Это звучало чрезвычайно романтично, но на деле превратилось в дорогостоящее испытание одиночеством. На скудный студенческий грант он мог позволить себе лишь что-то вроде chambre de bonne на одиннадцатом этаже, с общей душевой в конце коридора. Он проводил одинокие парижские вечера в этом гнезде, потягивая красное вино – напиток местных бродяг – из четырехугольной пластиковой бутылки. По выходным питаясь батоном с сыром, в будни он мог за три франка пообедать в университетской столовой.

Дневной бюджет Уилла составлял десять франков (исключая сигареты). Он перепрыгивал через Турникеты в метро, чтобы не покупать билет, и пользовался прачечной только тогда, когда его вещи от грязи уже самостоятельно стояли в углу; наконец, он дошел до того, что был способен есть и пить то, что оставляли другие. К его просьбе прислать денег родители отнеслись без обычной снисходительности. Мать не желала, чтобы у него были излишки, поскольку считала, что в Париже слишком много наркопритонов, а отец решил, что сыну следует прекратить легкомысленно относиться к жизни и пора познакомиться с суровой реальностью мира. Он счел, что с него достаточно высокомерия и манерничанья Уильяма. а потому сыну пойдет на пользу сбросить с глаз розовые очки и понять, что деньги не растут на деревьях, и нечего полагаться на рассуждения типа «если бы да кабы да во рту росли б грибы».

До этих пор Уилл действительно не понимал, что значит быть бедным, теперь же сознание своей нищеты расстраивало его больше голода и холода. Он шагу не мог ступить без денег. Уилл пришел к справедливому заключению, что даже прогулка добавляет расходов, потому что после нее еще сильнее хочется есть, на что опять же нужны деньги. Ему не удалось обрести друзей, с которыми он смог бы разделить нужду – хотя в Сорбонне многие тысячи студентов, там вовсе не так легко завести близкую дружбу, так что обычно он коротал время, уединяясь в своей тесной мансарде.

Среди потрясающих красот Парижа одиночество ощущается еще острее. Однажды субботним утром, подумав о перспективе в очередной раз провести одинокий уикенд, Уилл решил спуститься в метро и отправиться на блошиный рынок. Его взгляд привлекла девушка за одним из прилавков. На голове у нее красовался многоцветный вязаный берет, из-под него выбивалась масса темных кудрей, и она так заразительно смеялась, что трудно было пройти мимо. В руке, затянутой в перчатку, она держала сигарету. Она отчаянно жестикулировала, на беглом гортанном французском рассказывая какую-то историю. Овчинный полушубок расползался по швам, а расклешенные брюки смотрелись нелепо. Уиллу девушка показалась прекрасной, очаровательной и очень-очень знакомой.

На прилавке громоздилась груда каких-то непонятных предметов. Их обладатели, темноволосая девушка и высокий небритый молодой человек, похоже, пребывали в беззаботной уверенности, что им ничего не удастся продать, поскольку они не обращали внимания на тех, кто останавливался посмотреть на их товар, и были заняты друг другом. Уилл повертел в руках пару медных безделушек и громко кашлянул. Но молодые люди продолжали игнорировать его, так что ему еще не раз пришлось покашлять, чтобы наконец создать впечатление больного эмфиземой и привлечь к себе взгляд парня.

– Oui? – спросил он так, словно Уилл вторгся в его личные покои.

– Интересно, сколько это стоит? – спросил Уилл, держа вещь, наугад взятую с прилавка.

Девушка повернулась и уставилась на него.

– Это очень дорогая вещь, – ответил молодой человек.

– И насколько дорогая? – продолжал Уилл.

– Очень, очень дорогая. Вам не по средствам, – вызывающе заявил парень.

Девушка продолжала смотреть на Уилла.

– Я бы все же хотел знать, – сказал тот, улыбаясь ей. – Я как-то раз видел нечто подобное в одном старом доме в Беркшире, неподалеку от того места, где я вырос.

– Это ты! – воскликнула девушка, выбегая из-за прилавка. – Уильям, подумать только! – Она попыталась обнять его, но разница в их росте была такова, что ей удалось только обхватить его за талию. – Это я – Мин! Ты не узнаешь меня? – спросила она с яркой улыбкой, сиявшей из-под густых черных кудрей и несуразной шапки.

– Конечно узнаю, – нежно сказал Уилл, заключая ее в объятия. – Я скучал по тебе. Нам всем не хватало тебя. Tы ни разу не навестила нас с тех пор, как уехала.

После продажи Чиверли у Мин больше не оставалось нитей, связывавших ее с Беркширом и Гаджетами, которых французские де Бофоры сочли неподходящей для нее компанией. Миссис Гаджет все писала, писала, просила Мин приехать в гости на каникулы, но тетушка Вероника, которая приняла девушку под свое крыло, наложила вето на поездку. Она допускала, что Гаджеты были достойными и милыми людьми, вполне способными следить за ребенком, но не собиралась позволять теперь уже выросшей Мин поддерживать неподобающие знакомства. Ведь тетушка слышала, что они живут в ужасно современном доме, не имеют приличных родственных связей и вообще не «комильфо». Чтобы избежать конфликта с племянницей, которая, хотя и отличалась податливым характером, иной раз проявляла удивительное упрямство в самых неожиданных случаях, она не стала рассказывать Мин о переписке между Парижем и Перли. Несколько лет назад, когда Веронике наконец надоело придумывать отговорки, она решила и вовсе положить конец этой переписке и в резкой форме попросила Гаджетов не искать больше контактов с Мин.

То было холодное и оскорбительное письмо. Когда миссис Гаджет однажды утром прочла его за завтраком, она расплакалась, и соленые слезы закапали на дольки грейпфрута на столе.

– Что случилось, дорогая? – спросил Фил, опустив свою «Телеграф». До этого Уилл не видел, чтобы мать когда-либо плакала. Ее лицо с правильными чертами и привычно приветливым выражением вдруг исказилось от досады. Уилл так и прирос к своему стулу. А слезы все капали на клеенку с рисунком из вишен, которую мама всегда стелила на стол по утрам. Хлопнул тостер, закипел чайник, почти задымились яйца на плите, но родители не замечали этого, и его охватила тревога.

Уткнувшись лицом в чайное полотенце, что совершенно противоречило неукоснительно соблюдаемым правилам чистоплотности и гигиены в доме, мать показала письмо Филу.

– Да, – хмуро произнес он, прочитав короткое послание. – Мы были хороши, пока им от нас было что-нибудь нужно. Теперь они перестали нуждаться в нас и не хотят больше знаться снами.

– Но я так хотела повидаться с ней! Я хочу посмотреть, какой она теперь стала, как повзрослела, – причитала миссис Гаджет.

– Успокойся же, дорогая, успокойся. – Фил обнял жену, а та продолжала плакать прямо в его безукоризненно выглаженную рубашку. Ее сердце было разбито. – Не убивайся так. Ну, поплачь, поплачь, – уговаривал он, лаская ее волосы.

– О, Фил, это же наша девочка.

– Ну, – он вытер ей глаза и нос салфеткой, – она же никогда не была совсем наглей, Джоанни, мы всегда знали, что они захотят вернуть ее.

Уилл сидел, вытаращив глаза. До этого момента родители казались ему единым целым под сложным названием «папа-с-мамой». Ему не приходило в голову, что у них могут быть взаимоотношения, никак не связанные с ним самим. Все, что он случайно замечал, так это скромный поцелуй в щеку или проявление легкого раздражения, если кто-то из родителей опаздывал к ужину, задержавшись в саду, или слишком долго готовился к тому, чтобы отправиться в гости к соседям.

Столь открытое выражение чувств родителей, как и таинственная загадка, кто же такие эти «они», что хотят вернуть Мин, – все это смутило подростка Уилла. Пока папа и мама продолжали крепко обнимать друг друга, он тихо выскользнул из кухни, схватил сумку и отправился в школу на велосипеде, немало удивляясь, как родители могли не заметить, что он сегодня остался без завтрака.

К вечеру порядок в семье Гаджетов восстановился, чай был на столе, только глаза миссис Гаджет оставались красными, а Фил был раздражен, хотя и очень нежен с женой. Случилось нечто важное, заключил Уилл, но, не в состоянии понять, что именно, он уединился в своей комнате и раз пятнадцать подряд прослушал новый сингл «The The», так что отцу в конце концов пришлось постучать к нему в дверь и попросить сменить пластинку.

– Но я бы приехала, если бы вы меня пригласили, – сказала Мин.

– Мы приглашали много-много раз, – сказал Уилл. Потом отец показал ему то последнее письмо, чтобы продемонстрировать сыну, почему он должен учиться изо всех сил и добиться успеха в жизни – для того, чтобы никто не смел относиться к нему свысока, как это случилось с его родителями. Фил хотел, чтобы потом сын мог гордиться своими достижениями. – Вероника написала моей маме, что ты теперь вращаешься в кругах, где не приветствуются близкие отношения с прислугой.

– Вот дрянь! – возмутилась Мин. – Я так любила твоих родителей, они были так добры ко мне. Вероника только пилила меня за то, что я похудела, что я грызу ногти и не веду себя прилично.

– Тебе следовало сбежать, – сказал Уилл. – Ты могла бы жить у нас все это время.

– Я бы хотела, – ответила Мин. – У вас я была бы куда счастливее. Ты даже не представляешь, как мне противно это высшее общество.

Ее спутник покашлял, чтобы обратить на себя внимание.

– Ах, да. Уильям, это Кристоф, – сказала она. – Кристоф, это Уильям, мой старинный друг.

– А-а, – произнес явно расстроенный Кристоф.

В тот вечер они – точнее, Мин – пригласили Уилла в свою квартиру-студию на площади Пигаль, в районе, где неоновая реклама предлагала любые непристойные развлечения за удивительно низкую плату. Он пришел по указанному адресу и позвонил в дверь, но никто не открыл.

– Ils sont pas la, monsieur.

У двери стоял трансвестит, широкоскулый, с большими руками, женского в нем только и было, что яркая помада и высокие каблуки.

– Вы случайно не знаете, когда они могли бы вернуться? – спросил Уилл. Его французский был уже довольно беглым, но пока еще не слишком правильным.

– Нет, – сказала «красотка». – Трудно сказать.

Встряхнув длинными светлыми волосами, она засунула средний палец в рот и принялась двигать им взад-вперед. Потом призывно вскинула бровь.

– Вы очень добры ко мне, – произнес Уилл. – Как ни прискорбно, но я не могу принять ваше предложение.

Трансвестит расхохотался, закинув голову назад.

– Большинство мужчин не так вежливы.

– Ну, с такой прелестной женщиной, как вы… – продолжал Уилл сыпать комплиментами в надежде, что Мин вот-вот объявится.

– Chéri, пожалуй, это ты слишком уж добр. Откуда ты такой взялся?

– Из Англии, – ответил Уилл. – Хотите закурить? – предложил он, вытаскивая из кармана мятую пачку «Мальборо».

Трансвестит снова рассмеялся.

– Спасибо, у меня есть свои. – Он достал из кармана плоский серебряный портсигар и вынул из него длинную белую сигарету. – Но вы можете дать мне огоньку, – добавил он, томно глядя сквозь длинные ресницы.

Теперь Уилл тоже рассмеялся, думая о том, что его родители, слава богу, не видят, как он флиртует с мужчиной, переодетым в женское платье, поздним вечером в парижском квартале красных фонарей.

Когда сигареты были зажжены, оба прислонились к косяку двери с противоположных сторон каменной арки.

– Они давно живут здесь? – спросил Уилл, пытаясь выведать побольше.

– Наверно, уже несколько месяцев. Они твои друзья?

– Она, – ответил Уилл. – Что до него, то пока не уверен.

– Ах. он. – сказал трансвестит, с отвращением сплевывая на пол. – Он – свинья. Когда-нибудь… – его голос звучал теперь на пару октав ниже, и он принял позу мужчины, готового к драке, – когда-нибудь я его отделаю как следует. – Украшенные бижутерией пальцы сжались в кулак. – Однажды этот гребаный, поганый чертов мерзавец узнает что почем.

Звук быстрых шагов возвестил о том, что пришла Мин.

– Прости, я опоздала. Никак не могла раньше освободиться с работы, сегодня там никого не оказалось на подхвате, – объяснила она, еще не отдышавшись.

– Не переживай, – сказал трансвестит, снова приняв женский образ. – Я присмотрела за этим милашкой.

– Спасибо, Мари, – ответила Мин. – Ты на высоте.

И Мин с Уиллом направились вверх по лестнице.

– Позаботься о нем как надо, – крикнула Мари вслед. – А то им займусь я. Бесплатно!

Уилла тяготили условия собственного существования в Париже, но он взглянул на них иначе, оценив образ жизни, который выбрали Мин и Кристоф. В своих фантазиях он хотя бы мог представить себя голодным французским поэтом, живущим в мансарде и потягивавшим с тоски абсент, но при виде их квартиры он испытал настоящий шок. Здесь было холодно, жить так показалось ему страшно и унизительно. Ему было больно видеть, как Мин бойко разогревала на допотопной плите, отгороженной в углу комнаты цветастой занавеской, те объедки, которые принесла из ресторана, где работала, как она надевала пять свитеров, чтобы сэкономить на отоплении. Уилл поморщился, когда увидел Кристофа, явившегося со связкой гнилых бананов в руке, гордого, словно он купил для Мин какое-то экзотическое яство. И Уилл едва не расплакался: ведь они пригласили его на ужин, а вместо того он будто попал на раздачу бесплатного супа для нищих.

Как бы то ни было, он приходил на площадь Пигаль почти каждый вечер. Если Мари была на посту, она всегда предупреждала его, кто из двоих сейчас был дома. Если Мин была одна. Мари обычно торопила его: «Vas-y! Vas-y vite! У тебя есть время заняться любовью!» Если Кристоф был дома, она с хмурым видом сообщала: «Свинья в своем стойле». Это оказалось весьма кстати, поскольку можно было избежать неловких ситуаций. Например, как-то раз Уилл стоял за дверью, в шутку напевая «La Vie En Rose», a на пороге вдруг появился сердитый Кристоф.

Кристоф с самого начала ревниво относился к дружбе Уилла и Мин. Они вовсе не занимались любовью, что бы ежедневно ни утверждала Мари, но их явно объединяли какие-то неразрывные узы. Хотя Уилл не встречался с Мин много лет, он обладал непостижимой способностью без труда угадывать ее чувства и понимать ее. Он мог предвидеть, какого цвета джемпер она выберет в магазине, попробовать вино и сказать, понравится ли оно ей, знал заранее, что она ответит на любой его вопрос. То была словно телепатическая связь – он просто знал, и все. Он догадывался, что Мин думала, будто влюблена в Кристофа, на самом деле не имея понятия о подлинной любви. Она просто принимала слепую страсть и влечение плоти за истинное чувство. Уилл подозревал, что она стремилась к любви, а Кристоф в чем-то походил на романтического героя, боровшегося с миром, в котором она выросла, и это обстоятельство делало его еще привлекательнее в ее глазах.

Если Мин Уилл понимал безошибочно, то Кристоф оставался для него неразрешимой загадкой. Уилл прекрасно видел, что, в отличие от Мин, не умевшей скрывать свои чувства, Кристоф – весьма темная личность. Уилл был обеспокоен тем, что Мин, не искушенная в лицемерии, позволяла более опытному человеку обманывать себя.

Кристоф был одним из руководителей Троцкистского альянса. Мало было сказать, что он предан своему делу – он просто был одержим навязчивой идеей. Он слепо верил в свою правоту, убежденный в том, что ему суждено сыграть важную роль в борьбе за права человека; он был красноречив и не сомневался в собственной исключительности. Он утверждал, что происходит из бретонских рыбаков, но Уилл сомневался в этом. Все безумства Троцкистского альянса носили отпечаток «бунта против родителей», и Уилл былсклонен считать, что Кристоф, взявший на вооружение расхожий лозунг «J'accuse!», вполне мог быть сыном дантиста, страхового агента или архитектора, то есть выходцем из среднего класса, но признать это значило бы лишить себя всякого флера незаурядности и сексуальной привлекательности.

Знакомство Мин с Кристофом началось в обстановке, которую трудно назвать благоприятной. Как-то Кристоф раздавал на улице листовки, вернее, почти насильно пытался всучить свои бумажки хмурым прохожим, и за этим занятием на него внезапно налетел мальчишка на роликах В то время по Парижу на жутких скоростях носились молодые люди на старомодных роликах, просто привязанных к ботинкам. Некоторые из них отличались завидным мастерством и ухитрялись с поражавшим всякого обычного пешехода проворством взбираться даже вверх по лестнице в метро. Но не все были такими виртуозами. К своему несчастью, Кристоф оказался на пути недостаточно умелого роллера. Не справившись с маневром, он сбил Кристофа с ног с такой силой, что протащил его по мостовой несколько метров, пока тот не распластался на клумбе, а листовки разлетелись по всей площади. Так Мин впервые увидела Кристофа с разбитым в кровь носом, самым жалким образом растянувшегося среди бегоний и прижимавшего к груди остатки своих памфлетов. К тому же начался дождь, и оттого картина стала еще печальнее.

В тот момент Кристоф выглядел уязвимым и очень привлекательным – таким он никогда больше не представал перед ней. Мин кинулась к нему и помогла подняться с клумбы. Она вытерла ему кровь, собрала кое-какие листки, стряхнула грязь с его одежды и отвела его в кафе, где он с жадностью поглотил два батона, омлет, бифштекс и графин красного вина. Мин заплатила по счету.

Тогда она была практически свободна от всяких устремлений. Она жила с дядей и тетей в просторных апартаментах в одном из живописных quartiers Парижа и абсолютно ничего не делала. Из школы она вынесла разве что понимание того, чем бы ей не хотелось заниматься в жизни, хотя, как ни странно, определенное знание тонкостей французского политеса в будущем превратится в одно из ее наиболее полезных приобретений. Мин вполне созрела для того, чтобы обрести цель, и Кристоф подвернулся как раз вовремя.

Мин увлекли его рассуждения об угнетении со стороны высших классов, которого официально во Франции не существует, хотя там, как и повсюду, республиканские устои не всегда стоят на страже справедливости. Вдруг перед ней открылось, что господствующая форма правления обрекает народ на жизнь в нужде и борьбе за хлеб насущный. Она растрогалась до слез, переживая за изнывавших от тяжкого повседневного труда рабочих соляных копей, фермеров, рыбаков, водителей грузовиков и за их семьи. Не имея никакого представления о налогах. Мин пребывала в счастливом неведении о том, что французское государство весьма преуспело в наказании богатых и защите интересов неимущих. Поскольку просвещать ее в этом вопросе было не в интересах Кристофа, он благоразумно обходил молчанием этот общеизвестный факт.

Нельзя не принять во внимание, что к тому же он был очень красив: прекрасно очерченный подбородок, волевые скулы и темные взъерошенные волосы. Его глаза горели страстью, он обладал решимостью и энергией. Но за суровыми манерами Кристоф пытался скрыть, что с Мин он поступил как лукавый соблазнитель, которому не составило особого труда заполучить очередной лакомый кусочек. Ко времени, когда Уильям Гаджет волею судьбы появился в Париже, Мин уже вовсю танцевала под дудочку Кристофа – под мотивы, непривычные для улицы Фобур-Сент-Оноре.

Уиллу в Кристофе многое внушало опасения, в первую очередь его слепая уверенность в правоте своих экстремистских политических взглядов. Кристоф не только сам не ставил их под сомнение, но и другим не позволял высказывать даже предположение о том, что французские трудящиеся не пожелают жить в совершенном троцкистском обществе; он считал, что не сейчас, так со временем им просто придется смириться.

Спорить с ним было бесполезно, поскольку он всегда прикрывался одним из своих заведомо ложных суждений. Уилл вскоре убедился, что при всем красноречии, с каким Кристоф защищал свою правоту, на самом деле его мало заботили рабочие или кто-либо еще. Единственное, до чего ему было дело, – это был он сам.

– Скажи, Кристоф, – спрашивал Уилл, когда они проводили вечера в баре, где работала Мин, и, разумеется, потому там можно было бесплатно выпить, – если разразится революция, как вы поступите с теми, кого устраивает капиталистическая система?

– А, – обычно отвечал Кристоф, – ты никак не можешь понять, что в результате революции у нас будет свободное и справедливо устроенное общество, и тогда все получат права, которыми сейчас пользуется только горстка богатых и привилегированных, тогда уже никто не вспомнит о капиталистической системе, потому что все увидят, какой прекрасной станет жизнь по троцкистской модели.

– Но разве не ясно, что богатым и привилегированным эта модель не понравится, потому что им придется многое потерять ради идеи всеобщего равенства?

– Они осознают, что были угнетателями, что в надлежащем образом организованном обществе нет места порабощению сограждан ради собственной выгоды. Государство позаботится обо всех. – Пока Кристоф рассуждал, усталая Мин проходила мимо с кучей грязных тарелок. – Мин, можешь принести нам еще вина? – обратился к ней Кристоф. – Это что-то очень паршивое.

– Посмотрю, что я могу для вас достать, – прошептала она в ответ и направилась в другой конец бара, чтобы обслужить кого-то из настоящих клиентов.

Несколько недель понаблюдав за тем, как поборник народных прав грубо угнетает собственную любовницу, Уилл уже не мог больше этого выносить. Мин полностью обеспечивала не только себя, но и Кристофа, работая на рынке, прислуживая в баре, убираясь в ресторане, – а Кристоф тем временем посвящал себя борьбе. И вот однажды, разорившись на два билета, Уилл ехал с Мин по городу на автобусе и по дороге решился поговорить с ней.

– Мне надо возвращаться в университет, – сказал он, когда 24-й автобус двигался по набережной.

– Не уезжай, – ответила Мин. – Останься здесь, с нами – тебе будет куда веселее.

– Не сомневаюсь, – с горечью сказал Уилл. – Но я должен ехать, мне нужно работать.

– Зачем тебе степень? Разве ты не можешь прожить без нее?

– Я хочу кое-чего добиться в жизни, и для этого мне нужна работа. Я не могу питаться воздухом.

– Ты такой материалист, – заметила Мин.

– А тебе уже ничего не нужно? – спросил Уилл. – Ты что, всегда будешь жить в комнатушке на Пигаль? Да, сейчас, может быть, это и весело, но подумай о том, что тебе тоже когда-то будет сорок.

– Уильям! – воскликнула Мин. – Неужели мало просто наслаждаться видом из окна?

– Я хочу знать, – продолжал Уилл. – Что ты собираешься делать дальше? Выйти за Кристофа и всю оставшуюся жизнь поддерживать партию? – Мин молчала в ответ. – Или брак для вас слишком буржуазное понятие?

– Ты ведь даже по-настоящему не знаешь Кристофа.

– Да. И представь – я и не хочу знать его. Он использует тебя, Мин. Он болтает чепуху и заставляет тебя ходить вокруг него на цыпочках.

– Но я люблю его, – сказала задетая за живое Мин.

– Господи, это так похоже на тебя, Мин, подумать только! – не сдавался Уилл. – Ну почему ты не можешь познакомиться с каким-нибудь нормальным парнем? Как тебя угораздило влюбиться в этого лунатика?

– Тебе не понять, – сказала Мин.

– Вот-вот, я не могу понять, почему ты не поняла, почему я тебя не в состоянии понять. Посмотри: ты же живешь даже не в бедности – ты живешь в настоящей нищете с этим эгоцентриком на грани психоза, который никогда, никогда не будет помогать тебе, любить тебя, даже относиться к тебе по-человечески. И ты еще спрашиваешь, почему я ему не доверяю!

– Ты нисколько не разбираешься в любви, – высокомерно заявила Мин.

– Возможно, – ответил Уилл. – Но вполне достаточно, чтобы видеть: каким бы ни было влечение между тобой и Кристофом, за ним нет любви, Мин. Во всяком случае, это не такая любовь, которая нужна тебе.

– И с каких это пор ты стал таким экспертом в любовных отношениях?

– У меня хватало времени для размышлений, в частности, меня заботит то, что стало с твоим имуществом, которое было под опекой. Скажи мне, ты ведешь подобный образ жизни потому, что тебе нравится жить в трущобах, а не потому, что кончились деньги?

Мин, похоже, была смущена вопросом.

– С этим сейчас возникли некоторые проблемы, во всяком случае, пока мне не исполнится двадцать пять лет.

– Вот как?

– В прошлом году я сделала одно пожертвование, и опекуны были против, так что они теперь не допускают меня к деньгам.

– Ага, пожертвование. Случайно, не в пользу Троцкистского альянса?

– У них была большая нужда в деньгах, – оправдывалась Мин.

– Значит, когда тебе стукнет двадцать пять лет, ты получишь право распоряжаться своими деньгами?

– Да.

– А Кристофу это известно? – поинтересовался Уилл.

– Возможно, я и упоминала об этом.

– Слушай-ка, – сказал Уилл. – Бросай его, пока не поздно. Освободись и беги без оглядки, даже не возвращайся домой сегодня вечером, только держись от этого парня как можно дальше. Мин, ты должна покончить с этим.

– Не уверена, что я смогу, – тихо ответила она.

– Иначе он просто сломает тебе жизнь.

– А если я смогу уйти от него, моя жизнь будет разбита, потому что у меня уже не будет его.

– Как бы только потом не было поздно плакать.

– И как же тут быть?

– Что ж, – сказал Уилл, – помни об одном. Где бы ты ни оказалась, в любое время ты всегда можешь позвонить мне. Не думай о времени. Можешь обратиться ко мне в следующем году или через двадцать пять лет. Пусть у тебя будет пятеро детей, а я вдруг женюсь на восемнадцатилетней вьетнамке, но ты можешь звонить мне в любое время.

– Спасибо, – сказала Мин и нежно поцеловала его в губы.

Автобус продолжал свой маршрут по левому берегу Сены.

Когда Уилл вернулся из Парижа в Эксетерский университет, ему показалось, что товарищи по общежитию даже не заметили его долгого отсутствия. Можно было подумать, что они не ждали его так рано. Не то чтобы они не были рады его видеть – Даллас скрутил в его честь сигарету с марихуаной, Мак так хлопнул его по спине, что позвоночник чуть не ударился о пищевод, а Джем тут же попросил у него денег, чтобы оплатить телефонный счет. Здесь мало что переменилось.

– Кстати, не включай стиральную машину, – предупредил Джем.

– Почему? – спросил Уилл.

– У нас тут была вечеринка.

Не видя смысла углубляться в детали, Уилл решил сменить тему:

– Выкладывайте, что интересного произошло в вашей жизни за это время.

После недолгого молчания Даллас, под действием наркотиков склонный к глупому ребячеству, радостно объявил:

– Я покрасил волосы.

– Как мило, – сказал Уилл. – И в какой же цвет?

– В розовый, – ответил Даллас после некоторого раздумья.

– Мак получил письменное предупреждение от декана, – сообщил Джем.

– Ага, это было чертовски забавно, – зевнул Мак, лежа на диване в темных очках.

– И за что же? – поинтересовался Уилл.

– О, за очередные преступления против человечества, как обычно, – сказал Джем.

– Старый тупица, – добавил Мак.

– Вот именно, – согласился Джем. – Полагаю, если допустить, что декан в курсе сексуальной активности его младшей дочери и что у него было тайное желание взглянуть на Мака без одежды, особенно спереди, тогда, конечно, у него нет шансов на оправдание.

– Без одежды? – спросил Уилл.

– Разумеется, – ответил Джем.

– Ух ты! Это впечатляет, – сказал Уилл.

– Спасибо, спасибо, – сказал Мак. – Всегда рад доставить удовольствие.

– Так что мы теперь ведем разбор дела, – добавил Джем.

– Тебя не выгонят? – спросил Уилл.

– К счастью, процесс Пьяный Студент-идиот против Могущественного и Чудесного Университета имеет массу судебных прецедентов, так что Пьяный Студент-идиот вполне может быть оправдан при условии соответствующего случаю раскаяния. Или же декан испугается матери Мака, – сказал Джем. Он изучал право и относился к учебе весьма серьезно, в отличие от Далласа, которому образование было нужно, чтобы читать инструкции на пакетах с овсяными хлопьями или смотреть австралийские мыльные оперы, или Мака, который мог служить прекрасным подтверждением теории Витгенштейна. То есть, если он знал, что такое книга, это еще не значило, что он прочитал хоть одну в жизни.

– Кто хочет сыграть в «Риск»? – спросил шотландец, не вставая с дивана. «Риск» был его любимой игрой, и он втайне мечтал о мировом господстве.

– Никакого «Риска», пока ты не вымоешь посуду, – предупредил Джем. – Я спрячу игру от тебя подальше, если ты не разберешь трехмесячные завалы грязных тарелок в раковине.

– Руки прочь, Мэри, – незлобно ответил Мак. – Ты же знаешь, почему я никогда не мою посуду – потому что я ни к чему не притрагиваюсь на кухне. Я не заходил туда с прошлого Рождества. – В этот момент зазвонил телефон. – О боже, опять кто-то домогается моего тела, – сказал Мак.

И его трудно было упрекнуть в излишнем самомнении, он был не так далек от истины. При росте в шесть футов и пять дюймов и великолепном телосложении его преследовали капитаны университетских команд по всем известным видам спорта и бесчисленные девицы, стремившиеся испытать на себе его знаменитые способности. Мак был так любвеобилен, что толпу его поклонниц друзья прозвали «Клубом 101» по числу подружек, с которыми он спал и чьи имена мог назвать, когда его о том просили. И он не поступал со своими девушками бесчестно, никогда не обещая им ничего кроме секса. Если им хотелось видеть в его действиях что-то большее, это были уже их проблемы.

Джем поднял трубку.

– Алло, это Дом удовольствий. Мака?… Интересно, куда он подевался, паршивец. – Джем прикрыл трубку рукой и прошептал с дьявольской улыбкой: – Это Шарлотта. – В ответ Мак отчаянно замотал головой, а Джем между тем продолжал: – Подожди минуту, Шарлотта. Кажется, кто-то открыл дверь, наверно, это он. Мне проверить?

– Какого черта? – прошептал Мак.

– Марш мыть посуду. Или… – одними губами произнес Джем.

– Нет!

– Ах, Шарлотта, вот и он, сейчас передам трубку. – Мак вскочил и бросился в кухню, откуда послышался шум воды, льющейся из открытого крана. – О, извини, Шарлотта, я думал, что это Мак, но это не он. Вот дурак, и как я только мог ошибиться?… Конечно, я передам ему, что ты звонила… Спасибо. Пока. – Теперь Джем направился к стереосистеме. – Может, я поставлю музыку?

– Стоп! – послышался истошный крик из глубины комнаты. То был Даллас, на время вышедший из наркотического ступора. – Не позволяйте ему!

– А что такого? – спросил Уилл.

– Он замучил нас классической музыкой, – ответил Даллас. – Мы больше не в состоянии переносить ее.

– Вчера, – вмешался Мак, выглянув из-за двери, – нам пришлось слушать, как какой-то финский парень насиловал скрипку. Неудивительно, почему все эти скандинавы не вылезают из депрессии.

– Сибелиус – прекрасный композитор, – надменно произнес Джем. – Без тебя, Уилл, я здесь был словно в культурной пустыне. Мне было так одиноко среди этих обывателей.

– Смотри, Уилл, – предупредил Даллас, – как бы он не затащил тебя в Общество поклонников Филипа Ларкина.

После своего замечания Даллас вновь уткнулся в телевизор.

– Какие у нас планы на вечер? – крикнул Мак из кухни, где он мыл тарелки с помощью стирального порошка «Персия».

– В Правовом обществе сегодня намечается выпивка, – сообщил Джем. – Можем начать там. Если, конечно, Мак обещает никому не показывать голую задницу.

– Так возбудите против меня новый иск, – отозвался Мак. – Флора и Джен дают вечеринку в тогах.

– Интересно, – заметил Джем. – Две соперницы из «Клуба 101» объединились, чтобы заставить Мака снять штаны. К чему бы это?

– Тсс! – произнес Даллас. – Начинается «Обратный отсчет».

Да, до чего же хорошо вернуться назад, размышлял Уилл.

Уиллу не пришлось ждать двадцать пять лет и рождения у Мин пятерых детей, чтобы опять увидеться с ней. Ее отношения с Кристофом прекратились всего через несколько месяцев после отъезда Уилла из Парижа. Сыграло ли его скептическое мнение какую-то роль в этом разрыве, сложно сказать, но известно, что любое участие третьей стороны не способствует укреплению настоящей любви. Заставляя Мин смеяться, просто разговаривая и проводя время с ней, Уилл развеял чары, которые окутывали ее. И любовный сон, до появления Уилла казавшийся ей таким ярким и светлым, вдруг померк подобно почерневшему серебру. Кристоф, поначалу выглядевший таким загадочным, непохожим на всех, кого она до него знала, стал раздражать ее своими понуканиями и приступами мрачного настроения. Образ жизни, напоминавший воплощение романтического идеала, требовал ненужных жертв и утомлял ее. Она пришла к выводу, что и в самом деле одного любовного влечения было недостаточно для счастья.

Однако даже неидеальные отношения требуют повода для логического завершения, и вскоре Мин получила его. Для подобной связи, в развитии которой сошлось воедино так много стереотипов – любовь в Париже, постоянная нужда, противодействие семьи де Бофоров, столкновение юношеской страсти и зрелой искушенности и силы, – такой конец был вполне подходящим. Однажды Мин пришла домой раньше обычного и застала Кристофа за инструктажем еще одного члена партии по самым основополагающим вопросам политической доктрины: К чести Мин, она тут же ушла и пересекла Ла-Манш в поисках человека, которому еще только предстояло ее разочаровать.

Как-то после обеда Уилл вернулся в студенческое общежитие и, как всегда, обнаружил громко включенный телевизор, массу пустых кружек, изобретательно расставленных по всем горизонтальным поверхностям, и компанию известных персонажей в гостиной. Сквозь густо задымленный воздух он различил еще одну знакомую фигурку. На обитом полиэстером коричневом диване калачиком свернулась Мин. Она приехала погостить.

Мин обладала той удивительной способностью, которая порой встречается у людей, никогда не имевших собственного дома: непостижимым образом она умела органично вписываться в жизнь других так, что создавалось впечатление, будто она в этой жизни всегда присутствовала. И это не было продумано заранее, просто ее гибкой индивидуальности было присуще свойство неосознанно приспосабливаться к окружающим. Так что вскоре она до такой степени влилась в обстановку дома на Прайори-роуд, что действительно стала неотъемлемой ее частью, причем лучшей по сравнению с другими ее составляющими.

То, что Мин сразу поладила с Далласом, никого не удивило. В те безмятежные дни оба были лишены каких-либо целей и амбиций и попусту тратили время. Они с удовольствием обсуждали бесконечный сериал «Соседи», который Даллас охотно использовал для обтачивания своих критических способностей, предпочитая этот сюжет классическим произведениям вроде пьес Шекспира, или же просто гуляли по центру Эксетера, по-детски играя в пятнашки.

Легкомысленные взаимоотношения Далласа и Мин должны были бы раздражать Мака, но тот странным образом смотрел на них сквозь пальцы. В его глазах Мин оставалась непогрешимой, и такое заключение оказалось полностью противоположным тому, как он смотрел на прочих представительниц ее пола. Большинство женщин, по мнению Мака, делились на две категории в зависимости от того, хотелось ли ему переспать с ними или нет, и он поступал соответствующим образом. Или он спал с ними и затем игнорировал, или просто игнорировал. К Мин он проявлял доброту и мягкость, каких от него было трудно ожидать. Такой феномен встречается в природе, когда крупные хищники вдруг встают на защиту слабых и уязвимых созданий. С Мин Мак вел себя подобно злобной немецкой овчарке, охраняющей крошечного котенка.

В отличие от друзей, Джем демонстрировал большую сдержанность. Всегда оставаясь очень вежливым и предупредительным с Мин, он не был в восторге от ее присутствия. Иногда Мин ходила с ним в театр или на концерт, и Джем не мог не отметить, что она гораздо умнее, чем можно предполагать по ее поведению в других обстоятельствах. Он открыл для себя, что с ней вполне можно вести глубокомысленные беседы на самые различные темы, причем она никогда не позволяла себе подсмеиваться над его претензиями изображать интеллектуала. Но Джем не мог простить ей то, что она поглощала слишком много времени и внимания Уилла. До появления Мин Уильям был самым близким другом Джема, он даже считал его родственной душой. Мин невольно изменила это положение вещей, и теперь уже не Джем и Уилл, а Уилл и Мин стали родственными душами.

Между Уиллом и Мин сразу восстановилась их былая дружба, как случается с людьми, знающими друг друга очень давно. Стоило им встретиться, как их внимание полностью сосредотачивалось друг на друге. Хотя о том поцелуе в парижском автобусе ни один из них не говорил, воспоминание о нем постоянно витало в воздухе. То был не просто дружеский поцелуй, а настоящее, зрелое объятие. На несколько минут они забыли обо всем вокруг, не думая о причинах, по которым, может быть, им не следовало так поступать. Вернувшись к реальности, оба испытали потрясение и были крайне смущены произошедшим. Мин покраснела, а Уилл не знал, куда девать глаза. Они спешно расстались и встретились вновь только тогда, когда Мин вдруг неожиданно появилась в Эксетере.

Беспечная компания была вполне счастлива до тех пор, пока промозглая серая весна не вывела даже столь искушенных в праздности людей из состояния равновесия. Когда все заскучали. Мак предложил совершить небольшое путешествие.

– Мне придется надевать килт? – спросил Уилл, услышав приглашение Мака посетить поместье в Шотландии, где его мать собиралась устроить бал.

– Было бы неплохо, чтобы ты ощутил шотландский дух, – спокойно ответил Мак.

– Тебе легко говорить, с твоими-то мускулистыми ногами, – проворчал Уилл.

– Э, спасибо, но меня увольте, – сказал Джем. – Это не мое.

– Никак не возьму в толк, – рассуждал Даллас, – с какой стати ты решил поступать в университет в Девоне, если живешь в Северной Шотландии?

– Могу тебе объяснить, – сказал Уилл. – Мак собирался поступить в Эдинбург, но с опозданием обнаружил, что отправил документы не туда, а потому получил место в Эксетере.

– Не может быть! – сказала Мин. – Ты шутишь?

Мак смутился.

– Вовсе нет, – сказал он неубедительно. – Я просто хотел устроиться подальше от матери.

Мать Мака, леди Макдугал, была довольно экстравагантной дамой. При каждом своем визите ей удавалось произвести немалое замешательство.

В первый раз, на вечеринке по случаю начала занятий, она приняла декана, весьма сдержанного геолога, за официанта и все время обращалась к нему с требованиями принести ей выпить. В следующий приезд леди Мак припарковала машину на стоянке самого ректора и отказалась освободить место. Она была так уверена в значительности собственной персоны, что не допускала и мысли о том. чтобы кому-нибудь уступить.

Бал того года был первым, который леди Мак давала с тех пор, как почил в бозе ее муж, издав последний вздох облегчения и тем самым возвестив о завершении их долгого и лишенного близости брачного союза. Они прожили вместе тридцать пять лет, и брак превратился в формальность сразу, как только появился на свет их единственный сын. Будучи на двадцать лет старше жены, лорд Макдутал в последние годы, казалось, внешне становился все прозрачнее, словно кто-то стирал его черты ластиком. Наконец, как старый солдат, он угас.

Мак, который большей частью рос в закрытых пансионах, внешне походил на мать, унаследовав ее поразительную красоту и дерзкие манеры. Если первое он получил естественным образом, второе скорее явилось ответом на суровость британской системы образования, в чьей власти он оказался в раннем возрасте. В школе он быстро научился не выказывать мягкость и мечтательность, унаследованные им от отца, и использовать нападение в качестве лучшего способа защиты, имитируя грубое и решительное поведение матери. Только дома, среди красот родной Шотландии он мог расслабиться и дать волю своей утонченной натуре.

Казалось, потребуется несколько дней, чтобы добраться до Шотландии на жутком старом «форде» Мака. Из-за склонности Мака двигаться по скоростной полосе они вызвали немалый переполох на автостраде, затем долго ехали по нешироким дорогам мимо бескрайних лесов и гор, пока в конце покрытой гравием дорожки не предстал во всей красе великолепный серый дом, Кэйтнесс. Импозантная леди Мак стояла у входа. Даллас и Уилл чувствовали себя совсем неловко, думая о перспективе провести целый уикенд под надзором старой ведьмы, и отнеслись к ее приветствию с недоверием. Когда они выбирались с заднего сиденья, чтобы поздороваться с хозяйкой, вырвавшееся из машины зловоние гнилых бананов и мерзкий запах ног незадачливых путешественников заставили ее пошатнуться от отвращения.

Но стоило появиться Мин, представленной леди Мак полным именем, с милой улыбкой пожавшей ей руку и поблагодарившей ее за щедрое гостеприимство, как старуха растаяла, испытав облегчение от того, что хотя бы кого-то из друзей Дугала можно отнести к приличному обществу.

Надо сказать, что бал оказался действительно изумительным. Кэйтнесс-хаус был иллюминирован тысячами факелов, их сияние подступало к озеру под садами и отражалось в нем. Внутри огромный дом украшали свечи и большие гирлянды, сплетенные из веток хвойных деревьев Одетые в шотландку танцоры кружились все быстрее и быстрее, и волынки с воодушевлением играли на бис.

Мак и Мин, с их образованием, в котором шотландским танцам придавалось большее значение, чем химии, плясали джигу от души. Даллас и Уилл, столкнувшись друг с другом и еще с несколькими танцорами, не проявляли такого энтузиазма. Накружившись до умопомрачения, они ускользнули в спальню покурить травки.

Они разлеглись на кровати с пологом и смотрели на озеро, которое постепенно исчезало в темноте, куда не проникал свет из окон дома. Где-то вдали виднелся маленький огонек.

– Как ты думаешь, что это там такое? – спросил Даллас.

– Наверно, море – маяк, может быть, – ответил Уилл, глубоко вздыхая. – Черт, как неудобно в этом килте. Это настоящая пытка для мужчины.

– Ну, это зависит от того, что у тебя под ним, – ответил Даллас.

– Не нравится мне эта Шотландия, – сказал Уилл. – В самом деле, это для меня неподходящее место.

– Не переживай, дружище, – утешал Даллас. – Завтра мы сменим пятизвездный замок на наше студенческое убожество. Не так уж долго осталось терпеть перину и услуги лакеев.

– Слава богу, – сонно произнес Уилл, все сильнее погружаясь в наркотический дурман.

Дверь отворилась, и вошли Мак и Мин.

– Так и знала, чем вы занимаетесь, – сказала Мин, пристраиваясь на широкой и удобной кровати.

– Подай-ка, сынок, – попросил Мак, потянувшийся за косяком.

– Слушай, Макдугал, – обратился Даллас, – почему бы тебе хоть немного не поделиться с нами твоим наследством?

Мак подумал секунду и стал напевать удивительно мелодичную гэльскую балладу о женщине, потерявшей любимого в море. Пока он пел, все словно покинули реальный мир и вошли в туманное, гармоничное и умиротворяющее состояние – приятный транс, из которого всего один шаг оставался до полного забытья.

Вчетвером они вернулись в Эксетер, взбодренные свежим воздухом Шотландии, еще сильнее привязанные друг к другу. Бедняга Джем, пожалевший о своем упрямом отказе, но слишком гордый, чтобы сознаться в этом или взять свои слова обратно, почувствовал себя в еще большем отчуждении. Он предложил устроить в Эксетере вечеринку, исподволь надеясь возродить союз с товарищами. И эта идея была обречена на полную неудачу.

К двум часам ночи на вечеринке уже царил настоящий хаос. Кое-кто из подгулявших юнцов принялся перекапывать сад, разыскивая спиртное, которое они припрятали по пути сюда на случай, если ночью не хватит выпивки. К несчастью, они забыли, где именно зарыли свой неприкосновенный запас, так что земляные работы приняли стихийный характер. Одна пара, заявившаяся без какой-либо разумной причины в костюмах Человека-паука и Чудо-женщины, демонстрировала свои сверхчеловеческие способности, расположившись поперек дивана. В кухне было полно парней в футболках, кого-то рвало в ванной. Уилл и Мин спрятались в спальне Уилла. Они легли на кровать.

– Когда я закрываю глаза, комната идет кругом, – сказала Мин.

– Держи глаза открытыми, – советовал Уилл.

– А что я тогда увижу? – спросила она.

– Как растет тоска.

– Это заразно?

– Наверняка.

– А как нам спастись?

– Мы наденем на голову мешки из коричневой бумаги. И тогда будем в безопасности.

– Хорошая мысль. У тебя они есть?

– Нет. Но мы можем попробовать заменить их одеялом.

В тот момент Уилл не собирался продолжать. Но, раз уж два тела оказались под одеялом, контакта избежать невозможно. Хотя оба были слишком пьяны, чтобы заниматься сексом, все же граница в развитии их отношений была пройдена и уже не было пути назад…

Уилл проснулся с ощущением, будто кто-то неустанно колотит его по голове где-то повыше левого уха, и обнаружил, что лежит в одиночестве. Сначала это его не удивило, ведь обычно он всегда просыпался один. Но тут он вспомнил, что вчера здесь был кто-то еще. Его охватил ужас, когда он вдруг осознал, что напился и занимался любовью с Мин. И вот теперь ее уже не было рядом.

Несмотря на осознание всей непоправимости происшедшего, он не вскочил с постели, поскольку это потребовало бы от него слишком больших усилий. Еще минут десять он лежал, тяжко вздыхая, потом все же поднялся и принялся бродить по комнате, пытаясь восстановить в памяти вчерашние события. Без сомнения, это была самая большая глупость, которую он когда-либо совершил. Это даже хуже, чем глупость, поскольку тогда следовало бы признать, что он – человек ограниченного ума и не может верно оценить собственную вину в том, что натворил. Уилл был кем угодно, только не слабоумным.

И не то чтобы он не хотел секса с Мин. В последние недели его буквально разрывали на части побуждения разнонаправленного характера – с одной стороны, стыд, что он мог желать ту, которая фактически была ему как сестра, а с другой – убеждение в том, что он и правда влюблен в нее.

Какое бы из них ни возобладало, напиться и наброситься на Мин вовсе не входило в его намерения. Конечно, он не хотел, чтобы она исчезла, но после поисков по всему дому стало ясно, что произошло именно это. Внизу было полно народу: кто храпел, кто распластался в коматозном состоянии, – но среди них не было Мин.

Вошел Мак, обмотавшийся спальным мешком, – будто огромный красный трактор ввалился в кухню. Он потрусил прямо к холодильнику, открыл и тут же захлопнул дверцу, едва увидев то, что обнаружилось внутри.

– Господи! Кто это сделал? – спросил он.

Уилл не реагировал, он сидел у кухонного стола, обхватив голову руками.

– Бог с тобой, Гаджет, – продолжал Мак. – Брось, дружище, тебе не должно быть так уж худо. Ты даже не попробовал моего коктейля «Слоновья сперма».

Уилл поднял глаза.

– Мак, ты не видел Мин сегодня утром? – тихо спросил он.

– Не-а, – ответил Мак. – Отсыпается, наверно.

– Нет, не думаю. Да нет, я уверен, я точно знаю. Мне кажется, она ушла. – Уилл встретился глазами с Маком.

– Гаджет, – произнес тот с расстановкой, – я не могу похвастаться проницательностью, но похоже, ты хочешь что-то рассказать мне?

Уилл печально кивнул.

– Ах ты чертов придурок! – воскликнул Мак. – Даже я не допустил такого. Смотри-ка, а я-то думал…

– Ах, заткнись, – злобно бросил Уилл.

На пороге появился взъерошенный Даллас.

– Представь, – сказал Мак: – Гаджет отделал Мин, и она ушла.

– Заткнись, Мак! – снова закричал Уилл.

– Нет уж, ты заслужил это. Ты – болван, – не унимался Мак. – Какое скотство с твоей стороны, и вот теперь из-за тебя она ушла. Блестящая выходка. Уилл, нечего сказать. Хорошая работа.

Он попытался поклониться, но это непросто сделать, если на тебе нет ничего, кроме спального мешка.

– Я бы никогда не поверил, что скажу это, но сейчас я действительно согласен с Маком, – сказал Даллас. – Каких только чудес не бывает на свете.

После этого случая атмосфера в общежитии накалилась. Мак выходил из комнаты всякий раз, как только Уилл переступал порог. Сначала Уилл еще надеялся, что это простое совпадение, но напрасно: Мак немедленно уходил, демонстративно хлопая дверью, отовсюду, где появлялся Уилл. Даллас, чей привычно добрый юмор вдруг ожесточился, несмотря на его пристрастие к марихуане, стал необыкновенно холоден с Уиллом. Если Уилл пытался заговорить с ним, Даллас прибавлял громкость телевизора, чтобы Уиллу стало ясно, что лучше удалиться и оставить его в покое.

Джем исподтишка радовался такому обороту событий, но старался не показывать вида. Теперь Уилл вроде бы опять был в его распоряжении, и он решил предпринять кое-какие шаги, чтобы вечерами они могли развлекаться вдвоем. Однако его предложение Уилл встретил с высокомерным презрением. Джему пришлось убраться в свою комнату, где он с грустью взирал на купленные им очень дорогие билеты на «Трехгрошовую оперу», мысленно проклиная Мин за то, что своим появлением она разрушила их идиллию.

Долго так не могло продолжаться. Однажды Уилл застал Мака за разговором по телефону.

– Нет, он ушел. Нет, я не знаю, когда он вернется… наверно, опять где-нибудь тискает свою сестру, чем еще могут заниматься такие, как он. Вот и прекрасно. Пока.

– С кем ты сейчас говорил? – спросил Уилл.

– Черт его знает, – ответил Мак. – Кто-то спрашивал тебя.

– Мак, это мог быть мой преподаватель. Или мама.

– И что с того? – грубо ответил тот.

– Когда вы прекратите это? Я же ясно дал понять, что сожалею о случившемся. Чего вы еще хотите? Это была ошибка, в конце концов. Вам не ясно, что я и так уже достаточно наказан? Почему вы продолжаете обращаться со мной как с прокаженным? Я не знаю, как долго еще смогу выносить это, – продолжал Уилл. – Я терпел тебя и твои вонючие носки, и твоих несчетных девиц, и то, что Даллас без конца смотрит эту чушь по телевизору и ведет себя как четырехлетний ребенок, и разглагольствования Джема о прерафаэлитах, – и вот я допустил один-единственный промах, и вы накинулись на меня! Кому нужны такие друзья, черт возьми, скажи мне! – с горечью закончил он свою тираду.

Уилл и Мак стояли в проходе и смотрели друг на друга. Потом Мак схватил с вешалки пальто, прошел мимо и исчез за дверью. «Черт, – подумал Уилл, – пожалуй, я переборщил».

В отчаянии он поплелся в гостиную и бухнулся на диван, взяв какой-то журнал, оставленный одной из подружек Мака. «Совершенствуйте технику соблазнения», – гласил один из заголовков. Уилл угрюмо подумал, что это как раз одна из тех немногих вещей, в которых он не испытывал никакой надобности.

Он сидел, печально уставившись на бойкую блондинку на обложке, и вдруг услышал, как хлопнула входная дверь. Порядком промокший Мак, взмыленный из-за скоростной пробежки до ближайшего винного магазина, ввалился в гостиную. У него в руке был синий полиэтиленовый пакет, из которого он вынул упаковку из четырех банок пива. Он открыл одну и протянул Уиллу:

– Держи, дружище. Думаю, тебе сейчас не повредит.

Когда Даллас и Джем вернулись из театра, где Даллас открыл для себя новый мир и испытал такое восхищение и удовольствие, что забыл о винной жевательной резинке, они застали подвыпивших Уилла и Мака за игрой в «Риск». Мак завоевал всю Африку и Азию, а Уилл владел Северной Америкой и пользовался преимуществом в южных морях.

– Нет, нет, нет, – многозначительно произнес Джем, пристраиваясь рядом с Уиллом. – Тебе это ни к чему. Смотри, если мы пойдем так, мы сможем смахнуть коричневорубашечников с карты.

– Ага, – сказал Даллас с впечатляющим немецким акцентом. – Фюрер сегодня будет повержен.

– Это и называется стратегией, дружище, – приговаривал Мак. – Удивлять – вот мое оружие.

– Да, да, да, – сказал Джем. – И не забывай в засаде держать порох сухим. – Эту военную мудрость Мак вынес после встречи с героем Фицроем Макклином и всегда вспоминал ее, когда бывал навеселе.

– Смейся-смейся, – ответил он. – Когда-нибудь ты будешь рад, что знаком со мной.

– Похоже, то время еще далеко, – заметил Джем. – Если только ты, конечно, не обратишься ко мне, чтобы вызволить тебя из тюрьмы, но тогда именно тебя следовало бы назвать счастливчиком, а не меня.

– Когда-нибудь, – продолжил Даллас, – вы увидите меня на экране и скажете: «Я его знал когда-то. Тогда он был моим другом».

– Нет, Даллас, – сказал Мак. – Однажды я буду стоять в «Макдоналдсе» и закажу: «Бургер с жареной картошкой, и побыстрее!»

– А как вы думаете, мы будем рады когда-нибудь встретиться с Уиллом? – спросил Джем.

– Ну-у! – воскликнули все в один голос.

– У него не так много шансов, верно? – заметил Даллас.

– Я так и вовсе никаких не вижу, – сказал Мак.

– Увы, – произнес Джем, – человечество не может обойтись без посредственностей. Он вполне может вписаться.

– Браво! – сказал Уилл. – Я тоже люблю вас всех.

Прошло еще немало времени, пока не изгладилась трещина, возникшая из-за Мин. Как-то вдруг по почте пришло небрежно написанное письмо, в нем она без лишних подробностей сообщила, что вернулась во Францию и там записалась на курсы фотографии. В письме не был указан адрес, но даже если бы и был, вероятно, Уилл вряд ли ухватился бы за него. К моменту получения письма он переживал бурный период после выпускных экзаменов, когда в небе ярко светило солнце, все вокруг казались беззаботными и веселыми, прошлое уже завершилось, а будущее еще только вот-вот начнется. Дни были слишком яркими и праздными для того, чтобы переживать о чем бы то ни было.

Вполне логично было ожидать, что Уиллу с его непрестижным гуманитарным дипломом придется искать работу в каком-нибудь магазине, торгующем книгами на иностранных языках, или преподавать английский европейской молодежи, приезжающей в Англию с учебными турами. Однако так уж совпало, что в тот момент, когда Уилл закончил университет, лондонский Сити как раз ударился в поиск по всей Британии юных блестящих дарований, которых можно было бы привлечь в финансовую систему и использовать во благо быстро развивающегося свободного рынка. Взамен безоговорочной преданности делу соискателям обещали несметные богатства, но от них требовалось согласиться с режимом работы, который неизбежно должен привести к нарушению сна, психическому стрессу, хронической усталости, отсутствию личной жизни и вполне вероятному выпадению волос. Разумеется, ни один из перечисленных пунктов не значился в контракте Уилла, которого, к его собственному удивлению, он удостоился после пяти интервью, трех психометрических тестов, серии групповых игр и партии в гольф. Гольф оказался единственным предметом, который он провалил. Тем не менее Уильям Гаджет был принят на работу в «Поллинджер» один из наиболее уважаемых лондонских инвестиционных банков.

Через пару лет после этого он сидел за своим рабочим столом, когда зазвонил телефон.

– «Поллинджер», отдел слияний и приобретений, – ответил Уилл лично, поскольку он был еще слишком молод, чтобы иметь своего секретаря.

– Уильям! – закричал захлебывающийся голосок. – Это Мин! Как ты? Мы так давно не виделись!

– Мин, – пробормотал он в трубку, съежившись в своем боксе. Он был слишком молод и для того, чтобы принимать на рабочий телефон звонки личного характера. – Откуда у тебя этот номер?

– Ты не поверишь, но я случайно наткнулась на Далласа! Я только что видела его на улице. Я в Лондоне и хочу увидеться с тобой, вообще-то я собиралась позвонить твоим родителям, но тут смотрю: прямо за углом – милашка Даллас, стоит себе, словно поджидает меня.

Уилл чувствовал, что ему в спину дышит босс, а Мин все продолжала свою болтовню.

– Да, очень хорошо, – отрывисто сказал он. – Я понимаю ситуацию и думаю, что лучше всего встретиться и обсудить все один на один.

– О чем это ты? – спросила удивленная Мин.

– Давайте договоримся о встрече. Сегодня в шесть тридцать вас устроит? Перезвоните мне позже, если будут уточнения. Приятно работать с вами. Пока.

– Все в порядке? – мягко спросил босс Уилла.

– Прекрасно, проста прекрасно. Только что договорился с клиентом.

– Важный клиент? – поинтересовался босс.

– Да, очень, так, но в общем, пожалуй, не слишком, – ответил Уилл.

– Хорошо. Если вы держите дела под контролем, – сказал босс, удаляясь, чтобы взглянуть на работу прочих стажеров.

В тот вечер Уилл и Мин встретились в баре в Сити, где в самом воздухе витал дух процветания. Вся страна пребывала в депрессии, но только не этот уголок. Здесь собрались важные люди в костюмах, сшитых на заказ, они оживленно разговаривали, время от времени поднося к губам бокалы с выпивкой. Первым, кого заметил Уилл, оказался его босс: увидев Гаджета, он поднял бровь в знак приветствия и вернулся к своей беседе. Второй, кого он обнаружил, была Мин.

Вдруг Уилл понял свою ошибку. В этом мире искусно подогнанных костюмов ее длинное дешевое пальто, шерстяной свитер и пышная копна черных волос делали Мин похожей на бродяжку на подиуме. Словно для контраста рядом с ней стояла надменная нордическая блондинка в костюме дизайнерской работы, за которой к тому же Уилл ухаживал вот уже несколько месяцев. Подумав о том, что Нина увидит его с неряшливо одетой Мин, Уилл пришел в ужас: он боялся разрушить образ утонченного современного молодого человека, который так тщательно создавал, работая над собой. Ему захотелось развернуться и сбежать, но Мин уже заметила его и принялась отчаянно махать рукой. Нина взглянула свысока на эту малышку, усмехнулась и обернулась, чтобы посмотреть, кому же адресованы эти знаки. Когда она увидела Уилла, ее глаза широко распахнулись от изумления и она отвернулась с презрительным видом.

– Уилл, Уилл! – звала Мин, чуть не подпрыгивая от радости. Уилл заставил себя подойти к ней и сдержанно поцеловал ее в щеку.

– Привет, Мин. Послушай, может быть, пойдем куда-нибудь еще? Здесь слишком много народу.

– Но я заказала нам бутылку вина, – ответила она. – И бог мой, как же здесь дорого, теперь мы просто обязаны ее выпить.

Ее громкий голос отчетливо раздавался по всему бару, и Уилл заметил, что коллеги с любопытством наблюдают за ними. Он решительно взял Мин за локоть и увлек ее в самый укромный уголок.

– Сядем здесь, – сказал он, усаживая ее в отдельную кабинку возле входа в мужской туалет, и направился к стойке за бутылкой и бокалами.

– Твоя подруга? – спросила Нина. – Я и не предполагала, что ты можешь вращаться в таких… – она сделала паузу, – богемных кругах.

– Креативность, – серьезно ответил Уилл, – это валюта будущего. Идеи, Нина, – вот что принесет нам богатство в конечном счете. – Он галантно поклонился и ушел, оставив ее в полном замешательстве. Нина решила присмотреться к Мин повнимательнее, чтобы понять смысл его слов. Может быть, он на пороге великих открытий? Неужели она пропустила что-то жизненно важное?

Уилл налил Мин бокал вина и сел рядом.

– Почему та блондинка так смотрит на меня? – спросила Мин.

– Понятия не имею, Амброзия. Хотя, возможно, ей интересно, где ты покупала свой наряд.

– Прости, Уилл. Мне надо было одеться получше? Я не представляла, что здесь будет такая обстановка.

– Никогда не меняйся, – ответил смирившийся Уилл, качая головой. – Забудем об этом, лучше расскажи мне, чем ты занималась все это время.

– Ладно, – сказала Мин, – посмотри вот это. – Она достала из потрепанного рюкзачка журнал и распахнула его на одной из страниц с иллюстрациями. Там была подборка черно-белых детских фотографий. Все фото были удивительно хороши, но было заметно, что каждый ребенок чем-то болен.

– Что это? – спросил Уилл.

– Это моя первая работа, – пояснила Мин. – Я сделала их в детском доме в бывшем Советском Союзе, эти больные дети практически обречены на смерть. После того как Советский Союз распался, никому нет до них дела. Это трагедия. Уилл. Им так немного надо, но никто им не помогает.

Мимо неверной походкой прошел какой-то подвыпивший банкир. Он кричал в свой мобильник солидных размеров:

– Ну на фиг мне платить налоги в обеих странах?

Уилл спешно закрыл журнал.

– Ты не знаешь кого-нибудь, кто мог бы дать за эти фотографии хоть немного денег? – с надеждой спросила Мин.

– Здесь такое не пройдет, – сказал Уилл, краем глаза заметивший, что Нина теперь беседовала с Йореном, его боссом. Разумеется, в следующую минуту тот приблизился к их столику.

– Уильям, – сказал он, – ты не хотел бы представить мне свою знакомую?

– Конечно. Это мисс Амброзия де Бофор Хаскелл, журналист, только что вернулась из очень интересной поездки, знакомилась с растущими рынками на территории бывшего Советского Союза. Мы как раз говорили об условиях для бизнеса в этом регионе, – объяснил Уилл, крепко придерживая журнал, чтобы Мин не вздумала показать его боссу. – Амброзия, – продолжал он, – это Йорен Торстед, я бы сказал, легендарный Йорен Торстед, о котором ты, без сомнения, слышала. – Делая последнее замечание, он пнул ее под столом.

– О! Да, конечно, – сказала Мин. – Само собой. Здравствуйте.

– И какие выводы вы делаете из информации мисс Хаскелл? – спросил Йорен.

– Инфраструктура, конечно, там сильно подорвана, – отвечал Уилл. – И это создает дополнительные сложности для русских в разворачивании бизнеса.

Йорен улыбнулся и потрепал Уилла по плечу.

– Вы далеко пойдете, мистер Гаджет. Приятного уикенда, рад буду встретиться с вами в понедельник утром. Мисс Хаскелл. – И он оставил их в покое.

– Эта неделя показалась такой длинной, – сказал Уилл. – Мин, давай пойдем и напьемся.

Они действительно очень много выпили в тот вечер и оказались в ночном баре в Кэмдене возле закусочной, где плохим вином запивали густо приправленный чесноком кебаб и танцевали под греческую музыку. Когда их наконец выставили за дверь, они доплелись до квартиры Уильяма и забылись столь глубоким сном, что не слышали звонка в дверь: товарищ Уилла захлопнул ее снаружи, так что ему пришлось провести ночь за порогом. Наутро ни Мин, ни Уилл не осмелились спросить друг друга, целовались они вчера или нет, решив, что проще предположить, что не целовались, а значит, и не стоит придавать этому значения.

После публикации первых фотографий на работы Мин появился спрос, так что большую часть года она проводила за границей. Она колесила по свету и фотографировала, особенно женщин и детей, обычно живущих в нищете и убожестве на фоне самых прекрасных достопримечательностей мира. Секрет успеха ее работ был в их естественности, люди не позировали ей и везде принимали ее за свою, будь то индейцы навахо или кто-либо еще. Как только Мин оказывалась в Лондоне, она сразу же направлялась к Уиллу и проводила время с ним, пока не подворачивалась новая работа. Она стремилась произвести на него впечатление, показывая, в каких условиях живут люди в разных уголках мира по сравнению с его расточительным образом жизни, а Уилл в свою очередь пытался развить в ней деловую хватку, чтобы она смогла все же заработать хоть какие-то деньги. Хотя ни тот ни другой не преуспели в своих начинаниях, оба проявляли завидную настойчивость.

Уилл работал как вол, день за днем, у него были кратковременные связи с красивыми, умными деловыми и высокообразованными женщинами, которые всегда заканчивались ничем из-за стремления обеих сторон продолжать карьеру. Если бы один из них, Мин или Уилл, наконец встретил настоящую любовь, второй, безусловно, был бы весьма расстроен, хотя они упорно продолжали считать себя только друзьями. Отсутствие в их отношениях физической близости, которой оба предусмотрительно избегали, позволяло им поддерживать иллюзию, что они не так уж глубоко привязаны друг к другу. Всем прочим вокруг было совершенно ясно, что они – влюбленная пара. И только сами участники дуэта не подозревали об этом.