Грегор зашагал к конюшне, Будь оно проклято, чего она ждет от него? Отказа от страсти, которая вспыхнула между ними? Это самый глупый способ решить проблему. Они должны отдаться страсти, познать ее, осознать, что ее разжигает. Только тогда они сумеют управлять ею. Любое другое средство положит конец их дружбе, разлучит их навсегда. А для него это неприемлемо.

Грегор немного постоял у конюшни, подставив лицо теплым солнечным лучам. Было еще холодно, снег не таял, и Грегор слегка дрожал, сожалея, что выскочил наружу без пальто.

Какой-то шум в конюшне привлек его внимание, и он заметил, что через щели в створках ворот пробивается свет. Там, внутри, конечно, куда теплее, чем посреди двора.

Грегор снова двинулся к сараю; сапоги его скрипели по свежему снегу, словно смеялись над ним. Нелепая история!

Дыхание Грегора обращалось в пар на морозном воздухе. Дойдя до ворот конюшни, он остановился и, повернув голову, посмотрел на большое окно общего зала, но ни одно лицо не промелькнуло между занавесками.

Он отвернулся, разочарованный. А чего он хотел? Чтобы Венеция выглянула в окно с виноватым видом? Он громко фыркнул, ухватился за скобу на створке ворот и потянул ее на себя. Амбар казался пустым, но невнятный говор в дальнем стойле и отблеск света от зажженного фонаря опровергли это впечатление.

Грегор двинулся на свет, то и дело останавливаясь, чтобы погладить очередную лошадиную морду, высунувшуюся из стойла в ожидании ласки.

Крупная гнедая кобыла заржала, когда у ее стойла появился Грегор. Он пощекотал ей ноздри и получил в ответ игривый толчок в ладонь.

Голова Рейвенскрофта показалась из-за угла дальнего стойл а.

– Хэллоу, Маклейн! Присоединяйтесь к нам! Мы с вашим грумом, Чамберсом, наслаждаемся ромовым пуншем!

Языку Рейвенскрофта заплетался.

– Не слишком ли рано для выпивки? – спросил Грегор.

Дверь последнего стойла была широко распахнута; несколько бочонков стояли в кружок возле маленькой раскаленной печки, в которую Чамберс подкладывал дрова. В воздухе приятно пахло ромовым пуншем. Чамберс закрыл дверцу печки и поставил кочергу в железное ведерко для золы.

– Ромовый пунш – самое лучшее средство уберечь кости от простуды в холодную погоду, – сказал он и посмотрел на Грегора понимающим взглядом. – Рейвенскрофт вот говорит, что в гостинице, на его вкус, даже слишком много красоток.

Грегор буркнул нечто неопределенное в знак согласия. Грум кивнул и продолжал:

– Я подумал, что вы рано или поздно заглянете сюда.

– Да-а, – вмешался Рейвенскрофт, – он говорил нам всем, что вы придете, и велел оставить для вас лучшее место. – Пошатываясь, он подошел к бочонку, с которого поднялся при виде Грегора, плюхнулся на него и размашистым жестом указал на свободный бочонок рядом со своим: – Т-тутша… самый лучший с-салон в гостинице. – Рейвенскрофт расплылся в улыбке. – Мишш Оугилви про меня не шпрашивала?

– Нет, – бросил Грегор, поудобнее устраиваясь на бочонке. – А чем этот бочонок лучше вашего?

Рейвенскрофт встал, повернулся и, пригнувшись, продемонстрировал Грегору свой зад.

– Занозил, – пояснил он.

Чамберс едва удержался от смеха.

– Лорд Рейвенскрофт, поймите, лорду Маклейну незачем разглядывать вашу…э-э… корму.

Рейвенскрофт снова плюхнулся на место и поморщился.

– Ч-чертовская боль, – пожаловался он, шмыгнув носом.

– Так почему же вы снова уселись на этот бочонок?

– Потому что он ближе всех к ромовому пуншу.

Он поднял свою кружку, которая валялась на земле. Заглянул в нее, потом сунул туда палец и облизал его.

– Все… пропало, – пролепетал он.

– И вы тоже, – сказал Грегор.

Чамберс бросил на Рейвенскрофта предупреждающий взгляд и благоразумно попытался переменить тему разговора:

– Погода, кажется, немного устоялась.

– Ш-шнег, – профырчал Рейвенскрофт. – В ап… апреле! Кто бы мог подумать?!

– В самом деле, кто? – пробормотал Чамберс. Он взял пустую кружку, воспользовался маленьким оловянным черпачком и, наполнив кружку пуншем, из котелка, протянул Грегору: – Прошу вас, милорд. Согрейтесь малость.

Грегор взял кружку; нагретый металл вернул чувствительность застывшим пальцам.

– А где ваше пальто? – спросил Рейвенскрофт и неожиданно уселся совершенно прямо.

– Оставил в доме, – ответил Грегор.

Чамберс удивленно изогнул бровь:

– Спасались бегством, милорд?

– Что? – возмутился Рейвенскрофт. – Эти старые ведьмы и вас вывели из себя?

– Никто не выводил меня из себя. Я удалился по собственному желанию.

Грегор глотнул пунша, и по телу тотчас распространилось тепло.

– Вы просто стараетесь сохранять гордый вид. Я это понимаю.

– Ничего подобного. Я пришел сюда потому, что хотел…

– Ха! – Рейвенскрофт не дал: ему договорить и, потрясая в сторону стены сжатым кулаком, выкрикнул: – Проклятие всем вам… вам… вам, женщины!

Чамберс налил себе пунша и посмотрел на молодого лорда со снисходительным любопытством.

– Гостиница не в той стороне, – заметил он.

Рейвенскрофт уставился на стену:

– Не в той?

– Нет. В той стороне дорога.

Рейвенскрофт ухватился за края бочонка и повернулся вместе с ним в противоположную сторону. Медленно поднялся и, пошатываясь, снова затряс кулаком:

– Вот! Я так и знал!

– Отлично сработано, – одобрил его Чамберс. – Может, сядете на место?

– Да, – поддержал его Грегор, глядя, как молодого лорда шатает из стороны в сторону.

Рейвенскрофт послушно сел, сжимая в руке пустую кружку.

Выпив пунша, Грегор расслабился и пришел в себя. Некоторую роль в этом сыграло спиртное, но гораздо большую – расстояние, отделявшее его от Венеции.

Грегор вздохнул. Он провел разговор с Венецией в стиле торговца рыбой. Она не понимала, что такое желание. Да и откуда ей знать? Во многих отношениях она была более невинной, нежели до крайности наивная дочь сквайра.

И это была одна из причин того, что ее страстность поразила Грегора. Он принял укрепляющее средство, надеясь, что Венеция хотя бы согласится обсудить с ним возможный выход из положения, однако она отказала ему еще до того, как он попытался заговорить. Никогда еще ни одна женщина не была столь непоколебимо настроена против него.

Он очень долго думал об этом. И чем дольше он размышлял, тем яснее ему становилась, что он будет вынужден согласиться идти тем путем, который выбрала она. Тогда по крайней мере он сможет сохранить те добрые отношения с ней, которые всегда его радовали. Но теперь она станет смотреть на него с подозрением независимо от того, как он себя поведет. Если он будет ее игнорировать, она решит, что он все еще сердится на нее; если начнет оказывать ей внимание, сочтет, что он хочет ее соблазнить.

Господи Боже, что за неразбериха! Возможно… возможно, если он станет вести себя спокойно, в обычном духе, все вернется на круги своя, как сказано в Библии. Может случиться и так, что в Лондоне его привычное пребывание в обществе светских красоток приглушит влечение, вспыхнувшее между ним и Венецией, а потом оно и вовсе исчезнет.

Грегор продолжал раздумывать, медленно потягивая пунш. Весьма вероятно, что все дело именно в отсутствии соперницы. Будь он втянут в любовные отношения с другой женщиной, скорее всего смотрел бы на Венецию совсем иными глазами.

Рейвенскрофт снова схватил кружку и протянул Чамберсу, который сообщил ему, что первая порция пунша выпита до конца.

Рейвенскрофт впал в некое мрачное отупение, что-то бормоча о злой судьбе, безжалостных слугах и капризных женщинах.

Вздохнув, Грегор протянул ноги к печке. В стойле было уютно и тепло, огонь весело пылал, дрова потрескивали, а пряный запах гвоздики и бренди приносил успокоение.

Рейвенскрофт внезапно поднял голову:

– Знаете, что я думаю?

Ни Грегор, ни Чамберс ему не ответили.

– Я думаю, что здесь достаточно тепло, чтобы растаяла одна из тех больших сосулек, которые висят над дверью в сарай.

Чамберс, который смешивал следующую порцию пунша, сердито поморщился:

– Само собой, что тут тепло. Огонь горит.

– Это мне известно, – с достоинством сообщил Рейвенскрофт. – Я просто думаю, что она быстро растает.

Густые брови Чамберса взлетели на лоб.

– Да ну? И как быстро?

– Очень быстро.

– Хм, предположим, я принесу сюда одну, и мы сделаем ставки. – Чамберс бросил выразительный взгляд на Грегора. – Не слишком высокие, конечно.

Грегор пожал плечами:

– Любые, какие пожелаете. Рейвенскрофт может рассуждать по-детски, но он не ребенок.

Рейвенскрофт резко повернул к нему голову:

– Кто не ребенок?

– Вы, – сказал Грегор. – Если вам приспичило выбросить деньги на ветер, вам некого будет винить в этом, кроме самого себя.

– Отлично! – воскликнул Чамберс, деловито потер руки и отправился за сосулькой.

Вернулся он буквально через минуту. Достал пустой бочонок, поставил на свободное место и положил в него здоровенную ледышку.

– Итак, лорд Рейвенскрофт, сколько времени это займет, по-вашему?

Молодой лорд нагнулся над бочонком и некоторое время присматривался к сосульке. Наконец он произнес торжественным тоном:

– Я даю ей двадцать две минуты!

– Так, значит, двадцать две минуты. Я считаю, что меньше, – сказал Чамберс, наполняя свежеприготовленным пуншем кружку Грегора и свою.

Грегор пригубил пунш.

– Чамберс, ты превзошел самого себя! Это самый лучший ромовый пунш, который мне…

– Ш-ш-ш, – остановил его Рейвенскрофт, во все глаза уставившись на ледышку, с которой стекали капли талой воды. – Если вы будете говорить, то нагреете воздух и сосулька растает скорее.

– Я не намерен соблюдать молчание из-за какого-то дурацкого пари.

– Оно вовсе не дурацкое, – с величайшим достоинством возразил Рейвенскрофт, но испортил весь эффект, свалившись с бочонка, на котором сидел.

Чамберс поставил кружку и помог юнцу вернуться на место.

– Перестаньте ерзать, не то опрокинете печку.

Рейвенскрофт уцепился за края бочонка и снова уставился на сосульку.

Грегор сверкнул глазами на Чамберса:

– Вы оба не определили свои ставки. Ты, например, что хотел бы получить, если выиграешь?

– Пальто парня.

Рейвенскрофт съежился и отвел сосредоточенный взор от ледышки.

– Вот это пальто?

– У вас есть другое?

– С собой нет.

– В таком случае это.

– Но… если я выиграю?

Чамберс задумчиво почесал подбородок.

– Я сообщу вам мой рецепт приготовления ромового пунша.

– Это не такой уж большой выигрыш, – хмуро произнес Рейвенскрофт.

– Вы покорите всех ваших друзей, если сами приготовите такой пунш у себя дома, – с еле заметной усмешкой произнес Чамберс. – Они станут приезжать к вам издалека, чтобы отведать его.

По лицу Рейвенскрофта расплылась блаженная улыбка.

– На меня появится большой спрос!

– Все захотят получить приглашение от вас, – заверил его Чамберс, бросив взгляд на теплое пальто из плотной шерстяной ткани, накинутое на узкие плечи Рейвенскрофта.

– Это пальто на тебя не налезет, – заметил Грегор.

– А я и не собираюсь его носить. В такую погоду я отдам его парню обратно за хорошие денежки. А эта сосулька играет на меня. Она уже наполовину растаяла.

Рейвенскрофт насупился и вяло толкнул Грегора плечом.

– Это потому, что вы оба все время болтаете.

Грегор поставил кружку и протянул руки к огню.

– Рейвенскрофт, не стоило бы вам заключать пари с Чамберсом.

Молодой лорд посмотрел на грума с подозрением.

– Он мошенничает?

– Ни в коем случае! – сказал Грегор, усмехнувшись. – Он просто не заключает пари, если не считает его надежным для себя.

– В этом мире нет надежных вещей, – высокопарно заявил Рейвенскрофт.

– Вовсе нет, такие вещи имеются и ромовый пунш – одна из них.

Рейвенскрофт с тоской во взоре посмотрел на свою пустую кружку.

– Это было восхитительно. Но кроме ромового пунша, ничего надежного нет.

– Ну, я могу назвать и другие, – возразил Чамберс. – Солнце восходит каждое утро, разве не так?

– Но сейчас его нет.

– Оно есть, только скрыто облаками.

– Возможно, – сказал Рейвенскрофт, оперся локтем о колено и опустил подбородок на ладонь.

– А еще имеются женщины, – произнес Чамберс задумчиво. – Они никогда не меняются.

Рейвенскрофт с горечью рассмеялся:

– Женщины непредсказуемы! Возьмите, к примеру, мисс Венецию. Не далее как две недели назад она отчаянно флиртовала со мной.

– Флиртовала? – пожал плечами Грегор. – Венеция никогда не флиртует.

– Она мне сказала, что я написал замечательное стихотворение, лучше, чем пишет этот ваш пресловутый Байрон.

– Это не имеет ничего общего с флиртом. Даже я мог бы написать стихотворение получше тех, что пишет Байрон. Пожалуй, ближе к истине, что Венеция пожалела вас и навязала вам участие в одном из своих прожектов.

– Вы имеете в виду мисс Платт?

– Именно! Я не совсем понимаю, ради чего Венеция затеяла эту маленькую игру, но у нее, несомненно, есть какой-то план.

– Я вам объясню, в чем дело, – печально произнес Рейвенскрофт. – Венеция попросила меня оказать внимание этой долговязой особе, поскольку решила, что это повысит самооценку мисс Платт и поможет ей смелее противостоять нападкам миссис Блум.

– Так вот оно что! Но мисс Платт, мне кажется, весьма радуется вашим любезностям.

– Что верно, то верно, – мрачно согласился Рейвенскрофт. – Сегодня перед обедом Венеция предостерегла меня: сообщила, что мисс Хиггинботем сказала мисс Плат, будто бы если мужчина посмотрел на женщину особенным взглядом, то, значит, он хочет на ней жениться.

– Посмотрел?

– Да. Можете себе представить, насколько это ужасно. Предположим, вы за обедом встретились с женщиной глазами, и она после этого начала говорить всем и каждому в городе, что вы в нее влюблены, в то время как вы всего-навсего искали солонку?

– Очень жаль, – жестким тоном произнес Грегор. – Впрочем, вы это заслужили. Чего ради вы согласились участвовать в одной из затей Венеции?

– Она очень просила меня об этом. Разве мог я ей отказать?

– Вы могли сказать ей: «Нет, я не хочу быть соучастником ваших безумных планов». Советую попрактиковаться перед тем, как снова встретитесь с ней.

– Я не мог отказать Венеции!

– Как только вам могло прийти в голову похитить ее? Ведь это бессмыслица.

– Похищение тут ни при чем, я был уверен, что она любит меня.

– Будь вы уверены, что она любит вас, не стали бы лгать ей ради того, чтобы усадить ее в карету.

Рейвенскрофт задумался, потом заговорил взволнованно, запинаясь чуть ли не на каждом слове:

– Вы полагаете, что если бы я попросил ее выйти за меня замуж в более романтической манере, она согласилась бы? Если бы дарил ей цветы, становился перед ней на колени? Женщинам это нравится, как вы знаете. В особенности таким, как Венеция.

– Чепуха!

Чамберс перестал помешивать ром и с любопытством взглянул на хозяина.

Грегор подавил раздражение и сказал:

– Мне надо выпить еще.

Чамберс немедленно наполнил его кружку. Жидкость обожгла Грегору горло, но придала ясность его мыслям.

– Вы просто глупец, если воображаете, будто Венецию могут увлечь романтические бредни. Она не похожа на других женщин.

– Она особенная, я допускаю это. Но это не значит, что ей не нравятся любезности. Женщины падки на такие вещи, как цветы, стихи и…

– Далеко не каждая женщина поддается столь смешным аллюзиям чувства.

– Каждая, – стоял на своем Рейвенскрофт. – Спросите Чамберса.

Грегор повернулся к своему груму и увидел, что тот кивнул.

– Простите, милорд, но молодой человек прав. Женщины придают подобным вещам большое значение, гораздо большее, чем вы думаете.

Грегор нахмурился и резко бросил:

– Многие женщины. Но не Венеция.

Рейвенскрофт наклонил голову набок и вцепился в бочонок.

– Почему бы Венеции не любить те же вещи, какие любят другие женщины? Что делает ее такой особенной?

– Многое, – ответил Грегор. – Вы не знаете Венецию так же хорошо, как я.

Где-то на задворках сознания еле слышный голосок нашептывал Грегору, что на самом деле он не знал Венецию так хорошо, как ему казалось. Сегодня утром он убедился в этом.

На сердце у Грегора стало тяжело, и он одним глотком прикончил остаток пунша.

Что, если… Что, если щенок прав? Что, если Венеция и вправду ценит такую чушь, как стишки и цветочки? Неужели он мог настолько ошибиться в ней?

Вполне возможно.

Чамберс почесал, нос.

– Не исключено, что мисс Оугилви несколько отличается от прочих женщин. Она лихо скачет на лошади, а уж если упадет, не станет плакать и жаловаться, не в пример другим женщинам. Взять хотя бы ее матушку…

Чамберс выразительно пожал плечами.

– Точно! – подхватил Грегор. – Венеция давно поняла цену всем этим женским эксцессам и нечувствительна к ним.

Он взял кочергу, открыл дверцу печки и сунул в огонь толстый обрубок дерева. Повернув голову, увидел, что Рейвенскрофт уставился на него с величайшим возмущением.

– Что вы делаете? – спросил молодой лорд весьма резко.

– Я всего лишь подложил дров в огонь. Он почти совсем погас.

– Но ведь от этого станет жарче! – Рейвенскрофт обратился к Чамберсу: – Это нечестно! Я требую нового пари! Маклейн прибавил жару!

Чамберс бросил в котелок с пуншем еще несколько штучек гвоздики и сказал:

– Да. Он так и сделал. И это очень хорошо, потому как становится холодно.

– Но тогда сосулька будет таять быстрее!

– Возможно.

– Тогда я требую нового пари!

– Ну уж нет.

– Почему нет?

– Когда лорд Маклейн вошел сюда, он открыл дверь, и тут стало холоднее. Стало быть, надо сделать шансы равными и подогреть воздух.

Рейвенскрофт как-то странно скосил глаза, словно пытался представить себе всю картину в целом.

– Я понимаю, что вы имели в виду, – обратился он к Грегору. – В конечном счете мне не за что на вас сердиться. Разве что зато, как вы говорили о Венеции.

– Но ведь я только и сказал, что она не похожа на других женщин, что она особенная.

– Я тоже привык к этой мысли, но теперь… – Рейвенскрофт насупился и после недолгой паузы продолжал: – Теперь до меня дошло, что она, быть может, только кажется особенной, потому что сама не понимает, что она не такая.

Грегор уставился на Рейвенскрофта в изумлении:

– Что, черт побери, это значит?

Молодой лорд покраснел.

– Это значит, что, как и любая другая женщина, она хочет, чтобы ее завоевали. Но не вполне осознает это.

– Каким образом вы додумались до такого вздора?

– Это вовсе не вздор! Ни одна женщина не устоит перед мужчиной, который преподносит ей цветы, нашептывает на ушко комплименты и твердит ей, что она прекрасна.

Чамберс потер подбородок.

– Знаете, милорд, а ведь парень дело говорит.

Грегор не мог понять, что раздражает его больше: то ли, что собственный грум ему противоречит, то ли, что Рейвенскрофт вообразил, будто знает Венецию лучше, чем он сам. Каким образом довести до сознания этого юнца, что он ошибается?

Грегор взглянул на бочонок, в котором таяла сосулька, и расхохотался:

– Рейвенскрофт, я готов заключить с вами пари на сто фунтов, что Венецию не проймешь ни цветами, ни другими подарками.

Рейвенскрофт выпрямился:

– Вы говорите, на сто фунтов?

– Да.

– Поосторожней, – пробурчал Чамберс. – Парень не откажется от такого пари.

Грегор не обратил на грума никакого внимания.

– Ну как? Вы принимаете такое пари?

Рейвенскрофт кивнул:

– Принимаю. Только… где вы возьмете цветы, стихи и тому подобное?

Да, это и вправду проблематично. Грегор помолчал, потом решительно произнес:

– Да, цветы я вряд ли найду, но могу сделать ей другой подарок.

– Какой, например?

Господь милостивый, что бы такое придумать?

– Я могу подарить ей мои карманные часы.

– Но в этом нет никакой романтики! – поморщился Рейвенскрофт.

Чамберс кашлянул.

– У меня как раз при себе золотая цепочка, которую я купил для своей милашки. Я мог бы уступить ее вам, милорд. За деньги, разумеется.

– Идет, – сказал Грегор.

Чамберс порылся в своих вещах и извлек откуда-то маленький пакетик, вынул из него бархатный мешочек и вручил хозяину в обмен на несколько монет.

Грегор спрятал мешочек в карман.

– Так. Что-нибудь еще?

– Стихи, – ответил Рейвенскрофт. – У меня есть книжка. – Он полез в один карман, в другой и достал маленький томик в кожаном переплете. – Вот.

Грегор поморщился:

– О, да это Шелли! Он пишет отъявленную чепуху.

– Поверьте, женщинам такая, как вы изволили выразиться, чепуха очень нравится.

– А нет ли у вас чего-нибудь другого?

– Нет. Только Шелли. Я отметил несколько стихотворений. Можете огласить любое из них, и Венеция придет в экстаз.

Грегор сунул книжку в карман.

– Отлично. Теперь я вооружен и стихами, и подарком. Отправляюсь совершать эту глупость, а потом доложу вам о…

– Ми-ну-точ-ку, – протянул Рейвенскрофт, не дав Грегору договорить. – Вы не можете просто сообщить нам, что прочли мисс Оугилви стихи и вручили подарок. Мы должны видеть это собственными глазами.

– Я не намерен декламировать любовные стихи в присутствии двух болванов.

– Разумеется, нет, – заносчиво произнес Рейвенскрофт. – Мы будем наблюдать за вами из окна.

Грегор нахмурился. Может, проще было бы вызвать Рейвенскрофта на дуэль и покончить со всей этой историей?

– Я буду чувствовать себя полным идиотом.

– И выглядеть таковым, это уж точно, – сказал Чамберс, но, заметив угрожающий взгляд Грегора, поспешил добавить: – Зато вы станете богаче на сто фунтов. Это как-никак уменьшит неприятное чувство.

Неприятное чувство почти исчезнет, если он окажется прав.

– Ну? – вопросительно произнес Рейвенскрофт.

Порукам?

– Да, черт меня побери! – Грегор поправил галстуки провел пальцами по волосам. – Я докажу вам обоим, что Венеция Оугилви не похожа на других женщин. И когда я это сделаю, вы, молодой человек, отсчитаете денежки.