ГЛАВА 1

Сколько себя помню, я всегда любил копаться в земле, надеясь обнаружить что-нибудь древнее.

Когда мне было девять, моя семья жила на небольшой ферме недалеко от городка Сильвания в штате Джорджия. Больше всего я любил проводить время на улице. Дни напролет я гулял по окрестным лесам, плавал в ручьях и прудах, обшаривал поля на предмет каких-нибудь интересных старых вещиц, словом, отлично проводил время – жизнь-мечта деревенского ребенка.

Оттуда же и мое первое воспоминание, связанное с археологией: как-то, гуляя по свежевспаханному полю, я нашел наконечник стрелы. Принес домой свою драгоценную находку и показал отцу – он объяснил мне ее происхождение и назначение. Потом он достал книжку издательства Time Life, посвященную американским индейцам, и оставил меня наедине со всей серией книг. Мысль о том, что много-много лет назад здесь жили люди и делали орудия из камня, восхитила меня. Как и большинство мальчишек моего возраста, я сходил с ума от динозавров, и такой постер, конечно, висел у меня в спальне. Но этот наконечник – это было что-то иное, что-то, найденное чуть ли не на заднем дворе, что-то, что возможно было найти! Поиски древних артефактов стали для меня своего рода навязчивой идеей.

Дед по материнской линии был одновременно гордым потомком выходцев из Ирландии и гордым сыном американского Юга; он посвятил немало времени и сил исследованию обеих этих ветвей родословного древа и мог часами рассказывать мне о наших предках. А отец отца – дедушка Бергер – был спекулянт, как их тогда называли: не спекулянт, который играет на биржах и прочее, а тот, который бурит наудачу скважины в надежде найти нефть. Дед исколесил весь Техас в надежде на большой куш, который он так никогда и не сорвал, но благодаря бесконечному бурению скважин лишился нескольких пальцев. Бабушка Бергер тоже была довольно эксцентричной особой: она была пилотом малогабаритных самолетов и держала дома шимпанзе. Одним словом, эти двое были авантюристы, и мой отец часто рассказывал истории из своего детства, проведенного в трейлере, прицепленном к кадиллаку последней модели.

Мотаясь с родителями, мой отец никогда подолгу не жил на одном месте. Он учился одновременно в Техасском механико-сельскохозяйственном и Арканзасском университетах, где познакомился с моей мамой. Она, как и ее родители, была учителем. После свадьбы отец пошел работать страховым агентом. Когда мой старший брат Ламонт был совсем маленьким, семья переехала в городок Шони в штате Канзас, где родился я. Несколько лет кряду семье приходилось перебираться следом за отцовской работой из Канзаса в Коннектикут и затем в Джорджию, где отец устроился в местную страховую фирму.

В духе 1970-х родители пробовали питаться «собственной» пищей: завели кур, несколько коров и еще целый зверинец разного мелкого скота. Наш первый дом в Сильвании был построен из сосновых досок на кирпичном основании, чтобы в летний зной дом легче охлаждался. Крыша была из простой жести, а половицы сопровождали каждый шаг скрипами и стонами. На участке было болотце и небольшой ручей; мой отец соорудил плотину, пытаясь сделать пруд, однако лишь привлек несколько сотен голодных водоплавающих птиц. В общем, этот дом был более чем скромным жилищем, однако для меня он был сущим раем. Я был юным натуралистом и все свое время проводил на природе.

Сильвания – крохотный населенный пункт с тремя тысячами жителей, настоящая сельская глушь. Но я не сидел без дела: пел в хоре, играл на саксофоне, состоял в бойскаутах и 4-H. Ближе к моим старшим классам мы переехали на новую ферму. Здесь было куда просторнее, что-то около 500 акров с прудами и огромным сосновым бором. Конечно, школьные занятия меня интересовали гораздо меньше, чем исследование окрестных лесов, охота, рыбалка и прочие радости жизни. Домашние задания представлялись мне ненужными и мешавшими изучать природу, плавать, гонять на велосипеде по пересеченной местности и играть в теннис.

Тогда же я пробовал начать собственное дело: занялся разведением йоркширских поросят. Надо сказать, я не только скопил на этом довольно приличную сумму (эти деньги мне сильно помогли позднее), но и лично убедился, какая огромная ответственность лежит на плечах каждого фермера. Время от времени родители возили нас с братом на выставки: его – с премированными коровами, меня – с премированными поросятами. Еще я был активным бойскаутом: участвовал в проекте Eagle Scout по спасению черепах-гоферов (впоследствии их включили в список охраняемых видов рептилий штата Джорджия). И все же любую свободную минуту я тратил на исследование полей, оврагов и прочих мест, где потенциально можно было найти древние индейские артефакты.

Как часто бывает с детьми в небольшом городке, всевозможные внешкольные занятия помогали мне познавать мир намного успешнее, чем уроки, и мне это очень нравилось. На очередном съезде 4-H по штату Джорджия меня избрали президентом организации; поросят у меня было уже почти 50 голов, и каждый мой день начинался в пять утра, чтобы задать корма поросятам и нашим легавым. По выходным я подрабатывал диджеем на маленькой радиостанции WSYL, вещавшей в AM-диапазоне с аудиторией в пару сотен слушателей. Мне дали стипендию ВМС США на обучение в Университете Вандербильта – и, видимо, потому, что я болтал без остановки, учителя и родители в один голос советовали мне выучиться на юриста. Итак, я собрал чемоданы в дорогу и отправился в Нэшвилл, штат Теннесси.

* * *

Учеба многое изменила в моих взглядах на жизнь. Как стипендиат ВМС я каждое утро был обязан подолгу заниматься физической подготовкой. Вечернее время было посвящено встречам с новыми знакомыми, собраниям в студенческом братстве, вечеринкам и так далее. Учебные мои дела шли совсем не так гладко: выяснилось, что я терпеть не могу экономику, политологию и тому подобное – словом, вообще все курсы по введению в право. В группе я не прижился, и оценки мои были так себе.

С другой стороны, я посещал много интересных факультативов: записался на курсы видеографии и геологии, посещал лекции по истории религии и науки. Впервые в жизни я видел людей, которые сделали делом своей жизни изучение камней и земли. Никогда – читая ли книгу о динозаврах или рыская по полям в поисках индейских древностей – я не думал об этом с точки зрения возможной карьеры. И вот передо мной было множество студентов и маститых ученых, изучавших вещи, которые я люблю, и, очевидно, получавших от этого занятия большое удовольствие. Я стал посещать выездные занятия, на которых студенты искали окаменелости в окрестных горах. Все чаще и чаще задавал себе вопрос: «А смогу ли я этим заниматься?»

Тут-то, однако, и была главная проблема: военно-морские силы потратили целое состояние и уйму времени на то, чтобы я стал офицером и юристом, а я был очень занят именно тем, чтобы этого никак не произошло.

Моим куратором со стороны ВМС был лейтенант Рон Стайтс – офицер морской авиации, живой пример того, каким должен быть офицер ВМС США. Всякий раз, стоя навытяжку у него в кабинете, я чувствовал, как у меня дрожат колени. Мое будущее было в его руках. Я стоял перед ним в своей белой морской форме, дрожа всем телом от волнения, а на столе перед ним лежала выписка о моей академической успеваемости.

– Бергер, что ты здесь видишь? – спросил он, подвигая ко мне выписку. Я и без выписки прекрасно знал о своих бесчисленных «неудах» и «незачетах» по всем основным предметам. «Отлично» и «зачеты» по факультативам мало помогли моему скромному среднему баллу за семестр, а ВМС США, конечно, не особенно желали тратить деньги, чтобы я собирал камешки и учился видеосъемке. Еще один такой семестр – и меня, несомненно, лишат стипендии, а в этом случае я обязан буду отработать средства, потраченные на мое образование, в качестве рядового.

Прокручивая все это в уме, я пробормотал в ответ что-то вроде:

– Полный провал…

Улыбка скользнула по его лицу, он задумчиво покачал головой и произнес:

– Нет, Бергер. Не полный. Сокурсники уважают тебя и ценят твое мнение: ты – прирожденный лидер. Все дело только в оценках. – Он постучал пальцами по выписке. – Я вижу молодого человека, который еще не понял, чем ему нужно заниматься в жизни. – И он указал на мои «отлично» по геологии.

Помню, как я растерянно переводил взгляд с его пальца на лицо и обратно: вот уж чего не ожидал услышать от морского офицера, курировавшего мою успеваемость.

Несколько мгновений он смотрел мне в глаза, а затем спросил:

– Что ты думаешь по этому поводу?

Я слегка мотнул головой и пожал плечами: я действительно не знал. Вся моя жизнь была распланирована от и до, и вариантов было совсем немного. Светлые головы из сельской Джорджии зачастую шли одной из трех или четырех проторенных дорожек: стать врачом, юристом, инженером или бухгалтером.

– Быть может, мне стоит послужить рядовым немного, разобраться в себе? – протянул я.

Он отрицательно покачал головой:

– Не нужно тебе служить, Бергер. – Его взгляд задержался на мне всего на мгновение, но мне показалось, что прошла целая вечность. – Я скажу тебе, как поступлю. Если ты обещаешь мне, пока твои оценки окончательно не испортились, написать заявление о добровольном выходе из образовательной программы по стипендии ВМС, выяснить, чем ты хочешь заниматься, приняться за дело, а затем вернуться, я прямо сейчас освобожу тебя от всех обязательств перед ВМС США.

Я стоял как громом пораженный: меня словно вдруг освободили после долгого заключения – ну, или у меня хотя бы появились серьезные основания на это надеяться.

– Да, сэр. Спасибо, сэр, – кивая, благодарил его я.

Я все сделал именно так, как он советовал.

Дома меня приняли, прямо скажем, без особого воодушевления: я должен был стать воплощением успеха – член Eagle Scout, избранный президент 4-H, стипендиат ВМС США… И вот я вернулся домой ни с чем. Родители были разочарованы. Тут-то мне и пригодились деньги, скопленные на моих поросятах.

ГЛАВА 2

Я снял небольшую квартиру в Саванне, где посещал курсы операторского мастерства в колледже искусств и дизайна. Еще я договорился с местным телеканалом WSAV, что буду работать у них бесплатно в качестве практиканта: я таскал туда и сюда бесчисленные камеры, работал на телесуфлере, а через два месяца работы бок о бок с режиссером канала уже пробовал вести новостные выпуски в прямом эфире. Я завидовал спецкорам – этим смелым, молодым мужчинам и женщинам, находившимся в центре событий. Я жаждал активности; вскоре я переквалифицировался в новостного видеооператора, и пошло-поехало.

По сей день с улыбкой вспоминаю работу оператором как один из самых веселых периодов своей жизни. Мы сидели в редакции и подслушивали полицейские переговоры, настраиваясь на их частоты; выезжали в одиночку или с напарником на место происшествия; освещали запланированные мероприятия. Для двадцатилетнего парня – ощущения сродни катанию на американских горках. За час до выпуска вечерних новостей мог позвонить продюсер и заорать в трубку: «Живо достань мне кадры для такой-то новости в выпуск!» – и я летел туда с камерой наперевес. Новость могла быть громкой, и канал, у которого к новости был еще и видеоряд, выиграл бы себе аудиторию.

Так началась моя карьера ночного криминального репортера. На пару с молодым продюсером Бетом Хэммоком мы составляли целую редакционную коллегию из двух человек с полной свободой в плане выбора историй для репортажа. Наша смена начиналась за полчаса до полуночи и заканчивалась после утренних новостей в половине седьмого. В ранние часы я патрулировал самые бандитские районы в надежде заснять какую-нибудь историю. Моими рабочими буднями стало общение с полицейскими (со многими из которых мы крепко сдружились) и прослушивание полицейских частот по рации. Все это было очень захватывающе, и мы с Бетом чувствовали себя первопроходцами.

Я прекрасно проводил время, но постепенно все четче осознавал, что занимаюсь не тем, чем следовало бы. Все, с кем я работал, были профессиональными журналистами. Наступали выпускные экзамены в колледже, но я понимал, что это не мое. Так что я подал документы на двухгодичный курс в государственный колледж в Суэйнсборо. Там было много замечательных профессоров, увлеченных историей и геологией. На лекциях узнал, что в морских отложениях в южной Джорджии встречаются кости динозавров. Одним погожим субботним днем я закинул в кузов своего Ford Ranger надувной матрас, спальный мешок и прочие необходимые вещи, которые позаимствовал у профессора геологии, и отправился на поиски ископаемых.

Геологические условия Джорджии определяются линией водопадов, которые пересекают территорию штата с юго-запада на северо-восток – от Коламбуса до Огасты. Эти водопады – отголоски древней береговой линии Атлантического океана, благодаря чему здесь можно наблюдать разницу между древними и более молодыми слоями скальных пород. Вдоль линии водопадов тянется красивейшая цепь холмов с широколистными и хвойными деревьями. Ниже простирается относительно ровный ландшафт, переходящий в береговую равнину с отложениями возрастом от позднемелового периода (65–80 миллионов лет) до всего нескольких тысяч лет.

Найдя подходящее место на излучине реки, я стал тщательно просеивать землю. В скором времени уже был счастливым обладателем прекрасной коллекции ископаемых останков морских обитателей: пары больших моллюсков, нескольких акульих зубов и экскрементов, рыб, скатов и даже небольшого осколка кости какого-то динозавра. Я чувствовал себя настоящим кладоискателем. Следующие три дня вставал с рассветом и, стоя по колено в воде, собирал бесчисленные осколки и останки эпохи динозавров. Мой профессор по геологии с большим энтузиазмом встретил меня по возвращении с этими находками. Поиски ископаемых захватили меня!

Как-то вечером я сидел в библиотеке и штудировал литературу для доклада по истории; в каталоге я наткнулся на карточку книги, озаглавленной «Люси: истоки рода человеческого». Я отыскал книгу на полке и взахлеб принялся читать, как Дональд Джохансон и Мейтленд Иди исследовали происхождение человека в эфиопском Хадаре. Я был в полном восторге.

Когда вышел из библиотеки, в моей сумке лежала не только Люси, но и вообще все книги касательно эволюции человека, что мне удалось обнаружить в каталоге. В то время я склонялся больше к изучению динозавров, держа в уме богатые залежи окаменелостей в Джорджии, но исследование истории древних людей пленило меня, несмотря на то что для этого пришлось бы перебраться в Африку.

Меня поразило, насколько мал был список найденных ископаемых останков древних людей: наши далекие предки, оказалось, в отличие от динозавров, не оставили нам тысячи и тысячи костей и фрагментов. Находки частично сохранившихся скелетов гомининов можно было вообще пересчитать по пальцам одной руки. Вот она – целая научная область, где одно новое исследование или открытие могло бы все изменить!

Для всего этого нужно было продолжать образование, и я выбрал Университет Южной Джорджии. Небольшой университет располагался недалеко от Сильвании и совсем рядом с городком Стэйтсборо. Между ними простиралась огромная сельская местность Джорджии, знакомая мне с детства.

В университете я был постоянно то в экспедициях, то в лаборатории: выделяя из морских отложений микроскопические останки древних млекопитающих, подготавливая кости доисторических китов к исследованию, приклеивая к хребту ребра мозазавра, полируя и маркируя разные ископаемые находки, идентифицируя глиняные черепки. Мои профессора любили свою науку, и я многому у них научился. Гэйл Бишоп – один из ведущих палеонтологов беспозвоночных и, вероятно, крупнейший знаток ископаемых ракообразных – познакомил меня с разнообразными техниками поиска окаменелостей. Ричард Петкевич – специалист по древним млекопитающим – обучил методам работы в лаборатории и на раскопе во время экспедиций по водоемам Саванны. Я помогал ему в подготовке скелета археоцета – древнего кита, найденного недалеко от местной атомной электростанции. Многие часы я провел с преподавателями антропологии Сью Мур и Ричардом Персико, обсуждая проблемы из истории моей новой научной любви – палеоантропологии.

Но все-таки кем быть – палеонтологом, занимающимся динозаврами, или палеоантропологом? И если последнее – то как попасть в Африку, где находятся все ископаемые?

И вновь случай решил мою судьбу: Дональд Йохансон – тот самый ученый, нашедший скелет австралопитека Люси, и мой кумир – был приглашен прочесть лекцию в Ассоциации естествознания в Саванне. Это был мой шанс познакомиться с настоящим большим ученым-палеоантропологом. Мы хорошо поладили, и он пригласил меня в команду помощником геолога на раскопки в ущелье Олдувай в Танзании. Вот он – шанс поработать на раскопках в Африке! Однако этой поездке не суждено было случиться. Позже выяснилось, что там были какие-то юридические проблемы с разрешением на работу в Танзании. И тем не менее благодаря Дону Йохансону я попал в летнюю программу в школе Кооби-Фора в Кении, где прославленный палеоантрополог Ричард Лики со своей знаменитой «бандой гоминидоискателей» исследовал новые местонахождения на восточном берегу озера Туркана.

Шел 1989 год, мне тогда было 24, и Африка казалась всем тем, о чем только можно было мечтать. Во время первого же спуска в раскоп на берегу озера, когда я только учился, что и как нужно делать, я заметил нечто, торчащее в прибрежном песке, – это был фрагмент бедренной кости гоминина. Я чуть с ума не сошел от радости: дело пошло!

ГЛАВА 3

1 января нового, 1990 года я, полный надежд, прилетел в Южную Африку. Американских студентов в ЮАР в то время можно было пересчитать по пальцам: у власти была Национальная партия, и в стране все еще царил режим апартеида. Я рос в 1960-х в Джорджии и кое-что знал о расовой дискриминации: перемены, произошедшие в обществе с отменой сегрегации, были видны невооруженным глазом. В Южной Африке также задул ветер перемен – после почти 30 лет заключения 11 февраля 1990 года власти выпустили на свободу Нельсона Манделу. Конец режима был уже близко.

Меня приняли в аспирантуру в Университет Витватерсранда, находящийся в самом центре Йоханнесбурга и ласково именуемый студентами и профессорами Витсом. Несмотря на то что Витс был полуавтономным университетом, государство все же контролировало расходы по основным исследовательским направлениям. Разумеется, исследования в области эволюции человека никогда не были в приоритете, поскольку они подрывали устои режима, указывая на общую историю происхождения всех людей. К концу 1980-х годов большинство ученых было согласно, что эволюционные корни человека стоит искать в Африке. Огромное количество исследователей, работавших как в Южной Африке, так и за ее пределами, в один голос опровергали расовые постулаты Национальной партии. Наука говорила, что никаких «естественных» различий между расами нет и никогда не было, однако это, конечно, мало влияло на то, что по этому поводу думало правительство страны.

В общем, палеоантропология в Южной Африке переживала сложные времена. Наука о происхождении человека, 70 лет делавшая честь всей стране, пребывала в упадке. Витс был учебным заведением, стоявшим у истоков изучения эволюции человека в Африке; местом, где уже много лет преподавал и проводил свои исследования Филлип Тобиас – ученый из золотого века палеоантропологии, живая легенда для молодых исследователей моего поколения. Ученик великого Раймонда Дарта, считающегося отцом африканской палеоантропологии, Филлип Тобиас посвятил палеоантропологии 70 лет своей жизни. Все это для меня было неразрывно связано с самой сущностью науки о происхождении человека.

* * *

В 1922 году Раймонд Дарт приехал из Австралии (в то время – такой же колонии Британской империи, как и Южная Африка) и возглавил факультет анатомии в Витсе. Тогда же Дарт познакомился с палеоантропологией – целой научной областью, в которой вопросов было много больше, чем ответов. В то время археология делала первые шаги в исследовании истории древних людей в Африке. Дарт погрузился в изучение присылаемых в университет археологами костных останков древних людей. В своей статье в престижном научном издании Nature он подчеркивал, что в Южной Африке зафиксированы уникальные останки древних людей, не менее древние и интересные, чем останки неандертальцев или кроманьонцев в Европе.

В 1924 году студентка Дарта Жозефина Сэлмонс показала ему ископаемый череп павиана, найденный в известняковом карьере в Бакстоне, недалеко от городка Таунга (ныне Северо-Западная провинция ЮАР). Раймонд заинтересовался находкой и, связавшись с владельцем каменоломни, договорился, чтобы любые найденные окаменелости присылали ему. В числе присланных окаменелостей оказался природный слепок внутренней части черепной коробки (такие слепки называются эндокранами) крупного примата. Слепок отлично сохранился, на правой его стороне была отчетливо видна внутренняя поверхность черепа, левая же сторона была усыпана сверкающими кристаллами наподобие жеоды.

Однако это был не обезьяний череп – это Дарт понял с первого же взгляда: мозг был значительно крупнее, чем у древней обезьяны, но меньше, чем у любого из известных предков человека. Быть может, это был окаменелый череп какого-то древнего примата? Маловероятно, ведь ближайшие к человеку приматы – шимпанзе или гориллы – жили более чем в тысяче километров отсюда.

Затем Дарт заметил другую окаменелость: это был фрагмент челюстной кости, которая, будто один кусочек мозаики к другому, подходила к эндокрану. Внутри камня, очевидно, находилось остальное «лицо». Долгие недели, слой за слоем, Дарт кропотливо снимал каменную породу с костных останков. Наконец свет увидело лицо маленького ребенка с полным набором молочных зубов и только режущимися коренными. Исследуя череп, Дарт окончательно убедился, что перед ним неизвестный доселе науке примат.

Результаты своих изысканий Дарт отправил в Nature – в феврале 1925 года статья была опубликована. Удивительно: этот череп был более схож с черепом современного человека, чем череп любого из известных приматов, однако он не был человеческим! Дарт считал новый вид, представителю которого должен был принадлежать череп, «человекообразной обезьяной» и дал ему научное имя Australopithecus africanus, что в переводе означает «южная обезьяна из Африки».

Чарлз Дарвин предсказывал в своих трудах, что истоки происхождения человека следует искать в Африке. Теперь же, имея на руках этот найденный в Африке череп, столь близкий по строению к человеческому, Дарт мог подтвердить догадки Дарвина. В считаные месяцы из-за окаменелости, которую весь мир вскоре уже знал под именем «Беби из Таунга», Раймонд Дарт переписал всю историю человеческого рода.

Тем не менее одна окаменелость – это одна окаменелость, сколь бы важной она ни была. Контраргументация, призывающая, как минимум, к сдержанности в оценках, начиналась с того, что это мог быть просто детский череп: детеныши обезьян более схожи с людьми, чем взрослые обезьяны. Также под вопросом была манера хождения таунгского ребенка. В качестве доказательства прямохождения Дарт приводил расположение затылочного отверстия для выхода спинного мозга в нижней части черепа, однако другие исследователи считали, что без изучения нижних конечностей (которых у Дарта, конечно же, быть не могло) такие выводы преждевременны. Вопросы вызывали и зубы ребенка, которые к тому времени Дарт не до конца еще освободил от камня.

Череп «Беби из Таунга»

Изучая подобные находки, ученые всегда задают три основных вопроса. Какого размера был мозг существа? Было ли оно прямоходящим? И похожи ли зубы на человеческие? Эти три параметра легко и просто отличают людей от обезьян; об этом писал еще в 1871 году Чарлз Дарвин, когда из древних предков человека были известны лишь неандертальцы, останки которых были найдены в Европе.

Дарвин утверждал, что эти три ключевых параметра имели место в русле единого сценария эволюции человека: больший размер мозга сделал наших предков умнее, что позволило им изготовлять орудия, для чего необходимы были свободные от ходьбы руки, – таким образом естественный отбор совершил выбор в пользу прямохождения. Обладая орудиями, наши древние предки больше не нуждались в больших клыках. Остальные же факты эволюции человека были лишь следствиями этих трех главных моментов.

Согласно этому сценарию, с течением времени мозг, способ хождения и зубы наших древних предков должны были бы эволюционировать одновременно друг с другом. Если расположить один из ископаемых элементов на хронологической линии, то чем старше он будет, тем ближе к приматам весь организм. Где бы в таком случае следовало расположить таунгского ребенка?

У Дарта не было четкого представления о возрасте находки. Возраст окаменелых останков павиана, найденных в подобных карьерах, был не столь уж велик, что заставляло несколько усомниться в древности «Беби из Таунга». Впрочем, быть может, этот момент не слишком противоречит идее о «недостающем звене» между человеком и приматом в эволюции?

Эволюция взращивает целые родовые «деревья», чьи «ветви» – отдельные виды, и отношения между ними и есть то, что пытаются описать палеоантропологи. Для Дарта Australopithecus africanus был неизвестной доселе ветвью на этом древе человеческой эволюции, которая предоставляет уникальный шанс пролить свет на древнейший период человеческой истории. Тем не менее под гнетом скепсиса мирового научного сообщества Дарт отказался от продолжения своих исследований, и на сцене появились новые действующие лица, в частности, врач по образованию, шотландец Роберт Брум, занимавшийся поиском ископаемых в Южной Африке. Брум решил отыскать останки взрослого австралопитека, чтобы подтвердить выводы Дарта о таунгском ребенке.

Группа студентов Дарта проводила полевые исследования в пещере под названием Стеркфонтейн, находящейся в 50 километрах к северо-западу от Йоханнесбурга, у подножия холма на берегу небольшой речки Блоубэнк. От подобных пещер дух захватывает: взорам входящих открывается гигантская зияющая каверна с толстым слоем осадочных пород на откосах, повсюду нависают и вздымаются огромные сталактиты и сталагмиты, а если свернуть с главной тропы и углубиться в лабиринт ходов, можно наткнуться на «камеры»-тайники, хранящие свои окаменелые секреты, и даже подземное озеро. Над пещерой на поверхности находится заваленная взорванной брекчией территория размером с бейсбольную площадку, где и по сей день работают ученые, исследуя участок на предмет останков древних людей и животных.

Но в 1930 году Стеркфонтейн был действующим известняковым карьером, в котором студенты Раймонда Дарта собирали окаменелые останки древних обезьян. Брум присоединился к группе в одном из походов. Разбирая очередную груду брекчии, он обнаружил осколок окаменелости лицевой и челюстной кости со стертыми зубами. Кости были сильно повреждены, однако Бруму все же удалось идентифицировать находку: это были останки того самого взрослого древнего человека, принадлежавшего тому же виду, что и «Беби из Таунга», – Australopithecus africanus.

С тех пор в Стеркфонтейне было обнаружено еще много останков гомининов, включая и частично сохранившиеся скелеты. Наиболее замечательной была находка скелета взрослой женщины, известного в науке как Sts 14, с сохранившимся позвоночником, ребрами, тазом и частично ногами. Эти посткраниальные кости четко свидетельствовали о том, что древние люди, жившие в пещере Стеркфонтейн, были прямоходящими.

Скелет Sts 14 из пещеры Стеркфонтейн

И самое замечательное – ископаемые находили не только в Стеркфонтейне! Многочисленные пещеры с обширными залежами брекчии расположились повсюду в долине. В 1938 году один мальчик принес Бруму окаменелость, найденную на ферме всего в километре к востоку от Стеркфонтейна. Исследуя куски брекчии в этом районе, Брум и его команда обнаружили часть черепа гоминина и более крупную, чем в Стеркфонтейне, челюстную кость с более крупными коренными зубами. Изучив находки, Брум пришел к выводу, что что это останки другого вида, ныне известного как Paranthropus robustus.

Чуть позже в пещере Сварткранс (к западу от Стеркфонтейна) Бруму удалось обнаружить еще несколько крупных челюстей и зубов вида P. robustus. В это время Раймонд Дарт со своим учеником Филлипом Тобиасом проводили раскопки на стоянке Макапансгат в Северной провинции, где нашлись дополнительные кости Australopithecus africanus.

Это был золотой век науки о происхождении человека. В период с 1936 по 1951 год палеоантропология обогатилась еще пятью крупными местонахождениями и, соответственно, несколькими десятками новых костных останков древнего человека. Брум издал несколько обширных монографий, в которых описывал свои новые находки, а Дарт выступил с целой серией провокационных гипотез, описывающих, как наши древние предки пользовались орудиями и огнем.

А затем открытия новых стоянок древнего человека внезапно прекратились.

Это не значит, что прекратились исследования. Известные стоянки и пещеры по-прежнему приковывали к себе внимание ученых и приковывают вплоть до наших дней. Археологам даже иногда удавалось обнаружить в других частях страны останки, а также следы деятельности древнего человека, вроде использования орудий и пищи, которую он употреблял. Однако все это было найдено на старых местонахождениях, а новых не было, по крайней мере в Южной Африке. Казалось, что теперь все самое интересное было сосредоточено в Восточной Африке.

ГЛАВА 4

Палеоантропологические исследования на востоке Африки начались в 1920-х годах: Луис Лики тогда проводил раскопки в Кении и Танзании. Сначала с коллегами-учеными, а позже со своей женой Мэри Луис исследовал десятки местонахождений. Были обнаружены части скелета, древние орудия и окаменелые останки древней обезьяны, которую Лики считал предтечей вида Australopithecus.

Самым многообещающим из этих местонахождений было Олдувайское ущелье, где чета Лики работала уже много лет. Тысячелетиями один слой осадочных пород за другим наполняли местные русла рек и берега озер бесчисленными костями животных и каменными орудиями. Затем эрозия, словно нож, разрезала этот древний слоеный пирог с ископаемыми, проложив в нем огромное ущелье. Наиболее глубоко находится самый древний горизонт ущелья, именуемый Bed I. В этих-то древнейших слоях Мэри и Луис и обнаружили первобытные каменные орудия культуры, названной ими олдувайской.

В 1959 году Мэри Лики обнаружила в ущелье зубы гоминина; тщательные раскопки на том месте позволили найти крупные, прекрасно сохранившиеся обломки черепа. Определив, что череп принадлежал подростку, Луис в шутку прозвал находку «Dear Boy» – «дорогой мальчик»; быть может, он и был автором олдувайских орудий? Отталкиваясь от возраста обнаруженных поблизости останков животных, Луис и Мэри пришли к выводу, что орудиям и черепу должно быть около 500 тысяч лет. В коротенькой статье, описывающей находки, они дали новому виду название Zinjanthropus boisei, мир же узнал ископаемого подростка под именем Зиндж (Zinj).

Череп Зинджа

Спустя месяц после того, как Мэри обнаружила зубы, а затем и череп, чета Лики доставила находки в Йоханнесбург, чтобы сопоставить результаты своих исследований с результатами Раймонда Дарта и Филлипа Тобиаса по ископаемым из Южной Африки. Зубы мудрости Зинджа были значительно крупнее, чем у вида A. africanus, и имели много общих черт с зубами вида P. robustus. Когда Зиндж стал известен широкой научной общественности, большинство ученых сошлось во мнении, что он был представителем вида, родственного южноафриканскому P. robustus, а не новым родом, как утверждали Лики. На сегодняшний день считается, что вид P. boisei является самостоятельным, однако состоящим в одном семействе и близком родстве с видом P. robustus.

Во время следующих раскопок в Олдувайском ущелье Лики обнаружили два фрагмента черепа, нижнюю челюсть и кисть существа, обладавшего большим головным мозгом и менее крупной челюстью, чем Зиндж. Впоследствии было обнаружено еще несколько фрагментов черепов и челюстей того же вида гомининов. Вывод напрашивался сам собой: некий вид, более близкий к современному человеку, чем любой из известных науке, жил в Олдувае приблизительно в то же время, что и Зиндж. Вероятно, автором тех орудий был не Зиндж, а представитель именно этого, неизвестного вида.

Лики отнесли эти ископаемые к новому виду, который они назвали Homo habilis (habilis означает «умелый»). Каменные орудия в Bed I в Олдувае, по гипотезе Лики, были сделаны этим древним человеком. Суть ее была в том, что именно изобретение каменных орудий спровоцировало эволюционные процессы (увеличение мозга и способность кистей брать орудия), превратившие древних гомининов в людей. Это доказывала и кисть, обнаруженная ранее: она выглядела именно как рука, приспособленная к производству и держанию орудия – с широкими подушечками и противопоставленным большим пальцем. И в то же время объем головного мозга у вида Homo habilis был вдвое меньше, чем у современного человека.

Но самое неожиданное открытие было сделано в 1961 году, когда физики из Университета Беркли разработали новые методы датировки вулканического камня. Хотя эти методы и невозможно было применить в пещерах Южной Африки, они прекрасно позволяли провести датировку множества ископаемых с местонахождений вроде Олдувая в Восточной Африке, поскольку в древних слоях были залежи вулканического пепла. Луис Лики отправил образцы пепла в Беркли, и скоро пришел ответ с результатами: возраст находок, сделанных в Bed I – Зинджа и H. habilis, – был не 600 тысяч лет, как считал Лики… их возраст был 1,75 миллиона лет.

Новые датировки изменили всю картину мира палеоантропологии: олдувайские находки были на порядок старше, чем любые другие орудия или останки древнего человека, известные науке. Однако это было только начало: Луис и Мэри обнаружили окаменелые останки вымерших приматов в местонахождениях гораздо более древних, чем олдувайские. Где-то на просторах Восточной Африки должны были быть древние горизонты, в которых будут найдены самые корни нашего человеческого фамильного древа: останки древнего вида – прародителя всех гомининов…

Поиски этого наиболее раннего вида гомининов стали наиболее значительным шагом палеоантропологии в 1970–1980-х годах. Команды ученых из Америки и Франции, присоединившись к Лики, планировали экспедицию в долину Омо на юге Эфиопии; когда же по состоянию здоровья Луис уже не мог полноценно участвовать в раскопках, ему на помощь пришел его сын Ричард. В долине Омо было найдено множество интереснейших ископаемых, включая наиболее ранний скелет современного человека (возрастом 200 тысяч лет), а также множество останков древних гомининов возрастом более двух миллионов лет. Однако открытий, которые смогли бы потягаться с олдувайскими, сделано не было.

Начав работать самостоятельно, Ричард Лики решил вести раскопки в районе озера Туркана в Великой рифтовой долине в Кении. Именно здесь Ричард и его жена Мив на протяжении 1970–1980-х годов возглавляли «банду гоминидоискателей», членом которой мне посчастливилось стать в свой первый приезд в Африку.

Ранние находки с озера Туркана включали впечатляющие ископаемые, в том числе череп самого древнего в мире Homo. Сегодня этот вид принято называть Homo rudolfensis; считается, что этот вид жил в одно время с видом H. habilis. В 1984 году старожил «банды» Камойа Кимеу обнаружил скелет, который стал наиболее ранним из когда-либо найденных скелетов Homo erectus. Находка прославилась под именем «Мальчик из Турканы»; скелет принадлежал юноше, жившему около полутора миллионов лет назад. У скелета наблюдалось множество черт, характерных для строения современного человека, за исключением основных различий в размере мозга, строении черепа и зубов.

Тем временем в начале 1970-х годов Дональд Йохансон, молодой и смелый ученый из Соединенных Штатов, отправился в экспедицию в Эфиопию, в местность под названием Хадар. Археологи обнаружили множество останков гомининов, в том числе и части скелета, вскоре получившие имя Люси и ставшие одним из наиболее известных археологических открытий в мире. Геологическая датировка скелета Люси и ассоциированных с ней находок показала, что их возраст – три миллиона лет.

Скелет Australopithecus afarensis Люси (слева) в сравнении со скелетом Homo erectus (справа)

В то же время Мэри Лики продолжала раскопки на севере Танзании: в ходе работ были обнаружены зубы и челюсть древнего человека возрастом 3,6 миллиона лет. Там же была найдена застывшая в вулканическом пепле цепочка следов древнего человека, ходившего на двух ногах. Для работы над формальным описанием находок Мэри пригласила молодого американского палеоантрополога Тима Уайта. Сравнив свои записи с результатами Йохансона, они пришли к выводу, что находки из Танзании и Эфиопии принадлежат одному виду наиболее ранних из известных науке гомининов. Вид получил название Australopithecus afarensis.

Открытия семейства Лики, Дона Йохансона и других ученых составили второй золотой век палеоантропологии. Именно их мнения были наиболее вескими в научных дискуссиях последующих десятилетий. Именно их работы настолько покорили меня, что я сам сделался ученым-палеоантропологом, как и они. Эти ученые продолжали свою деятельность и когда я был студентом, и когда я был начинающим ученым, и, конечно, именно они серьезнейшим образом повлияли на все, что я знаю и думаю по поводу эволюции человека. За прошедшие четверть века открытия, сделанные в их экспедициях, многократно расширили список известных ископаемых останков древних людей, добавив не один десяток (как неопровержимых, так и до сих пор спорных) ветвей к фамильному древу человека. В то время как я учился в Витсе и мечтал стать настоящим палеоантропологом, эти ученые главенствовали в научной дисциплине, которая теперь искала истоки рода человеческого не в Южной, а в Восточной Африке.

Эволюционное древо гомининов

Построение этого древа – первостепенная и продолжающаяся задача в исследовании как археологических, так и генетических данных; знаками вопроса помечены места на древе, где мы всё еще не уверены в порядке родства. Заметим, что на схеме изображены не все известные виды, особенно в нижней его части

ГЛАВА 5

На сегодняшний день весь список ископаемых, свидетельствующих об эволюции человека, можно разделить на три группы. В каждой группе – свои действующие лица: одни выявлены палеоантропологами, другие – благодаря анализу ДНК. Первая и древнейшая группа – наиболее туманная с точки зрения наших знаний о ней.

Благодаря полному сравнительному анализу ДНК человека и других приматов стало известно, что человек и родственные ему гоминины разошлись с древними предками шимпанзе где-то около 7 миллионов лет назад. Этот древнейший период нашей истории (с 7 до 4,3 миллиона лет назад) известен науке по немногим находкам, главные из которых были сделаны в 1990-е годы в экспедициях Тима Уайта – того самого молодого антрополога, которого за 20 лет до того Мэри Лики пригласила поработать в Танзании.

Наиболее важной находкой было обнаружение в долине реки Аваш в Эфиопии частичного скелета вида, которому было присвоено имя Ardipithecus ramidus. Этот древний примат был размером с самца шимпанзе и обладал схожим по объему головным мозгом. Отставленные большие пальцы на стопах, короткие большие и длинные остальные пальцы на руках свидетельствуют, что этот примат так же ловко перемещался по деревьям, как и современные обезьяны. Однако этот вид обладал чертами, присущими и более поздним видам гомининов: менее крупными клыками, менее вытянутым тазом и вертикальным позвоночником. Ardipithecus, конечно, не ходил на двух ногах, однако держался более прямо, чем современные приматы.

Кроме того, на более древних стоянках были также обнаружены останки видов, получивших названия Sahelanthropus tchadensis и Orrorin tugenensis. Однако находки были столь скудны, что дали лишь некоторые обрывочные сведения об анатомии этих древних видов. Находки были сделаны в Восточной и Центральной Африке, но останков гомининов того же периода в Южной Африке все еще не было обнаружено.

Вторую группу можно определить периодом с 4,2 до 1,5 миллиона лет назад; она представлена целым рядом разнообразных австралопитеков, включая Australopithecus africanus Раймонда Дарта и Paranthropus robustus Роберта Брума. Все они ходили на двух ногах, о чем свидетельствует анатомия таза, ног, стоп и позвоночника, схожая с анатомией современных людей. Вероятно, им было бы столь же неудобно передвигаться, используя все четыре конечности, как и нынешнему человеку, однако они все еще умели лазать по деревьям. Австралопитеки были невысокого роста, и их мозг был примерно в три раза меньше мозга человека; все они имели крупные предкоренные и коренные зубы, а некоторые – еще и большие моляры и мощные жевательные мышцы, что позволяло расширить рацион. Австралопитеки жили южнее пустыни Сахара, следов их пребывания на других континентах не обнаружено.

Третья группа нашей эволюционной истории открывается видом Homo erectus, жившим около 1,8 миллиона лет назад. Этот вид гомининов первым осмелился покинуть Африку, отправившись в разные части света. H. erectus был ростом примерно с современного человека, и его мозг был почти на 50% крупнее мозга австралопитека. Считается, что благодаря более крупному телосложению и размеру мозга этот вид мог свободно преодолевать большие пространства, использовать каменные орудия и питаться качественной пищей, включая мясо, добытое охотой. Многие антропологи считают именно вид H. erectus настоящими «первыми людьми».

За сотни тысячелетий H. erectus и произошедшие от него виды и подвиды, включая неандертальцев, расселились по самым разным уголкам земного шара. Этих предков человека принято называть «архаичными людьми». Африка была центром нашей эволюции, домом для величайшего разнообразия этих архаичных людей и, наконец, местом появления современного человека.

Масштабные открытия в генетике за последние 10 лет показали, что поздний период нашей эволюции был необычайно сложен. Большая часть того, что есть теперь в эволюционном багаже человека, обязана своим существованием первым популяциям современного человека, жившим в Африке всего лишь 200 тысяч лет назад.

По неизвестным нам причинам африканские популяции, размножившись, начали вскоре перебираться на другие континенты. Там они столкнулись и вступили в контакт с неандертальцами и прочими видами древних людей, прибавив их ДНК в генофонд человека современного типа. Далее эти люди, все еще большей частью африканского типа, распространились по всем уголкам земного шара, где прежде не ступала нога человека, включая обе Америки и Австралию. Около 10 тысяч лет назад люди на Ближнем Востоке, а чуть позже и в других частях света, занялись земледелием, что повлекло огромный рост человеческой популяции.

Ученым удалось узнать массу важнейших и интереснейших сведений касательно этой третьей стадии нашей эволюции. Но кто же были предки этих первых людей? Что наставило их на иной, чем у австралопитеков, путь? Различные виды австралопитеков успешно существовали за более чем два миллиона лет до появления первых видов, которых принято называть людьми. К сожалению, несмотря на колоссальные подвижки в генетике, данных об этих отпавших ветвях нашего фамильного древа она нам дать пока не может. Здесь нам может помочь лишь тщательный анализ найденных ископаемых.

А они, как назло, зачастую безнадежно фрагментарны. До определенного момента принято было считать, что вид H. habilis эволюционировал в H. erectus, который, в свою очередь, «превратился» в H. sapiens. Эта хрестоматийная теория непосредственной эволюции человеческого рода знакома, вероятно, практически каждому читателю этой книги. Однако по мере появления все новых и новых ископаемых и археологических находок эта простая картина становилась все запутаннее. Несмотря на многолетнее изучение известных науке останков вида H. habilis, мы практически ничего не знаем о строении тела этого древнего человека. И то, что мы так мало о них знаем, свидетельствует скорее о том, что они были много ближе к австралопитекам, чем к людям.

Во времена Луиса Лики все были уверены, что производство каменных орудий было непосредственно связано с эволюцией видов H. habilis и H. erectus; связь эта представлялась настолько прочной, что в какой-то момент автором орудий считался сам H. habilis. Однако сделанные в 1990–2000-х годах находки отодвигали дату начала изготовления каменных орудий все дальше и дальше. В 2015 году вблизи озера Туркана были обнаружены каменные орудия в слое породы возрастом 3,2 миллиона лет, что практически в два раза превышает возраст олдувайских находок. Эти каменные орудия с озера Туркана были созданы задолго до того, как жили все те виды с «достаточно» развитым мозгом (даже H. habilis). Несколько ископаемых окаменелостей возрастом от трех до двух миллионов лет были отнесены к Homo, самая ранняя из них – часть челюсти, найденная в Эфиопии. Однако ничего из этого не указывает на размеры мозга.

Другими словами, переход от австралопитека к Homo – один из наиболее трудных вопросов в изучении эволюции человека. Ответить на него без новых находок не представляется возможным. Быть может, стоило вновь попытать счастья в Южной Африке…

ГЛАВА 6

К 1996 году я был вполне состоявшимся молодым ученым. Мне был 31 год, и я уже несколько лет преподавал студентам-медикам анатомию человека. Я находил окаменелые останки гомининов на раскопках, а затем тщательно изучал их в лаборатории. У меня накопился приличный послужной список печатных работ и не было особых проблем с получением грантов. Вскоре я получил должность старшего научного сотрудника, заведующего сектором палеоантропологии; в мои обязанности в том числе входило следить за драгоценной коллекцией ископаемых, хранящейся в Витсе. Таким образом, я стал преемником Филлипа Тобиаса, руководившего хранилищем Витса на протяжении многих лет.

То было время смены поколений; молодые ученые привносили новые технологии и новые взгляды на многие вопросы. Возможно, благодаря интернету, компьютерам и тому подобным вещам мое поколение было более склонно к кооперации, сотрудничеству, чем предыдущее: мне хотелось расширить изучение хранящихся в Витсе ископаемых и предоставить возможность ученым свободно их исследовать.

Однако старшие коллеги и руководство университета призывали меня быть более сдержанным и осторожным в решениях. Когда меня назначали, заместитель начальника научного сектора пригласил меня в свой кабинет:

– Ли, – начал он, – у вас довольно обширный список печатных работ… но среди них слишком много написано в соавторстве. Вам нужно писать больше монографий – ведь именно по ним вас будет оценивать научное сообщество и потомки.

Большая наука для его поколения была плодом многолетних, уединенных изысканий, ну или хотя бы результатом работы скромной команды из нескольких ученых. Мне же все это представлялось в несколько ином свете. В сущности, мое поколение по-другому относилось к самой науке: нам представлялось, что результат любого исследования зависит от той или иной специальной технологии, а поскольку ни один ученый не в состоянии овладеть самостоятельно всеми методами и техниками, то необходимо работать в команде. В самом деле, работая вместе, мы повышали наш научный уровень: делились между собой как данными исследований, так и успехом. Благодаря интернету (во многом изменившему современную науку, позволив в кратчайшие сроки публиковать работы) стало возможным сотрудничество ученых на расстоянии, порой никогда даже не встречавшихся лично. В то же время университетские чиновники всё пытались выжать больше «эффективности» из научных работников: каждый из нас стоял на самом краю обрыва под названием «печатайся или прощай», поскольку, несмотря на то что «эффективность» наша была в разы выше при коллективной работе, в расчет принимались только монографические работы.

Помимо всего перечисленного, коллективные исследования были источником проблем и более деликатного характера. Старшее поколение ученых воспринимало себя чем-то вроде элитного закрытого клуба; а мне как новоявленному заведующему сектором ископаемых будто бы вручили ключи от дверей этого клуба. Однако то поколение, представителем которого был я, не хотело просто получить связку ключей, чтобы открывать ими двери, – мы хотели распахнуть настежь сами двери, приглашая войти всех желающих. Жажда научных прорывов и свершений вынуждала нас набирать в команду все больше и больше участников, порой и из-за пределов традиционных научных школ. Очевидно, моя природная предрасположенность к такого рода широким коллективным работам привела бы рано или поздно к конфликту со старшим поколением ученых.

* * *

Между тем работы у меня было хоть отбавляй. Я работал над описанием серии отпечатков следов возрастом около 120 тысяч лет, найденных на берегу лагуны Лангебан около Кейптауна, – я предполагал, что эти следы могут быть наиболее древними из известных отпечатков ног современного человека. Требовали описания и ископаемые останки гомининов, найденные мною в 1993 году в Салданья-Бей. В то же время я изучал взаимосвязь и влияние поведения хищных животных (леопардов, гиен и тому подобных) на накопление и сохранность костных останков в пещерах. Также я вел раскопки и руководил учебным лагерем в Глэдисвэйле, работая сначала с Петером Шмидом из Цюрихского университета в Швейцарии, а затем со своим давним другом Стивом Черчиллем из Университета Дюка.

В 1997 году я получил научно-исследовательскую премию Национального географического общества за «выдающийся вклад в познания в области геологии, совершенный в русле исследования по палеоантропологии». К премии также прилагалось и денежное вознаграждение, которое я использовал по прямому назначению – на научные и исследовательские проекты. Я запустил трехгодичную программу с целью отыскать новые стоянки в Южной Африке и назвал эту экспедицию «Проект “Атлас”». С 1998 по 2000 год исследовательские группы по несколько человек просматривали спутниковые изображения на предмет потенциальных местонахождений ископаемых останков, а затем, вооружившись GPS-приемниками, наша скромная флотилия из нескольких автомобилей Land Rover пускалась на поиски и обследование отмеченных мест. А ведь тогда Google Earth еще не существовало. В итоге спутниковые изображения высокого разрешения станут доступны всем в интернете, но в 1990-е годы подобные сервисы стоили огромных денег и требовали столь же огромных компьютерных мощностей.

Удача сопутствовала нам. Перед началом поисков по всей огромной известняковой равнине, раскинувшейся от Претории до северных окрестностей Йоханнесбурга, было известно совсем немного местонахождений окаменелостей: включая знаменитые стоянки Стеркфонтейн и Сварткранс, всего известных местонахождений было 14. И это за целых 60 лет кропотливой работы! Во время проекта «Атлас» мы исходили вдоль и поперек сотни километров каменистых троп долины, внимательно изучая каждое скопление деревьев и любой выход каменной породы на поверхность. К концу проекта нам удалось обнаружить около 30 пещер и четыре наземных местонахождения.

Также нам удалось несколько расширить круг поисков: из ЮАР проект перекочевал в Ботсвану благодаря президенту Фестусу Могае, пригласившему нас исследовать территорию своей страны. За эти три года нам удалось обнаружить десятки местонахождений окаменелостей – зачастую в осадочных слоях в руслах древних рек. Мы опубликовали результаты наших поисков с описанием местонахождений и начали раскопки в одном из них под названием Мотсетси, находящемся поблизости от Глэдисвэйла. В местонахождении Мотсетси мы нашли множество останков древних саблезубых кошек, однако в этот раз останки гомининов обнаружить не удалось.

Во время поисковых экспедиций я стал пробовать выступать публично с освещением научной жизни. При поддержке National Geographic я начал вести онлайн-колонку под названием «Форпост: в поисках истоков рода человеческого» на сайте журнала, в которой освещал деятельность нашей команды. До нас научные исследования и экспедиции в реальном времени не освещал никто, мы были первопроходцами. Единственной преградой было несовершенство коммуникационных технологий: репортажи я надиктовывал по спутниковому телефону, а что до загрузки фотографий и скоростного интернета – до этих времен было еще страшно далеко. Этот эксперимент с «Форпостом» продлился недолго, но я на деле убедился в огромном потенциале репортажа «по горячим научным следам»; несколько лет спустя, уже при других обстоятельствах, я вновь обращусь к идее живых трансляций полевых работ.

То было, пожалуй, самое счастливое время моей жизни: у меня была жена, двое маленьких детей и успешная научная карьера. Я вел собственные исследования и заведовал одной из крупнейших в мире коллекций ископаемых останков древних людей. Но на горизонте уже маячил призрак той схватки, в которой, мне виделось, я буду сражен, а палеоантропология в Южной Африке – низвергнута. Последующие несколько лет практически лишили меня надежд когда-либо составить серьезный и четкий план исследований или совершить крупное научное открытие.

ГЛАВА 7

Проблемы обнаружились сразу с двух сторон: во-первых, под влиянием непререкаемых научных авторитетов сложилась обязательная модель понимания палеоантропологии; а во-вторых, работе сильно мешали конфликты с моими коллегами из Витса.

К 2000 году Тим Уайт был одним из наиболее уважаемых ученых-палеоантропологов в мире. Тот пытливый юноша, которого Мэри Лики когда-то пригласила для описания находок из местонахождения Лаэтоли в Танзании, сумел, несмотря на количество маститых ученых акул, выплыть к успеху в 1970–1980-х годах. Позднее он также работал и с Доном Йохансоном, помогая тому в исследовании останков обнаруженного в эфиопском Хадаре нового вида Australopithecus afarensis. Когда же в 1989 году Эфиопия вновь позволила иностранным ученым проводить исследования на территории страны, Уайт провел там уже собственные, весьма успешные раскопки.

В 2000 году солидный научный журнал – American Journal of Physical Anthropology – решил узнать у видных ученых их мнение о состоянии науки на рубеже тысячелетий. В своем ответе Тим Уайт подчеркнул, что научное сообщество разделено на два лагеря: на «людей науки» и на «людей карьеры». К последним он отнес научных работников, старающихся максимально осветить свои исследования и находки. Уайт отметил, что поскольку эти люди скорее стремятся достичь «медиашумихи вокруг палеоантропологии», они вызывают у него меньше уважения как ученые. Современное состояние палеоантропологической науки он назвал «трагедией общин», когда огромная масса ученых пытается одновременно работать над крохотным количеством ископаемых. Он также предсказывал значительный спад числа находок: «Лучшие из африканских местонахождений уже, вероятно, обнаружены и раскопаны. Поиски на поверхности до конца выхолостят эти стоянки, и находок не станет вовсе». Словом, Уайт обрисовал крайне пессимистичную картину будущего палеоантропологии; судя по всему, возврат к принципам старого доброго «научного клуба для избранных» казался ему единственным выходом.

Слова Уайта, однако, шли вразрез с тем, что думал и чувствовал я. В 2000 году, когда я прочел его рассуждения, проект «Атлас» был в самом разгаре: мы обнаружили несколько десятков новых местонахождений – не обнаженных эрозией древних слоев, как в Восточной Африке, а едва видимых с поверхности пещер в толще известняка, похожих скорее на «капсулы времени» с ископаемыми. Конечно, Уайт ни словом не обмолвился о положении дел в Южной Африке – крупные ученые тогда считали, что о Южной Африке вообще говорить особо нечего. Мне же, напротив, картина будущего представлялась весьма оптимистичной: учитывая то, что нам уже удалось найти, я не сомневался, что большое открытие на одном из этих местонахождений не за горами. И тем не менее я должен был признать, что пока результаты наших исследований были довольно скромными: за десятилетие неустанных поисков я обнаружил лишь несколько зубов гомининов. Учитывая подобные «успехи», а также столь резкое выступление прославленного ученого в печати, я был уверен в том, что нам станет значительно труднее искать финансирование на исследовательские проекты в Африке.

* * *

А в Витсе тем временем медленно, но верно происходили непростые перемены.

К 1998 году я окончательно освоился на посту заведующего сектором палеоантропологии, в чьи обязанности входит принимать трудные решения, от которых зависит будущее научного отдела. Денег, как всегда, было мало, и я был обязан следить за балансом между распределением финансирования и результатами исследований. Одной из наиболее крупных статей расходов были раскопки в пещере Стеркфонтейн. Несмотря на то что это место было одним из наиболее богатых находками в Южной Африке, сотни окаменелостей пылились в хранилище, ожидая исследования и научного описания. Начальником раскопок в Стеркфонтейне был Рон Кларк. Я уважал его как профессионала, мы даже написали одну работу в соавторстве, однако на тот момент исследовательские результаты раскопок пещеры Стеркфонтейн перестали меня удовлетворять: содержание стоянки обходилось в целое состояние – просто немыслимо было тратить такие деньги, не получая взамен соответствующего научного результата. Так что я принял решение о приостановке раскопок и сотрудничества с Роном Кларком.

Когда в 1991 году Кларк возглавил работы в Стеркфонтейне, к нему «по наследству» перешло великое множество неописанных окаменелостей. Среди них были и окаменелости из подземной ниши, называемой гротом Сильберберг, – одни из самых древних во всей пещере. Среди этих окаменелостей Кларк идентифицировал шесть костей стопы древнего человека, пять из которых принадлежали одной стопе. Находка быстро стала известной, получив имя «Маленькая Стопа». Рон Кларк и Филлип Тобиас опубликовали в 1995 году статью, в которой описывались эти находки; в статье указывалось, что большой палец стопы сильно отстоял от остальных таким образом, что этот древний человек мог как ходить на двух ногах, так и успешно карабкаться по деревьям.

Кларк продолжил исследовать участок породы, в которой были обнаружены кости; среди них также был обломок большеберцовой кости. Вместе со своими ассистентами Стивеном Мотсуми и Нкване Молефе Кларк тщательно обследовал брекчии из грота Сильберберг в надежде найти отколовшуюся часть кости. В результате долгих поисков им удалось обнаружить выступающую из породы кость с сечением, совпадающим с найденным обломком большеберцовой кости. Долгие месяцы Кларк, Мотсуми и Молефе кропотливо снимали слой за слоем каменную породу с находки: выяснилось, что в брекчии сохранился не только недостающий обломок берцовой кости, но и весь скелет! Исследователям удалось достать из камня кости обеих ног, левую руку с кистью и череп, а в брекчии скрывалось много больше.

Проблема заключалась в том, что на момент принятия решения по поводу раскопок в Стеркфонтейне я об этих находках ничего не знал: более года Кларк работал над исследованием одной из крупнейших находок, совершенных в Стеркфонтейне, – и более года продержал эту находку в секрете. В первый и последний раз я увидел этот скелет в конце сентября 1998 года. Кларк пригласил меня на встречу в пещере, обещая кое-что показать. Мы с Филлипом встретили Кларка у входа в пещеру, его сопровождал декан факультета анатомии Витса Беверли Крамер. Меня сразу же удивило присутствие режиссера и оператора с кинокамерой; Рон решил предать гласности свои находки. А ведь там был целый скелет, торчащий из камня, – невероятно! Я стоял как громом пораженный. И зачем Рону было скрывать свои открытия?

С этого момента дела мои пошли по наклонной.

Отношения с Роном дали трещину еще в 1996 году, когда меня назначили заведующим сектором. С Филлипом Тобиасом у нас также за эти годы накопилось немало обоюдных расхождений. Мне хотелось сделать нашу коллекцию окаменелостей более доступной для исследователей, желающих с ней работать: я был уверен, что таким образом, с одной стороны, повышается научная ценность самой коллекции, а с другой стороны – научная продуктивность всего сектора. Однако Филлипу такое положение дел все менее и менее приходилось по душе. Рон же, в свою очередь, мог опасаться, что мне захочется открыть доступ другим исследователям к «Маленькой Стопе», нарушая тем самым его «эксклюзивную» роль в этом открытии. Так или иначе, разногласия между Роном, Филлипом и мной, вероятно, улеглись бы сами собой, если бы не «Маленькая Стопа»: находка стала последней каплей, переполнившей чашу терпения.

Скелет «Маленькой Стопы» был открытием поистине историческим. Однако вся эта ситуация с Роном просто выбила почву у меня из-под ног: я принимал серьезные административные решения, ни сном ни духом не подозревая об огромном открытии, свершившемся буквально под самым моим носом! Просочившись в прессу, «Маленькая Стопа», конечно, произвела эффект разорвавшейся бомбы, а гладь большого научного сообщества подернулась расходящейся рябью отголосков конфликта. В спор вмешались маститые ученые, которые и так недолюбливали меня за попытки открыть доступ в хранилища Витса… Словом, для широкой общественности я стал администратором-недотепой, дурно обошедшимся с автором крупнейшего палеоантропологического открытия в истории Южной Африки. В результате после шести месяцев ожесточенных столкновений и ни к чему не приведших споров руководство университета приняло решение разделить палеоантропологический сектор на две части: на мою научно-исследовательскую группу и на группу, работающую на раскопках в Стеркфонтейне, под руководством Рона Кларка и Филлипа Тобиаса. Мне предстояло не только заново составить программу научных исследований, но и восстановить свою научную репутацию.

Конечно, тогда я не мог этого предвидеть, но встряска сыграла мне на руку, поскольку я был вынужден оторваться от прошлого, от наследия Дарта и Тобиаса – хранилища Витса, битком набитого окаменелостями, найденными другими учеными. В итоге моя новоиспеченная «независимость» от прошлого неожиданно оказалась свободой, и я загорелся желанием совершить собственные открытия. Проект «Атлас» функционировал в полную силу, и я смог сосредоточить все силы на поисках чего-то нового, не исследуя старые, давно знакомые местонахождения или найденные кем-то еще окаменелости.

И все же более восьми лет изнурительных поисков и тягостей, рабочих и житейских коллизий потребовалось для того, чтобы моя «независимость» и упорство дали плоды.

ГЛАВА 8

В 2003 году команда индонезийских и австралийских археологов на острове Флорес в Индонезии обнаружила маленький скелет. Когда Питер Браун, Майкл Морвуд и их соавторы опубликовали описание находки, весь мир ахнул: был открыт новый вид Homo floresiensis. Этот древний человек обладал крайне низким ростом, едва дотягивавшим до Люси, а также объемом головного мозга всего в 420 кубических сантиметров. Многими своими характеристиками находка напоминала скелеты вида Australopithecus, однако некоторые черты черепа, челюсти и зубов напоминали уменьшенную версию Homo erectus. Судя по всему, это был очень примитивный вид, обнаруженный тем не менее в огромной пещере Лианг-Буа, в слое возрастом 18 тысяч лет. Известно, что современные люди были в данном регионе задолго до этого времени; Австралия, например, была заселена около 40 тысяч лет назад. Быть может, здесь жило крохотное островное племя единственных выживших наших древних предков, повстречавших здесь своих потомков?

Пресса окрестила находку «хоббитом», она, конечно, произвела фурор, и все заголовки кричали только об этом. За долгую научную карьеру я на собственном опыте уяснил: когда есть сенсационные заголовки – зачастую есть и большая драка за них.

Споры вокруг открытия начались сразу же. Браун, Морвуд и их команда утверждали, что Homo floresiensis были карликовой разновидностью гомининов. Остров Флорес всегда существовал изолированно от Азиатского континента, за счет чего на нем образовалась собственная, довольно причудливая доисторическая фауна, включающая карликового слона (островного родича огромных стегодонов) и огромных ящериц, превосходивших размерами даже комодских драконов. Также в пещере были обнаружены другие окаменелые кости малорослых гомининов, следы изготовления каменных орудий и даже использования огня. Авторы открытия отмечали, что орудия и техники, которыми пользовались эти древние люди со столь небольшим объемом головного мозга, были на удивление «развитыми». Быть может, предполагалось далее, размер мозга играл не столь важную роль в эволюции человека, как мы думали ранее?

Такого рода предположения многим ученым показались чрезмерными, и они ринулись в атаку. Некоторые ученые полагали: исходя из того что современные люди населили данный регион уже давно, Homo floresiensis, вероятно, являлся некой видовой формой современного человека; даже может быть, конкретный индивид страдал некоторыми нарушениями развития, повлиявшими на рост и размер мозга. По версии других ученых, столь долгая изоляция популяции гомининов была маловероятной, ввиду того что уже были изобретены лодки и плоты. А первые возражали, что гоминин со столь неразвитым мозгом никогда бы не смог производить каменные орудия, охотиться и обращаться с огнем.

Череп Homo floresiensis

Споры становились все яростнее, а параллельно с ними развернулась ожесточенная схватка за контроль над окаменелостями. Ученые со всех концов земли, маститые палеоантропологи и их студенты, подняли огромный шум, чтобы им предоставили доступ к находке. Кто-то вообще считал, что результаты исследования столь удивительной находки необходимо будет подвергнуть независимой экспертизе.

В 2004 году прославленный индонезийский антрополог Теуку Якоб, получив разрешение от своего старого товарища, одного из кураторов исследований со стороны Индонезии, вывез кости в свою лабораторию в Джогджакарте, где их на протяжении нескольких месяцев исследовала группа ученых. Члены международной исследовательской группы назвали случившееся похищением; когда находки были наконец возвращены, на них были обнаружены многочисленные сколы, трещины и следы склеек.

Со стороны было очень заметно, какую смуту в научное сообщество вносят склоки из-за ископаемых. Влиятельные ученые из богатых стран вроде США, Европы или Австралии пытались обойти друг друга, выиграв «эксклюзивный» доступ к окаменелостям, найденным в бедных странах. Эти ученые использовали все доступные им средства, от финансовых возможностей до своей репутации, лишь бы, обойдя других, ухватить себе больший кусок исследовательского пирога. В подобном соперничестве и была, на мой взгляд, главная проблема; именно с ней я имел дело тогда, когда хотел открыть доступ к хранилищу южноафриканских окаменелостей. Буквально через несколько лет после обнаружения Homo floresiensis, в 2002 году на очередной конференции Американской ассоциации физических антропологов (AAPA), состоялось публичное обсуждение вопроса о доступе ученых к окаменелостям. В вышедшем вскоре отчете в журнале Science отмечалось, что некоторые ученые даже выступили с предложением организовать базу данных с 3D-моделями и фотографиями окаменелостей, свободный доступ к которой будет предоставляться ученым. Впрочем, инициатива встретила значительное сопротивление, поскольку, как утверждали ее многочисленные противники, никакая «модель» или любое другое изображение никогда не смогут в полной мере заменить реальную окаменелость. Также, отмечали они, в любом случае автор находки должен иметь право приоритетного доступа к ней на период времени, необходимый для ее полного описания и публикации, – а ведь этот период может растянуться на годы и даже десятилетия! Я неоднократно публично высказывался за увеличение доступа ученых к окаменелостям, даже как-то написал заметку на эту тему для вестника ассоциации. Однако все понимали, что на кону стояло нечто большее, чем просто научные исследования; многим ученым, наверное, хотелось бы буквально оформлять авторские права на свои находки или, может, вырезать, как делают дети на дереве, свои имена на них, чтобы подчеркнуть эксклюзивный характер своей работы и отпугнуть потенциальных конкурентов. В подобных условиях идея какого-либо открытого сотрудничества была, конечно, лишь воздушным замком.

А затем совершенно случайно я и сам впутался в дебаты о человеке флоресском.

Все началось с того, что моя жена Джеки решила, что нам всей семьей необходимо съездить куда-нибудь отдохнуть. Спустя столько лет семейной жизни Джеки, конечно, прекрасно знала, чего от меня можно ожидать: я найду какой-нибудь способ потащить ее и двух наших детей искать окаменелости, а затем стану читать лекции по палеоантропологии гостиничному персоналу и отдыхающим. Поэтому на сей раз она решила все взять в свои руки и подыскать нам место, где бы точно не было никаких местонахождений ископаемых.

Палау (входит в состав Федеративных Штатов Микронезии) – живописнейшая цепь из нескольких сотен больших и малых островов-атоллов, расположенных в Тихом океане. И атоллов, сформированных сравнительно недавно, – так что никаких окаменелостей! Целыми днями мы исследовали эти замечательные острова и их пляжи, ныряли в маске или с аквалангом. В наш предпоследний день Джеки решила вознаградить меня: в брошюре о спуске на каяках она наткнулась на рекламу тура, включавшего какую-то пещеру с «древними костями». Она стала узнавать об этом туре, и ей рассказали, что «древние кости» – практически точно времен Второй мировой войны. Джеки знала, что я большой поклонник военной истории, так что она забронировала нам места в туре на каяках. Следующим утром мы несколько часов кряду сплавлялись на каяках, попутно слушая экскурсию местного гида. Наконец мы достигли небольшого острова, где нас отвели в небольшую известняковую пещеру с пресловутыми «древними костями». Кости были и впрямь древними, и они были совершенно точно человеческими – это я понял с первого же взгляда. Кроме тусклого фонарика нашего гида, в пещере не было никакого источника света, так что я был вынужден низко склониться над костями, чтобы их рассмотреть: на полу пещеры лежала черепная крышка, фрагменты костей рук и ног и несколько сломанных ребер. Кости, несомненно, были человеческими, однако меня совершенно поразили их небольшие размеры.

Памятуя о недавних спорах о Homo floresiensis, я крепко задумался об этих останках. Палауанцы антропологически относятся к типу современных людей, переселившихся на удаленные острова около трех тысяч лет назад.

Если предположить, что древний вид гомининов, вроде Homo erectus, мог в островных условиях трансформироваться в нетипичную видовую популяцию, то почему бы схожему эволюционному процессу не иметь место и в случае с современным человеком, переселившимся на остров? К тому моменту гипотеза «островной карликовости» уже считалась доказанной и была общепринятой – правда, для островных млекопитающих, исключая человека. Антропологи считали, что развитая культура помогала древним людям справляться с условиями островной изоляции и ограниченности ресурсов, что вынуждало адаптироваться других животных. Вот он, думал я, – отличный прецедент, который, быть может, прольет свет на загадку Homo floresiensis.

Спустя несколько недель я уже выступал с сообщением перед небольшой группой ученых из Национального географического общества, показывая фотографии и подчеркивая важность и интересность феномена островной карликовости в ту эпоху. Я связался с ответственными лицами на Палау и получил разрешение на исследование останков из пещеры: уже был обговорен бюджет исследовательской программы, количество участников и прочие детали, недоставало только требуемой съемочной группы. Так что всего через пару месяцев после семейного отдыха на Палау я вновь бронировал туда билеты для исследовательской группы на июнь 2006 года. Джеки лишь качала головой.

Экспедиция на Палау началась с семейной трагедии. Мы летели из Йоханнесбурга с ночной пересадкой на Филиппинских островах. Остановившись на ночь в отеле, я получил известие из дома, что моего отца госпитализировали. Находясь на другом конце света, я должен был принять одно из самых трудных решений в жизни. В результате аварии мой отец сломал позвоночник, и его состояние постоянно ухудшалось: он был полностью парализован и подключен к системе искусственной вентиляции легких. Мы были близки с отцом: когда-то у нас был разговор именно о такого рода ситуации. Он совершенно четко оговорил, что, если нечто подобное произойдет, он бы хотел, чтобы я продолжил экспедицию. Он также ясно высказал свои пожелания по поводу системы искусственного жизнеобеспечения. Переговорив по телефону с лечащими врачами отца, я заперся один в номере и зарыдал. Мне трудно думать об этих днях: когда его переводили в отделение хосписа, я уже вновь летел в самолете над Тихим океаном. Спустя несколько дней за девять тысяч километров от меня мой отец умер.

Я с головой окунулся в работу. Прилетев, мы встретились со старейшинами племен, рассказали им о цели нашей экспедиции и получили их благословение. Затем совместно с местной археологической группой мы начали исследовательские работы в двух пещерах: первую я видел лишь мельком, вторую нам тогда показывал гид. Эти пещеры использовались в качестве склепов, что объясняло количество находимых останков людей: первые поселенцы на Палау – полинезийцы, прибывшие сюда около трех тысяч лет назад, хоронили своих мертвых именно так. За многие годы человеческих останков накопилось столько, что пол пещеры буквально состоял из фрагментов костей. Когда же пещеры заливали волны очередного шторма или цунами, кости вымывались и перемешивались между собой. Минеральные вещества в костных тканях постепенно поглощались известняковой породой, за счет чего многие останки удивительно хорошо сохранились.

Все шло по плану: велись раскопки, из пещеры доставали останки низкорослых людей. К нашей команде присоединился Стив Черчилль – мой старый друг и коллега из Университета Дюка. Совместными усилиями исследователей и студентов из Витса, а также наших коллег из Палау была организована полевая лаборатория для исследования найденных останков. Результаты анализа костей оказались довольно необычными. К примеру, было установлено, что зубы древних жителей Палау имели общую патологию, типичную для небольших островных популяций: премоляры, выбивающиеся из линии прочих зубов, какие были зафиксированы у скелета с острова Флорес. Палауанские черепа обладали гладким, почти округлым, не выступающим подбородком – опять же, все это несколько отдаленно, но напоминало флоресские находки. Была выдвинута гипотеза о том, что некоторые описанные черты Homo floresiensis получились в результате внутривидового кровосмешения на фоне общего низкого роста островных популяций, по примеру останков, исследуемых нами на Палау. Все это, конечно, не означало, что Homo floresiensis не был отдельным видом, – нас это интересовало мало; однако обнаруженные нами параллели между останками с Палау и человека флоресского могли дать новые данные о процессе человеческой эволюции, а также, быть может, помочь пересмотреть некоторые выводы о виде Homo floresiensis.

Когда статья, описывающая результаты экспедиции, была готова, мы решили опубликовать ее в новом научном журнале PLOS ONE – одном из первых научных изданий «новой волны», позволявшем всем желающим получить доступ к научным публикациям. Мои соавторы и я, конечно же, были сторонниками подобного подхода. Традиционные научные журналы распространялись по подписке, среди библиотек; с появлением интернета научные издания не только значительно повысили стоимость библиотечной подписки, но и стали публиковать материалы в сети, взимая плату непосредственно с читателей в интернете. Огромные денежные потоки перетекали из кармана в карман, однако все оставалось по-прежнему – результаты исследований не публиковались в свободном доступе. В процессе рецензирования и публикации статьи в 2008 году я познакомился с молодым палеоантропологом Джоном Хоксом, ставшим впоследствии соавтором книги, которую вы сейчас держите в руках.

Тем временем мы столкнулись с проблемой. Во время экспедиции на Палау за нами повсюду следовала съемочная группа, фиксируя каждый наш шаг. Как и на съемках любого подобного документального фильма, здесь был свой режиссер; ученые допускались к сотрудничеству и консультированию, однако общий процесс и план съемки, сценарий и все прочее – все это делал режиссер фильма лично. Порой такого рода отношения выливаются в конфликт, и можно довольно часто слышать недовольные отзывы ученых о том, как продюсеры и режиссеры исказили их исследования. В нашем случае режиссер решил, что основной линией фильма станет освещение человека флоресского. С моей точки зрения, это было лишь небольшой частью проделанной работы, а сам Homo floresiensis мало интересовал меня на фоне более серьезных проблем человеческой эволюции. С точки же зрения режиссеров, именно этот момент составлял всю интригующую изюминку фильма, по поводу которого будут ломаться копья в спорах. Продюсеры провели опрос среди ученых, и, конечно, сразу же пошли толки, что наша команда выступила в поддержку одной из сторон в споре о флоресском человеке.

В одночасье мы оказались на бранном поле под градом свистящих пуль. Престижный научный журнал Nature, в котором была опубликована оригинальная статья о находке Homo floresiensis, послал своего корреспондента на Палау. По пути туда он, ясное дело, успел повстречаться со множеством критикующих нас ученых, каждый из которых не преминул заметить, что наша статья была опубликована не в престижном и рецензируемом научном издании.

Заставить этих людей действительно прочитать нашу статью было задачей практически невыполнимой. Каждый из них был слишком уверен, что то, что он прочел в интервью или увидел в документальном фильме, было именно тем самым научным выводом команды исследователей, по поводу которого он выступил с разгромной критикой. Из этой истории я извлек один важный урок: в долгосрочной перспективе ученый спор может быть разрешен путем кропотливой и тщательной научной работы, однако на коротком отрезке времени большинство ученых скорее реагируют на слухи и сведения, черпаемые из СМИ. Ученые – люди умные, но все же часто считающие, что те, кто с ними не согласен, – болваны или умалишенные. Быть может, самое сложное в науке – оглянуться назад, окинув взглядом собственные умозаключения, и попытаться понять, почему с тобой могут быть не согласны.

Споры вокруг «хоббитов» тем временем шли на убыль. С тех пор было опубликовано огромное количество данных – как самими авторами открытия, так и палеоантропологами, позднее подключившимися к исследованиям флоресских находок. В других частях острова Флорес были обнаружены древнейшие археологические находки возрастом около миллиона лет, а на одной из ранних стоянок был найден небольшой обломок нижней челюсти возрастом около 700 тысяч лет, впервые описанный в 2016 году. Других черепов с маленькой мозговой коробкой найдено не было, но исследование показало, что многие черты скелета по факту очень отличались от черт современного человека, и почти все они были примитивны. И наверное, самое важное: дальнейшие археологические изыскания показали, что общепринятая хронология событий той эпохи была неверна, поскольку большинство обнаруженных останков гомининов были датированы более ранним периодом, чем появление на острове современного человека. До конца убедить всех ученых, ясное дело, не удалось – вопросов осталось еще очень много. Однако здесь, как и во всяком исследовании, научный прогресс в итоге зависит от готовности пересмотреть собственные выводы, принять и рассмотреть новые факты и тщательно проверить на соответствие с ними свои гипотезы.

Эпизод с реакцией СМИ и научного сообщества на экспедицию на Палау меня тогда сильно расстроил, однако буквально спустя пару лет этот опыт мне сильно пригодился во время работы с другой важной находкой. Наученный горьким опытом, я теперь прекрасно знал, как справляться с проблемами, которые СМИ могут произвести для научного исследования, а также имел представление о том, каким образом нужно выстраивать сотрудничество со съемочной группой. Раз и навсегда я уяснил важность непосредственного донесения информации до широкого круга ученых, не вовлеченных в исследование, с целью предотвратить моменты недопонимания, из которых в будущем могут вырасти серьезные проблемы. Я дал себе зарок, что во время работы над следующим открытием – если я его совершу – сделаю все возможное, чтобы предотвратить это губительное недопонимание.

Было начало 2008 года. Мне и в голову не могло прийти, что именно такое открытие ждет меня всего через каких-то пару месяцев.