1

В одну ночь город подвергся нападению. Вторжение готовилось постепенно и незаметно глазу, но, подойдя наутро к окну, я застыла, очарованная зеленым волнующимся морем. Волны еще не набрали силу: легкая дымка листвы покрыла деревья нежным невесомым пухом. Но уже через несколько дней зеленая стихия зашумела сочной листвой. Теперь Мэл оставлял окно приоткрытым на ночь, и в комнаты врывалась весна, пахнущая клейкими молодыми листьями и зацветшим миндалем.

Судебный процесс над Ромашевичевским и Эльзой Штице проистекал при скоплении прессы и любопытных. Нездоровый ажиотаж подогревали адвокаты Эльзушки, раздувавшие скандал из любой мелочи. Они обвиняли следствие в попытках принуждения, давления и в подтасовке улик. В конце концов, премьер-министра, лично отслеживавшего течение судебных заседаний, утомила мышиная возня, и окриком сверху процесс протек быстро, гладко и завершился ожидаемо.

Максимилиана Эммануиловича Ромашевичевского признали виновным в преднамеренном покушении на чужую жизнь особо изощренным способом. Ему назначили наказание в виде двадцати лет колонии с конфискацией имущества.

Эльзу Штице признали виновной в преднамеренных неоднократных попытках причинения ущерба чужому здоровью. Как особе, вступившей в совершеннолетний возраст, но находящейся на иждивении родителей, ей назначили наказание в виде двадцати лет поселения в северных регионах страны с запретом на проживание в городах и поселках городского типа.

Мы с Мэлом снова посетили Департамент правопорядка, куда нас пригласили для повторной беседы. Следователь — заместитель Мелёшина-старшего — ознакомил с протоколами допросов Штице и со сведениями, почерпнутыми путем сканирования её памяти и внушения. Следствие восстановило каверзы Эльзушки более или менее полно, расставив в хронологическом порядке с указанием приблизительных дат.

— Почитайте на досуге. Попробуйте вспомнить причины, подвигнувшие вас избежать устроенных Штице ловушек, — сказал следователь, вручая список. — Возможно, версия об ангеле-хранителе имеет под собой основания.

Мужчина неожиданно улыбнулся, и мимолетная вспышка обаяния повергла меня в растерянность. Только сейчас я обратила внимание, что следователь неуловимо копировал профессора Вулфу разворотом широких плеч, жестами, манерой держаться, но прежде, во время нечастых деловых встреч, эти нюансы не задерживались в поле зрения.

— Знаешь, есть в нём что-то… хищное, — сказала я Мэлу, когда мы возвращались обратно. Имя Альрика стало запретным между нами.

— Неудивительно. Как написано в известной книжке, ты и он — одной крови, — ответил Мэл, не отрываясь от дороги.

— То есть… хочешь сказать, что он — оборотень?! Самый настоящий оборотень? — Я вывернула шею, словно могла увидеть следователя, хотя мы находились в получасе быстрой езды от ДП. — Почему ты не сказал? Ё-моё!

Живой оборотень в столице помимо меня и Альрика! Я выискивала соплеменников профессора в каждом встречном — и всё впустую. А, оказывается, требовалось раскрыть пошире глаза.

— Скажи я, и ты пялилась бы на него как на снежного человека. Чего доброго, он заподозрил бы неладное. Надо радоваться, что он не учуял тебя, — заметил Мэл.

— Это плохо? — испугалась я.

— Вообще-то он женат, и дети есть. Но кто знает? — вопросил глубокомысленно Мэл. — Поначалу я удивился, почему он не воспринимает тебя как равную, а потом решил, что коли ты недоделанная, то не фонишь флюидами. Поэтому не чувствуешь других оборотней.

Маленькая поправочка: кое-кого из ихней породы я чувствую каждой клеточкой кожи. И это вызывает беспокойство.

— Значит, недоделанная?

— Эвка, ты поняла, о чем я. Не дуйся.

— И не собираюсь. В следующий раз предупреждай, пожалуйста, о мимо проходящих оборотнях. Я хотя бы затаюсь.

Мэл шумно фыркнул, а потом захохотал, не сдержавшись.

— Извини, охотница.

Пришлось ему извиняться весь день, потому что я обижалась по пустякам и оскорбленно воротила нос.

Список происков Эльзушки, презентованный следователем, подвергся изучению. Пусть по прошествии времени память не могла похвастать точностью, всё же кое-какие события мне удалось сопоставить. Не знаю, причиной тому счастливая случайность или помощь мифического ангела-хранителя, но в моменты Икс я либо сворачивала не в том месте, либо притормаживала, отвлекшись на что-то, либо меняла маршрут, либо торопилась или, наоборот, задерживалась — в столовой, в библиотеке, в аудитории, в архиве.

Сегодня строй ангелов вдоль институтской аллеи теснился плотно — без босых ступней и пустых постаментов.

— Ты замечал, что они иногда уходят? — спросила я у Мэла. — Почему?

— Говорят, у них свой долг — оберегать души.

— Вдруг это ангелы-хранители? — оживилась я, пытаясь вспомнить, совпадали ли отлучки крылатых с каверзами Штице.

— Поверила ему? — хмыкнул Мэл и окинул взглядом каменные фигуры. — Если так, то им надлежало отводить от Эльзы соблазн мести и ненависть. Но вместо спасения её души они защищали тебя. Как солдаты, подчинявшиеся приказу: «Сберечь!»

— Ну да, не хватает по мечу в каждой руке, — поддержала я и вдруг забоялась. То ли тишина подействовала, то ли умолкший шелест листвы, но мне показалось, что каменные лики суровы: холодные губы сжаты, брови сведены к переносице. Это не музей статуй под открытым небом, это военный ранжир. А они — Воины Света.

— Пойдем, — потянула я Мэла, поежившись.

Черт с ними, с кознями Эльзушки и со сказочными хранителями. Будем считать, что я — нереальный везунчик.

Нашим соседом по этажу оказался Рыжий. Алесс Соцкий.

Мы столкнулись с ним как-то утром, торопясь в институт. От неожиданности я споткнулась на ровном месте, и парень с ухмылкой поздоровался. А Мэл не протянул ему руку для приветствия. Рыжий бодренько сбежал по лестнице.

— Обалдеть. Он — и на четвертом этаже! — изумилась я. — Как ему удалось?

— Вот и я думаю, — отозвался мрачно Мэл и приказал: — Чтобы с ним не зналась.

— Почему? Он неплохой парень.

— Просто не общайся с ним, и всё. Неужели трудно выполнить? Забыла о Рябушкине?

Петя Рябушкин забрал документы из института и перевелся в ВУЗ на севере. Я попрощалась с ним по телефону. Даже на расстоянии чувствовались стыд и неловкость парня. Мэл настаивал на удалении его номера из списков телефонных контактов, но я отказалась. Пожелала чемпиону удачи. Пусть начнет жизнь с чистого листа. Подальше от меня.

Я часто думала о Пете и о стремительных изменениях, произошедших с ним с момента нашего знакомства — от скромного парня до рвущегося в дамки молодого человека. Пыталась найти объяснение его поступку с кражей артефакта, и оно выходило запутанным и крайне нелогичным. Чемпион зачем-то притянул меня, хотя, оставляя улику, наоборот, навлек бы на себя подозрения. Правда всё равно вскрылась бы методом перебора лиц, когда-либо побывавших в швабровке. Скорей всего, парень не подозревал, что в двери — замок с секретом, и людей, побывавших в крохотной комнатушке, можно пересчитать по головам. Он планировал замести следы и запутать следствие, а в результате запутался сам. Одинаковые симптомы. Как описал однажды Капа Чеманцев: «Словно что-то подтолкнуло в спину». И Эльза Штице нащупала верно, заявив, что я принудила её напасть на меня.

Это болезнь. На кого-то вирус действует мгновенно, а кого-то разлагает медленно. Петя принадлежал к первой категории. Мой дар нашептывал ему: «Ну, давай, попробуй. Нет ничего невозможного. Это очень просто. Ты сможешь». И парня ударило точно обухом по голове. Опьянило успехом, впрыснуло адреналин, помутило сознание. Семена легли на благодатную почву: ведь втайне Петя горячо мечтал выбиться в люди.

Мой дар или проклятие пробивает защиту дефенсоров и искажает реальность. Люди путаются в фантазиях и переоценивают свои возможности. Их эмоции усиливаются: если ненависть — то разрушительная, если ревность — то обгладывающая до костей, если влюбленность — то идиотически-восторженная, если страсть — то до истощения, если зависть — то черная, с порчей на летальный исход, если стыд — то нестерпимый и тянущий камнем вниз с институтского чердака. Я — открытый ящик Пандоры.

Мой дар — словно жало скорпиона. Он отравляет судьбы окружающих. Царица едва не истекла кровью в лаборатории, разрушенной неживым крылатиком. Десятки людей погибли в драке в «Вулкано». Мэл дважды чуть не отнял жизнь своими руками. И в случившемся — моя вина.

— Боюсь причинить тебе боль. Меня нужно изолировать в свинцовом саркофаге, закопать поглубже и сверху насыпать холм, — прижалась я к Мэлу в отчаянии.

— Смотрю, кто-то хочет, чтобы его пожалели и утешили, — хмыкнул он. — Чтобы успокоить, поясню: ты — мой отрезвитель. Меня частенько заносит, и не в лучшую сторону… — хмурая тень набежала на его лицо и пропала. — А ты не позволяешь слететь в пропасть.

С крохотным уточнением. Сначала мой дар толкает к бездне, а в шаге от падения я молю о спасении.

 

2

Расстаться со швабровкой оказалось непросто. Выяснилось, что в учетных книгах за мной числилась куча мебельного инвентаря, не говоря о кровати двуспальной с ортопедическим матрасом.

Я поперхнулась и закашлялась, пока комендант зачитывал длинный перечень мебели, которую предстояло возвратить. Мэл постучал меня по спине и сказал птичке-невеличке (как прозвали нового коменданта за глаза):

— Покажите-ка расписки студентки Папены в получении.

Комендант показал.

— Моя подпись, — признала я с удивлением. Надо же, память подвела. А мне казалось, я расписывалась за одеяло, матрас с подушкой и комнату жилую на одного проживающего — всё в количестве одна штука.

И что делать? На мне числились холодильник с телевизором, которых мои глаза ни разу не видели.

— Может, у меня память отшибло? — жаловалась Мэлу. — Может, и правда, мне их выдали?

— Выдали и додали, а потом догоняли да еще давали, — ответил он зло, потому что тупоголовый комендант выводил его из равновесия исполнительностью, доходящей до идиотизма.

Если поначалу Мэл посматривал на закручивающуюся историю как на фарс, мол, должно же хватить человеку ума, чтобы понять — дело неладно. Куда бы поместилась куча мебели на двух квадратах моей швабровки? Комендант пришел, посмотрел, потер птичий носик и сказал:

— Приму только по списку.

И удалился.

Зря он это сделал, потому что мой мужчина распалился до температуры ядра Земли. Мэл навестил проректрису и предупредил, что история получит резонанс, если безмозглый комендант продолжит вести себя безмозгло и не забьет тревогу.

И завертелось. Разумеется, история не предалась огласке. Росписи в учетных книгах сличали лучшие специалисты института с трех факультетов. Они определили, что моя закорючка действительно стояла лишь в четырех строчках. Прочие расписки оказались искусной подделкой.

Царица проконтролировала, чтобы с меня списали уходящий в бесконечную даль перечень мебели, а Стопятнадцатый опять сокрушился:

— Хотели сделать, как лучше, предложив уволиться по собственному желанию. Побоялись открытого скандала. А теперь придется разгребать зловонные кучи приписок и подлогов.

Одним прекрасным днем, в коридорчике перед дверью швабровки, я церемониально вручила коменданту ключ, и он принял с важным видом, словно тот был из отлит из чистого золота.

Всё. Больше нет швабровки. Только квартирка на четвертом этаже. Совместное проживание со студентом Е. Мелёшиным.

— Не думал, что твоя комната будет стоить мне седых волос, — сказал вечером Мэл, отдыхая от забот на диване.

— Бедняжка мой, — засюсюкала я, обняв его. — Ты победил птичку-невеличку. Герой!

 

3

У нас завелась живность. Не тараканы и клопы, а Кот. Настоящий, упитанный: морда — с тарелку, хвост — трубой, лапы — как сардельки, взгляд — бандитский. Сам черный как уголь безлунной ночью.

Я возвращалась из магазина, куда ездила в сопровождении стабильно невозмутимых и непрошибаемых охранников. На крыльце общежития сидел кот и смотрел вдаль, разложив хвост на бетоне.

— Киса, привет, — сказала я. Киса лениво посмотрела на меня и отвернула отъевшуюся харю на природу.

Каково же было мое удивление, когда обнаружилось, что котяра прошмыгнул в дверь за охранниками и бежал за нашей компанией до четвертого этажа. Там он начал отираться о мои ноги с дикими воплями брошенной сиротки. Один из телохранителей вынул пистолет с глушителем, чтобы уложить подозрительный объект на месте. Пришлось встать грудью на защиту несчастного животного.

После того, как кота проверили на наличие блох и прочих опасностей, он проскочил в квартирку и устроился в кресле.

— Кто это? — спросил вернувшийся с работы Мэл, кивнув на усатого гостя.

— Приблудный бедняжка. Временно поживет, пока хозяева не отыщутся.

Хозяева не нашлись, несмотря на объявления с портретами, расклеенные возле института и в близлежащих кварталах. Поэтому временное перешло в постоянное.

Сперва Мэл отнесся к котяре с настороженностью.

— Его нужно чем-то кормить. Смотри, какая рожа. Он сожрет больше нас с тобой, вместе взятых. А туалет? Коты метят углы. Здесь будет вонять.

Кот ел, но странно. Он вообще оказался странным котом. Мог слупить шоколадный батончик. Хрустел луком, порезанным кубиками. На пару с Мэлом пил его любимый кофе. Вернее, Мэл пил из кружки, а кот лакал из блюдца.

— Мда, — сказал Мэл, наблюдая, как усатый расправляется с куском пиццы, политым горчичным соусом. — Я читал о таком. Атрофированные вкусовые рецепторы. Не различает сладкое, пресное, соленое. И нелады с обонянием. Наверное, поэтому его выкинули.

Кот выслушал и с тех пор ел избирательно. Точнее, правильно — пищу для приличных кошачьих, но иногда срывался, к примеру, на фрукты или на маринованные оливки.

И с туалетом проблема решилась. Когда коту требовалось, он уходил. Через окно. Прыгал на подоконник, оттуда сигал на кирпичный выступ, опоясывающий четвертый этаж на уровне пола, и по узкой тропке, задрав хвост, заворачивал за угол здания.

— Мда, — говорил по первости Мэл, высунувшись из окна и глядя вслед удаляющемуся коту. А потом привык. Новый жилец и возвращался аналогичным образом, выводя за окном истошное «мяу».

— Мда, — сказал как-то Мэл, слушая непрекращающийся кошачий ор. — Может, у него отбиты внутренности? Кричит как резаный.

Кот запомнил и перестал выводить истеричные рулады. Теперь он выдавал на пониженных тонах благородное «мау», заставляя трепетать от восторга кошек в окрестностях института.

Но самым удивительным оказалось, когда в первый день обитания нежданного гостя в нашей квартире я решила погладить его и приласкать. Дай, думаю, утешу мурлыку, ведь потерялся бедняжка, и на этой почве у животинки — стресс.

— Гош, это не кот, — сказала неуверенно. — Это… кошка. Или не кошка. Не пойму, что.

— Ну, знаешь! — отвлекся Мэл от реферата. — По-моему, у кота должны быть… причиндалы, — фыркнул он. — А у кошки другие отличительные признаки.

— Нету никаких признаков. Сплошная чернота. Может, это оно?

Развалившееся на диване бесполое животное насторожило уши, вслушиваясь в разговор.

— По идее, это кот. Габариты соответствующие, — почесал Мэл пером за ухом. — Эвка, ты бы постеснялась под хвост-то заглядывать.

— Почему? У него должно быть имя. Или у неё. А как его звать, если оно — непонятное?

На следующий день Мэл потискал кота (или кошку) и сказал с уважением:

— Куда глядела? Мужик это. Самый настоящий. Богатырский.

Так кот стал Котом, и между двумя особями мужского пола, проживающими на четвертом этаже в квартире с табличкой «аз есмь», установились ровные отношения — без выпускания когтей и шипения. Правда, время от времени Мэл сбрасывал с кровати Кота, нахально устроившегося в ногах или на подушке между нами.

— Еще раз залезешь, получишь по шее, — предупреждал наглеца. Трудновыполнимая задача. Голова отъевшейся животины начиналась от туловища.

— Никакая кровать не выдержит полтонны живого мохнатого веса. Спинка и так на ладан дышит, — ворчал Мэл, опуская Кота за шкирку на пол. — Тебе, что ли, не хватает дивана?

— Ему одиноко, — вступилась я за сиротку.

— Сочувствуй на расстоянии. В кровати хватит места для одного мужика. Кого выбираешь? — выдвинул ультиматум Мэл.

— Конечно, тебя.

Кот понял и не претендовал.

 

4

Информация, почерпнутая на занятиях, заполняла извилины.

Мэл, не напрягаясь, пересдал символистику, я успешно расправилась с теорией снадобий, сдав на пятерку. Новый преподаватель Франц-Иосиф Брокгаузен, как ни странно, остался доволен моими знаниями. Впрочем, и я порадовалась его спокойному подходу к предмету. Хотя поначалу ожидала неадекватной вспышки вроде реализации горячо лелеемого желания, но потом успокоилась. Наверное, у Франца-Иосифа не имелось обострившихся мечт.

Умственная нагрузка разнилась. Помимо занятий в институте, я училась у Вивы искусству быть красивой. Она демонстрировала, как выбрать и наложить нужный макияж — при разном освещении, погоде и для различных поводов. Учила самостоятельно управляться с волосами. Давала советы, как правильно одеваться и соответствовать мероприятию — вечеринке в ночном клубе или посещению Оперы. Показывала эффектные сочетания цветов, фактуры тканей, необычные фасоны. Наряду с конспектами лекций я запоминала стили и направления моды, её историю, заучивала названия одежды и её элементов.

Личная стилистка сопровождала меня в походах по магазинам в переулке Первых Аистов, к которому я прикипела душой. Вива рассчитала оптимальные размеры груди-талии-бедер для моего роста и фигуры и заставляла их придерживаться.

— Сама виновата, что задница растолстела. Соответствуй. Держи оборону. Ни сантиметром больше, — требовала она.

Приходилось соответствовать и держать через не хочу. Посещать салон красоты в сопровождении дамы из охраны дэпов, ходить на процедуры по электростимуляции мышц и на массаж.

В самый неподходящий момент от корней волос неожиданно полезла седина, напомнив о последствиях контакта с потусторонним миром.

— Не паникуй. Бывает, — успокоила Вива. — Радуйся, что заплатила мизерную цену.

Помимо образования, стилистка давала жизненные советы в свойственной ей циничной манере, в частности, о каждодневном быте.

— Не стоит встречать эмпэ со слоем штукатурки и в вечернем платье. Годятся свеженькое личико, незатейливая прическа и соответствующая одежда. Меняйся. Будь разной. И забудь о растянутой линялой футболке и драных рейтузах.

И я менялась, встречая своего эмпэ в шортиках с двусмысленной аппликацией на попе или в короткой юбке с топиком или в халатике с глубокими разрезами по бокам. Результаты наличествовали — и какие! Мэлу нравилось, но радиус дефилирования ограничивался пределами квартирки. О том, чтобы выйти в люди в одежде короткой длины, и речи не шло. «Категорически» — сказал единожды Мэл, оценив вид сзади, обтянутый провокационными кружевными штанишками.

— Вода камень точит, — утешала стилистка, выслушивая жалобы на попытки Мэла облачить меня в чадру. — Он свыкнется.

Окончив институт, Вива сняла в переулке Первых Аистов небольшое помещение и повесила вывеску «Салон стиля от Вивьен». Надо сказать, она не гонялась за посетителями и сама выбирала клиентов, хотя подобный каприз мог позволить далеко не каждый трудяга. К хозяйке салона валили валом, узнав о ней как о личной стилистке дочери министра экономики. Вива честно отрабатывала свои деньги. Обо мне — ни слова, ни полслова, ни крохотной сплетни в прессу и на уши любопытным. Репутация!

 

5

Отвертеться от светских мероприятий не получалось, зато удавалось их фильтровать, причем молчаливый отказ не принимался. Правила приличия предписывали отправлять ответ с вежливым сочувствием из-за невозможности посещения праздника и с пожеланием устроителям всяческих благ. Таким образом, в наш бюджет включились расходы на конверты и карточки. Еженедельно Мэл писал от своего имени порядка десяти «отказных» записок, столько же писала я.

— Игнорировать нельзя, — учил Мэл. — Это признак дурного тона. Однажды хорошие отношения могут понадобиться, поэтому не стоит плевать в колодец. Пригодится воды напиться.

Таким образом, банкеты по случаю обручения, юбилейные обеды, рауты в честь присвоения высокого чина или награждения медалями и прочие похожие празднования обходились стороной, а вежливые отписки вроде «в силу чрезмерной занятости и загруженности…», «в связи с фатальной невозможностью…», «с наилучшими пожеланиями…» въелись в мозг и в руку, механически водящую пером.

На приглашениях, доставляемых заказными курьерами мне и Мэлу, указывался одинаковый адрес. И ведь все знали, что мы живем вместе, а лицемерили. По крайней мере, отвечая отказами, мы сэкономили бы на конвертах и на писанине. Увы, подписываться: «С наилучшими пожеланиями, Егор и Эва» разрешалось, имея общую фамилию.

Мэл объяснил, что, будь я на иждивении отца, приглашения посылались бы в дом Влашеков, и решение о посещении того или иного празднества принимал бы родитель.

Зато запрещалось закрывать глаза на торжества с участием премьер-министра и особ, к нему приближенных. Хорошо, что мероприятия на высоком уровне случались не чаще одного раза в месяц. Я до икоты боялась повторения событий в «Вулкано» и на «Лицах года».

— Понимаешь, почему не люблю большие сборища? На них велика вероятность столкновения с неадекватным товарищем, мечтающим об Армагеддоне, — жаловалась, рассчитывая уговорить Мэла на отказ от очередного правительственного приема.

— Нам нельзя не прийти. Не отходи от меня ни на шаг, и всё будет в ажуре, — наставлял Мэл, игнорируя нытье.

И я отправлялась к Виве, принимавшей меня вне очереди в любое время, потому как моя персона считалась эталоном ее способностей.

Все-таки журналисты пронюхали о гардеробе, пополняемом в переулке Первых Аистов. Прессе рты заткнули, зато на светских мероприятиях некоторые дамы не забывали уколоть шпильками. Не на ту напали.

Я заявляла:

— Разница стоимости платья с бульвара Амбули и из переулка Первых Аистов могла бы пойти на благотворительность или иные благородные цели вместо того, чтобы тешить свое эго.

Или:

— Нужно помогать молодым талантам, чтобы они двигались вперед и росли. Кто, если не я, обычная студентка, будет поддерживать смелые эксперименты творцов?

И так далее и тому подобное, слегка небрежным и высокомерным тоном, чтобы язвы прикусили языки.

— Тебе палец в рот не клади, — заметила как-то Вива, выслушав рассказ об очередном рауте. — Будь осторожна. Соблюдай умеренность. Не наживи врагов.

— Стараюсь. Соответствую изо всех сил, — заверила я клятвенно.

Вива не подвела ни разу. На каждое значимое событие она готовила для меня изюминку в одежде, в прическе или в макияже, о чем потом бурно судачили в женских журналах и в колонках светской хроники центральных газет. Но скандальности не получилось. Критики сдулись при первой же попытке посмаковать отвратительную прическу дочери министра экономики: гладкую челку набок и каскад мелких кудряшек с россыпями цветочных иллюзий. Вива трудилась над укладкой три часа, и на следующий день после приема прическа «а-ля Эвита» поднялась на первую строчку рейтинга «Лучший образ сезона». Со временем «туалеты от Вивьен» приобрели популярность и стали образцами для подражания.

 

6

Если Вива стала атрибутом новой жизни, то с Аффой я встречалась редко, если не единично. Потому что бывшая соседка не знала, о чем говорить. Ее тяготила социальная разница, возникшая между нами. Мне же, наоборот, хотелось высказаться, но проблема состояла в том, что наши девичьи проблемы кардинально различались.

Несмотря на неоднократные приглашения, Аффа так и не пришла в гости. Ни разу. Общение проходило во время нечастых посиделок на первом этаже общежития, куда спускались мы с Мэлом. Мужская часть компании обсуждала важные мировые проблемы, а я худо-бедно беседовала с Аффой на нейтральные темы. Зато с братьями Чеманцевыми общалось легко и просто, но Мэл зорко блюл, ограничивая панибратство. И да, моя бывшая соседка начала встречаться с Симой.

Знание о западном синдроме заставляло меня выискивать подозрительные ненормальности в поведении окружающих. Я не успокоилась, пока не расспросила Симу о причинах, толкнувших его на нарушение студенческого кодекса и приведших к пожару в столовой.

— Не хочешь — не говори, — добавила поспешно. Вдруг ему тяжело вспоминать?

Парень охотно ответил:

— Сам не знаю. Вернее, знаю. Сначала перекидывались мятыми бумажками, а потом перешли на igni candi*. Знаешь поговорку: «Пьяному море по колено»? В тот момент запреты стали мне по щиколотку. Решил чуток пофорсить, а увлекся и не смог остановиться.

Мэл внимательно выслушал объяснение Симы, отвлекшись от разговора с его братом.

— Ну и что? — сказал позже, когда мы вернулись домой. — Со мной бывало такое же. Это азарт. Гонишь по трассе, стрелка зашкаливает, а нога почему-то жмет не на тормоз, а на газ. И, заметь! — задолго до знакомства с тобой. Так что не вини себя в том, к чему не имеешь отношения.

Знать бы еще, к чему мой дар имеет отношение, а на кого не действует.

Летом, на каникулах, на первых двух этажах начался полномасштабный ремонт. Несмотря на то, что наша квартирка имела прекрасную звукоизоляцию, дрожь стен, сокрушаемых отбойными молотками, доходила до четвертого этажа.

Лизбэт, окончив четвертый курс, получила место на кафедре материальных процессов, вблизи от своего кумира, и с рвением погрузилась в работу. Старшим лаборантам не полагалась комната в общежитии, поэтому Лизбэт сняла жилье чуть подальше квартала невидящих, в благопристойном висоратском районе. Она никогда не ходила в институт дворами, проезжая три остановки на автобусе. Жилые кварталы невидящих стали препятствием, которое Лизбэт предпочла огибать стороной. Уж не знаю, наметился ли у леди Идеальность прогресс в отношениях с идолом студенток, но профессор ни разу не подбросил её на машине до работы и не предложил подвезти из института домой. Личная жизнь Альрика не являлась тайной, потому как зоркие сплетницы исправно снабжали желающих свежей информацией. Удивляюсь, как я могла наивно полагать, что никто не догадывался про обследования на пятом этаже. О них узнавал весь институт, стоило мне подумать о профессорской лаборатории. Пусть звучит утрированно, зато в точности отражает стремительность расползания слухов.

После летней сессии Капа уехал к отцу, а Сима отправился на восток страны в клинику трансплантологии. По возвращению он и Аффа переехали в квартиру, доставшуюся по наследству от умершей тетки. Несмотря на завещание, многочисленные родственники покойной начали борьбу за столичное жилье, которая продлилась более двух лет и в последствии увенчалась победой родителей девушки.

Наследство, полученное Аффой от тётки, немного сгладило наши отношения. Приехав на новоселье, мы с Мэлом вручили молодой хозяйке компас, определявший не стороны света, а пространство фэн-шуй. Игрушка надолго завладела вниманием наших мужчин. Они ходили по комнатам и похохатывали.

— Симон, ставь крестик, — указывал Мэл, вглядываясь в показания прибора. — В этом углу будет двуспальная кровать. Очень благоприятная среда.

Хирурги-косметологи вернули Симе прежнее лицо, как до пожара, но между близнецами уже не наблюдалось былого сходства. Родившись вторым, младший из братьев Чеманцевых выглядел теперь взрослее и умудреннее опытом, догнав Мэла.

— Когда-нибудь сделаем ремонт, а пока и так сойдет, — махнула рукой Аффа на стены, обтянутые темным штофом. Жилище умершей произвело на меня гнетущее впечатление. Казалось, время здесь застыло в прошлом веке. Потертая мебель, скрипучие полы, выцветшие обои, пожелтевшие потолки, затхлый воздух, пропитанный старостью и болезнью… Аффа сразу избавилась от мрачных тяжелых штор, и в комнатах стало гораздо веселее.

О чем печалиться, когда рядом любимый мужчина, а в руках — трехкомнатная квартира в центре столицы? Это ли не предел мечтаний?

Оказывается, нет. Требовалось содержать столичные площади и оплачивать коммунальные услуги. Родители Аффы активно тратили наличность на судебные тяжбы с родственниками, поэтому расходы за квартиру частично легли на плечи парочки студентов.

— Поглядим, — сказала неопределенно девушка. — Придется искать подработку.

— Можно жить в общаге, а квартиру сдавать в аренду, — предложила я. — А после окончания института решите, как быть.

— Пока суд не вынесет решение, квартира находится под арестом. Её нельзя ни продать, ни заложить, ни сдать, а оплачивать коммуналку всё равно придется. Так что лучше жить здесь, чем в общежитии.

— Если понадобится помощь, обязательно скажи.

— Спасибо, — ответила Аффа, нахмурившись. Она испытывала неловкость затронутой темой.

Остаток лета Сима подрабатывал в небольшой торговой фирме. Он попытался всучить первую выплату по нашему договору, но я заартачилась.

— Написано, что отсрочка — полтора года, вот и не нервируй раньше времени.

— Афка, ты живешь во грехе, — сказала я как-то, когда мы с Мэлом заехали в гости.

Сильная часть человечества в лице наших мужчин обсуждала в гостиной проблемы мировой величины, а именно: эффективные способы прочистки забившейся канализации, а слабая — в лице меня и Аффы — поглощала на кухне пирожные.

— На себя посмотри, — хмыкнула девушка с полным ртом.

— Ты три года соседствовала в одном закутке с близнецами-балбесами. Неужели предчувствие не подсказало, что когда-нибудь у тебя завяжется с Симой?

— Неа. С Симой вообще ничего не понятно. Смотрю на него как в мутную воду и не вижу будущего. Сплошная непредсказуемость. Наверное, это хорошо. И гадать не решаюсь. Как будет, так будет.

Аффа крайне скупо рассказывала о совместной жизни с парнем. Не хвастала, не делилась интимными подробностями. Наверное, боялась сглазить и отпугнуть счастье восторгами или не хотела, чтобы ей завидовали.

И я последовала примеру Аффы.

_________________________________________________________

igni candi*, игни канди (перевод с новолат.) — огненный сгусток

 

7

Обо мне не забывала и Баста. Она могла нагрянуть, когда брат отсутствовал дома. Звонила по телефону и интересовалась: «Эвочка, я заеду?»

Сестрица Мэла оказалась девчонкой нескучной, с озорством и с крупицами наивной детскости.

— Удобно, если буду звать тебя Бастой? — решила я выяснить сразу.

— Конечно. Гораздо лучше, чем Маська или Машенька. Бр-р-р, — поморщилась девушка. — Откуда у вас чудесный котик? Лапусик, мохнатик…

Усатый обжора млел, развалившись на диване и подставив пузо поглаживающей руке.

— Ниоткуда. Шел мимо и завернул.

— Необычно. Черная кошка, сама знаешь, к несчастью. Если дорогу перебегает, — поправилась Баста. — А если живет в доме, то, наоборот, хорошая примета. Значит, животному здесь комфортно.

Притихший Кот замурлыкал как трактор.

В общении с Бастой я всячески старалась, чтобы девушка не подумала, будто из нее вытягивают информацию. Но сестрица Мэла оказалась словоохотливой и компанейской. Она рассказала многое, о чем я не догадалась бы осторожно выпытывать. В частности, о Снегурочке или об Августе Аксёнкиной. Если отсеять эмоциональность и личную предвзятость Басты, выходило, что до серьезных отношений Мэлу и Снегурочке было шагать и шагать. То есть как пешком до луны. И это радовало, потому что роль жестокой разлучницы, разбившей видную и перспективную пару, тяготила меня.

— Она тоже учится в лицее?

— Ледышка? Оканчивает этим летом.

— Помню её по «Лицам года» и по «Вулкано». А больше мы не сталкивались. Почему-то она не посещает приемы.

— Кукла законсервированная, — фыркнула Баста. — С кем же ей посещать? Сопровождать-то некому. Говорят, её папаша сбился с ног, подыскивая дочке муженька.

— Мэл подвел всех, — пробормотала я. Люди распланировали будущее своих детей и семей на годы вперед, а Мелёшин-младший неожиданно встал на дыбы и растоптал чужие планы.

— Подумаешь! Надо не зевать, а хватать. А Аксёнкина вела себя как вобла в глубокой заморозке. Правильно ее называют Ледышкой. Знаешь, я завидую вам с Гошкой, — призналась девушка со вздохом и с усилием положила тяжеленного Кота к себе на колени. — У вас взаимно. Это большая редкость. А меня бесит, когда предстоит прожить жизнь по принципу: «стерпится, слюбится»!

Я растерялась.

— Вокруг много интересных парней. Ты обязательно найдешь свою половинку, — ответила в замешательстве, памятуя, что Мэл велел не провоцировать и не разжигать воинственность сестры.

— Вот ты говоришь и сомневаешься в своих словах, — откинулась Баста на спинку дивана. — Будет чудом, если у меня с «половинкой» найдутся общие интересы. А еще разница в возрасте… На ближайшие пять лет в списке холостяков — ни одной приличной кандидатуры. Не на кого глаз кинуть. Либо малявки, либо старики. Залетных птичек быстро расхватывают. Вдовцы дольше трех месяцев на свободе не задерживаются.

Я сдавленно закхыкала.

— Знаешь, что меня пугает? — разоткровенничалась девушка. — Что проживу с человеком всю жизнь, и мы останемся чужими друг другу. Поэтому я понимаю Гошку. Вцепился в тебя как клещ.

— Депрессивно мыслишь. Нужно верить, что твой принц окажется самым лучшим, — сказала я убежденно, но Баста настроилась на скептический лад.

— Когда ты Гошку впервые увидела, то сердце ёкнуло?

— У меня? Ну-у… дай подумать.

Конечно, ёкнуло и стукнуло, но быстро восстановило привычный ритм и настроилось на повседневные проблемы серой крыски.

— Ты сразу почувствовала, что он единственный и неповторимый? — допытывалась девушка.

— Нет, — призналась я со смущением.

— А когда почувствовала? — не отставала сестрица Мэла.

Когда? Сложный вопрос. Наверное, в медстационаре института, во время реабилитации. Означает ли это, что я — черствый сухарик?

— Вот и я боюсь не разглядеть своего принца в толпе, — вздохнула Баста. — Вдруг ошибусь? Тогда вся жизнь насмарку.

Вечером я устроила Мэлу допрос с пристрастием.

— Гошик, а когда ты решил, что нравлюсь тебе?

— Сразу, как увидел.

— Не обманывай, ты даже не разглядел меня в темноте.

— В какой темноте? — удивился он. — Ага, значит, ты помнишь, когда увидела меня в первый раз? Где?

— Ничего я не помню!

— Эвка, не обижайся. У меня дырявая память, — пожаловался Мэл, и я взглянула с сомнением. — Женщинам свойственно уделять внимание мелочам, а мужчины мыслят глобально. «Пришел, увидел, победил!» Важен результат, а в сандалиях или в сапогах — не имеет значения.

 

8

Однажды Мэл извлек из конверта очередное приглашение и присвистнул:

— Дашка всё-таки оседлала его.

Мэла пригласили на званый обед по случаю обручения троюродной кузины с перспективным чиновником из Министерства природных ресурсов, и семейное торжество отказу не подлежало. Я тоже получила свое приглашение, к которому прилагалось меню — шесть смен блюд, не считая десерта.

Меня залихорадило. Прежде я не бывала на званых обедах. К распорядку приемов и раутов, включающих фуршетные столы, бокал в руке и неспешное прохаживание по залу, мне удалось привыкнуть. А здесь — экзотические блюда с труднопроизносимыми названиями. Да я опрофанюсь перед гостями, не зная, чем есть — ложкой или вилкой!

Вива, выслушав рев раненой белуги, поделилась телефоном проверенного эксперта по этикету, дававшего консультации частным лицам. Надо ли говорить, что присутствие охранников при конфиденциальной встрече исключалось? Рапорты дэпов полетят к руководству, и Мелёшин-старший посмеется над моими попытками приобщения к культуре питания. Смущаясь и покраснев не меньше вареного рака, я попросила Мэла отвезти меня на встречу со специалистом по ложкам и вилкам. Мэл, вникнув в суть проблемы, не стал подтрунивать, хотя на лице повисла улыбочка, которую он старательно сгонял. Зато он позвонил кому-то и продиктовал фамилию эксперта, рекомендованного Вивой. Через десять минут пришел ответный звонок, и на том конце невидимый собеседник дал добро на общение с мастером этикета.

Холеный интеллигентный мужчина преклонных лет практиковал на дому. Он встретил нас в костюме и с бабочкой. Поздоровался со мной, прикоснувшись губами к руке, обменялся рукопожатием с Мэлом. Эксперт по этикету пообещал за пару-тройку занятий сделать из меня профессионала, разбирающегося в сервировке стола. Разумеется, инкогнито.

Мэл, устроившись в кресле, листал журналы по автотехнике и спорту, а я запоминала разновидности вилок, ложек, тарелок, фужеров, их расположение на столе и основные правила этикета.

Булочки и хлеб берут руками и ломают, а не режут ножом. От целого куска хлеба откусывать не принято, от него отламывают небольшие кусочки. Понятно. Клевать как птичка. Есть с ножа — моветон. Во время еды голову низко над тарелкой не наклоняют. Ага, не хлебать щи носом. Салфетку на груди не раскладывают, и не затыкают за воротник — её расстилают на коленях. Или завязывают рот, чтобы меньше есть и не болтать. После еды сначала вытирают салфеткой губы, и лишь затем пьют. После окончания трапезы нож и вилку кладут на тарелку параллельно друг другу, ручками вправо. Если предполагается смена блюд, нож и вилку кладут на стол. Суп черпают понемногу справа налево или от себя. Сонные мухи. Неужели важно, в какую сторону загребать ложкой? Птицу едят с помощью ножа и вилки. Недопустимо обгладывать все косточки, на них должно остаться немного мяса. Нет, хочу руками, чтобы лицо и пальцы лоснились от жира! Фрукты и ягоды с косточками едят так: сначала аккуратно выплевывают косточку в ложечку, затем выкладывают её на блюдце. Или плюются в гостей. Бутерброды берут руками, едят их с помощью ножа и вилки.

Уф, употеешь запоминать!

Консультант изучил меню предстоящего званого обеда и подробно объяснил, какими приборами пользоваться при поедании того или иного блюда. Чтобы запомнить, мне пришлось неоднократно прорепетировать на специальном тренажере — столике, сервированном на двоих.

В машине Мэл открыл рот, чтобы высказаться, но я ткнула в него пальцем:

— Даже не думай.

Так мы и доехали в молчании до общежития, и Мэл посмеивался, поглядывая на меня. Черт, на будущее нужно придумать, как избавиться от его присутствия. Нельзя, чтобы Мэл узнал мои слабые стороны и подшучивал лишний раз. Или хуже того, исполнился разочарования бескультурьем своей дамы.

Помимо занятий по сервировочному этикету я поселилась в библиотеке. Банально взялась за изучение родословной своего мужчины. Бабетта Самуиловна извлекла последние обновления к генеалогическим справочникам, и я погрузилась в тонкие папиросные странички, отрешившись от мирских забот. Одним из потрясений стало мое имя, появившееся в схеме Влашеки=Падурару. Три буквы «Эва» привязались к имени моего отца одинарной жирной чертой. Я — признанная дочь Карола Сигизмундовича Влашека от первого брака. Слепая висоратка, чье имя внесли в генеалогию элиты.

Не время пребывать в прострации, — одернула себя. Нужно перерисовать семейное древо Мелёшиных.

Бумаги запортилось немало. В голове смешались родственные связи, степени родства, имена, даты рождения и смерти. Клан Мелёшиных поражал многочисленностью и плодовитостью. Он успел пробраться и укрепиться в родословных древах прочих известных фамилий.

И почему я раньше не интересовалась? Маму Мэла звали Ираидой Владимировной, родного деда по линии отца — Константином Дмитриевичем. А еще наличествовали два двоюродных деда и двоюродная бабка, от которых тянулись обширные разветвления к дядьям, теткам, племянникам, племянницам, кузинам и кузенам Мэла.

По итогам исследования выяснилось, что троюродная кузина Мэла, заарканившая перспективного жениха, приходилась родственницей по линии мамы Мэла и к фамилии Мелёшиных не имела отношения. Но суть не менялась. Родители Мэла тоже посетят торжество.

День икс приближался, меня трясло, отчего я не могла сосредоточиться. Не подействовали даже расслабляющие капли последнего поколения, приобретенные в аптеке. Я с сожалением вспомнила о скончавшейся настойке успокоительных капелек Альрика. Они помогали гораздо лучше, чем разрекламированные средства.

Семейное мероприятие прошло как в тумане. Я здоровалась, кивала, улыбалась. Мэл пожимал руки, представлял меня гостям, приобнимая за талию. А потом поздоровался со своим отцом — обыденно, как со знакомым или с хорошим приятелем. Обменялись рукопожатием, кивнули, а я сказала «здравствуйте» Мелёшину-старшему и его жене. Маме Мэла. Симпатичная темноволосая женщина с выразительными карими глазами ответила вежливой приятной улыбкой. Отец Мэла просканировал меня с головы до ног коротким, но емким взглядом, и мы разошлись в разные стороны. Вернее, меня повел Мэл. От волнения отнялись ноги, и если бы он не поддержал, я бы рухнула посреди зала.

Нам достались места за столиком в компании остепенившейся молодежи, неподалеку, среди свободных и незамужних, сидела Баста в блестящем платье на бретельках. Она помахала рукой, приветствуя.

Родственники Мэла не бедствовали. Для торжества зал украсили цветами, лентами, воздушными шарами, декоративными иллюзиями. Если званый обед по случаю обручения обставлен с невероятной роскошью, то какова будет свадьба? — силилась я представить охват будущего празднества, но воображение отказалось работать.

Накануне Мэл выдержал пытку расспросами о тонкостях обручального этикета.

— Подарки не полагаются. Обычно период от обручения до свадьбы составляет от полугода до года. Бедняга в присутствии гостей дает обещание своей избраннице и подкрепляет… чем?… кольцом, например. А-а, еще с этого дня они считаются женихом и невестой, — сообщил Мэл. — Вроде бы всё. Лично для меня званые обеды — лишняя трата денег. Так, для соблюдения приличий.

К слову, после переезда в общежитие Мэл быстро научился считать деньги. Он делил расходы на необходимые и пустые. Всё, что касалось меня, входило в первую группу затрат.

Я ужасно боялась ударить в грязь лицом. Боялась сказать лишнее, боялась не понравиться родственникам Мэла, боялась показаться высокомерной или, наоборот, зажатой серой крыской. Боялась, что званый обед перерастет в неуправляемый хаос. На меня, конечно, посматривали, но как на экзотику, и шептались, обмениваясь сплетнями на ушко. А еще я ловила взгляды мамы Мэла и его отца, сидевших за столиками для гостей старшего поколения. Однажды наши взгляды перекрестились, я улыбнулась маме Мэла, и она ответила тем же.

Мэл придвинул стул и сидел рядом, обнимая меня. В торжественный момент вручения обещания зал озарился фейерверком фотовспышек, а гости засвистели и зааплодировали.

— Для семейного альбома, — пояснил Мэл, хлопая за компанию.

Мне вдруг вспомнились фотографии, которые моя покойная тетка рвала и бросала камин. Кому нужны счастливые лица на снимках, если счастья больше нет?

— Как вам? — ворвался голос в ухо. К нам проскользнула Баста. — Скукотища, правда? Превращаюсь в ленивого слизня.

Почему в слизня? — не успела спросить я, как она юркнула к своему месту.

— Поганка, — сказал Мэл, глядя ей вслед. — Не платье, а тряпочка.

— Симпатичненько, — встала я на защиту девушки.

Мэл посмотрел на меня недовольно и перекинул взгляд на мои ноги. А что? Я — сама культурность. Ни грамма скандала: длина платья — два сантиметра выше колен. И всё равно Мэл хмурился. Но потом успокоился. Положил руку на спинку моего стула и вполголоса рассказывал о собравшихся: кто есть кто, как зовут, степень родства или отсутствие такового.

— Эвка, ты хотела бы вот так же? — показал на свою кузину, взволнованную важным для нее событием. Разрумянившаяся девушка обмахивалась веером.

— И чтобы ты в роли бедняги-жениха? — кивнула я на молодого человека, вручившего избраннице бархатную коробочку перед более чем двумястами гостями.

— Ну да, — ответил Мэл, ковыряясь вилкой в тарелке.

— Об этом мечтает любая девушка, — ответила я, подумав. — Но…

— Но?

— После окончания института планирую съездить на побережье, — ответила тихо. — Это моя наипервейшая цель.

— И надолго собираешься уехать? — спросил Мэл, гоняя горошину по тарелке.

Он не сказал «мы поедем». Он спросил, сколько времени я собираюсь кататься по курортам западного побережья.

— Не знаю. Постараюсь обернуться быстро. Очень хочу увидеть маму.

Концовка праздника померкла. Уж лучше бы Мэл не задал свой вопрос.

Я твердо запланировала, что когда-нибудь, а точнее, после окончания четвертого курса, навещу побережье. И приложу все усилия, чтобы попасть туда. А Мэл останется на Большой земле. Наверное, наша разлука станет проверкой крепости отношений. Но я обязательно вернусь обратно, и как можно скорее, — успокаивала себя. Ничего страшного. Представим, что уезжаю в командировку. Правда, в длительную, но с билетом в оба конца.

Мэл тоже задумался и погрузился в молчание. По приезду в общежитие он занялся оформлением доклада по теории культов, делая вид, что увлечен темой предмета. Или в действительности увлекся. Кот отирался возле Мэла, составив ему солидарную мужскую компанию.

 

9

Профессор не обнародовал реанимированные работы Гобула. Он погрузился в науку, пропадая в закрытой лаборатории на пятом этаже, — об этом регулярно сообщали проверенные источники. Точнее, это студентки обсуждали работу и личную жизнь своего идола.

«У меня есть суженая» — сказал однажды Альрик. — «На вашем человеческом языке — невеста». Я тогда выслушала с открытым ртом, ни на миг не заподозрив, КОГО подразумевал профессор, говоря о нареченной. Правда, он имел в виду не меня, а ту, что стала моей неотъемлемой частью.

Как ни пыталась я примириться со звериной составляющей, а всё равно инородные гены остались для меня чужими. Прежде всего, потому что они выворачивали характер наизнанку. В полнолуния из меня лезли агрессия, жестокость, непредсказуемость, легкомыслие. Я провоцировала и искушала. Быть может, несдержанность проистекала из неопытности, но мне было не у кого позаимствовать хотя бы толику взрослости. Животные порывы принимал на себя и сдерживал Мэл.

С Альриком я пересекалась лишь на лекциях. По практическому курсу для меня составили специальную программу, которую вел преподаватель от Министерства образования. Наверное, сей факт ущемил гордость профессора Вулфу как специалиста своего дела, но мужчина не подавал виду.

На индивидуальных занятиях я с завязанными глазами рисовала символы и руны, а преподаватель контролировал их правильность условной меткой. Например, прицеплял волну, и узор вспыхивал как головка у спички. В случае неудачи белибердень стиралась, и попытки возобновлялись.

Прочие лица — деканы и проректриса, — ставшие свидетелями рассказа о западном синдроме, тоже не афишировали подробности. Или они посчитали доводы профессора и, соответственно, Гобула, притянутыми за уши, или не рискнули высказываться публично, побоявшись, что их сотрут в порошок те, кому выгодно поддерживать легенду об инвалидной висоратке Папене.

Царица и Стопятнадцатый как ни в чем не бывало читали лекции и вели индивидуальные занятия, а с двумя другими деканами мои пути не пересекались.

Однажды мы пришли в институт, а звонки перестали горнить. Вот так, к полнейшей неожиданности, пропали наигрыши и воздушные волны, освежавшие закутки и коридоры альма-матер.

Народу понаехало видимо-невидимо: сплошь высокие шишки и чины, которые облазили подвальные катакомбы вдоль и поперек. Администрация института в лице ректора поседела от переживаний. Искали-искали, а так и не нашли вразумительные объяснения поломке горна. Составили трехсторонний акт обследования от института и двух министерств о том, что устройство под названием «горн» находится во временно нерабочем состоянии или, иными словами, законсервировано, повздыхали разочарованно и разъехались.

Теперь о начале занятий и о переменах сообщал обычный звонок, трезвонящий на высоких визгливых нотах, и студенты не прятались от воздушной волны, пережидая в туалете или на крыльце института. По этому поводу я испытала разочарование. Все-таки горн считался изюминкой института, а с его поломкой стало гораздо скучнее. Если убрать и Монтеморта, то даже святой Списуил не спасет положение, задирай он пятки хоть до люстры.

Попечалилась я и призадумалась. Может, мой дар повлиял и на горн? Тот взял и расхотел работать. Обленился и сломался. Действует ли синдром на технику? Вроде бы часы не ломались, как и холодильник с печкой для подогрева.

Что теперь будет с горнистами?

Вечером я позвонила Стопятнадцатому. Впервые. Неуместный и поздний звонок. Человек отдыхает, а его отвлекают.

— Генрих Генрихович, что станет с ребятами, обслуживавшими горн?

— Вернутся домой. Их долг уплачен в любом случае.

А те, кто должен сменить юношей, просто-напросто отдадут долг отчизне иным способом.

— Постойте, милочка! — воскликнул декан, оглушив басом. — Откуда вы знаете о горнистах?

— Случайно столкнулась. Простите, пожалуйста. Никто из них не виноват.

— Ох, Эва Карловна, — пожурил на расстоянии мужчина. — И когда успеваете? Хотя уже неважно.

Да, наш пострел везде поспел. Засунул нос во все дырки и залез во все щели. Покажите, где нас не было.

Через несколько дней меня вызвали в деканат, и Стопятнадцатый, поглядывая на бесстрастных охранников, сообщил, что по ходатайству Франца-Иосифа мне предлагают место младшего лаборанта на кафедре сложных составов. Треть ставки, пятнадцать висоров в неделю, два часа ежедневного труда, начиная с первого дня летней сессии. Подвижки произошли из-за увольнения Ромашевичевского, благодаря чему освободилась строчка в штатном расписании. Новый препод по теории снадобий спал и видел меня на месте младшего лаборанта, в стерильном халате и в марлевой повязке.

Я открыла рот, чтобы отказаться, но Генрих Генрихович привел неоспоримые преимущества трудоустройства. Во-первых, лаборантство предполагало обеспечение clipo intacti*, пусть и в упрощенной форме. Простота и облегченность требовали обновлять щит каждый квартал, но всё-таки это какая-никакая защита от возможных поползновений. Во-вторых, теория снадобий удавалась мне лучше остальных предметов. Почему бы не воспользоваться моментом и начать профессиональную деятельность в том, что хорошо получается?

Я обещала подумать и дать ответ при первой же возможности. В посулах декана меня, прежде всего, привлекла возможность получения clipo intacti*. Судьба дает шанс! С щитом присутствие охранников перестанет быть обязательным, по крайней мере, в институте.

Шкафообразные двухметровые детины, прикрывающие тылы, стали постоянной мозолью. Мне приходилось одергивать себя, чтобы не сказать и не сделать лишнее, потому что каждый мой шаг досконально изучался в ДП по рапортам охранников.

Подумаешь, два дополнительных часа в стенах альма-матер. Я и раньше неплохо справлялась, работая в архиве. А уж с распорядком дня улажу: подтяну, уплотнюсь. В общем, постараюсь.

Но прежде следовало обсудить вопрос с Мэлом.

___________________________________________

clipo intacti *, клипо интакти (перевод с новолат.) — щит неприкосновенности

 

10

 

Бонус-1. Этеншион!!! Противопоказания: возраст до 18 лет, мужской пол

Тот, кому покажется, что в наших отношениях царили тишь да гладь, сильно ошибётся. У нас бывали и споры, и ссоры, и недопонимание, и как следствие — раздражение, недовольство, обиды. Словом, совместная жизнь текла как у всех нормальных людей.

Взять, к примеру, другую грань джентльменства Мэла. Бывая в гостях у Аффы, я замечала на кухне цветы, которые преподносил девушке Сима. Не роскошные букеты в вазе, а непритязательные — сирень («Ночью наломал в палисаднике» — пояснила Аффа с улыбкой), или одинокий тюльпан, или букетик ландышей, или ромашки. Простенько, но достаточно, чтобы позавидовать. Мэл никогда не дарил вот так, между прочим. Он не сорвал для меня и цветочка. Наверное, я заблуждалась, приписав ему солнечные букеты, что присылали в медстационар во время реабилитации. И поэтому против воли дулась как мышь на крупу, пока, приперев меня к стснкс, Мэл не узнал причину. Тем же вечером он принес большой букет роз с иллюзией кремово-бело-синей трёхцветности. И опять я испытала душевный дискомфорт. Мне казалось, Мэл вручил розы ради галочки. Мол, если хочешь, ублажу твое желание. А меня порадовал бы один-единственный цветок, подаренный искренне, нежели классический и затратный букет, преподнесенный по необходимости.

— Тебя не поймешь. Нет цветов — плохо, есть цветы — не лучше. Определись, чего хочешь, — вспылил Мэл.

В общем, как я ни расстраивалась, а Мэл дарил лишь строгие официальные букеты и лишь по поводам. Он не признавал «простые», по его мнению, цветы, потому что не понимал их красоты.

— Сравни одуванчик и эту… — Мэл взглянул на упаковку с этикеткой, — …гортензию. То же самое, что макака и человек.

Тем самым, я окончательно утвердилась во мнении, что отправителем оптимистичных букетов, заполонивших медстационар, был не он.

Причиной для раздражения являлась и машина Мэла. Его любимица. Я признала правоту крылатого выражения о том, что у мужчины на первом месте по значимости стоит автомобиль, а женщины занимают аутсайдерскую строчку. Мэл носился со своей красавицей как с писаною торбой, дышал на нее через раз и ухаживал с большим трепетом. Как я посещала разные дамские салоны, так и «Турба» проходила регулярную диагностику с наведением марафета, причем расходы на ее содержание относились к приоритетным.

Пусть мы с Мэлом провели в машине немало горячащих кровь минут, всё равно его четырёхколёсная подружка вызывала у меня ревность. «Турба» оставалась неизменной спутницей Мэла, начиная с момента их первого знакомства.

— Увидел и сразу понял — никому не отдам, — сказал он как-то с гордостью, погладив пластиковую панель. — Так и сказал отцу: «Только эта, и никакая другая». Моя девочка.

Да уж, взаимная любовь с первого взгляда и на всю жизнь.

После месяца работы Мэл получил зарплату и обещанные премиальные, которые потратил со смыслом. Однажды я вернулась из прачечной с постиранными и отглаженными рубашками, а в комнате — роскошная двуспальная кровать, заправленная атласным покрывалом, на котором развалился Кот. Обновляет, значит.

— Видала? — подмигнул Мэл. — Класс! В кои-то веки выспимся. Глянь, какая территория!

— Да, красиво.

Почему-то покупка не обрадовала. Я думала, Мэлу, как и мне, нравилась теснота старой кровати, а оказывается, он мучился под гнетом руки или ноги, забрасываемой на него.

Бескрайний постельный плацдарм почти полностью занял комнату. И смотрелся помпезно и не к месту. В помещении стало тесно и неудобно. Или я придумывала разные причины, потому что прежняя кровать с панцирной сеткой была гораздо слаще сердцу.

— Молодец. Не подвел свое руководство, — похвалила Мэла. — Что продвигаешь в массы? Ковры?

— Хуже. Расчески от выпадения волос, — вздохнул он.

Что-то мне подсказывало, что грусть его притворна, а на самом деле Мэл недоговаривал. Более того, он изощренно издевался.

Новая кровать оказалась идеальной. Не скрипела, не продавливалась под весом. А еще Мэл с комфортом раскладывался на своей половине. Он перестал обнимать меня, как раньше, и отодвигался во сне к краю, потому что я непроизвольно прижималась, а ему хотелось простора.

И чем дальше, тем сильнее становилась антипатия к новой кровати, отобравшей у меня Мэла. Он восхищался легким одеялом, мягкими подушками, пружинным матрасом. А мне стал нравиться диван, который я прежде игнорировала. Хотя бы потому, что он вдруг оказался уютным. И плевать, что тесным.

Каждую неделю Мэл исправно переводил на мою карту пять тысяч висоров. Когда я заикнулась, что можно сократить сумму в два, а то и в три раза, он удивился:

— Эвка, ты первая женщина, которая говорит: «Давай поменьше денег». Я думал, буду вечно в долгах как в шелках. Рассчитывал отстегивать то на шубку, то на браслетик, то на сережки…

— Я не ношу сережки, — ответила с обидой.

Ах, значит, в сравнении с бывшими пассиями выгляжу тетерей и рохлей? Другие раздевают своих мужчин до нитки, а я, наоборот, беспокоюсь о Мэле, который работает от зари до зари, чтобы оплачивать мои капризы. Плохо это или хорошо? Может, неправильно поступаю?

При очередной встрече Вива промыла мозги:

— Бабло, которое отстегивает Мелёшин, направлено на то, чтобы ты вылизывала себя с головы до ног. Он хочет видеть возле себя идеал, которым можно похвастать.

— Я не скаковая лошадь, чтобы мной хвастать!

Понимай, как хочешь. Но ты должна соответствовать его представлениям.

И тогда я не выдержала. Замечание стилистки о том, что Мэлу нужна разукрашенная кукла, которую не стыдно вывести в люди, переполнило чашу скопившегося недовольства. Я — живой человек! У меня богатый внутренний мир, и я интересна сама по себе, а не из-за дорогой одежды и ухоженного внешнего вида!

В ту же копилку добавилась неудовлетворенность из-за катастрофической нехватки тактильных ощущений. Мне было важно чувствовать Мэла рядом и прикасаться к нему, а новая кровать отдалила нас друг от друга.

Вернувшись с работы, Мэл увидел меня, валяющуюся на диване в выцветшей футболке и в трениках с оттянутыми коленками, без прозрачного макияжа и укладки. Я почитывала книжку и грызла яблоки.

— Привет. У нас ПМС? — присел он на краешек дивана.

Смотри-ка, специалист по пэмээсам. Доктор Пилюлькин. И ведь прав.

— Примерно так. Стопятнадцатый предложил устроиться лаборанткой.

— Нет, — заявил Мэл, поднявшись. — Никаких лаборанток. Никакой работы. Забудь.

— Ты даже не выслушал! Я получу clipo intacti* и откажусь от охранников.

— У тебя есть Коготь Дьявола, — сказал он прохладцей в голосе. — И потом, не забывай о своем синдроме. Тебя не спасет никакой щит, если попадешь в ловушку, как в «Вулкано».

— И что, теперь залезть в нору и не высовывать нос? Я хочу попробовать! Ведь невозможно сделать шаг самостоятельно — стерегут у туалета! Хорошо, для поездок по городу буду вызывать дэпов*, но в институте хочу дышать свободно, без носорогов за спиной.

— Не обсуждается, — Мэл отправился на кухню, я вскочила следом за ним.

— Почему? Тебе неинтересно, на какой кафедре мне предложили место и по чьему ходатайству?

— Зачем? Ты все равно не будешь работать.

— Буду! — выкрикнула я. — И получу щит! Не представляешь, каково это — жить под колпаком!

— Представляю, — сказал он ласково, погладив меня по щеке. — Но в нашем кругу не принято, чтобы женщины работали. Нет и еще раз нет. Хочешь, чтобы надо мной посмеялись? Мой статус упадет.

Ну, конечно! На него покажут пальцами, если я перестану сверкать как новогодняя елка. Над ним посмеются, если облачусь в халат лаборантки. Его статус рухнет, если дяди в верхах узнают о моем трудоустройстве.

— Почему не хочешь понять? Я имею право на личную свободу! Давай попробуем обойтись без надсмотрщиков!

— Папена, ты рьяно жаждешь вырваться из-под опеки, и я начинаю подозревать неладное. Зачем? Просто закрывай глаза на охранников. Делай вид, что их нет.

Ему легко говорить. За ним не следят в четыре глаза, фиксируя каждый вздох и поворот головы. В конце концов, мне нужно поговорить со Стопятнадцатым и с глазу на глаз, а не по телефону. Я хочу сходить в гости к Марте с Олегом и расставить точки над i в путанице с Альриком. А дэпы* будут мешаться. Их глазами на меня смотрит Мелёшин-старший, и он подмечает мельчайшие промахи и ошибки.

— Мое слово: «нет», — подытожил Мэл, открыв холодильник.

И что дальше? Смириться с запретом и привыкать к тотальному контролю? Как долго? На всю оставшуюся жизнь? А если после окончания института мы — о, чудо — поженимся? Как убивать безделье днями напролёт? Обустраивать семейное гнездышко, ломая и восстанавливая заново? Переезжать из одного салона красоты в другой — и так по кругу? Заниматься благотворительностью? Сходить с ума в золотой клетке?

— Я устроюсь на работу. И получу clipo intacti* — сказала и ушла из кухни.

Так между нами пробежала черная полоса. Вернее, Кот устроился на подушке посередине кровати, и никто его не сгонял. Мэл спал на своей половине, отвернувшись, а я — на своей. И мы молчали.

Молча собирались в институт, молча завтракали, сидели на лекциях. Молча обедали, и Максе с Дэном вытягивали из товарища односложные ответы, недоуменно переглядываясь. Мэл молча уезжал на работу, не дожидаясь поцелуя на легкую дорожку. И не обменивался сообщениями по телефону, хотя прежде мы отправляли друг другу пару-тройку подколок с веселыми рожицами.

— Не передумала? — спросил он на следующее утро после вспышки разногласия.

— Нет.

Мэл поджал губы. Разговор исчерпался.

В тот же день я сказала о своем согласии Стопятнадцатому, и он обрадовался, похвалив за стремление к самостоятельности. Документы на получение щита отправились в Министерство образования.

— Проверка и выдача разрешения на clipo intacti* займут неделю. Трудоустройство аналогично процедуре увольнения. Помните? Не испугались нашего бюрократизма?

— Нет, — рассмеялась я. — Мы — люди привычные. Спасибо.

— За что, милочка? Сообщу вам, когда в Министерстве примут решение.

По возвращении в общежитие я сказала Мэлу, что колесо завертелось. Он надел куртку, взял ключи от машины и ушел.

Я бездумно просидела весь вечер на подоконнике, глядя в окно, а рядом разложился Кот и мучил залетную муху. Прихлопнет лапой и отпустит. Та пьяно ползает, пока не оклемается, а едва расправит крылья, он снова бац! — ей по кумполу. И я — как муха. Ползаю, и меня держат в поле зрения, а когда прошу о свободе и о праве быть личностью, а не придатком, — обрубают попытки на корню.

Сперва я хотела позвонить Виве и спросить, правильно ли поступаю, но передумала. Стилистка назовет недалекой дурой, не умеющей вить веревки из единственного мужчины, попавшего в мои сети невероятным чудом. И Аффе не стала звонить. Она не поймет суть проблемы. Скажет: «Что ноешь? Любая нормальная женщина мечтает о золотой клетке и о куче бабла!»

Кот встал на задние лапы, и упершись мне в плечи, боднул в подбородок.

— Хороший мой, — обняла усатого, и зашвыркав, расплакалась.

Мэл не захотел понять меня, а я не захотела понять его. Как найти выход из тупиковой ситуации? Согласиться и сдаться?

Мэл вернулся поздним вечером, когда слезы высохли, а конспекты худо-бедно прочитались. И снова молчание. Где был, что делал?

Спросить бы, но слова застревают в горле. И опять кровать — разделившая нас на два континента. Плакать — по меньшей степени лицемерие. Как и провоцировать шортиками с откровенными топиками.

Тишина угнетала. Короткие фразы: «Доброе утро» и «Пока» — не в счет.

— Хочешь бутерброд? — спросила я, выглянув из кухни.

— Спасибо, я сыт.

Значит, где-то поел. В «Инновации»? У родителей? Хоть в чем-то плюс от нашей размолвки — он помирился с ближайшими родственниками. Но не факт. Но ведь где-то поужинал.

Должна ли я чувствовать вину за конфликт? Почему-то наоборот, чувствую непонимание и нежелание понять. Разве плохо в золотой клетке? Птица бесится с жиру, вот что. Другие птицы на её месте прыгали бы от счастья и набились бы в клетку тесно-тесно.

— Гош, давай поговорим…

— Ты передумала? — оторвался он от тетради.

Я покачала головой, и Мэл вернулся к конспекту. Разговор окончен.

На следующий день, вернувшись с занятий, я увидела вместо постельного плацдарма прежнюю кровать-полуторку с панцирной сеткой.

— В той был дефект, — ответил скупо Мэл. — Пришлось вернуть.

— А деньги за некондицию возвратили?

— Возвратили.

— Жаль. Она тебе нравилась.

— Да.

Но не нравилась мне. И сегодня нам предстояло спать на скрипучей узкой кровати. А я начала отвыкать от близости его тела.

Конечно же, сон не шел. Мэл улегся на живот, отвернувшись от меня и свесив руку. Он часто так спал. Я успела изучить его любимые позы во сне. А оказывается, они были вынужденными из-за тесноты кроватного пространства.

Мэл совсем рядом, а я вдруг заробела. Лежала и не дышала, не решаясь прикоснуться. Чего боюсь? Он давно отключился. Помучился, поворочался и уснул.

Осторожно погладила его спину, прошлась пальцами по лопаткам, по позвоночнику и прижалась щекой. Почему мы делаем друг другу больно? Почему не слышим?

Неожиданно Мэл зашевелился. Секунда — и он оказался надо мной. Придавил, раздвинул ноги коленом. Быстро, напористо, без долгих ласк и прелюдий. Навалился и через пару минут, простонав глухо, упал набок.

— Ты, Папена, днем воюй, пока не надоест, но ночью отказывать не смей, — сказал и отвернулся.

А мне не хватило. Обычно я сходила с ума, когда Мэл нежил лаской каждый сантиметр кожи, и наслаждалась прикосновениями к нему. И он знал, но не посчитал нужным подумать обо мне. И когда утром, сонную, перевернул на живот и заставил согнуть ноги в коленях — Мэл получал удовольствие на одного. Черт, я готова была отказаться от дурацкой затеи с лаборантством, лишь бы он позволил дотронуться до него, взъерошить волосы и притянуть к груди.

Но Мэл позаботился только о себе.

Утро не изменило ровным счетом ничего. Я думала, Мэл смягчится, и мы поговорим, но он молчал.

— А… когда привезут новую кровать? — спросила неуверенно.

— Значит, прежняя тебе нравилась? — прищурился он.

Черт, до чего хорош в этой рубашке! Но чужой, незнакомый. Это не привычная ершистость. Это глубже. Попробуй я подойти и обвить его шею, Мэл снимет руки и скажет спокойно: «Пора в институт. Мы опаздываем».

Новый день оказался таким же, как и вчерашний, и позавчерашний, и позапозавчерашний. Тот же молчаливый бойкот и растущая нервозность. Я почти открыла рот, чтобы признаться: да, поспешила и согласна с твоим мнением о золотой клетке, милый. Но вместо этого дождалась, когда Мэл уехал на работу, и позвонила стилистке, с грехом пополам рассказав о трагедии в личной жизни. Нелегко ввести в курс дела непричастного человека, когда под боком телохранители навострили уши.

Вива выслушала путаное беканье и коротко сказала:

— Жди в общаге. И готовь штукарь.

Пришлось мне сослаться на недомогание, чтобы сбежать домой и отпустить охранников восвояси.

Девица появилась с сумкой на плече. Окинула комнату взглядом, оценив обстановку, и велела:

— А теперь подробнее и помедленнее.

Выслушав суть беды, она уставилась на меня как на удивительнейшее создание под названием Непроходимая Глупость.

— Ты никогда и ничему не научишься, — сказала медленно. — Топорно! Мужика нужно ублажить, чтобы он не мог вспомнить, как его зовут, а потом подмазаться: мол, дай мне, глупышке, повоображать с clipo intacti*. Нужно взрастить в нем снисходительность и желание покровительствовать, а не идти напролом как упрямая коза. Ну, где твоя житейская мудрость? И с кроватью также. Подпили ножки или подсунь гвоздь под матрас, а когда он найдет причину, изобрази девочку-школьницу. Не знаешь о ролевых играх?

Я представила, как перепиливаю лобзиком четыре основательные подпорки, а потом объясняю Мэлу: «Дорогой, мне велели разрабатывать мелкую моторику рук». Любой тупизм имеет пределы.

— Но ведь кровать придет в негодность! Наверное, стоит бешеных денег.

— Вот именно. Тебе жалко. А ты не жалей. Нервируй Мелёшина.

— Ролевые игры не помогут, — заныла я. — Он берет измором. А я перестану себя уважать, если соглашусь с ним. И пожалею не раз. Откажусь от щита сейчас — сдамся в другой ситуации.

Вива походила вокруг меня.

— Ладно. Придется делать задом наперед. Не думала, что всё запущено. Есть у меня одна идея. Нужно переключить внимание Мелёшина на другое. Выбить из него дух.

Когда я услышала идею стилистки, дух выбился из меня.

— Он не купится! И убьет, когда узнает!

— Не убьет. Решайся. Иного выхода не вижу. Сглупила сразу, а теперь своего не добьешься.

Мне деваться некуда. Теперь поздно подлизываться, да и унизительно. Каждый из нас пошел на принцип.

Оставалось дело за деталями.

Пунктом первым я направилась в гости к Алессу, его дверь — третья, если считать от нашей квартирки. Вдруг Рыжего нет дома? Тогда план насмарку. Можно звонить Мэлу и признаваться: «Твоя взяла. Сдаюсь».

Ура! Парень, как и я, прогуливал занятия, предпочтя любимый дом институту. Он вышел в коридор, и в приоткрытую щель мелькнуло убранство жилища. Нифигасс, одинокий юноша занимает роскошную хату! Видно, он имел немалые связи в правление тётки-вехотки.

— Привет. Мне нужно снадобье, чтобы изменить голос.

Рыжий поглядел на меня как на полоумную, зато ответил по существу:

— Понизить или повысить?

Куда уж выше? Выше только дискант.

— Понизить. И чтобы с хрипотцой.

— Есть контральто с миопатическим парезом гортани.

Я ничего не поняла, но согласилась:

— Ага.

— Пятьсот висов. Сто миллилитров. Действует час, начало — через пять минут после принятия. Придешь послезавтра.

Часа вполне достаточно, а сроки поставки не устраивают.

— Эй, мне нужно сегодня, — застопорила я носком туфли закрывающуюся дверь.

— Когда?

— Прямо сейчас.

— Тогда два штукаря.

— Заметано.

Боже, куда катится мир? Один тип держит в холодильнике от нечего делать пару десятков снадобий для изменения голосовых связок, а вторая типица, не задумываясь, швыряет деньги на ветер. Оно того стоит?

В обмен на пачку стовисоровых купюр из секретной заначки я получила склянку, закупоренную резиновой пробкой. Внутри вяло покачивалась густая фиолетовая смесь.

Вива дожидалась, сидя в кресле с Котом, придавившим её многотонным весом, и почесывала мохнатого за ушком.

— Откуда взялся? — показала на животное.

— Приблудился. Дворняжка он, не аристократ.

— Вижу. Интересное создание, — девица задрала Коту морду и заглянула в глаза. — Я бы поклялась, что он неживой, но он теплый, дышит, и у него бьется сердце.

Кот соскочил с колен Вивы и запрыгнул на подоконник, уставившись в окно.

— Уж поверь, живее не бывает, — вспомнила я, как намедни усатый хрустел свежемороженой рыбой, ломая той хребет.

— Удачно сходила? — спросила стилистка. — Отлично. Приступим.

Через полтора часа на меня из зеркала смотрела блондинка с длинными соломенными волосами и яркими сочными губами. Макияж вышел воинственным, но на всякий случай Вива посоветовала надеть темные очки, чтобы не раскрыться раньше времени.

Одежда побила все мыслимые рекорды откровенности. Блузка-корсет подняла бюст и выставила половину его напоказ. Чулки в сеточку и юбка чуть ниже попы придали отражению шлюшный вид. Вива арендовала сапоги на высоком каблуке, а сверху — курточку-пиджачок и шарфик вокруг шеи.

— Важны мельчайшие детали, иначе спалишься, не дойдя до цели. Если Мелёшин раскусит тебя раньше, чем начнется игра, пиши пропало. Тогда он разозлится и укокошит всех, кто попадется под руку. Вот если заведешь его, тогда можешь болтнуть лишнего. У тебя хорошо получается. Когда он возвращается с работы?

— В полседьмого. Потом обычно идем на вечерние занятия.

Девица сделала звонок и заказала на имя Мелёшина Егора столик в ресторане «Ривьера» на семь часов, а потом дала мне краткие инструкции: где находится заведение, как попасть внутрь, какой интерьер, где дамская комната. Затем она накарябала левой рукой в блокноте, подсунутом мной: «Продам информацию о Э.П. Недорого. Лично. Конфиденциально. Ривьера, 19.00».

— Кто такая Э.П.? — спросила я, заглядывая через плечо.

— Это ты, балда. И ты будешь продавать информацию о себе.

— А-а. И зачем?

— Как зачем? — постучала она по моей голове. — Мелёшин рванет в указанное место, сшибая встречных и поперечных. Ты должна заинтриговать его. Придумай что-нибудь. Он — игрок. Распали его. И отключи телефон. Парик я закрепила плотно, не свалится. Не забудь выпить вонючку, — показала на снадобье Алесса. — И зажуй чем-нибудь, чтобы перебить запах вонюлярии. А то Мелёшин сразу почует подвох. Помнишь главную цель миссии?

— Помню, — проворчала я.

Вива снова позвонила и вызвала такси.

— А как мне выйти за ворота? — вспомнила я о ба-альшой проблеме. — Там толпа репортеров.

— Не боись. Думаешь, тебя узнают? Протопаешь спокойно и сядешь в машину, и никто в твою сторону не посмотрит. Жди в такси у ресторана, пока не прискачет Мелёшин. Через пять минут — твой выход. Всё ясно?

Яснее некуда. Не испугаться бы на половине пути. Дам слабину, и засадят меня в золотую клетку. И со временем подружусь со Снегурочкой и с ее престарелым мужем-вдовцом, и мы станем дружить семьями. Фу-у-у. Достаточный стимул, чтобы сделать решающий шаг.

— А он не заплутает? Мало ли, не знает, что такое Ривьера?

— Не заплутает. Уж поверь, — успокоила Вива. — И не забудь оставить записку снаружи в двери. Вот будет здорово, если лопухнешься в самом начале.

Уж постараюсь. Не перепутать бы последовательность действий.

— Егор Артёмович? — подхожу к столику, улыбаясь. Вот бы также растягивать рот до ушей после «вонючки». Перекосило меня нехило. Минут пять приходила в себя. Зато эффект соответствующий.

— Это я, — отвечает Мэл. Он смотрит оценивающе. Задерживает взгляд на декольте, но не вскакивает, чтобы отодвинуть стул. Мне помогает усесться официант, который замирает по стойке «смирно».

Сажусь боком, забрасывая ногу на ногу. Стол маленький, с круглой столешницей, рассчитанный на двоих. Вива знала, какой ресторан выбрать. Мэл заметил и чулки в крупную сетку, и край резинки, выглядывающий из-за юбки. Бесконечные ноги. Сбылась мечта идиотки.

— Нечего не нужно, — говорит он холодно.

— Почему же? — Неужели это мой голос? Официант замирает, а с ним и мой визави. — Вина, красного. На ваше усмотрение.

— Вина даме. Любого, — велит Мэл и отправляет жестом официанта. — Где она?

— Кто? — повожу плечом. Ах, укройте, мне зябко. Найдутся ли в окрестностях крепкие мужские руки?

— Вы прекрасно понимаете, о ком речь. — Мэл достает записку и кладет на скатерть. Его рука подвигает мятую бумажку.

— Ах, это…

— Где она?

— Она в порядке. В относительном.

Прибегает официант, разливает вино по бокалам. Отпиваю, Мэл пристально наблюдает за мной. Я замечаю следы пережитого волнения. Еще бы, он выскочил из «Турбы», забыв закрыть машину, и возвращался от двери ресторана, а потом успокаивался на крыльце, приводя дыхание в порядок. Мэл уложился в двадцать пять минут.

— Если она пострадает, тебе не жить, — говорит он спокойно.

— Знаю, — улыбаюсь кокетливо. Хорошо, что очки закрывают половину лица.

— Какая информация? О чем?

— Э.П. была так любезна, что изложила её в письменном виде, — достаю из сумочки сложенный вчетверо листок. Черт, с этой сумочкой я посетила пару приемов. Мэл сё узнает!

Кладу предмет встречи на стол. Мэл тянется, но моя рука отодвигает листочек, упреждая.

— Сначала деньги.

— Сколько?

— Двести. Для начала.

Делаю большой глоток и меняю ноги. Теперь левая сверху. Мэл смотрит на перемену мест слагаемых.

— Отчего же не полмиллиона? — ехидничает, не сдержавшись.

— Оттого, что очень полезная девочка. Доверчивая. Открывает двери кому попало. Помогает всяким… недостойным. А нам не помогла, — приговариваю бедняжку Э.П. В моем голосе железо. Или звенящая сталь, брынц-брынц. Вкусное вино.

— Кому «вам»? — цепляется Мэл как гончая, идущая по следу.

— Думаешь, двести — мало за одну глупую девочку? — перехожу на «ты» и наклоняюсь к Мэлу. Интимно. Не переборщить бы, а то грудь вывалится из корсета.

— Вполне, — отвечает он спокойно и делает глоток вина. Его рука сжимает ножку бокала — того гляди, треснет. — Но этой суммы при мне нет.

— Ай-яй-яй, — цокаю укоризненно. — Тогда наивная девочка проведет эту ночь с кляпом во рту и в компании плохих дядей.

В глазах Мэла вспыхивают зеленые огоньки. «Бойся!» — предостерегают меня и тут же гаснут. Мэл сдерживается, потому что знает: сорвись он, и Э.П. причинят боль. Бедняжка могла бы погордиться выдержкой своего мужчины. Но она не помогла нам и заплатит за это. Официант, еще вина!

— Подскажу, чем можно компенсировать первый взнос, — говорю томно, проводя рукой по шее. Толстый боров за соседним столом засматривается на мои ноги. Да, я знаю, что выгляжу сногсшибательно. Скучающие репортеры у института подтвердили это недвусмысленным свистом.

— Чем же?

— У тебя хорошая машина. Ключи в обмен на это, — перекладываю сложенный листок ближе на пару сантиметров. — Тут адрес. Даю фору в полчаса. Если поторопишься, то застанешь Э.П. Не успеешь — перейдешь на следующий уровень.

Вот завернула!

Мэл недолго раздумывает. Бросает ключи на стол, и они падают аккурат между тарелками. Кстати, сервировка по высшему разряду. Желудок не вовремя урчит. Поужинать бы.

Хищно улыбаюсь, и царапучая лапка утаскивает брелок в сумочку.

— Записка, — напоминает нетерпеливо Мэл.

Подвигаю требуемое, он тянется за бесценным листочком, и наши пальцы встречаются.

Отдергиваю руку как ошпаренная. Прикосновение Мэла ударяет по нервам, оглушая. Он давно не баловал меня тактильными нежностями, поэтому случайное касание вводит в ступор в прямом смысле этого слова.

Мэл застывает. Он смотрит на меня, не отрываясь, и в его глазах проступает… узнавание?! А еще вспыхивает мозаика. Мэл силится сдержать наступление зелени, но кайма расширяется. Более того, его лицо переживает гамму быстро меняющихся эмоций: удивление, изумление, недоумение, непонимание, осознание и опять изумление.

Он медленно наклоняется, и, приподняв скатерть, оглядывает сидящую перед ним незнакомку — подробно, неспешно и снизу вверх, после чего замирает на уровне декольте. И от изучающего взгляда шантажистке делается нехорошо. Решающее мгновение. Что он выберет: потащит из ресторана и устроит в машине выволочку без свидетелей или… сыграет?

Мэл откидывается на стуле и вглядывается с прищуром в лицо незнакомки.

— Очки не мешают?

От многозначительности его тона пробирает дрожь. Мэл вступил в игру. Он гораздо более опасен, чем пять минут назад. Потому что непредсказуем.

— Наоборот, — изгибает бровь интриганка и делает судорожный глоток вина.

— Пить много — вредно, — говорит наставительно Мэл, разминая пальцы, — Как тебя зовут, детка?

— Меня не зовут, я сама прихожу. Что ж, пора, — заканчивает разговор незнакомка. Она нервничает. — Время пошло. Успевай, котик.

Она убегает с поля боя. В дамскую комнату. Хорошо, что кроме нее, в помещении никого нет. У хитрой бестии противно дрожат руки и ноги. Надо было перекусить дома. Вино на голодный желудок — деньги на ветер.

Распахивается дверь, входит Мэл. Он наступает. Зрачки плещутся в зелени. Шантажистка пятится, пока не понимает — отступать некуда. Она в западне. В туалетной кабинке.

— Говоришь, полчаса форы? — Мэл сжимает ее подбородок рукой. — Тогда я успею засадить тебе по первое число. Держись крепче, детка.

Можно поцарапаться, повыдираться… Можно умолять о пощаде… Или кусать губы в тщетной попытке беззвучия… Можно рискнуть выбраться отсюда живой… Но ей не оставляют шанса. Грубо наматывают волосы на кулак, грубо задирают юбку и наклоняют. Грубо вторгаются, выбивая сдавленный стон. Рывком распахивают надвое корсет. Грубо шарят рукой, грубо стискивают и мнут.

Стыдно признать, но ей нравится. Выходит, она порочна?

— Еще? — спрашивает грубый голос, от которого мурашки разбегаются по коже, вызывая неконтролируемую дрожь.

Немного, и кабинка развалится, не выдержав.

— Да-а, — сдавленно просит она, прогибаясь в спине.

— Желание дамы — закон, — соглашаются с ней и выполняют просьбу, нашептывая грязные словечки и обещания того, что обычно делают с плохими девочками. И с ней это делают.

— Да-а, — умоляет она, задыхаясь. Ей не хватает воздуха. Острое наслаждение пронзает. Выстреливает, растекаясь по телу горячим фронтом.

— Эвка, я чуть не придушил тебя, когда понял, что она — это ты, — Мэл устало прислонился к стенке кабинки. Мы полностью выдохлись.

— Тс-с, — прижимаю палец к его губам. — Давно хотела устроить что-нибудь эдакое. А как? Днем меня пасут охранники, вечером ты рядом. Удался сюрприз?

— Еще как. Прочитал записку и хотел звонить отцу. Да еще твой телефон не отвечает. У меня сердце прихватило. Решил для начала выяснить на месте и определиться, как действовать дальше.

— Прости, пожалуйста! Чувствую, что тебе хочется экстрима, а как устроить? Да и мне понравилось. Пикантненько, — приклеиваюсь к Мэлу, и он не отталкивает, а прижимает. — Ты превзошел сам себя. Завела блондя?

— Завела. Хотел её за волосы и лицом в тарелку.

— Врешь!

— Верни ключи.

— Неа. Сначала покорми голодную девушку.

— Как тебе удалось? Голос как у…. — Мэл застопоривается, — …грешницы. Придется заткнуть рот кляпом.

— А как я буду есть?

— Поганка, — заключает Мэл, но мягко, что ли… Удовлетворенно. — Излуплю — сидеть не сможешь неделю. Или две.

— Ага, — соглашаюсь. — Вторую записку прочитал?

— Прочитал. За нее и миллион отдать не жалко.

— Ладно привирать-то! — толкаю шутливо в бок.

— Честно, — отвечает и он и заставляет меня повернуться, чтобы ответить на поцелуй. — Повтори вслух, — просит, когда отрываюсь от его губ.

Не собираюсь упрямиться.

— Любимый мой, — шепчу ему. — Любименький.

Метод Вивы имел положительный результат. Мэл согласился на подработку и на clipo intacti*, но сперва расспросил об инициаторе трудоустройства. Услышав имя преподавателя Брокгаузена, он нахмурился.

— Может, на него повлиял твой синдром?

— Нет, мои знания, — ответила я обиженно. — Ты не веришь в меня, в этом всё дело.

— Ладно, — махнул рукой Мэл. — Всё равно ненадолго. Сутки не резиновые, не успеешь.

Ну, это мы еще поглядим. Растянем, если потребуется.

Конечно же, после случая с запиской и переодеванием Мэл пропесочил меня за легкомыслие, с коим я подошла к театральному представлению, а также за откровенный наряд. И ведь не признался, лицемер, что ему понравилось. Мэл и посматривать на меня стал иначе, с искоркой. Ха, он думал, я — простая девочка-припевочка, аи нет, книга таит еще много секретов. Не хватит и двух жизней, чтобы прочитать и разгадать.

Мэл долго вспоминал феерическое появление девахи-проститутки в столичном ресторане и допытывался, как мне удалось законспирироваться, и кто помог и научил. Но я стойко хранила тайну.

Затем он надумал извиняться, что повел себя грубо в дамской комнате и сделал мне больно, унизив и растоптав как личность. Взбрело же ему! Пришлось рассказать Мэлу на ушко, устроившись вечером в кровати, о богатых фантазиях, посещающих мою бедную извилинами головушку — краснея, с запинками и частично. Потому что если бы я рассказала побольше, он онемел бы от удивления на час или больше. А так — всего на десять минут.

В другой раз Мэл сказал:

— Я знаю, ты подстроила встречу в ресторане специально, чтобы проверить, куплюсь ли на доступную тёлку… то есть девушку.

— И в мыслях не было!

Но он накрепко утвердился в своем предположении. Мэл упрекал меня в недоверии, в нечестной проверке на вшивость и пообещал, что тоже устроит розыгрыш.

— Хорошо, мой сладкий, — обняла его. В последнее время я училась сыпать словесными нежностями. Вива сказала, что на эмпэ они действуют безотказно. Учеба давалась с трудом, потому как прежде эти слова были чуждыми мне — на слуху и на языке.

Кровать-полуторка с панцирной сеткой так и застряла в нашей квартирке. Мэл поинтересовался:

— Тебе нравилась та, широкая?

— Нет, — ответила я честно.

— Надо сначала спрашивать, а потом покупать, — отругал он себя.

— А тебе не нравится эта.

— Почему же? Терпимо. Я думал, что не нравится тебе. Она тесная, ты складываешь на меня ноги и руки.

— Нет, Гош, мне нравится. Очень.

Выходит, мы оба подумали не то, и я заработала стресс из-за случайного недопонимания.

А денежки на личные расходы пусть переводит, мне не жалко. Найду, куда потратить, и необязательно на вылизывание внешности.

Через неделю пришло подтверждение на получение clipo intacti* . Мэл отвез меня в Министерство образования — серьезное учреждение в виде усеченной многогранной пирамиды на одном из центральных проспектов. В небольшом пустом помещении мне предложили встать в синий круг с вытянутыми в стороны руками и с ногами, расставленными на ширине плеч.

Я думала, меня обмотают лентами, как мумию, но не произошло ничего сверхъестественного и необычного. Даже интуиция провалилась куда-то.

Пять минут — и вокруг тела образовался кокон из невидимых волн, защищающих от любых вис-посягательств. Теперь, в стремлении выпрямиться, волны будут высвобождать энергию, гасящую прочие воздействия.

— За неделю до обновления щита вам пришлют напоминание, — сказала работница, следившая за равномерностью и плотностью созданного кокона. Она же внесла мое имя в базу данных с присвоением индивидуального номера и выдала удостоверение, которое полагалось иметь каждому человеку, наделенному clipo intacti*.

Теперь можно трудоустраиваться. Старая песня — начинай сначала: отдел кадров, бухгалтерия, библиотека и так далее… Зевота, в общем. Бюрократия.

---

clipo intacti *, клипо интакти (перевод с новолат.) — щит неприкосновенности

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

 

11

После суда над Ромашевичевским и Штице активность журналистов в отношении моей персоны пошла на убыль. Тем не менее, возле института установился круглосуточный пост из одной-двух репортерских машин. Наивные. Во-первых, они не знали о дырке в заборе или не приняли её всерьез, а во-вторых, идея Вивы с переодеванием подтолкнула меня дальше и в том же направлении. Поменяй цвет и длину волос, приспособив паричок, спрячь глаза за темными очками, и лопушки-папарацци не заметят, что рыбка ускользнула из сетей.

Хотя интерес репортеров упал, в прессе регулярно появлялись наши с Мэлом фотографии — две-три штуки в неделю. Кадры, ухваченные случайно или исподтишка, были тем интереснее для читателей, что являли миру романтичность наших отношений. Вот на банкете Мэл наклонился к моему уху и что-то рассказывает, а я улыбаюсь, слушая. Или мы стоим на лестничном пролете в Опере, и Мэл держит мои руки в своих. Фотограф не знал, что я умудрилась занозить палец, и Мэл извлекал микроскопическую частичку, ворча, что только мне повезло найти занозу в заведении, где перила отшлифованы годами и сотнями тысяч рук. Ненавязчивая подборка фотографий с парочкой светских деток, милующихся по разным углам, понемногу откладывалась на подкорке у обывателей, и однажды я с превеликим удивлением узнала, что мы с Мэлом попали на третью строчку ежемесячного рейтинга «Влюбленные года».

После истории в ресторане «Ривьера» Мэл согласился на лаборантство и на получение сlipo intacti*. По замыслу Вивы я должна была показать своему мужчине, чего он лишился, ограничив мою свободу. Мол, сюрприз не удался бы при неусыпном бдении охранников и под контролем Мэла. А вот будь у меня щит, я бы развернулась вширь и вглубь.

Но Мэл не понял намеков. Он пережил немалое потрясение, приехав домой и прочитав анонимную записку. Да еще мой телефон ответил глухим молчанием.

— Тебе и дэпы* — не преграда, когда начинаешь искать приключений на свою… голову, — заключил Мэл. — Пусть уж тебя обеспечат защитой. Да и мне станет спокойнее.

Поэтому из тысячи зол он выбрал, по его мнению, наименьшее.

Сlipo intacti* позволил ходить по институту без опаски получения коварного заклинания в спину. Правда, мне понадобилось время, чтобы вернуться к прежней самостоятельности, потому что я успела привыкнуть к невозмутимым охранникам, защищающим тылы. Мэл, уезжая на работу, отправлял по нескольку телефонных сообщений, спрашивая, как проходит день, и не навредил ли мне кто-нибудь. Думаю, одной из причин, по которым он не хотел, чтобы телохранители покидали свой пост, стало то, что лопнул мыльный пузырь общественного вакуума. Я разгуливала по переходам и коридорам, сидела на постаменте у святого Списуила, и со мной мог заговорить любой студент. К примеру, долговязые четверокурсники могли сказать, проходя мимо: «Эй, цыпа, пойдем, потремся в юго-западном коридоре» или подсесть в библиотеке: «Ой, девушка, а что вы читаете? А можно с вами познакомиться?» Меня могли толкнуть и оскорбить, могли и подшутить. И что же, теперь не жить? От жизни не спрятаться, отгородившись высокой стеной.

Мэл подстраховывался. Он привлек Макеса и Дэна, чтобы те приглядывали за мной, вернее, за потенциальными инвалидами и покойниками, посмевшими вести дерзкие разговоры с его девушкой. Я поняла это, когда в холле Макес отфутболил привязавшегося ко мне третьекурсника с элементарки, а в архиве Дэн заставил пересесть долговязого четверокурсника за другой стол.

С крайней неохотой я спустилась на подъемнике и открыла дверь помещения, в котором когда-то познакомилась с Радиком. Если бы не нужда — подготовка реферата по общей теории висорики — подвальные коридоры не увидели бы мою физиономию до окончания института.

Архив изменился. На месте растений поставили столы, расширив посадочную зону. Архивариус — мужчина средних лет и невысокого роста — не в пример скучности казенного помещения, имел колоритные густые усы, тянувшиеся от верхней губы по щекам.

Взяв подборку журналов «Висорика в быту», я устроилась за последним столом, но забыла о цели прихода, увлекшись рассматриванием необычных усов нового хозяина архива.

— Императорские, — подсказал подсевший рядом парень. — Геннадий, четвертый курс элементарки, приятно познакомиться.

— Спасибо, мне тоже, — ответила я шаблонно.

Тут подошел невесть откуда взявшийся Дэн, кивнул мне, поздоровавшись, и сказал что-то парню на ухо. Тот вскочил и пересел за первый стол. Иных желающих пообщаться с дочкой министра не нашлось.

— Конечно, попросил, — не стал отпираться Мэл, когда я вечером поинтересовалась о ненавязчивой «помощи» его друзей. — Тебя невозможно оставить на полдня, как лезут всякие оборзевшие недомерки. Ни в жизнь не поверю, что на них действует твой синдром. И за борзость ответят.

— Я и сама могу за себя постоять, — объявила с гонором. — А Дэн с Максом взамен за помощь ободрали тебя как липку. Что ты им должен?

— Не поверишь. Ни-че-го. Видишь ли, существует разница между тёл… девушкой, которую клеишь на вечер, и девушкой твоего друга. Особенно, если они живут вместе. Это святое. И если Мак или Дэн попросят — я тоже помогу.

Однако мужской пол своеобразно классифицирует подружек, разделяя на временных и постоянных. Интересно, на каком этапе и по каким критериям тёлка переходит в категорию постоянных девушек?

Плюс или минус индивидуальных занятий состоял в том, что я стала лучше «читать» людей по их поведению, по характерным словам и жестам. Если раньше, при взгляде на человека, возникала мысль: «Наверное, он растерялся» или «Вероятно, он расстроен», то сейчас диагноз определялся с максимальной точностью: «Неуверен в себе» или «Завидует». Развиваясь, интуиция позволила мне тоньше чувствовать неискренность, наигранность и фальшь в словах.

После повторного трудоустройства я посетила родной деканат и Стопятнадцатого в нем.

— Может, Франц-Иосиф тоже попал под влияние синдрома? Странно, что он настойчиво предлагает место младшего лаборанта.

— Не знаю, милочка, — озаботился декан. — Брокгаузен работает в нашем институте пятый год, но на преподавательскую должность заступил впервые. Возможно, он выделил вас из сонма однокурсников, ведь вы ходили на пересдачи в единственном числе. Поэтому и поразили Франца-Иосифа объемом знаний, что неудивительно при подходе современной молодежи к учебе, — вздохнул мужчина. — Не волнуйтесь. Я прощупаю почву в данном направлении. Лучше упредить и пресечь сразу, чем пожинать плоды впоследствии.

— Генрих Генрихович, а ребята… горнисты… уже уехали?

— Да-с, милочка, еще на прошлой неделе. Вы спрашиваете о юношах во второй раз. Почему?

Да потому что я наконец-то отпиналась от назойливых телохранителей и рассчитывала связаться с кем-нибудь из ребят в солнечной униформе. Вот хотя бы передать весточку Агнаилу через завхозшу. Мы с ним так и недоговорили о побережье и о маме. Интересно, как горнист распрощался со своей возлюбленной? Плакала ли она и обещала приехать к юноше на родину? Ведь полгода назад между ними вспыхнули сильные чувства, практически на моих глазах. Помнит ли Агнаил о просьбе, высказанной мною на чердаке?

— А что стало с крылатиком, который разворотил лабораторию?

— Утилизировали в крематории. Это же нежить, — поспешил успокоить декан, увидев, как у меня округлились глаза. — Разложили на сковородке и засунули в печку. В качестве лаборанта, вы, милочка, познакомитесь с этой замечательной конструкцией. В ней уничтожают неудачные результаты экспериментов, которые невозможно использовать повторно через сортировочную утиля.

Да уж, замечательная конструкция. Солярий, можно сказать. Наверное, Стопятнадцатый, Царица и Альрик втроем заталкивали крылатика, а неживое чудище упиралось лапж*пахвостом. Все хотят жить, даже неживые.

— А… новый архивариус видит волны? — спросила с заминкой.

— Вопрос затрагивает личную тайну сотрудника института, — ответил мягко Генрих Генрихович. — Могу лишь сказать, что он родом не с западного побережья.

Жаль. Признаться, мелькнула мыслишка. Зарплата маленькая, ответственность большая, работы невпроворот. Только особо нуждающийся ринется на предложенную должность. Или невидящий, считающий каждый висор. Почему бы ему не оказаться родом из тех же мест, что и мой бывший начальник?

— А как быть с Нектой? С тем, кто укусил меня? — показала я палец с капитально исчезнувшим «колечком». — Профессор рассказал о существе, которое живет внизу.

— Что ж, Альрик поступил правильно, — заключил декан, подумав. — Это ваша рука и ваш палец. Было бы некрасиво держать вас в неведении относительно природы рисунка. Есть причины для беспокойства? Проявились тревожные симптомы?

— Нет. После лечения в стационаре рисунок пропал и больше не появлялся.

— Чтобы узнать больше, мы всегда можем организовать обследование у Альрика Герцевича. Он — прекрасный специалист.

— Нет, спасибо, — ответила я поспешно. — В этом нет необходимости.

— Жаль. Альрик рассказал бы поболе меня. Могу предположить, что презент таинственного жителя больше не проявится. Существо, обитавшее в подвалах, погибло.

— Как?! — упала я в кресло для посетителей. Ведь одним из дел, осуществленным без неусыпного контроля охранников, стал визит к коридорному ответвлению неподалеку от архива. Из темноты тянуло затхлым теплым воздухом, но никто не встретил меня и не обнял беспросветностью ночи — ни через десять минут и не через двадцать. Ни через полчаса. И я решила, что Некта спит или гуляет на другой половине институтских катакомб.

Стопятнадцатый рассказал вкратце историю гибели существа, подарившего мне странное «колечко». Оказывается, житель подземелья по неосторожности сгорел в электрическом свете. Вот почему он жил в темноте, а зону его обитания оградили ярко освещенными коридорами. Поселившись в подвалах, Некта стал язвой в теле института. Какой толк с неизвестного науке существа, если оно не идет на контакт и не желает сдаваться на опыты? Поэтому с его гибелью руководство института вздохнуло с облегчением. А во время летних каникул в подвалах планировались восстановительные ремонтные работы пустующих помещений.

Известие о печальном исходе Некты наложило отпечаток на настроение, ввергнув меня в меланхолию. Кем бы ни было существо, поселившееся в подвалах после неудачного эксперимента, оно не желало мне вреда. Наоборот, помогло выплакаться после гибели Радика. Почему оно попало в свет ламп? Сгорело заживо. Испытало невыносимую боль. Или оно считалось неживым, как крылатый упырь из лаборатории Царицы? Может, на жителя катакомб повлиял мой синдром? Сидел себе в темноте, зевал, а потом решил наобум: дай-ка попробую, вдруг кожа выработала меланин, и я не обгорю на солнце. Вышел в освещенный коридор и вспыхнул как спичка.

Еще один самоубийца. Ужасно. Нигде не спрятаться от моего дара, разъедающего дух живых и неживых.

В любом случае Некта — жертва науки, пострадавший во имя великой висоратской цели. И его не спрашивали о добровольном участии в опытах. Вдобавок он получил дозу облучения моим синдромом. Бедняга.

Мэлу незачем знать. Для него я и так скопище аномальных ненормальностей, которые притягиваются ко мне магнитом.

_________________________________________________

clipo intacti *, клипо интакти (перевод с новолат.) — щит неприкосновенности

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

 

12

Май ознаменовался важным для страны событием — Днем национальной независимости.

Город нырнул в праздник, превратившись в огромное оранжево-зеленое пятно. Флаги, плакаты, транспаранты, народные гуляния, концерты под открытым небом, иллюзии, валящиеся как из рога изобилия, цертамы*, транслируемые на всю страну, национальная лотерея, конкурсы мастерства и талантов — за один день всего не охватить.

Этот праздник отдавал для меня горечью. День независимости стал символом разделения людей на висоратов и на тех, кто не видит волны. И отмечали его первые. Они подтверждали свое превосходство, свою избранность и обособленность. Свою великую миссию в современном мире. В этот день слепошарые предпочитали сидеть по домам и не высовываться, чтобы, не дай бог, не влипнуть в неприятности, столкнувшись в переулке с компанией подвыпивших висоратов.

Дико. И те, и другие — человеки. И у тех, и у других — по два глаза и одному носу, одинаковое количество пальцев на руках и на ногах, голова поворачивается на шее. По какому праву людей сортируют на две касты?

По поводу праздника в Доме правительства организовали прием. Мэл тащил меня на веревке, потому как мне ужасно не хотелось идти. Но нельзя игнорировать приглашение, когда во главе мероприятия стоит премьер-министр.

Интуиция не подвела. Как я ни пряталась в тени, избегая общения с гостями, а торжество на высшем уровне прошло со скандалами, с драками и нарушением запрета на использование волн. Мэл держался настороже, ожидая подвоха в любой момент.

Конечно же, правительственный прием посетили родители Мэла и мой отец с мачехой. Я видела, как папуля целовал руку супруге премьер-министра. Но помимо пряток за портьерами случилось нечто невероятное. Мэл познакомил меня со своим дедом. Нет, точнее, представил своему деду. Тому, который родил и воспитал Мелёшина-старшего с Севолодом, и который имел право голоса в Высшем правительственном суде.

От волнения я вцепилась в руку Мэла. Если Мелёшин-старший вызывал у меня безотчетный страх, то самый старший Мелёшин излучал противоположные эмоции — доброжелательное и доверительное спокойствие. Уж точно благородный лев. Военная выправка, прямая осанка, гордый профиль — так и просится на монеты. Понятно, почему Мэл равнялся на деда. Я бы тоже тянулась за его знаниями, опытом и мудростью.

Присела в легком книксене, а дед Мэла рассмеялся. У них много общего, — отметилось машинально. Одинаковый смех, к примеру. А еще одинаковый прищур глаз и оценивающий взгляд.

— Я не настолько стар, чтобы барышни здоровались со мной подобным образом.

И одинаковые интонации. И тембр голоса.

Дед Мэла поцеловал мне руку, вызвав прилив смущения.

— Пройдемся? Я сегодня без дамы, — предложил локоть.

Я растерянно оглянулась на Мэла, и тот кивнул согласно. Наша маленькая компания двинулась по людскому течению.

— Как вам суета сует? — спросил самый старший Мелёшин.

Что ответить? Говорить искренне или нести высокопарный бред, как научил папенька?

— А-а… напрягает. Много народу. Толчея.

— Согласен. Зато есть возможность закрепить старые связи и создать новые.

— Вы правы, — покосилась я на Мэла, но он молчал, вышагивая рядом.

Вдруг впереди началась сумятица, и образовался затор. Мэл схватил меня за руку, оглядываясь тревожно по сторонам. Мимо, расталкивая толпу, прошли дэпы*. Через пару минут движение по кругу возобновилось. Дамы рьяно обмахивались веерами и обсуждали наперебой новый скандал.

— Люди слабы и полны пороков, — сказал вдруг дед Мэла. — При определенных условиях они склонны к самоуничтожению и к уничтожению подобных себе. Но встречаются и сильные особи. И за их души велась и ведется борьба, начиная с сотворения мира.

— То есть? — не поняла я.

— Представьте сито, через которое просеивают муку. Что-то проходит через сетку, а что-то задерживается. Вопрос в том, что важнее: просеянное или остатки?

— Конечно, важно то, что просеялось. Из муки испекут хлеб. А остаются комочки, грязь, крупные частички. Всё лишнее.

— Вот именно, лишнее. А вдруг важно оно, а не то, что просеялось?

— Почему? — иносказания мужчины ставили меня в тупик. — Какой толк в ненужной грязи?

— Для того, кто пользуется ситом, есть толк. Знать бы, кто он, и какова его цель.

— Дед! — сказал Мэл предупреждающе.

— Не придавайте значения моим словам, юная леди, — спрыгнул с кухонной темы самый старший Мелёшин. — Иногда я погружаюсь в раздумья и не замечаю, что размышляю вслух. Как обстоят дела на учебном фронте?

Мэл поведал. Он рассказывал снисходительным тоном, особенно когда затронул тему заклинаний, изменяющих физику и химию тел, а дед кивал. Мэл изучил большую часть заклинаний этой группы еще на втором курсе, что и продемонстрировал однажды в столовой, растворив поднос однокурсника вместе с содержимым. Также он не утаил, что я получила щит и с середины июня начну работать младшим лаборантом.

— Неужели вам удалось убедить моего внука? — взглянул с интересом самый старший Мелёшин. Я смутилась, а Мэл изобразил покорность судьбе. — Неожиданно. Теория снадобий — ваш конёк?

— Я неплохо сдала экзамены. А конёк или нет — пока не знаю.

За разговором мы вывернули в центр зала, к группкам общающихся гостей. Дед Мэла поцеловал мою лапку и отправился пожимать руки седовласым старикам неподалеку.

Фу-у, — вздохнула я с облегчением. Оказывается, нервы напряглись как тетива у лука.

— А он представительный, — отметила, глядя вслед самому старшему Мелёшину. — Не ставил тебя в детстве в угол?

— Для этого есть родители, — хмыкнул Мэл.

— Очень умный. Уровень интеллекта зашкаливает. Зачем он завел речь о сите?

— Сам не знаю, — буркнул Мэл. — Порой на него находит. Пошли, прогуляемся.

Мы прошлись по залу, присоединяясь к компаниям беседующих гостей. Дамы прикрывались веерами, чтобы спрятать зевоту, мужчины чинно обсуждали насущные проблемы. А у меня не получалось спать на ходу. Я вслушивалась в разговоры и умудрялась вставлять реплики.

Когда мы отошли в сторону, чтобы присесть и отдохнуть, Мэл сказал:

— Это были мои работодатели.

— Где? — завертела я головой. — Боже мой! Опозорила тебя, да? Надо было молчать.

— Наоборот, Эвочка. Ты потрясла их тем, что слушала и вникала.

На сегодняшнем приеме появилась и Снегурочка или Августа Аксёнкина. Я увидела ее издали. Бывшую почти невесту Мэла сопровождал высокий светловолосый мужчина, гораздо старше своей спутницы. Неудивительно. Разведка в лице Басты успела сообщить, что отец Снегурочки заполучил согласие какого-то посла при Министерстве иностранных дел и по окончанию дочерью лицея собрался закатить свадебный пир на весь мир.

— Надеюсь, нас не пригласят. Пожалуйста, пусть о нас забудут — попросила я у небушка.

— Сомневаюсь, — сморщила нос сестрица Мэла. — Папашка Аксёнкиной покажет всем, какой у него суперский зять, и что дочь пристроена в надежные руки.

Приглашение, и правда, принесли позже на имя Мэла. А меня проигнорировали.

— Сходил бы, — предложила я, видя, как Мэл чирикает «отказную» записку. — Как-никак вам есть, что вспомнить.

— У меня короткая память, — ответил он, вкладывая карточку в конверт.

_____________________________________________________

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

сertamа*, цертама (пер. с новолат.) — состязание, соревнование, как правило, нелегальное

 

13

Если кто-то посчитал, что Мэл — трудяжка, работающая и учащаяся без сна и отдыха, тот глубоко заблудился. Мэл любил развлекаться, и еще как. И чем меньше оставалось времени на развлечения, тем больше он ценил их.

Когда улеглись страсти с разоблачением Ромашевичевского, и жизнь потекла по более-менее устоявшемуся руслу, выяснилось, что у Мэла есть друзья-приятели, причем немало. Он по-прежнему принадлежал к «золотой» молодежи и начал втягивать меня в эту трясину. Иногда компанию составляли Макес или Дэн. Первый появлялся каждый раз с новой подружкой, а второй — через раз, чередуя с одиночеством.

— Они дали обязательства? — спросила я как-то у Мэла.

— Мак пока балуется. Ходит по необходимости с дочкой зама одного министра, но без долгоиграющих планов. Дэна давно повязали, но у его батяни не клеится с будущей родней. Похоже, скоро Дэн станет свободным и бесхомутным.

О нестабильности в брачных вопросах мне сообщила Баста. «Обычное дело» — пояснила, уплетая банан. В частности, Дэн Сахарок уже как с год дал благородное обещание дочери начальника Департамента по науке. Но над высокопоставленным чиновником нависли грозовые тучи. Что-то не ладилось в его ведомстве, и со дня на день Дэну пророчили пополнение рынка холостяков.

— А как же обещание? — удивилась я наивно. — Девушка может пойти на принцип и не вернет Дэну его слова.

Баста фыркнула:

— Знаешь поговорку, вернее, вторую её часть? «Не хочешь — заставим».

Вот так. Невестушка стала неугодной — за борт её. И ведь не виновата ни в чем. Просто папаша попался на воровстве казенных денег. А Дэна повяжут с другой претенденткой, до поры до времени.

Однажды я спросила в столовой у Макеса:

— Можно обращаться к тебе по имени?

Тот поперхнулся и облился соком.

— Ну-у… — взглянул на Мэла. — Можно. Я не против.

Так Макес стал Максимом, а Дэн — Денисом, и оба выглядели ошарашенными культурным переименованием.

Мы катались на магнитных роликах и ходили в бассейн — огромные прямоугольные чаши, устроенные в пять рядов под открытым небом. Мэл зазывал и на теннисный корт, но моей выносливости хватило на первые пять минут.

Побывали и в знаменитом парке лабиринтов из тиса, что в пригороде столицы. В галалабиринт я не рискнула сунуться и кое-как отговорила Мэла.

— Враки, что там можно заблудиться и умереть без воды и пищи, дожидаясь помощи, — заявил он.

Кому как, а меня десять гектаров зеленых стриженых насаждений совершенно не вдохновили. Нам хватило плутания в минилабиринте «Малышок». Стены — по пояс, можно использовать волны для поиска нужного направления, есть смотровые площадки для обзора с высоты, а всё равно мы кружили по нешироким проходам до позднего вечера, успевая отдыхать на скамейках и освежаться холодной газированной водичкой, продаваемой в небольших киосках.

— Надо было взять схему, — посетовала я. — Ведь предлагали при входе.

— Мы дойдем, — отрезал Мэл.

Упёртый. И ведь дошли. Получили приз — большой желтый шар, накаченный каким-то газом. Я прихватила выигрыш в общежитие, и Мэл привязал шар за длинную веревку к оконной ручке. Теперь над общагой гордо реяло, как флаг, местное солнце.

Однажды Мэл взял меня на ночной рогейн*. В команде с ним участвовали Дэн и кучерявый парень с прозвищем Лимон, знакомый по «Лицам года».

Рогейн мне не понравился. Бесконечная езда по столице. Суть в том, чтобы отыскать нужное место по снимкам отдельных участков города, сделанным со спутника. Первоначальное изображение дают в большом масштабе, а с каждым последующим этапом картинки укрупняются. Искомые точки отмечены крестиками. Ни названий улиц, ни номеров домов, ни прочих привязок. Поди ж догадайся, как попасть в требуемое место! И хорошо, если участникам раздают цветные картинки.

— Красная крыша! — кричит Лимон. — Я знаю! Это на перекрестке Свободного и Почтовой!

И машина мчится по городу кратчайшими путями, чтобы обогнать тридцатку конкурентов и первыми заполучить ключ к следующему этапу. Чем дальше, тем меньше ориентиров на картинках.

— Смотри, крюк. Это выход к Арене, — изучает бумажку Дэн.

— Нет, это поворот к порту, — заявляет уверенно Лимон.

— Х*ен ли делать в порту? — спрашивает Мэл. Он увлекся и забыл о присутствии дамы. Впрочем, как и остальные участники.

Помощи от меня как от козла молока. Вдобавок наша команда проиграла. Лимон оказался прав: следовало свернуть в порт. На этой ошибке и потеряли время. Но и то неплохо — пришли к финишу третьими.

Не забывал Мэл и о цертамах*, вернее, о деньгах, которые крутились на нелегальных сборищах, и о возможном заработке.

Как-то мы поехали на ночную цертаму в заброшенные доки — через мост на другую сторону реки, вверх по течению. Машины с зажженными фарами расставили полукругом для освещения площадки с нагромождением пустых контейнеров. Вокруг непонятные металлические конструкции, бетонные сваи, ржавые корпуса траулеров, заваленные набок остовы грузовых кранов. Народу — уйма, светло как днем.

Мэл и Дэн записались на участие, а Макесу поручили приглядывать за мной, поэтому он приехал на развлечение без очередной подружки.

Разыгрывали soluti* с условием: пробить отверстие в стенке контейнера. Для победы учитывалось расстояние, с коего участники бросали заклинание, а также величина дыры. Организаторы отмерили семь метров от наставленных рядами контейнеров и очертили полосу мелом.

Дэн стрелял с установленного правилами расстояния. Встал поустойчивее и погнал невидимые волны в сторону объекта. Металл вздулся, и вдруг пузырь лопнул, образовав отверстие. Зрители одобрительно засвистели. Дыра постепенно ширилась, отекая тягучими каплями, под крики поддержки со стороны болельщиков. Зрелище казалось невероятным чудом: металл плавился при уличной температуре, без подогрева или выделения тепла. Таял как мороженое в жару. Отверстие достигло внушительных размеров, прежде чем его создатель опустил руки. Толпа засвистела и захлопала.

Мэл отошел на два метра от мелованной полосы и определил целью помятый контейнер слева. Мой мужчина ловко управлялся с невидимыми волнами, а я любовалась им, его сосредоточенностью и целеустремленностью. В итоге он пробил отверстие чуть меньшего размера, чем Дэн. Организаторы подсчитали результаты, приравняв удаление от черты к уменьшению диаметра дыры. Вышло, что Мэл и Дэн набрали одинаковое количество очков.

— По какому принципу оценивают результаты? — спросила я у Макеса. — Какой-нибудь хитромудрый тип использует укрепляющий амулет или выпьет снадобье стойкости и за полчаса расплавит всю площадку. По-моему, нечестно.

— Обычно перед цертамой участники дают клятву или обещание, что не будут мухлевать, — пояснил он.

Просто и гениально. Нарушение клятвы чревато для того, кто её дал, поэтому волей-неволей приходится быть честным.

А выигрыш забрал незнакомый парень, обогнавший Мэла и Дэна всего лишь на пару очков.

Мы пытались ходить на вечеринки. Сперва Мэл отвечал отказами на предложения покутить. Мало ли, народ развлекается в нетрезвом состоянии, а тут мой синдром окутает толпу пьяненьких туманом. Недолго и до поножовщины. Даже мой сlipo intacti* не вдохновил Мэла на посещение шумных гулянок.

Наконец, Макес его уговорил:

— Выглядишь как консерва. Отдохни, расслабься. Народу будет немного. Все свои. Гульнём, вспомним старые времена.

Мэл покосился на меня:

— Посмотрим.

— А что делают на вечеринках? — спросила я у Макеса.

— Как что? — растерялся он. — Ну… развлекаются. Можно пить, а можно не пить. Можно танцевать, а можно сидеть.

Понятно. Смысл в том, что напиваются в зюзю и вытворяют черт те что.

— Откуда знаешь, что тебе не понравится? — сказал Мэл. — Потом тебя за уши не оттащишь.

Правда, он и сам не пылал охотой.

— Не короче, — установил длину моего платья.

— Почему?

— Потому что ты — обремененная.

— Чем?

— Не чем, а кем. Мужчиной. Усвоила?

Усвоила. И все равно схитрила, купив трикотажное облегающее платье с длиной бахромой — на три сантиметра выше, чем отмерил Мэл.

Мой наряд оказался самым целомудренным. Девицы разве что нагишом не разгуливали, выставляя на публику соблазнительные выпуклости. Гулянку организовал один из приятелей Мэла — на Кленовом листе в фешенебельном жилом районе. Прекрасная звукоизоляция, — пришла я к выводу, когда через отворившуюся дверь хлынула в подъездный коридор зашкаливающая басами музыка. Соседи и не догадывались, что тихий вежливый мальчик устраивает за стенкой оргии в отсутствие родителей.

— Ты специально заставил меня одеться монашкой, чтобы другие не смотрели. А сам пялишься на них, — показала я пальцем на девицу в ультракороткой юбочке, танцующую на столе.

— Знаешь, я забыл, как бывает на вечеринках, — ответил растерянно Мэл.

— И все они — дочки чиновников и магнатов? — обвела я взглядом раскрепощенных участниц вечеринки.

— Не все, но многие.

В общем, приватная вечеринка мне не понравилась. Много пили, шумели, висли друг на друге, пошлили. Девчонки ругались как грузчики и без конца курили. Дэн не приехал, а Макес уединился в одной из комнат с двумя девицами.

Конечно же, я удостоилась чести познакомиться с бывшими подружками Мэла. Они не цеплялись ко мне открыто и не провоцировали, но случайными фразами давали понять: у них БЫЛО с Мэлом. А потом смотрели на мою реакцию.

На вечеринке темненькая и высокая девица, одного роста с Мэлом, подвыпив, ухватилась за его руку. А может, не выпила, а нанюхалась или накурилась. Её прилично шатало. Она трудом стояла на ногах, а точнее, на высоких шпильках.

— Мэл, зайчик, сто лет, сто зим. Говорят, ты остепенился. Неужели женишься и начнешь плодить детишек?

Он оторвал от себя приставучую девицу.

— Остепенился. Слава богу, не с тобой.

— Ха-ха-ха-ха! — развеселилась та. — Покажи-ка счастливицу, которой удалось придавить тебя каблуком.

— Гуляй отсюда и не позорься.

Но бывшая подружка не послушалась и переключила внимание на меня.

— Сочувствую, дорогуша. Мэл не пропускает ни одной юбки. Не успеешь отвернуться, а его шаловливые ручки тут как тут. Да, зайчик? — попыталась приласкать его, погладив щеку.

Мэл отбросил протянутую руку.

— У тебя тушь размазалась. Похожа на ведьму, — сказал девице. С той спал весь хмель, и она ретировалась в ванную комнату.

Мэл не перестает удивлять. Оказывается, он знает эффективные способы протрезвления.

— Извини, — сказал он и, взяв меня за руку, повел к выходу.

— Почему извиняешься за неё? Я думала, она тебе — никто.

— Ты права. Плевать на неё. Поехали домой. Собирался отдохнуть, а устал как собака.

На обратном пути Мэл остановил машину в кармане на «черешке» Кленового листа и помог мне спуститься по протоптанной тропинке к берегу озера. Вверху проносились машины, слева громоздились небоскребы центра столицы, справа высился элитный район. На востоке небо наливалось темнотой, постепенно пропитывающей пространство над нашими головами и вытесняющей отсвет ушедшего за горизонт солнца.

Мэл разложил на бетонном выступе пиджак и сел, а я примостилась у него на коленях. Перед нами плескалось озеро. Вдалеке сидели рыбаки с удочками, на противоположной стороне пара скутеров волновала водную гладь. Тихий теплый вечер привнес умиротворение, погасив взбудораженность после неудавшейся гулянки.

— Наверное, это старость, — заключил Мэл. — Когда-то и я зажигал как Мак. И мне нравилось.

— Интересы меняются. В детстве ты играл в машинки, а теперь сидишь за рулем. Баста считает дни до двадцатилетия. Она будет отрываться так же, как эти девчонки?

— Сомневаюсь. Отец не позволит. Маська навязывалась и на гонки, и на цертамы, но брать её — себе же дороже. Может проболтаться сгоряча.

— А эта компания… Неужели родители не знают, как их дети развлекаются?

— Соврать очень просто. «Мама, я поеду к подружке заниматься новолатинским» или: «Сегодня у меня дежурство в приюте для хомячков»…

— Но ведь запах не спрятать! Они пьют ведрами. А глаза… Ты видел? Стеклянные.

— Наивная моя. Всё предусмотрено. Есть множество средств, мгновенно приводящих в чувство. Пару раз и я принимал. И вкалывал. Пока не прижало поджелудочную. — Мэл задумался. — Нет, времени и так не хватает, чтобы размениваться на бестолковые попойки. Лучше потратить свободные минутки на что-нибудь по-настоящему полезное.

Его пальцы скользнули под бретельку платья и спустили с плеча, а губы проложили обжигающую дорожку — вниз по шее к ямке между ключицами. Самое время отрешиться от действительности и ответить Мэлу тем же.

Вечер, начавшийся неважнецки, выправился романтичным уединением на берегу озера. Непривычно находиться в многомиллионном городе, а рядом никого нет.

Та девица, что липла к Мэлу, оказалась недалекой особой.

— Это Лялька Пляскина, — объяснила Баста, выслушав рассказ о неудавшемся гульбище. — Да, у нее с Мэлом было. Но она дура по жизни. Её отец считает дни, когда Лялька выпустится из лицея, чтобы сплавить доченьку куда-нибудь подальше. И так покрывает ее похождения. Говорят, она с пятнадцати лет… ну… того…

— Баста! — сказала я строго, а вышло смешно и нелепо — заниматься воспитанием взрослой девицы. Некоторые в ее возрасте уже нянчат младенцев.

Гораздо опаснее Ляльки были матерые хищницы, умные и хитрые.

Мэл не представлял себя без скорости. Чем бы он ни занимал свободное время, прочие увлечения генерировали примитивный суррогат того адреналина, который Мэл испытывал за рулем. Как натуральная пища и искусственная. Мэл расцветал, разгоняя «Турбу» на трассе.

Я ужасно боялась и тряслась за него, но пыталась смириться с участием в гонках. Иначе бы Мэл зачах. Мне же оставалось болеть и переживать за него в рядах зрителей вместе с Дэном, потому что Макес тоже выходил на старт.

Обычно машины разгоняли до бешеных скоростей на загородных трассах со встречной полосой движения. Сущее самоубийство! Автомобили участников стартовали с разницей по времени, а на финише томилась в ожидании толпа болельщиков. Для удобства выбирали кольцевой маршрут и гоняли по нему круга три-четыре, а то и больше, в зависимости от протяженности трассы. Перед гонкой участок дороги делили на условные отрезки, между которыми на обочине стояли автомобили наблюдателей.

Дорога и скорость были стихией Мэла. Аромат выхлопных газов возбуждал его и заряжал нетерпеливым предвкушением. В предстартовые моменты Мэл становился невменяемым. Одержимым. Я же дергалась от резких звуков, от рева двигателей и снятых глушителей. Пестрая толпа, пестрые машины, крики и гам вызывали раздражение и головную боль. Пришлось купить клипсы-гвоздики, чтобы снизить воздействие на барабанные перепонки.

Однажды во время гонки один из организаторов — парень, забравшийся на крышу машины — закричал в мегафон:

— За седьмой — сход в кювет!

Это означало, что за седьмой промежуточной точкой одна из машин вылетела с дороги, о чем сообщил по телефону наблюдатель.

Толпа взревела. Заработал тотализатор: угадывали номер машины и наличие пострадавших. А мне поплохело. Я не заметила, как в полуобморочном состоянии вцепилась в Дэна, умоляя шепотом: «Номер, номер…».

Выдержав эффектную паузу, парень крикнул в мегафон:

— Десятый номер. Пострадавших нет.

Болельщики загудели, а я чуть не упала от облегчения. Мэла записали на гонку под седьмым номером.

В каждой игре сходили с трассы одна-две, а иногда и четыре машины — в зависимости от погодных условий и качества дорожного полотна.

— Со смертельными бывало? — спросила я у Дэна.

— Очень редко, — ответил он, ни капельки не утешив.

Мэл финишировал, и я ухватилась за него как утопающий за соломинку. Боялась отпустить. Живой, живой!

— Эвка, почему бледная? Испугалась, что ли? — удивился он.

Конечно! Чуть сердце не остановилось. И останавливалось каждый раз, когда организатор подносил раструб мегафона ко рту.

В гонках Мэл побеждал чаще, чем где-либо, и отхватывал призовые. Но деньги для него не играли большой роли. Главное — победа.

Не перечесть, сколько раз я порывалась остаться дома и дожидаться возвращения Мэла с наградой, лежа на диванчике. У меня гранитные нервы! — убеждала себя, медитируя.

Ни к черту у меня нервы. Они ходили ходуном, когда Мэл рисовал испаряющейся краской номер на дверцах машины. Уж лучше быть поблизости от него, чем мучиться неизвестностью и обкусывать ногти по локоть, томясь в общежитии.

Однажды я набралась смелости и попросила Мэла показать, на что способна «Турба» в условиях, приближенных к гоночным. Лучше бы не просила. Он испугался за меня, а в моей сумочке с тех пор поселился флакончик с таблетками от тошноты.

Не, скорость — это не моё. Даже в «Парке аттракционов», во время учебы на севере, я обходила стороной вращающиеся и крутящиеся конструкции с визжащими и орущими посетителями. И в комнату ужасов не заходила. Мне хватало ежедневного, ежеминутного страха за свою тайну.

Как-то Мэл пришел к финишу первым, а следом, несколькими секундами позже, затормозил серебристый «Торнадо» — несостоявшаяся мечта Эльзы Штице. Пока с Мэлом обменивались рукопожатиями и хлопали по плечу, из машины вылезла… девушка. Она протянула руку Мэлу.

— Ты был отличным соперником, — сказала, ослепительно улыбаясь. — Но я рассчитываю на реванш.

— В любое время, — ответил упоенный победой Мэл, но от меня не укрылся интерес, сверкнувший в его глазах. Я почему-то решила, что девица специально притормозила у финишной черты и подарила Мэлу первое место.

— Знакомый трюк, — сказала Вива, выслушав подробности. — Называется: «Положи перед эмпэ конфетку и дергай за ниточку». Она сыграла верно. Завлекла и заманила. Мелёшин утешился как ребенок и, к тому же, заинтересовался ею. Она — достойный противник, коли дышала ему в затылок. И теперь у нее появился повод для повторной встречи и близкого знакомства. Присматривай за ней и за Мелёшиным.

— Но я не могу круглосуточно пасти его и отслеживать звонки на телефон!

— Мой тебе совет… Активизируйся. Не вышивай салфетки и не вяжи носки, а, к примеру, попробуй освоить водные лыжи. Или горные. С этой мадамой тебе не сравниться, но попытайся поразить Мелёшина чем-нибудь.

Я и спорт?! Несовместимые понятия.

В гонке на западной трассе «Турба» Мэла и серебристый «Торнадо» пришли одновременно.

— В следующий раз рассчитываю вырвать победу, — сказала девица и, улыбаясь, протянула руку сопобедителю. Вот дрянь.

— Всенепременно, — ответил Мэл, раздраженный ничьей и заинтригованный незнакомкой, противостоявшей ему на равных.

Я поинтересовалась у Басты, не знает ли она девицу, которая лихо гоняет на крутой тачке, но сестрица Мэла на поняла, о ком речь. Не помогло и скудное описание внешности: высокая, стройная, темные волосы собраны в хвост.

Баста перезвонила на следующий день.

— Узнала! Это дочь одного дипломата и племянница нефтяного короля. Жила на юге, там же получила образование, потом уехала за границу. А теперь вернулась. Ей двадцать девять, не замужем. Фу, старуха! И зовут Ильмирой.

Старуха, не старуха, а свободна и прощупывает почву около Мэла.

Подозрения подтвердились, когда мы столкнулись с дочкой дипломата на рауте по случаю удачного завершения военных учений на северном флоте. Потенциальная соперница оказалась страсть как хороша. Знойная южная красавица со смуглой кожей, миндалевидными глазами-маслинами и водопадом кудрей, спадающих на плечи крупными кольцами. Рядом с ней, я, упакованная в платье и с искусной прической от Вивы, смотрелась манекеном из магазина, а она дышала свежестью раннего утра и юностью восемнадцатилетней.

Красотка дефилировала под ручку с офицером морфлота, посматривающим со скукой на сухопутных крыс. Снегурочка, появившаяся на том же мероприятии с будущим мужем, и в подметки не годилась заезжей барракуде. Та нацелилась на Мэла. На моего Мэла.

Мы даже столкнулись неслучайно. После обмена стандартными приветствиями Ильмира сказала:

— Вернувшись из-за границы, я, к своему удивлению, заметила, что столица живет насыщенной и плодотворной жизнью. Пожалуй, задержусь здесь на неопределенное время.

Ага, протерла утром глаза и заметила. Умываться нужно каждое утро, а не по воскресеньям, — удержала я рвущийся хихик.

— Вам понравится, — сказал Мэл, и они начали кудахтать над архитектурными чудесами, коими богата столица. Мэла пряниками не корми — дай рассказать о городе, в котором он родился. Спутник девицы еще не зевал, но собирался.

— Потрясающе! — воскликнула Ильмира. — Вы знаете столицу как свои пять пальцев. А я живу направлениями и поворотами — налево, направо и задний ход.

Мэл и южная красотка рассмеялись, а я не поняла шутку, но вежливо улыбнулась. И тут растекшийся Мэл взял и пригласил дочку дипломата на рогейн, чтобы она пропиталась атмосферой первого города страны.

— Ваша спутница не воспротивится? — спросила девица, обращаясь к Мэлу и игнорируя меня. Ну да, она не забыла, что здешние женщины вроде приставки к мебели — беззвучные и беспроблемные, и что мужчины ведут переговоры от их лица. Поэтому и сбежала за границу, где равноправие на деле, а не на бумаге.

— Эве не понравился рогейн, — пояснил Мэл. — Вообще-то игра выматывает. Не спишь половину ночи, поэтому нужно подкрепляться «Энергетиками».

— Почему ночью, а не днем? — удивилась Ильмира.

— Менее оживленное движение и нет пробок. Удобно.

— С удовольствием приму участие, — улыбнулась красотка. — Люблю экстрим. А вы? — обратилась ко мне.

— Ненавижу, — ответила я.

— О! — изумилась девица и посмотрела на нас с таким видом, словно тщетно искала ответ на парадоксальную загадку природы: что связывает тщедушную овечку и сногсшибательного красавчика? О чем они могут говорить, если нет тем для общения?

Знала она всё. И заранее навела справки обо мне и о Мэле. Разведала круг его интересов и решила на месте прояснить поле будущей битвы. За моего Мэла. Или я не права, и у меня — мания.

— А вы, Егор, страстный человек, — сказала Ильмира, и фраза прозвучала двусмысленно. — У вас страсть к большим скоростям. Прыгали с парашютом? А на рафте сплавлялись?

И опять Мэл и знойная девица увлеклись перечислениями: где бывали, откуда прыгали и куда залезали. Выяснилось, что у них много общего, и адреналинят одни и те же острые ощущения.

Офицер спал стоя, а я стерла улыбку с лица. Скучно. И вообще, пора бы домой. Уже поздно.

Наконец, мы чинно распрощались, и остаток вечера залетная экзотическая бабочка ослепляла крылышками других гостей. Мэл взбудоражился, потому как упоминание об экстриме убыстрило его пульс.

— Ты серьезно предложил ей участвовать в рогейне? — спросила я по пути домой. — Она ведь не ориентируется в городе. Какая от нее польза?

— Зато хорошо водит машину. У нее быстрая реакция.

Ну да, полный комплект достоинств: смуглый типаж, который всегда нравился Мэлу, смелая, решительная и знающая, чего хочет от жизни. А я, значит, бесплатное приложение. Сижу в уголке, никому не мешаю — и то ладно.

— Мне не нравится, что она крутится возле тебя. А ты берешь и приглашаешь её на рогейн. Предлагаешь мне не спать и ждать твоего возвращения под утро?

Мэл ухмыльнулся:

— Эвка, ты ревнуешь.

— Было бы удивительно, если бы не ревновала, как думаешь?

— Она симпатичная, не спорю. Но могла бы стать другом, не более. А насчет рогейна не волнуйся. Ильмира — гостья столицы, а не моя. Вот и познакомится с городом.

Ха, симпатичная! Умелый макияж творит чудеса. Ей двадцать девять, а выглядит моложе Басты. Хотя надо отдать должное, заезжая гостья не жеманничала и не кокетничала. Вела себя естественно и непринужденно, словно раут стал для нее еще одной горной вершиной, которую покорить — раз плюнуть.

Я пересказала моей стилистке и советчице разговор с Мэлом.

— Не бывает дружбы между мужчиной и женщиной, даже если эмпэ считает женщину своим в доску парнем, — сказала Вива. — Рано или поздно они оказываются в одной постели. Думаешь над моим советом?

Думаю, но ничего не приходит в голову. Боюсь высоты, боюсь скорости, боюсь глубины. Я неумеха.

К невольному облегчению, бессмысленному катанию по городу и пустой трате бензина помешал проливной дождь, начавшийся поздно вечером, и Мэл вернулся домой с полдороги. Он извинился по телефону перед Ильмирой. Дела плохи — они обменялись номерами. Хотя Мэл не скрывал и общался с девицей в моем присутствии. Правда, рассмеялся в ответ на какую-то шутку.

— В другой раз, — сказал дочке дипломата, прежде чем отключиться.

____________________________________________________

soluti *, солюти (перевод с новолат.) — растворение

сertamа*, цертама (пер. с новолат.) — состязание, соревнование, как правило, нелегальное

рогейн* — командная или индивидуальная игра, предполагающая ориентирование на местности

clipo intacti*, клипо интакти (перевод с новолат.) — щит неприкосновенности

 

14

Конец мая ознаменовался вторым эпохальным событием — днем рождения Мэла. Именинник решил отметить нажитые годы в «Вулкано». Клуб реанимировали, эваковыходы и пожарную сигнализацию протестировали на работоспособность в аварийной ситуации и снова распахнули двери для желающих развлечься. Пусть отдыхают цивилизованно и под присмотром, — решили наверху, — нежели кучкуются по окраинам в пьяных кабаках и в подозрительных подвалах.

Для празднования набралась приличная группа — человек двадцать — двадцать пять, в том числе Макес и Дэн с переменными подружками. Из девчонок — никого, кто тесно «сотрудничал» с Мэлом до меня. Наверное, именинник тщательно подошел к подбору кандидатур, чтобы не испортить настроение ни мне, ни себе.

Приглашенные девицы язвили, но не в мой адрес. Хотя наверняка обсуждали за спиной. Меня заворожила одна. Она беспрестанно дымила как паровоз. Ее тонкие длинные пальцы изящно подносили сигарету ко рту, а губы приоткрывались, выдыхая розоватый дым.

Когда Мэл обзванивал приятелей и договаривался о месте встречи, я предупредила:

— Не вздумай приглашать кудрявую.

Под кудрявой подразумевалась Ильмира, с некоторых пор ставшая для меня навязчивой фобией.

— Не волнуйся. Она уехала в Моццо, — сообщил Мэл. Вот так. Оказывается, он в курсе передвижений залётной бабочки.

— Мне не нравится, что вы общаетесь. И да, я ревную. Нужно учить конспекты, а материал не лезет в голову, — сообщила звенящим голосом. Наконец-то выговорилась. Может, зря? Или следовало не подавать виду и относиться терпимо? Ведь Мэл не противился совестным трапезам с Радиком и не запрещал общаться с братьями Чеманцевыми и с Петей.

Мэл подошел и обнял.

— Сигнал принят. Мои позывные: «Не вижу никого, кроме Эвочки». Как слышите? Прием.

— Связь прерывается. Слышу плохо. Прием.

— Придется повторить позывные, — решил Мэл. Подхватил меня на руки и понес к кровати. Повторный вызов прошел на ура.

Помимо всяких нежелательных девиц я панически боялась повторения драки в «Вулкано», и Мэлу стоило больших трудов уговорить меня. В конце концов, это его праздник, и он обещал не отпускать мою руку ни на минуту. По дороге в клуб я поинтересовалась:

— А если встретим Рэмула или Йорка? Рэм настучал на тебя тогда?

— Мы разобрались. На димикате*. Так что вопрос закрыт. Но при желании поднимем снова, если он рискнет здоровьем и поздоровается с тобой.

— И когда успели? Не помню. Ты пострадал? — разволновалась я.

— Когда переехал в общагу по соседству. Ты ж ничего и никого не замечала. Малость потрепали друг друга, но быстро оклемались. Да живой он, живой. Думаешь, от него легко отделаться? Эвка, твой пацифизм давит меня к земле. Жалеешь собачек, кошек, комариков, всяких идиотов…

Я беспокоюсь в первую очередь за тебя, несдержанный мой.

Неужели Мэл забыл, что первым напал на бывшего одноклассника, когда тот испытывал его терпение? Наверное, Севолод приложил руку к скоростной реабилитации племянника после димикаты. А я всё пропустила.

К немалому облегчению парней-провокаторов в клубе не оказалось, и веселье началось. Мы с Мэлом выпили на пару «бумбокс» и поделились послевкусием под улюлюканье компании.

— Поздравляю, — сказала я Мэлу на ухо. — С меня подарок.

— Ого! — заблестели у него глаза.

Зря, что ли, я просила Макеса о помощи? К тому же Вива тщательно подошла к подготовке сокрушительного облика и впихнула уйму советов, требовавших срочного воплощении, хотя и покрутила пальцем у виска, узнав о моем подарке.

— Молоко вскипело. Снимай пенку, — шепнула я Мэлу и, взяв за руку, повела «сырным» коридором в сектор с приват-комнатами. «Вулкано» заботился о своей репутации, но на всякий случай Макес перепроверил анонимность заказа. Накануне я выловила парня у святого Списуила, когда Мэл уехал на работу, и попросила об услуге и о том, чтобы он держал язык за зубами.

— Не вопрос, — ухмыльнулся он. И ведь не затребовал долг или иную оплату. Наверное, компенсацией стали мои пламенеющие щеки и смущенный лепет.

— Ты бывал здесь? — спросила, заводя Мэла в приват-комнату. Честно говоря, я сначала оробела, увидев стены, обитые красной тканью, и кресло посередине — с прямой высокой спинкой и наручниками на подлокотниках.

— Не скажу, — увильнул от ответа именинник.

Ишь, шифровальщик.

— Значит, бывал, — заключила я. — Придется произвести перезапись. Сотрем старые воспоминания, запишем новые. Прямо сейчас.

И развязала пояс у платья. Уверенно и развратно.

Интерактивное шоу начинается.

______________________________________________________

dimicata*, димиката (перевод с новолат.) — схватка между двумя, дуэль

 

15

Первая половина лета выдалась жаркой и сухой. Город заполонили яркие зонтики, шляпки и кепки; солнцезащитные очки и веера стали неотъемлемым атрибутом горожан. Уважающие себя заведения оборудовали холодные зоны в пределах тротуара. Отдыхающая на скамейках публика бросала монетки в счетчики, чтобы поблаженствовать в прохладном оазисе. Пользовалась популярностью искусственная тень, создаваемая в местах скопления народа: ни козырька над головой, ни облака, закрывшего светило, а всё равно пасмурно.

— Что за климат? — ворчала я, выходя в третий раз из-под холодного душа.

— Умеренно континентальный, — ответил Мэл. — С запада — горы, до моря далеко. Южнее — пустыня. И антициклон — оттуда.

Хорошо, что в позапрошлом году тётка-вехотка произвела ремонт крыши общежития, умудрившись не украсть светоотражающую прослойку к кровле. Иначе мы засушились бы заживо, но сначала иссохли от обезвоживания. Окна квартирки выходили на восток, что тоже помогало от жары: во второй половине дня солнце терроризировало другую сторону здания. Вентилятор не выключался круглые сутки, но на Мэла напала бережливость: он решил не покупать кондиционер.

— Жарко два месяца в году. Перетерпим.

В итоге мы разгуливали по квартирке в нижнем белье и спали, не укрываясь. Я могла часами любоваться поджарой фигурой Мэла — и спереди, и сзади. Шрамы на его запястьях спрятались под загаром, а полоска шва от аппендицита едва заметно белела тонкой косой чертой. Теперь Мэл наблюдался в госпитале один раз в неделю.

Уф, душно. Холодильник набит бутылками с водой. С люстры свисает кубышка, она «сдулась» два часа назад, выпустив в пространство концентрированный запас gelide apexi*, а через пять минут прохлады как не бывало. Мэл заленился менять кассету в кубышке — всё равно никакой пользы. Не помешал бы коктейль со льдом. Третий за вечер.

Мэл подошел ко мне сзади, по-хозяйски облапал, по его мнению, привлекательные места и выдохнул, уткнувшись носом в макушку.

— Черт, адски мечтаю о зиме. Эва, мы быстренько.

Действительно, недолго. Тут же, в кухне на столе, а потом продолжить наведение коктейля.

Бедный Мэл. Скупой платит дважды. Помимо изматывающей жары он подвергся атаке откровенными комплектами нижнего белья, в коем я дефилировала по квартирке. Халатик с терморегуляцией так и пролежал в шкафу на полке, уж больно мне нравились зеленые вспышки, которыми одаривали глаза Мэла.

Во второй половине июня началась летняя сессия, и я вышла на работу. Человеку несведущему покажется, что младших лаборантов развелось в институте как блох, и что им нечем заняться. На самом деле лаборанты пропадали в оранжереях, занимались переработкой растительных и прочих полуфабрикатов, вели учет компонентов будущих снадобий и лабораторного инвентаря, наводили порядок в помещениях после занятий, а также отрабатывали в животноводческом питомнике. В исключительных случаях младших лаборантов привлекали к экспериментальным работам, которые выигрывал институт в научных конкурсах.

Франц-Иосиф оказался понимающим руководителем и интересным собеседником. Он терпеливо разжевывал непонятности и охотно делился многим из того, о чем не упоминалось в справочниках и учебниках. Брокгаузен с удовольствием возился в земле, экспериментируя с дозами удобрений и с интенсивностью облучения вис-волнами, и с неохотой выходил в бренный мир, чтобы учить студентов-остолопов основам теории снадобий.

Мэл четко отслеживал мое передвижение по институту: когда надела халат, когда сняла, что делала, с кем делала и где. Я приучилась кратко и емко рапортовать в сообщениях, отправляемых ему по телефону.

О моем трудоустройстве прознал весь институт. Как-то в перерыве между занятиями я забежала в общежитие за зонтом, потому как прогнозисты обещали дождь, и в коридоре столкнулась с Алессом.

— Привет адептам науки и образования! — поздоровался рыжий. — Дело есть.

— Какое?

Парень протянул исписанный листок. Удобный способ общения. Никакого риска, если кто-нибудь вздумает подслушать или подглядеть.

Суть записки сводилась к взаимовыгодному сотрудничеству. Алесс незавуалированно предложил продавать ему как посреднику излишки полуфабрикатов и компонентов снадобий, минуя стадию оприходования, а также готовые снадобья. То есть попросту толкал на должностное преступление. Как говорится, листочек к листочку, цветочек к цветочку… В журнале учета вместо «40,51 грамм» делать запись: «41 грамм», а разницу складывать по крупинке в бутылочку.

«Нет. Не могу» — накарябала я и вернула записку.

— Как знаешь, — пожал он плечами. — Предложение в силе.

— Погоди! — крикнула ему вслед. Алесс вернулся, и я дописала на листке: «Есть вытяжка разъедалы. Почти триста мл. Изгот. в январе».

Парень подумал пару секунд и накатал ответ: «400. Еще есть?»

«Нет. И не будет» — вывело мое перо.

Таким образом, за четыреста висов я избавилась от едкой жидкости, отягощавшей мою тумбочку.

Рыжий как всегда удивил. Он торговал чем угодно, любое время дня и ночи, причем оперировал суммами по одному ему известной шкале расценок, но совершал сделки с умом, учитывая затратность изготовления и редкость компонентов снадобий. Сколько же навару он получил с вытяжки в качестве посредника?

Предложение соседа по этажу навело на размышления. Если Алесс подошел с запиской ко мне, значит, он подкатывал и к другим лаборантам. И кое-кто согласился на предложение рыжего, о чем говорили запасы снадобий в его хате. Между прочим, ничего шокирующего. При мизерном окладе каждый хочет жить, а не существовать, в том числе и младшие сотрудники.

Открытие озарило подобно молнии. Не я первая, не я последняя. Из института тащили всё, на чем можно поживиться, и продавали на черном рынке. Получается, в приписках и подлогах при учете обвинили Ромашевичевского, а если копнуть глубже, то выяснится, что институт опутан преступной сетью, действующей по отлаженной схеме «украл-вынес-продал».

Меня раздирали противоречия. Может, сообщить Стопятнадцатому или проректрисе? Просигнализировать. Ну, устроят тотальную чистку и разгонят персонал — и что дальше? Наберут новых работников, и они станут горбатиться за те же жалкие висоры. А кушать-то хочется, и не засохшую корочку хлеба единожды в день. И опять потечет из института ручеек, а хваленый Монтеморт не сможет перекрыть утечку лапой.

Получается борьба с ветряными мельницами. И не факт, что повышение окладов отобьет жажду больших денег. «Наличности много не бывает» — сказала как-то Аффа. Верно. Кому-то не хватает на ежедневные надобности, а кому-то — на яхты и бриллианты. Поэтому и масштабы воровства — разные.

Подумав, я решила не ворошить осиное гнездо и не портить отношения с Алессом. Рыжий выручал не раз в ответственные моменты. Кто знает, вдруг пригодится из колодца напиться? К тому же меня грела мысль, что парень владеет информацией о западном побережье в обход официальных источников. В моем воображении Алесс ассоциировался с хитрыми и неуловимыми контрабандистами, шныряющими по стране и знающими всё и обо всех.

Подработка младшим лаборантом осложнила один момент — полнолуния. Мы жили от одного цикла до другого. На стене на видном месте висел лунный календарь, и Мэл зачеркивал крестиком дни, чтобы не забыть.

Как проходили полнолуния до моего трудоустройства? Как и прежде, разве что я более или менее научилась сдерживать себя и запоминала многое из того, что происходило. В дни икс Мэл дремал на занятиях. Он заранее отпрашивался с работы, восполняя отгулы отработкой в выходные дни, и послеобеденное время посвящалось постельным утехам. Если происходило наложение с теорией символистики, то мы попросту пропускали лекцию. Профессор Вулфу не сделал нам ни одного замечания по поводу отсутствия.

В дни икс мои феромоны фонтанировали, заливая и топя студентов мужского пола. Те смотрели зачарованно, пялились вслед и оборачивались. А из меня лезло желание искушать, соблазнять, совращать. Обласкать взглядом лопуха-второкурсника и располосовать его лицо в кровь. Вспыльчивость подпрыгивала в десятки раз, жажда перерастала в жестокость. Я не могла сконцентрироваться на чем-то дольше пяти минут, поэтому лекции превращались в пытку. А еще переживала за Мэла. Он выматывался и засыпал на ходу. В «лунные» дни Мэл переставал общаться с друзьями. Интуиция подсказывала, что он привязывал меня заклинаниями, наверное, сampanolo* или filuma*. Однажды, попросив прощения за то, что замучила его в очередное полнолуние, я пожалела. Мэл посмотрел оскорбленно и ответил в том же духе: мол, чтобы он да не обуздал какую-то зверюгу? Где это видано?

И он обуздывал. Мэл быстро уловил общую направленность игр и подчинял — агрессивно и безжалостно. Он стал дрессировщиком. Щелкал хлыстом, усмиряя мое второе «я». Заставлял втягиваться когти.

С лаборантством выживание в «лунные» дни усугубилось, но я нашла выход, заручившись поддержкой Стопятнадцатого. Мне разрешили работать половину дня, а с окончанием сессии — полный рабочий день. Предполагалось, что отработанное время будет копиться в счет будущих отгулов. Мэл тоже работал с утра до вечера, но в обязательном порядке приезжал на обед хотя бы потому, что студенческая столовая закрылась на лето, и приходилось питаться в столовой для преподавателей. А там обедал Альрик Вулфу.

Он здоровался с нами кивком головы, но держал дистанцию, глядя с надменностью. За время работы я ни разу не столкнулись с Альриком в коридоре или на лестнице. К тому же планировка этажей лабораторного крыла исключала эту возможность.

Сессию мы сдали вровень со студенчеством. Мэл показал неплохие результаты, учитывая, что пропустил половину занятий. Осенью поблажки кончатся, и придется изворачиваться, совмещая работу и учебу. Чтобы избежать отчисления за прогулы, подрабатывающие студенты, как правило, подавали в деканат заявление о самостоятельном изучении пропущенного на занятиях материала.

Я тоже худо-бедно приползла к финишу. С четверками и тройками, но с твердыми, а не полученными наобум и на авось. На лето индивидуальные занятия для меня отменили, чтобы возобновить с началом осеннего семестра.

Матусевич защитил кандидатскую диссертацию по камнеедам окаймленным и получил в лабораторном крыле треть этажа в свое пользование. Камнееды расползались как раковая опухоль. Однажды меня угораздило столкнуться в коридоре с Матусевичем, и он долго уговаривал посмотреть на уникальный процесс кормления малышаток. Я же отнекивалась, объясняя необходимостью срочной прополки грядок с взошедшей вареной свеклой. Её урожай не подвергают обработке, корнеплоды вырастают готовыми к употреблению.

— Боитесь, что камнееды оттяпают руку? — раздался за спиной насмешливый голос, и профессор Вулфу поздоровался рукопожатием с Матусевичем. — Или чего-то другого?

Не чего-то, а кого-то. Несмотря на свободное перемещение по институту, я до сих пор не решилась первая завести разговор с Альриком.

— Нет, — ответила, внезапно разволновавшись. Вот так, за доли секунды, температура поднялась до сорока градусов. Или до шестидесяти. Или до ста.

— Позволите полюбоваться на камнеедов, коллега? — спросил профессор, и обрадованный донельзя хозяин малышаток впустил нас в святая святых.

Ниши и полочки с горшочками занимали несколько смежных помещений, и лаборант, протянув Альрику тарелку с мелкими темными камешками, побежал в дальнюю комнату, чтобы вручную поменять температурный режим — что-то не заладилось в системе автоматического регулирования.

Профессор открыл дверцу ниши и ловко рассовал камешки по раскрытым половинкам. У него всё получалось ловко, за что бы он ни взялся. Сферические половинки медленно сошлись и начали перетирать полдник.

— Матусевич говорит, они слушают и понимают, — сказала я невпопад.

— Я тоже разговариваю с мензурками, и они отвечают мне, — признался Альрик с серьезным видом.

Наши лица отсвечивались в стекле. Мужчина в отражении наблюдал за жующими камнеедами и… смотрел мне в глаза. Во рту пересохло, сердце подпрыгнуло и забилось учащенно.

— Альрик Герцевич… Простите, что с обетом вышло неудачно. Всё перепуталось.

— Вы извиняетесь? — удивился он. — Это мне нужно выпрашивать прощение в надежде получить его когда-нибудь. Пойдя на поводу вашего синдрома, я присовокупил к типовому обету обмен кровью. Хотя жалкое объяснение не может служить оправданием. Это слабость, как верно подметил студент Мелёшин. Как переживаете полнолуния?

Зачем спрашивает? При звуке его голоса в горле становится щекотно, и сбивается дыхание.

— Не сомневался в вас, — заключил профессор. — Думал, будет хуже. Вы — стойкий оловянный солдатик.

Знал бы он, как нелегко дается оловянистая стойкость.

— Но почему чужие гены встроились в мои?

— Интересный вопрос. При других обстоятельствах я посоветовал бы детальное обследование, но, полагаю, вы не жаждете огласки. И в моей лаборатории не хотите обследоваться.

— Не хочу.

Мы помолчали.

— Могло ли повлиять «колечко» Некты? — спросила я. — Укусил и впрыснул что-нибудь в кровь. Стопятнадцатый сказал, вы изучали его.

— Некта? — удивился мужчина.

— Существо, сгоревшее в подвале. Генрих Генрихович признался.

— Я думал о рисунке на пальце, — ответил Альрик через некоторое время. — И у меня возникла гипотеза. Пожалеть вас или рубить правду-матку?

— Правду, — пробормотала я, впрочем, неуверенная, что хочу знать.

— Укус Некты спровоцировал «размягчение» вашего генома, если говорить утрированно. В генную цепочку как в подтаявшее сливочное масло встроились чужеродные гены. Образовался симбиоз без угнетения. В вас соседствуют две сущности, полностью несовместимые. Помните историю о человеке, страдавшем раздвоением личности?

Я кивнула.

— Не могу сказать с уверенностью, по-прежнему гибок ваш геном или «затвердел». В первом случае он способен принять и вместить бесконечное количество чуждых видов. К примеру, если привнести птичьи гены, вы получите крылья и способность к полету. Также существует вероятность, что агрессивные «пришельцы» подавят и проглотят ваши собственные хромосомы и ДНК.

— Серьезно?

— Гипотетически таковое возможно. Но вы отказываетесь от обследования, и теория не станет практикой.

Что он подразумевает под практикой? Насильственную прививку чужими генами? Я, что, похожа на подопытного кролика? Кстати, почему бы не привить и гены ушастого? Сидело бы на кушетке нечто лопоухое и грызло морковку.

— Я получила три капли вашей крови, и теперь в одном теле со мной живет она. А если меня поцарапает кот или укусит собака? Стану бегать на четырех лапах и лаять?

— Чтобы произошло уплотнение генной цепочки и добавление звеньев, требуется как минимум обмен кровью. Не отказывайтесь от обследования. В моей лаборатории нет необходимого оборудования, и для генетических исследований потребуется привлечение специалиста со стороны. Я же гарантирую анонимность.

Фантастическая теория Альрика ударила как обухом по голове. Некоторое время я размышляла об удручающих перспективах. Нужно в срочном порядке рассказать Мэлу и посоветоваться с ним! Боже мой, любая царапина — и я превращусь в куст шиповника!

— Могу поговорить со студентом Мелёшиным. Если хотите, — предложил мужчина.

— Да… конечно. И чем скорее, тем лучше, — запаниковала я. — Почему вы молчали?

— Меня не спрашивали, — ответил он спокойно.

Я потерла лоб. Новости валят с ног. А ведь день славно начался.

— Простите, — сказала повторно. Другого случая не представится. Матусевич гремел поблизости ведром с галькой. — Я лишила вас возможности быть с ней.

— Не жалейте меня. Жалейте себя, — сказал профессор, и наши взгляды встретились.

Непонятно, что это было, иллюзия, наверное, но среди бела дня сознание вдруг ухнуло в знакомый лес — в чащу, под деревья, смыкающие кроны в поднебесье. Свобода! Я потеряла свободу — простор, ветер в лицо; потеряла прогулки под растущей луной и жаркие объятия под желтым блином на небосводе; потеряла того, кто стал бы всем для меня.

Когда очнулась, меня пошатывало, а Альрик с усмешкой наблюдал. Я опрометью бросилась из лаборатории с камнеедами, и Матусевич что-то крикнул вслед. Прочь, прочь! Долой искушения. Нужно задавить второе «я», раздирающее меня надвое. Проклятый полиморфизм.

Уж не знаю, как и о чем поговорил профессор с Мэлом, но тот вернулся с работы встревоженным и предложил пройти обследование в лаборатории Альрика. Я согласилась.

Считывающее устройсто при входе в закрытую зону до сих пор помнило отпечаток моего пальца. Профессор произвел необходимые замеры и взял анализы в присутствии мрачного Мэла, следившего за каждым его шагом и действием. Ни один мускул не дрогнул на лице ученого, когда он прикоснулся к моей руке, чтобы набрать в шприц кровь из вены, а я зажмурилась крепко-крепко. И вообще вела себя как мышка, пока мы не покинули пятый этаж.

Через пару дней по институту прокатилась весть: профессор Вулфу встречается со старшей лаборанткой. То есть с Лизбэт. Студентки, придя с каникул, ульются горючими слезами.

Величайшая сплетница всех времен и народов Нинелла Леопардовна пустила слух, будто бы старшая лаборантка напрямик высказала своему руководителю, что рассчитывает на большее, нежели рабочие отношения.

— А он сказал: «Чем черт не шутит? Давайте рискнем, Лиза», — делилась со мной пышечка Катин из отдела кадров, пока мы стояли в очереди на раздаче.

Особо зоркие сотрудники сообщили, что Лизбэт уезжает от института на машине Альрика, а по утрам они идут от ворот по аллее с ангелами.

Я видела их в столовой. Лизбэт изображала невозмутимость, но ее распирало от гордости и от счастья. Она решилась пойти ва-банк и не прогадала. Профессор что-то говорил, и она весело смялась. Теперь они приходили на обед вместе и покидали столовую вдвоем.

— Ой-ё, — сказал Мэл, глядя им вслед.

Верно. Самое настоящее ой-ё. Альрика можно понять. Он — мужчина, у которого есть потребности, и он не обязан хранить верность призраку, которого не существует. Тогда почему в горле стоит горечь, и хочется плакать? Отчего хочется вырваться из кольца правил, запретов, обязательств и бежать, бежать, чтобы с размаху упасть в высокую траву и бездумно лежать, глядя в небо? Или устроить погром, расколошматив лабораторию на пятом этаже не хуже утилизированного крылатика. Или вцепиться в кудряшки леди Идеальность и превратить кукольное личико в обезображенную маску.

Ту, что стала моим вторым «я», подкосило предательство хозяина. Она реже поднимала голову и заявляла о себе. Ушла в тень, апатично наблюдая за новообразованной парочкой. Вяло слушала свежие сплетни о несокрушимом холостяке — профессоре, которого заарканила обыкновенная человечка. Да и Мэл заметил, что полнолуния протекают легче.

Не сомневаюсь, что другая часть меня поборолась бы за своего хозяина, если бы не человеческая составляющая. В раздвоенной личности Эва-1 изо всех сил стремилась к лидерству, подавляя безымянную самку, и не без успеха.

Иногда мне казалось, что я — дерево, наполовину омертвелое. С одного боку идет сокодвижение, зеленеет крона, колышутся листья. А с другой стороны — выжженная пустыня, горелая головешка, сухие ветви.

Если подумать, из-за чего переживаю? Альрик вдохнул мой синдром и совершил легкомысленный поступок, о котором успел неоднократно пожалеть. Но жизнь продолжается, что профессор доказал на собственном примере. В дураках осталось лишь мое второе «я», созданное им по чистой случайности.

Я часто представляла, как Альрик знакомит Лизбэт с родственниками — с матушкой, с братьями и сестрами, с маленькой племянницей Сибиллой. Рассказал ли он Лизбэт правду о себе и о своей семье? У них никогда не будет детей. В конце концов, разве потомство — цель союза двоих? Многие пары живут бездетно, друг для друга. Если Лизбэт питает сильные чувства к своему кумиру, она примет его таким, каков он есть.

Мэл, узнав об изменениях в личной жизни профессора Вулфу, вздохнул свободнее. Ведь он находился в постоянном напряжении с того момента, как узнал о моей двойственности. Теперь Мэл позволял себе пропускать обеды в институтской столовой. Он не мотался по городу в дневное время, а ел поблизости от места работы.

— Может, на него повлиял твой синдром? — спросил, подразумевая Альрика.

— Ну и что? Разве плохо? Наоборот, посмотри, как светится Лизбэт. Уж лучше сделать кого-то счастливым, чем устроить Армагеддон.

Через неделю, оказавшуюся нестерпимо долгой, Альрик передал Мэлу конверт с результатами обследования. Мой геном «замерз». Я полиморф, сочетающий в себе признаки двух несовместимых видов, и не более.

И то счастье. Большего нам не надо. По уши хватило того, что имеется.

__________________________________________

gelide apexi*, гелиде апекси (перевод с новолат.) — морозная шапка

сampanolo*, кампаноло (перевод с новолат.) — колокольчик

filuma*, филума (перевод с новолат.) — нить

 

16

Ильмира уехала из столицы в мае и пропала. Наверное, осваивала экстремальные удовольствия на других территориях. Но интуиция подсказывала мне, что барракуда ушла в глубокие воды, чтобы нагулять аппетит, и рано или поздно вернется на прежнее место охоты.

Я долго думала и перебирала варианты, которые подошли бы под совет Вивы.

— Гош, научи водить машину, — попросила как-то.

Мэл уставился изумленно.

— Серьезно?! Ты за рулем?! Зачем? Если нужно, отвезу, куда хочешь. Или вызовешь дэпов*.

— Само собой. Но мне хочется понять, что испытываешь, когда садишься за руль, — не отлипала я.

— Пойми, у нас не принято, чтобы женщины крутили баранку. Когда требуется, вызывают шофера с машиной.

Здрасьте, приехали. Видите ли, у них не принято. Кому он заговаривает зубы?

— Дай хотя бы попробовать. Другие же гоняют, и ничего, — давила я на Мэла.

«Другие» — это Ильмира, чей автомобиль рассекал торпедой дорожные просторы. Толстый намек на тонкие обстоятельства.

— Другие не путают педаль тормоза с газом, — сказал Мэл. — Эвочка, ну, прости. Ты и техника — несовместимые понятия… К тому же, на трассе большие скорости… И как тебя учить? На «Турбе»? Угробленная машина — сверх моих сил. Нет-нет, и не проси.

Я обиделась. Дулась несколько дней, а Мэл подмазывался и так и эдак, но оскомина не проходила. Подумаешь, две педальки и коробка-автомат. Примитив, как в электромобиле. А Мэл посчитал меня неспособной. Сказал прямым текстом: «Ты необучаемая».

Мое недовольство давило на Мэла, и при случае он поделился наболевшим с товарищами — Макесом и Дэном. Мы как раз вышли с ледового стадиона. У меня ноги отваливались от усталости, а Мэлу хоть бы хны.

— Эва хочет научиться водить машину, — сообщил он с мукой в голосе. Мол, поддержите и скажите, что бредовая идея.

— В чем проблема? — отозвался Макес. — Помоги.

— Знаешь, у меня нет лишнего бабла на ремонт тачки в ближайшие год-полтора. А доверять «Турбу» чужим рукам — святотатство. Я сросся с ней. Она слушается только меня.

«Пособолезнуйте!» — умолял Мэл своим разнесчастным видом.

— Мне же доверил, — напомнил Макес. — В принципе, можно попробовать на моей. Хоти… Хочешь? — обратился ко мне.

Если поначалу, после нашего знакомства, Макес вел себя запанибратски и на «ты», то после моего переезда к Мэлу на четвертый этаж стал путаться, обращаясь ко мне во множественном числе, или строил неопределенные фразы. А еще растерял чувство юмора и перестал хохмить. А Дэн, будучи и прежде немногословным, теперь помалкивал и открывал рот, чтобы скупо ответить на заданный вопрос. А все потому, что я — постоянная девушка Мэла. Не дай бог, он решит, что друзья много себе позволяют.

— Хочешь? — спросил Макес.

— Хочу, — согласилась я.

Мэл запнулся на ходу.

— Ты серьезно, Мак?

— Почему бы и нет? — отозвался тот.

Макес оказался на редкость терпеливым инструктором. Первая тренировка прошла в лесопарковой зоне на окраине города. Мэл и Дэн поставили свои автомобили у обочины и развалились на травке, наблюдая за моими потугами и подшучивая между собой. Наверное, травили анекдоты о женской логике и о слабом поле за рулём.

Я пыхтела, пыхтела и машина. Дергалась, глохла, ревела раненым зверем.

— Нажимаем на педаль тормоза… — учил Макес. — Верно… Переводим в положение D… Жмем на газ… Хорошо… Черт!

Машина рыкнула и встала.

— Смешно, да? — опустила я голову к рулю. В стальных вставках на панели отразились маковеющие щеки.

— Нет, — ответил инструктор. — Потенциал есть, а Мэл не видит. Утри ему нос.

Мантра пестроволосого дала результаты. Да, Мэл поймет, что недооценивал меня! Воодушевившись, я с еще большим рвением взялась за обучение и спустя какие-то два часа с грехом пополам трогалась и останавливала машину. А еще осторожненько проехалась вокруг поляны.

Мэл, успев отлежать бока на травке, сходил к киоску за мороженым, и замер с брикетами в руке, провожая взглядом ползущий автомобиль Макеса.

— Как катафалк! — крикнул Дэну, и они рассмеялись.

Ах так! — прибавила я газу, и машина рявкнула.

— Для начала очень даже неплохо, — похвалил инструктор, когда автомобиль затормозил, сделав три круга около поляны. Пусть Макес приврал, мне польстило.

— Хорошая машина. Большое спасибо за урок. Сколько с меня?

— Забудь, — махнул он рукой.

Если я думала, что Мэла вдохновят мои успехи, то ошиблась.

— Эвка, ты на велосипеде ездишь быстрее, чем на машине. Про «Турбу» однозначно забудь, — вынес он вердикт.

А Макес геройски согласился отдать свой автомобиль на растерзание. Периодически мы выбирались в лесопарковую зону, и парень давал уроки вождения под присмотром Мэла, отдыхавшего в тенечке с Дэном или скучавшего на скамейке в одиночестве.

Я мучила руль и педали, а Макес рассказывал об устройстве машины, о правилах дорожного движения и о типичных неисправностях — кратко, но в достаточном объеме, чтобы не называть свечи зажигания и амортизаторы штучками и пимпочками. Специально для занятий я купила в аптеке гомеопатические леденцы для улучшения реакции и концентрации внимания. И пусть мне не удастся разогнать машину до сверхзвуковых скоростей, достаточной компенсацией стал неописуемый восторг, оттого что техномонстр покорился не блещущей талантами крыске.

Мэл не уставал удивляться.

— Неужели тебе нравится? И как оно, за рулем-то? Мак не ругает? Поражаюсь ему. Отрастил железные нервы и в ус не дует. Наверное, его нокаутировал твой синдром.

Макес не ругал. Наоборот, когда я говорила: «Привет, Максим» или: «Спасибо, Максим. Ты прекрасный учитель», он впадал в затяжное молчание. Не зная парня, я решила бы, что его смущает собственное имя.

Как-то я спросила у Басты:

— Мама не переживает, что твой брат не звонит и не приезжает в гости?

Долго настраивалась, прежде чем спросить. Долго не решалась, потому что затронула деликатную тему в отсутствие Мэла.

— Мама? — переспросила Баста, устроившись в кресле боком и закинув ноги на подлокотник. — Расстраивается, конечно. Но гордится. Гошка стал похож на человека. А то — ни цели, ни дороги к ней. Плыл по течению и фанател от тачек.

Зато теперь целей полно. Нескончаемый список — и десяти блокнотов не хватит.

— Я передаю приветы от Гошки. Вру, конечно, но маме приятно, — сказала девушка, почесывая за ухом Кота. — Может, ты повлияешь? Трудно ему позвонить, что ли, и сказать два слова?

Влияю, как могу. Изо дня в день капаю на терпение, намекаю, говорю прямым текстом, но Мэл застопорился и ни шагу вперед. Правда, теперь он не дергался и не взрывался, а выслушивал молча. Или говорил: «Как-нибудь». Или: «Посмотрим».

— А отец? Наверное, сердится на Гошика.

— Поздно драть ремнем ребенка, когда он перерос родителей, — отозвалась Баста. — Я случайно слышала, как папчик сказал деду, что у Гошки наконец-то выветрилась дурь из башки. А тот ответил, что это хорошо, да рано. Мол, не успел нагуляться.

Вот, значит, о чем беспокоится заботливый дедушка. Серая крыска пришла не вовремя и отобрала у столичного принца леденец, и наследник фамилии вынужден сидеть на строгой диете. А мог бы всласть погурманствовать.

— Эвочка, не подумай плохого, — добавила поспешно сестрица Мэла. — Дед имел в виду, что вокруг много соблазнов, и Гошке не хватит стойкости. И он сделает тебе больно. А я верю в него! — воскликнула она с жаром.

И я хочу верить. Очень.

Ильмира вернулась в столицу ближе к осени.

Август подарил городу благостное тепло укорачивающихся летних дней: мягкие прохладные утра, нежаркие комфортные полдни и пропахшие нагретым асфальтом и пылью вечера. К югу от столицы горели леса, которые безрезультатно тушили вторую неделю, и на окраинные районы города наползла дымка удушливого смога. Дважды в день небесное пространство прорезали самолеты, с которых распыляли мелкодисперсный дождь, осаждающий дымные и сажистые частички.

Дочка дипломата появилась на юбилейном вечере по случаю образования Министерства финансов. Она порхала меж гостей под ручку с офицером морфлота, сменившим китель на гражданский костюм. И опять столкновение произошло по курсу, запланированному южанкой.

— О, я вижу, обо мне быстро забыли, — молвила шутливо чернокудрая красавица. — Не успеешь оставить столицу на пару месяцев, как тебя вычеркивают из памяти и из жизни.

Не преуменьшай, звездуля. Миновала уйма времени после твоего отъезда. Я считала. Но, к сожалению, всё хорошее имеет тенденцию заканчиваться.

— Неужели пролетело два месяца? — удивился Мэл. — Прошу прощения. В столице действительно насыщенная жизнь.

Ха-ха, если смуглянка думала, что по ней будут рыдать и молить о возвращении, то глубоко ошиблась.

— Предложение о рогейне* в силе? — спросила Ильмира, вложив в обольстительную улыбку всю мощь обаяния. Или мне опять показалось не то, потому что дочка дипломата обращалась к нам обоим по-свойски, без напыщенности и кокетства. Я бы сказала, она вела себя как старинная подруга.

— В последнее время не езжу, — ответил Мэл. — Но могу свести с человеком, который регулярно участвует. Он возьмет в команду.

— Жаль. Без вас будет скучно, — посетовала девица. — Я плохо ориентируюсь в столице. Не успела освоиться, как уехала в Моццо, а следом к родственникам. Пока всех навестишь и у всех погостишь, пройдут годы. Это замкнутый круг, — изобразила она притворный ужас. — Хвала небесам, удалось вырваться из лап любящих тетушек.

Мэл вежливо улыбнулся, как и я. Спутник Ильмиры вертел головой по сторонам. Он скучал. Его устроило бы общество генералов или маршалов, нежели наша непримечательная компания.

— Родственнички откормили меня как курицу-несушку. Я расклеилась и растеряла былой настрой, — сообщила без стеснения смуглянка. — Нужно срочно возвращаться к прежнему ритму жизни.

Полноте прибедняться. Красотка при полном параде и рвется в бой.

— Подскажите, Егор, какие развлечения предвидятся в ближайшее время. Подразумеваю мероприятия, достойныевнимания, — произнесла она со значением.

Мэл прокхыкался:

— В Опере открылся новый сезон. Проходят выставки, концерты. При желании можно нанять агента по развлечениям. Он отслеживает последние новости и бронирует билеты.

— М-м-м, — задумалась Ильмира. — Спокойно, прилично… и скучно. А я хочу встряску. Основательную, чтобы пробрало до костей.

— Увы, здесь я вам не помощник, — ответил Мэл.

На том и разошлись — чинно и солидно.

Местом сходки для очередной цертамы* определили стройплощадку в пригороде столицы. Чтобы не привлечь зажженными фарами ненужное любопытство, состязание проводилось при дневном свете. Сегодня разыгрывали traheri*. Кто поднимет с земли металлическую трубу, не касаясь, и удержит на торце дольше всех, тот и победил. Длинная толстостенная труба с неровными краями весила, наверное, не меньше тонны. Попробуй, поставь вертикально массивный «карандаш». Не пришибло бы — и то ладно.

Каждый раз, когда труба заваливалась с глухим звоном, поднимая столб пыли и сотрясая площадку, болельщики благоразумно отступали назад, сопровождая падение свистом и криками.

Дэн не приехал. Родители припрягли его к смотринам новой претендентки на звание невесты. Макес опять приглядывал за мной, а Мэл записался в участники. И победил! С неожиданной легкостью поднял трубу, около минуты продержал в вертикальном положении и умудрился прокрутить «карандаш» вокруг оси, вызвав восторженный рев зрителей.

— Да! — не сдержал эмоций Мэл, когда объявили результаты.

И я радовалась за него, пока не увидела на противоположной стороне круга, образованного болельщиками, Ильмиру. Линзы с приближением позволили разглядеть красотку в подробностях. Девица наблюдала за победителем и оценивала, ощупывала взглядом, как охотник присматривающийся к будущему трофею.

Мэл подошел и обнял меня, одновременно складывая выигранные висы в карман. Они с Макесом жестикулировали и шумно обсуждали состязание, а я попала в зону беззвучия. Мой Мэл под прицелом.

Знойная красавица действовала умно и дальновидно. В её силки попалась и Баста.

— Слушай, помнишь ту…. Ильмиру? — воскликнула сестрица Мэла, ворвавшись ураганом в квартирку. — Она вчера приезжала к нам домой. Классная девчонка!

Из сбивчивых фраз я поняла, что Мелёшин-старший устроил ужин для ограниченного круга лиц. В числе приглашенных в особняке главы объединенных департаментов появилась южанка с родителями и с морским офицером, оказавшимся её кузеном. Красотка проявила недюжинную эрудицию в беседе с отцом Мэла и оставила благоприятное впечатление о себе у его мамы. А уж о Басте и говорить нечего.

— Она исключительная! Представь: объехала половину земного шара. И везде побывала! Опускалась в батискафе в Шейгельскую впадину! И прыгнула без страховки в водопад Валерия! И сняла на камеру ритуальные жертвоприношения дикарей-каннибалов! И охотилась на львов в саванне! Божежтымой! — вскочила девушка, не в силах усидеть на месте. — Она видела столько интересного! А Артур… Он… он… необыкновенный!

От обилия рвущихся эмоций Баста растеряла словарный запас. Непонятно, кто ее больше впечатлил: Ильмира или скучающий кузен. Или оба. А в последнего, сестрица Мэла, похоже, влюбилась.

Вот как. Оказывается, у родителей Мэла вошло в привычку устраивать ужины по пятницам, а я только что узнала. И моей персоне там были не рады. Наверное, поэтому и собственного сына не приглашали на еженедельные посиделки в узком кругу. А смуглянка сразу же залетела в окошко особняка в белой зоне. Конечно, ведь чей-то дядя ворочает нефтяными пластами в мировом масштабе. Ильмира ткнет пальцем, и ей купят муженька.

Если нам приходилось бывать на официальных мероприятиях, мы обязательно сталкивались с южной бабочкой и ее неизменным спутником. И с каждым разом я подмечала тонкости, не увиденные поначалу. Ильмира, не стесняясь, наслаждалась присутствием Мэла. Как человек любуется картиной или скульптурой, она любовалась им. Примеряла к себе. Изучала, отмеряла, сравнивала. Прежде чем включить в свою коллекцию. Барракуда кружила, поджидая и выбирая, как ухватить жертву.

Надо сказать, Мэл общался без первоначального интереса. Держался стойко, не поддаваясь чарам девицы. Выдавал вежливые и обходительные фразы, не более. Дочка дипломата пыталась разговорить его и подцепить, как вышло однажды с приглашением на рогейн*, но Мэл уворачивался и отнекивался.

Он стер её номер в телефоне. Нет, Мэл не продемонстрировал мне и не сказал, мол, смотри: моя рука торжественно удаляет имя соперницы по гонкам. Это я докатилась до того, что тайком проглядела список его контактов. В память телефона хозяин вбил невесть сколько имен абонентов. Встречались смешные и странные сокращения в виде «Абр», «Би-ок» или «Гуга». Но «Ильмиры» или «И.» не нашлось. Я успела пролистать список до буквы «л», боясь спалиться в любую секунду, пока Мэл принимал душ.

Южанка рассчитывала глубоко окопаться в столице. Сам Леонисим Рикардович Рубля на званом обеде восхитился отважной дочкой дипломата и похвалил, несмотря на консерватизм, приветствуемый в светском обществе:

— Теперь я верю, что на белом свете случаются чудеса, и из слабого пола выходит что-то путное. Но, деточка, не забывайте о предназначении любой женщины. Надеюсь, вскоре угомонитесь и порадуете нас обручальным колечком на пальчике.

О словах премьер-министра сообщила Баста, романтично вздыхая и возводя глаза к потолку. А сестрице Мэла сообщил кто-то, которому сказал еще кто-то и еще кто-то, и так далее по бесконечной цепочке.

Я спросила у Мэла:

— Разве допускается, чтобы незамужнюю леди приглашали с кузеном на обед к премьер-министру?

— Не с кузеном, а с родителями. Как и полагается по протоколу. А ты сможешь отобедать у Рубли только со мной. Но это нонсенс. Скандал. Мы живем вместе, а не женаты. Распорядители не позволят. На приемах на нас закрывают глаза в толчее, а за столом, среди двадцати гостей, наше присутствие неприемлемо.

— Ясно.

Точнее, неясно, расстроена я или рада. За себя, конечно, обрадовалась. Ну и пусть не приглашают, особо не рвемся. А за Мэла переживала. Вдруг он мечтает выпить на брудершафт с Рублей? Рост статуса и всё такое.

— Значит, хочешь пообедать у премьера? — спросил Мэл, по-своему истолковав мое любопытство, и добавил небрежно: — Ты ведь не рвешься замуж.

— А ты и не зовешь, — ляпнула я.

— А пойдешь?

Серьезно?! Хороша шуточка на ночь глядя.

— Гош, ты же знаешь… — пробормотала я, растерявшись.

— Вот видишь, — хмыкнул он. — Придется Рубле скучать без тебя.

Мэл пошутил, а я долго не могла уснуть. Представляла нас женатыми — и не получалось.

Как-то Мэл приехал вечером домой задумчивым и притихшим. Отвлеченным. Я расспрашивала о том, как прошел день, он отвечал и вдруг уставился в одну точку, забыв, о чем говорил.

— Эй, — пощелкала перед ним пальцами. — Ты со мной или где?

— Извини. Не могу забыть о работе. До сих пор голова кругом от сегодняшней суматохи.

Мэл усадил меня к себе на колени и занялся «разрисовыванием» — водил пальцем моему по лицу, обежал изгибы шеи и выступы ключиц. Потом обнял и крепко прижал.

— Задушишь, — пискнула я. — Что с тобой? Всё в порядке?

— Лучше не бывает.

Настроение Мэла поменялось. Он ожил и начал подтрунивать надо мной. Может, поговорил с мамой? Я его доконала, — подумала с гордостью.

К приему по случаю заключения торгового соглашения с иностранной державой Ильмира упаковалась в красное и черное, и за ней тянулся шлейф пряных экзотических ароматов. От знойной красавицы за версту веяло искушенностью и зрелостью состоявшейся женщины, а ярко-красные губы кричали, что барракуда вышла на охоту. На моего Мэла. И сонный кузен — не более чем прикрытие, а толпа гостей — не помеха хищнице.

— Добрый вечер, — блеснула она белозубой улыбкой, вырулив навстречу нам. Мэл сухо поприветствовал, но глаза дочки дипломата сверкнули, когда он приложился губами к ее руке.

Разговор не клеился. Ильмира, как могла, вытягивала провальное молчание, искря остроумием. Мэл отвечал односложно, а приложение в виде меня и полуспящего кузена откровенно не скрывало скуку.

— Вот что, мальчики… Ступайте, прогуляйтесь, а мы поболтаем, — сказала вдруг южная красотка. — Не бойтесь, Егор. Не съем я вашу… даму. И не вздумайте лукавить сlegra vi labum* — погрозила шутливо. — Есть вещи, о которых мужчинам не следует знать. Идите же, дайте пошептаться.

Мэл отошел с крайней неохотой, обдав красотку неприязненным взглядом.

— Эва, я рядом, — предупредил и присоединился к группке беседующих неподалеку, держа нас, девочек, в поле зрения.

Ильмира взяла с подноса у официанта фужеры с шампанским и протянула мне один.

— Не буду ходить вокруг да около. Как человек прямолинейный, без долгих предисловий хочу сделать вам выгодное предложение. Мне нравится Егор, и я дам за него пятьсот тысяч.

Что-о-о-о?!

— Хочу купить его, — продолжила смуглянка. — Не волнуйтесь, серьезные отношения меня не прельщают. Отдайте Егора на сутки. Соглашайтесь, и через час деньги поступят на ваш счет.

Офонарела она, что ли? Самоуверенная и наглючая баба.

— Разве он вещь, чтобы арендовать? — отозвалась я грубо.

Обалдеть. Мне предложили продать Мэла. Половозрелая мужская особь показала себя во всей красе и очаровала зубастую барракуду.

— От вас требуется не препятствовать. Остальное — моя проблема. Предупреждаю, я не привыкла отступать и всегда получаю то, что хочу. Без исключений. И рано или поздно получу Егора, — сообщила дочка дипломата с улыбкой. Очарование девицы предназначалось Мэлу, но он не проникся, нахмурившись. — Судите сами, я честна с вами. Другая на моем месте и спрашивать не будет — придет и возьмет. А я старомодна. Заводить шашни за спиной недостойно леди.

У меня слуховые галлюцинации. Озабоченная тётка заявляет, как само собой разумеющееся, что хочет Мэла. Для комплекта. И при этом уверяет, что она настоящая леди.

— Он знает о ваших планах? — пробормотала я, глядя на Мэла. «Ты в порядке?» — спросили его глаза. «Да» — полетел безмолвный ответ, «нет!» — крикнуло сердце.

Ильмира усмехнулась.

— Егор — редкостный упрямец. Но чем упорнее сопротивление, тем желаннее результат. Уверена, Егор не разочарует. О том, каков мужчина в постели, говорят его руки и умение целоваться. Ну, не смотрите так… Я не чудовище. Секс — это физиология, а регулярный секс полезен для женского здоровья. Не переживайте, мои планы не простираются дальше одного дня и… одной ночи в обществе Егора. Итак?

Наверное, мне снится сон. О богатенькой мадаме, которая от безделья не знает, чем заняться, и надумала купить развлечение. Она давно усвоила, что в этом мире всё продается и покупается. За деньги люди творят мерзости, по сравнению с которыми предложение красотки — детский лепет.

Мэл упрямится — это хорошо. Надеюсь, барракуда определила темперамент Мэла по его рукам, а не по губам.

В висках застучало, в голове зашумело. Машинальный глоток шампанского привел меня в чувство.

Я верю Мэлу. Доверяю ему.

Как долго простоят бастионы? Увенчается ли успехом осада? Ведь существует множество способов принуждения. К примеру, можно подсыпать усилители влечения в еду или питье, и человек против воли становится рабом плотских желаний. Или помада с наркотическими добавками. Достаточно невинного поцелуя в щеку, и жертва на крючке.

— Нет. Ни за пятьсот, ни за миллион. Я не торгую своим мужчиной.

Девица улыбнулась.

— Как хотите. Зато моя совесть чиста. Вы отказались от денег, и я возьму бесплатно. Хотя… — задумалась она, — не хочу, чтобы меня считали эгоистичной с*кой, разрушающей счастье барышень. Предлагаю пари. Побеждаю я — выигрыш мой. Если победа достанется вам, отойду в сторону и не потревожу ваше спокойствие ни этой жизни, ни в иной. По-моему, честно и благородно. Выбирайте: пари или я получу Егора с вашим благословением или без. Предоставляю вам право выбрать способ. Цертама* или димиката* исключаются. С вашими-то способностями… вернее, с отсутствием таковых… — посмотрела на меня с сочувствием. — Не пойму, как вам удается удерживать верность Егора. В здешнем обществе это редкость. Итак, что выбираете: скоростную вышивку крестиком или выпечку пирога с вишней? Я никогда не держала иголку в руках, но уверяю, победу не отдам.

А я держала, но толку — ноль.

Что делать? Покрутить пальцем у виска и дать зеленую улицу самоуверенной дамочке? Она настроена решительно и попрет на таран. Выстоит ли Мэл? Сможет ли он посмотреть в глаза после измены и взглянет ли в мою сторону, испив из бочки искушенности? У них много общего. Оба любят адреналин и риск. И не факт, что смуглянка отцепится от него, распробовав.

Я верю Мэлу, он не подведет. Но самоуверенная красотка измотает мне нервы и лишит спокойствия, поселив в сердце подозрения и ревность. Она не отлипнет. День и ночь будет кружить жирной навозной мухой, потому как привыкла получать всё, что заблагорассудится. Бесцеремонная и циничная дрянь. Ильмира не воспринимает меня всерьез, чтобы затевать борьбу на равных. Она узнала обо мне достаточно, чтобы отнестись с пренебрежением к ущербной и хилой овечке, и посмеялась, предложив пари. Я для неё — интерьер. Мебель. Табуретка, которую можно отставить в сторону за ненадобностью, о чем мне снисходительно сообщили в лицо.

Так что вопрос не в Мэле. Проблема во мне.

Хищницы не переведутся никогда. Одни будут цапать украдкой, исподтишка, другие станут вешаться на Мэла, нагло и открыто. И я им — не помеха. Соринка в глазу — и та заметнее меня.

Нет уж. И о табуретку можно запнуться, сломав шею.

Чертова барракуда. И ведь нет ничего, в чем я бы преуспела. Даже в скоростном приготовлении снадобий не поднаторела. Руки как крюки. Исключительно женская логика. Вдобавок трусиха. Но Мэла никому не отдам. Никому. Не собираюсь быть пустым местом — ни сейчас, ни потом. И насмехаться над собой не позволю.

— Пари, — сказала я, и полиморфная часть встрепенулась, солидарно заурчав. — На машинах. Я и ты. Кто первый, тот и выиграл.

К чему церемониться с выканьем, когда карты вскрыты? Но еще не все козыри на виду.

— Да ну? — взглянула с интересом красотка. — Ты удивила. Завтра гонка на южном направлении. Там скажешь окончательное «да», и разыграем пари. Ответишь «нет», и я заберу Егора, хочешь того или нет. Говорят, друзья зовут его Мэлом. Мэ-эл, — протянула она. — Сексуально. Непредсказуемо. Опасно… То, что я люблю. Ах да. Чтобы нас не посчитали дурами, которые не могут поделить мужчину, предлагаю не афишировать предварительную договоренность. Надо мной посмеются, потому что нужно брать, не спрашивая, а над тобой посмеются… из жалости.

И поставив пустой фужер на поднос, дочка дипломата направилась походкой манекенщицы к толпе гостей. Пройдя мимо хмурого Мэла, игриво помахала красными коготками и подмигнула.

_______________________________________________

traheri, трахери (пер. с новолат.) — притяжение

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

dimicata*, димиката (перевод с новолат.) — схватка между двумя, дуэль

сertamа*, цертама (пер. с новолат.) — состязание, соревнование, как правило, нелегальное

рогейн* — командная или индивидуальная игра, предполагающая ориентирование на местности

legra vi labum *, легра ви лабум (перевод с новолат.) — читаю по губам

 

17

Остаток вечера Мэл допытывался о содержании беседы с дочкой дипломата.

— Что ей понадобилось? О чем вы разговаривали?

— О юге. Я проучилась там почти полгода. А ей знакомы те места.

Но Мэл сомневался. Он пытливо поглядывал на меня по дороге домой, и по приезду в общежитие вернулся к разговору с Ильмирой.

— Незаметно, чтобы тебе понравилось общаться с ней. Что она сказала?

— Ничего интересного. Да и обсуждать нечего. Воспоминания не ахти. Климат там ужасный, бытовые условия — тоже. Песок в голове и на зубах. Жесткая экономия воды. Мы мылись раз в две недели. Новеньким и первокурсникам «старички» выделяли по ведру воды. В остальное время — сухой душ, когда обтираешься влажной тряпкой. Еще постоянные цыпки на руках и волдыри на полруки или на полноги, если покусает местная мошкара.

— По Ильмире не скажешь. Родилась на юге, а не выглядит изможденной.

— С большими деньгами можно плавать в бассейне за герметичным стеклом, когда вокруг на десятки километров три оазиса с мутной водой.

— И всё? Вы говорили об оазисах? Странно, почему ей приспичило потрепаться, — не унимался Мэл.

— Откуда я знаю? Ностальгия, наверное. Она — уроженка тех мест.

Мэл не верил.

Не мешало бы выспаться, но сон не шел. Потолок перед глазами, на виске — дыхание спящего Мэла, обнявшего и закинувшего на меня ногу. Во сне его губы приоткрылись, морщинка между бровями разгладилась. Мне нравилось ощущать тяжесть его руки, нравились собственнические замашки.

Наверное, кому-то на небесах надоела моя беспросветная серость с однообразным существованием, тянувшимся день за днем, из года в год. И мне послали Мэла. Он заполнил пустоту в душе, вытеснив одиночество и страхи, преследовавшие меня с детства. Он стал для меня всем. Как зажженный фитиль, Мэл воспламенил чувства, о которых я читала в книжках или смотрела в кино. Любовь, ревность, потребность заботиться и быть нужной…

— Ты куда? — пробормотал он сонно.

— В горле пересохло. Сейчас вернусь.

Выпив воды, я подошла к приоткрытому окну. Снаружи стрекотали кузнечики, устроив соревнование по слаженности и громкости. Свет уличных фонарей и ночное безветрие превратили институтский парк в сказочный замерший лес.

Сомнение в разумности согласия на пари пришло и тут же исчезло. Я могла бы рассмеяться в лицо Ильмире и уйти с приема с гордо поднятой головой. Но надолго ли хватило бы гордости?

Случайно или умышленно, но мы часто сталкивались с дочкой дипломата, и Мэл не мог не заметить её интерес к своей персоне. Любой нормальный человек замечает внимание противоположного пола. Впечатлила ли Мэла знойная красота экстремальной дивы? Думал ли он о ней, целуясь со мной? А в постели, заставляя меня выгибаться навстречу его рукам и губам, представлял ли, как вот так же ласкает её? Сравнивал ли нас, и в чью пользу?

Метнулась тень, и, с неожиданной для упитанных габаритов легкостью, на подоконник запрыгнул Кот. Сел в классическую кошачью позу, укрыв лапы хвостом, и уставился в окно. Наверное, вспоминал свою подружку из соседнего квартала.

— Хочешь гулять? — спросила я шепотом.

Кот посмотрел на меня, сузив желтые глаза-плошки, и отвернулся.

Завтра я скажу «да» самоуверенной мадаме. Может, на неё повлиял мой синдром? Вряд ли. Проклятый дар выволакивает на свет божий затаенные желания, в которых люди боятся признаваться самим себе. Нерешительность — явно не черта характера южанки. Захотела — взяла, и никаких сомнений.

Макес учил ездить без встречных и впереди идущих машин. А завтра придется обгонять и вклиниваться. А еще вписываться в повороты. Конечно, парень показывал, как идти на обгон, но на тренировках машина осторожно объезжала воображаемые препятствия, вызывая снисходительные смешки Мэла.

Если он, управляя «Турбой» не смог оторваться от преследовательницы, то что говорить обо мне? Но я должна победить. Прежде всего, нужны удобная одежда и обувь. Они много значат. Мухлевать с волнами нельзя, но, в отличие от правил цертам*, не запрещается использовать линзы, улучшающие зрение, и принимать гомеопатические таблетки. А еще разрешается выпить снадобье с пыльцой паратиры. На легкую и бесстрашную дорожку.

Задумавшись, я не сразу заметила два желтых фосфоресцирующих кружка, уставившихся на меня. Под немигающим взглядом Кота стало вдруг неуютно и зябко.

— Иди уже. Или туда, или сюда, — подтолкнула его к открытому окну.

Усатый бесшумно спрыгнул на кирпичный выступ и направился за угол здания.

Да, я пошла на должностное преступление. С легкостью. Цинично закопала свою совесть глубоко-глубоко, для верности потоптавшись на могилке.

При желании — элементарно. Пузырьки — из числа выдаваемых студентам на лабораторках. Вечнозеленые паратиры — в оранжерейном боксе. Когда-то, благодаря воинственным лианам, я познакомилась с Матусевичем и, вдохнув пыльцу, приобрела временное бесстрашие.

Вообще-то паратиру использовали в сложных снадобьях, облегчающих неврозы, а также при беспокойных и тревожных состояниях. Мизерные дозы, рассчитанные на длительное применение. Мне же требовалась разовое убойное количество, чтобы осмелеть часов на пять-шесть. Рискованно принимать составы длительного действия, но что поделать, если меня уже потряхивало, а утро только началось.

Подумав, я решила упростить рецепт и настоять пыльцу паратиры в лимонной воде. Успею. До вечера достаточно времени. Однако пыльца обладала нестабильными свойствами, и эффективность выпитого снадобья стремительно уменьшалась с течением времени. Поэтому требовался ингибитор. На эту роль подошли капсулы с микрогранулами льда — дешевые и не требующие строгого учета и списания. Постепенно растворяясь в желудке, они понизят температуру и затормозят усвоение снадобья.

Решив проблему с поглотителем страха, я занялась поисками машины. Позвонила в справочное бюро и запросила данные о пунктах проката автомобилей. Меня интересовали количество лошадиных сил, маневренность арендуемых машин и гибкий подход к отсутствию водительских прав.

— Можете предложить «Турбу» или «Торнадо»? — задавала однотипный вопрос.

Мужской голос на другом конце коротко хмыкнул:

— Есть «Плектра». Сборка двухгодичной давности.

— Франц-Иосиф! — крикнула я руководителю, прикрыв микрофон рукой. — «Плектра» — крутая тачка?

Брокгаузен проводил эксперимент с вонюлярией. Облачившись в экипировочный комплект, капал на растение различными раздражителями и регистрировал защитную реакцию — размеры токсичного облачка, испускаемого розеткой листьев.

Мужчина отвлекся от опыта.

— Простите, не питаю любви к машинам. Но могу узнать у шурина.

В итоге, изучив ассортимент пунктов проката, я пришла к выводу, что автомобили вип-класса не пользовались популярностью. Конечно, разве нормальный человек отдаст на растерзание дорогущую машину неизвестному прохиндею? В таком случае залог за автомобиль должен приравниваться к его стоимости. А это как минимум триста тысяч. Шурин Франца-Иосифа сообщил по телефону, что из всех предлагаемых в прокате моделей и марок «Плектра» наиболее подходит моим запросам, хотя и с весьма большой натяжкой. Неутешительно.

Ближе к двенадцати позвонил Мэл. Он рассчитывал приехать и пообедать со мной в столовой. А еще хотел поговорить о чем-то.

— Гош, у меня нет времени, — соврала я. — Важный эксперимент. Не могу отойти от стола. Нужно непрерывно помешивать. Вручную, без миксера.

Пришлось Мэлу кушать в кафе недалеко от работы. На самом деле пыльца паратиры самостоятельно томилась на водяной бане, и лимонная вода постепенно насыщалась зелёным цветом. А вместо обеда ноги понесли меня в общежитие. К рыжему.

Он должен быть дома! На днях я видела Алесса издали. Хотя студенчество расползлось на летние каникулы, общага не закрылась. Тем не менее, смена постельных комплектов легла на плечи проживающих, потому как администрация института считала растратным делом организацию стирки для пяти калек.

Парень будто чувствовал, когда мне требовалась помощь, и оказывался дома в подходящий момент.

— Нужна машина, — объявила я вихрастой огненно-рыжей голове, высунувшейся в дверную щель. — Гоночная. Надежная. Как «Турба» или «Торнадо». Нужна сегодня, на один вечер. И с полным баком.

— Двадцатка, — сказал рыжий, помедлив. — Что в залог?

— Буду расплачиваться по частям в рассрочку, — протараторила я заготовленную фразу. — Уговор через клятвопожатие.

То есть, если разобью арендованный автомобиль в пух и прах, придется возвращать ущерб и с процентами. Конечно, парню нужны гарантии. Никто не хочет рисковать впустую.

— Компенсируешь убытки не баблом, а снадобьями, — выдвинул условие Алесс.

Не нытьем, так катаньем. Рыжего не устроили деньги в качестве возмещения за угробленную машину. Не по-хорошему, так по-плохому он заставит пойти на преступный сговор с кражей снадобий из института. Поэтому нужно постараться и, кровь из носу, не ухайдакать машину всмятку.

— Соглашусь, а ты повесишь на меня старые царапины и вмятины. Или полетит двигатель. Хочешь развести? Так не пойдет, — сказала я со знанием дела.

Парень не стал убеждать в кристальной честности.

— Машину осмотришь на месте. Когда сдашь обратно, учтутся внешние повреждения. Внутренние дефекты — не в счет.

Отчасти утешает. А если капот сложится в гармошку у придорожного столба, внутренние повреждения тоже не считаются?

Тут мне бы отвернуться и уйти, чтобы заказать по телефону «Плектру». Но я сказала:

— Заметано.

Мы пожали руки, и сделка состоялась.

Парень дал перо с блокнотом и велел написать номер телефона, место встречи и время.

— Хорошо, — вчитался в наспех накарябанные строчки. — Жди звонка. Расплатишься по факту.

Готовность снадобья испытала на себе лабораторная крыса. Я насильно напоила ее из пипетки приготовленным настоем и посадила в клетку. Туда же поставила тазик с водой. На кусок пенопласта насыпала порезанный кубиками сыр и отправила импровизированный плот в свободное плаванье.

Крысы, мыши… какая разница? Они обязаны любить сыр. И все крысы бегут с тонущего корабля. У них природная непереносимость водного пространства. Это классика.

— Ну, давай же, — уговаривала я животное. Крыса посидела, почесала лапкой за одним ухом, за другим, и заработала носом, втягивая сырный аромат. Плюх! — свалилась в тазик и поплыла.

Что не испугалась — хорошо. А вот то, что животное не заинтересовалось деликатесом — удивило. Пловчиха рассекала от одного буртика до другого, словно курортник на пляже. Наматывала круги, и на крысиной морде застыло выражение абсолютного бесстрашия. Ну да, с ледовыми микрогранулами вояж по водам затянется до следующего утра. Глядишь, барахтаясь как небезызвестная лягушка, моя подопытная собьет в тазике сливочное масло.

Противно пользоваться безграничным доверием руководителя. Противно делать приписки в журналах учета. Противно выносить в кармане три флакона с настойкой пыльцы паратиры, проходя мимо Монтеморта с наглым и независимым видом. Перепрограммированный пес не виноват. Он трудится изо всех сил, охраняя казенное имущество. Просто охранная система построена на постоянстве химического состава предметов и веществ.

А я изменила принципам. И ведь с честным видом каялась перед деканами и проректрисой, заверяя в том, что исправлюсь. Хорошо, что не дала обещание или клятву.

Перед приездом Мэла употребился первый флакон, потому что от мандража затряслись руки, а извилины начало клинить от нарастающего страха. Снадобье имело лимонный вкус и горчило. По консистенции напоминало подсолнечное масло, и мне стоило больших трудов удержать выпитое в себе. Когда рвотные позывы утихли, я вдруг поняла: подействовало. Можно встать на подоконник и прыгнуть вниз. Можно высунуться из окна и закричать на весь квартал, что есть мочи: «Лю-юди-и! Ешьте хлеб с маслом!» Можно рассказывать каждому встречному правду о грандиозном обмане с вымышленным висоратством. А можно заткнуть за пояс самоуверенную девицу, возомнившую о себе невесть что. Теперь бесстрашие — мое второе имя.

Кот не возвращался в общагу. Как ушел ночью, так пропал. Наверное, обхаживал очередную кошку. Я поменяла воду в миске, насыпала свежего корму и проверила, чтобы створка окна осталась открытой.

Потом приехал Мэл, и мы наскоро поужинали.

— О чем хотел поговорить? — вспомнила я, глядя на задумчивого Мэла. Он и утром не фонтанировал многословием, и сейчас.

— А-а, — махнул он вилкой. — Уже не помню.

Обиделся. Собирался пообедать вместе, а его вежливо отослали. Мол, есть дела поважнее, чем любимый человек.

— Гош, прости. Я учила крысу плавать. Надела спасжилет, показала, как нужно грести, а она вцепилась в решетку — не оторвать.

Мэл рассмеялся.

— Чем: зубами, лапами или хвостом?

— Всем. Обвилась как змея. Хоть выпиливай вместе с прутьями.

Настроение у Мэла улучшилось, и мы отправились на гонки. До места встречи на южной трассе добирались молча. В кармане спортивного костюма булькали флаконы со снадобьем, в сумочке лежала пачка висов. Я внимательно следила за водителем: как он нажимает на педали и переключает скорости, как показывает поворот и смотрит в зеркала, как обгоняет и встраивается в ряд машин, проскакивая перед встречкой. Тьфу, ерунда. Смогу не хуже.

Ближе к окраинам явственно потянуло гарью, и Мэл закрыл окна, включив кондиционер.

— Почему не перенесли в другое место? — поинтересовалась я, морща нос. Запах напомнил мне иллюзорное выкуривание в «Вулкано».

— Потому что заранее договариваются с местными властями, чтобы те не мешали. Бабло уплачено, нужные люди в теме. Отказываться будет дороже.

— Гош, а как записан мой номер у тебя в телефоне?

Придет же в голову идиотская мысль. Нужно разминать пальцы и вспоминать наставления инструктора, а меня интересует, как Мэл идентифицировал ряд цифр в списке контактов.

Он протянул телефон, не отрывая взгляда от дороги.

— Посмотри сама. Жми вверх, чтобы не листать долго. «Э» — твоя буква. Ты её хозяйка.

— То есть? — растерялась я. — Не знаю, удобно ли.

— Удобно, — заверил Мэл.

Третьим с конца в списке значилось единственное слово на «Э». Эжевика. Ни «Эвы», «Эвочки» или «Эвки», как иногда грубовато выражался Мэл.

— Это я, что ли? — Ну да, мой номер. И Мэл кивнул, подтверждая. — Но почему?

Какое-то непонятное обозначение. То ли кличка, то ли прозвище. Не имя и не ягода. Мутант.

— Потому что люблю ежевику, — пояснил Мэл. И правда, он мог зараз съесть ведро, благо ягоду продавали почти все лето. Единственное, что удерживало Мэла от обжорства — кусачая цена.

— У деда за домом есть ежевичник. Я приезжал и объедал кусты полностью, а через несколько дней ягоды снова назревали. Правда, стебли с шипами. Расслабишься и исколешь руки. В общем, как ввел твой номер, так в голову стукнуло, и написал.

Непонятно, разочаровалась я или нет. С другой стороны, «мой Гошик» — тоже не венец оригинальности.

И лишь позже, в гостях у самого старшего Мелёшина, когда мы с Мэлом забрались в заросли ежевики, и, наклоняя веточки, снимали губами спелые гроздья, я поняла, почему он ассоциировал меня с этой ягодой. От обилия чувств собралась расплакаться, но Мэл утешил. Но это уже другая история.

* * *

Доверие, доставшееся потом и кровью, нужно бережно хранить.

Отголоски ураганного утра еще гуляют в голове Эвы, когда она притягивает Мэла за галстук — в короткой маечке, обнажившей полоску живота, растрепанная и босая. Поднимается на цыпочки и целует.

Мэл не против пообжиматься, но…

— Эвочка, я опаздываю, — просит умоляюще.

— Хорошо. Иди, — разрешает она с монаршим величием. Настоящая королева.

Мэл ухмыляется. Определенно, Эва пребывает в счастливом неведении относительно того, кто из них двоих повелитель, а кто — верноподданный. И он не собирается развенчивать наивное заблуждение. Но королева может быть только одна, и у неё есть привилегии, недозволенные прочим представительницам слабого пола.

Мэл не признавал самоуверенных баб. Категорически. Он привык быть хозяином положения и на дух не переносил, когда ему навязывали чужое мнение или пытались диктовать условия. Поэтому Мэл испытывал глухое раздражение, сталкиваясь с Ильмирой. Но это позже. А поначалу дочка дипломата заинтересовала — отчасти как азартный игрок, соревнующийся на равных, и отчасти как красивая женщина. Во втором случае интерес свелся к изучению узкобедрой спортивной фигуры, стройных ног с развитыми икрами, жгучей брюнетистости и… на этом скончался. Мэл почуял нюхом — его подавляют. Им пытаются управлять.

Хватило участия в паре гонок и нескольких встреч на приемах, чтобы понять: Ильмира стремилась к лидерству любыми путями и уступала разве что в виде исключения, преследуя определенную цель. Она навешивала ценники на окружающий мир, живя по принципу: «всё продается и покупается». Самодостаточна: сильна, уверенна, упорна, смела. Умна, в конце концов, и не скрывала интеллектуального превосходства.

Не то чтобы Мэл примерял к себе возможность отношений с южанкой. Открытия об её характере промелькнули в голове и вытиснулись прочими, более важными проблемами. Мэл завоевал своё, а другие могут идти лесом.

«Своё» — это Эвка, которая, смущаясь, заливается краской румянца. И с жадным любопытством слушает истории из библиотеки деда. И смотрит с восхищением и гордостью. Безгранично доверяет, но ревнует к каждому столбу. Податлива как пластилин и тверда как эбен. Соглашается: «Конечно, милый, как скажешь» и упрямится — бульдозером не сдвинешь. Или льнет, дрожа от страха в парке иллюзий. Шипит рассерженно и ластится, одаривая отражением полной луны в глазах.

Он стер номер Ильмиры и свел контакты к минимуму. На приемах обменивался общими фразами, не более. Гостья столицы провоцирует вызывающим платьем? Эка невидаль. Попялился как на редкий экспонат и пошел наматывать круги по залу под ручку с Эвой.

Поэтому Мэл удивился, обернувшись у «Турбы» на голос:

— Здравствуйте, Егор.

Красива, элегантна, гибка. В шляпе и с сумочкой на плече. Достойна быть первой леди государства. Поодаль — машина с дипломатическими номерами и личным шофером.

— Какими судьбами? Неужто чистая случайность? — поинтересовался вежливо Мэл.

Ильмира фыркнула.

— Конечно же, нет. Я ждала вас.

— Прошу извинить. Мне некогда, — он взялся за ручку дверцы.

— Давайте поговорим. Это не займет много времени. Не бойтесь, не съем я вас, — рассмеялась она.

— Получилось бы то еще зрелище. О чем речь?

— Вы обычно беседуете с дамами, дыша выхлопами в столичном бедламе? — помахала она рукой в перчатке, отгоняя от лица невидимые запахи. — Пригласите меня в кафе, — показала пальцем на противоположную сторону улицы.

Мэла охватило знакомое чувство раздражения.

— Ладно. Но недолго.

Он не стал подставлять локоть, чтобы помочь перейти дорогу. Ильмира поспевала, стуча тонкими каблуками. Не семенила и не шагала как великан, а шла ровно и с достоинством, придерживая шляпу. Мэл по-джентльменски открыл дверь в заведение, пропуская даму вперед, к столику у окна. Официант помог ей сесть, а Мэл, утомлённый суетой законченного рабочего дня, плюхнулся на соседний стул.

— Не потребуется, — отозвал официанта, заметив, что Ильмира собирается сделать заказ.

Она не воспрепятствовала. Поставила локти на стол и положила подбородок на ладони, разглядывая спутника. Мэл уставился в окно. Здание напротив — контора компании, в которой он работал. На предпоследнем этаже. Интересно, пятое или шестое окно от угла? Никогда не задумывался.

— Я хочу вас, Егор. На одну ночь, не более. Кто выдохнется первым, тот проиграл. Ставка — желание.

Мэл даже моргать перестал и брови поднял. От изумления. И с минуту осмысливал услышанное.

— То есть вы… рассматриваете это как состязание? — спросил, некстати охрипнув.

— Во-первых, не «это», а секс. Не изображайте пуританина, скромность вам не идет. Во-вторых, обычный секс скучен, зато стимул заставляет выкладываться на двести процентов. Выиграете, и я выполню любое желание. Например, пройдусь голой по проспекту до Дома правительства, — понизила она голос. — Как вам предложение?

Мэл сглотнул. «У нее тонкие губы. Как изогнутый лук», — отметил машинально. — «А у Эвки полноватые. Нижняя больше верхней и ложбинка сверху».

— Нет, — покачал он головой. — Вы обратились не по адресу.

— Наоборот. Мы похожи. И у нас в крови гуляет один и тот же вирус. Адреналин, риск, азарт. Почему бы не попробовать что-то новенькое?

— Без меня, — отозвался Мэл, вставая, чтобы уйти.

— Из-за девочки, с которой живете? — поднялась Ильмира. — Храните ей верность? Внесу ясность. Я не собираюсь разбивать ваши отношения. Всего лишь предлагаю честное соревнование.

— Вот обрадуются те, кто ходит «налево», — усмехнулся Мэл. — Они могут оправдывать измены спортивным интересом. Планируете устраивать чемпионаты?

— Хотели уколоть? — улыбнулась спутница. — Не удалось. Мое предложение остается в силе. Вы достойный противник.

— Я польщен, — ответил сухо Мэл, открывая дверь, чтобы пропустить даму. Это было самое короткое посещение кафе в его жизни.

Неожиданно искусительница прижалась к Мэлу, и ее губы оказались совсем близко. У его рта, если быть точным. И даровали вкус цитрусовых и мяты. А еще мягкость и властность поцелуя.

Мэл отстранился и убрал женскую руку с пояса.

— Не стоило, — сказал хмуро, оглядываясь по сторонам. Видел ли кто-нибудь? Напрасно он согласился на «серьезный» разговор. Трижды идиот. Повелся как пацан.

— Это аванс. Или анонс. Соглашайтесь, Егор. Не пожалеете.

Не ответив, он сбежал по ступенькам и направился к стоянке.

— Постойте! — Ильмира бросилась через дорогу на красный сигнал светофора, искусно лавируя между мчавшимися машинами. Как и Мэл.

Догнала у «Турбы».

— Поделитесь нашим разговором с ней? — спросила, когда он открыл дверцу. — Будете честны с маленькой слепой девочкой?

— Да, — ответил Мэл, сжав кулак. Сейчас он свернет чью-то шею к чертям собачьим.

— Правильно. Доверие — основа любых отношений. И не забудьте рассказать об авансе. О том, что он понравился.

— С какого перепугу?

— Вы закрыли глаза, Егор. От удовольствия.

— Ты ошиблась, цыпа. Отвратительно сосешься, — сказал он грубо. — Не переживай, я расскажу ей.

Ильмира наклонилась к окну, и треугольный вырез блузки показал, что она не надела бюстгальтер.

— Нет, Мэл, ты не скажешь, — усмехнулась, когда он отвернулся, окатив ее злобным взглядом. Злился, потому что засмотрелся на глубокое декольте. — Спорим! Если слепая девочка узнает от тебя о нашей дружеской встрече, я исполню любое желание. В противном случае придется мне заняться просвещением.

— Ты напрашиваешься. После agglutini* губы разрезают под наркозом. Скальпелем, — процедил Мэл. — И вообще, зря стараешься. Эва — не ревнивая истеричка.

Но Ильмире, похоже, нравилось дергать тигра за усы. Угрозы раззадорили её.

— Успокойся, Мэл, — сказала она снисходительно. — Существует такое понятие как женская солидарность. Я промолчу о страстном поцелуе на пороге кафе. Но взамен выберу соревнование на свое усмотрение, и ты не откажешься.

— Черта с два! — взорвался он.

— Выбор за тобой. Даю неделю на укрепление доверия. Ты у меня в кармане, Мэ-эл, — пропела паршивка и вовремя отскочила от стартанувшей «Турбы».

Мэл долго успокаивался на набережной. Там, где когда-то укрывался с Эвой под одним зонтом, смотря на реку.

Конечно, он скажет Эве. Никаких проблем. Она поймет. Все мужчины слабы. Похотливые козлы. Мастера оправдываться и изворачиваться. «Я не ожидал, что она накинется»… «Эва, меня приперли к стенке»… или: «Офигенно красивая тёлка поцеловала меня, и я не отшвырнул ее как последнюю мразь».

Он поступит честно. Объяснит, как было дело, и Эва простит.

Доверие — хрупкая вещь.

Мэл так и не сказал. Не смог. Много раз открывал рот, чтобы признаться, но вместо этого говорил о будничных вещах. И накручивал на себя. Разочарование Эвы снилось ночами. Однажды Мэл почти решился, но судьба отложила откровения на неопределенный срок.

Он позвонил нужному человеку в департаменте отца. Требовалось досье. Любая зацепка, чтобы прижать самонадеянную бабенку.

Информация потекла, но с трудом. Без конкретики. Неподтвержденные слухи. Деньги и имя дяди-нефтяного короля закрывали глаза любопытным и вымарывали факты из личного дела. Чему удивляться, если правительство зависело от финансовой поддержки сырьевого магната?

Осведомитель сообщал устно. Не скромница, но этим не удивить. В поисках приключений изъездила полмира. Изведала и испробовала всё, что заставляет надпочечники истово трудиться, вырабатывая адреналин. Якобы участвовала в запрещенных развлечениях и ритуалах — охоте на людей и человеческих жертвоприношениях. Руководствуясь азартом, разбивала крепкие связи — дружеские и семейные, — любыми способами. И тешилась превращением близких людей в заклятых врагов.

Хладнокровная стерва. Ледяная. Адреналинозависимая. Привыкший организм требовал новые дозы гормона.

Парадокс. Почему-то Мэл сравнивал её с ядреным красным перцем. Попробовав такого, забываешь, как дышать, и кровь вскипает от немыслимой остроты.

Он потер виски. Надо же, какая-то возомнившая зараза избрала его очередной мишенью. Не Мака или Дэна, а его. Потому что посчитала достойным противником. Ну, так ей обломится.

До конца недели есть время, и Мэл успеет признаться в том, что лопух. В конце концов, проблема не стоит выеденного яйца. Но южанка наплела что-то Эве на вчерашнем приеме, и просто так не отлипнет. Придется обращаться за советом к деду. Или к отцу. Еще посмотрим, чья возьмет.

_____________________________________________________

agglutini *, агглутини (перевод с новолат.) — склеивание

 

18

Обычно в качестве трибун — насыпи или увалы с открытыми участками, чтобы дорога просматривалась издалека. Зрители оставляют автомобили, где придется, и рассасываются, облепляя склоны. Как в кинотеатре, жуют и пьют, начиная от прохладительных напитков и заканчивая алкогольными. Тут же крутятся букмекеры и принимают ставки. У машины, над которой реет национальный флаг — организаторская. Там раздают номера желающим. За участие в гонках нужно платить. Это так называемая рисковая касса, чтобы в случае схода с трассы заткнуть рты аварийным службам и обойтись без огласки. Как правило, в качестве стартовой и финишной площадки выбирают непопулярные направления — промышленные дороги или своротки к небольшим городкам. Чтобы чужие не мешали.

— А как выбирают маршрут? Какой-нибудь ушлый товарищ возьмет и заранее изучит трассу. Разве честно? — спросила я как-то у Мэла.

— Пусть изучает на здоровье. Все дороги показаны в атласе. Разница в том, в какую сторону стартовать — влево или вправо. А еще имеет значение день недели. С четверга уплотняется поток машин в столицу, а с понедельника по среду, наоборот, идет отток из города.

Мак приехал с двумя длинноногими подружками и, выгрузив их, направился к организаторам — получать номер. Дэн и я заняли места для зрителей, а Мэл уже вырисовывал краской пятерку на дверцах «Турбы». Значит, стартует в третьей паре.

— Ну и вонища. Только дыма не хватает, — сказал Дэн и улегся, подперев локоть. Природный уклон пологого склона позволил развалиться с комфортом.

Я промолчала, потому что наблюдала, как серебристый «Торнадо» парковался на гравийной отсыпке у обочины.

Ильмире необычайно шел белый костюм. Игра контрастов — смуглая брюнетка в светлом — привлекала к себе внимание. Спрыгнув с обочины, она оглядывала склон и болельщиков. Увидев меня, девица расцвела и показала кулак с большим пальцем вниз. Мол, сдаешься без боя?

Я ответила, перевернув её жест. «Во»! Не дождешься.

Южанка уселась гораздо ниже меня и Дэна. Со своего места я видела ее спину и черные как смоль волосы, собранные в безыскусный хвост. Какой-то парень надумал поклеиться к дочке дипломата, но она отвернулась в сторону участников и смотрела, как мой Мэл общался с приятелями.

А потом началась гонка. Машины стартовали парами, с разницей в десять секунд. Это время зачтется при финише. Зрители провожали своих фаворитов криками и свистом, многие размахивали флагами и дудели в специальные дудки.

Шум, суета, рев двигателей — сегодня они не мучили уши и не нервировали меня. Я внимательно следила за стартом. Красивая девушка держала над головой плоский экран, на котором отсчитывались секунды. Когда счетчик обнулялся, очередная пара участников давила по газам, и машины в мгновение ока превращались в далекие точки. Им предстояло сделать пять кругов, затратив примерно час.

Когда трасса опустела, наступило затишье. Ильмира поднялась со своего места и перешла на противоположную сторону дороги. Наверное, решила предупредить организаторов о предстоящем десерте после основного блюда.

Мой телефон запиликал, и на экране высветился незнакомый номер. Звонок был долгожданным, но я решила, что мальчик на том конце ошибся номером, уж больно детским показался голос говорившего. Однако меня назвали по имени и попросили уточнить место встречи.

— Мы от Рыжего. Стоим под указателем. Куда сворачивать?

Выслушав, где находится дислокация, гонец от Алесса отключился. Я нетерпеливо поглядывала на дорогу, но не налево, откуда ожидалось появление участников, а в противоположную сторону. Ура! Заказанная мной машина подъехала, встав в сторонке, но на нее не обратили внимания, потому как мимо пронеслись автомобили участников, сделавших первый круг. Болельщики повскакивали с мест, приветствуя проезжавших.

— Да-вай! Да-вай!

— Жми, едрён батон! Сделай их!

— Антоха, газуй!

Вряд ли неизвестный Антоха услышал горячий лозунг. Гонщики промчались как ураган.

— Ты куда? — спросил Дэн, увидев, что я поднялась.

— Дело есть. Помоги, если не затруднит.

Посылку от Алесса доставили два парня. Машина с черно-желтым кузовом и с боевыми надписями на капоте и боках разве что не бороздила брюхом асфальт. Плавностью форм она напоминала «Турбу», имела низкий бампер и хищный разрез фар.

— Эва? — спросил парень, вылезший с водительского сиденья. По виду даже не парень, а юнец с неогрубевшим голосом, зато с приблатненными манерами.

— Да, это я.

— Принимай заказ, — кивнул он на машину.

Оба пацана щеголяли в шортах ниже колен, в мешковатых футболках навыпуск и в кепках задом наперед.

— Оппа, — сказал Дэн. — Ты, что ли, тачку берешь? Зачем?

— Зачем берут тачки? Чтобы ездить. Денис, помоги, пожалуйста. Нужно найти внешние дефекты, а то их «повесят» на меня.

Ошарашенный Дэн не стал отказываться. В четыре глаза мы обнаружили малозаметную вмятину на переднем крыле и несколько царапин на водительской дверце.

— Заметано, — кивнул курьер от Алесса. — Как откатаешься, звякни. Мы здесь потусим. По ходу, тут ништяк.

Машина оказалась двухместной. Я села за руль, Дэн занял сиденье рядом.

— Что за рухлядь? — спросил у парней. — Краденая?

— Шутишь? У нас доки на руках. Всё по закону.

Пока Дэн изучал бумаги, я завела машину. Двигатель взревел. Уау! Нога хоть сейчас готова вдавить педаль газа до упора. Полный бак, зеркала отрегулированы. Лети птицей к горизонту!

Парень, видя скепсис Дэна, нахвалил машину. Дескать, конструкция облегчена, новые покрышки обеспечивают максимальное сцепление с дорогой, увеличенные тормозные диски, антикрыло поставлено профессионалом, семьсот лошадок как на духу, разгоняется до сотни за три и две, ремень безопасности с шестью лентами плюс ряд других технических примочек.

— Сдай назад, а потом вперед, — велел Дэн и добавил, когда я выполнила маневр: — Нога должна давить на газ или тормоз и никогда не зависать между педалями.

— Она не зависла.

— Заметил. Поиграй поворотниками. Я посмотрю.

Мимо с ревом пронеслись машины, преодолевшие второй круг в гонках.

Дэн потребовал открыть капот и осмотрел внутренности.

— Чё стопоришь? Говорю же, всё по чину, — сказал развязно парень. — Понтовая тачка. И тесты прошла.

Дэн проглядел результаты диагностики.

— Где сляпали? — потряс листком.

— Обижаешь. Мы клиентов не кидаем. У нас без лапши, — оскорбился второй тип.

В итоге я расплатилась, отдав двадцать тысяч, и посыльный от Алесса бросил мне ключи. Обмен состоялся, и парни с вальяжным видом отправились «тусить» среди болельщиков.

— Мэл знает? — спросил Дэн, ставший свидетелем сделки.

— Нет.

Но скоро узнает. Я снова села в автомобиль, и пока Дэн раздумывал над моим неадекватным поведением, махом проглотила второй флакон настойки. На всякий случай, чтобы в неподходящий момент не согнуться от панического страха. У меня есть время, чтобы подружиться с машиной и стать с ней на «ты». Ведь сегодня нам предстоит вырвать победу.

Мэл не пришел ни первым, ни вторым, ни третьим. Выигрыш отхватил Макес, ошалевший от неожиданного приза. Зато Мэл побил все рекорды по мрачности и суровому виду.

— Что это? — поинтересовался у Дэна, кивнув на машину за моей спиной.

— Сам спрашивай, — посторонился тот.

Ответом на вопрос стало объявление, сделанное организаторами. Зрителям предлагали не расходиться, а посмотреть на бонусную гонку с участием Ильмиры и… меня.

— Три стандартных круга. Готовность десять минут, — объявил парень в мегафон, и на темном экране побежали секунды.

Народ заволновался и закипишел. Что такое? Зачем? В чем подвох? — бурлили голоса. А потом по массам прошла весть, что на трассе решили пободаться дочки высокопоставленных чиновников. И если Ильмиру успели узнать как отчаянную гонщицу, то мое имя в последнюю очередь ассоциировалось с быстрой ездой.

— Не понял. Ты собираешься… Ты. Собираешься. Участвовать?! — поразился Мэл.

— Собираюсь, — я направилась к машине.

— Постой-постой, — поспешил он следом. — Это шутка?

— Нет.

— Эва… Ничего не понимаю. Ты сядешь за руль и поедешь? По дороге?!

— Ну, конечно, — ответила я, заняв водительское место.

Мэл решил, что его разыгрывают, и высказался по существу. Мол, я и правил движения толком не знаю, и по трассе никогда не ездила, и плохо переношу большие скорости. И вообще, что за бред?

— Гош, время идет. Отойди и позволь мне закрыть дверь. Если я не встану на старте через восемь минут, то проиграю.

Мэл начал осознавать, что мое участие в соревновании более чем реально.

— Ага. Гонка, — потер лоб. — Но почему? Ильмира что-то рассказала? Не верь ей, Эва. Она соврет и глазом не моргнет. Откажись!

— Нет, Мэл. Это пари.

— Черт! Неужели не понимаешь, что подписалась на самоубийство? Ты и ста метров не проедешь без аварии! Погоди, у тебя зрачки вытянутые. Овальные. Ты что-то пила? Эва, что ты приняла? — затормошил он меня. — Отвечай!

— Настойку паратиры. Успокойся. Проеду как по маслу.

— Как по маслу?! — взвинтился Мэл. — Ты соображаешь, что говоришь? Сейчас я устрою этой козе хорошую жизнь!

Вскочив, он направился к Ильмире, чей автомобиль занял левую полосу у стартовой черты. Я же подъехала к организаторам. Колеса машины мгновенно откликались на малейший поворот руля, и мне понравилась высокая чувствительность рулевого управления и тормозов.

— Готова? — спросил парень, обычно вещавший в мегафон.

— Всегда готова, — ответила я и поклялась вслух, что во время гонки не задействую волны себе на пользу, а противнику — во вред. Хотя какой резон в клятве, если не вижу дурацкие гребни и впадины?

Тысяча висов перекочевала в карман к организаторам для пополнения рисковой кассы. Зрители переговаривались и изучали меня и тачку от Алесса. Они не могли определиться, плюнуть им и отправиться в столицу или остаться и поглядеть на заявленное бабье состязание. Некоторые так и сделали, попросту уехав, и склоны поредели. А оставшиеся зеваки не торопились делать ставки.

Выполнив необходимый минимум дел, я повела машину к стартовой черте — туда, где стоял «Торнадо» южанки. Мэл общался с девицей весьма эмоционально и жестикулировал.

— Заметь, она сама выбрала способ пари. Никто не тянул за язык, — услышала я ответ Ильмиры, подъехав.

— Откажись от гонки, — потребовал Мэл. — Это смешно. Кому и что доказываешь?

— Почему смешно? Твоя подружка отнеслась к пари вполне серьезно. Я предложила, она поддержала.

— Когда-нибудь ты огребешься, — процедил он и повернулся ко мне с решительным видом. — Следовало давно сказать, а я не мог… Эва, несколько дней назад она подкараулила меня после работы…

— Подкараулила? — фыркнула Ильмира. — Мы встретились случайно. Как в кино.

— Подкараулила и сказала, что хочет поговорить по важному вопросу. Ну, и… внезапно поцеловала. Эва, это вышло случайно! Я бы врезал ей, но женщин не бью. Довольна? — обернулся он к смуглянке. — Теперь твоя очередь. Выполняй условия.

Та рассмеялась.

— Что поделаешь, я передумала спорить. Терпение — не моя черта, а ты не пошел навстречу. Так что я выбрала игру поинтереснее. В отличие от тебя, твоя подружка посчитала мое предложение актуальным. Не мешай. Дай нам развлечься.

Вот почему они общались на «ты». Вот почему в последнее время Мэл периодически впадал в задумчивость, витая где-то. Потому что они столкнулись, случайно или нет, и поцеловались. А может, дело не ограничилось поцелуями?

Наверное, в привычном состоянии меня бы потрясли слова Мэла о том, что он встречался с девицей за моей спиной и скрыл сей факт. Да еще позволил поцеловать себя и… не оттолкнул, а наоборот, притянул южанку. Боже, в голову полезли бы картинки одна красочнее другой! Вместо гонок я сгоряча бы ринулась домой, чтобы собирать вещи и паковать чемоданы.

Но сегодня настойка паратиры булькала в ушах, и приобретенное бесстрашие подсказало мне, что Мэл, терзаясь раскаянием, мечтал повернуть время вспять. Он и подумать не мог, что случайная встреча с Ильмирой будет иметь последствия. Бессмысленно обвинять Мэла в неверности. Он, как и я, стал жертвой хитроумной стратегии, ибо дочка дипломата пошла в наступление по всем фронтам, обработав нас обоих. И теперь, посмеиваясь, наблюдала за реакцией.

Вместо того, чтобы ныть и виноватить Мэла, следовало зарядить хороший хук и вышибить барракуде зубешки, подготовив платформу для вставной челюсти.

— Если я выиграю, ты исчезнешь из моей жизни. Навсегда. Нам двоим тесно в одном городе.

— Не проблема, — усмехнулась Ильмира. — Хотя мне дышится прекрасно.

«Потому что я не обращаю внимания на мошкару» — сказал ее взгляд. Она не воспринимала меня всерьез: ни как препятствие, ни как достойную соперницу. Чем могла ответить безбашенной экстремалке бледная поганка, не видящая волны?

— Эвка, я не разрешаю тебе, слышишь? — вклинился Мэл. — Ты сейчас же сядешь в «Турбу», и мы поедем домой.

— Нет, Гошик. Нужно закончить начатое. И, пожалуйста, больше не шали.

Он помрачнел и отвел взгляд. Слова, сказанные в замызганной кондейке «Вулкано» больше полугода назад, вернулись бумерангом. Тогда мой случайный поцелуй со случайным парнем из клуба подвел Мэла к пропасти, и он едва не совершил убийство. А сейчас мы поменялись местами. И пусть, соглашаясь на пари, я не знала о провокации девицы, признание Мэла подтвердило — это начало. Дочка дипломата не остановится, пока не разведет нас в разные стороны шантажом, лестью, обманом и интригами. Её заинтересовало, как долго выстоит пара «столичный принц + слепая мышка», и выдержат ли наши отношения проверку трудностями — ревностью, подозрениями, недоверием. Наверняка на нас с Мэлом уже сделаны ставки, и невидимые зрители ждут развития сюжета.

Мэл хмурился, кусая щеку изнутри. Щелк — на экране высветились цифры «6.0».

— Бесполезно переубеждать, да?

— Да. Впустую.

При всех различиях мы с Мэлом похожи в одном. И он, и я — редкостные ревнивцы и не остановимся ни перед чем, поскольку отравлены разрушающим чувством. Всё или ничего.

И Мэл понял это.

— Ладно, — согласился, прислушиваясь к своим мыслям. — Но при одном условии. Ты поедешь на «Турбе».

— Почему? У меня хорошая машина.

— Я не доверяю ей. А у «Турбы» максимальный уровень безопасности, она выдержит лобовое столкновение. Быстрее, если хочешь участвовать!

Рокировка произошла в считанные секунды. Машина Алесса заняла место на отсыпке, а «Турба» Мэла встала у стартовой черты.

— Так, температура в норме… Черт, бензина не хватит. Дэн, долей! — крикнул он, высунувшись.

Дэн подогнал свою машину и, засифонив шланг, начал сливать бензин из бака. К нему присоединился Макес.

— Помочь? — спросила Ильмира, наблюдая за суетой.

— Отвянь, — огрызнулся Мэл и вытащил из бардачка мятую квитанцию с пером.

— Запоминай, — сказал, чиркая на обратной стороне бумажки. — Это твоя трасса. Первый поворот, и ты попадешь на магистраль. Здесь двухстороннее движение, но встречные полосы разделены. Так что будешь обгонять только тех, кто едет с тобой в одном направлении. Затем свернешь вот здесь… Смотри, не пролети мимо. Дальше будет развязка. Ты должна попасть сюда, — провел он жирную косую черту. Тут самый трудный участок. Встречка и всего две полосы. Дальше, — он провел пунктирную линию, — идет небольшой участок с ремонтными работами. Снижай скорость заранее. Потом поворот, и опять дорога со встречной. Но там легче. Машины попадаются нечасто. Последний поворот, и ты на финишной.

Под рукой Мэла вырисовался замкнутый контур, отдаленно напоминающий перекошенный параллелограмм.

— Нет, — скомкал он бумажку. — Я поеду с тобой.

— Исключено, — сказал Дэн, поднимаясь с корточек. — Правила запрещают.

На гонках катались в одиночку, чтобы избежать недоразумений и конфликтов. Если водитель, вцепившись в руль, видел только дорогу, то руки пассажира были свободны, и он мог бросить в машину соперника поражающее заклинание. Например, lubrici* под колеса, обеспечив юз, или nebuli*, чтобы лишить обзора.

— Я поговорю с ними, — вскинулся Мэл. — Объясню, что Эвка ни разу не ездила по трассе.

— Некогда, — ответил Макес и, вынув шланг, закрутил крышку бензобака. — Осталась минута.

Мэл взъерошил волосы.

— Это же сумасшествие. Эва, что мы делаем? Ты вбила в голову очередную глупость, а я согласился. Наплюй на эту дрянь, — кивнул он в сторону серебристого «Торнадо».

— Не могу. Дело принципа.

Я села за руль «Турбы». Заняла место Мэла, а сам он устроился рядом. Странное ощущение. Обычно происходило наоборот, а сегодня получилось шиворот-навыворот.

Он испытывал похожие чувства:

— Никогда не сидел здесь. Непривычно.

Мэл споро отрегулировал высоту водительского сиденья с подголовником и пристегнул меня ремнями. Вынул из бардачка перчатки с обрезанными пальцами.

— Надень. Это гловелетты. Руки не потеют, и руль не проскальзывает.

Я завела двигатель и прислушалась.

— Мы не сработаемся. Надо ехать на той машине.

— Сработаетесь. Я обещаю. — Мэл погладил приборную панель и пристроил схему маршрута. — А насчет раскрашенного пугала… Папена, когда финишируешь, убегай от меня далеко и прячься. Зарывайся поглубже.

— Понятно, — кивнула согласно.

— Я заставлю рассказать всё — откуда взяла тачку, о чем вы поспорили, как тебе пришло в голову использовать паратиру… Главное, не спеши. Даже если проиграешь — плевать. Нет ничего важнее жизни. Слышишь?

Цифры на экране уменьшались. 31, 30, 29…

— Эвка, прости меня за поцелуй. Я не хотел, честно.

25, 24, 23…

— Гош, всё в порядке. Ты не виноват.

— Боюсь за тебя. Боюсь больше не увидеть. Мы с Дэном поедем следом. «Поведем» тебя.

— Ты не веришь, что я смогу, — констатировала очевидное.

Как поверить, если значок «трусиха из трусих» можно вешать мне на грудь? Но я должна поставить Ильмиру на место, иначе за ней придут другие.

Мэл взял мое лицо в ладони и крепко поцеловал.

18, 17, 16…

— Я поеду вместо тебя, — пришло ему в голову. — Вылезай!

— Того? — покрутила я пальцем у виска. — Это ты вылезай. И побыстрее. Мне нужно сосредоточиться.

Мэл неохотно выбрался из машины.

— Затонируй окна, — вспомнил он. — Когда свернешь на магистраль, ослепит солнце…. Не высовывайся целиком. Глянула и нырнула обратно… Между фурами не вклинивайся. Зажмут ради смеха… Что еще? Перед закрытыми притормаживай. На перекрестках снижайся… Черт! Эва, что ты творишь?

— Внимание! — проревел голос из мегафона. — Десять, девять, восемь…

Цифры уменьшались и на экране.

Я поглядела на соперницу. Она улыбнулась в ответ — снисходительной улыбкой человека, уверенного в победе. Ильмира не сомневалась, что финиширует, когда я едва-едва проползу первый круг. Если вообще смогу тронуться с места.

Темные стекла поднялись, отгораживая меня от Мэла и от южанки. Отгораживая от болельщиков, столпившихся у стартовой черты. Букмекеры скучали. Все ставки легли на победу дочки дипломата.

Я смогу. Я сумею. Я сделаю.

Четыре, три, два, один, ноль.

Педаль в пол.

Поехали.

Полетели.

___________________________________

lubrici*, лубрици (пер. с новолат) — скользкий

nebuli*, небули (перевод с новолат) — туман

 

19

Интеллект тени прогрессировал. Она изучала свои возможности в пределах материального мира, рассчитывая извлечь максимальную выгоду из примитивного четырехмерия. Большим достижением тени стал приобретенный иммунитет к искусственному освещению.

Тень мечтала о свободе. Однажды она надумала вырваться за пределы мирка, ставшего тюрьмой, и рванула вверх, в голубое море с белыми островами. Но чем выше забиралась тень, тем страннее себя чувствовала. Она становилась прозрачнее и слабее, пока не поняла, что еще чуть-чуть, и развеется, превратившись в небытие. От огорчения тень повернула обратно и упала в отражение небесной тверди с высоты нескольких тысяч километров. Поднявшаяся волна накрыла прибрежные районы, принеся разруху, гибель и эпидемии на затопленных территориях. Но тень об этом не узнала. Она пронеслась ракетой под водой и выстрелила пробкой в воздух неподалеку от гигантского ледяного поля.

Тень экспериментировала с физической оболочкой.

Маленький мальчик наблюдал с широко раскрытыми глазами, как груша выпала из блюда с фруктами и покатилась по траве к дому, вскарабкалась по стене и исчезла на крыше.

Пьянчужка, привалившийся к баку с отходами, решил, что у него началась последняя стадия белой горячки. В углу, среди мусора и испражнений, видоизменялось, перетекая из одной формы в другую, ужасное существо ростом с крупную овчарку. Кривые саблеобразные зубы, склизкая пузырчатая кожа, красные провалы… глаз? — нет, пара раскаленных углей, черный дым из отверстий — носовых? ушных? «Прости, господи, за прегрешения мои» — забормотал пьяница, когда существо, уменьшившись в размерах, отрастило хвост, покрылось шерстью, окрасившейся в черный цвет, и стало похожим на… кота. Обыкновенного уличного кота, ошивающегося по помойкам и воюющего с соплеменниками. Впечатление портили витые рога, но они отвалились, и на их месте появились уши. На морде отросли вибриссы, а красные угли превратились в желтые глаза со зрачками. Существо подошло баку и, подняв лапу, провело когтями по металлу. Раздался противный скрежещущий звук, от которого заледенела кровь в жилах. Животное посмотрело на лапу и, довольное результатом, потрусило из подворотни на улицу. Пьянчужка, уставившись на продольные полосы, вспоровшие бак, словно перьевую подушку, поклялся себе, что завязывает. На сей раз окончательно.

Тень изучала двуногих. Оказалось, их немыслимо много — маленьких, больших, молодых, старых, — умудрившихся занять доминирующее место в растительном и животном многообразии четырехмерия. Двуногие называли себя людьми или человеками, и, чтобы не запутаться, наделяли друг друга сочетаниями звуков, не несущими особой смысловой нагрузки. Тень пыталась развить речевой аппарат, чтобы воспроизводить человеческие голоса, но ей никак не удавалось наладить одновременную работу связок, губ, зубов, нижней челюсти, языка и нёба.

Одним из достижений тени стало установление контакта с человекой, которую надлежало опекать. Контакт состоялся, то тень едва не провалила миссию, забыв, что все живое в материальном мире делится по половым признакам на два вида, и на делении основан принцип размножения. Пришлось тени в срочном порядке конкретизировать свой пол.

Подопечная тени откликалась на сочетание звуков: «Э.В.А» и делила место гнездования с двуногим. Частенько они на пару устраивали возню, идентифицированную тенью как тяга к появлению потомства.

Тень впервые испытала страх, когда незнакомая людиха уверенно заявила: «оно неживое». От волнения тень едва не выдала себя. В каком месте она просчиталась, создавая совершенную конструкцию? Физическая оболочка соответствовала, часовой механизм тикал, упругий мешок перерабатывал органику и расчленял на компоненты, присущие четырехмерию. Меха ритмично втягивали и выбрасывали использованный газ. Тень даже научилась мурлыкать и издавать гортанные мяукающие звуки, войдя в образ.

Она проследила за прозорливой двуногой и, забравшись в ее сознание, убедилась, что той нет дела до неживого существа. Это успокоило. А еще тень заметила, что за грудиной глазастой человеки, рядом с тикающим устройством пульсирует шарик бледно-голубого цвета. Что это за орган? Прежде тень не замечала у двуногих наличие оного. Может, она перешагнула на новый уровень развития?

Тень просканировала подшефную и обнаружила возле стучащего механизма похожий шарик с неустойчивой цветовой гаммой. Шарик переходил в возбужденное состояние и ослеплял быстро меняющейся палитрой красок, когда подопечная находилась с сожителем-двуногим, чей сферический орган пульсировал монохромно — черным и зеленым.

В принципе, тень приняла благосклонно присутствие двуногого в жизни Э.В.Ы. Правда, не единожды пыталась вразумить, когда по его вине пестрый шарик подшефной покрывался серым налётом и замирал. Тень изобретала способы убеждения. Например, собиралась перегрызть одну из трубок в колесном устройстве, на котором перемещался двуногий. Или осыпать его телесную оболочку спорами ядовитых грибов. Или поменять местами слуховые и глазные отверстия. Но, забравшись в сознание своей подопечной, тень поняла, что наличествует единственная запретная зона, в которую не следует соваться. Это двуногий. Если он перестанет функционировать, погаснет и переливающийся шарик Э.В.Ы, по всем признакам являющийся наиважнейшим органом в теле каждого человека и, тем самым, отличающий живые организмы от неживых.

Тень считала своим долгом регулярно сканировать сознание подшефной и всех двуногих, появляющихся в поле зрения. Её озаботил раздрай, царивший в последнее время в сознании Э.В.Ы, и тень с легкостью выяснила причину. Шарик людихи, внесшей в существование подопечной негативные эмоции, когда-то был красным, но сейчас находился в стадии разложения, распространяя смрад и гниль.

«Устранять угрозу безопасности любой ценой» — вспомнила тень о непреложном завете и начала действовать.

Тень уцепилась за подвеску и раскачивалась, не зная, что выбрать. Она могла бы лишить нахальную двуногую глазных яблок и бровей. Совсем. Нарастила бы ровную молодую кожу, убрав глазницы. Или завязала бы узлами отростки на верхних конечностях, называемые пальцами. Или законсервировала бы в неподвижности все имеющиеся суставы и мышцы. Тень преуспела в создании метаморфоз. Но сейчас она находилась на перепутье. Дело в том, что эволюционируя, тень осваивала новые навыки и, в частности, училась хитрить и анализировать. Поэтому она болталась на подвеске и разглядывала будущее. В преддверии быстрой езды изменение физической оболочки двуногой выглядело бы странным, если учесть подозрения Э.В.Ы в причастности к метаморфозам трех человеков, однажды ставших причиной её отрицательных эмоций.

Тень могла бы внести коррективы в оболочку соперничающей двуногой во время быстрой езды, но суть не менялась. Угроза нормальному функционированию подшефной сохранялась, несмотря на блокировку отдельных зон серого вещества, отвечающих за страх. Э.В.Е недоставало навыков и опыта.

Поколебавшись, тень свалилась с подвески и переползла к другому колесному средству. Люди называли их машинами. Забравшись по резине на гладкую поверхность, нагретую небесным светилом, тень проникла в круглое отверстие под днищем машины и потекла по темному тоннелю.

Обычно тень трепетала, предвкушая быструю езду. Но раньше она выступала в роли пассажира, не интересуясь устройством колесного средства. Всё бывает в первый раз, — заключила философски тень, рассредотачиваясь по, как ей казалось, важным узлам. Здесь она будет получать команды и оберегать свою подопечную от напастей.

Оберегать не получалось. Машина тронулась, разогнавшись. Температура мгновенно возросла, детали и узлы вращались, давление размазывало по стенкам. Тень утеряла контроль над ситуацией, потому что просчиталась, забравшись не туда. Следовало сгенерировать вторую голову у соперничающей человеки, и дело с концом, — проворчала тень и начала впитываться в кристаллическую решетку. Она просачивалась и текла, расползалась и растягивалась. Прикреплялась к междоузлиям. Заполняла пустоты. Срасталась.

Тень и сама удивилась своим способностям, хотя и утомилась. Она вступила в тесный симбиоз с колесным средством. Тень увидела пространство вокруг с помощью отражающих поверхностей и почувствовала воздушные потоки, создаваемые другими машинами. Она перевела на себя управление движением в четырехмерной системе координат, и быстрая езда привела её в неописуемый восторг.

* * *

Две фуры идут параллельно, закрыв обе полосы.

Сигналю. Посторонитесь!

Волосатая рука высовывается из окна и показывает неприличный жест. Водилы ржут. Развлекаются. Им с высоты двух метров нипочем суетливая мелкотня.

Ухожу влево и вылетаю на газон, ускоряясь. Колеса вспахивают высохший дерн. Ныряю обратно на дорогу, успевая вклиниться перед фурой. Вовремя, иначе «Турба» поцеловала бы высокий бетонный поребрик. Водилы сигналят, и я отвечаю их же жестом. Ну и вонища! Нечем дышать. Кружится голова от высокой концентрации угарного газа в воздухе. Можно бы закрыть окно, но мне необходимо слышать шорох шин, гудки автомобилей, рев двигателей. Так я лучше ориентируюсь.

На втором круге к горлу неожиданно подкатывает тошнота, и сердце толкается под ребра. Торможу. Дрожащими руками вливаю в себя последний флакон и жду, пока снадобье подействует.

Мэл уверял, мы сработаемся с «Турбой». Ан нет. Машина сопротивляется. Я чувствую, она ревнует и поэтому саботирует. Второй круг проезжаю глаже, чем первый, но недостаточно хорошо.

— Думаешь, она лучше меня? — произношу вслух. Выглядываю из-за автобуса и ныряю обратно. Мимо проносятся легковушки. Снова выглядываю и вылетаю на встречную полосу, газуя. В придачу к автобусу обгоняю парочку пикапов.

Что будет, если я проиграю? Мэл не дурак и не кинется добровольно в объятия южанки. Стало быть, она задействует хитроумные штучки из арсенала обольщения и для верности зафиксирует процесс на фото или на видео. Чтобы продемонстрировать. Что тогда станет с нами? Сумеем ли сохранить и сберечь чувства? Смогу ли смотреть на Мэла прежними глазами? Однозначно, нет.

А вдруг дочка дипломата распробует общество Мэла и захочет прибрать его к рукам?

— Ей мало пассажирского места. Она захватит тебя полностью. И выживет Мэла. Или заставит избавиться от тебя.

Мои слова адресованы «Турбе». Смешно пугать машину, одушевляя неживой предмет, но мне остается только злиться.

Разрыв велик. Я отстаю от лидера.

Руки механически поворачивают руль, глаза смотрят в зеркала, ноги жмут на педали, а голова занята другим. Видно, не азартный я человек. Гонка не увлекла, не впрыснула адреналин в кровь. Еду как заводная игрушка, без искорки, без симпатии к асфальтированной ленте.

Мысли вертятся вокруг Мэла. Пусть не сразу, но ему хватило смелости признаться в случайном поцелуе. Смогла бы я быть честной в похожей ситуации? Промолчала бы или сказала правду?

Пару раз нахожусь в миге от точки невозврата: чудом проскальзываю между грузовиками и едва вписываюсь в поворот. Меня заносит и разворачивает практически на сто восемьдесят градусов.

На третьем круге что-то неуловимо меняется. Машина оживает. Она дышит вместе со мной. Вдруг осознаю, что мы понимаем друг друга с полумысли. Я вижу, как ходят поршни в цилиндрах двигателя, как проворачивается коленвал, передающий крутящий момент. Километры наматываются на ободы колес.

Кожей чувствую приближение встречных машин задолго до того, как они покажутся из-за поворота. Хладнокровно просчитываю и анализирую предстоящий маневр, как шахматист просчитывает партию на несколько ходов вперед. И ухожу на обочину. Обгоняю кавалькаду легковушек, бороздя правым боком по гравийке.

Взлетаю, и «Турба» летит со мной. Стрелой. Со скоростью света. Время затормаживается. Движение машин замедляется, воздух становится осязаемым. Уши закладывает.

Меня не покидает ощущение ирреальности. Словно мультфильм. Мир становится плоским, двухмерным. Мы прорезаем пространство вдвоем — я и «Турба».

Наверное, это и есть то самое состояние, которое испытывает Мэл, садясь за руль. Эйфория. Мгновения, когда ты бог.

* * *

— Надо было ехать следом, — пробормотал в сотый раз Мэл.

— Надо было забросить в багажник и увезти домой, — сказал Дэн, которому осточертело нытье товарища.

— Она же вылетит! Или вмажется. Или не впишется, — схватился за голову Мэл. — Это сумасшествие! Я за ней. Дай ключи.

— Остынь. Ведь прошла же первую точку.

— Первую любой идиот пройдет, — простонал Мэл.

Троица сидела на склоне. Мэл мял пальцы, а Мак забыл о подружках, с которыми приехал на соревнование. Те расположились чуть ниже и явно скучали.

— Вторую прошли! — крикнул парень в мегафон.

Перед бонусной гонкой организаторы сократили число промежуточных точек, оставив четырех наблюдателей на ответственных перекрестках.

— Почему он смеется? — забеспокоился Мэл.

— Сейчас узнаю, — сказал Мак и перебежал через дорогу к организаторам.

— Ну?! — не сдержался Мэл, когда друг вернулся обратно.

Мак сел рядом.

— Она проскочила мимо, — ответил, посмеиваясь.

Дэн сдавленно фыркнул.

Итак, Эва проехала дальше, не свернув в нужном месте. То, о чем предупреждал Мэл.

— Пофиг. Зато прошла, — выдохнул он нервно.

Значит, вернулась и миновала вторую промежуточную точку, как полагается.

Когда из-за поворота показалось серебристое пятнышко, мало кто из зрителей удивился. Никто не вскакивал и не скандировал лозунги. Народ сидел и лениво обсуждал свои проблемы. Зато Мэл сорвался к обочине, прихватив бинокль.

— Ну, где же ты? — бормотал, вглядываясь в окуляры, и испытал невиданное облегчение, когда показался черный автомобиль. — Да!

Машины промчались мимо, и он вернулся к товарищам.

— Разница в полторы минуты, — заметил Мак.

— Ну и что? — возразил Дэн. — Ситуация меняется в любую секунду.

И то верно. В отличие от статичных треков, на которых гоняли по кругу, на трассе препятствия находились в постоянном движении: или «паровозик» из леговушек с большой компанией, собравшейся отдохнуть за городом, или грузовик с курами, или трейлер с прицепом, перевозящий автомобили, или трактор с сеном, или междугородний автобус, или груженые фуры. Игра случайностей.

На следующем круге случилось непредвиденное.

— За третьей точкой сход! — крикнул парень в мегафон, и Мэл вскочил. — Уточняю, за третьей — остановка.

Без сомнений, с Эвой что-то случилось, и она встала на обочине. Проколола колесо? Перегрелся двигатель? Шоркнула боком о встречку? Поплохело?

— Почему? — заметался Мэл. Нужно позвонить ей. Срочно!

Он трясущимися руками искал номер Эвы в телефоне, когда в мегафон провозгласили:

— Четвертая пройдена!

Мэл схватил бинокль и замер, всматриваясь вдаль. Из-за поворота показалась серебристая машина, а следом, с большой задержкой, вывернула «Турба».

— Три минуты пятьдесят секунд, — сказал Мак, когда гонщицы промчались мимо, и Мэл рухнул рядом с товарищами, вымотавшись от переживаний.

— Научил на мою голову! — вскинулся он.

— Причем здесь я? — удивился Мак.

— Во всем нужно подмечать хорошее, — заметил Дэн. — Можете водить поочередно. По четным числам — ты, по нечетным — она.

— Ну, уж нет! — сорвался Мэл. — Никогда! На километр не подпущу к рулю. Черт, черт! Угораздило же меня согласиться. Всё Эвкин синдром виноват.

— Какой синдром?

— Так, ерунда. Не обращай внимания.

— А что они не поделили? — поинтересовался Мак. — Нехило схлестнулись.

— Не что, а кого, — ответил Дэн и посмотрел на Мэла.

— Я бы с ней замутил, — сказал Мак, подразумевая южанку. — Но она меня в упор не видит. Теперь понятно, почему.

Мэл взглянул на друзей волком и ринулся вниз, к дороге. Потому что не сиделось. Не моглось сидеть.

Третий и решающий круг дался сложнее всего. Мэл мерил обочину, вышагивая туда и обратно. После объявления о прохождении четвертой точки его внимание приклеилось к дороге. Солнце погружалось за горизонт. Теперь отчетливее, чем раньше, тянуло гарью, а по небу неслись рваные клочья серого дыма. Кое-кто из скучающей публики завязал лица платками на манер ковбоев. То тут, то там кашляли.

— Смотрите! — крикнул пацан в кепке задом наперед.

Мэл приклеился к биноклю. Черный автомобиль появился с большим заносом. Водитель едва справился с управлением, но вписался в поворот. И машина встала. Остановилась на трассе.

Мак спустился со склона, подошел и Дэн.

— Что она делает? — недоумевал Мэл. — Чего ждет? Давай же!

Зрители, уставшие в ожидании завершения девчачьей гонки, проявили ленивый интерес к финишным метрам.

Черная птица замерла на дороге, но мотор работал.

— Что-то произошло, — дернулся Мэл. — Дай ключи, я доеду до нее.

— Погоди. Смотри, — ткнул Дэн локтем в бок.

Из-за поворота вывернуло серебристое пятнышко и понеслось вперед.

Черная птица не шелохнулась.

Мак отобрал бинокль и навел на дорогу.

— Эвка! — заорал Мэл, сложив ладони рупором. — Черт тебя подери! Жми на газ!

Публика оживилась. Концовка состязания обещала быть интересной.

Черная птица стояла, серебристая точка росла. «Торнадо» собирался финишировать с триумфом.

Мэл всматривался в «Турбу», показавшуюся издалека незнакомой и чужой. Наверное, поменялось направление ветра, и за машиной увязался дым от лесных пожарищ, волочась шлейфом. Или горели покрышки. Мэл проморгался. Привиделось, что фары сверкнули красным.

Черная птица тронулась — неохотно и неспешно, но уже через пару секунд взяла стремительный разгон.

Зрители заволновались и возбужденно зашумели, скатываясь со склонов к обочине.

Солнце, севшее на три четверти за горизонт, осветило картину гонки в неожиданном, апокалиптичном ракурсе. Мэлу вдруг почудилось, что на «Турбе» катится сам дьявол, и что в решетке радиатора плещется адово пламя, а из выхлопной трубы вырывается жирный смолянистый дым от костров, на которых варят грешников в кипящих котлах. Над черной птицей распростерлась тень от невидимых крыльев, накрывшая холмы. Мэл мог бы поклясться, что почувствовал, как вздрогнула земля, как она прогнулась не в силах выдержать того, кто недостоин белого света.

За спиной цветасто выругался Мак, и с ним согласились бы многие зрители. Демон на колесах догонял серебристую пичужку — неумолимо, неотвратимо. Преследовал коршуном, выставив наготове кинжальные когти.

Толпа в оцепенении наблюдала, как сокращалось расстояние, как оно пожиралось, истираясь. Под колесами адского крейсера расходился волнами асфальт, и мчавший к финишу серебристый светлячок тщетно убегал от неизбежного.

Пятьсот метров… Четыреста…

Друг за другом.

Триста…

Машины сравнялись.

Двести…

Идут вровень.

Сто…

Капот к капоту.

Пятьдесят… Тридцать…

Корпус «Турбы» выдвинулся вперед.

Серебристый светлячок выжимал остатки сил. Последний рывок, и вот она, финальная черта. Следом за черной птицей.

Некоторое время толпа обалдело смотрела на промчавшиеся машины, а потом взорвалась невообразимым гвалтом. Сегодня кто-то проигрался в пух, поставив не на того победителя.

— Твою ж-то ***, — выругался Дэн, смотря в бинокль, как тормозят участницы.

Мэл бросился было к «Турбе», но замер. Ни миг показалось, что за тонированными стеклами машины сидит робот. Или автомобиль пуст и едет по трассе сам по себе.

«Турба» остановилась, и у Мэла оборвалось сердце. Стекло медленно опустилось. Сейчас из салона выглянет красномордое чудище, сожравшее его Эжевику.

— Надеюсь, ты поставил на меня? — спросила самая что ни на есть настоящая Эва, выбираясь с водительского сиденья. — Ты видел? Видел?! Я смогла! Это было классно!

Он обнял её и целовал вперемежку с ругательствами и угрозами — излупить, связать и запереть дома на неделю или нет, на год. Или навечно.

* * *

Двадцать тысяч за арендованную машину ухнули в бездну. Ну, и ладно. Зато я не попала в рабство к Алессу с возмещением убытков снадобьями, уворованными из института. Перед отъездом с места гонок незаметно бросила ключи курьеру от рыжего, и тот отсалютовал в ответ.

Победа вышла издевательской. Для Ильмиры.

Никакого мухлежа с волнами, как кое-кто пытался объяснить сенсационный финал. Клятва не позволила бы мне обмануть.

Машина Мэла стала легендой.

— Тачка из преисподней, — сказал Мак с уважением.

Я рассмеялась.

— Из той же серии, что гроб на колесиках и трамвай с номером 666?

Эти и другие похожие примеры рассматривались в теории потусторонних явлений, изученной на втором курсе.

Большинство зрителей решило, что адская феерия на финише получилась благодаря техническим примочкам, коими напичкана машина Мэла. А хозяин «Турбы» вообразил, что я вступила с секту сатанистов и продала душу дьяволу. Хорошо, что кто-то из присутствующих снял конец гонки на телефон, и видео отправилось гулять по столице. На экране обычная машина, без рогов и копыт, неслась по предзакатной дороге, да и я убедила Мэла, что имела место галлюцинация.

— Вы бы еще хвост и трезубец пририсовали. Хором надышались гарью, а я отдувайся за ваши богатые фантазии.

— Эвка, но ведь ты выиграла, хотя значительно отставала. Как так? — продолжал сомневаться Мэл.

— А вот так. Открылось второе дыхание. Сам знаешь, каково на трассе. Адреналин хлещет через край. Твоя «Турба» сначала вела себя как принцесса, а потом расчухала, чем дело может кончиться, и настроилась на правильную волну.

— Она такая, — согласился Мэл. Ему понравился образный комплимент о наличии интеллекта у любименькой машинки. — А почему ты на финише тормознула? Ждала чего-то?

— Тормознула? — удивилась я. — Не припомню. У меня тогда в голове всё перепуталось. Думала только о победе.

Может, и тормознула. Допекла меня эта южная красавица. Под колесами путалась и мешала. Захотелось ткнуть ее носом в асфальт и хорошенько повозить до получения свиного пятачка.

Ко мне стали относиться по-другому. С уважением. С подобострастием. Со страхом. Кое-кто решил, что я нахожусь под патронажем темных сил. Пытались подкатить детки из компании, исповедующей «черную» висорику, но Мэл послал их куда подальше. После сенсационной победы в гонках он поначалу категорически запретил мне садиться за руль, но потом остыл.

— Хочешь получить права? — спросил, впрочем, без энтузиазма.

Я отказалась. Всё-таки водить машину — не моё. По лесопарковой зоне могу ездить, а на оживленной трассе без поддержки снадобья бесстрашия сразу же потеряюсь и сгину. Но «Турбе» сказала спасибо и погладила капот, когда Мэл отвернулся. Потому что уверовала: мой синдром оказывает влияние и на неживые предметы.

Ни Мэл, ни его друзья не сделали ставок на мою победу в гонке. Сначала я расстроилась, но Мэл объяснил, что плохая примета — ставить на того, кто дорог, и он попросил товарищей не раскошеливаться, чтобы не сглазить мою удачу. Может, присочинил, но я утешилась.

Мэл, как и пригрозил, выпытывал подробности.

О помощи Алесса я не сказала. Обронила невзначай, что арендовала машину в одном из пунктов проката. Зато поведала о тонкостях приготовления снадобья с паратирой. Кстати, хитрость с концентрированным бесстрашием в особо крупных размерах не прошла бесследно. Отдача скрутила меня в бараний рог. Несколько дней я боялась громких звуков и дрожала от любого резкого движения, забиваясь в уголок. Пришлось взять отгулы, чтобы в общежитской квартирке отходить от последствий смелости. Вдвоем с Котом мы лежали на диване и болели. Усатый тоже занемог. Наверное, его потрепали ревнивые соперники, которым надоела наглючая морда Кота, соблазнявшего наивных кошек. Мэл сказал, что мог бы попросить Севолода о помощи, чтобы облегчить отдачу, но решил, что мне полезно помучиться.

— В следующий раз хорошенько подумаешь, прежде чем совершать безрассудства.

Жестокое воспитание, но Мэлу было отчего злиться.

Он допытывался о причинах пари с дочкой дипломата, но я отмалчивалась. И тогда Мэл поступил отвратительно. Он довел меня до крайней степени изнеможения.

— Эвочка, — спросил вкрадчиво, как библейский змей, — о чем ты поспорила с этой выдрой?

— Мэ-эл, — захныкала я. Какие могут быть разговоры на пике зашкаливающей страсти?

Но он не отступил, продолжая изводить ласками. Не знаю, почему не сорвался сам, наверное, заранее выпил снадобье холодного рассудка. И, конечно же, добился своего. В памяти совершенно не отложилось, когда и как я поведала заплетающимся языком о сути спора с Ильмирой. Наверное, болтала, устроившись на плече Мэла после пережитой бури.

Он выслушал и взбеленился. В нем засомневались. Ему не доверяли. Две бабы разыграли его как приз. Одна решила, что Мэл с легкостью поддастся, а другая с радостью поверила ей. Да над ним будет смеяться вся столица или уже хохочет в полный голос!

Мэл бушевал, возмущался и изливал праведный гнев. Но это позже, а в тот вечер, вернувшись домой, я спросила:

— Тебе понравилось целоваться с ней?

— Мы не целовались. Когда целуются, в этом принимают участие оба, — ответил раздраженно Мэл, намереваясь переодеться.

— Но ты сравнивал меня с ней и вспоминал ваш поцелуй, — не отставала я.

— Никого я не сравнивал и не вспоминал, — швырнул он футболку на кровать. — Выбирал подходящий момент, чтобы сказать тебе.

— И когда сказал бы?

— Не знаю. Не хотел расстраивать.

— Хорошо, если меня случайно поцелуют, тоже не буду расстраивать.

Мэл в два шага оказался рядом.

— На что намекаешь? Эвка, ты опять что-то задумала? Или… уже?!

— Отпусти, мне больно.

— С кем? Кто он?

— Я же сказала: «если поцелуют». Отпусти! Почему тебе можно, а мне нельзя?

— Потому что. Как можно сравнивать? Если бы я знал, ни за что не согласился бы на разговор с ней. И впредь буду умнее. А ты, похоже, хочешь назло мне использовать какого-нибудь простофилю.

— Вовсе не собиралась, — вскинула я бесстрашно голову. — Просто раздумывала вслух.

— Запомни, Эва, в «Вулкано» были цветочки. Не доводи до ягодок.

Мэл знал, о чем говорил. Он предупредил. Таким я увидела его впервые — в прищуре гуляли холод и мрак. Его зверь дал знать, взглянув на меня глазами Мэла. На мгновение показалось, что рядом стоит чужой человек.

Невольно взор сместился к его рту. Мэл целовался со смуглянкой и не оттолкнул ее. Значит, ему понравилось.

Он заметил направление взгляда.

— Поцелуй меня.

— Нет.

Мэл целовал дочку дипломата этими губами, а сейчас просит ответить ему тем же?! Я не смогу. Ни за что.

— Значит, противно? — усмехнулся он и вдруг дернулся, порываясь схватить. Я увернулась, спасибо хорошей реакции.

Мы кружили вокруг кровати, и вдруг Мэл, коротко разбежавшись, перепрыгнул. Я кинулась во вторую комнату, но он поймал меня и повалил на диван. Со стороны наша борьба походила на возню влюбленных, но на самом деле шло настоящее сражение. Мы боролись молча. Я уворачивалась и сопротивлялась, а Мэл пытался поцеловать. Без шуток. Он подчинял и подавлял протест.

Сегодня впервые произошло не так, как обычно.

В полнолуния я набрасывалась на Мэла словно оголодавшая. В прочие дни и ночи хватало небольшой ласки, горячего взгляда или многозначительного намека, чтобы растопить и расплавить меня как воск. Но сейчас я воевала до последнего — и с Мэлом, и с собой. И даже когда он умудрился стянуть с меня штаны и нижнее белье, брыкалась, кусалась, пиналась. И когда прижал весом, пригвоздив мои руки, избегала его рта. И когда начал двигаться, глубоко и часто, — сопротивлялась. И подавила сорвавшийся стон, опалив торжествующего Мэла гневным взглядом.

Удовольствие вышло болезненно-острым, и тело предало меня, прижавшись к Мэлу. Он измучил, целуя. Заставил задыхаться от нехватки кислорода.

Следующим утром отражение в зеркале показало опухший рот и темные следы на шее и на груди.

— Теперь видишь, что значит целоваться? — сказал Мэл, подойдя сзади и обняв.

Вижу. Губы нещадно ныли.

— Запоминай, как бывает, когда целуются оба. Если забудешь, напомню. Мне не трудно, — подмигнул он и, шлепнув меня по пятой точке, отправился на работу.

Ильмира проиграла, не потеряв достоинства. По крайней мере, внешне. Однако она узнала номер моего телефона и позвонила, попросив о последнем разговоре, но я категорически отказалась и напомнила об условии пари.

Дочка дипломата сдержала слово. Она уехала за границу и спустя полгода вышла замуж за какого-то магната, навязанного дядей-нефтяным королем. Брак по необходимости продлился недолго. В поисках приключений экстремалка организовала экспедицию в высокогорный край, где по легендам находился вход в мир демонов и духов. Экспедиционный лагерь накрыло снежной лавиной, и тела смельчаков так и не нашли. Горы стали им вечным памятником.

А я порадовалась тому, что умею бояться.

 

20.1

Эва умела удивлять. Да что там, она изумляла непредсказуемостью. С виду тихоня, но далеко непроста.

Как горное озеро. В прозрачной воде различим каждый камушек, но близость дна обманчива. Кажется, руку протяни и дотронешься, а на самом деле можно захлебнуться и утонуть.

Мэл ни на грамм не поверил в Эвкино вранье.

Машина, взятая в прокате. Он, что, похож на лопуха? Такие тачки напрокат не дают. Мэл запомнил пацанов, что уехали с гонок на транспорте, «арендованном» Эвой, и пробил номер автомобиля через знакомого. Выяснилось, что документы в порядке, пацаны — курьеры, а точнее, посредники. Машина числилась за закрытым гоночным клубом. Всё законно, но в цепочке «Эва — посредники — клуб» имелись пробелы. Владельцы клуба об Эве — ни сном, ни духом. Значит, она сделала непосредственный заказ кому-то, кто остался в тени. Потрясти бы пацанов, но те как в воду канули. Растворились.

Ох, Эва, Эва… Голова бедовая. Кто её снабжает? Снадобьями, изменяющими голос, спортивными тачками… Нужно следить за ней пристальнее и на всякий случай прочитать лекцию о том, почему опасно водить знакомства с мутными личностями, и чем чреваты подозрительные деловые связи для дочки министра экономики. Эх, с телохранителями всё-таки было спокойнее.

А гонка с Ильмирой? Мэл еще не тронулся умом, чтобы поверить в галлюцинацию на финише. Он видел то, что видел. Как Эве удалось? Ведь у неё нулевые потенциалы. Наглухо нулевые.

Он колебался. Посоветоваться ли с дедом? Однажды Мэл рассказал ему о синдроме. Тогда дед выслушал теорию о необычных способностях Эвы и сказал:

— Настоящая фамилия её матери не скажет тебе ни о чем, а мне она хорошо знакома. Есть у меня подозрение, но для пущей уверенности нужно найти её родословную. Появятся результаты — сообщу.

Дед поставил перед собой трудновыполнимую задачу. Вся информация о побежденных в гражданской войне и сосланных на западное побережье сосредоточилась в секретных архивах департаментов и министерств в разрозненном виде. Данные собирались по крупицам и кропотливо складывались в сложный паззл.

Мэл приглядывался к Эве. Искал странности, неадекватности в поведении — и не находил. Смотрел в глаза и выискивал в их глубине ответ на мучивший вопрос: а так ли хорошо он знает Эву? Она оставалась запертым ящичком, полным тайн и загадок. И одну из них, сама того не подозревая, вытащила на свет южанка, пронесшаяся метеором по отношениям Мэла и Эвы.

Мак тоже не верил. Он долго не мог успокоиться после девчачьего состязания, о котором гудела столица.

— Слушай, может, у твоей «Турбы» есть душа? Такое бывает. Читал?

Конечно, читал. Теорию, согласно которой человеческие души после смерти якобы могут попасть в неживые предметы. А другая теория гласила, что электромагнитное поле работающих приборов «оживляло» их, наделяя самостоятельным интеллектом.

— Ну, да, — ответил скептически Мэл. — Странно, что душа проявилась, когда Эвка села за руль. А где эта душа пряталась раньше? И после гонок пропала.

— Потому что это женская душа! — осенило друга. — Взяла и показалась. Женщина-машина поддержала на трассе женщину-водителя. Каково?

— А мне, значит, не показывается. Почему? — спросил с ехидцей Мэл.

— А зачем? Ей с тобой хорошо. Кайфово. Панель поглаживаешь, капот полируешь. Вот и не высовывается.

Мэл сплюнул. Достали уже. Он потирал кулаки, пытаясь вычислить сплетников, распространяющих слухи кое о чем в трио «Эва+Мэл+Ильимира», и не собирался выслушивать сумасшедшие фантазии кое о чем с ожившей и влюбленной тачкой. Во бред!

Эва, которой тоже не давали покоя гуляющие россказни о поддержке темных сил, выдвинула свою гипотезу: мол, её синдром влияет и на неживые предметы, имеющие сложную конструкцию. И привела в качестве примера умолкший институтский горн.

Мэл полюбопытствовал у деда, возможно ли таковое.

— Интересное предположение, — ответил тот. — Дай время обдумать, посоветоваться со знающими людьми.

А вскоре подозрения вылетели из головы Мэла, потому что будни никто не отменял.

Первого сентября стартовал осенний семестр, и неожиданно выяснилось, что на пороге стоит последний год обучения. Точнее, не выяснилось, а осозналось, когда в распахнутые парадные двери потекли робкие первокурсники и матерые выпускники, запрудив институтский холл. Мэл заранее отнес в деканат заявление о самостоятельном изучении лекционного и практического материала, который будет пропущен по причине подработки.

— Почему без дамы? — спросил Дэн, когда утром, за завтраком в столовой, Мэл рухнул рядом — раздраженный и не в духе.

— Потому, — отрезал мрачно.

— И цертаму* пропустил, — добавил Мак. — Вчера разыгрывали certus exempul*. Нашлись дела поважнее?

— Нашлись, — ответил желчно Мэл. — Подбирать шторы в тон обоям.

Мак закхыкал.

— Вот ведь бабьё, — пробурчал Мэл. — Целый день мотались по магазинам. Объездили город вдоль и поперек.

— Удачно?

— Очень! — взвинтился Мэл. — То полоски не под тем углом, то цветочки крупные, то ткань тонкая, то мнется, то колется, то тяжелая, и её любимый котик-обормотик не сможет запрыгнуть на подоконник. Тьфу!

— А я предупреждал, — ухмыльнулся Мак, играя вилкой. — Бабы — зло. Она тебя подмяла. Сказала: «цыц», и ты поджал лапки как дрессировавнный.

— Ну да, зло, — протянул Дэн. — Давай, договаривай до конца. Дыма без огня не бывает.

— Какой дым? — удивился искренне Мак. — Веревки вьет, вот и весь сказ.

— Это потому что ты не вникал в женскую психологию, — ответил Дэн и обратился к Мэлу: — Она обиделась?

— Было малость, — ответил тот неохотно. — Разве я виноват, что у нее кулебяка не получилась? Так и сказал. Врать мне, что ли, если тесто сырое, и начинка пересолена? Сказал бы, что вкусно, пришлось бы съесть.

Дэн посмотрел с таким видом, будто перед ним сидел бесконечно больной аутизмом человек, с которого нечего взять и ругать — грех.

— Она старалась, пекла?

— Ну-у… старалась.

— Хотела сделать тебе приятное?

— Ну-у… хотела, — признал хмуро Мэл. Ему не нравилось, что друг в точности повторял слова Эвы, прежде чем она расплакалась.

— А ты залепил в лоб, что неумеха, и лучше бы ей к плите не лезть, потому что тебе хочется остаться живым и здоровым.

— Не так. Вернее, не совсем так.

— И чему удивляешься? — развел руками Дэн. — Помирились?

— Нет. Молчит, словно воды в рот набрала. Я и так, и эдак — ничего не помогает. Цветы купил, а она выбросила. Раньше мы как-то… быстрее приходили пониманию. А сейчас… — вздохнул он, недоговорив.

Да, самоуверенность подвела Мэла. «Подумаешь, обиделась. В постельке помиримся», — решил он, сболтнув грубость. Но Эвка молча взяла подушку и ушла спать на диван. Впервые. После того, как проплакалась на кухне. И ведь уверяла, что ей нравится, когда тесно, — поджал он губы, ворочаясь в кровати без сна. Но сегодня не тот случай, чтобы принуждать, как вечером после знаменательной гонки. Тогда они оба вошли в раж, каждый по-своему. Тогда Эва не отказывалась, он чувствовал это. Бесстрашно упрямилась, но, сопротивляясь, тянулась к нему и опьяняла как ледяное шампанское, исходящее пузырьками газа.

А сейчас между ними выросла стена. И ведь попросил прощения, покаялся, можно сказать, а не помогло. Её задели обидные слова, которые не замазать никаким извинением. И цветы выбросила, за которыми съездил Мэл. Мчался, сломя голову, на «Турбе», до ближайшего киоска, а она открыла створку и выкинула букет… как их?… стрелиций! — в окно.

Он психанул. Недостаточно извинений? Что еще нужно? Ах, выбрать шторы на кухню, чтобы в тон? Ну, так выберем, как изволите.

Эва изволила терроризировать. Немногословно. Говорила: «Здесь нет того, что мне хочется», и они отправлялись дальше. В промежутке пообедали молча в кафе, и Эва избегала встречаться взглядом. А потом поехали в следующий магазин. И в следующий. И в следующий.

«Ладно, — усмехнулся Мэл. — Поглядим, кто кого возьмет измором». И терпел, терпел. Изображал равнодушие к попыткам Эвы вывести его из равновесия. Шторы они так и не купили, и Эва опять спала на диване. Черт те что и сбоку бантик. Её бойкот начал надоедать. Мэл вдруг понял, что соскучился по ноге, заброшенной на него, по облаку темно-русых волос на подушке, по легкому поцелую спросонья.

— Почему не собираешься? — спросил утром понедельника. — Если опоздаешь, лекции не отменят.

— Позавтракаю здесь, — ответила Эва бесцветно.

Здесь, так здесь. Мэл ушел, хлопнув дверью, в надежде, что она очнулась, подскочив от громкого звука.

— Сегодня опять поедем выбирать шторы, — заключил кисло Мэл.

— Ну, и стоило вешать хомут на шею? — хмыкнул Мак. — Куда проще — вечером привел тёлку домой, утром дал денег на такси. Никаких проблем. Она не пытается накормить сырой… чем?

— Кулебякой…

— Ага. Кулебякой. Не строит тебя по струнке и не заставляет маршировать по свистку. Ты сам выбираешь, что хочешь. Сегодня блондинка, завтра брюнетка. Сегодня футболка, завтра майка. Легко. И не нужно спрашивать разрешение. Зачем усложнять себе жизнь?

Мэл откинулся на стуле. Хотел ответить, но зазвонил телефон. Он взглянул на экран и подобрался.

— Да, — ответил недовольно и выслушал говорящего. На лице проступила крайняя растерянность. — Эвочка, миленькая, что случилось?… Ну, конечно… Где ты?… Я сейчас. Дождись!

— Эй, где пожар? — крикнул Мак вслед товарищу, который ринулся из столовой, забыв о нетронутых тарелках на подносе.

— Где-где? — проворчал Дэн. — Понесся мириться. А ты спрашивал, зачем усложнять жизнь.

Мэл припустил в общагу, где его встретила Эва. Неодетая, непричесанная. Зареванная. «Скоро звонок, а ты не собралась», — открыл он рот, чтобы сказать, но Эва не позволила. Вцепилась в него. Обняла, обхватила. Приклеилась.

— Прости, Гошик, — всхлипывала, размазывая слезы по щекам.

— Эвочка… Ну, не плачь… Ты плачешь, а у меня внутренности наизнанку выворачиваются… Эвочка, пожалуйста…

— Я злая. Жестокая… Не могу больше…

— Это ты прости меня. Я не хотел. Не подумал…

Ох, каким вышло примирение! Тянущим, нежно-томительным. Сладким. Нетерпеливо-жадным. Тут же, на паласе. Страсть, растертая с марципаном и посыпанная шоколадной пудрой.

Таки они опоздали на первую лекцию. И по дороге в институт останавливались через каждые два шага, чтобы поцеловаться, наплевав на репортёров.

Сдались эти шторы. Лучше пойти в кино с иллюзиями, на места в последнем ряду. Верно?

Сентябрь разгорался. Первая половина дня проходила в лекциях, затем Мэл уезжал на работу, а Эва отправлялась на индивидуальные занятия и не забывала о должности младшего лаборанта. Вечером Мэл по заведенному порядку заходил за ней в институт.

Последний выпускной курс начался для него в непривычном статусе. Если в прежние годы Мэл с приятелями, заняв постамент у святого Списуила, выглядывал симпатичных первокурсниц и смущал их непристойными предложениями, то теперь парни развлекались без него. Мэл снисходительно посматривал на робеющих новичков, скользя лениво по лицам. Девчонки трепетали и бросали взгляды — кто застенчиво, кто посмелее. Шушукались.

«Ах, это тот самый»…

«Сын начальника двух Департаментов»…

«О них все говорят. Видела последние фотки в газете?»…

«Необычная пара. Живут вместе»…

«Подумаешь!»…

«Не сходят с верхних строчек рейтинга»…

«А она не видит, представляешь? И учится здесь!»…

«Симпатичный»…

«Будешь таращиться, она отдаст твою душу дьяволу. Опасная штучка. Слышала, как обошлась с той девчонкой? Нет?! Об этом до сих пор гудят. А та всего лишь сказала ему „привет“…»

«Наверное, он ей должен. Или приворожила его. Надо же, такой красавчик — и со слепой»…

Мэл лишь крепче обнимал Эву и посматривал на сплетников насмешливо и высокомерно.

Элитный столик в столовой так и остался обособленным. Правда, на третий день от начала учебы два зеленых первокурсника заняли угол по незнанию, но Мэл посмотрел на новеньких ласково, а с соседних столиков предостерегающе зашикали, и юнцы поспешно ретировались.

Начались занятия — возобновились лекции по символистике. Мэл поначалу пребывал в напряжении. Казалось бы, и препод теперь несвободен, и Эва благополучно отработала летом лаборанткой, не сталкиваясь лицом к лицу с Вулфу, и обострения в полнолуние протекали легче, а все равно Мэл не доверял профессору. Тому в любой момент могла наскучить человеческая подружка, а единственная и ненаглядная сидела тут же, под носом, на верхнем ряду.

Но хромой жизнь не осложнял. Материал читал в прежнем ритме, на Эву внимания не обращал. Она теперь не требовала обязательную порцию объятий после каждой лекции, хотя сидела на занятиях задумчивая. А может, Мэлу казалось, а на самом деле Эва внимательно слушала и усваивала.

Как-то она вспомнила о чемпионе. Жалостливо вспомнила, мол, каково ему в чужом краю, без поддержки родных. Сдал ли он сессию и шагнул ли в четвертый год обучения?

Мэл хотел ответить, как есть на духу, но зубами скрипнул и промолчал. Пусть остается в неведении относительно Рябушкина и его простодушия. Знала бы Эва, каким подлым человеком оказался спортсменчик, плевалась бы при упоминании его имени.

Мэл встретился с крепышом-коротышом перед его отъездом на север. Встретился, чтобы поговорить по-мужски и спросить, глядя глаза в глаза: «Зачем ты, гнида, подставил мою женщину?»

Приехал домой к Рябушкину, вызвал на лестничную клетку и спросил. Для усиления эффекта пришлось создать deformi*, потому что тот вздумал хорохориться.

И чемпион поведал. Стыдился, краснел, бекал, но выдавил сумбурно.

Собственно, Мэл не удивился. Простодушный Рябушкин влип по самое не хочу, связавшись с элитными детками. «Девушка» Петруши — дочка второго замминистра финансов — тянула из своего ухажера денежки как пылесос. На редкость легкомысленная особа со своеобразными понятиями о девичьей скромности. Она же затащила спортсмена в мир подпольных азартных игр. Наивный товарищ верил, что олимп близок, как и блестящее будущее. Рябушкин начал участвовать в нелегальных боях. Ему везло, он выходил из потасовок без серьезных повреждений — переломов и внутренних разрывов. А еще чемпион быстро подсел на халявные деньги. За игорным столом через его руки проходили фантастические суммы. Рябушкин мог выиграть за ночь до сорока штукарей и потерять не меньше. Но однажды он проигрался. Долг в пятьдесят тысяч висоров завис дамокловым мечом, грозившим опуститься в любое мгновение. Проценты росли.

«К этому и шло», — подумал Мэл, слушая сбивчивый рассказ. — «Лопуха попросту развели».

Отчаявшемуся Рябушкину предложили простить долг. Достаточно устроить так, чтобы замаралась фамилия студентки и хорошей знакомой Папены Эвы в каком-нибудь грязном дельце. Поначалу опешивший спортсмен категорически отказался, но что делать, если с него требовали уже семьдесят тысяч? Сам Рябушкин мог вернуть деньги, разве что продав себя на органы. Ну, и прихватив семью в придачу, о чем пригрозили кредиторы.

И чемпиончик решился. Нагрянул в общежитие к Эве, придумав повод: просьбу о помощи с личным делом. На следующий день Мэл встретил крепыша и предупредил: «Без спросу подойдешь к Эве, поставлю на костыли». Он и не догадывался, что рука спортсмена сжимала в кармане полосатую резинку для волос, а в голове прокручивался сценарий будущего преступления.

— Гад! — не сдержался Мэл и, сбросив заклинание, заехал рассказчику по скуле. — Она ведь была твоей девушкой. Как ты мог?

Рябушкин смог. Потому что испугался за родных.

— Это страшные люди…. Они продемонстрировали… наглядно, — проблеял крепыш. — А Эве-то что? Отец отмазал бы её, мне так сказали.

И Мэл заехал кулаком во второй раз.

Сценарий был таков. На ночь чемпион оставил артефакт в спортзальной раздевалке, а на следующее утро вынес бы раритетную вещь из института и подкинул в чуланчик Эвы. Ему пообещали вскрыть замок в комнатушке на первом этаже общаги, пока студенчество на занятиях.

— Об остальном не волнуйся, — утешили кредиторы. — Твоё дело — маленькое. Вынес и радуйся, что долг покрыт.

Зато Мэл живо представил продолжение истории. Разгорелся бы нешуточный скандал. Поди ж догадайся, где находится украденный артефакт. Эва собрала пожитки и думать забыла о комнатушке. Резинка для волос на месте преступления — достаточная улика, чтобы сыщики ринулись в общагу для обыска. Началась бы кутерьма. Наверняка подкупленные репортеры ждали условного сигнала на низком старте.

Но Рябушкину не повезло. Во-первых, Стопятнадцатый пришел в институт не вовремя и поднял тревогу. Во-вторых, Монтеморт при выходе схватил с поличным, чего спортсмен никак не ожидал. Он же своими глазами видел библиотечные книги в комнате Эвы!

— Я бы с радостью убил тебя, но ты мне нужен живым. Продолжай, — процедил Мэл, потирая кулак. Оба чемпионских глаза заплывали фингалами.

Рябушкин поведал о тех, то предложил подставить Эву. Поведал об игорных клубах, где бывал, о людях, которым должен. О том, как от беспросветного отчаяния съездил к полуслепой бабуле, живущей в пригороде, и украл кое-какие антикварные вещицы и шкатулку со скромными фамильными украшениями, чтобы расплатиться с долгом. Как ни странно, спортсменчик не сожалел, что его угораздило связаться с дочкой второго замминистра финансов.

— Она не такая, — опроверг, когда Мэл попытался рассказать об истинном характере девицы.

Ладно, болезных умом не калечат. Эвкин синдром и так превратил человека в морального урода. Пусть едет на все четыре стороны подальше от столицы. И забудет об Эве. Навсегда. Ведь забудет?

Рябушкин поклялся.

Мэл задумался. Спортсмена явно подставили. Раскрутили на немалые деньги и кинули. Кому помешала Эва?

Он обратился к деду, а тот — к отцу. Детство какое-то, но Мэл не мог переступить через себя. Общался с родителем официально, по-деловому.

Подозреваемых прощупывали осторожно, чтобы не спугнуть, а потом взяли скопом. И понеслось. Допросы, дознания, очные ставки, глубинный гипноз, сканирование памяти.

Дернули паутину, и потянулись нити к Влашеку и к Мелёшину-старшему. К их альянсу. А предысторией стали полиморфные способности Эвы.

Подслушанный ею разговор в Моццо о том, что бывший начальник Первого департамента собирается бежать за границу, Мэл передал деду, а тот — отцу. Кузьму и его подельников арестовали, доступ к счетам перекрыли. Переведенные за бугор денежные средства министерство экономики вернуло в государственную казну, заполучив похвалу премьер-министра. Но кое-кто из сторонников Кузьмы схоронился на свободе и решил отомстить, для начала передав «привет» через Эву. Дочь-воровка министра экономики ославила бы отца на всю страну со всеми вытекающими последствиями.

Так что Эва, того не зная, находилась в шаге от катастрофы, виновником которой стал её бывший парень Петруша. Хотя Мэл не сомневался, что пацифизм Эвы оправдал бы предательство чемпиончика. «Петя ни в чем не виноват. Он — жертва обстоятельств. Его заставили, бедняжку» — сказала бы она. Тьфу.

А вскоре подозрения о тайнах Эвы и подавно отступили на дальний план, потому что возникла другая, реальная проблема. Угроза спокойствию. Угроза стародавней дружбе.

У Мака приключилась днюха. А для днюхи лучшего места, чем «Вулкано», не найти.

— Стареешь, друг, — похлопал Мэл друга по плечу. — Еще годок накинул.

— И не говори, — ухмыльнулся тот. — Сделал шажок навстречу старости.

Мак удивил. Во-первых, при наличии большой компании желающих отметить день рождения, именинник появился без подружки. Во-вторых, Мак… смыл пестроту с головы.

— Заболел? — спросил Дэн, прибывший на праздник с длинноногой тёлкой.

— Выздоровел, — ответил Мак, посмеиваясь.

Эва пялилась на него как на чудо расчудесное.

— Я и не знала, что ты блондин. Думала, наоборот, обесцвечиваешь волосы.

— Разочарована?

Она бросила растерянный взгляд на Мэла.

— Нет. Необычно выглядишь без темных пёрышек. Нужно привыкнуть.

В разгар веселья быстрая музыка сменилась медленной мелодией, и Мак протянул руку Эве:

— Потанцуем? — и обратился к Мэлу: — Можно?

— Без проблем, — разрешил тот великодушно, и парочка отправилась в круг. Эва выглядела смущенной.

Мэл вернулся к столу, а Дэн оставил свою подружку и сел рядом.

— Классная днюха, — заметил, глядя на танцевальный круг.

— Мак по-другому не умеет. Не мелочится на развлечениях.

Помолчали.

Мэл потягивал коктейль и смотрел на танцпол. Хороший медляк. И Эвка танцует с лучшим другом.

— Конечно, не мое дело, но… Мак, похоже, того, — сказал вдруг Дэн.

— Что «того»? — спросил Мэл, сделав глоток коктейля и наблюдая за Эвой.

— Ну, того… к твоей неровно дышит.

Мак и Эва не танцевали, а толклись с краю круга, разговаривая о чем-то. Она рассмеялась, наверное, над шуткой.

— Разве не заметил? — удивился Дэн. — С месяц или больше.

Неровно дышит, ага. Лучший друг. Близкий друг. Ближе не бывает. А ведь Мэл доверял ему как самому себе.

— Не замечал, — ответил он спокойно и поставил бокал на стол.

Мак без подружки — нонсенс. И сбросил клоунскую мишуру. И обучал Эву вождению. И отгонял от нее прилипчивых студентов. И давно забыл о хохмах. И искренне удивлялся: зачем добровольно навешивать хомут на шею? Потому что примерял к себе.

Сегодня Эва надела длинную юбку до середины икр из легкой струящейся ткани, повторяющей изгибы тела. Чересчур целомудренно, но Мэл только сейчас разглядел подвох. В свете прожекторов ткань просвечивала, и ногами Эвы могли любоваться все желающие. Поганка. В чадру ее и под замок.

А Мак обнимал партнершу за талию как-то уж… собственнически, и прижимал плотнее, нежели позволено другу, и наклонился, разговаривая вполголоса. Черт! Вот пижон. Когда закончилась музыка, поцеловал руку, и Эвка залилась румянцем.

Всё, больше никаких танцев-обжиманцев с другими мужчинами. Покорно будет сидеть рядом. Мэл привяжет к себе, если потребуется. А с другом нужно разобраться.

— И как танцевалось с Маком? — спросил он, когда такси укатило, доставив до институтских ворот.

— Нормально, — пожала Эва плечами.

— О чем разговаривали?

— Обо всем. О машинах. О гонках. Об учебе.

— Понравилось?

— Гош, ты же сам разрешил. Что-то случилось?

— Нет. Просто так спросил.

Случилось. Еще как случилось.

Мэл стал приглядываться. Наблюдал за Маком. Следил, как тот смотрит на Эву и что говорит. И понял: Дэн прав.

Мак перестал принимать участие в оргиях и пьянках. Он даже замутил с девочкой-второкурсницей со своего факультета — скромной, но симпатичной тихоней. Точнее, «замутил» — громко сказано. Когда мутят, в первое же свидание тёлка обновляет заднее сиденье автомобиля и, как правило, на спине. А Мак ухаживал. Провожал до аудитории и встречал после занятий. Нес сумку и отвозил домой на машине. И в столовой предложил обедать в элитной зоне, но девочка ответила отказом. Потому что стеснялась компании избранных деток.

Но Мэл-то знал, почему друг бросился из огня да в полымя, и поэтому при любом удобном случае показывал, кому принадлежит Эва. Демонстративно поглаживал по спине или обнимал. Заправлял прядь за ухо или клал руку на ее колено. А однажды за обедом в столовой поманил, сказав на ухо что-то незначащее, и поцеловал. На виду у друзей. Долго, затяжно целовал, потому что знал — Эвка откликнется и потеряет голову. Так и произошло.

Мэл первым оторвался от её губ, и Эва машинально дернулась следом, а когда осознала, что вокруг много народу, и на нее смотрят, — вспыхнула и вскочила.

— Я… мне нужно… срочно… — подхватила сумку и побежала прочь из помещения.

Дэн с Маком молчали, а Мэл отправился вальяжной походкой к мойке с подносами.

Эва дулась, а Мэл изображал искреннее недоумение: разве он не может поцеловать свою девушку, где ему вздумается? Институтские правила не запрещают.

А еще Мэл чаще, чем обычно, просматривал звонки и сообщения в её телефоне. И отслеживал добавление новых номеров в список контактов. Номер Мака не появился, иначе бы многолетней дружбе мгновенно пришел конец.

После работы Мэл обычно заглядывал за Эвой в институт, и они возвращались в общагу. Как-то зашел в холл, а Эва и Мак стоят у святого Списуила, в руке у нее букет желтых кленовых листьев, и они о чем-то беседуют. Романчезо, значит, заделался — прищурил Мэл глаза. Эвка увидела его и, вспыхнув от радости, потянулась навстречу. Всего-то полдня не виделись, а она успела соскучиться.

Мэл самодовольно улыбнулся. Подошел и обнял, поцеловав в губы. И Маку протянул руку, как ни в чем не бывало.

— Что отмечаем? — кивнул на букет из листьев. — Есть причина?

— Ничего. Просто так. Пойдем? — взяла она Мэла за руку. — До свидания, Максим.

— Пока, — попрощался тот, и пока они шли к парадным дверям, Мэл чувствовал спиной взгляд друга.

В общаге он устроил выволочку Эве за то, что она без разрешения принимает знаки внимания от других мужчин. И неважно, что осенние кленовые листья — не бог весть какой знак внимания. Это дело принципа.

Эва взяла и расплакалась. Обвинила, что он не знает, к чему прицепиться, а на самом деле она с Маком просто разговаривала, и если Мэл накручивает на пустом месте — это его проблемы. Грохнула дверью и закрылась на кухне.

И Мэл понял, что нужно рубить гордиев узел. Немедленно. Пока Эвкин sindroma unicuma Gobuli* не развел старинных друзей по разные стороны баррикад.

— Признай, ведь дело не в ней, — заключил Мэл. — Дело в том, что между мной и нею.

Мак сделал затяжку.

Они стояли на балконе, облокотившись о перила, и курили. Мэл с разлету приехал к товарищу домой и сказал: «Надо поговорить».

— Потому что завидуешь мне, — добавил он.

Дело было не в Эвке, он понял это сразу. Дело было в том, что Мэл заполучил то, о чем другие в его положении и мечтать не могли. День за днем перед глазами Мака маячила влюбленная парочка, и невольно он представлял себя на месте друга. Неожиданно Мак протер глаза и увидел, что рядом крутятся бабочки-однодневки, которым нужно только одно — висы. Подружки на день, которые в погоне за баблом не замечают Мака как личность, да им и не нужно.

— Мы с тобой через многое прошли. Знаем друг друга с детства. Не хочу терять тебя как друга, но если потребуется, стану врагом, — сказал Мэл.

Мак молча сбросил пепел с сигареты.

— Ищи свою и найдешь. Вокруг много девчонок, и необязательно в клубах и на гулянках.

— Предлагаешь пойти в библиотеку? — спросил Мак впервые за время разговора.

— Почему бы и нет?

— Не люблю читать, — усмехнулся Мак. — Чего боишься? У меня все равно не получится. Она же видит только тебя.

— Неважно. Держись от нее на расстоянии.

Мак пустился во все тяжкие. Неделю пропадал по злачным местам, меняя подружек одну за другой. Даже имен не запоминал. Называл обезличенно детками или зайками.

Потом как отрезало. Снова стал пай-мальчиком. Возобновил ухаживания за застенчивой второкурсницей и уговорил обедать за элитным столиком. Он словно доказывал Мэлу: смотри, твои домыслы напрасны, но тот замечал его взгляды, бросаемые на Эву исподтишка. Застенчивую пассию Мака звали Ольгой, и она робела, обращаясь к участникам элитной компании на «вы».

— Оля, забудь. Общайся только на «ты», — сказала Эва приветливо, и девчонка покраснела. Она вообще посматривала на Эву и Мэла как на институтские легенды. Наверное, наслушалась красочных сплетен.

Мэл изломал голову, под чьей опекой оставлять Эву на цертамах*. Мак стал последним человеком, которому бы он доверил безопасность Эвы. А тот циклически срывался в загулы и остепенялся.

Дэн ворчал:

— Крышу у него снесло, что ли? Так до аттестата не доживет, загнется от цирроза печени.

Эва не подозревала, что дружеские отношения между Малом и Маком натянулись струной. Это и к лучшему. Чего доброго, взялась бы мирить. Она разговаривала с Маком, тот отвечал односложно, и Эва недоумевала. Может, обидела чем?

Как-то поздним вечером позвонил Дэн и попросил о встрече. Часы показывали начало одиннадцатого, и это означало, что у друга стряслось что-то неотложное.

— Эвочка, мне нужно увидеться с Дэном. Я съезжу?

Если бы она сказала: «Куда ты на ночь глядя?», Мэл остался бы. Наверное. Или нет, все равно поехал бы в клуб, упомянутый Дэном в коротком телефонном разговоре. Потому что друзья — это святое.

— С ним всё в порядке? — спросила тревожно Эва, наблюдая, как собирается Мэл. — Если потребуется помощь, скажи.

— Приеду на место, оценю ситуацию и позвоню.

Поцеловав взволнованную Эву, он отправился по указанному адресу. Другой конец города, клуб на периферии, прокуренный бар и Дэн у стойки, повышающий градусы в крови.

— Что это? — Мэл понюхал содержимое стакана. — Коньяк? Какой повод?

— Оксана беременна, — ответил Дэн.

Девушку друга Мэл видел от силы пару раз. Случайно столкнулся с парочкой в аптеке и позже увидел их в малолюдном кафе с восточной кухней, куда заехал по просьбе Эвы купить вкусненького на ужин.

Дэн со школы отличался уравновешенным и спокойным характером. Он повзрослел гораздо раньше друзей и часто осаждал их безбашенность и горячность трезвыми суждениями. Да и опыта «семейной» жизни у него имелось предостаточно. В их компании Дэн первым завел серьезные отношения, учась на первом курсе института. «Серьезные» — это квартира в столице и полное содержание подружки. Дэн не делился с друзьями, когда и при каких обстоятельствах познакомился с Оксаной, и чем она привлекла его. Чем женщина привлекает мужчину? Очевидно, он нашел что-то в невысокой зеленоглазой беляночке, если предложил стать содержанкой. Той, которая не претендует и ждет, когда о ней вспомнят.

Мэл не влезал в личные дела друга и никогда посмел бы критиковать образ его жизни, но сейчас впервые задумался. Об Оксане знали единицы. Она была тылом, надежной гаванью, в которую неизменно возвращался Дэн, нагулявшись с временными подружками. Он, кстати, не усердствовал с поиском спутниц-однодневок, предпочитая появляться на развлекательных мероприятиях в одиночестве.

— О! — сказал Мэл, устраиваясь рядом, и похлопал товарища по плечу. — Вот так новость!

Дэн станет отцом. У него будет ребенок. Ну и Дэн! Переплюнул всех.

А что? Это закономерно. Жизнь не стоит на месте. Детство давно миновало, вчерашние подростки выросли. В баре сидели двое взрослых мужчин, обремененных… семьями?

Мэл удивился неожиданному открытию. Хотя чему удивляться? Он живет с женщиной, связан обязательствами, у него свой дом, машина, работа. В конце концов, по дому разгуливает живность — Кот. Чем не семья?

Тяжел ли хомут, как спросил однажды Мак? Хомут надели, нечего отрицать, но он не жмет, не гнет, не давит, не натирает мозоли. Наоборот, Мэл чувствовал ответственность и потребность заботиться и оберегать. Он знал, что вернется в общагу, где его ждет Эва. Или к тому времени она уснет, но обнимет сонно, прижавшись к боку.

— Мне нужен совет, — сказал Дэн, покрутив стакан.

— А Мак где? Почему не позвал?

— У него нос не дорос.

Верно. Мак развлекался на полную катушку и не понял бы смысла новости, сообщенной Дэном. Чего доброго, обхохмил бы, не вникнув и не примерив на себя.

— Какой совет, папаша? — ухмыльнулся Мэл и вслушался в свои же слова. «Папаша» прозвучало непривычно и ново.

— О ребенке, — ответил Дэн и показал бармену: плесни еще. — Срок небольшой. Еще не поздно, и возможен аборт.

— Аборт? — переспросил тупо Мэл. У него имелась куча кузин и племянниц, да и подружек он переменял достаточно, но о беременностях, о детях и обо всем, что им сопутствовало, имел смутное представление. Зачем вникать, если тебя не касается?

Аборт — когда итогом кувыркания в постели мог бы стать кричащий сверток, но этого не происходит. Мэл не вдавался в подробности того, как женщины устраняют проблемы с нежелательной беременностью. Ему вообще несказанно повезло, что ни одна из приятельниц после кроватных отношений не объявила его отцом будущего ребенка. Но и он не дурак. Всегда подстраховывался. Без исключений. Носил с собой резинки. Зато с Эвой они решили, что лучше ей принимать порошок в саше. Разводить и пить.

— Причем здесь я? — спросил Мэл севшим голосом. При упоминании об аборте неожиданно заныл зуб.

— Что мне делать? Оставить ребенка или… — не договорил Дэн и влил в себя залпом содержимое стакана.

Мэл ошарашенно молчал. Ну и вопрос!

— Помочь с советом не смогу, но выпить не откажусь, — ответил и подозвал бармена. Хорошо, что на трезвую голову успел позвонить Эве и предупредил, чтобы она ложилась спать, не дожидаясь.

— Буду за полночь. Не волнуйся, всё в порядке…. И Дэн в порядке. Да, спокойной ночи.

Они пили, заедали засахаренными лимонными ломтиками, курили и разговаривали.

Родители Дэна не препятствовали отношениям сына со слепой простолюдинкой. Поставили единственное условие — никаких скандалов, огласки и нежелательных детей. Без альтернатив.

— Может, она специально… ну, забеременела? — спросил Мэл и смутился, выговорив последнее слово.

— Нет, думаю, у нас вышло случайно. Оксана — неконфликтный человек. Без амбиций. Она примет любое мое решение, — ответил Дэн. — Понимаешь, если он появится на свет… Он может родиться слепым. Что его ждет?

Мэл молчал, потому что свято уверовал — когда-нибудь, в отдаленном будущем, его ребенок будет видеть волны. Обязательно.

— Рано или поздно это произошло бы, — продолжил Дэн. — Я понимаю, ей нужна семья, дети. У нее своя линия жизни, у меня — своя. Но не могу отпустить её. Не могу! Мы с тобой находимся в одинаковом положении. Подскажи!

— То есть? — поднял бровь Мэл.

— Твоя тоже не видит.

— И что с того? — вдруг протрезвел Мэл. — Когда-нибудь волны вернутся к ней.

Сказал для друга, потому что знал правду.

— Сам-то веришь? А если не вернутся? Она останется слепой. Что тогда?

— А что тогда? — повторил Мэл. Сделал глоток, и коньяк показался пойлом.

— Влетишь как я. Что будешь делать?

— Ну… — Мэл задумался. Ребенок. Беззубый младенец в слюнявчике. Вот, например, троюродная кузина Агния родила в прошлом году. Раздуло ее неслабо. Ходила с огромным животом. Родственники думали, муж двойню засандалил и УЗИ врет, ан нет, родился пацан, только крупный. А Эва в роли беременной, с животом… Мэл пытался представить, и не получалось.

— Когда влечу, тогда и подумаю.

— Потом поздно будет. Знаешь, мне рассказали, как прерывают. Говорят, как кошка отряхнется и дальше пойдет, тем более, за бабло сделают быстро и безболезненно. Оксану жалко. У нее резус отрицательный. Если сейчас сделать, потом здоровых детей может не быть. А твоя… Поговаривают, если останется слепой, твой батяня терпеть не будет. После окончания института найдет другую невестку.

— Кто поговаривает? — нахмурился Мэл.

— Все говорят. Посуди сам, кому нужна слепая, пусть и дочь министра? Поначалу репортеры кричали на всех углах, и Рубля заступился, а теперь всё затухло. А знаешь, почему? Потому что было выгодно. Потому что надеялись, что волны вернутся. А теперь выгоднее развести вас в разные стороны. Тот же Рубля прикажет найти любую причину, чтобы не портить чистоту висоратской крови. А ты сам-то на что надеешься? Если твой ребенок родится слепым, что его ждет? В этой стране он будет недочеловеком. Вторым сортом. В заведения со знаком «V» — вход только для благородных. Может, ее за границу вывезти? — ухватился Дэн за идею. — Нет, вывезти смогу после окончания института. Пока нет ни авторитета, ни связей. Отец настроит всех. Никто не поможет. А ей рожать весной!

Мэл подавился коньяком.

Рожать. Да, женщины рожают. Вынашивают новых людей и дают им дорогу в этот мир. И мать родила двоих: его и Маську. Господи, да ведь и Эва когда-нибудь подарит ему сына или дочь! Пищащий кулек, к появлению которого он приложит руку. Вернее, не руку, а другую часть тела, но суть не меняется.

Сколько бы ни выпил Мэл, а всё же ему хватило ума не давать советов другу. Это его жизнь и его женщина. Это его ребенок, и только Дэну решать, родится малёк или нет. Но нагрузившись алкоголем и протравив легкие никотином, Мэл твердо заверил, что поможет и поддержит, что бы ни случилось. Иначе зачем нужны друзья?

Мэл вернулся далеко за полночь на такси. А машину он заберет завтра от клуба.

Конечно же, Эва не спала. Дремала, быть может, и периодически просыпалась, поглядывая на часы. Приятно, что ни говори. И все равно Мэл не включал свет, чтобы не беспокоить. Пошатываясь пьяно, разделся абы как, расшвырял одежду по углам и забрался в кровать. Обнял Эву и прижал к себе. М-м-м, теплая, родная.

Она погладила его руку.

— Выходи за меня замуж, — пробормотал Мэл. Глаза слипались, язык ворочался с трудом.

Эва хмыкнула.

— Спи уже, гуляка, — сказала тихо.

— Не, ну а что такого? Выходи, а? — прижался он еще теснее.

— Спи. Утро вечера мудренее. Фу-у, и пахнет же от тебя… В бочке со спиртным курялся?

— Ага. Люблю тебя, — сказал Мэл на последнем издыхании и отрубился.

Конечно же, утром он мало что помнил из ночной попойки, но основные вехи умудрились отложиться в голове. Самочувствие оставляло желать лучшего, хотя похмелье не мучило. Этим и хорош качественный коньяк. Значит, бармен не надул.

Душ просветлил мозги и взбодрил.

Если слухи гуляют, значит, небезосновательно. Все говорят, что у них с Эвой несерьезно, и ждут, вернутся к ней волны или нет. А Влашек не ждет. Он давно приготовил пути отступления. После окончания института отправит дочь на западное побережье и придумает причину, например, сбор материала для будущей диссертации. Люди годами пишут научные труды, и Эва канет, растворится на просторах каторжанского края. За периметр въедет, а обратно не вернется. Удобно и Мелёшину-старшему, и Влашеку. От истории с отравлением оба они взяли по максимуму, и Эва — средство в достижении целей. А когда средство начинает мешать, от него избавляются.

Но ошибка высокопоставленных политиков состоит в том, что они не приняли в расчет интересы Мэла.

Он открыл дверцу тумбочки, прислушиваясь, как Эва напевает в душе. Взял коробочку с саше, внимательно прочитал инструкцию по применению и тщательно оглядел гофрированный шов по краю пакетика. Бумага тонкая, но если подержать над паром, то склейка разойдется. Мэл сунул два пакетика на пробу в карман брюк. В коробочке осталось достаточно, и Эва не заметит убыли. Надо же, он никогда не задумывался над тем, какой вкус у порошка.

Не то чтобы за ночь Мэл вдруг раскопал в себе родительские инстинты и желание отцовства. Чистый расчет. Будущий ребенок — часть стратегии, которая пришла в голову, и идею невольно подал Дэн. И гарантированные семьдесят пять процентов не подведут. Однозначно.

Затем следующий и самый основательный шаг. Мэл обдумывал полдня и выстраивал в голове поэтапный план. Увлекся, забыв о конспектировании лекций. Эва даже забеспокоилась, всё ли в порядке.

Всё в ажуре, киса. Мы женимся. Но ты об этом пока не догадываешься.

_________________________________________

certus exempul *, цертус эксэмпул (перевод с новолат.) — точная копия

deformi *, деформи (перевод с новолат.) — деформация

сertamа*, цертама (пер. с новолат.) — состязание, соревнование, как правило, нелегальное

sindroma unicuma Gobuli*, синдрома уникума Гобули (пер. с новолат.) — уникальный синдром Гобула

 

20.2

После истории с получением clipo intacti* я решила поступить честно, предупредив Мэла о намерении навестить Олега и Марту. Целую вечность их не видела. Соскучилась.

Мэл не проникся. Он старательно скрывал, но я чувствовала: его раздражало, что меня тянуло магнитом в район невидящих.

— Вы теперь на разных полюсах, — надумал он вразумить. — Не советую.

— Из-за полюсности у меня нет друзей. А тех, что были, я почти растеряла.

— Заведи новых. Из своего круга.

— Друзья — не котята и щенки, чтобы их заводить! — вспылила я, возмутившись. — Сколько у тебя приятелей и знакомых? Море. А сколько проверенных? Макес и Дэн. У меня тоже есть друзья. И я ценю их. Между прочим, Олег и Марта помогли мне в трудную минуту. Можешь без конца напоминать об отце-министре и о полезных связях, но я еще не забыла, как жила на восемь висоров в неделю.

Спор грозил перерасти в ссору, и Мэл предпочел промолчать. Однако он категорически собрался со мной в гости. Вот упрямец.

— Тебя не жалуют в квартале. Опасно там появляться, — забеспокоилась я.

— Прорвемся, — ответил Мэл, поигрывая ключами от «Турбы». — Никто уж и не помнит.

Сомнительно. Вряд ли жители забыли о деньках, проведенных под арестом после того, как один столичный принц устроил драку у местного клуба.

В отличие от моей жизни, сделавшей сальто-мортале в последние полгода, жизнь в районе невидящих продолжала течь сонно и меланхолично. Лето заполнило тихие улочки шапками пыльной листвы и квелой травой, вянущей в ожидании дождей. Скверик звенел детскими голосами.

Мэл притормозил у обочины.

— Подозреваю, с clipo intacti* тебя за уши не оттащишь от этого квартала. Поэтому хочу предупредить. Общаясь с местными, хорошенько думай, прежде чем сказать что-нибудь или сделать.

Я хотела возразить, но он продолжил:

— Забыла про пост у института? Удивляюсь твоей невнимательности. Одна из тачек рванула за нами, но промазала. Свернула не в тот проулок. Сегодня нам повезло, а завтра репортеры пронюхают. Они не дадут покоя жителям. Понравится ли твоим друзьям, если их начнут осаждать журналисты?

Не только журналисты, но и дэпы*. И последние не станут выспрашивать и убеждать в сотрудничестве, а возьмут насильно. Прочитают и принудят, как те отморозки, что издевались над Радиком. Равенство в правах, определенное гражданским кодексом, — сплошное лицемерие, когда дело касается невидящих. И из-за моей пресветлой персоны у местного населения возникнут большие проблемы. О спокойной жизни можно забыть.

Так Мэл дал понять, что обстоятельства могут быть превыше желаний. Он носом чуял, что я планировала забегать к Олегу и Марте не раз в полгода, а значительно чаще. И собиралась покупать продукты в здешнем районе из чувства солидарности с владельцами лавочек. А разве ж кто-нибудь из продавцов обрадуется, когда вместе с элитной покупательницей нагрянут дэпы*, взбаламутив тишину улиц? Вдобавок неизвестно, чего ждать от синдрома.

Олег пытался спрятать изумление за доброжелательной улыбкой. Витрина с замками осталась прежней, и сам он точил детальку, зажатую в тисках. Разве что казался уставшим, с залегшей морщинкой меж бровей. И Марта, выглянувшая из шторочек, приветливо улыбнулась нам. Она двигалась как уточка, пряча увеличившийся живот под просторным сарафаном.

Разговор не клеился. Повисла скованность. Уверена, Олег и Марта прознали о близком родстве моего спутника с начальником Объединенных департаментов. С великим и ужасным, чье имя вызывало у граждан паралич дыхательной и сердечной деятельности.

Мне стоило больших трудов выпросить у Мэла частичную свободу действий. Сначала он ни в какую не соглашался, но потом передумал. А может, причиной послужили долгие «упрашивания», начавшиеся в душе и закончившиеся на диване.

Мы договорились: чтобы не привлекать внимания, Мэл отвозит меня в гости и уезжает на работу или в авторемонтную мастерскую, а на обратном пути забирает.

Олег и Марта… Они были приветливы, но настороженны. И испытывали крайнюю неловкость. И воспринимали меня как экзотическую птицу, случайно залетевшую в убогий курятник. Настырность залётной птички их угнетала, но я не собиралась отступать и долго убеждала Марту в том, что мои вкусы в отношении пирожков с капустой не изменились, и что мне нравится пить чай на небольшой кухоньке, любоваться нарисованной на стене розой и болтать ни о чем.

Несмотря на приличный срок беременности, Марта принимала заказы на вышивку и шитье, и это означало, что семье требовались деньги. Будущую маму стесняли расспросы о том, что требуется малышу. Она отнекивалась тем, что приданое для ребеночка почти готово. Марту смущали моя нахрапистость и гиперактивность в стремлении помочь. Поэтому пришлось пойти другим путем. Купить каталог для детей «От 0 и до…» и сделать заказ по телефону, через службу доставки.

Так, листая страницы толстенного каталога, я впервые окунулась в мир детства. В мир маленьких человечков, для которых работала целая индустрия, изготавливающая кремы, шампуни, лосьоны, подгузники, пеленки, молочные смеси, нагрудники, соски, бутылочки, игрушки, витамины, не говоря об одежде, колясках, кроватках и прочих необходимых приспособлениях.

— Ого, — сказал Мэл, заглянув из-за спины. — Разведываешь обстановку на будущее?

— Это для Марты, — буркнула я, захлопнув каталог.

Служба доставки сработала оперативно.

— Сомневаюсь, что они согласятся взять, — сказал Мэл, укладывая объемистые пакеты в багажник.

Марта согласилась. Но лишь после того, как я с обидой высказала, что считаю её и Олега близкими людьми помимо мамы и Мэла. А от близких нельзя отказываться.

В заказе подарков для неродившегося малыша выискался неожиданный момент. Если поначалу большой живот Марты воспринимался мной отвлеченно, то при просмотре картинок с товарами меня будто ударило обухом по голове. Детей не находят в капусте. Их рожают. И это больно! Теперь я куда с большим вниманием расспрашивала Марту и впитывала ответы об анализах, о плаценте, о предлежании, о том, что ребенок в животе называется плодом, а сперва это вообще эмбрион. О том, что отсчет развития малыша идет по неделям, и Марта регулярно следит за прибавкой в весе.

Дома перед зеркалом, в отсутствие Мэла, я запихнула подушку под футболку и изучила себя в профиль и анфас, отмечая критическим взглядом грузность фигуры и неуклюжесть движений. Когда-нибудь и у меня родится ребенок, но его появлению на свет будут предшествовать девять томительных месяцев ожидания. Три четверти года, в течение которых из крохотной клетки сформируется и вырастет живой человечек. Волшебство, дарованное природой.

Что можно сказать о Мэле? Он терпел. Ждал, когда мне надоест играть в шпионов, петляя по району. Ждал, когда одумаюсь и вспомню о статусе дочери министра. Ждал, когда я осознаю, сколь велика пропасть между избранными висоратами и слепошарыми смердами.

Мэл не давил. Он тонко чувствовал грань и не переступал её. Потому что знал: принуждение и шантаж приведут к бунту. Мэл мог сказать: «Выбирай — или я, или они», поставив на другую чашу весов Олега с Мартой и район невидящих. Но он не говорил. Потому что догадывался о моем выборе.

Мэл здоровался рукопожатием с Олегом, выдавал пару незначащих фраз о погоде и, получив от меня обещание в примерном поведении вместе с поцелуем, уезжал по делам.

И Марта, и Олег считали невоспитанным лезть с расспросами о моей элитной жизни, а я оберегала их от лишнего знания. Олег не участвовал в женских разговорах. Он общался сдержанно и, в основном, проводил время в мастерской, работая. Однажды Марта спросила с осторожностью:

— Твой молодой человек не против, что ты приходишь к нам в гости?

— Совсем нет, — заверила я горячо. — Он уважает мои решения.

— Выглядит серьезным и ответственным, — заметила собеседница.

— Егор много работает и успевает учиться. Он очень умный, — похвалила я своего мужчину и поинтересовалась: — А как поживает Тёма? Что-то его не видно.

— Он уехал из столицы еще зимой, — пояснила Марта. — Пытает счастья в другом месте.

— Жаль. Хотя, наоборот, хорошо. Я боялась, что Тёма обязательно влипнет в историю.

— Спасибо тебе за беспокойство, — улыбнулась она. — Тёма не пропадет. Выкрутится.

— Мне понравилось, как он пел в клубе. У него красивый голос. Тёма мог бы выступать с концертами.

— На пении много не заработаешь. Поможешь с блинчиками?

Всенепременно. Вот научусь печь и побалую Мэла кулинарными изысками.

Кстати, будущий дегустатор приехал в мастерскую в отвратительном настроении, хотя вежливо отказался от чая с выпечкой: мол, с радостью бы, но уже поздно. Марта не заметила, а я мгновенно почувствовала раздражение Мэла.

По возвращению в общежитие он весь вечер ворчал и исходил недовольством. Вытурил на улицу Кота, мешавшегося под ногами. Издергался из-за неудачных заклинаний из группы oculi umbru*, срывавшихся с рук одно за другим. Завтрашний зачет по нематериалке плакал горючими слезами. Мэлу всё было не так и не эдак — не ровно, не быстро, не гладко, не мягко. И злился он, похоже, на меня.

— За что? — спросила я напрямик.

Мэл поджал губы:

— Ты не при чём. Тяжелый день. Завал на работе.

— Расскажи. Посочувствую и утешу как смогу, — предложила я.

Пришлось утешать долго и упорно. Мэл подошел к процессу жестко. Целеустремленно. Он не успокоился до тех пор, пока мое горло не охрипло, а организм не ослабел от пресыщения и беспредельной усталости.

— Гошик… не могу больше…

— Можешь, Эвочка. Повтори еще… — вливается в уши шепот, и мышцы сводит сладкой судорогой.

— Люблю… люблю тебя… — выдыхаю севшим голосом, и тело откликается на изощренную ласку. Когда-нибудь bilitere subsensibila* убьет меня. — Люблю… люблю…

Не помню, сколько раз говорила. Раз сто или двести. А Мэлу всё мало. Он измочалил. Выпил меня досуха как вампир. И ведь добился, чтобы назавтра я ползала разбитой и невыспавшейся тетерей. К тому же, из-за перевозбужденной нервной системы пропала чувствительность кожи. Просто-напросто отключилась как лампочка, чем перепугала меня невероятно. Странно стоять под душем, не ощущая льющейся воды. Нервы оттаяли лишь во второй половине дня. Зато Мэл насвистывал и с легкостью получил зачет по нематериальной висорике.

— Объяснись. В чем моя вина? — потребовала я. — Изобрел новый метод наказания?

— Разве не понравилось? — удивился он и покаялся: — Прости. Наверное, в голове отложилось последнее полнолуние, и подсознательно я захотел поменяться местами. Ну, и сорвался.

Вроде бы смотрел честно и искренне сожалел, но на миг почудилось, что в глубине глаз промелькнул его зверь — непредсказуемый и пугающий.

Мне стало неловко. Я, конечно же, знала, что раз в месяц Мэлу приходится несладко, но впервые почувствовала себя в его шкуре.

— Прости, Гошик, — прильнула к нему. — Я постараюсь сдерживаться.

— И я тоже, — ответил он глухо.

Недоразумение исчерпалось, но взгляд Мэла, вернее, его зверя долго преследовал меня. Отвернусь — и возникает неприятное ощущение меж лопаток. Обернусь — в глазах Мэла безмятежность и идиллия.

Дурацкая паранойя. Дурацкие и бестолковые уроки по развитию интуиции.

В начале августа родилась Ясинка — маленькое чудо с крошечными пальчиками и носиком-пуговкой. Знакомство с крохотулей стало для меня потрясением. Прежде я не знала, с какого боку подходить к новорожденным, не говоря о том, как правильно держать.

— Она похожа на тебя, — объявила Марте, умилившись пухлыми щечками малышки. Ясинка усердно тянула мамино молоко. — У нее твои глазки и бровки.

Родители выделили для дочки самый лучший уголок — светлый и теплый, — разгородив комнату на две части. Несмотря на тесноту, в детской было уютно… и покойно душе.

Медленно вращается карусель с рыбками, веселые мишки скачут на одеяльце, розовый слон смотрит в окно, погремушка ждет часа, когда маленькие ручки схватят и требовательно затрясут… Новый человечек пришел в мир, где его любят и заботятся о нем. Он причмокивает и трогательно зевает.

— У нее светлые реснички. И длинные, — замечаю, разглядывая личико заснувшей девочки.

— Потемнеют, — говорит Марта. — И волосики сначала вышоркаются, а потом отрастут новые.

— И будет роскошная коса с руку. Как у тебя.

— Еще толще, — смеется молодая мама.

Я натащила кучу оберегов и амулетов — для спокойного сна, для хорошего аппетита, для крепких ножек, для здоровых зубов, от болезней, от сглаза и наговора, от духов, утаскивающих новорожденных. Развешивала с Мартой пеленки во внутреннем дворике и помогала гладить распашонки. Присматривала за девочкой, пока её мама хлопотала по хозяйству. И не могла наглядеться на малышку. От Ясинки пахло молоком и чем-то сладко-доверчивым, отчего на глаза наворачивались слезы, и страстно хотелось укрыть кроху от бед и напастей. Уберечь от зла, притаившегося снаружи.

— Она смотрит на меня. Осмысленно! — заметила я как-то.

— Конечно. Ясинка различает, когда ты приходишь в гости. Смотри, она радуется.

— Правда? Можно взять её на руки?

Глазки-бусинки таращатся на меня… Теплый и беззащитный комочек. Искренний… Подумать только, мы приходим в этот мир мелкими глистиками, а в итоге вырастаем большими людьми и вершим историю… Интересно, Ясинка воспринимает меня как бесформенное пятно или как великана?

— Ты будешь прекрасной мамой, — сказала однажды Марта, поймав меня с поличным, когда я напевала колыбельную, укачивая малышку. И, между прочим, ужасно фальшивила.

Прежде всего, чтобы стать мамой, нужен папа. А Мэл не созрел. Поначалу я без умолку рассказывала ему об открытиях — вроде бы маленьких, но весьма значимых для крохотного человечка («Представляешь, она мне улыбнулась. Честно-честно» или: «Сегодня схватила за палец» или: «Сказала „ге-е-е“ и задрыгала ножками»), но нейтральные ответы Мэла: «Да?», «Ну, надо же», «Ничего себе», причем невпопад, отбили охоту к откровениям. Мэл не вникал, и его безразличие коробило и обижало.

— Судя по рвению, ты собираешься открыть детский сад. Или ясли, как минимум, — сказал он с ухмылкой, прервав словоизлияния.

— Если тебе неинтересна моя болтовня, с удовольствием найду того, кому будет нескучно, — вскочила я, собравшись реализовать угрозу.

Пришлось Мэлу покаяться.

— Эвочка, пойми, я не разбираюсь в младенцах, тем более, в чужих. Я и о племянниках-то вспоминаю раз в году, на их день рождения. Они и без моей заботы прекрасно подрастают. Так что хоть убей, а меня не переделаешь.

Я вздохнула. Мэл неисправим. Равнодушный и бесчувственный пенёк. Но его эгоистичное оправдание — не повод для прощения.

В отместку я надумала приучать Мэла к магазинам. Периодически мы заезжали в продуктовые лавки в окрестностях института и выкладывали висы из карманов. Я ликовала: для местных неплохая добавка к выручке, да и наши вояжи по кварталу не выглядели подозрительно. Мэл катался по улочкам, не отдавая предпочтения конкретным продавцам. А на случай расспросов было заготовлено объяснение частым визитам в район невидящих. Мол, я, как достойная дочь своего отца, умею считать деньги и подхожу к тратам разумно. И, правда, расходы на продукты и на хозяйственные мелочи сократились в четыре раза.

Поначалу меня тревожила безопасность Мэла, но, к вящей радости, он оказался прав. В районе успели забыть о нем, как о невольном виновнике репрессий, прокатившихся зимой. Видимо, «Мастодонт» расплатился за своего хозяина.

Мэл со страдальческим видом выполнял мои прихоти, но молчал. Я так и не сказала ему, что Тёма — брат Олега. Не знаю, поведал ли Тёма родственникам о драке у клуба «Одиночество» и о последствиях. Наверняка у него имелись причины, чтобы покинуть столицу, убегая от январской облавы. Поэтому следовало помалкивать, чтобы не подвергать семью Олега опасности.

_______________________________________________

clipo intacti *, клипо интакти (перевод с новолат.) — щит неприкосновенности

bilitere subsensibila*, билитере субсенсибила (перевод с новолат.) — двухсторонняя сверхчувствительность

oculi umbru *, окули умбру (перевод с новолат.) — зрительные иллюзии

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

 

21

Бонус 2. Для девочек))))

внимание! предупреждение!

противопоказано дядям, детям до 18 лет и тем, кто настроился на серьезное чтение

Столица вошла в осень плавно, как лодка, скользящая по тихой озерной глади. Деревья запестрели разнолистьем, однако превалировал зеленый цвет, разбавленный желтыми, багряными и оранжевыми мазками. Рябины похвалялись гроздьями, наливающимися алым. Воздух посвежел, напитавшись запахами облетающей листвы. В безветрии ясных дней небо приобрело насыщенный голубой цвет, какой бывает, когда солнце постепенно скатывается к горизонту в своем движении по небосклону.

С наступлением прохладных ночей мы закрыли окно и выпускали Кота на улицу по требованию. Вскочил на подоконник и замяукал — значит, открывай створку.

Сентябрь запомнился арбузным обжорством. Дешевые полосатые «мячики» заполонили продуктовые точки города. Мы объедались сахарными арбузами, а потом полночи сбрасывали балласт в туалете, как грубовато выражался Мэл.

Первые два этажа общежития встретили начало учебного года в обновленном виде. Мы с Мэлом стали невольными свидетелями ремонта, мешаясь летом под ногами у строителей, маляров и отделочников, и день за днем я наблюдала, как постепенно облагораживались коридоры и комнаты. Пахнущее свежей краской и лаком пространство приятно будоражило, ведь новоселье всегда волнительно. Перепланировка этажей подразумевала одноместные комнаты, полностью укомплектованные необходимой мебелью. Оконные проемы тоже расширили, и теперь помещения купались в дневном свете. Капа Чеманцев вернулся в свое бывшее жилище — чуть уже в габаритах, но достаточно комфортное для проживания в одиночку. Мою бывшую швабровку занял первокурсник с внутреннего факультета. Я с ностальгией прогулялась по закутку, в котором не осталось и толики прежней неустроенности затянувшегося недоремонта. Пищеблок сиял чистотой и белизной стен и потолка.

К радости о произошедших переменах примешивалась грусть о Радике, так и не ставшем второкурсником.

Совершенно неожиданно приключился нелицеприятный телефонный разговор с Бастой. До нее докатились подробности гонки с дочкой дипломата, но сарафанное радио переврало их, заодно превратно истолковав причину соревнования. Сестрица Мэла поинтересовалась с прохладцей о том, какое место я присвоила южанке по шкале личной антипатии. Мол, исключительно благодаря моей неприязни бедняжка покинула столицу.

Я не рассказала о поводе, подтолкнувшем к пари. Объяснила, что коли спор состоялся, то в любом случае первой к финишу пришла бы одна из нас. Третьего варианта не предусматривалось.

— Она-то висоратка, — бросила Баста. — А ты…

Не договорила, но и того достаточно. Сестрица Мэла посчитала мою победу поступком, совершенным не по статусу. Следовало как минимум извиниться перед смуглянкой за нечаянный выигрыш, а как максимум — поддаться.

Несдержанность Басты проистекала из того, что вместе с дочкой дипломата, ставшей идеалом и примером для подражания, уехал из столицы и её кузен Артур. Сестра Мэла так увлеклась им, что успела распланировать безоблачное будущее до глубокой старости, разумеется, рука об руку с блестящим офицером Морфлота.

Не знаю, стоило ли свести к шутке телефонный разговор, но мне хватило по уши пренебрежения южной красотки. Я сухо попрощалась с Бастой, и с тех пор между нами повисла недосказанность. Она общалась с братом по телефону, передавая вежливые приветы, и я отвечала тем же, избрав Мэла посредником в формальных приветствиях. Из-за повседневной загруженности он не заметил, что визиты сестры прекратились, а мне показалось неделикатным заострять внимание.

Поразмышляв, я пришла к выводу, что Баста разочаровала меня. Почти двадцать лет девке, а ведет себя как избалованный и капризный ребенок. Тепличный оранжерейный цветок, как сказал однажды Мэл. И характер как у брата: импульсивный, несдержанный. Сразу видно, что жизнь не долбила по темечку. И не постучит. В нужное время Мелёшин-старший передаст горшок с тепличным растением по эстафете, и об оранжерейном экзоте будет заботиться другой. Но если Баста озвучила то, что вертелось на языке, значит, прочие родственники Мэла думали так же. В частности, его родители.

Пусть не переживают. Будем жить с Мэлом, как сможется. Чтобы быть счастливой, необязательно связывать себя браком. Я не претендую на звание невестки Мелёшина-старшего. К тому же, меня заждалось западное побережье. Это наиважнейшая цель. Что касается Мэла, то он пару раз прощупывал мое отношение к возможной женитьбе и успокоился, поняв, что не собираюсь тащить его с остервенением под венец. И, по-моему, обрадовался.

Баста оказалась неплохим человеком. Раскаяние замучило её, и однажды вечерком сестрица Мэла напросилась в гости. Разговор вился около повседневных тем: кто, куда и с кем. Об Ильмире и её кузене — ни слова. Я кивала и вежливо поддакивала, а общительность гостьи зашкаливала. Своим приездом она предлагала восстановить мир.

Я старше и мудрее, — убеждала себя, слушая веселый щебет. Баста — ближайшая родственница моего мужчины. Её можно понять. Она родилась и выросла в мире, где висоратских отпрысков с детства готовят к избранности и учат не замечать людей второго сорта. Когда-то и Мэл был таким же, как его сестра.

Но как ни старалась, а доверие к ней замерзло.

Я рассказала об истории с гонками от и до единственному человеку. Аффе. Она ходила на практические занятия по снадобьеварению с подгруппой четвертого курса элементарщиков, а мне как младшему лаборанту поручали приемку отмытых кубов у студентов и сдачу чистого помещения старшему лаборанту. Перед началом учебного года Аффа устроилась в машинописное бюро и по вечерам набивала печатные тексты. А Сима, как и Мэл, написал заявление на самостоятельное изучение пропущенных занятий и вторую половину дня подрабатывал в фирме. В общем, вертелись ребята как могли.

Аффа выслушала обо всем: и о должностном преступлении — тайно приготовленном и стыренном из института снадобье с паратирой, и о машине, заказанной у рыжего, и о подоплеке пари с дочкой дипломата, и о результатах гонки.

Она долго молчала, прежде чем сказать:

— Ты едва не угробилась на трассе, и из-за чего? Мелёшин того не стоит. Или дело не в нем? Доказывала себе и другим?

— Да. Я не вижу волны. Меня не принимают в расчет. Игнорируют, пренебрегают. В глаза называют вторым сортом. Как бы ты поступила на моем месте?

— Не знаю, — ответила она честно. — Наверное, потому что не представляю, каково это — быть слепой. Извини.

Зато я представляю. И шепотки за спиной ничем не лучше страха, въевшегося под кожу за годы пряток и притворства.

Вива оказалась на редкость нелюбопытной. Не задала ни одного вопроса, не поинтересовалась подробностями, зато предложила попробовать косметологическую новинку: безвредный загар для поганок с чувствительной кожей.

Добиваясь от меня совершенства во внешности и в фигуре, стилистка оставалась верной своим принципам. Она по-прежнему придавала огромное значение интимной составляющей в жизни всякой пары и не уставала просвещать меня.

Секс правит миром. Кто стоит у власти и денег? Мужчины. Похоть, страсть, вожделение — рычаги, с помощью которых можно ими управлять. Представь, среднестатистический эмпэ думает о сексе до двадцати раз за день, и извращенные фантазии составляют больше половины мыслей. Так вот, ты должна занимать хотя бы часть их.

Циничная лекция вызвала у меня растерянность. Вообще-то я считала, что любовь стоит превыше названных Вивой рычагов.

Стилистка потопила мою наивность:

— Он тебя добился. Завоевал. Порог преодолен, ступенька достигнута. Мелёшин стремится дальше, к новым свершениям. Такова его натура. Понятно? Так что меняйся, изобретай, искушай. Мужчинам приедается одинаковость. Скука и однообразие убивают любые чувства. Острое со временем становится пресным, сладкое — приторным. Иногда хочется попробовать кислинку.

И мне приходилось изобретать, хотя способы обольщения, старые как мир, придумали задолго до моего рождения. Я подкидывала в карман пиджака записульки легкомысленного содержания, и Мол звонил с работы, шипя в трубку: «Ты что, в институте без нижнего белья?!» Или надевала кружевную юбку с прорезями в провокационных местах, и стоило больших трудов доказать Молу, что одежда улучшена иллюзией непрозрачности.

И все равно в наших отношениях чего-то не хватало. Выходило так, что в периоды полнолуний верховодила я, а Мэл покорялся. В остальное время вроде бы всё происходило здорово, но как-то ровно, предугаданно. Наверное, Мэл не хотел обидеть меня грубостью и боялся оскорбить насилием и принуждением.

Вспышки, похожие на наше противоборство после девчачьей гонки, случались единично. Но почему-то именно они болтались в памяти бельмом. В такие моменты упрямство лезло из меня пенной шапкой, как и желание делать назло, подначивая Мэла. И зеленые огоньки в его глазах становились прямым указателем охотничьего азарта. Ведь он был игроком.

Однажды мне пришло на ум, что одним из способов освежения отношений может быть небольшая ссора на пустом месте с последующим жарким примирением. Увы, Мэл тяжело переживал наши конфликты. Ни в какую не желал принимать их в качестве игры с сексуальным подтекстом.

Затем я решила, что можно выводить Мэла из равновесия раскрепощенной одеждой, например, платьем с глубокими вырезами на спине и груди или облегающими брючками из просвечивающей ткани или расшитым корсетом.

Мэл зеленел:

— На чем он держится?

— На косточках и на моей груди, — выпячивала я утянутую красоту, но Мэл не проникался. Он снимал пиджак и набрасывал мне на оголенные плечи, следя, чтобы все пуговицы были застегнуты.

Вива немало способствовала пополнению гардероба, доставая эксклюзивные шокирующие вещицы. Однажды стилистка вручила сапоги. Всё бы ничего, но они доходили до середины бедра и облегали ноги как вторая кожа. А уж каблуки! Закатывай глаза и падай.

— Зачем они мне? — упиралась я. — Где их носить? В общаге.

— А ты примерь. Наденешь сарафанчик поверх, и в нужный момент ветерок невзначай поднимет подол перед Мелёшиным.

— Ну да, — отозвалась я с сомнением. Сложновато. Вентилятор, что ли, с собой таскать?

В общем, вернулась домой с сапогами и надела перед зеркалом. Смотрелись они прекрасно, особенно в сочетании с короткими шортиками. Но выглядели развратно и вульгарно.

Вертелась я перед шкафом и вдруг услышала, что в замке повернулся ключ. Мэл приехал в работы. Боже мой!

Я заметалась, закружилась голой. Чертовы сапоги! В спешке на левом переклинило бегунок — ни туда, ни сюда.

Мэл появился в дверном проеме.

— Привет. Уже дома? Что делаешь?

— П-привет. Вот, конспекты учу, — ответила я, прикрывшись пакетом.

— А-а.

Взгляд Мэла переместился за мою спину. Зрачки расширились, и в глазах вспыхнули знакомые зеленые ободки. Я оглянулась: зеркало выдало меня с потрохами, показав с тылу и шортики, и сапоги.

— Убери пакет, — велел он. Ой-ёй, сейчас кто-то схлопочет!

— Гошик… — промямлила я, отступив на шаг.

— Убери. Пакет, — приказал он хрипло и, бросив ключи в кресло, двинулся на меня.

— Гош, там ничего особенного… Вива предложила на пробу… Один разочек… Примерю и верну, — пятилась я, пока не уперлась в дверцу шкафа.

Мэл приблизился и развел мои руки вместе с пакетом в стороны. Зеленый цвет пополз на радужки.

Он погладил меня по щеке и вдруг развернул лицом к зеркалу. Мы в отражении: я — впереди, Мэл — сзади. И его пальцы, забравшиеся под майку. Каблуки на сапогах практически уравняли нас в росте.

— Куда намылилась? — спросил Мэл. По телу пробежала волна дрожи, когда он заставил меня опереться о дверцу шкафа, в то время как руки деловито шарили под маечкой.

— Н-никуда, — я вдруг осипла.

— Значит, любуешься? — голос струился, обтекая, и зелень затягивала радужки.

Любуюсь, ага. И сглатываю, потому что в горле внезапно пересохло.

Послышался звук расстегиваемой молнии, и Мэл в два приема сдернул с меня одежду, надетую ниже талии.

Без долгих прелюдий и нежностей. Жестко, бесцеремонно, но горячо… огненно… испепеляюще.

Он заставил меня смотреть в зеркало. Разве ж я отказываюсь?

Наши взгляды встречаются в отражении, и это ужасно возбуждает. Глаза в глаза.

Бесстыдно посасываю его палец. Мэл двигается резко и грубо ласкает.

Невозможно молчать. Нет мочи сдерживаться.

— Эвка, — выдыхает он шумно в затылок, и я слышу, чувствую его удовольствие.

Сердце выдает невоспроизводимую какофонию ударных, и зрение возвращается не сразу. Разгоряченная кожа реагирует на малейшее прикосновение, но Мэл не позволяет мне упасть, хотя его тоже пошатывает.

А сапоги я всё-таки купила. Тайком от него. Пригодятся.

Мэл перестал ездить на цертамы*. Как отрезало.

Надоело, — отвечал на мои вопросы. — Ничего нового. Заклинания всё те же, как и лица. Скучно.

Так я и поверила. Тут дело нечисто. С какого-то перепугу вдруг навалилась скукотища. Хотя всё возможно. Может же человек расхотеть? Мэл — натура увлекающаяся.

А потом неожиданно нашелся заменитель неформальных сборищ.

Один из приятелей Мэла пригласил его на пилбол*, и мой мужчина, ранее презиравший детскую беготню с игрушечным оружием, согласился от нечего делать. И взял меня.

База — за городом, на выгороженной территории в лесном массиве. Полный запрет на мухлевание, как и на цертаме*. Участники пользуются тем, чем наградила наследственность — зрением, слухом, обонянием.

Две команды в маскировочных костюмах. Ружья и пистолеты, сменные тубы в патронташах, набитые шариками с краской. Можно воевать до полного истощения, когда «в живых» останется единственный герой. Можно играть на время или до попадания в голову или с ограниченным количеством патронов.

Точность попадания оценивались в баллах. Самым крутым считалось зарядить в задницу врага. Плюсовалось десять баллов зараз. Затем по понижающей — спина. Таким образом, котировались тыловые части. Стыд и позор вояке, который позволит противнику подобраться сзади.

Особо издевательским считалось попадание в область паха, приравнивавшееся к восьми баллам. Прочие филейные части, голова и конечности оценивались в соответствии с красочной схемой, представленной на плакате.

На удавление Мэл воодушевился предстоящей бойней. Он помог мне облачиться, показал, как отрывать фидер и засыпать шарики из тубы, научил, как правильно держать приклад, наводить прицел на мишень и нажимать на спусковой крючок. Пластиковое ружье имело облегченную конструкцию, поэтому отдача в плечо не чувствовалась. Но Мэл потребовал, чтобы мне выдали пистолет. Я потренировалась на человеческом муляже и забрызгала набитую ватой куклу, а заодно и близлежащие окрестности, красной краской.

Парни разукрасили лица по-боевому, а толку-то? Все равно пришлось надевать защитные шлемы.

— Я буду прикрывать тебя. Не стой столбом. Прячься, ползи по-пластунски, — давал краткие указания Мэл. Лихорадочный блеск в его глазах подтвердил — товарищ на грани адреналинового всплеска. — Это наш квадрат, — показал он на лес. — По границе натянуты веревки с сигнальными флажками, так что мимо не пройдешь. Играем на время, поэтому прячься и не высовывайся. Не кричи и не шуми. Следи за моей рукой. Куда показываю, в том направлении и двигайся. Ладонью вниз — падай плашмя. Ладонью вверх — поднимайся. Если свист — значит, кого-то задели. Когда прозвучит сирена — вылезай, игра окончена.

— А если потеряюсь?

— Не рассчитывай, — хмыкнул Мэл. — Костюмы снабжены датчиками.

Наша команда укомплектовалась пятью участниками. Я, Мэл, Лимон, Дэн и незнакомый парень, представившийся Сергеем, должны были зайти с севера игрового квадрата, а соперники собирались выдвинуться с юга. Наш цвет — красный, цвет противников — зеленый, что демонстрировали нашивки на рукавах. Враги тут же обозвали нас «кетчупами» и получили ответное: «капусты». На моей спине красовался пятый номер.

Продумывая тактику предстоящей игры, парни не брали меня в расчет. Я вообще оказалась единственной девочкой среди мальчиков.

— Запоминай противников, — учил Мэл. — Высоких и крупных видно издалека, а вертлявые и мелкие прячутся, фиг выкуришь. Многие потеют, так что нюхай усерднее. Нет, Эвка, лучше не лезь на рожон. Затаись в ямке и не высовывайся.

Моя команда пошепталась и рассредоточилась по территории. Скрылась из глаз, растворилась среди деревьев. А ведь Мэл обещал прикрывать… мою десятибалльную попу. Ну, и что делать?

Я укрылась за высокой и старой сосной. Перечитала тубы на поясе и вперилась в небо. До чего хорошо! Птицы поют, дятел стучит, ветер качает макушки корабельных сосен. Из-за того, что солнечные лучи с трудом втискиваются между кронами, осень не проникла в лес и топчется на окраине. А здесь трава зеленая и сочная, и молоденькие осинки тянутся вверх, не подозревая, что когда-нибудь листва пожелтеет и облетит.

Мне вспомнились толстостволые деревья из снов. Эх, сейчас полиморфные способности пригодились бы как нельзя кстати. Я бы заткнула самоуверенных парней за пояс. Показала бы, что не стоит недооценивать слабый пол.

Мечтать не вредно. Мэл ни за что не пустит меня в мужскую компанию в полнолунный период.

Поскольку в командной игре пользы от меня не предвиделось, я решила сделать, как посоветовал Мэл. Затаиться и повздыхать о незавидной девичьей доле, когда любимый мужчина развлекается, забыв обо всем на свете, а боевая спутница смиренно переносит тяготы военного времени.

Эхо доносило крики, свист, боевые кличи и отзвуки перестрелки — тихие хлопки пневматики. Улегшись поудобнее, выглянула я из-за сосны, а впереди в трех метрах — «капустник»! Спиной ко мне, с цифрой «два» на куртке. Присел на карачки и осторожненько выглядывает из-за дерева. Снайпер недоделанный.

Сделала я, как Мэл учил. Сдвинула предохранитель, навела прицел на противника, прищурилась одним глазом и спустила крючок. Попала аккурат в самое мясистое место с тылу. А тут и сирена завопила. И мои десять очков помогли выиграть команде «кетчупов».

Мэл, конечно, горячо извинялся, что не удержался и ринулся в гущу сражения, забыв обо мне, но уж очень у него был довольный вид, не соответствующий раскаянию. Выдохся товарищ и уморился.

А того парня, которому я филей подстрелила, приятели обсмеяли, не стесняясь в выражениях. Мол, тех, кто умудрился подставиться бабе, в разведку не берут. Парень злился и поглядывал на меня сердито. Я-то причем? Сам виноват. Зачем расшоперился?

Мэлу так понравился пилбол*, что он истекался, дожидаясь следующих выходных. Ругал дождь, приключившийся некстати, и обрадовался, когда в субботу небо прояснилось с утра. Кое-как высидев на занятиях, Мэл потащил меня в общагу — переодеваться к игре на свежем воздухе. Но сегодня мне расхотелось прятаться в кустиках в ожидании сирены.

— Нет, — возразила, когда Мэл вознамерился записать меня в команду «кетчупов». — Хочу быть «капустой».

— Эвка, зачем тебе проблемы? Схоронись в малиннике и дождись окончания игры.

— Нет. Буду охотиться на тебя.

Он рассмеялся:

— Эвочка, я тебе не по зубам.

— Это мы еще поглядим.

— Не сомневаюсь. Береги попочку, — предупредил он, ухмыльнувшись.

Мэл уговорил «капустников» взять меня в команду, и я поменялась местами с тем парнем, которого подстрелила в прошлый раз. В его взгляде я прочитала обещание быстрой и необратимой смерти на игровом поле — и в филей, и в пах, и в лицо. И вообще, представилось, как парень уливает меня краской с головы до пят и кричит: «Умри, капуста, умри!»

Теперь Мол — вражеский лагерь. За затемненным шлемом он неотличим от других, но я знаю, у него третий номер. Он машет мне рукой в перчатке, мол, пока-пока, и «кетчупы» убегают рысцой на противоположную сторону игрового квадрата.

Бывшие враги, а теперь коллеги обращают на меня ровно столько внимания, сколько требуется слабой и никчемной женщине с оружием в руках. Меня не замечают и не удосуживаются посвятить в стратегию предстоящей войнушки. «Капусты» рассеиваются по территории, а я падаю в ямку.

Сегодня опять играем на время. Первое же попадание — с поля долой.

Черт, до полнолуния еще полторы недели. Жаль. Придется задействовать органы чувств, как учит старичок-академик на каждом занятии. В конце концов, я родилась на побережье. Оно у меня в крови. Я — дитя природы, и она должна мне помочь.

Шумит ветер, сбрасывая с деревьев остатки вчерашнего дождя. Покрыта россыпями бриллиантов паутина. Эхо доносит крики и свист. Кого-то «грохнули». Закрываю глаза и вслушиваюсь. Интуиция, ау!

Пусто. Что делать и куда идти? Я ведь, кажется, пообещала Мэлу, что прихлопну его.

— Малыш, — скажу ему, прижав к стене, ой, то есть к сосне. — На колени! Готовься принять зеленый душ по десятибалльной шкале.

Хорошая фантазия. Оптимистичная и фантастическая.

Ладно, не помирать же от скуки. Куда-нибудь да пойду. От одной сосенки до другой. Пригибаясь. И по-пластунски. Никому я не нужна. Одна-одинешенька. Хоть бы кто-нибудь протопал мимо или вспотел как конь.

Парень выскочил неожиданно. Красные шевроны на рукавах — значит, «кетчуп». Проломившись через поросль молодых березок, он рухнул на траву и уставился на меня. Здрасте, не ждали. Видок у нас обоих был, наверное, тот еще. Мол или не Мэл? — мелькнул вопрос, а моя рука нажала на крючок. Пока враг с заторможенным удивлением разглядывал расплывающуюся кляксу на груди, на поляну выскочил второй «кетчуп» с ружьем наперевес.

Надо же, то ни одного, а то толпой ходят, — подумалось невпопад. Палец машинально сработал, и зеленая краска залепила обзорное стекло защитного шлема противника.

Так в сегодняшней игре я заработала шестнадцать очков, прибавив их к успеху первой игры.

— Молодец, — похвалил инструктор на базе, принимая от меня инвентарь. — Открыла свой счет.

Точно. Скоро начну рисовать звездочки на руке, как летчик на фюзеляже, — по числу удачных выстрелов.

Проигрыш задел Мэла невероятно. Ведь это он получил зеленым шариком в лицо. Мэл допытывался, как мне удалось болтаться в квадрате, оставаясь незамеченной, в то время как всех «капусточек» методично перестреляли.

— Откуда мне знать? Залегла в ямку и отдыхала. А оказывается, в кустах медом намазано.

— Ты вызвала ее, признайся, — потребовал он. — Думаешь, Эвочка, я не справлюсь с ней? Каждое полнолуние усмиряю, а здесь отступлю? Не дождешься.

— Никого я не вызывала. Даже если бы захотела, не получилось бы.

Бесполезно убеждать в абсурдности предположения. Мэл поставил перед собой задачу и Мэл её решал. Его целью стало поймать мое второе «я». Почему-то он вбил себе в голову, что без полиморфной составляющей я не справилась бы. Мол, моя неуклюжесть и разные диоптрии на глазах давно застолбили место в аутсайдерах пилбола, но что-то мешает справедливости восстановиться.

Пренебрежение Мола обижало.

В ближайший погожий денек мы снова отправились на базу, и он без долгих раздумий затолкал меня к соперникам.

— А почему Денис не поехал? — спросила я, надевая костюм. — И пропустил прошлую игру.

Без знакомых лиц и фа потускнела. Кому понравится, если партнеры по команде не принимают всерьез?

— Дэн занят, — пояснил Мэл, застегивая молнию на куртке.

— А Максим почему не ездит?

— Зачем тебе Мак? — прищурился он. — Тубы таскать?

— Ни зачем, — огрызнулась я. Ерепенистость Мэла при упоминании об его друге подняла волну раздражения.

— Правильный ответ, — сказал Мэл и проверил, закреплен ли мой патронташ. — Мак не любит бег с препятствиями.

Очевидно, Мэл предупредил свою команду, что между нами личные счеты. Прежде чем исчезнуть в просвете деревьев, он многозначительно похлопал по бедру и показал на меня. Мол, пусть чья-то пятая точка готовится к неизбежному проигрышу.

Его упертость начала сердить. Мэлу сказали ясным языком, что мое второе «я» не при чем, и победа вышла случайной. Но его переклинило.

Сегодня я снова спряталась за пригорком, и, прижав пистолет к груди, ждала сирену. И вдруг поняла, что мне неинтересно. Кто-то свистел, кто-то кричал. Противники схлестнулись, а я заскучала.

— Эвочка, — послышалось под ухом.

Я завертела головой. Никого.

— Эвочка…

Мистика какая-то. Мне стало страшно. Все разбежались, лишь я сижу в ямке как партизан. И никого поблизости. Мэл помешался на острых ощущениях, забыв обо мне. Пройдет мимо медведь и утащит меня в берлогу. Вот-вот, сожрет юную упитанную девушку, и Мэл поймет, что плохо за мной присматривал, да будет поздно.

— Эвочка… — знакомый голос заставил встрепенуться.

Да что же такое? Издевается, он, что ли? Пусть шлепнет, и дело с концом.

Я вскочила, оглядываясь. Где он? Притаился за поваленным буреломом или прячется в траве?

В памяти вдруг всплыл лес за теткиным домом. Всплыл панический страх, оттого что из-за каждого дерева выглядывали чудовища, нарисованные детским воображением.

Просвистел и ударился о ствол березы шарик, разбившись красными брызгами.

И я припустила. Дала стрекача, если быть точной. А Мэл или специально промахивался или на бегу не мог попасть в меня. Стрелял мимо.

И ограждение по периметру нам не преграда. Перескочив натянутую веревку с флажками, я понеслась, не останавливаясь. На пути попались две сросшиеся сосны. Их скрюченные стволы и стали убежищем.

От быстрого бега в боку закололо, и я начала злиться. Ну, Мэл, погоди! Ишь ты, охотничек выискался. Зайчишку зайку серенького решил прихлопнуть? Не выйдет.

Глаз приложился к щелке между закривленными деревьями. Долго ждать не пришлось: через минуту-другую появился крадущийся Мэл. Он поднял стекло шлема как рыцарское забрало и огляделся.

— Эвочка, ты здесь. От меня не уйдешь.

Как бы не так. Я высунулась и нажала на спусковой крючок. Жаль, промазала, хотя Мэл не ожидал, потому что смотрел в другую сторону. А выстрел выдал меня с потрохами.

— Эвочка, я иду-у… — донеслось до слуха.

Иди, иди. Смотри, не споткнись на середине пути. У кого-то самоуверенность хлещет через край, и пора перекрыть фонтанчик. Мечтаешь о реванше? А вот фиг тебе! Напитаюсь как губка сердитостью, перекачусь за пенек и выпущу серию выстрелов.

Ох, и распалил меня Мэл! Пробудил злой задор. Мы кружили по лесу, забыв о «капустах» и «кетчупах», и заляпали зелено-красной краской всё, то можно. Наверное, природа вопила неслышно: «Дождя мне, дождя, чтобы смыть разноцветную мерзость!»

Поначалу Мэл издевался. Гонял меня как дичь и комментировал:

— Чья попочка из-за кустика торчит?

Или:

— Сдавайся, Эвка, и умоляй о великой милости!

А потом понял, что нахрапом серую крыску не взять. Мэл больше не звал меня по имени и вообще замолчал. Он сосредоточился на победе: крался неслышно, дышал бесшумно и смотрел мне в затылок.

Не дождется.

Эх, бесстрашия бы сейчас глоточек. Я действовала интуитивно, а не аналитически. Металась, шумела, топотала. Вспотела и наверняка раскраснелась.

Вон пролесок густой, там можно спрятаться.

— Ку-ку, Эвочка, — сказал за спиной охотничек.

Доконал-таки. И дуло наставил.

А я оступилась и упала на бок.

— Ой-ей-ей, — застонала, схватившись за щиколотку.

— Эвочка, миленькая, где болит? — встревожился он. — Покажи, где поранилась.

Я поглядела через полуопущенные ресницы. Так и есть — приближается, ружье на плече дулом вверх. В глазах беспокойство.

— Нигде, — нацелила на него пистолет.

— Ах ты, хитрюшка, — Мэлу было нечего терять. Он кинулся на меня и повалил. Зеленый шарик впустую улетел вверх и, столкнувшись с веткой, вернулся вниз каплями.

— Врунишка, — Мэл придавил меня к земле, а я пыталась побороть его и усесться сверху. — За тобой бегаешь-бегаешь… А ты верткая как лиса… Хвостом мелькнешь и поминай как звали.

С каких это пор честная борьба переходит в другую, горячительную плоскость? С тех самых пор, когда воинственный запал начинает постреливать, наэлектризовавшись. И когда злой азарт заставляет сопротивляться изо всех тщедушных силенок, но противник чувствует — игра продолжается. Без фальши. И разгорающиеся огоньки в его зрачках — тому подтверждение.

Кто говорил, что не любится в лесу, на перине из упругого мха? Еще как любится. Я вообще не заметила, что жестко и колется. И что на улице давно не лето, тоже не заметила. Разгорячилась так, будто из натопленной бани выскочила.

Когда раскалившее воздух сражение закончилось, и Мэл наконец восстановил дыхание, нас накрыл теплый колпак — и то с третьего раза, потому что руки Мэла дрожали, и волны ускользали. Дождавшись, когда я оденусь, он бережно выбрал из моих волос травинки и сухие веточки. Какой заботливый и милый! А заботливый взял ружье и спокойно жахнул мне по пятой точке.

— Ой! — подскочила я, но не от боли, а от неожиданности. — За что?

— За то, что женщина. И совратила меня. Я восстановил справедливость, — ухмыльнулся он.

Я совратила Мэла?! Ну и наглость!

Тут бы мне обидеться и поссориться, но битва под пологом леса истощила морально и физически. Пустить, что ли, слезу? Достаточно подозрительной мокроты в глазах и сдавленного жалостливого шмыга.

— Эвочка, ну, ты что? Неужели расстроилась?

Что за нелепый вопрос? Нет, радуюсь без ума. Наверное, целовался, а сам выбирал подходящий момент, чтобы садануть из ружья.

А Мэл не позволил развиться недопониманию. Подхватил меня на руки и понес — по лесу, через флажки на веревке, к базе. И по пути наговаривал на ушко:

— Когда ты задумываешься, то водишь пальцем по нижней губе… туда-сюда. А я ведь отвлекаюсь, Эва, и забываю о том, что собирался сделать… И во сне разговариваешь… жаль, что редко… «Мэл, милый» и еще всякое разное, но погорячее.

— Неправда!

— Правда-правда, — нашептывал Мэл. — А когда чем-то увлечена, то высовываешь кончик языка… А если замысливаешь провернуть втайне от меня свои делишки, лицо становится хитрым-прехитрым…

— Вовсе нет!

— Да-да. И чай пьешь только из кружки в горошек, хотя у нее отбит краешек. И учишь конспекты с закрытыми глазами… А еще ты теплее меня на целый градус.

— Не знала об этом, — пробормотала я, а Мэл нес на руках и рассказывал. С каждой подмеченной им мелочью меня одолевала всё большая растерянность. Разве такое можно любить? Я же ходячая куча недостатков, которые цепкие глаза Мэла разглядели во всех подробностях.

— Надеюсь, ты поняла, Эвочка, что не избавишься от меня? И не надейся, — сказал Мэл, когда мы добрались до базы: он — на ногах, а я — на его руках.

— Хочешь еще десятку заработать? — предложила, внезапно расклеившись. — Я пожертвую.

— Попой? — Мэл рассмеялся и потянулся, чтобы поцеловать. — Спасибо. Запомню и учту.

Пилбол лишний раз подтвердил азартную натуру моего мужчины. В игре нет места скуке. И мы играли: в карты, в боулинг, в бильярд. Заглядывали в игровые залы и резались на игральных автоматах.

Также спорили по мелочам: например, будут ли сегодня опоздавшие на лекцию, и удастся ли Мэлу уложиться в столовой в стоимость огненного талончика — тика в тику, без сдачи. Каков пробег «Турбы», сколько ангелов охраняют аллею, сколько пролетов в институтском заборе, каково точное время возвращения Кота с улицы… Бывало, ошибался Мэл, бывало — я.

Любой спор преследует ставку, и проигравший выполнял условия пари. Продувая в спорах, я побывала и наивной школьницей, и строгой училкой, и медсестричкой, и покорной одалиской. И неожиданно выяснила, что у меня есть незаурядные актерские способности. Мэл ухахатывался, когда я впихивала в него лечебный гоголь-моголь — это докторша Айболитца лечила капризного пациента.

Но и Мэл отдувался. Одним из его проигрышей стал эротический танец, о котором я сперва благополучно забыла, но вспомнила на новогоднем маскараде в «Вулкано». Мэл, окатив меня убийственным взглядом, надел маску и отправился в пустующую клетку на возвышении.

Веселящаяся толпа взревела, особенно ее женская часть. Еще бы: пять танцующих девушек на подиумах и единственный мужчина посередине зала.

Он мгновенно приковал внимание публики. Ритмичная музыка, визги, вопли… Женщины, облепившие клетку с Мэлом. Паршивец! Ведь знал, как надо двигаться, чтобы слабый пол исходил слюной и бился в истерике, пытаясь дотронуться до красавчика-незнакомца.

Ну, хватит, — решила я, когда особо рьяные бабенки начали ломиться наверх, к танцору. Надела маску на пол-лица — красную, с перьями и блестками — и двинулась напролом, расталкивая толпу беснующихся дамочек, демонстрируя шипение и веер острых когтей. Отогнав особо ретивых зрительниц, посылающих Мэлу взгляды, полные обожания, я забралась в клетку.

Значит, охмуряем слабую половину человечества одним движением бедер?

Мэл провокационно улыбнулся и приобнял меня, двигаясь под музыку порочно и сексуально. Внизу раздался женский хоровой стон.

Ах, вызываешь на бой? Принимаю!

В итоге утанцевались мы так, что полностью переключили на себя интерес публики — и мужской, и женской. И из других залов стекались зрители, чтобы посмотреть на бесплатное шоу с легким намеком на стриптиз. Дамочки рвали на себе волосы и визжали, когда я под музыку расстегивала рубашку партнера, пуговка за пуговкой. А мужской свист подтвердил солидарность с Мэлом, когда он, прижавшись ко мне, забрался рукой под подол платья — по ноге и до бедра.

После горячих танцев уединение в туалетной кабинке «Вулкано» стало апофеозом нашей новогодней ночи. Но это уже другая история.

--

пилбол* — аналог пейнтбола. Pil, пил (пер. с новолат.) — шарик, мячик

certama*, цертама (пер. с новолат.) — состязание, соревнование, как правило, нелегальное

 

22.1

Октябрь стал сплошным разочарованием.

Во-первых, меня нервировали индивидуальные занятия. После летнего перерыва вхождение в прежнюю колею давалось с большим трудом. Конечно же, я оказалась нерадивой ученицей и на каникулах уделяла время отдыху, а не тренировкам интуиции. Покажите хотя бы одного студента, который добровольно истязает извилины, когда все нормальные люди подставляют телеса солнцу и ныряют в бассейн с вышки. Поэтому в обучении произошел регресс, и забытое восстанавливалось с великими трудностями.

Преподаватели, назначенные Министерством, вели себя деликатно и не глумились над моим увечьем. Наоборот, когда удавалось выполнить задание, они радовались, словно выиграли в лотерею миллион висов, и хвалили, вдохновляя к дальнейшим свершениям.

Разве можно считать успехом, если с понедельника по пятницу всё валится из рук, а в субботу, ни с того ни с сего, решаются девять из десяти задач? Единственный плюс состоял в том, что теперь телохранители не сверлили взглядами, сокрытыми за темными стеклами очков.

Одно время я возлагала надежды на полиморфизм, ведь каждое полнолуние обострялись все виды осязания, а они помогли бы почувствовать волны. Но увы. Как оказалось, мало иметь тонкое чутье. Нужно уметь пользоваться животными навыками. А кто бы меня научил? Поклоняясь круглому оку луны, тело предпочитало отдаваться древнему как мир инстинкту. Но едва сознание прояснялось, второе «я» тут же уступало место здравому рассудку. С полиморфной составляющей исчезали и сверхспособности.

Но однажды на занятии по развитию интуиции случилось нечто невероятное. Старичок-академик, как всегда, предложил мне надеть повязку на глаза. По условиям задачи, вошедшей в разминку (причем устойчиво нерешаемой и оттого унылой задачи), надлежало сконцентрироваться, увязать все органы чувств, после чего поймать две волны и вызвать их возмущение.

Правильному движению рук меня обучал Мэл, обычно по вечерам перед сном. После возвращения из Моццо он не отказался от идеи «искусственного» висоратства, которое позволило бы мне, опираясь на математический расчет и логику, управляться с заклинаниями низших порядков. Под контролем Мэла я заграбастывала невидимые волны и мучила их, пока плечи не начинало тянуть от отдачи. И тогда учитель принимался за расслабляющий массаж. Мэл показывал и двухуровневые заклинания, но они не подчинялись мне. Схватить одну волну — еще куда ни шло, а вот поймать две волны и вызвать действенное возмущение… Это приравнивалось к чуду.

И день-то был как день: ни магнитных бурь, ни солнечного затмения, ни нашествия пришельцев из космоса. Но вышло так, что, будучи с завязанными глазами, я уверенно проделала пассы и услышала негромкие аплодисменты.

— Восхитительно! Удивительная твердость движений! Навыки возвращаются к вам, — восторгался искренне старичок-академик.

Свободной рукой я стянула повязку с глаз. В правой ладони завис luxi candi* — маленькая, но достаточно яркая лампочка. С учетом того, что возвращение навыков мне не грозило, созданное заклинание удивило безмерно. Меня не ударило током, не стукнуло озарением, не открылся третий глаз и не нашептал внутренний голос. Я всего лишь вытянула руки и выполнила заученные движения. Вот и всё. Повезло, что волны попались.

Счастливая случайность оказалась одиночной. На то она и случайность, чтобы не превращаться в закономерность. Но имеющегося результата оказалось достаточно, чтобы преподаватель разорялся оптимистичными лозунгами.

— Это прорыв, — не уставал он повторять. — От малого к великому! Через тернии к звездам!

Чем активнее восхищался старичок-академик, тем неувереннее я себя чувствовала. Смотрела на свои руки и думала: ложь будет моей вечной спутницей. Сначала я притворялась той, да не той. А теперь фальшиво радуюсь, что навыки возвращаются.

Кстати, они вернулись и пропали. В течение следующей недели мне не удалось создать ни одного двухуровневого заклинания. Но преподаватель не унывал.

— Это прекрасный результат. Маленький камешек покатился с горы. Не сегодня-завтра он увлечет за собой большие камни, и когда-нибудь произойдет камнепад.

В моем понимании «когда-нибудь» означало бесконечность.

Мэл, которому я поведала о созданном luxi candi*, высказался в том же духе, что и преподаватель, и заявил с видом мудрого старца, что, только набив кровавые мозоли, можно чего-то достичь. А мне это нужно?

— Не хочу мозоли. Ручки жалко. Препод говорил, что можно стимулировать способности, но мне запретил.

— И правильно сделал. Стимуляторы — опасная штука. При стимуляции активность мозга резко возрастает. Бывает, увеличивается до 60–80 процентов. Это раза в два больше, чем возможности среднестатистического висората. Но за всё нужно платить. Во-первых, возникает зависимость, ломка без очередной дозы. Во-вторых, организм привыкает, и объем дозы неуклонно увеличивается. В-третьих, даже самое безопасное средство имеет последствия. Сначала происходит резкий скачок мозговой активности, а потом — падение вниз. Притупляется слух, зрение, обоняние. Мучают головные боли, не говоря об общем ухудшении здоровья. Нагрузка ложится на печень, на почки, на сердце.

— Зачем же он заикался о стимуляции? — изумилась я.

— Наверное, подразумевал микроскопические дозы, цель которых — подтолкнуть в нужном направлении. Но и в таком случае мозг начинает лениться. Ждет помощи и не ищет решений самостоятельно. А это самообман. Нужно надеяться только на себя.

Мэл рассказал, что на контрабандном рынке гуляют разнообразные поддельные сыворотки, похожие на ту, что использовали при висоризации. Нелегальные препараты создаются в подпольных условиях, далеких от стерильности. К тому же подозрителен состав намешиваемых суррогатов. До сей поры ни одному из контрабандных средств не удалось и наполовину повторить рецептуру официально замороженной сыворотки.

— У дэпов* накоплена приличная статистика, когда желающие увидеть волны получали инвалидность или умирали. Бывало, что кровь распадалась на составляющие, или внутренние органы превращались в желе. Или мозги вскипали самым натуральным образом.

Бр-р, жуть. Явно не мой метод.

— Значит, нужно запасаться лейкопластырем от мозолей, — вздохнула я.

И мозоли зарабатывались. Двухуровневые заклинания осваивались медленно, со скрипом. Зачастую неделями не получалось сотворить что-либо путевое, а иногда зараз выходило по два заклинания.

Во-вторых, месяц оказался богат на дни рождения.

— Приспичило же ораве народу родиться в октябре, — ворчала я.

— Сама посуди. Зимой делать нечего. Трескучие морозы, дороги заметены. Ленись на здоровье или лежи на печи и делай новых людей. Поэтому в сентябре-октябре наблюдается пик рождаемости, — пояснил Мэл.

Ишь, знаток демографических тонкостей. Хотя любит поваляться на печке вне зависимости от времени года.

Ну, ладно, без стыда и смущения скажу, что мой день рождения меня нисколечко не утомил. Что ни говори, а я получила первый стоящий праздник за всю сознательную жизнь.

Мэл подарил новый телефон. Во всех смыслах новый. Последняя модель, писк моды. Со встроенным фотоаппаратом, видеокамерой, музыкальным проигрывателем, телевизионным и радиоприемниками, с наушниками, диктофоном, возможностью чтения книг с экрана и набора текстов.

Стоит ли говорить, что мне запретили допытываться о стоимости подарка?

— Гош… — выдавила я ошарашенно, крутя в руках розово-перламутровый обмылок. — А звонить-то по нему можно?

— Нужно, — ответил солидно даритель.

Он перебросил на новый телефон весь мой список контактов, добавил номера экстренных служб, а также свой рабочий номер, номера родственников — деда и отца и подключил их к «горячим» кнопкам.

— Зачем? — удивилась я. Неужели у меня на лбу написано страстное желание пообщаться с Мелёшиным-старшим?

— На всякий случай, — пояснил Мэл. — Вдруг охранники поведут себя неадекватно? Надышатся синдромом и поставят твою жизнь под угрозу. Тогда без раздумий связывайся с отцом. Нажмешь на пятерку и значок вызова.

Нашел простушку. Я еще не совсем тютюкнулась, чтобы звонить начальнику дэпов* и пищать, задыхаясь от страха: «Помоги-ите!» Ни за что. Но на всякий случай покиваю, соглашаясь с Мэлом.

Кстати, ко дню рождения от семейства Мелёшиных доставили роскошный букет пурпурных роз, а от моего родителя — гибридные радужные хризантемы. Большие шары переливались всеми цветами радуги, а через неделю иллюзия развеялась и закрепилась на лепестках пестрыми клоунскими кляксами.

Курьер принес корзину с цветами и от Рубли. Вернее, не от него самого, а от службы распорядителей. Мэл повертел безликую желто-зеленую карточку с надписью в завитушках: «С днем рождения», но не стал комментировать.

Праздник пришелся на воскресенье, и Мэл заранее забронировал места в «Вулкано» в расчете на привычную компанию золотой молодежи. Я пригласила Аффу с братьями Чеманцевыми, но они отказались под предлогом занятости. Надуманная причина или нет, но интуиция подсказала мне, что бывшие соседи по общаге чувствовали себя не в своей тарелке, получив приглашение в дорогое столичное заведение. А Вива сказала, что клиенты не будут её ждать, да и не резон смешивать деловые и дружеские отношения, пусть даже поводом является день рождения.

— Выпью на брудершафт, а потом совесть не позволит брать с тебя оплату, — пошутила она в свойственной циничной манере.

Коли гора не идет к Магомету, то Магомет с радостью бежит к горе. Наплевав на «Вулкано» и компанию великосветских деток, я объявила Мэлу, где и с кем хочу отметить свой настоящий день рождения. Как ни странно, Мэл не стал возражать. Таким образом, напросившись к Аффе с Симой и прихватив из общаги второго Чеманцева, мы завалились шумной толпой к парочке на квартиру и устроили праздник живота. Хозяева подарили мне часы с кукушкой. Настоящие, работоспособные. Кукушка оказалась с секретом. Могла просто куковать, а могла дополнять словами, например: «Сообщаю сигналы точного времени: ку-ку, ку-ку», а по утрам (как выяснилось позже) верещала: «Ать-два, рота-а-а, па-адьем! Ку-ку, ку-ку!» и вообще, редко повторялась, выдавая каждый час новые перлы.

Сима, вручая подарок, пояснил с гордостью, что кукушка запрограммирована на миллион комбинаций, и заверил, что внутри установлена вечная батарейка. Он завел ключиком часовой механизм, и устройство затикало. Я восхитилась и от умиления чуть не расплакалась, но когда на следующее утро подарок завопил в несусветную рань: «Ай! Молоко убежало!» и закукукал, мне стало не до восторгов. Метнувшись со сна на кухню, я ушибла ногу о косяк, и боль отрезвила: какое молоко в шесть часов утра? А Мэл бросил в кукушку подушкой.

Эх, мои наручные часики с гномиком куда приятнее показывали время — молчаливо и ненавязчиво.

Кукушка оказалась несгибаемой и неубиваемой. Повернув ключик, Сима запустил вечный двигатель. Днем механическая птичка сообщала: «Тихий час настает: ку-ку, ку-ку», а вечером просвещала: «Детское время истекло: ку-ку, ку-ку» или поучала: «Спать пора, малыши: ку-ку, ку-ку». На следующий день Мэл потребовал выбросить часы, после того как в пять часов утра кукушка сообщила: «Я сосед снизу, вы нас залили: ку-ку, ку-ку». Но я отказалась. Мне еще никто не дарил подарки, тем более с неожиданностями. Мэл не стал спорить — чего доброго, разревусь. Зато устроил охоту на кукушку. Птичка оказалась юркой и резво пряталась за дверцами. Однако после трех часов бдения Мэл победил, надев-таки на клюв резинку от пищевого пакета с зеленью. Теперь кукушка издавала нечленораздельное мычание вроде «мгрл-дгрл» и, отработав, как полагается, исчезала в своем домике.

— Заслужила, — сказал Мэл птичке, вешая часы на кухне, подальше от спальной комнаты. — Радуйся, что не стала чучелом.

На работе Франц-Иосиф вручил мне перо — скромный, но приятный подарок. Стопятнадцатый тоже поздравил, зачитав зычным голосом белый стих, и презентовал перо. И Матусевич преподнес перо. И старичок-академик пожелал успехов, вынув из кармана… перо. И вообще, встречные и поперечные коллеги по цеху завалили подарками — перьями всех мастей.

Меня растрогало чужое внимание и участие. Получился самый чудесный день рождения на свете.

А на моем рабочем столе в лаборатории обнаружилась коробочка, в которой лежало яблоко, обвязанное красным бантиком.

Я рухнула на стул. Яблоко из пророчества, предсказанное оком! Следующее видение реализовалось — и года не прошло. Чей это подарок? Кто заходил в лабораторию, покуда на практических занятиях из меня лепили висоратку?

— Много народу мелькало, — развел руками Брокгаузен. — Не припомню точно.

Яблоко пахло чудесно. Летом, душистыми травами, медом… Как и букеты, что присылали зимой в медстационар.

Сердце ёкнуло, замерло и забилось тревожно.

Подняла голову та, что стала моим вторым «я». Насторожилась, да поздно. Меня уже не было в лаборатории. Сдуло, унесло.

Я стояла на вершине холма, подставляя лицо ветру, и юбка до щиколоток трепалась парусом.

Сделав ладонь козырьком, оглядывала с высоты косогоры, овраги, поля, рощи, свежую пахоту и озимые…

Левым краем идет темная кайма леса. У горизонта — далекая гряда гор со снежными шапками. Солнце в зените и косяки перьевых облаков. Блеск звонкой речушки, в которой ивы полощут длинные косы. Заливной луг с пятнами васильков и ромашек… Он идет ко мне. Приближается. Гладит, ласкает рукой полевое разнотравье… Этот мир — мой. Он дарит его мне. Кладет к моим ногам. Бери и владей…

Очнувшись, я поняла, что щеки мокры от слез. Долго плескалась у раковины, а краснота не проходила с глаз. Надо бы сделать холодные примочки.

Взяв нож, разрезала яблоко на дольки. Первая долька — мне. И вторая — мне. И третья — тоже. И четвертая.

Нельзя делиться. Ни с кем. А с ним и подавно нельзя.

Жевала механически и смотрела в окно. Чертовски соленая осень.

Цветы, что приносили в стационар, были от него, а я не догадывалась. Разве неожиданное открытие что-то меняет?

Он будет ждать. До конца жизни, как показало пророческое око. И неважно, куда нас забросит судьба. Октябрь навсегда сохранит вкус этой осени на губах.

Свой выбор я сделала давно. Простите, Альрик Герцевич. За всё.

Сегодня город давил на меня. Душил за горло. Лишал воздуха. Надел каменный мешок на голову.

Мэл подошел и притворил окно на кухне.

— Осторожнее, простудишься. Почему сидишь в темноте? Что случилось? Ты сама не своя. Говорила, день прошел хорошо. Кто-то обидел?

Я замотала головой и уткнулась в его грудь, успокаиваясь размеренным стуком сердца.

— Снова жар, хотя недели не прошло. Луна идет на убыль. Неужели заболела? — встревожился Мэл.

Я потянула его в комнату, к креслу. Чтобы, устроившись на его коленях, пригреться и задремать, вздрагивая во сне непонятно отчего. Чтобы сбежать от тоски, сдавившей сердце стальным обручем.

______________________________________________________

luxi candi*, люкси канди (пер. с новолат.) — световой сгусток

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

 

22.2

Приглашение на торжество по случаю дня рождения мачехи повергло в шок сродни анафилактическому. Мне и в голову не приходило, что в семье отца тоже случаются именины.

Я объявила категорический бойкот праздничному обеду в доме Влашеков. На удивление, Мэл терпеливо сносил мое брюзжание, но и уступать не собирался.

— Не хочу ехать. Можно поздравить по телефону? — ныла я. — У меня важные причины для отказа: реферат не дописан и… и… чирей на попе выскочил!

— Чирья нет, я сегодня утром проверял. Ты спутала с родинкой, — ответил ласково Мэл. — А с рефератом помогу. Так что готовься, выбирай наряд.

Таким образом, мне ясно дали понять, что бесполезно юлить, и никакие доводы не возымеют силы.

Мэл заметил мой похоронный вид.

— Не куксись. Всё пройдет по высшему разряду.

— Сколько ей исполнится? — поинтересовалась я вяло.

— В свете неприлично упоминать о возрасте дам. Но между нами говоря, твоя вторая матушка отпразднует сорок третий день рождения.

— Матушка может быть только одна. Остальные — мачехи.

— Запомню, — ответил Мэл примирительно. — Не злись.

— Твоих родителей тоже пригласили?

— Нет. Обычно большие торжества закатывают на круглые даты, а в прочие годы обходятся семейными праздниками в узком кругу. Поэтому гостей будет немного.

Какое облегчение! И в бескрайнем океане г*вна отыщется островок спасительной суши. Спасибо правилам светского этикета, ограничившим число приглашенных. Моя психика не выдержала бы близкого присутствия родителей Мэла в довесок к папеньке и его жене. Зато самого Мэла посчитали достаточно приближенным к узкому семейному кругу Влашеков, чтобы отправить приглашение.

— Надо же, в кои-то веки меня осчастливили королевской привилегией. Включили в круг избранных для работы челюстями на обеде у министра экономики. Я должна скакать до потолка от радости?

— Эвка, от твоей пристрастности когда-нибудь закоротит проводку. Пора бы привыкнуть к своему статусу. Будь гибче, лояльнее. Чем конфликтовать, лучше найди плюсы и извлекай выгоду.

— Не учи. Меня. Жить, — отрезала я и скрылась на кухне, хлопнув дверью.

Никакой гибкости. Никаких компромиссов. Меня уже не переделать. Антипатия намертво въелась в кожу. За всю мою жизнь мачеха не изволила расщедриться добрым словом, не говоря о неприязни и нежелании иметь со мной что-то общее.

Надо же, вторая матушка. Тьфу. Конечно, я буду сверкать приклеенной к лицу улыбкой и буду говорить заученные речи. Поблагодарю жену отца за заботу и доброту, за дружеские советы и участие. Залью патокой с ног до головы, мне не жалко. Быть может, совесть чужой тётки завязнет в елее и заставит испытать на собственной шкуре стыд и неловкость.

Активность Мэла вызывала глухое раздражение. Словно это он — родственник Влашеков, а я присоседилась как сбоку припека. В качестве подарка Мэл купил редкую орхидею с экзотическим названием — капризное растение в термопакете с регулируемым микроклиматом.

— Зачем ей? Скажет «спасибо» и выбросит на следующий день.

— Эвочка, нужно внимательнее изучать содержимое пригласительного билета, а не отправлять в мусор, не прочитав. А во вкладыше, между прочим, был список желательных презентов. Обычно приглашенные заранее обговаривают выбор недорогого и не обязывающего подарка с личным секретарем именинника.

— У нее есть секретарь? — изумилась я.

— Представь себе. Дамы из высшего света — чрезвычайно занятые существа. Организуют вечера, рауты, благотворительные акции. Посещают приемы, концерты. Прибавь воспитание детей, управление домом… Не забывай о салонах красоты, поездках по фешенебельным магазинам… Этак и суток не хватит, чтобы объять необъятное, — заключил Мэл с усмешкой.

— Причем здесь орхидея?

— Притом. Твоя вторая матушка… ладно, супруга твоего отца… увлекается их разведением. Не знала?

И знать не хочу. Мне плевать.

А Мэлу — не плевать. Он разведал обо всём: о количестве приглашенных, о возрасте мачехи, об её увлечениях. Созвонился с секретарем и забронировал недорогой и не обязывающий подарок. Ну да, капризный экзот с труднопроизносимым названием за полторы тысячи висов ни к чему не обязывает.

Осень захватила столицу. Закружила хороводами облетающих листьев, норовя устлать тротуары и дорожки. Дворники работали, не покладая рук. Кроны деревьев проредились, ветви начали оголяться. Березы донашивали солнечные сарафаны, раскидистые клены щеголяли в бронзовых и багряных костюмах. Лишь зеленые вязы хранили верность ушедшему времени года. А начавшаяся за охранной аркой белая зона не пожелала отпускать лето. Неужели листва продержится до Нового года?

— До середины ноября. Колпак не снимут, но ослабят. Накладно устраивать здесь второй курорт, — пояснил Мэл. Он вел машину, а я приклеилась к окну, впечатлившись перепадом сезонов. Фасады особняков за решетками утопали в цветниках.

Сегодня мои ноги вступили под крышу папенькиного дома гораздо увереннее, чем в первый раз. Иммунитет выработался. Меня теперь не сбить с панталыку показушными родительскими объятиями.

Обед в честь дня рождения жены отца утомил невообразимо. Если бы кто-то сказал, что можно устать, не работая физически, я бы рассмеялась тому в лицо. Но сегодня сама оказалась в роли измотанного донельзя грузчика.

У парадного входа — с десяток машин. Только сейчас, при взгляде на фешенебельные автомобили, мне пришло в голову, что на семейном обеде будут присутствовать родственники мачехи и… моего отца. Согласно родословному древу Влашеков мой родной дед умер много лет назад, а бабке должно быть около восьмидесяти. Называть её бабушкой не поворачивался язык.

Хозяйка цвела и пахла. По-моему, её подбородок стал еще квадратнее и тяжелее. Вместе с отцом она радушно встречала приглашенных в большой гостиной. По протоколу папенька сперва пожал руку Мэлу, а затем кивнул мне. Мэл поцеловал ручку имениннице и передал наилучшие пожелания от клана Мелёшиных. Мачеха рассыпалась в ответных любезностях. С первых же слов ее громкий голос вызвал раздражение.

Наши места оказались ближе к тому краю стола, где сидел хозяин дома. Противоположный край предназначался хозяйке. Меню предстоящего обеда не пугало: накануне я опять записалась на учебу к эксперту по этикету. Кстати, визит к специалисту по ложкам и вилкам стал причиной спора с Мэлом, который категорически запретил посещать малознакомого мужчину на дому и в одиночку.

— Чего бояться? У меня теперь clipo intacti*, — убеждала я. — Съезжу туда и обратно на такси. Буду отзваниваться каждые десять минут.

Тщетные уговоры. Или с дэпами*, или с Мэлом, или с дуэньей.

— С кем, с кем?! — мои брови полезли на лоб.

— С дуэньей. Со спутницей. С компаньонкой. Возьмешь с собой Афку — слова не скажу, — пояснил невозмутимо Мэл.

— Она занята, — пробормотала я, выбившись из колеи упоминанием о дуэньях. Вот удумал! Где найти группу поддержки за час до начала занятия? Не Басту же звать.

Пришлось мне обучаться способам поедания изысканных блюд в присутствии Мэла. Кстати, он не удивился такому исходу выдвинутого им ультиматума. Почитывал журнальчики, устроившись в кресле, и покачивал ногой.

Специалист по этикету просветил о правилах рассаживания за общим столом согласно сложнейшей иерархической системе: по должностям и званиям, по степени родства с именинником, по общественному статусу, по семейному положению и возрасту. Копец.

И меня рассадили. Слева — Мэл, справа — мужчина преклонных лет с глубокой залысиной и красным картофельным носом.

Во-первых, за столом — человек двадцать гостей. Во-вторых, среди приглашенных нет женщин старше шестидесяти лет, а значит, знакомство с бабулей по отцу отпадает. В-третьих, я наконец-то воочию увидела сродных брата и сестру. Этикет разрешал присутствие несовершеннолетних детей на праздничном семейном торжестве. У сестры был вздернутый нос и поднятые уголки губ, придававшие лицу удивленное выражение. Если она взяла многое от отца, то брат — десятилетний мальчик с прилизанным пробором — пошел внешностью в мать. Видно, что папаша с мачехой вымуштровали детей. Те сидели как солдаты, вытянувшись в струнку, и не вертели головами как любопытные сороки. Однажды наши взгляды пересеклись, и брат равнодушно отвел глаза, как если бы я была незнакомой гостьей, а не старшей сестрой.

Напротив нас сидела импозантная дама необъятных габаритов в широкополой черной шляпе с роскошным пером. Она дышала с нагрузкой и обмахивалась веером. Чья родственница — мачехи или отца? Отвлекаясь на разговоры, массивная гостья через раз вставляла: «Я вас умоляю!»

Во время обеда я чувствовала на себе взгляд отца. Он любезничал с гостями, шутил, беседовал на незначащие темы, но исподволь наблюдал за мной и Мэлом. Приглашенные тоже разглядывали нашу парочку и делились мнением с соседями. В тесном семейном кругу родня знает всё друг о друге. Лишь я не знала, кто кому и кем приходится за этим столом. Да и по фигу. Покину этот дом и тут же забуду.

Накануне Мэл предупредил:

— Нас посадят вместе. Будь готова к любым провокационным вопросам.

Откровенно издеваться надо мной не станут — побоятся Мэла. Но и не промолчат. Найдут, как уколоть.

— Скажу, что отвечаешь за меня, и спрячусь за твою спину. А ты будешь отдуваться.

— Сообразительная девочка, — хмыкнул Мэл. — Хорошо, беру штурвал на себя. Заодно разузнаем получше твоих родственников.

Ага, выясним, у кого пасть шире и зубы острее.

— Моей родни среди них нет!

— Ладно-ладно. Не распаляйся.

Поначалу я сортировала гостей по внешним признакам. Рослых и с грубоватыми лицами отбрасывала к родственникам именинницы, прочих — к родне по линии отца. А потом развлечение вылетело из головы — будто отрезало. Потому что меня осенило: наверняка в доме отца часть прислуги — с западного побережья! Мэл рассказывал, что многие ссыльные уплачивают долг отчизне, работая в особняках больших чиновников.

Я приглядывалась к распорядителю обеда, застывшему у двери неслышной тенью. Присматривалась к официантам, незаметно меняющим тарелки и подливающим вино в фужеры. Нет, вряд ли вышколенный персонал родом из моих мест. За три года, уходящих на возврат долга родине, научиться ловкому обращению с подносом можно в том случае, если тренироваться денно и нощно. По всему видно, что обед обслуживали нанятые профессионалы.

— Я вас умоляю! — воскликнула грузная дама, отвлекши внимание от официанта. — А вы шутник, Егор Артёмович.

Что-что?! С Мэлом кокетничают?!

— Это реальная история, — ответил он. — И, к сожалению, картина нерадостная.

Пока я отвлекалась на посторонние мысли, Мэл общался, успевая жевать. Похоже, он стал свадебным генералом на сегодняшнем обеде. Когда он говорил, голоса стихали. Даже мачеха прислушивалась к словам Мэла. Мне она уделяла ровно столько же внимания, сколько и шторам на окнах. Улыбалась, как того требовали правила приличия, и не более. Зато за Мэлом следила с живым интересом.

— А ваша спутница немногословна, — заметила другая дама, наставив на меня лорнет. Ведь в пяти шагах сижу. Неужели не видно?

— Эва — мудрая женщина, — ответил Мэл и поцеловал мою лапку. — Она уступает, когда мне хочется выговориться.

Можно бы зардеться от комплимента, потупившись застенчиво, но в столовой собрался не тот контингент. Поэтому задеру нос гордо и высокомерно.

— Мудрость — достойное качество в свете отсутствия прочих способностей, — проскрипел желчный старик, которому выделили место рядом с именинницей. Из-за глухоты гость говорил громко и невпопад.

— Ну, почему же? — приобнял меня Мэл. — Прочих способностей у нас тоже хватает. Генетическая память не подвела Эву. Навыки постепенно восстанавливаются. Эва — сильный боец, как и ее батюшка Карол Сигизмундович.

Надо было видеть обескураженность мачехи. Она решила, что я стала пожизненной висорической инвалидкой. Зато отец сохранял каменное выражение лица. Уверена, он изучал отчеты преподавателей о моих «успехах», но почему-то не делился с женой. Впрочем, как не поделился секретом об урожденной слепоте старшей дочери, поступив весьма умно. Все знают, что нельзя доверять женщинам опасные тайны. Что становится известным женщине, о том мгновенно прознает весь свет. Поэтому для мачехи я осталась дочерью каторжанки, но жирного минуса в биографии хватило для брезгливого отношения.

— Продемонстрируете достижения? — обратился ко мне крупный мужчина с приплюснутым носом, отсортированный к родственникам именинницы.

За столом повисла тишина. Не успел Мэл открыть рот, чтобы привести парочку железобетонных причин для отказа, как моя рука протянулась вперед, и пальцы сжались в кулак над фужером с вином.

— Я могла бы усладить ваш взор виртуозной игрой с волнами, но позволю напомнить о поводе, по которому мы собрались.

Посмотрев выразительно на мачеху — мол, вот кто сегодня звезда и героиня романа, — я отвела локоть назад и разжала кулак. Сидящие напротив машинально отшатнулись, уклоняясь. Естественная защитная реакция, когда спружинившая волна летит в лицо.

Ворота родительского особняка закрылись за «Турбой».

— Эвка, ты схватила волну! — восторгался без устали Мэл. — Что-нибудь почувствовала?

Я поглядела на пальцы. Ничего не почувствовала. Пустота она и есть пустота. А если бы не схватила, то мило улыбнулась бы и сказала сборищу за столом: «Ой, простите, то получается, а то выходит из рук вон плохо».

— Но ведь ухватила! — не унимался Мэл. — Я от волнения язык прикусил. А ты раз! — и натянула как тетиву у лука. И твой отец впечатлился.

Да уж. Папенька увидел и задумался над тем, как далеко зашел вселенский обман с вымышленным висоратством.

За разговорами я не заметила, что мы ехали медленно-медленно, а потом Мэл и вовсе притормозил.

— Здесь живут мои родители, — кивнул буднично в сторону очередного кованого забора. — Хочешь посмотреть?

Обожежтымой. После вымученного семейного обеда завалиться в гости в Мелёшину-старшему?! Войти в дом, в котором Мэл провел детство и юность?! Поздороваться с его мамой?!

Потрясение от предложения Мэла переклинило клеммы в извилинах и вогнало в ступор. А Мэл, не став дожидаться ответа, повернул руль к воротам. Глазок видеокамеры прогулялся вдоль машины, и створки медленно расползлись в стороны.

Мама-мамочка, дай мне сил пережить этот ужасающе длинный день.

Мэл скучал по родительскому дому. Причем сильно скучал, хотя старался не показывать. За Мэла сказало нетерпение, с коим он подъехал к крыльцу и помог мне выйти из автомобиля, не дожидаясь, когда спустится со ступенек встречающий нас мужчина. Мэл поздоровался с ним рукопожатием:

— Привет, Коста. Сто лет, сто зим. Мы ненадолго. Пусть здесь постоит, — кивнул на «Турбу» и представил меня: — Это Эва. Кто дома?

Мужчина вежливо мне поклонился. Он был в брюках и в футболке, несмотря на прохладный день, соответствующий последним числам октября.

— Никого. Все разъехались.

— А Маська?

— Уехала утром на занятия и до сих пор не вернулась.

Мэл вздохнул с невольным облегчением, а следом выдохнула и я. Конечно, порыв Мэла был спонтанным, но если бы мы натолкнулись на кого-нибудь из родственников, у него имелось в запасе оправдание: показать мне родительский дом.

А дом был роскошен, как и парк со стрижеными газонами и деревьями, с аккуратными щебневыми дорожками. К двухэтажному особняку вели ступени, расходившиеся по окружности в разные стороны, но одинаково приводящие к парадному входу. Палевые стены, вишневая черепица, балконы, «грибочки» вентиляционных шахт… И окна, окна… Ужас, сколько окон. И все их нужно мыть.

Парк впечатлял выверенной геометрией форм. Мэл бегал здесь ребенком, расшибал коленки, лазил по деревьям, стрелял в воробьев заклинаниями…

Коста покинул нас, уйдя по своим делам.

— Ищешь песочницу, в которой я играл? — ухмыльнулся Мэл, обернувшись. Он успел потянуться, разминая мышцы, и теперь оглядывал окрестности, опершись о невысокую ажурную оградку.

— Ты здесь родился?

— Ну, родился я в клинике акушерства и гинекологии. А сюда мы переехали, когда мне исполнилось шесть лет. Пойдем, покажу дом, — Мэл отворил стеклянные двухстворчатые двери, приглашая, но я замялась.

— Мы ненадолго, — успокоил он.

Хорошо бы. А еще лучше уехать до возвращения родителей Мэла.

И нога с неохотой переступила порог.

— Сколько здесь комнат?

— Зачем тебе?

— Сколько? — не отставала я.

— Пятнадцать, — ответил он после паузы. — На первом этаже — гостиная, кабинет, бильярдная, две столовые, кухня, два салона. На втором — спальные комнаты.

Мэл показывал, и я замирала в восхищении. Прекрасные интерьеры: люстры, камины, ковры, зеркала, картины, шторы, мебель… Безукоризненная чистота. Элегантность, утонченность, немалый достаток. Лощеный уют, к которому приложила руку мама Мэла.

Бедный столичный принц. Как он умудряется жить в общежитии при минимуме удобств? Наверное, ночами ему снится утерянный комфорт.

— Пойдем, покажу свою комнату, — Мэл потянул по витой лестнице и по ходу движения пояснял, показывая на двери: — Эта пустует. Эта — бывшая Глеба, теперь пустует. Эта — Маськина. Эта — родителей. Эта — бывшая Альбины, пустует. А это моя. Проходи.

В его комнате можно было преспокойно кататься на велосипеде. Просторно, высокий потолок, три окна с опущенными жалюзи. Гардеробная во всю стену. И в ванной два окна. А интерьер неожиданный. На светлом фоне — темная мебель. Минимализм линий. В комнате чисто, без следов пыли. Значит, здесь регулярно убирают. Зато над кроватью — не двуспальной, но достаточной широкой — окно, занимающее добрую четверть потолка. Получается, лежишь, смотришь вверх, а перед глазами — небо. Здорово, наверное, наблюдать, как стучит каплями дождь или падает снег.

— А… — от удивления я растеряла речевой запас. — Значит, по утрам тебя будило солнце?

— Между стеклами установлены различные фильтры, в том числе непрозрачный. Где-то тут валяется пульт.

Мэл бросил пиджак в кресло и, как был в обуви, бухнулся на кровать. Навел пульт на потолочное окно, и комната изменилась в зеленоватом свете, льющемся сверху.

— Иди сюда, поваляемся, — протянул он руку.

— Неа.

Я предпочла изучать содержимое полочки. Перебирала книги, диски с музыкой, а Мэл смотрел, подперев голову.

— Ты это слушаешь? — потрясла я диском с записями группы, исполнявшей сентиментальные песни лет десять тому назад.

— Небольшая поправка. Я слушал это подростком. Гормоны в истерике и всё такое. Эвочка, иди сюда, — похлопал он по покрывалу.

Нет уж. У полки интереснее. Переберемся-ка к шкафу у окна.

— А где плакаты рокеров? Я думала, у тебя все стены обвешаны ими.

— Здесь их нет. Кое-что осталось у деда. Когда родители вручили ключи от квартиры, я отвез большую часть вещей к нему. Так что, считай, ты увидела мои подростковые увлечения.

— Эти? — я вытянула с полки книжку «Драконы: мифология и культура».

— В ней красивые иллюстрации. Я копировал рисунки, набивая руку. Иди сюда, — потребовал Мэл.

В книге, стилизованной под древний фолиант, действительно оказались яркие картинки, продуманные до мелочей, а еще текст, напечатанный старинным шрифтом с вязью.

— Коста — с побережья? — вдруг пришло мне в голову.

Мэлу надоело ждать. Вскочив с кровати, он обнял и потерся носом о шею, благо, готовя меня к семейному торжеству, Вива забрала волосы в высокую прическу.

— Гошик… тут нельзя… это непорядочно, — пыталась я убрать его руки.

— Очень порядочно, — заверил Мэл, сопровождая поцелуйчики задиранием платья и поглаживаниями. — Это моя территория. Здесь я царь и господин. Так что покорись, женщина.

Книга упала на пол, и никто о ней не вспомнил.

Внезапно Мэл отстранился. Придерживая меня, он раздвинул полоски закрытых жалюзи.

— Приехала, — пробормотал, глядя в узкую щелку. — Что ж, Эва, пойдем знакомиться с моей мамой.

Понадобилось время, чтобы к ослабевшим ногам вернулась сила, в глазах прояснилось, а голова заработала.

Знакомиться с его мамой, ага. С его мамой!!!

____________________________________________________________

clipo intacti*, клипо интакти (перевод с новолат.) — щит неприкосновенности

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

 

22.3

— Мне нравится работа лаборанта, — говорю, сделав глоток чая. Руки почти не дрожат. — И дело не в окладе и не в льготах для сотрудников института. Интересно узнавать новое. Пожалуй, теория снадобий — это моё. Например, сейчас наша группа занята в экспериментах по стимуляции бутонообразования у редкоцветущих растений. Обычно после цветения жизненный цикл многих ценных растений заканчивается. А одним из условий получения гранта является сохранение их жизнеспособности. А на прошлой неделе в нашей лаборатории закончились исследования образцов грунта с перекрестков пяти дорог.

Я сижу в кресле, Мэл устроился рядом, на подлокотнике, забросив руку на спинку сиденья. Напротив — мама Мэла, Ираида Владимировна. Она слушает с большим вниманием, время от времени вставляет реплики и задает вопросы. Её неподдельный интерес окрыляет и вдохновляет на болтовню без умолка.

Мы все ужасно переволновались: и я, и Мэл, и его мама. Хотя не похоже, что Мэл взбудоражен. Периодически он отпивает из моей чашки и возвращает её на блюдце, игнорируя свою чайную пару, забытую на столике. Из нас двоих рот не закрывается у меня, в то время как Мэл изредка вставляет скупые фразы.

С приездом Ираиды Владимировны дом ожил. Мама Мэла отдает распоряжения приятным негромким голосом, но ее беспрекословно слушаются и торопятся выполнить указания. Она вежлива и корректна с прислугой, но не допускает панибратства и держит дистанцию. Одно слово — хозяйка. Очевидно, её предупредили о нашем приезде, потому как она успела оправиться от потрясения, встретив нас с радушной улыбкой, и пригласила в гостиную.

Поначалу у меня душа ушла в пятки от страха, и я цеплялась за Мэла как за спасительную соломинку. Но потом в извилинах прояснилось. Сколько ни дрожи, а рано или поздно придется знакомиться с родителями Мэла.

Сам он объяснил наш визит спонтанным порывом.

— Проезжали мимо и решили заглянуть, — сказал небрежно. — Эва не раз спрашивала, и мне пришло в голову показать дом.

— Правильно. Давно следовало навестить, — поддержала Ираида Владимировна, а я и не подумала обижаться на Мэла, прикрывшегося мной как щитом. Важно, что сделан шаг навстречу, и беседа журчит ручейком.

Подходит женщина средних лет в форменной одежде и что-то говорит маме Мэла на ухо.

— Экономка, — поясняет он тихо. Еще есть управляющий, на ответственности которого — должное состояние всего поместья. А Коста — начальник службы охраны, из дэпов*.

Сколько прислуги у Мелёшина-старшего? Двадцать человек. Падаю в тихий обморок. Водители, охранники, садовники, горничные, повара, не говоря о дворецком и о личном секретаре, который есть у каждой дамы из высшего общества. Из них две трети — невидящие, но с дефенсорами*, и связанные обетами о неразглашении. Ведь личная жизнь больших политиков — тайна за семью печатями. Из прислуги лишь двое — с побережья. Это разнорабочие, которые занимаются, в основном, физическим трудом. К примеру, сопровождают экономку в поездках за продуктами или мостят тротуарной плиткой дорожки в парке.

— Прошу прощения, — извиняется мама Мэла. — Звонил Артём Константинович. Он задерживается. Будет поздно. Просил не ждать к ужину. А вы останетесь?

— Ну… э-э-э… — тяну в ожидании поддержки со стороны Мэла. Ура! Мелёшин-старший не приедет, и я воспаряю к небесам.

— Не знаю, — взъерошивает волосы Мэл. — Мы как бы и так подзадержались.

Но его голос нетверд и неуверен.

— Прекрасно, — заключает Ираида Владимировна. — Сегодня у нас утка по-восточному и фрикасе в белом соусе. Через час.

В гостиную залетает Баста и швыряет сумку в свободное кресло. Кидается к брату, чтобы обнять, и здоровается со мной.

— Сподобился, значит? Никак Эвочка тебя затащила. Упирался ножками, бедный, а она волокла на аркане, — подтрунивает сестрица, не стесняясь.

— Никто не упирался, — отвечает недовольно Мэл. — И вообще, пойдем, Эва, покажу парк.

— Не опаздывайте на ужин, — предупреждает Ираида Владимировна.

— Ха, опоздуны! — подхватывает Баста. — Я им живо напомню. Эвочка, а может, ну его, этого Гошку? Вредный стал. Давай, лучше покажу фотки из семейного альбома, где Гошик сидит на горшке и мучает пальчик вместо соски.

— Не сочиняй. Нету таких фоток, — раздражается Мэл.

— А ты думал, что уничтожил все улики? Бе-бе-бе, — показывает язык сестрица. — Мне удалось уберечь кое-что от твоего вандализма. Надо же очеловечивать братишку. А то племянники будут думать, что ты родился сразу взрослым, при галстуке и на машине. А ты, как все нормальные младенцы, марал подгузники. И стоял в углу в наказание.

— Маська! — произносит угрожающе Мэл.

— Всё-всё, — Баста пятится к двери. — Убегаю, hermanito*. Встретимся через часок.

— Пошли, Эва, — тянет Мэл из гостиной. Практически волочет за собой. Чрезмерная живость сестры завела его.

Мы попадаем в холл, а оттуда, миновав дверь — зеркальный двойник парадного входа, — оказываемся с тыльной стороны дома, на невысоком крыльце с балконом. Вокруг парк, но с естественным ландшафтом. Всё та же ухоженность, которая смотрится органично, без искусственности. Шелковая травка на поляне, протоптанные извилистые тропки, небольшой пруд с мостиком, скамейки. И дубы. Куда же без дубов в родовом гнезде? Перед нами качели в виде перекладины на канатах, переброшенных через толстую ветвь.

Мэл сел и усадил меня на колени.

— Не свалимся?

— Они и не такой вес выдерживали, — Мэл задрал голову. — Раньше здесь висела тарзанка, но когда я вывихнул ключицу, отец велел заменить качелями.

— Больно было? — посочувствовала я.

— А-а, не помню. Севолод вправил в тот же день.

Мы не качались, а так, болтались.

— Замерзла?

— Нет, тут тепло.

Колпак, растянутый над белой зоной, действительно грел, создавая летнюю иллюзию. Правда, дни становились всё короче, и солнце всё быстрее стремилось к горизонту. Начало смеркаться, и в особняке зажгли свет.

— Кухня и малая столовая, — показал Мэл на освещенные окна первого этажа. — А это у Маськи горит, — показал на второй этаж.

— Сколько у вас машин?

— Эва… — вздохнул он. — Зачем? Я же вижу, тебе не нравится. Комнаты, прислуга, бессмысленные гектары… — мотнул головой в сторону парка. — А машин в гараже четыре: мамина, два «Эклипса» — служебный и личный, и дежурная тачка для разных нужд. Был еще «Мастодонт», но он, сама знаешь где… Ну, как? Совсем противно?

— Гош, ты не на том зациклился и не видишь главного. Мама очень тебя любит и гордится. Заметил, как смотрела на тебя? Она же соскучилась, а ты молчишь, словно воды в рот набрал. Неужели рассказать нечего?

— О чем? О работе? — буркнул он.

— Обо всем, что придет в голову.

— Как тебе сегодняшний обед? — сменил Мэл тему.

— Сносно. Думала, будет хуже. Хорошо, что синдром не проявился. Никто не подрался и не поругался.

— Откуда ж знать? Не факт, что он сразу действует. Разъехались люди по домам и начали воплощать желания, засевшие в головах.

Мне представилось, как носатый родственник мачехи душит пером грузную даму в шляпе, а та сипит: «Я вас умоляю!»

— Это их проблемы, — ответила резко, порываясь встать, но Мэл удержал.

Двери распахнулись, и на крыльце появилась Баста. Она переоделась в полосатые гетры и бесформенный свитер.

— Идите ужинать! — замахала рукой.

— Идем. Зачем надрываться-то? — проворчал Мэл. Он так и не забыл о подколках сестры.

Ужин получился замечательным, не в пример торжественному обеду. В малой столовой накрыли круглый стол, и мы расселись вчетвером: Ираида Владимировна, Баста, Мэл и я.

Неловкость, витавшая в первые минуты встречи, потихоньку испарялась. Но все равно я следила за тем, как ем и что говорю. Не хватало испортить впечатление о себе жаргонными словечками и деревенскими манерами. Да и Мэл понемногу оттаивал. Наверное, атмосфера тому способствовала. Он рассказал вкратце о нашей жизни в общаге, об истории появления Кота и об его оригинальностях. Затем переключился на занятия и на последние развлечения, кои мы посетили.

Баста не язвила. Наверное, Ираида Владимировна велела ей придержать язык, чтобы брат не сбежал из дома.

Поначалу я отвлекалась каждый раз, когда горничные сновали с подносами. Мне было неловко. Потом, правда, вспомнились слова Мэла о том, что большая часть прислуги в особняке Мелёшиных — наемные работники и получают зарплату как, например, официанты в кафе. Почему бы не рассматривать их с этой стороны? Я приободрилась.

Разговор незаметно сместился к предстоящему юбилею у самого старшего Мелёшина. Еще одна головная боль. В предпоследний день октября деду Мэла исполнялось восемьдесят пять лет. Если рассуждать логически, юбилей уважаемого человека не обходится обедом в узком кругу. На торжестве ожидалось более двухсот гостей, в том числе и шумная орава родственников. Кошмар, в общем. А Баста умудрилась родиться днем позже, поэтому родня решила совместить два семейных праздника, тем более повод посчитали символичным: совершеннолетие внучки и круглая дата у патриарха клана Мелёшиных. Полный абзац. Надо ли говорить, что приглашения прилетели в общагу три недели назад, и Мэл ответил о-очень положительно. За нас обоих.

— Можете переночевать здесь, а утром вернетесь в город, — предложила вдруг Ираида Владимировна, когда ужин подошел концу. — Поздно уже, а обратная дорога — долгая.

— Спасибо… мам… Но у нас Кот голодный. Начнет орать под окном и перебудит всё общежитие. Мы в ответе за тех, кого приручили, — сказал Мэл.

Я выдохнула с облегчением. Не хватало мне ночевки в доме начальника объединенных департаментов и утренней встречи за столом с Мелёшиным-старшим. «Здрасте, — сделаю книксен. — Я ваша гостья». Бр-р, мороз по коже.

Пусть не можем остаться — дома ведь животина не кормлена, честно-честно, — но горячо поблагодарим за гостеприимство, заодно воздадим похвалу поварам за прекрасный ужин и отметим великолепно сервированный стол.

— Рассчитываю на соответствующий подарочек, hermanito*, — сказала Баста на прощание. Они с Ираидой Владимировной стояли на крыльце, и мама Мэла куталась в ажурную шаль с кистями.

— Не лопни от жадности, — парировал Мэл. — Придавит подарочек-то.

— Не волнуйся, донесу, — отозвалась сестрица. — Люблю, когда поувесистее.

Мэл помог мне усесться в машину, а потом подошел к маме… и поцеловал в щеку — быстро, по-мужски кратко. И пока за «Турбой» не закрылись ворота, Ираида Владимировна с Бастой стояли на ступеньках крыльца.

* * *

Айва Влашек в последний раз посмотрелась зеркало. Отражение повторило жест, поправив складки халата — приталенного, с глубоким треугольным вырезом, вышитым воротником и длинными рукавами, разрезанными почти до проймы.

Атлас, бархат и крученая золотая нить. Роскошно.

Удовлетворившись придирчивым осмотром, женщина взялась за ручку двери. Пусть не получится, но попытаться стоит.

Супруг просматривал бумаги за столом и делал пометки на полях. Он и в прежние времена задерживался в кабинете допоздна, а теперь и подавно не торопился спать. И стимуляторы принимал чаще и в больших дозах, иначе не выдержать ритма. Иначе жизнь убежит далеко вперед, и не догнать ее, как ни разгоняйся.

Муж взглянул на вошедшую и снова обратился бумагам.

Айва расположилась в кресле, расправила халат. В свете лампы лицо сидящего казалось выточенным из камня. Она часто испытывала гордость оттого, что с годами супруг не расползся медузой, уподобившись прочим чинушам.

Любила ли она мужчину, сидящего перед ней? Уважала, упивалась превосходством, когда удавалось помыкнуть им. Побаивалась. И ни разу не пожалела о выборе, сделанном почти двадцать лет назад. Их брак оказался выгоден обоим: невеста принесла родовитость и известную фамилию, а жених вложил в семейную копилку упорство и недюжинный ум.

Айва никогда не задумывалась над тем, противна ли мужу как женщина, и устраивает ли его интимная сторона жизни. Достаточно смежных комнат и двух-трех визитов супруга на её половину. За месяц.

Влашек не отличался словоохотливостью. Мало говорил, но много делал. Настоящий мужчина, как считала Айва. Супруг заслужил министерский пост по праву, а вместе с ним и она. Это их общая победа. И девчонка-выскочка, с существованием которой женщина давно смирилась, не при чем.

Старшая дочь мужа от первого брака. Как мудрая жена Айва согласилась — что было, то прошло. Супруг признал ошибки молодости, но и от дочери не отказывался. Объяснил однажды, что поддержка девчонки важна для карьерного роста, и более не возвращался к теме. И вдруг выяснилось, что его дочурка, каторжанская язва, устроилась лучше некуда. И слепота оказалась не вечной. Айва, конечно, знала, что девчонка спуталась с сыном начальника ДП*, но не верила в серьезность и долговечность скандальных отношений, о которых шептались все, кому не лень. А сегодня поверила. Соплюшка незаслуженно пользовалась благами, которые должны принадлежать другим по праву рождения. Да и вела себя дерзко, вызывающе.

Влашек отложил перо и посмотрел на жену. Стопроцентное зрение — и линзы не нужны.

— Что-то случилось?

Он не любил долгие предисловия.

— Мне пришла в голову отличная мысль. Младший Мелёшин может стать достойной партией для Онеги.

— С ума сошла? У меня договоренность с Рублей.

— Опять этот Рубля… Он сегодня помнит, а завтра забыл. Сам подумай, кто ей светит? Двоюродный безродный племянник из провинции, о котором никто не знает. А Мелёшины — сила. Подмяли под себя закон и порядок, держат всю страну в кулаке. Это блестящая партия. Самая лучшая.

— Тебя не беспокоит, что ей всего лишь пятнадцать? — усмехнулся супруг.

— Скоро исполнится шестнадцать. Достаточно объявить о намерениях, а там недалеко и до совершеннолетия.

— Дорогая, до этого счастливого времени остались какие-то жалкие четыре года. Младший Мелёшин ждать не будет.

— Это же нонсенс! — вскочила и заходила по комнате Айва. — Неужели их семья примет девку с порченой биографией?

— Эта девка — моя дочь, — ответил холодно супруг.

Вот, значит, как заговорил. А недалее как год назад оправдывался, когда привез ее в столицу. Девчонка быстро освоилась и отхватила солидный куш. Может, женщинам в их в роду судьбой написано привораживать перспективных да видных? Правда, они и теряют своих мужчин быстро.

— Неудачно складывается… Будь ей хотя бы восемнадцать… — бормотала Айва, и тут её осенило: — Можно воззвать к праву преемственности! Когда старшая из дочерей умирает накануне свадьбы, суженый обязан жениться на следующей по старшинству сестре!

— Это право давно устарело, — напомнил Влашек. — Сейчас не те времена и не те нравы.

— А если…

— Никаких «если». У меня договоренность с Мелёшиными. Они примут её.

— Ах, вот как! — воскликнула, не удержавшись, Айва. — Ублюдочного выкормыша пристраиваешь? А подумал ты, что произойдет, когда она в силу войдет? Она же из младшего Мелёшина веревки вьет. Как нашепчет, так он и сделает. И всю нашу семью сгноит — из-за злобы, из-за ненависти. Видел, как смотрела на меня? Волком! Не наша она, не наша. И никогда ею не станет. А как войдет в клан Мелёшиных, так и вовсе отречется от тебя. Своими же руками потопит. Тогда уж ты не нужен ей будешь. А у нас дети малые… Кто их защитит?

Расхаживая по кабинету, женщина не заметила, как муж поднялся и навис над столом.

— Молчать! — рявкнул он, и Айва подскочила от неожиданности. — Иди спать. Мне нужно работать. И забудь о том, что наговорила. Побереги нервы.

Она не осмелилась возражать и вышла из кабинета, притворив за собой дверь.

Влашек сел в кресло и взялся за перо, но рабочий настрой безнадежно испортился. Он повернулся к ночному окну, в котором отражалась комната и он сам.

Вот ведь балаболка. Еще на обеде Влашек понял: жена что-то задумала. Ни черта не соображает бабенка в политике, а туда же лезет. И язык без костей. С легкостью замолол о давно почившем праве преемственности обязательств. До чего у неё просто решается: неугодна — значит, умертвить. Змеиная кровь, чтоб её.

Младший Мелёшин — не теленок, которому любую девку подсунь, и он разницы не заметит. Да и с Рублей нельзя ссориться, а за четыре года много воды утечет. К тому времени Мелёшин-старший будет с двумя внуками нянчиться — с такой-то прытью, как у младшего.

____________________________________________________________

hermanito* (перевод c исп.) — братишка

defensor *, дефенсор (перевод с новолат.) — защитник

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

 

22.4

Ой, как я боялась. Завтракала и боялась. Полола грядки в оранжерейном боксе и боялась. Писала реферат и боялась. И когда любила Мэла, не могла выбросить из головы знаменательную дату. Предстоящее мероприятие стало занозой, не дающей покоя. Меня пугало присутствие многочисленной родни Мэла на торжестве.

На банкете в честь юбилея самого старшего Мелёшина соберется весь клан: ныне здравствующие члены семьи, включая детей. Фамилия, запустившая щупальца в политику, во власть и в деньги. И Мэл — ее часть. Нужно срочно повторить конспекты по запутанным родственным связям рода Мелёшиных.

После экспромтного визита в родительский дом настроение Мэла заметно улучшилось. Он сыпал шутками, подтрунивал надо мной, потакал капризам и капризикам. Забыл о вспыльчивости и демонстрировал неисчерпаемое великодушие. А мой настрой потихоньку опускался к отметке «ноль» и, преодолев её, пополз ниже. Юбилей самого старшего Мелёшина неумолимо приближался. Трясучка охватила организм.

Мэл озаботился выбором подарков, отстранив меня от участия.

— Не волнуйся, у меня всё на мази, — заверил, когда я предложила обсудить животрепещущую тему.

Ну и ладно. Пусть решает самостоятельно. Ему виднее, что дарить.

В итоге Баста получила машину, упакованную в прозрачную пленку и перевязанную большим, переливающимся на солнце бантом. Это «Торнадо», — пришла я к выводу, наблюдая с ошалевшим видом, как подарок выгружают из трейлера и ставят на лужайку перед домом. А когда до именинницы, а заодно и до меня дошло, что автомобиль полностью съедобен, наша психика подломилась.

Корпус отлит из шоколада, сиденья — из прессованных орехов в меду, руль — мармеладный, колеса — из маковой карамели. Приборная панель, коврики в ногах, зеркала, педали — всё, выглядело как настоящее.

Баста, отойдя от столбняка, не удержалась и высказала брату всё, что думает о подарке — сумбурно и с междометиями.

— Помнишь, я говорил, что мир не такой, каким кажется? — сказал мне Мэл и повернулся к сестре: — Ты просила потяжелее — джинн выполнил пожелание. Чем недовольна? Боишься потерять талию? Это спецзаказ на тысячу килокалорий. Низкоэнергетический. Объедайся на здоровье, любимая сестренка.

Вселенская забота в его голосе прозвучала подозрительно. Меня посетила подспудная мыслишка, что своим подарком Мэл ответил сестре на её подколки. «Я не мстительный, но имею хорошую память» — говорил его взгляд.

В отличие от брата-шутничка родители отнеслись серьезно к факту совершеннолетия дочери, вручив гарнитур: серьги и колье с бриллиантами. Баста показала мне футляр с драгоценностями, уложенными на черном бархате. К тому времени она уже успокоилась, а поначалу, по ее словам, «задохнулась от счастья, завизжала и полчаса скакала по дому как сумасшедшая».

А с презентом для самого старшего Мелёшина вышла заминка. Дед Мэла предложил… провести выходные в его поместье.

— Зачем? — напугалась я. — Разве ж это подарок? Припремся, объедим его, натопчем, намусорим и уедем. Да еще будем шуметь и мешать.

— Не вижу ничего странного. У деда есть всё и даже больше, — пояснил Мэл. — Что может пожелать эксцентричный человек? Ему скучно. Уважь старика.

Уважу, деваться некуда. Но ни на висор не поверю в безобидность приглашения. В конце концов, кто и кому делает подарок? Сплошная путаница.

В оставшиеся до банкета дни я изломала голову над истинными причинами предложения о гостевании в загородном поместье. Наверняка самый старший Мелёшин решил выяснить в приватной обстановке, достойна ли я его внука, после чего вынесет окончательный вердикт.

— А как быть с Котом? — вспомнила об усатом. Куда девать животинку на выходные? Нет-нет, мы не можем уехать из города и бросить мурлыку на произвол судьбы.

— Возьмем с собой, — ответил Мэл, не задумываясь. Хитрец. Ясно, что всё предусмотрел. — Эвочка, не бойся. Дед не съест. У него огромная библиотека. И ежевика до сих пор поспевает.

С грехом пополам ему удалось убедить меня в нормальности нашего «подарка». Чего желают люди на закате жизни? Покачиваются в кресле-качалке на крылечке, укутавшись в плед. В ногах грелка, под головой подушка. Спи, дедушка, отдыхай. Ты достиг всего, чего хотел. Пора на покой.

Дед Мэла на покой не собирался, что и доказал банкет на двести пятьдесят персон. Более того, самый старший Мелёшин не собирался на покой в ближайшие лет этак n-цать. Живчик, в общем.

Мероприятие проходило в Банкетном дворце. Это величественное здание располагалось на одном из центральных проспектов недалеко от Дома правительства. Всем дворцам дворец, а я почему-то не замечала, хотя дороги не раз пролегали мимо зеркального цилиндра со сферической крышей. Частные лица могли арендовать любой из пяти залов для проведения торжеств, начиная от свадеб и заканчивая поминальными обедами. По задумке архитекторов Банкетный дворец проектировался с отдельными равноотстоящими входами, а подземная парковка вмещала до двух тысяч автомобилей.

Внутреннее убранство дворца потрясло воображение. Позолота, зеркала, свечки-лампочки в канделябрах, благородное дерево, лестница с широкой ковровой дорожкой, витражи с иллюзиями, цветочные гирлянды. Немногие смогут выложить денежки, чтобы организовать праздник в центре столицы.

На банкет прибыло немало гостей помимо родственников самого старшего Мелёшина, в частности, мой родитель с мачехой и другие известные политики, примелькавшиеся на правительственных мероприятиях. Приглашенные приветствовали именинника и его внучку в гостиной. Надо ли говорить, что волнение терроризировало меня с раннего утра, и лишь ударная доза успокоительных капель угомонила мандраж. Но страхи-то не уменьшились.

Сколько лиц! — пряталась я за Мэла, стараясь слиться с интерьером, но безуспешно. Личная стилистка подошла ответственно к созданному образу. Я стала Осенью. На голове — мешанина искусственных и родных прядей: медных, горчичных, бронзовых, красных, золотистых. Вива уложила волосы в замысловатую прическу с кокетливыми локонами и завитками. Облик дополняло платье из тяжелого шелка с кружевными вставками в виде осенних листьев. Тонкая работа. Эксклюзивная модель из числа придуманных Вивой.

— Как держаться с родственниками Мелёшина, совета не дам. Ориентируйся по ситуации, — сказала стилистка, когда я наконец, оторвалась от неземного создания в отражении, оказавшегося мною. — Но знай: будешь робеть и стесняться, и все скажут, что Мелёшину досталась рохля и тюфячка. Будешь вести себя нагло и вызывающе — скажут, что Мелёшину досталась невоспитанная халда с недалеким умом.

— И как быть? — растерялась я. Что выбрать?

— Всем не угодить. Слушай не меня, а свое сердце. По крайней мере, если провалишься, то я не при чем.

Спасибо, утешила.

Таким образом, гости засматривались на эффектный образ Осени, а Мэл собственнически обнимал меня за талию, игнорируя светское правило: «дама должна держаться за локоток».

В ожидании — пять минут, прежде чем распахнутся двери в банкетный зал, — Мэл познакомил с двоюродными тетушками. Одна из женщин оказалась дочерью двоюродного деда Мэла, который в свое время занимал должность главного коменданта западного побережья. А вторая тетка… чья же она дочь?… Ой, вспомнить бы схему родословного древа… Вроде бы дочь сестры деда Мэла. Или дочь его второго брата?

Пока я выуживала из памяти семейные хитросплетения, раскрылись высокие, под потолок, двери. Золотое на белом смотрелось по-королевски, и фантазия заработала, перенеся меня в сказочные чертоги. Распорядители банкета оформили стол в виде буквы П, и нам с Мэлом достались места на левой половине «подковы», ближе к краю. Для детей выделили отдельный стол, сервированный на взрослый манер.

Свет люстр дрожит в хрустале. На белоснежной скатерти — посуда из тончайшего фарфора и столовые приборы из серебра высочайшей пробы. Через каждые полметра — вазы с цветами. Вымуштрованные официанты скользят неслышными тенями. Знакомые чернокостюмники с рациями рассредоточились по залу. Это дэпы* следят за порядком. Гостей много, и оттого в помещении значительно шумнее, чем на обеде по случаю дня рождения мачехи. Но когда восхваляют именинника и желают всяческих благ, голоса стихают. Каждый тост поддерживается аплодисментами.

В промежутке между сменой блюд Мэл рассказывал о родне и показывал наглядно. Наконец-то я увидела его старшую сестру с супругом гораздо ближе, нежели на правительственных приемах и раутах. Высокая пара сидела рядом с именинником, как и полагалось по этикету. Как-никак мужем Альбины был первый советник премьер-министра С.Ч. Семут. Это он отмазал меня от ареста в квартале невидящих, и к нему Мэл ездил в гости по-свойски, прежде чем надел Коготь Дьявола на мой палец.

За тем же столом нашлось место и для Георгия Дмитриевича Мелёшина — бывшего коменданта побережья и по совместительству двоюродного деда Мэла. Согласно информации из генеалогического справочника Георгий Дмитриевич появился на свет на четыре года раньше брата, но признанным главой клана стал родной дед Мэла — Константин Дмитриевич.

Бывший комендант выглядел как огурчик. Имел кустистые брови, сросшиеся на переносице, и глубокие складки у рта. Рядом с ним сидела старуха в черном одеянии — двоюродная бабушка Мэла. Оказывается, в роду Мелёшиных — сплошь долгожители. Отменная генетика, прекрасная наследственность, — пришла я к выводу, разглядывая старшее поколение семьи.

А дальше понеслось галопом. Не помогла и предусмотрительно заготовленная шпаргалка с каракулями родственных связей. В голове смешались дядья и тетки, шурины и зятья, невестки и золовки, племянники и племянницы, кузены и кузины… Прямые, двоюродные, троюродные и так далее по нарастающей. Те, в ком текла кровь рода Мелёшиных.

— А почему нет Рубли? — спросила я шепотом.

— Премьер не выказывает расположение какой-то конкретной семье. Это называется политкорректностью. Если бы банкет носил деловой характер, еще куда ни шло. А здесь добрая половина собравшихся — родственники. Поэтому из этических и политических соображений премьер-министр ответил отказом, хотя ему и отправили приглашение. Так принято.

Дурацкий этикет. Все знают, что Рубля не приедет, но зовут.

Севолод сидел на нашей половине «подковы», но значительно ближе к имениннику. С дядей Мэла соседствовала ослепительная блондинка с картины из жилища на Кленовом листе. «Кузену» Вадиму досталось место на другой половине буквы П, напротив нас.

Как ни странно, во время банкета внутреннее напряжение понемногу отпустило. Любопытство гостей никуда не делось, но на меня посматривали вскользь, без ядовитого прищура, без сплетен и злословия на ухо соседу. Не обливали враждебностью и едкими замечаниями. Я поймала взгляд Мелёшина-старшего, брошенный в нашу с Мэлом сторону, но не испытала страха. И Ираида Владимировна улыбнулась ободряюще. Отец тоже пару раз выловил меня глазами среди жующей публики.

Мэл не ждал, когда нас обслужат официанты, и ухаживал, подливая сок в мой бокал, или подкладывал ломтики нарезки с блюда.

— Ты его внук, — кивнула я на самого старшего Мелёшина, — а сидишь недалеко двери. Разве так полагается по этикету?

Спросила не из зависти, а из любопытства: чем руководствовались распорядители банкета, расставляя карточки с нашими фамилиями на праздничном столе?

— Поэтому мы здесь и сидим, — ухмыльнулся Мэл. — А если бы не был внуком, нам выделили бы места с краю. Пока что я — никто. Без образования, без громкой должности. И не женат. Эвка, если выйдешь за меня замуж, мы перескочим во-он туда. А когда получу аттестат, перепрыгнем еще дальше. Что, очень хочется?

— Нет, — ответила честно. — Мне и здесь хорошо. И с краю сиделось бы неплохо. Я не честолюбивая.

— Напрасно. Нужно работать локтями, — вздумал поучать Мэл. — Иначе более расторопные отодвинут и займут твое место под солнцем.

— Да пожалуйста. Оно всем одинаково светит.

— Не спорю. Но в рост-то идут по-разному. В тени обитают заморыши и дохляки. Их легко согнуть и сломать. А кто освещается со всех сторон, у того ствол толще, корни крепче, листва ярче. И поросли много.

— Ты это к чему сказал? — начала я раздражаться, пропустив мимо ушей образное упоминание о поросли. — Что я лентяйка? Что нужно быть наглее и лезть наверх, шагая по головам?

— Нужно знать себе цену. Например, если тебе предложат место с краю, ты не должна соглашаться. Развернешься и уйдешь. Тем самым, покажешь хозяевам, что не позволишь себя унижать, и что у тебя есть достоинство.

— Но ведь как ни крути, а все равно кто-нибудь сядет с краю! — воскликнула я приглушенно, стараясь не привлекать внимание к нашему разговору.

— Но это будешь не ты.

— Нет, я. Приду на праздник и усядусь. Мне плевать на этикет. Не хотели бы — не пригласили бы вовсе.

— Ох, Эвка, тебя еще воспитывать и воспитывать, — посетовал Мэл.

— Знаешь, что? — подпрыгнула я, заводясь. — Стремись хоть к Рубле на колени, а меня не переделаешь.

— Признай, что не хочешь замуж, и тогда наш спор станет бессмысленным, — выдал Мэл.

— Причем здесь замуж и спор? — вскинулась я и поймала любопытные взгляды соседей по столу.

Тут на другой половине «подковы» приключилась заминка, и дэпы* вывели из зала двух мужчин. Тихо выпроводили, без скандалов и ругани, но по залу прошел шепоток.

— Видишь? — схватил меня за руку Мэл. — Твой синдром подействовал.

— Ну да, — фыркнула я. — Каким образом? Они со мной не здоровались и не общались.

— Наверное, случайно столкнулись в гостиной. Хорошо, что они сейчас вышли. А то через пару минут поубивали бы друг друга заклинаниями.

— С чего ты взял? Во всем видишь плохое. Вполне мирные товарищи, без агрессии.

— Приглядись, — Мэл показал на щуплого мужичонку у двери, сливающегося с фоном. — Если обернешься, заметишь еще троих. Это провидцы. Они работают в департаменте отца. Правдоподобность их предсказаний зашкаливает. Девяносто процентов совпадений.

— Неужели?! Они могут предсказать наше будущее?

— Недалекое. Диапазон видений — в пределах двух-трех минут. Провидец ориентируется на ауру и эмоциональный фон людей. Нестабильность и резкие скачки означают, что человек находится на грани срыва и способен на непредсказуемые поступки. Провидец сканирует временной интервал и устанавливает степень опасности индивида.

Выходит, Мелёшины подстраховались по всем направлениям. Привлекли дэпов* и прочих специалистов. Семейству не нужны скандалы. Торжество должно пройти чинно и благопристойно.

В финале банкета состоялось фотографирование членов клана Мелёшиных, занявшее около часа. Попробуй рассадить и расставить более ста взрослых и детей! Два фотографа с помощниками распределяли Мелёшинскую родню по рядам согласно заранее составленного плана. Выверялось всё — рост, габариты, возраст, родственные связи, — чтобы обеспечивалась максимальная гармоничность будущего снимка. И к величайшему моему изумлению в схеме посадки нашелся кружочек и для меня. Во втором ряду вместе с Мэлом.

— Гош, это неудобно, — отбрыкивалась я. — Предупредили же, что фотосъемка — для членов вашего клана.

Чем моя персона лучше других? Тот же «кузен» Вадим встал в третьем ряду в одиночестве, а его спутница потягивала коктейль через соломинку, наблюдая за суматохой со стороны.

— Пойдем, — тянул Мэл. — Нельзя отказываться.

Помощники прошлись напоследок по рядам, проверяя расстановку гостей зачеркиванием соответствующих кружочков, после чего фотографы навели объективы. Нащелкали кадров пятьдесят, наверное, и заставляли растягивать губы, произнося слово «сы-ыр». И без конца выправляли наклон головы и разворот корпуса у позирующих. Мэл терпеливо сносил экзекуцию, прижимая к себе, и мимолетно нацеловывал в висок или в ушко.

Во время короткого перерыва, когда помощники передвигали софиты, взгляд случайно наткнулся на отца. Родитель и мачеха стояли в группке беседующих гостей. Жена папеньки говорила, обмахиваясь веером (не из-за духоты, а следуя последнему веянию моды), а мой отец наблюдал за процессом фотосъемки.

После завершения банкета, мы распрощались с именинником и с Бастой. На сегодняшнем торжестве она была официальной дамой своего деда. Самый старший Мелёшин поднес мою ладошку к губам.

— Надеюсь, вы не пожалели и не заскучали.

— Большое спасибо за приглашение. Мне очень понравилось.

По дороге в общежитие я заметила:

— На фотографии лица получатся размером со спичечную головку. Не поймешь, кто есть кто.

Мэл хмыкнул.

— Снимки сделают на подложке с десятикратным увеличением. Можно двигать изображение пальцами и изменять масштаб. Так что не боись, в толпе не потеряемся. А на обратной стороне фотографии сделают опознавательные метки каждого участника съемки: имя, фамилия, возраст, степень родства с именинником.

— А какая у меня степень родства с твоим дедом?

— Сама подумай, — ответил коротко Мэл и перевел внимание на дорогу.

Умный совет. Чем дольше я размышляла, тем жарче разгорались щеки. Наверное, метка будет звучать так: «Папена Э.К. — проходила мимо». Или нет. «Папена Э.К., девушка внука». А может, вот так: «Папена Э.К., невеста внука»?

А затем настал черед нашего подарка самому старшему Мелёшину. В общежитии мы переоделись и захватили заранее приготовленные сумки, не забыв о Коте.

— Радует, что у нее есть немалое улучшение по весу, — сказал Мэл, встряхнув мою кладь. Зря ехидничает. Я подошла рационально к поездке за город и не стала впихивать в сумку весь свой гардероб.

В путь! Нас ждет алая зона. Там, где живет дед Мэла и премьер-министр.

Кот забрался ко мне на колени. Встав на задние лапы, он уперся передними в приборную панель и с большим удовольствием следил за дорогой.

— Еще один высокоскоростной маньяк, — вздохнула я, потрепав усатого за ухо.

— Настоящий мужик, — заключил Мэл, и Кот солидарно мяукнул.

__________________________________________________

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

 

23

Всё просто. Белая зона — белая охранная арка. Алая зона — и охранная арка выкрашена в соответствующий цвет.

Лента дороги вела по хвойному бору, который вскоре расступился, являя взору большую поляну. Частокол сосен и елей окружал открытое пространство, застроенное особняками. Мы проехали в другой конец алой зоны, прежде чем перед «Турбой» открылись нужные ворота.

Поместье самого старшего Мелёшина граничило двумя сторонами с лесом. В ближайших соседях — строительный мегамагнат.

Было бы наивно полагать, что дед Мэла живет в халупе. Дом — двухэтажный, но в разных уровнях, похожий на нагромождение кубиков. Немаленькая прилегающая территория. Причудливые клумбы с цветами, создающими затейливые геометрические узоры. Суета прислуги.

— По-моему, это неправильно, — сказала я, когда мы выгрузились из машины. — Твой дед еще не вернулся из города, а мы явились — не запылились.

— Всё правильно, не беспокойся, — заверил Мэл. — Указания получены, задания розданы. Он задержится и приедет позже.

Нас встретили, словно важных и дорогих гостей, и проводили в разные комнаты. Да-да, развели в противоположные стороны: меня — налево, Мэла — направо. Потому что приличия требовали. Незамужняя девушка должна блюсти свою честь в отдельных апартаментах.

Кот проявил самостоятельность. Бежал рысцой, не отставая, и в холле предпочел повернуть налево. В комнате он запрыгнул на кровать и разлегся на подушке, наплевав на неодобрительный взгляд горничной.

Выделенные апартаменты вызвали растерянность. После Моццо я ни разу не ночевала без Мэла. Исключение составила демонстративная обида, когда он высказал сомнение в моих кулинарных способностях. Но две ночи на диване стали для меня тяжелым испытанием. Бессонница, угрызения совести, дыхание спящего Мэла из соседней комнаты, улавливаемое обострившимся слухом…

Горничная замерла в ожидании указаний.

— Спасибо.

Женщина не шевельнулась. Вежливо улыбалась и смотрела на меня.

— Спасибо, можете идти, — сказала я громче.

— Если потребуется, зовите. — Она показала длинный витой шнурок с кисточкой, спрятанный за шторой. Предполагалось, что за него нужно дергать, а когда прибежит прислуга, потребовать сказку на ночь.

— Спасибо, — сказала я в третий раз, и горничная вышла, оставив меня в компании Кота. Наверное, решила, что гостья со странностями.

С размаху я бухнулась на кровать, спружинившую под весом. Что делать? Ждать Мэла здесь или побродить по дому? Требуют ли правила приличия надевать вечернее платье к ужину? Зачем мы сюда приехали? Быть может, дед Мэла захотел проиллюстрировать изнанку жизни сильных мира сего и заодно решил намекнуть на удобства, потерянные внуком?

А удобства соответствовали заявленному уровню. Спальная комната была великолепна во всех смыслах. Ни царапинки, ни пылинки. Солидная мебель, ковер, кровать под атласным покрывалом, окно в пол. Тут же — двери в ванную и в туалет. С балкона — вид на парк и угрюмую черноту леса. Воздух чист и свеж, и птицы поют.

— Ну, как? Нравится? — обняли меня и поцеловали в щеку. Это Мэл подкрался неслышно, заставив вздрогнуть от неожиданности.

— Наверное. Не распускай руки, а то пойдут слухи. Подмочишь мою репутацию.

Он рассмеялся и не подумал послушаться.

— Переоденься во что-нибудь удобное. Покажу тебе дом и окрестности.

— Хорошо. Подождешь за дверью?

— Здрасте. Почему это?

— Потому что неприлично видеть девушку неодетой.

— Ясно. А Коту, значит, разрешается глазеть?

— Коту? — удивилась я. — Он ведь это… животное.

— Неважно, — ответил Мэл и ушел с балкона. — На выход, — донесся его голос из комнаты.

Кот неохотно сполз с кровати и со скоростью гусеницы направился к открытой двери. Мэл придал усатому ускорение, подтолкнув под зад носком ботинка.

— Мы уважаем приличия. Ждем внизу, в гостиной, — сказал и вышел вслед за Котом. А я и рта открыть не успела, чтобы спросить: как найти эту гостиную и не потеряться в незнакомом доме?

И почему жилища богатых и именитых похожи как близнецы? Скукотища. Ни разрисованных обоев, ни следов размазанного и отскобленного пластилина, ни рожек у портрета на картине, ни пятен от малинового варенья на ковре, ни прочего пакостничества и вороватых проделок. Прилизанный лоск. Даже лестница какая-то скучная: не скрипит, и ступени без выщербинок. Сейчас возьму и заблужусь. Или неэстетично столкнусь нос к носу с самым старшим Мелёшиным, вернувшимся из города. Или прицеплюсь к первой попавшейся горничной и выведаю о прислуге с побережья.

Не столкнулась и не прицепилась. Мэл вывернул из-за поворота.

— Наконец-то. Носик пудрила?

— И носик, и прочие части тела.

— Ну-ка, ну-ка, отсюда поподробнее, — оживился он, увлекая за собой.

Мэл показал дом, вернее, его часть. Библиотека произвела на меня неизгладимое впечатление. Просторное помещение. Застекленные шкафы вдоль стен. Лестница на колесиках — чтобы достать интересующую книгу с верхней полки. Посередине комнаты — основательный стол, на поверхности которого выложена в мозаике географическая карта мира. Удобные кресла. Два панорамных окна, зрительно увеличивающих пространство помещения. Балкона как такового нет. Он застеклен, и для любителей почитать с комфортом там устроена ниша с матрасом. Должно быть, незабываемое ощущение: укладываешься дождливым днем с любимой книжкой, снаружи лютует непогода, а ты представляешь, будто стоишь на высоком мысу. Внизу пенится и бурлит штормящее море, и того гляди, следующий шквал обрушится и столкнет вниз.

— Красиво, — кивнула я на модель парусника, застывшего на лакированной глади стола. Судно притягивало взгляд мельчайшими подробностями: многочисленными парусами, мачтами, канатами, фигуркой русалки, украшавшей нос судна.

— Это барк. Трехмачтовый. Севолод собирал. Видишь, какое имя у корабля?

Вижу. «Севолод Великий» — шла надпись по левому борту. Да уж, дядя Мэла не умрет от скромности.

Уж лучше Севолод, чем Мэл. Если бы мой мужчина, помимо всего прочего, увлекался сборкой парусников, мне бы осталось пойти и тихо утопиться в ванне от собственного несовершенства.

— Необычные интерьеры. Как и дом, — заключила я, когда мы обошли первый этаж, заглядывая в комнаты.

— Проектировал приятель деда. Чудак, каких поискать. Любил геометрию. Предлагал построить дом в виде пирамиды или в форме шара.

— И остановился на кубиках.

— Тоже заметила? Уж лучше кубики с нормальными ступенями, чем лестница-желоб, по которой скатываешься каждый день, — поделился Мэл бедами богатеев. На этом он прервал осмотр местных достопримечательностей, и мы отправились на улицу.

— Моя комната никуда не денется, а снаружи скоро стемнеет. Пошли, кое-что покажу.

Этим «кое-чем» оказались четырехколесные вездеходы, занимавшие целый угол в гараже помимо двух набриолиненных машин. Вездеходы отдаленно напоминали электромобили из Моццо, но имели мощные рифленые колеса и сиденье, как у мотоцикла. Мэл пояснил, что это квадроциклы, и поздоровался с мужчиной в рабочем комбинезоне, копавшимся во внутренностях машины. Он не побрезговал тем, что хозяин гаража за секунду до рукопожатия вытер тряпкой испачканные в масле руки.

— Это Михась, автомеханик. Это Эва, — представил меня. — Мы чуток покатаемся.

И почему я не удивилась? Мэл питался адреналином на завтрак, обед и ужин. А сейчас как раз подоспело время запоздавшего полдника, и вездеходы призывно сияли полированными боками.

— Гош, я не люблю гонять, — сказала с тоской, когда Мэл вручил мне шлем и перчатки.

— Никаких гонок, — заверил он. — Покатаемся с полчасика как на великах. Нагуляем аппетит перед ужином. Не волнуйся. Управляй квадроциклом как машиной. Дороги здесь укатанные, без кочек и камней. Шлемы снабжены встроенными рациями. Мы можем слышать друг друга.

Мэл помог взобраться на вездеход.

— А лошадей у твоего деда нет? — проворчала я, устраиваясь на сиденье.

— Есть. В конюшне, — подтвердил он. — Покажу, когда поедем мимо.

Осталось закатить глаза и вздохнуть мученически. Надеюсь, Мэл не предложит освоить гарцевание на коне.

И мы поехали по широкой дорожке, оглядывая окрестности: Мэл впереди, я — сзади. Действительно, поползли неторопливо, почти пешком. Мэл махнул влево.

— Флигель для прислуги, — раздался его голос в наушниках.

Одноэтажное здание пряталось за деревьями. Виднелись крыша и часть кирпичного угла.

Мэл махнул вправо, куда убегала дорожка, раздвоившись:

— На пруд.

Просто замечательно.

Взмах руки в другую сторону:

— Конюшня.

Куда же без конюшни в уважаемом семействе? Без конюшни над семейством будут смеяться.

Очередной взмах:

— Ежевичник.

По мнению Мэла, я — тезка с лесной ягодой. Нужно наведаться и проверить.

Он снова махнул вбок:

— Крепость и пиратская хижина.

Как Мэл определил? Нет ни тропинки, ни иных опознавательных знаков.

— Что за хижина?

— Мое детство было пиратско-рыцарско-космическим, — оглушил голос в наушниках. — Крепость из камней, а хижина — на дереве, чтобы не добрались тигры и львы. Я лично строил.

Ага, его детство прошло в играх. Воображаемые схватки с врагами и опасными животными. Полная приключений жизнь, насколько позволяла фантазия. А мое самое опасное приключение длилось изо дня в день, из ночи в ночь, в течение нескольких лет.

За разглядыванием окрестностей мы подъехали к другим, запасным воротам, выходящим на обводную дорогу. Мэл притормозил, остановилась и я. Из будки вышел рослый мужчина. Мэл поднял стекло шлема и поздоровался рукопожатием.

— Эва, покажи ему лицо, — велел по рации.

Охранник бросил на меня мимолетный, но цепкий взгляд, и ворота медленно отъехали в сторону. Красный шар солнца стремился к горизонту, отчего на фоне блеклого неба лес казался черной растянутой полосой. Секундное беспокойство промелькнуло и пропало.

Как и пообещал Мэл, мы ехали неспешно. Вывернули на просеку, идущую параллельно кромке бора, и двинулись вперед. То ли потому что дело близилось к вечеру, то ли повлияли тишина и безлюдность, но этот лес мне не нравился. Лучи опускающегося солнца лизали траву, рождая косые тонкие тени от деревьев.

Квадроцикл шел ровно, и трясучка не ощущалась. Колеса сминали шишки и вдавливали в землю. Выступающие корни игнорировались отличной системой амортизации. Поначалу Мэл рассказывал об обитателях алой зоны, но потом увлекся ездой. За соснами мелькали крыши особняков, и я притормаживала, чтобы рассмотреть архитектурные изыски. Так и добралась с короткими остановками до развилки. От перекрестья вторая дорога уходила в лес. А Мэл исчез. Куда сворачивать?

В тот момент мне и в голову не пришло позвать его по рации. Я сняла шлем и прислушалась. Деревья чуть слышно шумели. Смыкаясь кронами, напевали песню, казавшуюся тревожной и зловещей. Из глубины бора наползала тень, захватывая территорию, как вражеское войско. Почудилось, что за мной следят и тут же прячутся за стволами, стоит повнимательнее приглядеться.

В мозгах переклинило. Бывает так, что события наслаиваются друг на друга, рождая дежавю. Этому способствует определенная обстановка, освещение, запахи, звуки. Я вдруг перенеслась в прошлое, в лес рядом с домом тетки. Раскаленный блин солнца также погружался за край леса, также шептались деревья, и стояла такая же одуряющая, до звона в ушах, тишина. И никого вокруг, а в доме — мертвая женщина.

— Эва! Эва! — трясли меня. Тормошили. Гладили по голове. — Эва, очнись! Почему сняла шлем? Что случилось?

Я вцепилась в Мэла. Тряслась мелкой дрожью, а он успокаивал, уговаривал как испуганного ребенка. Откуда-то появился термос, и в руках — чашка с горячим чаем. Ароматный напиток прошелся теплой волной по пищеводу и привел в чувство.

Оказалось, прошло чуть больше минуты, когда Мэл заметил, что отъехал достаточно далеко. Он ринулся назад, звал по рации, но не услышал ни ответа, ни привета. Мэл нашел меня сидящей в скрюченной позе у колеса.

И я рассказала ему — с паузами, невнятно и сумбурно, — о тетке, о жизни в её доме, о том, что родственница умерла по моей вине. Слова выдавливались через силу, напитавшись старыми детскими страхами.

Мэл обнял и притянул к себе, поглаживая.

— Нет, Эва, ты не виновата. Она не ожидала, что ты сможешь дать отпор. Очевидно, ее потрясло твое сопротивление, и сердце не выдержало.

— Не оправдывай меня. Она осталась бы жива, промолчи я тогда.

— И надолго хватило бы твоего терпения? Насколько я понял, жизнь у тетушки была далеко не сахарной.

Я не ответила.

— Не вздумай обвинять себя в ее смерти. Ты поступила храбро. Я бы посвятил тебя в рыцари, — хмыкнул весело Мэл и продолжил, помолчав: — Ох, Эва, Эва… До чего же скрытная… Иногда кажется, что ты знаешь обо мне всё, а я ничего не знаю о тебе. Об интернате упомянула в двух словах. О других ВУЗах — и того меньше. О тетушке вообще не рассказывала.

— Зачем? Это неинтересно.

— Наоборот! — воскликнул он с жаром. — К примеру, меня никогда не заботило, как живут на юге. Я считал, что там рай для мазохистов. Для меня цивилизация ограничивалась пределами столицы. Ну, и Моццо. А оказалось, ты проучилась на юге достаточно долго. Расскажи еще о жизни у тетушки.

«Тетушка»… Змея подколодная. Неустанно вдалбливала мне в голову мысль об ущербности и недоразвитости. В кого бы я превратилась, не вздумай ее сердце остановиться одним прекрасным вечером? Если день за днем человеку внушать, что он свинья, тот вскоре начнет хрюкать. А что говорить о ребенке?

Мы тронулись в путь, когда начало темнеть. Включили фары и поехали неторопливо. Теперь Мэл пустил меня впереди и по рации указывал, где нужно сворачивать. В алой зоне тоже наступил вечер: загорелись фонари и окна особняков, высветляя темнеющее небо. Если бы не нервный срыв, поездка на квадроциклах понравилась бы мне. Миновав охранника у ворот, мы покатили к гаражу.

— Дед вернулся, — заметил Мэл, показав на темный «Эклипс», и сердце заколотилось в волнении. Нужно срочно хлебнуть успокаивающих капелек.

Освещенные окна придали дому вид праздничной елки и еще больше взбаламутили спокойствие. При входе дворецкий церемонно сообщил:

— Пожалуйте к ужину через полчаса.

Мэл церемонно кивнул и взял меня за руку:

— Пойдем, провожу.

— Гош, мне страшно, — заныла я, когда мы добрались до нужной двери.

— Не бойся, дед не кусается. И вообще, привыкай. Не робей. Не забудь — ждем тебя через тридцать минут в малой столовой.

— А-а… нужно вечернее платье?

— Нет. Это обычный ужин, без гостей. Но умыться не мешало бы, — Мэл мазнул меня по кончику носа. Войдя в роль, он целомудренно поцеловал в щеку и удалился.

Кто здесь замарашка? — разглядывала я себя в зеркало. Вполне чистенькое личико. И прическа Вивы доживет до понедельника. Но на всякий случай примем душ и переоденемся. И плотно задвинем шторы, чтобы не замечать темноту за окном. Пусть вдоль дорожек зажглись фонари, лес-то никуда не делся.

Долой воспоминания о тетке! Буду настраиваться на позитив и при случае обязательно опробую ванну. Понежусь в теплой водичке среди пенных шапок. А то всё душ да душ. Надоело уже.

До малой столовой проводила горничная, которую я вызвала с помощью шнурка с кисточкой. При моем появлении мужчины повернулись, прервав разговор. Мэл подошел и предложил локоть.

— Так и думал, что дай тебе на сборы хоть полдня, ты все равно задержишься, — поддел с усмешечкой.

Я не успела надуться.

— Дама обязана задерживаться. Удивительно, что ты до сих пор не понял, — ответил наставительно самый старший Мелёшин и обратился ко мне: — Эва Карловна, без стеснения пользуйтесь гостеприимством этого дома. Надеюсь, у вас не возникнет желание сбежать отсюда. Прошу к столу.

— А где Кот? — забеспокоилась я, усаживаясь на стул, отодвинутый Мэлом.

— Где-где, — отозвался он с легким раздражением и показал на соседнее сиденье с противоположного краю стола. Усатый сидел, укрыв лапы хвостом, и сонно щурился в ярком электрическом свете.

— На редкость сознательное животное, — заметил дед Мэла. — Поймал крысу и принес в дом. И надо сказать, умело поймал. Придушил, оставив живой. Но решил выпустить на кухне. Поэтому ужин задержался.

— Фу, — поморщилась я, не зная, как себя вести: то ли возмутиться нахальным поведением Кота, то ли похвалить за охотничьи инстинкты.

— В этой истории меня удивило наличие грызуна. Вся территория обработана от распространителей заразы, — продолжил самый старший Мелёшин. — Пожалуй, нужно наградить вашего охотника за проявленную бдительность.

Так, исподволь ужин протек в разговорах о том, о сем. Начался с дифирамбов Коту и закончился рассказом Мэла о пилболе*. Внук не скрывал от деда и увлеченность цертамами*, хотя развлечение считалось уголовно наказуемым, и не из-за использования волн, а из-за нелегальных ставок, коими сопровождались состязания. Оборот каждой цертамы составлял десятки, если не сотни тысяч висоров.

Самый старший Мелёшин не упрекал, не порицал, не учил, как нужно жить и что делать. Между Мэлом и дедом установились особые доверительные отношения, свойственные близким друзьям. Константин Дмитриевич оказался прекрасным собеседником — эрудированным и с отменным чувством юмора. Я, в основном, помалкивала и ела. И не заметила, как съелся десерт — груши в шоколадной глазури. Очнулась, а тарелка пуста.

— Как вам наши угодья? — поинтересовался самый старший Мелёшин.

— Угодья хороши. Обширные, — пробормотала я и смутилась.

— Эва не успела всё осмотреть. Но завтра наверстает, — добавил за меня Мэл.

— Прекрасно. Прогнозисты пообещали солнечные и безветренные выходные. Что ж, день был длинным и насыщенным. Однако до сна осталась пара часов. Почему бы не продолжить нашу беседу в кабинете или в библиотеке?

— Ты уверен? — спросил Мэл. — Не обязательно сегодня.

— Я не настаиваю. В любом случае, последнее слово за Эвой Карловной.

Какая ж из меня Карловна? Я Эвка или Эвочка. Или Эжевика. И опять не знаю, что сказать. Отказаться — значит, обидеть. Или согласиться? Вдруг приглашение формально и преследует закономерный отказ? Потому что так принято в светском обществе. Дань приличиям. Тебе вежливо предлагают, ты вежливо отказываешься. Недаром правила этикета вдалбливают лицеисткам в течение нескольких лет.

— Если вы устали, можем перенести разговор на завтра. Я хотел бы поделиться результатами изысканий о вашей семье по линии матери, — пояснил дед Мэла любезным тоном. — О вашем дедушке, сыгравшем немалую роль в гражданской войне. О ваших корнях.

Он говорил, а я окаменела. Смешно думать, что Мелёшины оставили попытки покопаться в грязном белье в надежде найти скандальную сенсацию. Каторжанская кровь не дает им покоя. Пусть мой отец занимает видный пост, я-то не представляю собой ничего достойного. Рухнет родитель, и у семейства Мелёшиных отпадет надобность в соглашении с Влашеками. Чем серая крыска может заинтересовать сильный и многочисленный клан помимо папеньки-министра? Вот почему меня пригласили в гости! Чтобы вскрыть карты и озвучить недомолвки. Чтобы тайное стало явным, окончательно и бесповоротно.

Постойте-ка. Речь идет об отце моей матери?! И о западном побережье?!

— Д-да. Я хочу послушать о своей семье, — ответила с легкой запинкой, сжав край скатерти. Позже Мэл сказал, что в тот момент я была похожа на королеву — с вздернутым подбородком, гордой осанкой и небывалой решимостью на лице.

________________________________________________________

пилбол* — аналог пейнтбола. Рil, пил (пер. с новолат.) — шарик, мячик

сertamа*, цертама (пер. с новолат.) — состязание, соревнование, как правило, нелегальное

 

24

— Взгляните.

На столе передо мной — газеты более чем полувековой давности. Пожелтевшие хрусткие страницы, разлохмаченные края. На первом снимке черноволосый бородатый мужчина читает с трибуны, на втором — он же пожимает руку какому-то толстяку. Бородач статен ростом и широкоплеч.

Газеты довоенной поры. А брюнет с бородой — мой дед, как сказал самый старший Мелёшин. «Камил Ар Тэгурни» — значится под фотографиями. Потомственный ясновидящий и телепат. Лидер оппозиции, выступавшей против висоризации.

— Мне было тридцать, а вашему дедушке — около сорока, когда я имел честь познакомиться с ним. Мы работали в геологоразведке на востоке страны. Проводили оценку условий залегания месторождения бокситов. Камил предпочитал не афишировать экстрасенсорные способности, как не распространялся и о другом своем даре. Он чувствовал подземные слои. Любые: водоносные, нефтяные, угольные, железорудные, месторождения драгоценных металлов. Эта способность и определила род его профессиональной деятельности. Ваш дедушка был интеллектуалом и интересным собеседником. Владел несколькими иностранными языками, разбирался в истории, литературе, географии, медицине. Его благородство и порядочность стали притчей во языцех. Однажды на деревню, близ которой стоял наш лагерь, сошел сель. Незадолго до несчастья Камилу было видение, и он предупредил жителей. А позже помогал спасателям и участвовал в поисках тех, кто посчитал шуткой его предсказание. Думаю, вы представляете, какие отношения складываются в мужском коллективе, заброшенном волею обстоятельств в тайгу месяца этак на три-четыре. На десятки километров — ни души. Вертолет с провизией прилетает раз в неделю. Там не до сантиментов. Но ни разу я не услышал, чтобы ваш дедушка сквернословил или конфликтовал. Он был прост в общении и предельно вежлив. Мгновенно располагал к себе.

Слова самого старшего Мелёшина текли, текли, а я слушала и безотрывно смотрела на человека с фотографии. На моего деда. В его волосах проглядывала первая седина. Или выцвели снимки? Сколько ему здесь — тридцать? сорок? Безмятежная довоенная пора. Время научных докладов и рукопожатий с академиками. Все равны без исключений и уверены в завтрашнем дне.

Рассказывая, Константин Дмитриевич излагал сухие факты, а мое воображение живо дорисовывало и раскрашивало картинки.

После завершения совместных геологоразведочных работ пути самого старшего Мелёшина и моего деда разошлись. А вскоре начались первые попытки висоризации. Клан Мелёшиных неохотно шел на контакт с новым режимом, осторожничая, в то время как Тэгурни окунулся в политическую жизнь страны. Мой дед активно возражал против экспериментов по стимулированию вис-способностей, и у него нашлось немало сторонников. Власть имущие относились снисходительно к оппозиции, считая, что со временем она исчерпает себя, распробовав преимущества висоратства. Кроме того, дар Тэгурни мог быть полезен новорожденному политическому режиму. Но разразилась гражданская война. Логично предположить, мой дед стал одним из лидеров мятежа. Он яростно критиковал пропагандируемую идею висоризации. Тэгурни неоднократно заявлял, что не зря возможности человеческого мозга сведены к минимуму, и нельзя нарушать баланс. Когда-нибудь природа отыграется за вмешательство в естественный ход эволюции.

Мятеж был безжалостно подавлен. К проигравшим проявили гуманность, оставив жизнь. Ведь это самое главное, не так ли? — объявили великодушно победители. Вот вам райский уголок, создавайте собственное идеальное общество. А чтобы спокойнее спалось по ночам, обнесем территорию проволокой, поставим охрану и организуем строгий пропускной режим. И никаких волн. Живите в счастии, растите детей и внуков.

Камил Ар Тэгурни умел достойно проигрывать.

— Представьте, каково организовать толпу взрослых, стариков и детей, которых привезли в эшелонах на побережье и оставили в лесу, без крова над головой и без шанса на возвращение в цивилизацию. Ваш дедушка проявил себя великолепным стратегом при освоении побережья и строительстве поселений. Он нес ответственность за людей, поверивших ему и выброшенных за борт жизни после неудачного бунта. Свою первую зиму ссыльные встретили в общих бараках, построенных к холодам. В первый год поселенцы потеряли чуть меньше тридцати умерших на почти семь тысяч человек. Это прекрасный показатель, — восхитился непонятно чем самый старший Мелёшин.

Цифры, цифры… А за ними — человеческие судьбы. И поразительная осведомленность.

— Откуда вы знаете? — пробормотала я.

— Из архивов Первого департамента, Эва Карловна.

Ссылка на побережье спаяла побежденных. По сути, их жизнь началась заново на необжитых землях. Среди ссыльных нашлось немало высокообразованных людей, профессионалов своего дела. Они и образовали костяк, управлявший делами побережья. Это позже территория каторжанского края разделилась на пять округов, а первоначально заселялась Березянка — место удобное во всех отношениях. Защищенное от лютых северных ветров. Под боком — пахотные земли, вода из родников и речушек, рядом лес-кормилец.

Победители не препятствовали освоению побережья. Похаживали за периметром, щелкая затворами автоматов, да сдерживали рвущихся цепных псов. Наблюдали за ссыльными со стороны. Не выживут — значит, судьба. Если выживут — долго ли протянут?

Поселенцы выжили. Научились пахать, сеять и собирать урожай. Заготавливали припасы на зиму. Строили дома. Охотились. Ткали. Пряли. Тэгурни тщательно следил за численностью населения. Убыль грозила крахом маленькой колонии. «Бесценен каждый из нас» — говаривал мой дед. Не забывал он и об образовании, организовав обязательное обучение подрастающего поколения премудростям наук. «Невежество тормозит развитие. От дремучего неуча не будет толку, а нам некогда молиться идолам, расшибая лбы» — повторял он.

Вскоре надсмотрщики ввели за правило производить регулярные замеры потенциалов у каторжных. В каждом округе организовали проверочные пункты, где работали командированные с Большой земли. Замеряли и подавляли уколами и таблетками. Чтобы местным жизнь не казалась малиной, на побережье начали ссылать преступников из числа невидящих, имевших меру наказания: «изоляция вплоть до седьмого колена». Но неласковый край осваивался всем бедам назло. Случались и неудачи, куда ж без них. Порой хотелось выть волком от отчаяния: столько трудов вложено — и насмарку. Зато успехи окрыляли.

Видя рвение, с коим ссыльные решили выжить, победители призадумались. Ишь тараканы! Приспосабливаются к любым условиям. Не берут их ни мороз, ни жара. И комары с мухами не мешают. А вот вам! Введем-ка уплату патриотического долга с каждой головы, достигшей восемнадцати лет!

И ввели. Ежегодно на Большую Землю уезжала молодежь — от двадцати до сорока человек. Бывало, некоторые не возвращались. Но трудности, наоборот, сплачивали поселенцев. Парадоксально: чем тяжелее ноша, тем тверже стержень.

Со временем мой дед добился от властей выделения небольших и регулярных дотаций. На побережье потек жиденький, но важный ручеек: лекарства, техника, солярка, продукты, скот и домашняя птица, инструменты, канцелярия — перья, бумага, книги. Естественно, правительство расщедрилось не с бухты-барахты. Тэгурни предложил сделку. Он продал сведения о небольшом месторождении алмазов, найденном незадолго до войны. В свое время он умолчал об открытии. Торгуясь, мой дед настоял на пожизненных ежегодных дотациях и на их увеличении пропорционально приросту населения.

Власть официальная очнулась, когда на западном побережье появилась своя власть, каторжанская. И решила восполнить пробел. В каждом округе организовали Совет. Назначенный с Большой земли Глава получил право регистрировать браки и разводы. Тут же, в Совете, велись книги с записями об умерших и рожденных. Систематизировали места проживания с присвоением шифроадресов — о них упоминал Агнаил в разговоре на чердаке. При каждом Совете имелись охранные отделения для обеспечения порядка. А по мне так — для устрашения.

Следом потекли на побережье чиновники с полномочиями. Инспектировали. Проверяли. Собирали статистику. Вели расследования по подозрению в завозе контрабанды с Большой земли. Сопровождали дотационные грузы до места назначения. Принимали заявки на следующие поставки и вычеркивали из списков сверхлимитку и запрещенные к провозу предметы, проявляя чиновничью придирчивость и несговорчивость. И мой отец, — молодой и перспективный специалист Министерства экономики, — двадцать четыре года назад отправился в длительную командировку на побережье. Там он повстречал мою маму и женился на ней. И у них родилась дочь.

— Разве допустимо… чтобы висорат и слепая заключили брак? — промямлила я непослушным языком. Поток информации вдавил в кресло и заставил сгорбиться.

— Допустимо, — ответил дед Мэла. — Более того, такой брак давал и дает определенные льготы. Например, при наступившей беременности есть шанс рождения ребенка, который унаследует вис-способности, а следовательно, имеет право быть гражданином Большой земли. С согласия родителя-висората другой супруг может покинуть побережье.

Отчим Швабеля Иоганновича воспользовался правом и вывез жену с пасынком. А мой отец не дал согласия. Он не верил в висоратскую наследственность будущего ребенка и не стал взваливать на себя обузу в виде жены-каторжанки. Иначе его карьера не поднялась бы выше должности мелкого чиновника Министерства экономики.

Будучи сосланным на побережье, Камил Ар Тэгурни умудрялся оставаться извечной занозой для победителей. Непроходящей оскоминой. Но власти не решались призвать его к уплате патриотического долга в лаборатории или на руднике. Всё-таки в голове моего деда хранились ценные секреты о неразведанных месторождениях и залежах ископаемых. Но он оказался крепким орешком и не собирался делиться тайнами — как добровольно, так и принудительно. Ни внушение, ни гипноз, ни глубинное чтение памяти на допросах не возымели эффекта, потому что даже при нулевых потенциалах мой дед не растерял экстрасенсорных способностей. Отсутствие дефенсора* не мешало ему защищать сознание от постороннего вмешательства.

Умер он скоротечно. Во время сильных дождей в Русалочьем разрушилась дамба, и Камил восстанавливал её наравне с поселенцами. Двое суток под проливным дождем и ветром они удерживали преграду, чтобы сохранить деревню, а в результате — крупозное воспаление легких. Дата смерти моего деда установлена ориентировочно. Согласно записи в книге актов гражданского состояния Камил Ар Тэгурни прожил на поселении двенадцать лет и скончался осенью, во второй половине сентября. Его похоронили по заведенному обычаю: кремированием.

Моего деда нет на этом свете больше трех десятков лет, а живущие на побережье до сих пор следуют законам, им установленным: суровым, но справедливым. Наверное, Камил мучился угрызениями совести до конца своих дней, сознавая, что его идеология изломала судьбы тех, кто последовал за ним. Их новым домом стало западное побережье — неприветливый и безрадостный край.

Только сейчас я заметила, что в библиотеке наступила тишина, а моя рука судорожно вцепилась в Мэла.

— Моя мама… Когда она родилась?

— Ваша матушка — поздний ребенок Камила и его супруги, вашей бабушки. Тэгурни было за пятьдесят, когда его дочь появилась на свет на седьмом году поселения.

— Но… как её зовут? — голос неожиданно охрип. — Вы должны знать!

— Конечно. Вот выписка из книги актов гражданского состояния, — самый старший Мелёшин протянул листочек.

Ужасно. Руки трясутся, словно у пропитого алкоголика, а строчки расплываются перед глазами.

Буквы, отпечатанные на машинке. «Илия Папена». Отец… Мать… Дата рождения… Так, вычитаем из двенадцати семь. Выходит, маме не минуло и шести лет, когда умер её отец и мой дед.

Далее. Место рождения… Место проживания: три пятерки и цифра четыре на конце. Ее адрес.

Сердце бухает в груди, и грохот отдается в легких. Кровь приливает к голове.

Мне подсовывают стакан:

— На, выпей. Всё хорошо. Дыши глубже.

Что это? Вода? Сок? Коньяк? Не чувствую вкуса.

Дед Мэла терпелив до бесконечности, отвечая на вопросы.

Откуда, черт побери, взялась дурацкая фамилия Папена? Ведь мой дед — Камил Ар Тэгурни! Хотя в графе «отец» почему-то записано: «Селиван Пантюхов».

Потому что ссыльных заставляли в принудительном порядке менять фамилии, имена и даже отчества. Доходило до абсурда, когда в одной семье у детей были разные отчества и фамилии, отличные от родительских. А Папена — девичья фамилия моей бабушки.

Но зачем?!

Психологический прием. Победители стирали с лица земли любое упоминание о мятеже и его участниках.

Адрес… Первая цифра — номер округа!

Да, пятерка или Магнитная на языке поселенцев.

Илия, Илия… Чудесное имя. Как солнечный луч.

Она учит детей грамоте.

Я знала это! Я чувствовала! А бабушка… Что стало с ней?

Увы, она пережила своего мужа и моего деда на десять лет. Утонула, провалившись под лед.

Получается, мама осиротела, будучи подростком. А другие родственники? Со стороны деда или бабушки. Дядья, кузины…

Иных родственников по линии моей матушки не осталось. Только я и она.

Только мы вдвоем на всем белом свете.

__________________________________

defensor *, дефенсор (перевод с новолат.) — защитник

 

25

Сколько нужно времени, чтобы рассказ самого старшего Мелёшина усвоился и отложился? Не день и не два. Знание должно заполнить костную ткань и врасти в мышцы. Боль за грудиной не исчезнет, но со временем станет такой же естественной, как и дыхание.

В коротких безэмоциональных фразах — человеческие судьбы. Чье-то счастье, чья-то боль. На краю света вершилась история — делами, поступками. Жизнями. Каждый прожитый день приравнивался к подвигу.

Теперь нет серой крыски без роду и племени. Теперь я знаю, кем был мой дед, и какова его роль в гражданской войне. Моя мама в пятнадцать лет осталась одна-одинешенька, но её не бросили. Ей помогли. Её семьей стали те, кто жил на побережье.

— Вы упомянули о контрабанде с Большой земли. Получается, за периметр можно проникнуть извне?

Дед Мэла улыбнулся:

— Цепкость вашей памяти достойна похвалы. Давайте взглянем на карту.

Увы, на карту, выложенную мозаикой на столешнице, взглянуть не удалось. Развалившийся Кот закрыл тушей добрую четверть страны. Мэл сдвинул усатого на край стола, ворча: «И как умудрился пролезть? Не звали же».

— География — полезная штука, — заметил самый старший Мелёшин. — Побережье находится на западе нашей страны и изолировано рельефными образованиями с трех сторон: по суше и по воде. С востока оно ограждено Тайгарским хребтом, простирающимся с севера на юг. С севера же и к западу берег омывают волны моря Драскина. Горы препятствуют продвижению воздушных масс с моря вглубь материка, отчего на побережье сложился определенный климат. А с юга… построены искусственные заграждения, — сказал он с секундной заминкой.

Искусственные — значит, созданные человеком. Вспаханная полоса запретной зоны, двойной ряд проволоки, вооруженная охрана, собаки.

— Если человек жаждет свободы, его не остановит никакой забор! — воскликнула я в запальчивости.

— Не спорю. Но ответственность удерживает крепче якоря. Патрулировать периметр побережья трудозатратно и невыгодно. Пешие и мотоциклетные патрули, вертолеты, пограничные катера, видеонаблюдение… Сплошные убытки. Зато эффективно правило: если человек не явился не регулярную проверку для замера потенциалов, и Главе не предъявлено тело для удостоверения факта смерти, то исчезнувшего объявляют беглецом. За побег отвечает поселение, в котором проживал сбежавший.

— Их… наказывают? — мой голос сорвался.

— Чтобы избежать негативных последствий, необходимо каждый месяц являться на проверочный пункт, — ответил хозяин библиотеки. — Эва Карловна, вы смотрите на меня как на врага. Правила придуманы не мной.

Я опустила глаза к столу. Наверняка самый старший Мелёшин обжегся враждебностью, полыхнувшей во взгляде.

— Контрабанда существовала во все времена. Есть неопровержимые доказательства того, что гости проникают на побережье двумя способами: через горы и по воде, рискуя нарваться на патрули и на сильное морское течение, которое сносит к рифам. Ими изобилует большая часть прибрежной полосы.

А вот так! — не сдержала я торжества. Замуруйте, запрячьте, закройте на сто замков, но всегда найдется щель для глотка свежего воздуха.

— Контрабанда преследует обмен. Равноценный или нет — дело второе, — продолжил Константин Дмитриевич. — Подумайте о том, что могут предложить ссыльные для взаимовыгодной торговли. Какие интересности находятся на побережье, если контрабандистов тянет туда магнитом?

Однозначно не самотканые холсты. И не сушеная черемуха. Что-то другое, ради чего стоит рисковать. Обходить кордоны, забираться опасными тропами высоко в горы или пришвартовываться у берега с риском пропороть катер о подводные рифы. Что может быть ценным на побережье, если самым ценным там являются жизнь и плодородная земля?

— Высокопробное самородное золото, — ответил дед Мэла на свой же вопрос. — На территории побережья в районе Тайгарских гор найдена золотая жила. Очевидно, ее обнаружил ваш дед, но предпочел сохранить находку в тайне. Однако он передал знание доверенным лицам. Строительство поселенцами пятого округа или Магнитной в предгорьях лишь усилило подозрения властей. Места там дикие, в окрестностях нет ничего примечательного.

По словам рассказчика выходило, что власть заинтересовалась происхождением самородков, конфискованных у контрабандистов, но при расследовании зашла в тупик. Система обмена товаром оказалась настолько запутанной, что не представлялось возможным найти посредника. Правительство встрепенулась: батюшки, какое богатство пропадает под носом! Просачивается и утекает в преступные руки. На побережье хлынули дознаватели, инспекторы, а заодно геологи и геофизики. Рыскали, допрашивали, исследовали, разведывали. На жителей Магнитной давили всеми возможными способами, включая вис-воздействия, но без толку. Жила пряталась. Ее так и назвали — заговоренной. И по сию пору Магнитная находится под пристальным вниманием властей. При местном Совете действует усиленное охранное отделение, но золотые самородки по-прежнему всплывают на Большой земле.

Моя мама живет в Магнитной, — вспомнилось вдруг.

— Зачем вы рассказали о жиле?

— Вы спросили, я пояснил. На побережье доставляют контрабандой многое из того, что запрещено официально. В частности, газеты и журналы.

Разве не издевательство: нести через горный перевал по тайным узким тропкам пачку свежей прессы? За золото доставишь и рояль. Кто платит, тот зазывает музыку.

— Я знаю, там работает почта. Можно написать маме письмо?

— Система почтовой связи работает. И денежные отношения действуют, но висоры там обесценены. В основном, ими пользуются приезжие с Большой земли. Письма в оба конца прочитываются цензорами. Подозрительное вымарывается. Относительно вашего вопроса… Полагаю, вам стоит посоветоваться с батюшкой о целесообразности почтового послания.

Намек ясен. Полетит на побережье весточка от дочки министра, и соответствующие органы проявят интерес. «Странное дело, — задумается Рубля, которому доложат о подцензурной переписке. — Вроде бы дочь Влашека утверждала, что самым близким человеком после отца является мачеха, а на самом деле шлет пламенные письма на побережье. Разберитесь-ка с врунами».

— На допросе в институте дознаватель от первого отдела сказал, что знал мою маму, — вспомнила я о Бобылеве, расследовавшем причины пожара в столовой.

— Полагаю, он знал ее под фамилией Папена. Ваша матушка тоже отдала патриотический долг. Неудивительно, что о ней не забыли на Большой земле. Работники Первого департамента сопровождают молодых людей от побережья до столицы, где происходит распределение, а после доставляют обратно.

Скажите уж прямо, что конвоируют как опасных преступников.

— И… где мама отдавала долг? — облизнула я пересохшие губы.

— Можно считать, в медицине, — ответил уклончиво самый старший Мелёшин.

Перед глазами поплыло, и я схватилась за столешницу. Вскочив, Кот выгнул спину и, распушив холку с хвостом, зашипел на рассказчика.

— Она… она не… — меня закачало. Изверги! Отработку заклинаний на живом материале в лаборатории закамуфлировали под безобидную «медицину».

— Я же предупреждал! — воскликнул Мэл сердито, и, сунув мне в руки бокал, усадил в кресло.

— Прошу прощения, — повинился Константин Дмитриевич. — Не думал, что мои слова будут истолкованы в ином свете. Вашу матушку определили санитаркой при госпитале для жертв вис-воздействий. Чтобы развеять подозрения и страхи, сообщу, что через два года она вернулась на побережье дееспособным человеком — физически и умственно.

И умственно?!

Кот расхаживал по столу и утробно урчал, поглядывая на самого старшего Мелёшина.

— Вот наглец. А ну, брысь! — Мэл хотел столкнуть усатого, но тот, замахнувшись лапой, ударил его по руке.

— Очередное недоразумение, о котором сожалею, — заметил с досадой рассказчик. — Я привык оперировать юридическими терминами. Определение степени дееспособности — стандартная процедура, проводимая по приезду в столицу и перед возвращением на побережье.

Ответит ли он на вопрос, сколько человек вернулось на побережье с диагнозом «дееспособен» и союзом «или» между словами «физически умственно»?

— Получается, мало кто знает, что моя мама — дочь Камила Ар Тэгурни?

— Единицы, причем как здесь, так и на побережье. Информация хранится в архивах под грифом «СОС». Зачем популяризировать запрещенную фамилию? На побережье Тэгурни и так считают кумиром, не говоря о том, что на Большой земле многие воздают ему дань как яркой исторической фигуре ушедшего столетия. Но об Илии Папене не забывали. У вовлеченных лиц имелся особый интерес к ее персоне. Унаследовала ли она способности родителя? Известно ли ей местонахождение самородной жилы и прочие секреты отца?

Значит, мою маму сделали подопытным кроликом. Изучали, обследовали, проводили эксперименты. Рылись в памяти, внушали. Выпытывали. Но она выстояла. Моя мама — сильная духом и телом.

— И как? Удачно? — съязвила я, не сдержавшись. — Результаты порадовали?

— Точнее, успокоили. С вашей матушки сняли круглосуточный надзор.

— Тогда они знают, что я — внучка Тэгурни. Меня тоже препарируют и подвергнут гипнозу? — в голосе погромыхивала гроза, а глаза застлала пелена ярости. Ну, я вам покажу! Устрою незабываемый праздник воплощенных желаний. Попробуйте что-нибудь захотеть, и драка в подвале «Вулкано» покажется аленьким цветочком.

— Прежде всего, вы — висоратка и дочь высокопоставленного чиновника. У вас есть права и иммунитет, — пояснил невозмутимо самый старший Мелёшин, хотя видел, что от меня искрит как от бикфордова шнура.

Предлагаете сказать спасибо папеньке за то, что спас от изучения под микроскопом? — скривилась я. Или поблагодарить за то, что вспоминал обо мне и маме не чаще, чем раз в два года?

Ненавижу висоратство, разделившее людей на две касты. Ненавижу красивые лозунги, за которыми прячется обыкновенный геноцид.

— Мне понятна ваша неприязнь, Эва Карловна, — сказал дед Мэла. — Но, положа руку на сердце, вы хотели услышать правду или предпочли бы оставаться в неведении?

— Я отговаривал его от этого разговора, — сказал Мэл, провожая меня до комнаты. — Деду не стоило рассказывать о твоей маме.

— Стоило, — ответила я упрямо. — Лучше узнать сейчас, чем по приезду на побережье. Гош, спасибо за всё, но сейчас мне нужно побыть одной.

Он нахмурился, но выполнил просьбу.

Не спалось. Совсем не спалось. Бесцельно блуждалось по комнате туда и обратно. Кот опять оккупировал подушку и следил за моими мотаниями. Желтые плошки двигались как стрелка метронома.

В ванну я не полезла. Разве можно баловать тело, когда на душе тревожно и муторно?

Сосланные пожизненно привязаны к побережью. Был ли явью тот сон, в котором мама надела мне брошку на шею? Она приезжала в поселок, где жила тётка, и виделась со мной. А потом вернулась на побережье тайными тропами контрабандистов. Потому что иначе нельзя. Иначе понесут наказание те, кто поддержал мою маму после смерти родителей.

Я извлекла незатейливое украшение из-за ворота. Снова разглядывала, дышала на витые прутики и гладила. Поцеловала — на удачу и на счастье.

По оконному стеклу стукнуло, потом еще раз. Это Мэл кидал камешки. Увидев меня, он подставил лестницу с твердым намерением забраться на балкон.

— Гош! — окликнула его громким шепотом, оглядевшись по сторонам. Царила глухая ночь, щедро сдобренная светом фонарей и стрекотом сверчков. — Не лезь, пожалуйста.

Не хватало, чтобы он свалился и сломал руку или ногу.

Ха, разве Мэл проникся? Наоборот, уверенно поставил ногу на ступеньку и спустя пару минут перебрался через перила.

— Смотри, я весь из себя приличный, — отряхнул штаны. — Твоя репутация моргнет и не заметит, что пострадала.

— Гошик, сегодня у меня нет настроения.

— Знаю. Пошли внутрь, а то охрана застукает и утром доложит деду.

— Твой любимчик начинает раздражать. Тоже мне защитничек, — сказал Мэл, согнав Кота с кровати. — Медом, что ли, здесь намазано?

Не раздеваясь, он улегся и притянул меня к себе.

— Не злись на деда. Раньше гонцу, который приносил нерадостные вести, отрубали голову. Теперь ты будешь ассоциировать Мелёшиных с карателями, сославшими людей на побережье. А мой отец гораздо позже начал карьеру с ДП* и не совался в дела первачей.

— Зато Георгий Мелёшин был комендантом побережья! — скинула его руку и, вскочив с кровати, подошла к окну.

Мэл подошел, обнял сзади и уткнулся в макушку.

— Эва… Не он устанавливал порядки. Он исполнял.

Да ну? От этого знания ни капельки не легче.

— Дед предупредил тебя о сути разговора?

— В общих чертах. Без подробностей. Судя по реакции, ты впечатлена.

Не то слово.

— Мне нужно переварить. Свыкнуться. Вчера я ходила бледной тенью, а сегодня стала богатой. И мое богатство — семья! Гош, тебе не понять. У тебя уйма родственников. С детства тебя окружали заботой и вниманием. А у меня — никого. В справочниках твоя родословная тянется на двух страницах. А у меня есть дед, которым я горжусь, пусть он и совершил величайшую ошибку в жизни. А еще есть бабушка и мама. И всё.

— Эва… у тебя есть гораздо больше, — отозвался Мэл. — Дед раскопал кое-что… В общем, нашел твое семейное древо. Он собирался показать сегодня, но ты переволновалась. Когда сочтешь нужным, дед продолжит разговор. Если не захочешь, он не будет настаивать.

— Очень хочу! — потянула его к двери.

— Сейчас? Уже третий час ночи. Тебе нужно успокоиться и поспать.

— Я бывала в госпитале. Нас возили от интерната на экскурсию. Ужасное зрелище. Раны сочатся, не останавливаясь. Тела гноятся. Разлагаются заживо. Хорошо, если она работала в терапевтическом или в хирургии. Мне показалось, там легче. Переломы, порезы, простудные заболевания… А если в инфекционном? Или с безнадежными…

— И я бывал. Ездил как-то со школой. Потом подготовил доклад и получил за него высший балл. Назывался: «Как дать обещание и уклониться от исполнения». Отец посмеялся, но текст конфисковал… Теперь я понимаю, от кого ты унаследовала характер. Похож на камень… забыл название… Бывает мягкий как пластилин, а бывает тверже алмаза. И встречается о-очень редко. Можно по пальцам пересчитать. А про твоего деда я не слышал. На истории нам рассказывали о гражданской войне мимоходом, без имен. Да и современность не особо меня интересовала, в отличие от средних веков.

Ну да, шпаги, пираты, рыцари. Поиски сокровищ. Счастливое детство столичного принца.

— Как думаешь, отец знал, что мама — дочь Тэгурни? Вдруг он женился на ней с умыслом, чтобы выведать секреты? Рассчитывал узнать, кто поставляет золото контрабандистам.

— Интересная версия. Разведчик в тылу врага получил задание охмурить дочь лидера повстанцев. Вряд ли. Куда проще завербовать шпиона из числа переселенцев или осужденных, чтобы тот втерся в доверие. А твой отец… Молодой здоровый мужчина… Длительная командировка вдали от дома… Так что я не удивляюсь их браку.

— Намекаешь, что она решила воспользоваться шансом и соблазнила его? Рассчитывала уехать на Большую землю, забеременев? — спросила я агрессивно. Нет, маме чужды притворство и лицемерие. Она любила моего отца.

— Конечно же, нет. Пойдем, — Мэл заставил меня лечь в кровать и устроился рядом. — Эвка, если ты сейчас же не закроешь глаза, то я… Выйду в коридор и закричу на весь дом: «Люди! Эта девушка только что обесчещена мною!»

Я фыркнула.

— А затем джентльмен встанет на одно колено и предложит руку и сердце скомпрометированной леди, — расписывал Мэл перспективы. — А леди, чья репутация окажется с душком, придется принять предложение. Так что поскорее засыпай.

Мэл ушел под утро, когда на меня навалились десятые сны. В них я взбиралась по горным кручам с риском улететь в пропасть, а спину оттягивал рюкзак с кусками самородного золота.

Мэл дал выспаться после бессонной ночи. Будильники не тревожили, горничные не беспокоили, Коты не терроризировали голодным мявом, а дрыхли на соседней подушке.

После утренних омовений я самостоятельно спустилась вниз, но была перехвачена зорким дворецким. Он, поклонившись, сообщил, что Мэл в библиотеке.

Современные дворецкие соответствуют эпохе. В былые времена они расхаживали в ливрее, чулках и париках, а теперь — в костюме и с галстуком. Правда, возрастная планка не изменилась.

Мэл склонился над столом и разглядывал с лупой карту мира, а точнее, западное побережье страны. Кот, следовавший за мной по пятам, запрыгнул на стол.

— Поросенок, — заметил Мэл. — Опять влез грязными лапами в приличное общество.

Усатый проигнорировал и ляпнулся на бок, закрыв телесами восточную часть отчизны.

— Смотри, Эва, темно-зеленые участки — это леса, — водил Мэл по карте тупым кончиком пера. — Участки посветлее — поля, степи. Видишь параллельные черточки? Это болота. Коричневое — горы, белое — ледники. Магнитная — вот здесь, — обвел он маленький пятачок. Тут — Березянка. Это пятнышко — Няша-Марь. И Русалочий по соседству. А Родниковое растянулось вдоль моря. Заметь, между ними приличные расстояния.

Меня заинтересовала Магнитная. Клочок земли на карте, а в действительности леса, болота и предгорья. Возьму и напишу маме, и не буду испрашивать разрешение у отца. Кто он такой? Хладнокровный и расчетливый сукин сын, охмуривший дочь знаменитого Камила Ар Тэгурни. Интересно, у мамы есть sindroma Gobuli*?

Кот с ленцой посматривал, как кончик пера елозит по карте, а потом очнулся и пошерудил лапой, сделав вид, что на самом деле он до невозможности игручий и вообще, добрый и пушистый. А вчера ощетинился на самого старшего Мелёшина из-за эмоций, бьющих через край. Со всеми бывает, даже с Котами.

Завтрак стал поздним. Оказалось, Константин Дмитриевич уехал в город рано утром, чтобы встретиться с одним человеком и уточнить кое-какие детали. Причем речь шла обо мне, вернее, о корнях рода Тэгурни.

— Твой дед — геолог. Каким образом он стал членом Высшего правительственного суда? — спросила я по пути к ежевичнику.

— Вторая его специальность — юриспруденция. После висоризации дед увлекся адвокатской практикой, долго работал государственным обвинителем, был прокурором, а потом судьей.

— Он выносил приговоры и отправлял на побережье?

— Нет. Туда ссылают, в основном, политических, а дед избегал браться за такие дела.

Как и пообещал Мэл, в ежевичнике до сих пор зрели ягоды, и мы выползли из него, объевшись, с синими губами и языками.

— Гош, твой дед не просто богат. Он неприлично богат, — пришла я к выводу, когда мы отправились к конюшне. — Он нашел сундук с драгоценностями?

Мэл хмыкнул:

— Дед вовремя попал в струю. Для освоения месторождений правительство привлекало частный капитал, потому что не хватало собственных средств. Дед скупал акции. Вкладывал инвестиции в предприятия, оказавшиеся прибыльными.

Говори уж прямо. Инвестиции принесли сверхприбыли. Странно, почему в поместье не простроили вертолетную площадку. Зато конюшня — подтверждение того, что людям некуда девать деньги.

Самый старший Мелёшин держал лошадей ради удовольствия. Три коня и пять кобыл, одну из которых выгуливали рысью по кругу в загоне. Мэл предложил мне прокатиться верхом, но получил категорический отказ.

— У твоего деда работают люди с побережья? — полюбопытствовала я, когда мы дошли до пруда.

— Так и знал, что спросишь. Нет, не работают. Представь, Эва, если в первые годы с побережья приезжали в лучшем случае сорок человек, то сегодня их количество ненамного увеличилось. Максимум шестьдесят. Их распределяют согласно списку о потребности. В госпитали, например…

— Или на обслуживание горна, — вставила я.

— Или в институт, — согласился Мэл. — От силы пять-десять человек выделяют в категорию прислуги. А вокруг города пять закрытых зон, и в каждой — несколько десятков домов. Вот и посчитай, какова вероятность встречи с жителем побережья в доме моего деда.

На пруду нашлась кондейка, а в ней — удочки. Мэл накопал червяков, вознамерившись поймать как минимум приличного карася, а как максимум — связку. Но рыбалка не пошла.

— Или вся рыба уснула, или всех карасей повыловили до нашего прихода, — пояснил он раздраженно, складывая удочку.

На самом деле терпение Мэла не позволяло ему застывать в неподвижности, следя за поплавком, дольше пяти минут.

— Твой дед — висорат. У него есть какой-нибудь дар? — поинтересовалась я, когда мы добрались до «развалин» рыцарской крепости.

— Есть. Он чувствует правду и ложь, — сказал Мэл. — Поэтому в его активе ни одного проигранного дела.

Замечательно. У самого старшего Мелёшина было предостаточно времени, чтобы просканировать лживую крыску вдоль и поперек.

— Почему интересуешься дедом? — спросил Мэл, помогая взобраться на высоту четырех метров. Пиратская хижина покоилась на мощных ветвях древнего бука. Через листву хорошо проглядывались дом, дорожка через парк к запасным воротам, флигель и гараж. В небе с клекотом кружила пара коршунов.

Не знаю, что ответить. Наверное, подсознательно ищу оправдания самому старшему Мелёшину. Вчера на пике эмоций я провела знак равенства между известной фамилией и репрессиями на побережье. Понятно, что дед Мэла рассказывал факты, почерпнутые из архивов, но в моих глазах он стал олицетворением власти, загнавшей людей в кабальные условия. Дети, внуки и правнуки ссыльных по сей день продолжают отвечать за мятеж полувековой давности. Разве справедливо?

День прошел в тревожности. Вроде бы тепло и солнечно, Мэл знакомит с поместьем, близость леса не колет глаза, Кот не отлипает, бегает следом. Отрешись от дум мирских и развлекайся. Но меня грызло ожидание второго разговора, отчего знакомство с комнатой Мэла прошло вскользь.

Ничего необычного. Всё та же идеальная обстановка. Всё та же мебель из благородных пород дерева. Балкон с плетеным креслом. Одна стена комнаты оклеена плакатами рок-групп, но без фанатизма, а в качестве спокойной констатации факта увлечений взрослого человека. Дартс на двери в ванную, и по центру — фотография, распятая дротиками. Правда, Мэл не дал мне присмотреться и изъял фотку, изорвав в мелкие клочки. Как я ни упрашивала, он не признался, чье лицо изрешетили острые иголки. На полочке — книги разнообразной тематики. Больше всего мне понравились атласы различных уголков мира. Изображение увеличивалось и смещалось движением пальцев. Пятисекундная выдержка превращала снимки в короткие видеоролики с иллюзией звуков и запахов.

Хозяин поместья вернулся домой к вечеру, и моя нервозность увеличилась стократ. Мэл демонстрировал светские приличия и с серьезным видом берег мою репутацию. Он проводил до апартаментов, поцеловал руку и удалился. Я не могла дождаться приглашения к ужину, меряя шагами комнату. Нетерпение подгоняло и заставило спуститься вниз раньше назначенного времени. Прислуга умела быть незаметной, появляясь по требованию, но дворецкий считал себя исключением. Он встретил и препроводил в гостиную.

— Добрый вечер, — поприветствовал самый старший Мелёшин, оторвавшись от беседы с внуком. Ужас, до чего разговорчивые. Наверное, это семейное.

После легкого книксена я извинилась перед дедом Мэла за вчерашнюю несдержанность в библиотеке.

— Не берите в голову, — ответил он любезно. — Наоборот, я рассчитывал, что вы выговоритесь. Эмоции полезно облекать в слова или в действие, — добавил, увидев, как вытянулось мое лицо. — Поспешим на ужин. Я страшно голоден. Предпочитаю питаться дома, нежели перекусывать в городе блюдами не первой свежести. Сегодня у нас заливное из осетра. Прошу, — подставил локоть.

И мы прошествовали в малую столовую.

________________________________________

sindroma unicuma Gobuli*, синдрома уникума Гобули (пер. с новолат.) — уникальный синдром Гобула

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

 

26

Самый старший Мелёшин продолжал быть оригиналом. За ужином он рассказал содержание фантастического фильма, который недавно смотрел. Казалось бы, убеленный сединами уважаемый человек, а увлекается ерундятиной. Название киношки я не запомнила, потому что отвлеклась на Кота, крутившегося под ногами в ожидании, когда ему выделят отдельный стул.

Сюжет фильма до зевоты походил на сотни фантастических сюжетов. Звездолет бороздил просторы космоса, куда стартовал то ли по причине перенаселенности родного мира, то ли по причине его гибели. Да и какая разница? Космический корабль летел, летел и столкнулся с метеоритом. А может, закончилось топливо, или впереди замаячила конечная цель (не суть важно), но путешественники добрались до некоей планеты и начали обустраивать ее. На корабле заправлял капитан, имевший безоговорочный авторитет у команды. Приноравливая условия обитания на планете под себя, пришельцы вмешались в естественный ход эволюции. Выбрав несколько местных животных видов, они искусственно стимулировали их развитие и стали ждать результатов.

— Каких? — спросил Мэл, нанизав на вилку маринованный груздок.

— Зарождения энергетической сущности в живых организмах, — пояснил самый старший Мелёшин. Причем, по его мнению, капитан отдал предпочтение конкретному подвиду, возложив на него особые надежды.

— Из-за вкусного мяса? — развил высокоинтеллектуальную беседу Мэл, хрустя грибочком.

— Из-за высокого потенциала, — хмыкнул Константин Дмитриевич. — Задачей стояло получение энергетических локаций, способных расти и самосовершенствоваться. Локации, достигшие зрелости, способствовали приросту численности пришельцев.

— Сложновато, — заключил Мэл. — Есть простые и приятные способы размножения.

Я поспешно задавила соком рвущийся кхык.

— Не приравнивай людей к инопланетянам, — ответил дед Мэла. — Теоретически во Вселенной существуют тысячи обитаемых миров, но вероятность того, что найдутся две стопроцентно схожие расы, ничтожно мала. В данном случае, популяция пришельцев увеличивалась путем привлечения в качестве инкубаторов акклиматизированного животного вида.

— То есть гости из космоса были бесполыми? — я показала, что не сплю, а слушаю, причем вполне даже внимательно.

— Верно, — кивнул самый старший Мелёшин.

А далее, по словам любителя фантастических фильмов, приключилось закономерное событие. В команде корабля произошел раскол. Мятеж. При этих словах я потупила глаза к тарелке с заливным осетром. Но дед Мэла делился впечатлениями от киношки как ни в чем не бывало.

— Недовольство законами и борьба за власть — закономерный исторический процесс, — сообщил буднично. — Бывшие соратники разделились на два лагеря, и бунтовщики были изгнаны большинством с глаз долой, из сердца вон.

Мой взгляд снова опустился в тарелку. Заливной осетр лежал нетронутым.

В экранизированной истории анархисты не пропали. Более того, они стали могущественной оппозицией, и противоборствующие стороны вели жестокую и беспощадную войну.

— Наверное, кровища хлещет с экрана ведрами, — предположила я.

— С какого экрана? — удивился Константин Дмитриевич. — О, простите, забыл о преамбуле. Под пришельцами подразумеваются ангелы и бог. Создатель.

А у меня пропал дар речи. Оригинальный фильмец, ничего не скажешь.

И в библиотеке, куда мы прошли после ужина, подвижность языка не восстановилась. Более того, глаза всё больше округлялись, а рот всё шире открывался. От изумления. Утрирую, конечно, но дед Мэла рассказал сомнительные и невероятные вещи.

— Оговорюсь сразу. Я верую в существование высших сил, но не придерживаюсь конкретной религии, — предупредил самый старший Мелёшин. — Считайте меня космополитом веры.

На столе — раскрытые книги. Древние фолианты в тяжелых кованых переплетах. Гравированные и золоченые обрезы. На обложках — инкрустация драгоценными камнями, тиснение, геральдика. Кожаные ремни, застежки, замки. Тончайший пергамент. Ломкие страницы дышат ушедшими эпохами.

Иллюстрации. Гравюры. Иконопись. Литографии. Огненные шестикрылые серафимы, четырехликие и четырехкрылые херувимы, архангелы… Сияющие нимбы, расшитые стихари. Мудрые лики, исполненные кротости и мягкости. Строгие и суровые. Пламенеющие мечи. Небесное воинство. Воины Света.

В противовес им — обитатели преисподней. Падшие, отвергнувшие принципы и веления бога. Ставшие демонами. Давшие людям знание для истребления друг друга. Концентрация зла и пороков. Квинтэссенция тьмы.

Капитан и его команда.

— Считается, что бог создал человека для любви и радости, — пробормотала я.

— Людьми же и считается. Кстати, Библию и прочие религиозные догматы написали тоже люди. Об истинном замысле Создателя знает лишь он сам, а человек трактует так, как ему выгодно.

Дед Мэла — смелый человек. Не боится переворачивать теологические постулаты с ног на голову и завязывать каралькой. Благодаря теории культов, преподаваемой Царицей, в голове отложилось кое-что о расколе в ангельских рядах. О Люцифере, поднявшем бунт и низвергнутом с небес. О последовавших за ним сторонниках, лишившихся крыльев. О первых людях, сотворенных богом. О строптивых ангелах, сошедших на землю и зачавших с человеческими женщинами потомство — нефилимов. О всемирном потопе, поглотившем расу полукровок — полуангелов-полулюдей. И об аде с четкой демонологической иерархией — императорами сторон света, королями, герцогами, графами, маркизами и губернаторами. Об извечной борьбе сил света и тьмы.

— Есть немало свидетельств, подтверждающих существование ангелов и демонов. И есть причины, удерживающие их в нашем мире. Одна из них — человеческие души, являющиеся концентрированными источниками энергии. За обладание ими ведется тысячелетнее противостояние. Кто быстрее заполнит свою корзинку, тот и победил. К примеру, лишь чистая и светлая душа способна возвыситься до милости божьей. Аналогично, чем больше наберется грешных душ, тем многочисленнее и сильнее армия противника, — пояснил самый старший Мелёшин. — Поэтому в битвах обе стороны несут потери. Часты и локальные конфликты.

— Ведь Создатель проповедует принцип ненасилия, — возразила я робко. — Как же любовь и смирение? Разве ангелы не следуют его заветам?

— Прежде всего, они — солдаты. И выполняют приказы, потому что слово и дело господне — в их сути, — ответил Константин Дмитриевич и поведал то, о чем теория культов умолчала.

Неся урон в столкновениях, крылатые и обитатели ада пришли к вынужденному соглашению: поручить миссию по вербовке душ третьей, незаинтересованной стороне. Несколько ангелов спустились на землю и сошлись с человеческими женщинами. Упоминание о добровольцах Касхииле, Андариэле, Умбриэле, Эсхииле и Сираэле встречается в паре религиозных и демонологических трактатов. Выполняя приказ, солдаты знали, что не вернутся назад. Ангелы, считающиеся существами бесполыми, могут воплощаться в физическом теле, но теряют изначальную принадлежность и лишаются благодати божьей. Они неспособны нести свет и служить во имя Создателя. Однако приключился парадокс. Бог, отрекшись от падших, дал благословение их детям, внукам и всем последующим поколениям, хотя ранее, за отступление от веры и связь со смертными, осудил мир водой. На потомство ангелов легла нелегкая ноша: быть мерилом страстей человеческих. Стать весами, определяющими, чьей душе мучиться в геенне огненной, а чьей — вознестись.

Самый старший Мелёшин замолчал.

— И? — спросила я глупо.

— И велика вероятность… Более того, вероятность приближается к восьмидесяти процентам… Вы — далекий потомок тех, кто спустился с небес, лишившись благодати Создателя. Крупинки ангельской сущности живут в вас. И вы исполняете свое предназначение.

Более бредовой истории мне еще не доводилось выслушивать.

Четыре тысячи лет назад, ага. Через какую-то тысчонку годочков после всемирного потопа. Ну, конечно. Сущая мелочишка. И кто-то из ангельской пятерки стал моим прапрапра-…-прадедушкой, пожертвовавшим крыльями ради благой цели. Если учесть, что за век сменяются четыре поколения, а в прежние времена жили гораздо дольше, чем сейчас, то наберется более ста приставок «пра».

Это подтверждает и лист ватмана. На нем имена и стрелки, стрелки и имена. Разветвления. Троеточия, если данных нет. Много троеточий. Много пробелов. Это родословная моего деда и моя родословная. Самый старший Мелёшин постарался, перелопатив немало первоисточников и привлекши немало частных лиц.

Сложно, но можно. Благодаря незаурядным способностям, мои предки наследили в истории, проявив себя в разнообразной деятельности — в торговле, в искусстве, в войне. На схеме — много труднопроизносимых и странно звучащих имен. Иероглифы. За сотни лет в семейное древо вплелись нити различных народов и национальностей. Но тенденция ясна. Её озвучил дед Мэла.

— Наследников ангельской сущности, получивших благословение Создателя, в настоящее время осталось немного. Единицы. Их потомство не отличается плодовитостью. Вот что написано в малоизвестной рукописи по теологии: «Семя мужчин тяжело, а лона женщин пусты. Должно минуть немало весен, прежде чем зачнется новая жизнь». Поглядите на родословную вашего дедушки. Линия изредка раздваивается. В исключительных случаях в семьях рождалось трое детей. С каждым последующим поколением ангельская составляющая разжижалась в кровосмешении с людьми. Поэтому способность, дарованная Создателем, передается по наследству далеко не каждому представителю вашего рода.

Камил Ар Тэгурни не обладал божьим даром, ему достался другой талант. О моей маме данных нет. А вот ко мне эта способность приклеилась, трансформировавшись спустя века и поколения. Я воздействую на людей через их желания. Сильные и чистые души успешно сопротивляются моему влиянию. Для всех прочих забронирована дорога в места пониже уровня земли.

Разве ж это дар? Это проклятье. И как прикажете жить с неподъемным грузом?

— Как и раньше. Так же, как жили ваши предки. Многие из них не подозревали, что являются носителями предназначения. Принятое однажды соглашение действует и по сей день, но противостояние сил света и тьмы продолжается. Правда, стычки мелкие. Исподтишка. Обе стороны ждут, — сообщил уверенно самый старший Мелёшин, будто самолично присутствовал при разборках.

— Чего? — подал голос Мэл.

— Искры, из которой разгорится пламя. Предстоит последняя решающая битва сил света и тьмы, которая уничтожит этот мир. Но, уверен, сие знаменательное событие произойдет не скоро, — утешил рассказчик. — Прежде человечество истребит само себя.

Просто замечательно в свете новых открытий.

Самый старший Мелёшин любезно подарил мне схему с родословным древом. Добавил, что если раскопает новые факты, то обязательно поставит в известность. Наверное, стоит сказать ему спасибо.

— Отец знает о моем деде и о моих корнях? — спросила я у Константина Дмитриевича. К чему стесняться? Корешки растут в зыбкой и сомнительной почве.

— Нет. Большинство материалов имеет гриф «СОС». За широкой оглаской может последовать государственное обвинение в рассекречивании со всеми вытекающими последствиями. Таким образом, соучастниками преступления являемся мы трое и… Артём Константинович. Благодаря его связям мне удалось раздобыть ценную информацию. Но вы имеете полное право рассказать вашему батюшке. Если посчитаете нужным.

Пусть мой папенька спит спокойно по ночам. Если за все эти годы он ни разу не поинтересовался биографией женщины, на которой когда-то женился, то ему незачем знать об истоках моего рода.

— Гош, смотри. На каком языке написано?

Уголки ватмана, разложенного на полу, придавлены тапочками и моими руками. Усмехнувшись, Мэл творит заклинание, и аgglutini* приклеивает бумагу к паласу.

— Это древняя и забытая письменность. Нахир Кэйяса, купец. Твой прапрадед в тридцатом колене. Смотри, у него было два сына: Сифас и Дикла. А Лайош Ганчешти — твой прапрадед в девятнадцатом колене. Между прочим, философ и преподаватель духовной семинарии. У него родилась дочь Фатьма.

Вижу. Фамилия Тэгурни основательно закрепилась на ветке одиннадцать поколений назад. Но как бы ни звали моих предков, у них имелось предназначение — определять степень загрязненности человеческих душ.

Невольно ежусь. Знание давит на меня. Куда проще жить серой крыской без роду и племени. Деда и мамы в качестве родственников вполне хватило бы. Может, не стоило лезть в дебри генеалогии? Правду говорят, любопытство сгубило кошку.

— Что, крылья прорезались? — спрашивает Мэл. Он пробрался наверх тем же путем, что и вчера — по лестнице через балкон, — и теперь разлегся на паласе, подперев голову рукой. Кот копирует сибаритскую позу Мэла, расположившись на кровати.

Лучше бы не спрашивал. Как назло, меж лопаток начинает чесаться.

— Неужели не страшно? — срывается с губ. — Ты живешь с монстром.

— Эвочка, из присутствующих в этой комнате монстром является он, — Мэл показывает на Кота, и тот навостряет уши.

— Создатель разгневался на нефилимов за тщеславие. За то, что они посчитали себя равными силам небесным…

— В тебе от нефилима ровно столько же, сколько в магазинном яблоке от фрукта из райских кущ.

Доводы Мэла не успокаивают. Мне тревожно. Неуютно.

— Твой отец знает о синдроме, — вспоминаю вдруг. — Вот почему на юбилее у твоего деда дежурили провидцы! Когда ты ему сказал? Точно, весной! На приеме твой дед завел странный разговор, а я, овечка, не поняла намеков.

— Тише, Эва, успокойся. Я боялся за тебя и решил с ним посоветоваться. Зато твой синдром стал отличной зацепкой. Дед всё лето мотался по стране, ездил за границу. Встречался с нужными людьми.

— Для чего? Зачем он вообще решил рассказать о побережье и о родословной? Не боится моей болтливости? Возьму и похвастаюсь в институте крылатым предком. Или проговорюсь перед репортерами.

— Да ну! — восклицает Мэл с преувеличенным изумлением. — Горе мне, горе! Набегут толпы желающих породниться с носительницей божьей благодати.

— Значит, ты поверил деду?

— Чуть-чуть. Самую капельку, — отвечает Мэл, посмеиваясь. — Попробуй даровать свою благодать какому-нибудь балбесу. Укокошу его без раздумий.

Знаю, он пытается растормошить и отвлечь. Но длинная цепочка на листе ватмана давит на меня. Я не готова к переменам.

— Ничего не изменилось, — заверяет Мэл. — Но теперь у тебя появилась семья. Разве плохо? Твой род старше моего.

— И что с того? Он вымирает. В конце схемы — моя мама и я. И от моего имени пойдет одна стрелка. Или на мне всё закончится.

Осознаю сказанное, и в глазах начинает щипать. Хочется всхлипнуть и всплакнуть.

— Мы еще посмотрим, — говорит решительно Мэл, сгоняет Кота и тянет меня на кровать. — Иди сюда, расскажу сказочку на ночь.

* * *

Эва верила и не верила. Заглядывала с надеждой в глаза: не отвернется ли Мэл после сегодняшней порции откровений? И злилась из-за выдуманной, по ее мнению, небылицы с ангелами. Держала за руку — крепко, пока не сморил сон. Она давно затихла на плече Мэла, а ему не спалось. Не то чтобы открытие деда об её родословной стало потрясением. Нечто похожее Мэл подозревал, и пищу для размышлений подбросила встреча, состоявшаяся морозным январским вечером.

Он приехал согласно договоренности, в захудалый бар на окраине столицы. Туда, где плотный сигаретный туман, официантки в откровенных тряпочках, стриптиз у шеста и пьяные танцы в наркотическом угаре. А еще криминальные сделки, приватные кабинеты и большая игра в покер без правил. Нужный человек — старше Мэла лет на двадцать, с болезненной желтизной лица и жеваной папиросой во рту. Друг друга, хороший знакомый хорошего знакомого. Видит печать смерти на живых и читает по картинам, фотографиям, рисункам.

Мэл пожал руку.

— Еще поживу? — спросил вместо приветствия.

— Не надейся, — получил стандартный ответ.

Значит, путём. У старухи с косой другие планы.

Он протянул рулончик. Карандашный портрет. Женское лицо на тетрадном листочке.

— Твоя? — спросил приятель.

— Моя. Осторожнее! Не подпали.

Папироса перекочевала в левый угол рта.

— Прочитаю. Взамен поможешь, когда потребуется.

— Замётано, — согласился Мэл без колебаний.

Чтец разгладил листок на столе.

— Рисовал мужчина… Нет, сопляк. Не больше двадцати. Любитель, — поднес набросок к лицу и втянул носом. — Она не позировала, но рисовали с натуры. На расстоянии.

— Это как?

— Сквозь стены.

Значит, висорат и к тому же мелюзга. Спортсмен не умеет малевать. Кто? — задумался Мэл. Кому ломать пальцы за художества? Заморышу из общаги, присоседившемуся к Эвкиным ужинам?

— Ничего личного, — продолжил приятель, развернув рисунок к свету. — Ответный жест. Услуга за услугу.

— За какую?

— Об этом спроси у нее… Интересная девочка.

Мэл хотел выхватить набросок, но чтец не дал. Отвел руку с тетрадным листком.

— Погодь. Или достаточно?

— Нет. Продолжай.

Задавив окурок в пепельнице, приятель неторопливо затянулся свежей папиросой и пустил дым колечком.

— Я бы сказал, что-то в ней — извне. Не из нашего мира.

— Это хорошо или плохо? — нахмурился Мэл.

— Никак. Противоположности замыкаются в круг. Добро и зло — не есть дискретные величины. Ладно, понимай, как хочешь. Купи дозу, чтобы торкнуло. Или приложись темечком покрепче.

Нет, в Эвкином случае доза не помогла бы. На следующий день Мэл незметно вернул карандашный набросок на подоконник. Ночами, когда Эва сладко спала под боком, он рассматривал её, пытаясь разгадать ребус. И лишь сегодня торкнуло. Получается, дед не ошибся.

Перед тем, как заснуть, Эва вспомнила:

— Твой дед сказал, что есть и другие потомки, кроме меня. Вот бы их найти.

— На планете живет несколько миллиардов человек. Из них в лучшем случае полсотни счастливчиков — носители благословения. Как думаешь, их легко отыскать? — ответил Мэл, а про себя решил: никаких потомков. Ему и побережья хватает, вернее, упёртого желания Эвки отправиться к черту на кулички.

— Разве с тех пор ангелы не спускались к людям и не осчастливливали смертных женщин детишками? — спросила она, зевнув.

— Думаю, спускались, — улыбнулся Мэл. — Смертные женщины страсть как хороши. Но на детишек существует запрет. Нефилимам не место на земле, так однажды повелел бог. Они несут угрозу. Существа с человеческими душами и силой небесных созданий могут причинить вред.

— А как быть со мной? Получается, я — далекая праправнучка нефилима.

— Тебя берегут как нежный цветочек. Хотя от трудностей не ограждают.

— Странно же меня берегут. Я бы скопытилась раз двадцать, не меньше. Чудом выкарабкалась.

— Но ведь жива и невредима. Благодаря различным случайностям.

— Что-то похожее я уже слышала… В интернате один мальчик уверял, что видит ангелов. Говорил, что они наблюдают за людьми с крыш и деревьев, сидя как птицы со сложенными крыльями. И у них клювы, а не человеческие носы.

— Финисты… — пробормотал Мэл. — Скоро утро, а у тебя сна ни в одном глазу. Проспишь первую лекцию.

Но Эва не унималась.

— Вдруг твоя душа замарается по моей вине? Гошик, пожалуйста, не желай плохого, ладно?

— Конечно. Так и сделаю. Спи.

Сегодняшний разговор с дедом еще больше убедил Эву в необходимости поездки на побережье. А Мэл еще больше утвердился в правильности выбранного им пути. Забеременев, Эвка не решится ехать на край света, где нет нормальных медицинских условий, и отложит рискованное путешествие до лучших времен. А уж Мэл постарается. Всё брехня, что кровь потомства крылатых тяжело смешивается с человеческой. Значит, плохо старались, господа хорошие. И желание не зудело, доканывая неисполненностью.

* * *

Дрова потрескивали, и оранжевые языки лизали каминную решетку. Прислуга привыкла к эксцентричным манерам хозяина, повелевшего зажечь камин далеко за полночь.

Хозяин не замерз и не надумал скормить огню ненужные бумаги. Самые лучшие идеи приходили ему в голову именно за любованием пляшущим пламенем. Рыжие косы извивались над поленьями подобно человеческим телам, взывающим к милости богов в языческом жертвенном танце.

Мужчина отпил из бокала. Пожалуй, он испытывал удовлетворение от проделанной работы. И гордость. Потому что устоял, закрывшись броней стальной выдержки. Синдром следовал по пятам, окутывал невесомым облаком и нашептывал, соблазнял, подталкивал. Тех, кто слабее, стегал, гнул, ломал с нечеловеческою силой. Вытаскивал за уши бесов, спрятанных глубоко и надежно. В пределах двух шагов, на расстоянии вытянутой руки…

Уникальный дар. Невероятный. Штучный. Достойный мировых каталогов раритетных редкостей.

Егор не подвел. Тридцати еще нет, а он заполучил свой первый и бесценный артефакт, пополнив сокровищницу клана. Наследственность не подкачала, инстинкт охотника у внука в крови. То ли еще будет.

А теперь от приятных мыслей к тревожным новостям.

На прошлой неделе Семут сообщил в узком кругу о судьбе пророческого ока, попавшего в руки ученых. Точнее о том, что премьер-министр, после длительного изучения артефакта в закрытой лаборатории, рискнул испытать его на себе. И око показало нечто, о чем Рубля предпочел умолчать.

Умолчал, но замыслил.

На этой неделе премьер высказался о принудительном использовании пророческого ока высокопоставленными должностными лицами. По списку и без исключений. Видения будущего будет записывать особая уполномоченная комиссия, созданная велением Рубли. На случай, если возникнет сомнение в утаивании информации, разрешение на снятие дефенсора* позволит изъять из памяти видения, предсказанные артефактом, а заодно и прочие подозрительные мысли.

Ультимативное предложение премьера означало одно. Заговор. Переворот. Смена власти в будущем. И премьер не знает, кто станет инициатором.

Недовольные зароптали. Конечно, не посмели возмущаться произволом в полный голос, но в кулуарах обсуждали — завуалировано, иносказательно, боясь доносчиков. Нельзя критиковать открыто, иначе сочтут неблагонадежным и поставят клеймо предателя.

Чертов параноик. Даже первому советнику перестал доверять. Удвоил личную охрану, потребовал от министра обороны сменить пароли к правительственному бункеру. Ограничил доступ к пророческому оку. Если Рубля не откажется от идеи с тотальной проверкой будущего, придется принимать кардинальные меры. Влашек уже высказал осторожное согласие. И Семут. Артём заручился поддержкой финансистов, вояк, транспортников и МИДа. Прощупывает департамент средств массовой информации. За силовиками подтянутся остальные — промышленность, наука, медицина.

Что делать? — задумался мужчина и сделал глоток, смотря на огонь. Причудливые узоры находились в постоянном движении. Пламя достигло своего пика, охватив поленья.

Может, избавиться от ока? Кража или непредумышленный взрыв в лаборатории исключаются. Террористический акт — тем более. В свете возросшей подозрительности Рубли покушение на артефакт будет шито белыми нитками.

Остается тянуть время. Отвлечь и переключить внимание.

На востоке страны стоит необычайно сухая осень. Достаточно оплошности, и вспыхнут гектары тайги. А это заказники и заповедники. Маральники. Древесина, пушнина. И подземные хранилища со стратегическими запасами горючего. Или проливные дожди на юго-западе страны переполнят Чеомельское водохранилище, и хлынувшая в долину вода смоет десятка два населенных пунктов. Или неуравновешенный псих расстреляет половину магазина в час пик. Или повторится бойня, похожая на ту, что произошла нынешней зимой в столичном клубе. Или обострится конфликт с иностранной державой. Далеко ходить не надо. Балаевские острова — давний камень преткновения в территориальном вопросе. Или в тоннелях городской подземки заведется нежить, и мало кто догадается провести параллель с экспериментами по материальному переносу, замороженными давным-давно.

Жертвы. Потери. Катастрофы — природные и техногенные. Человеческий фактор. По прихоти одного идиота, поверившего ржавому артефакту, страну сотрясут катаклизмы.

Кто станет следующим? Влашек. Это имя называлось чаще других.

Жаль, не Артём. Но его кандидатура провальна. Цербер, вызывающий страх у девяти десятых населения страны, не станет популярным у обывателей. Кому-то нужно быть палачом, а кому-то — во время парада махать рукой с балкона Дома правительства.

Но вот Егор… Вполне. Он сможет. Молод, но перспективы есть, и немалые. Мобилен, коммуникабелен. Деловая хватка как у акулы. Умеет рисковать. Успел завязать полезные знакомства. Благодаря роману с дочерью Влашека находится на пике популярности. Прочно удерживает верхнюю строчку светского рейтинга. Пусть несерьезное достижение, но большое начинается с малого.

Отличная идея требует воплощения. Тщательно продуманного, рассчитанного с предельной точностью.

Необходимо оградить Егора от хаоса, который вскоре воцарится. Оптимальный вариант — отправить на побережье, где внук переждет мутное время. Заодно понюхает пороху. Правда, Егор категорически против поездки и просил совета, как удержать дочь Влашека на Большой земле. С месяц назад спрашивал и с тех пор к разговору не возвращался. Значит, что-то задумал.

Он знал своего внука как облупленного, но в последнее время тот умудрялся удивлять семью. Теперь понятно, с чьей подачи. Артём, узнав о синдроме дочки Влашека, спросил: «Как употребить с выгодой?» А выгода для клана будет, без сомнений. Девочка мила и непосредственна, но ей предстоит повзрослеть. Иначе она не преодолеет дорогу к статусу первой леди государства.

Мелёшиным на руку неприязнь дочери к отцу. Влашек не знает об её причастности к фамилии Тэгурни и о предназначении. Он будет удобен в качестве премьер-министра. Идеальная кандидатура. В нужное время отойдет в сторону, уступив место Егору. А уж семья создаст все условия, чтобы укрепить премьерский трон.

_____________________________________________________________

agglutini *, агглутини (перевод с новолат.) — приклеивание

defensor *, дефенсор (перевод с новолат.) — защитник