Более отвратительной ночи еще не бывало. Даже теткин сундук — и тот казался сейчас просторнее, чем кровать в швабровке в компании Мэла.

Мне так и не удалось толком уснуть, и половина ночи прошла в состоянии дремоты. Едва организм отключался, проваливаясь в сон, как начинал ворочаться Мэл. Или я просыпалась оттого, что затекла рука или нога. Или из-за неудобного положения ныла спина.

Как ни парадоксально, к дискомфорту примешивалась толика волнения из-за непривычности ситуации. Совместный сон в одной постели виделся мне гораздо более интимным, чем самая жаркая страсть. Мэл то обнимал меня, то забрасывал ногу, то, наоборот, притягивал мою ногу и клал на себя. То мы оказывались лицом друг к другу, а то он прижимался к моей спине, и его сонное дыхание шевелило волоски у шеи.

Зато неудобства, связанные с теснотой, были нипочем для Мэла. Парень наверстывал упущенное вчерашней бессонной ночью и усугубленное энергетическими напитками.

Промучившись до половины четвертого утра, о чем сообщили стрелки на часах, изредка подсвечиваемых фонариком, я опять сходила по гигиеническим делам, и после лунатической прогулки мне удалось забыться поверхностным сном, вздрагивая от каждого шороха, от скрипа и колыхания кровати, когда ворочался Мэл.

У любой усталости есть предел, и организм все-таки сдался. Несмотря на то, что в коридоре захлопали двери и послышались голоса соседей, мое сознание самым наплевательским образом вырубилось, погрузившись в глубокий сон без сновидений.

Глаза открылись, когда за окном окончательно рассвело, и я потянулась, разминая затекшие мышцы. Мэл спал, отвернувшись лицом к стене. Он лежал на животе, укрывшись до пояса одеялом, и засунул руку под подушку.

Не знаю почему, но меня бесконечно умилила картинка спящего Мэла. А утренняя тишина, задернутая шторка на окне, медленно поворачивающийся плафончик, атмосфера обжитости и легкой захламленности крошечного жилища лишь добавили уютности и безмятежия.

Порой незначащие моменты врезаются в память, оставляя неизгладимый след, как, например, сегодняшнее утро.

Я смотрела на Мэла и любовалась им. Спящий мужчина — невероятно красивое зрелище, похожее на ожившее полотно художника: неровная линия позвоночника, выступающие лопатки, рельефные мышцы, смугловатая кожа с россыпью веснушек на плечах и у шеи. Маленькое чудо. Столичный принц — высокомерный и неприступный в институте, и теплый и домашний в общежитской комнатушке, в постели со мной.

Словно почувствовав, что за ним наблюдают, Мэл перевернулся ко мне, и обнял, и его руки подарили чувство защищенности.

Небритость, проявившаяся к утру на лице парня, тоже умилила. Представив Мэла с бородой и усами, я не сдержала фырка. В моем понимании бородатость ассоциировалась с преклонным возрастом и внуками на коленях.

Вспомнив о рекомендации Вивы, взяла ладонь парня и погладила; провела пальцем по линиям и мелким морщинкам и приложила к груди, как посоветовала стилистка. В ответ — ничего: ни интуитивного толчка, ни внутреннего голоса. Видимо, шестое чувство проснется гораздо позже и как всегда не вовремя, либо вообще не откликнется.

Печально. Я, конечно же, верила Мэлу. Он не солжет в серьезных вещах, но мне хотелось удостовериться в его словах, чтобы погреть душу.

Неисповедимы дороги судьбы. Месяц назад мне и в голову не пришло бы, что нас с Мэлом притянет друг к другу как два разнополярных заряда. Я вообще не знала, что на белом свете существует парень Егор Мелёшин.

А если бы мы никогда не встретились — столичный принц и слепая? Мэл продолжал бы жить в своем мире: катал на машине подружек, меняя каждый месяц как девчонок, так и автомобили; развлекался бы как мог; запланированно женился, пополз в карьерную гору. Жил бы ровно и стабильно. Быть может, однажды я шла бы по улице, а мимо проехал бы свадебный лимузин, везущий Мэла со Снегурочкой, и ни у меня, ни у парня не ёкнуло бы тревожно сердце.

А если б мы столкнулись гораздо позже, и у Мэла была бы семья: снежная принцесска и дети, да и я вышла бы замуж, например, за Тёму? Потянуло бы нас друг к другу?

Какие силы решили свести нас и переплели судьбы?

Сама бы я никогда не рискнула сделать первый шаг, — признала, вздохнув. А Мэл решил — Мэл сделал. Он сильный, умный, великодушный. А какая у него улыбка!

Он… таких, как Мэл, не бывает.

Ясно как день, и не имеет смысла отпираться — я влюбилась как кошка. Нет, как замутысканный котенок, но обязательно стану хищницей и не упущу Мэла из своих когтей. Заточу их до кинжальной остроты и зеркального блеска, чтобы никто не смел покушаться на чужое, ибо Мэл — мой.

Егор, — произнесла беззвучно. Е-гор. Егорчик. Гошик.

Непривычно.

Не раздался гром с небес, и память не озарилась воспоминаниями о подробностях уединения в подсобке "Вулкано", но я вдруг почувствовала: Мэл действительно дал обещание, получив ответное "да" о принятии обязательства. Вот так просто и с уверенностью поняла, что он не покривил душой, и в моем сердце установился штиль.

Мэл заворочался, собираясь вот-вот проснуться, и я смежила веки, притворившись спящей.

Колебания постели и прочие звуки рассказали, что он потянулся, позевал, протирая глаза, полежал немного и встал, аккуратно перелезши через меня. Вороватое подглядывание за парнем сквозь сощуренные ресницы выявило, что он натянул брюки и вышел из швабровки. С его уходом в кровати стало гораздо просторнее, и я оценила прелесть одиночного спанья на узких панцирных койках.

В голову пришло, что с появлением Мэла перестал сниться сон о лесе и о таинственном хозяине. Наверное, потому что перемены в жизни закончились, если следовать объяснениям Аффы, или потому что сегодня не удалось толком выспаться, а вчерашней ночью я, наоборот, вымоталась до невозможности.

При мысли о соседке вспомнились ее грубые слова, и опять нахлынул вчерашний стыд.

Мэл вернулся — с влажными волосами и, стянув брюки, перелез через меня, снова заняв кровать, отчего я скатилась к нему под бок. Судя по руке, закравшейся под мою майку и поползшей вверх, парень выспался.

— Эвочка, — раздался тихий голос, — ты же не спишь.

— Сплю. — Голос дрогнул, когда пальцы добрались до груди. — Крепко.

— Спи-спи, не помешаю, — сказал Мэл, и, развернув меня на спину, навис сверху и задрал майку.

— Мэ-эл, — протянула я сдавленно, пытаясь вернуть ее обратно.

— Приподнимись. — Парень шлепнул по моему бедру, и когда я машинально выполнила требование, ловко стянул пижамные штанишки вместе трусиками.

— Не на-адо, Мэл…

Какое там. Его "хочу" говорило само за себя.

Некоторое время прошло в моих попытках уклониться от нетерпеливой настойчивости Мэла. Наконец, ему надоело.

— Эва, что происходит?

— Ничего. Не хочу здесь.

— Почему? — нахмурился он.

— Здесь хорошая слышимость, — пояснила, смущаясь. — Мне неудобно. Вся общага узнает, как мы… как я…

— Та-ак… Ясно. Кто сказал? Чеманцев? — спросил Мэл, вглядываясь пытливо в мое лицо.

Кошмар! Если бы еще и Капа поделился впечатлениями от невольного подслушивания, я бы сразу сбежала из общежития, куда глаза глядят.

— Нет, не он.

— Тогда кто? — допытывался Мэл.

— Разные люди… Все говорят… — ответила уклончиво.

Парень помолчал, соображая.

— Соседушка, значит? — догадался он.

— Вовсе нет… Просто на самом деле громко. И все знают. И в институте не промолчат, — сказала я, отведя взгляд к стене.

— Больше не скажут ни слова, — пообещал Мэл, и его рука сжалась в кулак. — А кто попробует, тот останется без языка. Скрепки есть? Или кнопки?

— З-зачем? — удивилась и испугалась, что Мэл надумал отомстить моей соседке за излишнюю разговорчивость. — Нету.

— Значит, veluma cilenche [27]veluma cilenche, велюмa силенче (перевод с новолат.) — покров тишины
не растянуть, — заключил он и, привстав, начал выделывать пассы в воздухе.

— Что это? — Я приподнялась на локтях, наблюдая за отрывистыми движениями. Не видя волн, трудно навскидку угадать создаваемое заклинание.

— Cilenchi [28]cilenchi, силенчи (перевод с новолат.) — тишина. Упрощенный аналог veluma cilenche (покрова тишины), уменьшает громкость звуков
.

Теперь понятно. Как написано в учебнике, необходимо взять несколько волн — чем больше, тем эффективнее — и, растягивая их, добиться пружинного сокращения, гасящего звуковые колебания. Радиус действия заклинания невелик и не поглощает полностью звуки, но громкость уменьшает.

Я сглотнула. Мэл не отказался от намеченного, потому что никогда не сворачивает в сторону.

— Ну? — спросил, устраиваясь надо мной. — Продолжим?

— Не поможет, — пискнула, сопротивляясь, когда руки и губы Мэла снова активизировались.

А потом мне стало все равно, слышал нас кто-нибудь или нет.

* * *

Veluma cilenche [27]veluma cilenche, велюмa силенче (перевод с новолат.) — покров тишины
, чтоб его.

Ни одна вошь не смеет указывать, как ему следует заниматься любовью со своей девочкой, и он будет делать это так, как посчитает нужным: тихо, заглушая стоны, которые издает ее охрипшее горло, или выбивать мольбы о том, чтобы он любил сильнее и быстрее. Он будет упиваться ее голосом, ее чувственностью и лихорадочной пылкостью.

Сilenchi [28]cilenchi, силенчи (перевод с новолат.) — тишина. Упрощенный аналог veluma cilenche (покрова тишины), уменьшает громкость звуков
— сносное заклинание и хорошо работает в небольшом диапазоне расстояний, но в некоторых случаях оно бесполезно.

Спинка кровати ритмично ударяет по межэтажному стояку отопления. Вот так, прекрасно. Чтобы все общежитие знало, кому принадлежит та, чья страсть охватывает тебя жидким пламенем удовольствия.

Хорошая кровать, и четыре этажа прислушиваются к монотонному металлическому стуку.

Еще, еще…

Он уверен, что получит согласие.

Цель оправдывает средства, а именно:

— сделанный в магазине звонок однокурснику с расспросами о житье-бытье и вываленная между делом новость о том, что незаметная девчонка с потока, подрабатывающая в институтском архиве — дочь нового министра экономики. Нужно знать, кому звонить, и тогда сплетня разлетится быстрее одуванчикового пуха на ветру;

— искусственное нагнетание возможных последствий популярности и театральный надрыв в голосе заставляет девочку прижиматься к нему, дрожа, и смотреть с надеждой — он защитит;

— "жучок" во внутреннем кармане куртки позволяет слышать разговор с желторотиком от и до. Спасибо техническим средствам из арсенала службы отца, которые всегда под рукой.

Соседка — редкостная язва, но тоже помогла, того не подозревая. Но её "помощь" не означает, что он благодарен. К тому же подруженька настроена против него и постоянно подзуживает. А коли проблема возникла, надо ее решать.

* * *

Отличное начало дня.

— Это было великолепно, — прижалась я к Мэлу, утопая в расслабленной неге. — Егор…

— О! — взглянул он удивленно. — Оказывается, у меня есть имя.

— Егорчик…

Парень фыркнул.

— Жорик?

Он шутливо шлепнул меня, выражая недовольство.

— Гошик?

Мэл скривился.

— Твое имя никак не уменьшается, — надулась я.

— И не нужно меня уменьшать, — рассмеялся он.

— А мне хочется. Чем плох Гошик, к примеру?

— Вроде бы ничем, — задумался Мэл. — Но как-то… По-детски, что ли…

— Сам ты дитё, — обиделась я. — А "Егор" звучит официально и по-взрослому.

Мимика Мэла выдала нечто невообразимое.

— Ладно. Как тебе хочется меня называть?

Я задумалась.

— Гошик… — мяукнула томно, поцеловав его. — Или Егор! — перешла на повышенный тон и возмущенную интонацию.

— Лучше быть Гошиком, — согласился он. — Эва, я давно хотел спросить…

— О чем? — обняла его, разве что не размурлыкавшись.

— Понимаешь… — замялся Мэл. — Ты же девушка…

— Логично, — хмыкнула я на верное замечание.

— Ну, и когда мы с тобой… в квартире… словом…

Мне стало смешно от его невнятности и явного смущения.

— Словом?

— Ну… у тебя же был кто-то до меня…

Благодушие слетело, и я, отбросив руку парня, села на кровати, прикрывшись простынкой.

— Значит, вот как, — сказала глухо.

Выходит, всё это время Мэлу не давала покоя мысль, о том, кто оказался первым, опередив его. А также был ли второй, третий и так далее по нарастающей.

— Это плохо? — В моем голосе прозвучал вызов. — Ты тоже не похож на невинного ангелочка.

Мэл сел рядом.

— У парней другое отношение к этому. Проще, что ли… А когда девушка решается впервые, значит, она… Черт! — взъерошил он волосы. — Для каждой девушки этот шаг важен… как и человек, с которым она… И, наверное, этот человек до сих пор важен для тебя… Наверное, он много значил в твоей жизни. Ты… — застопорился Мэл, — часто думаешь о нем?

Что ответить? Сказать, что не важен — значит, признать свою распущенность, мол, потеряла девичью честь с тем, кто попался под руку. Сказать, что важен — значит, предать себя. Я шагаю по жизни с грузом однажды принятого решения, которое не забуду никогда.

— Наверное, постоянно сравниваешь его со мной, — продолжал Мэл, и в его голосе сквозила неуверенность. — С ним было круто?

— Круто с тобой, — ответила, внезапно устав от разговора. Радости утра померкли. — Тебя никто не переплюнет… Егор. А с тем… с ним было всего лишь раз. И я ненавижу и тот единственный раз, и его, — сказала, отвернувшись к окну.

— Эва! — Мэл опустился передо мной на корточки, всматриваясь в мое лицо, а я изучала цветочки на шторке, избегая встречаться взглядами. — Эва! — сжал он мои ладони. — Я убью его, — заключил он, придя к каким-то своим выводам. — Даже если не скажешь, кто, я сам найду его.

— Не надо никого искать, — сказала глухо. — Он умер.

— То есть? — растерялся Мэл. — А как же…? Значит, это ты его?… Тьфу, что несу! — стукнул себя по лбу. — В смысле, взял и умер? Сам по себе?

— Сам по себе. Проехали.

Мэл пересел на кровать, по-прежнему не отпуская мою ладонь, и гладил её.

— Я рад, — признался, но не стал развивать тему и объяснять причину внезапного оптимизма.

Мы сидели и молчали. Расспросы парня разворошили неприятные воспоминания, пробудив угрызения совести, и мое настроение упало вниз.

— А каким был твой первый раз?

— Обычным. Так себе. Плохо помню, — пожал плечами Мэл.

Еще бы. У него этих разов — первых и вторых и последующих — бесконечная лента Мебиуса.

— Будешь завтракать?

— Буду, но кашу можешь сразу выбросить в помойку.

— Привереда, — обиделась я за неприготовленную кашу. Хотя крупа закончилась, но все равно было делом принципа оскорбиться за свой вполне питательный рацион.

Завтрак состоялся в пищеблоке. Мэл крутился поблизости, изучив все уголки общежитского закутка, и лицо парня излучало скепсис. Извините, нам не до стерильности, — насупилась я, водружая сырный ломтик на бутерброд.

— Жаль, нет зубной щетки и станка, — подосадовал Мэл, изучая ветхую оконную раму, и отковырнул кусок отслаивающейся краски.

— Купи и носи с собой.

— Я бы носил, но ты ведь подумаешь: "Ага, если у него при себе щетка, значит, ему не впервой ночевать вне дома".

Точно! Я и не догадалась взглянуть на ситуацию в ракурсе, расписанном Мэлом. Невинная зубная щетка и заодно станок тут же были отнесены в разряд неопровержимых улик. Если замечу, что парень носит их с собой, значит, есть основание для подозрений и ревнивых обвинений.

— Тогда купи и оставь у меня, — предложила ему.

— Зачем, если ты и так ко мне переедешь? — пожал плечами Мэл, чем вызвал мое смущение. Как он догадался, что его предложение заочно принято?

Пока закипал чайник, Мэл успел сходить в душ, воспользовавшись моим полотенцем и содержимым пары флаконов из числа расставленных на тумбочке, и теперь от него пахло смесью шоколада и лимона. Парень вел себя прилично и не вышел из общественного места голым или с полотенцем, намотанным на бедрах. Покуда он плескался в душевой, я успела изучить себя в зеркало и порадовалась уплаченным не зря денежкам за косметический чудо-гель: темные следы на шее исчезли за ночь.

Пить чай со сгущенным молоком пришлось из одного стакана с подстаканником-грифоном. Как ни странно, Мэл покривился не из-за того, что совместное питие некультурно и невоспитанно, а потому что привык употреблять по утрам приличную порцию крепкого молотого кофе со сливками и тремя кусочками сахара, который выдавал специальный автомат на его кухне — лишь засыпай ингредиенты и подставляй кружку.

— Откуда у тебя это? — я коснулась небольшого шрама над бровью.

— Брат оставил на память.

Ничего себе, любящий родственничек. Получается, кроме сестры Басты у моего парня есть брат.

— Ого! Не поделили машинку?

— Нет, он уже вышел из детского возраста, когда я играл в игрушки. Мне тогда было четыре. Теперь уж не помню точно: то ли я разозлил Глеба чем-то, то ли случайно рассказал отцу, не сообразив, что наябедничал, но брат пришел в мою комнату и дал хорошего пенделя, а за то, что сопротивлялся, добавил паровозиком от железной дороги. Кровищи было немерено. Мать перепугалась, да и брат струхнул. Это позже я понял, что мог потерять зрение, а тогда воспринимал больницы и врачей как новую игру.

— А почему не убрали шрам? При наличии денег удалить его проще простого.

— Отец не разрешил. Специально оставил как напоминание Глебу, что тот поднял руку на единокровного родственника.

Да уж. Папаша у моего парня — жесткий воспитатель.

— Но сейчас-то вы с братом живете мирно?

— Нет, — ответил Мэл. — Он умер.

— Как так? — рука с бутербродом замерла у рта. — То есть… прости. Я не знала.

— Не извиняйся. Это случилось давно. Восемь лет назад.

— Ужасно терять близкого человека, — сжала я руку Мэла. — Твой отец, должно быть, чуть с ума не сошел от горя.

— Не сошёл, как видишь. Пережил. Он сильный.

— А ты?

— А что я? Знаешь, что меня больше всего поразило тогда? Мой брат — сильный, способный, у него потенциалы зашкаливали — и абсолютный, и относительный, и без фамильёзов никогда не выходил из дома… Фамильёзы — семейные реликвии или артефакты, — пояснил Мэл, заметив мое удивление. — Не знала?… В общем, носил амулеты, обереги, мощный дефенсор, а погиб обычно, и никакие волны не спасли. Возвращался домой и поскользнулся на обледенелой лестнице. С размаху ударился затылком — и мгновенная смерть.

Я молчала.

— Знаешь, почему растаивают снег? — спросил Мэл.

— Слышала, лет семь назад власти напали скопом на город и лишили его зимы, — пошутила плоско.

— Это отец пробил законопроект об обязательном растаивании снега в столице, хотя ему не удалось протолкнуть в полном объеме таблицу штрафов для уклоняющихся. Поэтому на окраинах, где живет народ попроще, на улицах лежат сугробы, как всякой нормальной зимой, зато в центре — затянувшаяся поздняя осень.

Или ранняя весна.

Смерть брата Мэла — скоропостижная и абсурдная — заставила задуматься над тем, клубок какой длины отмотала нам судьба. Все мы ходим под солнцем, и в любой момент нелепая случайность может оборвать жизнь. Кого винить в нечаянной гибели своего ребенка? Оттепель и последующее похолодание, превратившее лестницу в каток, или нерадивого дворника, вовремя не отдолбившего лед со ступенек? Или во всем виновата зима?

Страшно, когда родители хоронят своё дитя.

— А твоя мама? Как она пережила этот удар?

— Поддержала отца. Глеб был неродным ей, — сказал Мэл и снова пояснил: — Отец женился дважды. Когда его первая жена умерла, он выбрал мою мать.

Вот как. У Мелёшинского родословного древа запутанные хитросплетения, и за каждым листочком кроются чьи-то трагедии или счастье.

— Получается, Баста и ты…

— Мы — дети второй волны, — усмехнулся Мэл. — Есть еще старшая сестра от первого брака отца. Она давно замужем, и моей племяннице скоро десять.

— Мэл… Егор, — исправилась я и погладила его руку. — Это тяжелая история. И все равно мне завидно. У тебя сестры, брат…был. Должно быть, здорово иметь большую семью.

— Кому как. С Маськой мы поначалу постоянно цапались, но потом отношения стали помягче… С братом после того, как он запулил мне в бровь, общались так себе — ни горячо, ни холодно. У него были другие интересы, как и у Альбины… у старшей сестры, — добавил Мэл.

Получается, Мэл — единственный сын Мелёшина-старшего, не считая двух дочерей. После гибели старшего брата он наследует фамилию или как там принято у принцев? Мэл — преемник титула.

Приехали.

Его отец съест меня живьем и не подавится, потому что посмела перейти дорогу драгоценному сыночку и увела с пути истинного.