Ни запугиваний, ни шантажа. В других условиях получилась бы приятная беседа двух взрослых воспитанных людей, но этого не произошло. Говорила гостья, а я молчала.

— Не смотрите на меня как на посланца, пришедшего с объявлением войны. Возможно, Артём Константинович вызывает у вас опасение и неприязнь, но поверьте, он действует из лучших побуждений, проявляя беспокойство о семье. Как всякий любящий отец он не может оставаться в стороне и принимает посильное участие в судьбе сына.

Берите выше. Мелёшин-старший вызывает у меня панический страх. При упоминании его имени в голове переклинивает, и ноги подрываются бежать как можно дальше, чтобы зарыться как можно глубже.

— Мне понятны ваши чувства к Егору, и я не подвергаю их сомнению. Вы не имеете меркантильного интереса, и это радует. Думаю, предложение денежной компенсации за разрыв отношений с Егором прозвучало бы неуместно и оскорбительно.

Женщина замолчала, выдерживая паузу, во время которой мне следовало воскликнуть: "Ой, вспомнила! Без Мэла не представляю жизни, но денежки важнее. За пару сотен тысяч с удовольствием верну обязательство".

Не дождавшись ответа, незнакомка продолжила:

— Я работаю с Артёмом Константиновичем долгое время и знаю Егора с десяти лет. Он хороший мальчик — настойчивый, целеустремленный, но его упорство имеет обратную сторону: прямолинейность, бескомпромиссность, резкость, вспыльчивость, неумение вовремя остановиться. Егору еще предстоит повзрослеть. Ни в коем случае не хочу очернить его в ваших глазах. Это выводы, основанные на многолетнем наблюдении, — добавила поспешно женщина, словно бы оправдываясь за случайно вырвавшиеся слова, но мне показалось, нужные фразы были заготовлены заранее, а речь выучена назубок.

Если на то пошло, у меня тоже имеется вагон и маленькая тележка отрицательных черт характера. А тыканье в глаза упертостью Мэла ничего не даст. Еще поглядим, кто из нас упрямее — он или я.

Гостья заметила мой молчаливый скепсис касаемо ужасных недостатков парня.

— Егору повезло. Ваши чувства искренни и глубоки. Знаю, что последующие мои слова воспримутся как провокация или попытка давления, но поверьте, я желаю конфликта меньше всего. Позвольте поговорить с вами как женщина с женщиной.

Ага, задушевно поболтать за чашкой чая с печенюшками. Лучше сразу выпить яда, чем делиться сокровенным с доверенным лицом Мелёшина-старшего.

— Хочу обратиться к вам, Эва, и к вашей мудрости. В жизни каждого из нас возникают ситуации, когда приходится принимать решение и делать выбор ради человека, который… — незнакомка запнулась на долю секунды, специально или умышленно, и продолжила: — дорог нам, поскольку нет ничего важнее, чем его счастье и благополучие. Мы жертвуем — многим или всем — ради тех, кто значим для нас, и черпаем силы из своих чувств, чтобы жить дальше.

Хорошо сказано: патетически и с надрывом. Для пущего эффекта можно утереть набежавшую слезу или всхлипнуть. Не верится в искренность женщины, хотя она права. Кто для меня дорог? Мама и… Мэл.

— Обязательство, данное Егором, предполагает, что со временем ваши отношения перейдут на иной уровень, — сказала гостья многозначительно, и я поняла, что за недосказанностью подразумевался брак с парнем. — И если смотреть в будущее… Одна из функций семьи заключается в продолжении рода, в его процветании и в передаче детям и внукам накопленных знаний и опыта. А теперь перехожу непосредственно к сути визита…. Вы, Эва Карловна, родом из мест, где висорика считается чудом и волшебством.

Пусть ожидаемо, но все же неожиданно слышать из чужих уст завуалированное предупреждение: "Нам известно, что в тебе течет каторжанская кровь".

Она знает. Знает! И знает Мелёшин-старший, который провел инструктаж посланнице.

Было бы удивительно, если бы отец Мэла не знал. От него ничего не скроешь. Подробное досье давно лежит на столе, собранное лучшими детективами-профессионалами.

— Могу сказать, что вам повезло. Вы видите волны, хотя испытываете значительные затруднения при обращении с ними. Об этом говорят переводы по ВУЗам. Но, несмотря на доминирующую наследственность по отцовской линии, позволяющую вам с гордостью причислять себя к висоратству, рецессивные гены со стороны матери тоже оказывают влияние, и существует значительная вероятность того, что они проявятся в полной мере в последующих поколениях.

Маленькая поправочка. Материнские гены пересилили, полностью вытеснив жиденькую наследственность моего отца.

Почему гостья не скажет о главном? Неужели Мелёшин-старший не прочитал заключение вис-экспертизы? То самое, в котором ровный ноль во всех строчках.

Или это особый стратегический ход? Трюк, призванный заманить в ловушку.

Пот течет по спине, отчего бросает, то в жар, то в холод. Надеюсь, мое лицо достаточно невозмутимо, и гостья не заметила, что ее козыри бьют в прямиком центр мишени. Нужно выглядеть нагло и самоуверенно.

— Наследственность трудно перебороть. Генетика — непредсказуемая наука. Может статься, что ребенок, которого вы подарите супругу, унаследует гены вашей матери. Егор, как человек ответственный, окружит его заботой и вниманием и не упрекнет вас ни в чем. Со своей стороны могу лишь просить, чтобы вы задумались о будущем своего ребенка. Нося одну из известнейших фамилий страны, он, тем не менее, не сможет прижиться в современном обществе и окажется изгоем. Социум висоратства станет для него чужеродной средой. Не забывайте и о Егоре. Его воспитывали и готовили к руководящей роли, внушали определенные ценности. С рождением невидящего ребенка на пути Егора возникнет непреодолимый барьер в становлении его как зрелой личности, а также в карьерном росте. Так что прошу вас быть дальновиднее. Не лишайте любимого человека высот, которых он может достичь.

Дефектный. Ущербный. Темноволосый смеющийся малыш из пророческого видения на самом деле будет недочеловеком для висоратов.

И Мэл — обозленный, уставший, измотанный. Обивающий пороги компаний и различных ведомств в безуспешной попытке найти работу. Вынужденный клепать улучшенные карандаши и перья за десять висоров в день, чтобы прокормить семью.

— Когда-нибудь вы познаете счастье материнства. Так подумайте о той, что дала жизнь Егору. По долгу работы я знакома с ней много лет. Это уважаемая в обществе леди, преданная супругу и семье. Какая мать не желает счастья своему ребенку? Знать, что ее сын не сможет самореализоваться, не разовьет потенциалы, данные ему по праву рождения — это постоянная боль любой матери, для которой её дети — гордость и отрада в жизни.

Гостья права. Для мамы Мэла будет ударом несостоявшийся как личность сын. Она возлагает на него надежды и ждет, что Мэл оправдает чаяния отца и всей семьи Мелёшиных.

— Ни в коем случае не настаиваю и не прошу немедленного ответа. Обдумайте, взвесьте и примите решение. Возможно, Егор не поймет ваших сомнений и страхов. Возможно, он постарается убедить в обратном. Помните: от вашего выбора зависит будущее человека, который вам небезразличен.

— Эва! Эва, что с тобой?

Что со мной? Всего-навсего мне открыли глаза. Просветили, напомнили о моем месте в висоратском мире. Чтобы не забывалась. И на том спасибо, что не ткнули грубо носом и не оскорбили, а вежливо указали, чтобы не пробовала равняться. А я и не пытаюсь. Куда нам, слепошарым?

Где эта женщина? Уже ушла?

— Что случилось, Эва? Не молчи!

Мэл — в куртке, только что с улицы — на корточках передо мной. Распахнутая настежь дверь.

А ведь я мечтала. Стыдно признаваться, но успела нафантазировать, представляя, какой будет моя семья: я, Мэл и темноволосый малыш из пророчества.

Женщины умудряются мгновенно выдумывать и домысливать то, к чему совершенно нет повода. Подходит к концу всего лишь второй день, как мы с Мэлом вместе, и ни он, ни я не успели толком привыкнуть друг к другу, а воображение умудрилось настроить воздушные замки с идиллическими семейными картинками, заставив тут же поверить в них.

Упаси бог рассказать Мэлу. Он засмеёт. А если не засмеет, то будет неприятно поражен грандиозностью захватнических замыслов на его фамилию, потому что не заглядывал в наше общее будущее дальше завтрашнего дня.

Невыносимо стыдно — оттого, что я ожидала от разговора любой гадости, а не призыва к жертвенности и пониманию, и оттого, что слова гостьи легли на благодатную почву.

Внезапно захотелось обнять Мэла. Крепко.

— Вот и славно, — обнял он в ответ, и в его руках сразу стало уютно. — Я уж было испугался. Ты дрожишь. Что с тобой?

— Все нормально.

Привыкаю к нему. Привыкаю к защищенности и к тому, что Мэл разберется с любой проблемой. Срастаюсь с ним. Чувствую его беспокойство и страх.

— Ты пила капли?

— До поездки в переулок.

Мэл поднялся, налил в стакан воды из чайника. Отыскав среди бардака на тумбочке профессорский пузырек, накапал, по-моему, литр.

— На, — вложил в мою руку стакан, и пока я судорожно глотала, сбросил куртку и уселся рядом. — Что произошло?

— Ничего.

— Не обманывай. Я за километр чую. Эва, мы, кажется, договорились не скрывать друг от друга.

— Приходила одна женщина… — отозвалась после минутного молчания.

— Кто? — ухватился как гончая Мэл. — Когда?

— Недавно.

— Странно, я не видел. И? Она представилась?

— Нет… Приходила по поручению твоего отца…

— Черт! — подскочил как пружина Мэл и заходил по комнатушке. — Как она выглядела? Угрожала? Что сказала?

— Ничего особенного.

Мэл снова сел передо мной на корточки.

— Так и поверил! — Он наклонился ближе и потребовал тихо: — Эва, мне нужно знать, о чем вы говорили. Мы должны быть готовыми ко всему.

— Она упомянула о западном побережье, — прошептала на ухо парню. — И о том, что гуляю по ВУЗам.

— А об этом говорила? — сделав пальцами вилку, Мэл показал на свои глаза, и я поняла его.

— Нет. Почему-то считает, что у меня есть слабенькие способности, — объяснила шепотом.

— Та-ак, — потер подбородок Мэл. — Как она выглядела?

— Темные волосы, короткая стрижка. Высокая, стройная. Работает у твоего отца и знает тебя с десяти лет.

Мэл задумался на мгновение.

— Тисса. Больше некому. Она разговаривала вежливо?

— Да, конечно. Даже чересчур.

Во всяком случае, общалась как с дочерью министра, а не как с каторжанским отродьем с побережья.

— Тисса — поверенная моего отца. О чем еще шла речь?

— Больше ни о чем, — заверила его торопливо.

— Может, есть что-то, о чем я не догадываюсь? — прищурился парень. — Эва, не скрывай.

Я отрицательно помотала головой.

Не скажу. Мечты о детях — это блажь и девчачьи глупости. Как оказалось, серьезные глупости, могущие стать препятствием для будущего сановитого чиновника из известной семьи.

— Итак, теперь мы знаем о том, что отец знает, — сказал Мэл, поднимаясь с корточек. — Надеюсь, Тисса тебя не запугала? Пока что ей не удалось совершить революцию. При желании эти факты нетрудно раздобыть.

— Зато можно преподнести по-разному. Например, начать шумиху в газетах или на телевидении… А ты что здесь делаешь? Сдал лабораторку?

— Еще успею, — махнул он рукой. — А здесь, потому что звонил, если не помнишь. А кто-то взял и отключил телефон.

— А зачем звонил?

— Потому что ты опять сказала неправду. Ты ведь не собирала сумку?

Я опустила глаза.

— У меня начал вырабатываться нюх на твое привирание, причем даже на расстоянии, — ухмыльнулся парень. — Собирайся. Поедем.

— Куда?

— Как договаривались. Ко мне.

— Мэл… Егор… Может, не стоит?

Его тон сменился, став резким.

— Ты согласилась, так что готовь сумку.

После тяжкого вздоха начались сборы.

Визит поверенной Мелёшина-старшего выбил из колеи, и я растерялась, не представляя, что нужно брать с собой. Зубную щетку и пасту. Расческу. Полотенце… Словно на год уезжаю, не меньше.

Мэл расхаживал по комнате, пытаясь до кого-то дозвониться. Вынул полотенце из сумки и бросил на кровать, а мне помахал отрицательно, мол, не бери, этого добра с избытком.

В импровизированный рюкзак полетели пижама, купленное платье, кое-что из косметики и прочая мелочевка. Вдруг потребуется, а у Мэла нет? Подумав, я сунула туда же тетрадь с конспектами.

Наконец, абонент соединился, и парень, не отвлекаясь от разговора с ним, отвернул одеяло, взявшись перебирать упаковки с купленным бельем и, выбрав парочку, тоже бросил в сумку, а мне показал пальцами: "во!" Собеседник Мэла оказался общительным, но ответы парня выражались односложными фразами. "Средне", "так себе", "сносно", "как обычно"… Диалог ни о чем, хотя тон — приветливый.

Роясь среди беспорядка на тумбочке, я достала початую упаковку с саше — одну из тех, что купил Мэл в "Аптечном рае". На крышечке была нарисована женская фигурка, порхающая в хороводе с цветами. Предполагалось, что реальные женщины, воспользовавшись данным чудо-средством, могли беззаботно нежиться в мужских объятиях, не задумываясь о последствиях. Для меня же последствия, случись таковые, окажутся катастрофическими. Поверенная Мелёшина-старшего не знает о слепоте и не догадывается и о том, что вероятность передачи малышу моих генов еще более высока, чем в её представлении.

Задумавшись, я опомнилась, когда парень сложил телефон в карман куртки.

— Готова?

Я накинула куртку и шапку, Мэл подхватил сумку, и мы пошли. Вернее, поехали к нему домой.

Поездка по городу совершенно не отложилась в памяти. Прислонившись лбом к окну, я дышала на стекло и вырисовывала на запотевшем пятнышке абстрактные загогулины. Стирала кракозябры, размазывая пальцем, снова дышала и рисовала.

Мелёшин-старший не соизволил самолично встретиться со мной — это хорошо или плохо? И с умыслом выбрал женщину на роль посланника. Используй отец Мэла угрозы и шантаж, они возымели бы обратный эффект. Запугав меня, Мелёшин-старший настроил бы сына против себя, и тот в запальчивости наворотил бы дел. Нет, заботливый отец решил пойти другим путем и воспользовался помощью женщины, успевшей набить шишки на жизненном пути и давно снявшей розовые очки. Кто, как не она, поймет молодую, наивную девчонку, витающую в облаках? Той — юной и доверчивой — еще предстоит опуститься на землю и пережить боль разочарований и обид, крах надежд и несбывшихся желаний. Кто как не женщина нащупает, почувствует ту ниточку, за которую можно дернуть, потому что несколько лет назад сама была такой же провинциально-бесхитростной до одури?

Стыдно и неловко, что слова гостьи задели меня, поскольку оказались правдой. Я поверила — втайне, в глубине души, боясь признаться себе, — что наши отношения с Мэлом завершатся как в сказке. "Они жили счастливо и умерли в один день".

Не желаю нерожденному малышу участи невидящего. Он никогда не наденет дефенсор, не получит достойного образования, лишится половины прав, полагающихся висоратам, перед ним закроются двери в заведения с вывесками при входе: "Только для V". Появившись на свет, ребенок автоматически пополнит ряды низшей касты в висоратском мире.

Еще не хочу, чтобы когда-нибудь Мэл обвинил меня в том, что я лишила его высот, которых он не достиг из-за слепого ребенка. Карьерная лестница парня обрушится на первой же ступеньке, не говоря о вышестоящих руководящих постах.

Женщина мимоходом сообщила, что знает о моей наполовину гнилой биографии, но решила, что я вижу волны, пусть и с грехом пополам. Почему? Ведь для Мелёшина-старшего нет преград и тайн, и известие о моей слепоте стало бы для него главным козырем. Как бы то ни было, не сегодня-завтра он докопается до истины и постарается выжать максимальную выгоду из полученной информации. Например, надумает шантажировать моего отца.

Мэл не стал заезжать в подземный гараж. Он оставил машину у подъезда и повел меня в фойе. Миновав немногословного Архипа, скупо кивнувшего нам и снова обратившего внимание на стойку, мы зашли в лифт. Мэл следил за цифрами, набиравшимися на счетчике этажей, и похлопывал ладонью по бедру.

— И все-таки, что она сказала тебе?

Значит, парня не обмануло старательно изображаемое мной простодушие.

— Ничего особенного, — повела я плечом.

— Ну-ну. Пришла, сообщила, что знает кое-какие подробности из биографии, и ушла, мило попрощавшись. Верится с трудом.

— Примерно так и было. В общих чертах.

Мэл глядел на меня и не верил, но не стал настаивать.

Счетчик остановился на цифре "18", и створки разъехались, выпуская в коридорчик. Мы прошли к двери слева от лифта, и вот она — квартира Мэла опять явилась перед глазами.

Оказывается, я — крайне нелогичная личность, неожиданно осознавшая, что соскучилась по кукурузным стенам, по панорамному окну, по кушетке у кадки под листьями-лопухами, по кухне и по ванной в светло-лавандовых тонах. Даже по высоким потолкам соскучилась, хотя раньше неправильные потолочные формы невыносимо раздражали.

Мэл зажег свет, поставил сумку у входа, но не спешил раздеваться.

— Эва, мне нужно уехать. Встречусь с одним человеком и вернусь. Здесь недалеко, так что не успеешь соскучиться.

Хорошенькая новость! А если пожалует сестрица Баста или нагрянут друзья Мэла? И куда он собрался? Для начала потрясет Тиссу и выбьет из нее содержание разговора или сразу помчится к Мелёшину-старшему и обвинит, не разбираясь?

Мэл не умеет вовремя останавливаться, — вспомнились слова гостьи, знавшей парня как облупленного.

— Егор, пожалуйста, не ссорься с отцом! Эта женщина действительно не угрожала и не шантажировала. Она… сказала, что в будущем мне придется тяжело из-за того, что моя мать — с побережья.

— Добрая заботливая Тисса, — хмыкнул с сомнением Мэл. — Не волнуйся, еду не к отцу. Ничего и никого не бойся. Делай что хочешь. Мой дом — твой дом.

— И соседей можно заливать? — спросила нервно.

— Можно, — кивнул он, рассмеявшись.

— А голой перед окном тоже можно разгуливать?

— Можно. Стекло с односторонней прозрачностью. Если надумаешь походить голышом — позвони. Расскажешь, а я послушаю. Не скучай, скоро буду.

Мэл подарил дежурный поцелуй в щеку и ушел. И ведь не показал, что озабочен, а я почувствовала.

С ума сойти. Осталась одна и хозяйничаю в квартире у Мэла.

Много пространства, много воздуха, но пустота над головой теперь не давила. Разве что стояла тишина, и оттого было немного зябко. Сюда бы часы с кукушкой или ходики, разбавляющие безмолвие монотонным "тик-таком".

Я прогулялась, обойдя все уголки квартиры. Заглянула в ванную. Постояла перед дверью, которая вела в спальню Мэла, но не решилась открыть. Там зона личного пространства, так что без хозяина не войду.

Затренькал телефон. "Мой Гошик" решил проверить, не сбежала ли гостья обратно в швабровку.

— Ну как? Не страшно? — спросил парень. Судя по звукам из динамика, он ехал в машине.

— Ничего. Жить можно.

Трубка фыркнула.

— Сходи в душ или прими ванну. Опустоши холодильник. Надень что-нибудь кружевное и не забудь позвонить и рассказать, какое белье выбрала.

Блуждая по квартире, я отыскала выключатели и методом тыка отрегулировала освещение, оставив гореть лампу у окна и точечные светильники в кухонной зоне. В помещении стало гораздо уютнее. И почему мне не нравилось здесь раньше?

Затем проверила чистоту на кухне, проведя пальцем по столам, сияющим безукоризненностью, и перетрогала малопонятные кухонные агрегаты, призванные облегчать нелегкую жизнь столичного принца. Поиграла, поднимая и опуская шкафчики, болтающиеся в невесомости, и напоследок посетила с визитом район холодильника, чье содержимое стало бы местом обетованным для любого обжоры.

При взгляде на полки, забитые продуктами, я вспомнила, что не оставила Радику записку. Сидит, поди, и учит билеты с голодным и урчащим желудком. Плохо, что у парнишки нет телефона, а просить, к примеру, Аффу, чтобы та сходила к юноше, бесполезно. "Афочка, навести, пожалуйста, моего друга Радика и скажи: пусть не ждет ужина, потому что сегодня ночую у Мэла, который мой парень". Соседка и слушать не станет.

Ладно, теперь поздно метаться, раскаиваясь, а завтра что-нибудь придумаем. Возьму-ка бутылку сока с галетным печеньем и пойду к окну. Пока Мэл разъезжает с визитами, самое время вспомнить о предстоящем экзамене и попробовать выучить, сколько смогу.

Ножки кушетки проехались по полу с раздраженным скрежетом. Ух, не поцарапать бы покрытие!

Улегшись, я открыла тетрадь. Буду читать и ждать.

Читалось плохо. Совсем не читалось. Зато жевалось, пилось бездумно и смотрелось окно. Вечерний город, распростершийся за стеклом гигантским горящим спрутом, напоминал парк аттракционов, в который я ходила на первом курсе, разве что масштаб зрелища был теперь несравнимо больше — сверкающие огни и непрерывное движение в полнейшей тишине благодаря хорошей звукоизоляции окна.

Где сейчас Мэл? Наверняка встретился со своим телефонным собеседником и возвращается домой, ругая на чем свет стоит, очередную автомобильную пробку. А может, его машина ползет вон в той нескончаемой речке золотых точек?

Решив укрыться, я не нашла нигде ни одеяла, ни захудалого покрывала. Повсюду в квартире царили стерильность и чистота, и почему-то не пахло Мэлом, его присутствием. Не было крошек на кухонном столе, оставленных парнем во время последнего завтрака или ужина. Не было грязной посуды в раковине. Не было рубашки, брошенной второпях на спинку кресла. Не валялась на диване начатая книга с загнутым уголком страницы, а конспекты, сваленные неряшливой стопкой, не занимали половину стола вместе с неоконченными рефератами по снадобьеварению.

В спальне нашлись бы и одеяло, и покрывало, но я так и не заглянула туда. Сняв куртку с вешалки и улегшись на кушетке, укрылась ею. Теперь гораздо лучше.

Телефон положила рядом на пол — вдруг позвонит Мэл, но не успела взяться за чтение конспектов, как мысли снова повернулись к монологу нежданной гостьи. Как ни крути, а ее слова верны. Слепой ребенок в известной висоратской семье — нонсенс. Скандал. Конечно же, я хочу счастья и для своего будущего дитятки, и для Мэла, и не хочу, чтобы его родители страдали из-за того, что сын не оправдал надежд семьи.

Но ведь малыш появится на свет! Это предсказало пророческое око.

Вдруг отцом ребенка станет не Мэл, а кто-то другой? Вдруг мы с парнем вскоре расстанемся из-за разногласий, неуживчивых характеров и прочих неустранимых противоречий? Нет, не хочу с другим! В моем сердце хватит места лишь для одного. И вообще, кто сказал, малыш из пророчества назовет меня мамой? Вдруг это племянник, которого я обрету, приехав на побережье? Или будущий сын подруги, например, Аффы, с которой мы когда-нибудь помиримся.

Дурацкое пророчество. Запутанное и туманное. Теперь и не упомню, чьи руки — мужские или женские — подбрасывали темноволосого кроху в видении, и было ли кольцо на безымянном пальце.

Я пробудилась от внутреннего толчка. Оказывается, успела уснуть, сама того не заметив.

Лампа у окна сбавила яркость, голова покоилась на подушке, вместо куртки меня укрывало мягкое и легкое одеяло, а в кухонной зоне расхаживал Мэл и что-то делал на столе. Издали показалось, что он нарезал ножом.

Мэл приехал!

Я потянулась и села. Выяснилось, что проспала меньше часа, зато крепко и сладко, и не услышала, как вернулся хозяин. Он подошел к кушетке и сел рядом со мной.

— Проснулась? Держи, — протянул кружку.

Теплая фиолетовая жижа имела странный, чуть вяжущий вкус. Я сделала еще глоток. Необычная и непонятная мешанина ощущений осела на языке, но в целом сочетание было приятным.

— Что это?

— Зюмумба. Или музюмба. Не помню, — отмахнулся парень, а я хихикнула. — Какая разница?

— Не слышала о таком… о такой.

— Неудивительно. Этот образец выращен в экспериментальной лаборатории. Зять передал и рассказал, как приготовить.

— Ты готовил?!

— Ну, размять и взбить миксером сможет любой, — ответил с ноткой высокомерия Мэл. — Не скучала без меня?

— Неа. Учила и спала. А для чего разводят мумбу-юмбу? — поинтересовалась, отпивая из кружки.

— Чтобы отбить охоту заглядываться на других парней…. Шутка, — сказал он, посмеиваясь, увидев мое ошарашенное лицо. — В мумбе-юмбе полный комплект стопроцентно усваиваемых витаминов и минералов.

Мне нравилось, когда Мэл улыбался, и небритость не портила его, а наоборот, делала домашним, отчего стало тепло на душе. Он снова рядом — родной и любимый. Надежный. Мэл хороший. Разве может он быть плохим? У каждого из нас есть отрицательные черты характера, куда без них? Совершенных людей нет. Я сама — пузатая бочка недостатков.

Мэл заслуживает большего, чем слепая бездарная девчонка, но отпустить его мне не хватит сил. Пока мы вместе и пока я что-то значу в его жизни, буду хватать от наших отношений по максимуму, наслаждаясь каждой минутой, проведенной с Мэлом.

И почему накрутила сверх меры? О детях никто не говорит. Парень затарился пакетиками на год вперед, так что младенцы нам не грозят, а что будет дальше — поглядим. В конце концов, любое обязательство имеет обратную силу, и если потребуется, заставлю Мэла забрать обещание ради его же блага.

— Значит, ты ездил к зятю? Удачно?

— Сносно, — увильнул он от ответа. — Эва, у меня к тебе серьезный разговор. Я сглупил с самого начала…Это следовало сделать давно…

Пугающее вступление. О чем он?

— Черт, не умею говорить красивых фраз и вряд ли научусь… — Ладонь Мэла сжалась в кулак, и я неосознанно затаила дыхание, страшась услышать продолжение. Зажать, что ли, уши на всякий случай? — Поэтому не буду ходить вокруг да около. Прими от меня в знак серьезности намерений это кольцо.

Взор бессмысленно переключился на тонкий ободок из желтого металла, матово поблескивавший на его безымянном пальце.

Какое кольцо? Какие намерения?

Намерения — это не обязательства. Намерения — это жених и невеста. Это вместе по жизни рука об руку. Это дети. Это провальное будущее, спрогнозированное поверенной Мелёшина-старшего.

— Я не могу!

— Эва, послушай меня…

— Нет, нет и еще раз нет! — Разволновавшись, не заметила, как вскочила с кушетки, и ноги понесли меня по квартире — между диваном, креслами, между кухонными столами и опять к окну. Мэл шел по пятам.

— Эва…

— Нет! Это серьезный шаг, как ты не поймешь? Обратной дороги не будет! Ты подпишешь себе приговор!

Наконец парень загнал меня в угол.

— Это ты не понимаешь. Сядь! — надавил на плечо и принудительно усадил в кресло, нависнув сверху. — Еще вчера всё изменилось. Твой отец теперь министр, и я должен отвечать за то, что мы… в общем, отвечу за свои поступки.

— Один?

— Тоже хочешь? — усмехнулся Мэл. — Тогда прими кольцо.

— Не могу!

— Можешь, — заявил жестко Мэл. — Иначе усилия твоего отца пойдут прахом. Он много лет готовил платформу для своей карьеры, и одним из кирпичиков стала образцово-показательная дочка, скромная и неиспорченная. И что вышло в итоге? Наливное яблочко оказалось с приличной червоточиной. — Я задохнулась от возмущения, а Мэл пояснил: — Так скажет общество, осудив твое поведение, потому что со дня на день о нас узнают журналисты. Тебя назовут легкомысленной особой, разгуливающей по чужим постелям и разбивающей семейные союзы. Да, Эва, со стороны наши отношения выглядят именно так. Все решат, что ты явилась причиной моего расставания с Аксён… со Снегурочкой. Поэтому мне нужно защитить тебя, чтобы никто не посмел вякнуть ни слова. Это единственный выход. А пока что ты и твой отец находитесь под ударом.

В памяти всплыл прием и разговор с премьер-министром, отметившим мои мнимые достоинства и похвалившим отца за правильное воспитание дочери. Расчувствовавшийся Рубля завалил родителя приглашениями и мне пригрозил прислать билетик на важный юбилей.

И что выяснится в итоге? Получится, папенька плохо воспитывал дочку. Старался, ремнем лупил, впроголодь держал, строжился, а дочурка-то притворялась, изображала из себя паиньку, а на самом деле оторвяжница. И тогда премьер рассвирепеет, и за обман и лицемерие ввергнет отца в такую опалу, какой свет не видывал, а моя мечта о побережье сгорит синим пламенем.

— Он сам виноват! Зачем велел, чтобы я перебивалась, как смогу? — выплеснула обиду. — Вот и выжила, как сумела! Пусть пожинает плоды! Скажу ему, что содержишь меня.

— Я польщен, — ответил сухо Мэл, — но боюсь, выяснение отношений будет сейчас как мертвому припарка. Внутри семьи как-нибудь разберемся, но на виду у людей необходимо, чтобы комар носа не подточил.

— Неужели нельзя обойтись по-другому? — простонала в отчаянии, пропустив мимо ушей фразу "внутри семьи разберемся". — Разве обязательства недостаточно?

— Кто о нем знает? Ты да я, потому что других свидетелей не было. А пусть бы и были, рты всем не закроешь, так что скандал на подходе. А Рубля бдит за приличиями, и знаешь, почему? Потому что это политика. В стране недопустима социальная напряженность. Простой народ должен верить, что перед законом едины все — и бедные, и богатые. И что деньги зарабатываются трудом, а не хапаньем и воровством. Представь, получил человек свои пять висов, пришел домой, а по телеку пьяные морды обливаются шампанским, хвастают цацками и спорят, у кого яхта дороже.

— По-моему, на приеме так и было.

— Ты преувеличиваешь. Конечно, богатые и популярные никуда не денутся, но они ведут себя на публике прилично и покрывают свои меха и яхты благотворительностью. Сунут подачку какому-нибудь питомнику животных или дому инвалидов, а потом весь год рассказывают журналистам. А для пьяных танцев и душа из шампанского есть закрытые заведения и мероприятия, например, тот же "Вулкано". Ладно, я отвлекся. Можешь упираться хоть до утра, но кольцо придется принять.

Неправильно получается. С ног на голову. Чем сильнее отпинываюсь, тем крепче липнет. Почему нельзя жить проще, без обязательств и намерений?

Мэл вытянул меня из кресла, сел сам и посадил к себе на колени.

— Тебе не нравится, что не будет гостей и банкета? К нему начинают готовиться как минимум за полгода.

— Ой, нет! Какой банкет? — всплеснула рукой. Я в себя не могу прийти, а Мэл вообразил, что мне подавай размах.

— Может, предложил неправильно? И цветы не купил… Но шампанское мы обязательно выпьем.

— Мэл, а что скажут твои родители?

— Отец уже сказал через Тиссу. Теперь наш ход.

— Он возненавидит меня! Ты вручишь фамилию мне! Слепой! И у меня мать на побережье!

— Понимаю, Тисса тебя застращала. В конце концов, поносишь колечко и снимешь, когда надоест, — сказал небрежно Мэл.

Я решила, что он уязвлен отказом. Не каждый день столичные принцы уговаривают девушек принять предложение, а те ломаются, даром что не представляют собой ничего путевого.

— Мэл! Егор! Мне очень лестно…

— Что-то непохоже, — хмыкнул он, поглядывая на меня.

— Значит, когда страсти улягутся, я смогу вернуть кольцо обратно?

— Когда-нибудь ты снимешь его, — заверил Мэл с серьезным видом.

Я потрогала узкий желтый ободок, ощутив подушечкой пальца гладкий теплый металл. Выглядит просто и без изысков.

— Значит, это твое? А мне казалось, ты обменялся с какой-то девушкой.

— Оно фамильное, но принадлежит мне. Если ты примешь его, ни у кого не останется сомнений, и никто не посмеет оскорбить тебя.

Я прилегла к Мэлу на грудь и провела рукой по заросшей щеке.

— Нравится? — спросил он.

— Очень.

— Заметил, — ухмыльнулся Мэл. — Но учти, перед сном побреюсь. Не привык. Мешается. Ну, так как?

— У нас всё очень быстро получается, не находишь? Стремительно. Может, мы ошибаемся? Вдруг это страсть, которая завянет через неделю?

— Есть такое. Стремительно, но мне нравится. Адреналинит. А насчет ошибок и страстей… В детстве у меня была мечта — радиоуправляемая гоночная машина. Знала бы ты, как я бредил ею: изучил все марки и модели, собирал наклейки, рисовал в альбомах, которые оставлял ненароком на видном месте, чтобы родители сообразили. Сейчас понимаю, что они посмеивались над наивными попытками, но, тем не менее, на день рождения получил то, о чем мечтал. Мне казалось, я умру от счастья. Но представь, через неделю игрушка осточертела. Я изучил ее возможности вдоль и поперек, и мне стало скучно.

— Ого, значит, ты с детства любишь гонять по трассе, — подцепила его.

— Да. Став старше, я переключился на настоящие машины. И опять сходил с ума, донимал отца, Севолода и деда, расписывая преимущества той или иной модели. В шестнадцать лет отец сделал мне права, хотя мать не соглашалась.

— Почему?

— Боялась. Нормальным людям права выдают, начиная с двадцати лет. Она думала, что я разобьюсь, и выступила категорически против машины. Отец послушал ее, и мне пришлось ждать до восемнадцати, пока не уломал родителей на "Турбу-100". Никогда не забуду её. Это на всю жизнь, наверное. Въелось под кожу. Что мы с ней вытворяли! Разве можно сравнивать машинку на батарейках и собственную ласточку? Ты выжимаешь лошадей, поворачиваешь руль, и она чувствует малейшее колебание. Она слышит мысли до того, как ты собираешься сделать движение. Ты сливаешься с ней и становишься единым целым!

Я слушала как зачарованная, открыв рот. Вот она, любовь Мэла. Машины.

— Потом были и другие тачки — каждая со своим характером и заморочками. Но все равно, сажусь за руль и каждый раз открываю новый мир… Так вот, к чему я рассказал… Так же и с девчонками. На иную смотришь, а она как радиоуправляемая машинка — скучная и неинтересная. Вроде бы красочная упаковка, а внутри ограниченный набор функций и полная предсказуемость. А с тобой не так. С тобой никогда не знаешь, что окажется за поворотом, и удастся ли вписаться в него.

— Да? — только и выдавила, обалдев от пространной речи парня. А ведь он открыл мне душу, пусть и своеобразно. Сравнил с машиной. Только он что-то путает. Какая же из меня роковая тачка?

— Тупо, да? — взъерошил волосы Мэл. — Наверное, ты обиделась?

— Нет, что ты! — обняла его. — Просто я… у меня нет слов! Мне такого никто не говорил. Не боишься улететь в кювет?

— Нет. Итак, что с кольцом? Будем примерять?

Согласна ли я? Во-первых, не хочу отказываться от Мэла. Ни за какие коврижки. Во-вторых, мы и так шагнули достаточно далеко, чтобы идти на попятную. "Дочь министра экономики кувыркается в постели сына начальника Департамента правопорядка" — заголовки в прессе мерзки одними названиями, не говоря о начинке статей. Карьера нового министра экономики закатится, толком не начавшись, а мое будущее не состоится, несмотря на оптимистичные заверения пророческого ока. В-третьих, о детях пока умолчим — до окончания института будет не до них. В-четвертых и в самых главных, Мэл сказал, что я смогу вернуть кольцо.

— Согласна.

Мэл обхватил мои ладони своими и подышал, согревая дыханием. На немое удивление пояснил:

— Так надо. Сначала скажу я, а ты повторишь, что принимаешь. А потом молчи и не мешай… Я отдаю тебе это кольцо, по доброй воле и без принуждения. Прими и носи. — Он сделал знак глазами.

— Я принимаю это кольцо, по доброй воле и без принуждения, — повторила послушно.

Мэл забормотал какие-то слова на языке, непохожем на новолатинский, и начал стягивать украшеньице. На его виске напряглись вены. Парень говорил вполголоса, не останавливаясь, и продолжал снимать кольцо, пока с усилием не освободил безымянный палец, а затем взял мою руку. Желтый ободок пошел туго, и когда металл обхватил нижнюю фалангу, ее зажгло — чем дальше, тем сильнее. Я попыталась выдернуться, но Мэл не позволил и опять наговаривал абракадабру.

Боль разгоралась, распространяясь по пальцу. Расплавленный свинец потек по крови. Кусай не кусай губы, а сейчас закричу. В воду бы руку, а лучше в лед!

Мэл прижал меня, не давая вырваться, и шептал непонятную тарабарщину. Когда жжение спало, я подвывала тихонько, уткнувшись в его футболку.

— Все прошло, — погладил он по голове. — Молодец, справилась.

— Ты соврал! — попыталась оттолкнуть его. Слезы текли по щекам. — Что за чертовщина?

— Тише, — успокаивал Мэл. — Так и должно быть.

— Но почему-у?

— Кольцо приняло тебя.

— Оно, что, живо-ое?

Парень тихо рассмеялся.

— Оно фамильное. Раньше вещи наделяли ненужными ритуалами и заклинаниями, не несущими смысловой нагрузки, но призванными внушать страх и уважение. Так что в передаче колечка есть некоторые неудобства.

— Ничего себе неудобства! — помахала измученной рукой. — До кости прожгло.

— Это иллюзия. Мираж, — сказал Мэл. — Вставай. Пошли, обмоем.

До чего хорошо! И я чуть-чуть навеселе.

Мы сидим на одеяле, сброшенном на пол, и смотрим в окно на незасыпающий город. Рядом открытая бутылка шампанского и два фужера с шипучим напитком.

Мэл обнимает меня, привалившуюся к нему спиной. Все-таки он побрился. И еще на его безымянном пальце остался след от кольца.

— Болит? — спрашиваю, поглаживая розовую вмятину на коже.

— Чуть-чуть. Со временем исчезнет. Как-никак восемь лет носил.

— Перешло по наследству?

— Да, от брата, — говорит коротко Мэл и делает большой глоток шампанского.

— Мэл… Егор, а какие они — волны?

— Обыкновенные.

— Они тебе не мешают? Мне казалось, что все, кто видит волны, раздвигают их, чтобы не путались под ногами. — Я скопировала движения пловца брассом.

Мэл улыбнулся.

— В целом не мешают. Да ты и сама знаешь, что частота волн напрямую связана с активностью Солнца.

— Это в учебниках написано. А как в жизни?

Мэл схватил пустоту и притянул невидимую волну.

— С заходом солнца их количество уменьшается, но незначительно. Вот эта течет из-за спинки дивана и уходит в противоположную стену, но я дернул, и пошло возмущение. Волна колеблется. Хочешь — накладывай её на звуковые волны, хочешь — вводи в резонанс со световым излучением, хочешь — завязывай узлами и ограничивай пространство. А если вырвать кусок волны, то высвобождается энергия.

— А рукам не больно?

— Нет. В зависимости от времени года волны бывают разными. То жесткие как металлические струны, то рыхлые как пряжа, то упругие как пружины. Часто из-за их нестабильности срываются заклинания.

— Как же так? А вдруг волна попадет тебе в глаз? Или в живот? И пройдет насквозь.

Мэл рассмеялся.

— Как правило, они обтекают движущиеся объекты.

— А вообще? Не раздражают?

— Привык не замечать. И другие не обращают внимание. А как ты приспособилась?

— Не знаю. Быстро сообразила, что к чему, копировала жесты, слова, чтобы не выделяться.

Мэл разжал пальцы, отпуская пустоту.

— Волна стремится к первоначальному положению, и со временем возмущение утихнет. — Он потянулся влево и привлек невидимую волну, а затем другой рукой притянул волну справа. — Вот, зажми, — переложил невидимые волны в мои кулаки.

Я походила на пьяного кучера, который проснулся утром в конюшне в соломе, а руки по памяти сжимают вожжи.

— Я их держу?

— Держишь, — кивнул Мэл. — Волны натянуты, и началось возмущение. Их можно связать, оторвать, закрутить, сжать, растянуть. Можно работать с одной волной, но тогда результат не так эффектен. Чем больше волн, тем больше заклинание, но и отдача потом сильнее. Чтобы оно получилось, нельзя ошибиться. Самое малое — если тебя обольет водой или обожжет. А может долбануть током. Что сделаем с ними? — его ладони легли на кулаки, сжимающие невидимые волны.

Честное слово, я ощущала себя полной дурой. Из ничего получить что-то!

— Не знаю… Что хочешь.

— Ладно.

Мэл управлял моими руками как кукловод марионеткой.

— Смотри… Из левой руки перекладываем в правую… Теперь их две… Второй свободной рукой притягиваем ту же волну, которую отдали — получается петля. Просовываем в нее сжатые волны и затягиваем… Крепче!

Мэл рассмеялся и опустил руки.

— Что? — спросила я, замерев в нелепой позе.

— Упустили. Давай снова.

И снова парень водил моими руками, растягивая, завязывая и разрывая, пока в раскрывшейся ладони не появился крошечный кривокосый розовый огонек — мой первый gelide candi [33]gelide candi, гелиде канди (перевод с новолат.) — морозный сгусток
. Он не обжигал, не морозил и колебался в воздухе как пламя свечки.

— А-ах! — только и воскликнула я от переполнявших меня чувств.

Мы смотрели на огонек до тех пор, пока он не побледнел, уменьшившись в размерах, а потом и вовсе растворился в воздухе.

Мэл поцеловал меня в щеку.

— Пошли спать.

— Ты здесь ночуешь? — замерла я у входа, не решаясь пройти дальше.

Комната выглядела пустой за исключением подиума посередине, на котором возвышалась огромная кровать, а в головах занимало ромбовидную нишу окно. По левой стене спальни тянулось зеркало. И опять над головой навис скошенный потолок, и ввергла в состояние робости белоснежность обстановки. Разве что пол, выложенный плашками, да кремовое постельное белье разбавляли медицинскую стерильность.

Мэл, снимая на ходу футболку, швырнул ее в изголовье кровати и, раздвинув дверцы встроенного шкафа, достал оттуда майку.

— Эва, проходи, — кивнул приглашающе. — На диване спать не будешь. Не надейся.

Присев на краешек кровати, я покачалась.

— Здорово пружинит.

— На досках не сплю. Устраивайся пока. Я скоро вернусь.

Мэл подхватил футболку и вышел, а я с размаху завалилась на атласное стеганое покрывало и раскинула руки. Вспомнив о кольце, поднесла ладонь к глазам.

Подарок Мэла прочно закрепился на безымянном пальце — не провернуть и не снять. Кожа вокруг слегка припухла и отзывалась легкой ноющей болью, если надавливать посильнее.

Теперь я при цацках, как говорили у нас в интернате. На правой руке — подарок Некты, а на левой — фамильное кольцо Мэла. Обычное, ничем не примечательное. Ни вязи старинных символов, ни вспыхивающих на ободке таинственных знаков. И, по-моему, даже не золотое. Может, медное? Говорят, изделия из меди имеют красноватый отлив.

Невероятно. Мэл предложил, и я согласилась. Наверное, подсознательно очень хотела и поэтому посопротивлялась для виду, наплевав на отговорки и увещевания совести. В конце концов, если потребуется, верну кольцо парню, а пока мы официально — пара. Крепче не бывает. Жених и невеста. Тьфу, до чего неловко звучит, но в груди щекотно, а на душе волнительно и тревожно.

Мэл не приходил, и мне стало скучно. Вскочив, я походила по спальне и полюбовалась отражением в зеркале, облаченным в пижамку, под которой прятался черный кружевной комплект. А потом ноги подвели меня к дверцам малозаметного шкафа-купе, сливавшегося со стеной.

Я прислушалась, хотя напрягай слух или не напрягай — все равно ничего не слышно, — и воровато раздвинула створки. Мэл не поступил бы так. Он порядочный и никогда не станет лазить по чужим вещам и нагло вторгаться в личное пространство. А я непорядочная, потому что захотела взглянуть, как живет столичный принц. Мой принц.

Костюмы в ряд — штук пятнадцать, не менее — серые, черные, темно-синие. Даже пижонский белый есть, причем с жилеткой. И галстуков — не перечесть. Интересно, Мэл покупает их сам, или ему дарят, к примеру, мама или сестра? Стопки рубашек заняли три полки, да еще на плечиках висит уйма наглаженных, и рядом свитера, пуловеры, джемперы, ветровки — и каждая вещь на отдельной вешалке. Вот аккуратист! Кто ему гладит? А кто стирает? Домработница? Носки занимают отдельную корзину. Не удивлюсь, если они тоже отутюжены и со стрелками.

Полки, полки, полки… Футболки, майки, тенниски… Внизу на подставке — начищенные до блеска ботинки и туфли разных цветов и фасонов, кроссовки… Внезапно захотелось заплакать от идеального порядка в шкафу. Вот и первое несовпадение в характерах. Мэл — чистоплюй, в отличие от меня. У него все вещи лежат каждая на своем месте — опять же, в отличие от моего условного порядка в швабровке.

Дверцы шкафа раздраженно захлопнулись, и я, отогнув край одеяла, забралась на кровать. Зеркало ответило мне насупленной и недовольной физиономией. И с какой же стороны любит спать Мэл? Наверняка только с правой. И встает по утрам с одной и той же ноги, иначе весь день окажется насмарку. Ладно, пусть спит, как любит, — передвинулась на левую сторону огромной кровати. Кстати, очень мягкий матрас, и подушка тоже удобная, нежесткая, и одеяло воздушное. Конечно, изнеженные принцы спят только на пуховых перинах, обмахиваемые опахалами, а придворный сказочник каждый раз рассказывает на сон грядущий новую небылицу, иначе голова с плеч, — полилось из меня раздражение.

Мэл пришел, запрыгнул на кровать и забрался под одеяло. Обнял — теплый, даже горячий.

— Не спишь? — уткнулся носом в шею.

— Ммм… — пробормотала, сделав вид, что еще чуть-чуть, и захрапела бы.

— Спи. Сон полезен, — он выпростал из-под одеяла мою руку с колечком и погладил ладошку. Потянулся к изголовью, и спальня погрузилась во мрак, а Мэл снова обнял меня. — Спокойной ночи, Эва.

Недовольство выветрилось как облачко, и я поцеловала руку парня:

— Спокойной ночи.

— Пожелай еще раз, — сказал он на ухо, и от его голоса по телу пробежали мурашки, и перехватило дыхание.

И я обернулась и пожелала.

* * *

В камине горели, потрескивая, дрова — настоящие, как и огонь. Хозяин кабинета не любил иллюзии.

Полено щелкнуло, и огненный уголек, отлетев, ударился о каминную решетку. Капля смолы потекла по торцу полена и сгорела голубой вспышкой.

Обстановка комнаты, обставленной с изысканной роскошью, кричала о немалой состоятельности владельца, который сидел в глубоком кресле у камина и, положив руки на подлокотники, рассматривал янтарное содержимое бокала на просвет огня.

— Егор ездил к Семуту, — сказал гость, стоявший у окна. Отдернув штору, он смотрел в темноту за окном, держа в одной руке аналогичный бокал с напитком, а вторую засунул в карман брюк.

Оба — и хозяин, и гость — несмотря на поздний час, были в костюмах и при галстуках, и обоих связывала та неуловимая схожесть, которая бывает обычно между близкими родственниками. Разве что волосы сидящего в кресле давно посеребрила седина, а лицо и руки испещрила сетка мелких морщин, но в целом и профили мужчин, и жесты, и манера общения были одинаковыми.

— Неужто малец сам рассказал? Не похоже на него, — хозяин отпил из бокала. — Или твои оперативно работают?

— Семут позвонил. Егор попросил его о конфиденциальном разговоре. Могу только догадываться, о чем была беседа.

— Не узнаю тебя. Подозрительное спокойствие, — поддел седовласый. — Хотя о чем это я? Ты же перестраховщик. Наверняка за унитазом мальца стоит новый "жучок".

— Уже не стоит, — ответил, не отвлекаясь от окна, гость. — Твой малец с завидной регулярностью вычищает квартиру. Столько техники загубил — хоть плачь.

— Наша кровь! — похвалил старший мужчина, показав в сдержанной улыбке ровные крепкие зубы. — И правильно делает. Дай ему пожить спокойно и не заглядывай в штаны каждую минуту. Он давно вырос.

— Ее мать с побережья.

— Мда… Удивил так удивил, — отозвался хозяин спустя минуту. — А Влашек-то каков! Оказывается, крутил интрижки по молодости. На ее происхождение можно закрыть глаза, если польза от союза перевесит недостатки. Радует, что девчонка пошла в папашу.

— Да, она висоратка. Потенциалы есть, но слабые. Вис-экспертиза в порядке, — заверил гость.

— А фамилия?

— Папена.

— Не помню таких. Из каторжных или из поздних?

— Среди уголовных нет. Всё прошерстили. Так что нужно искать по ссыльным.

— Первых поселенцев заставляли принудительно менять фамилии, а многие сменили и имена, — сказал седовласый. — Георгий видел эти списки. Жаль, участия не принимал.

Да, первый комендант побережья не забыл бы необычную фамилию, благо до сих пор находился в трезвом уме и прекрасной памяти, но в то время его перебросили на обустройство охранного периметра.

— Списки есть и хранятся в архиве Первого департамента, — пояснил гость и, насмотревшись в окно, устроился в кресле напротив хозяина. — Но Кузьма погладиться не дает и затаился из-за проверок, жук.

— Поспрашивай ненавязчиво его людишек. Может, кто-нибудь слышал.

— Знаю, — ответил раздраженно собеседник. — Уже приступили.

— Чем тебя Влашек не устраивает?

— Он из новых. Не люблю их.

— А сам-то из каких? — усмехнулся хозяин. — Забыл об инъекции?

— Наш род — не чета ему, — парировал гость самодовольно.

— Зато его жена с фамильным приданым. Хорошо бы раскопать настоящую фамилию девчонки. Заинтересовал ты меня. Я знавал многих из тех, кого ссылали. Среди них было немало достойных людей.

— Зачем? У меня своя игра. Без дочери Влашека.

— Потому что ты не знал о ней. Зачем Аксёнкина в расчет брал — не пойму. Ни рыба, ни мясо. За ним ничего нет, и никто не прикроет. А за Влашеком деньги и немалые.

— Деньги у финансистов.

— Пускай. А кто Рубле напевает в уши о круговороте денежных средств и об инвестициях? Так что будь гибче и уступи своим принципам. Сейчас Влашек в фаворе.

— Сейчас — да, — согласился гость, — а через три месяца? Не угодит и поедет на север зад морозить.

— Такие как Влашек не рухнут. Он за Рафикова всю работу тянул, так что опыт есть.

Собеседник хозяина скривился.

— Что еще не так? — спросил седовласый, наблюдая за ним с прищуром.

— Рубля меня тоже беспокоит. Чем-то ему приглянулась дочь Влашека. А тут Егор дорогу перебежал и все карты спутал. Неизвестно, как Рубля отреагирует на его прыть. Ясно, что не погладит по шерстке.

— Переживем. Не впервой. А Влашека можно взять за жабры. Что ни говори, а малец держит ухо востро, — заметил хозяин. — Обскакал всех и поймал жирную рыбку.

— Чтобы скакать да девок портить, особого ума не надо. Пусть покажет, на что годится, — заметил гость, отпив из бокала. — Поступит как мужчина — поговорим на равных. А если опять за ним придется расхлебывать — значит, недозрелый сопляк.