Сумрак укрывает, окутывает мягкой шалью. Толстые стволы, обломанные сучковатые ветви, кроны шумят в поднебесье, переговариваясь с ветром. Пахнет сыростью и свежестью недавнего дождя. Капли дрожат на листьях, паутина сверкает бриллиантовой россыпью на отяжелевших нитях.

Страха больше нет. Здесь меня не обидят, по мне скучали. Лес принял давно и бесповоротно: обнял мощными еловыми лапами, спрятал в густом малиннике, запутал следы между молодых осин, трепещущих серебристыми листьями-монетками.

Хозяин удивлен. Он напрасно прождал и оттого разочарован. Он хочет удостовериться.

Лес впитывает его недоумение, злость, гнев, растерянность, радость.

—

Хозяин срывается с места, чтобы настигнуть и наказать за дерзость гостью, вновь посмевшую появиться в его владениях, но останавливается.

Самочка выглядывает из-за ближайшего дерева и осторожно переступает по упругому влажному мху, стараясь не шуметь. Она испугана, но ровно настолько, чтобы почуять интерес другого рода. И срывается на бег. Мелькает между деревьев, оборачивается, дразнит, завлекает. Бегунья не догадывается, что в их игре победит лишь один, но выигрыш достанется не ей.

Хозяин не выпустит самочку из своих владений. Он заслужил компенсацию, прождав впустую две бесконечных ночи. Умело уводя от границы, он гонит долгожданную гостью вглубь леса. Хозяин чувствует, что она утомлена. Ее кожа горяча, а сердце колотится быстрее стрекота встревоженной сороки. Шалунья готова повернуть назад и сдаться на его милость, но в какой-то миг неловко спотыкается, и лес отпускает её. Ненадолго.

Хозяин доволен. Он не сомневается, что самочка вернется.

* * *

Одежда душит, стягивает петлей. Жалкие тряпочки — содрать их, разорвать. Может, станет легче?

Не стало. Тело горит. Пылает. Жар идет изнутри.

Нечем дышать.

Кто это напротив? Темная фигура смотрит на меня узкими черными полосками в янтаре. Облизывает высохшие губы. Наклоняет голову и проводит рукой по шее, копируя мои движения.

Ноет каждая клеточка. Жажда терзает и ставит на колени, порабощая. Как унять её?

Есть цель, а средство — рядом. Его вдохи едва различимы и размеренны.

— Ммм… Эва… — бормочет он сонно. — Эва? — и дыхание учащается. — Да, Эва…

— Эва, твой телефон…

Какой телефон? Утренний сон в разгаре, еще спать и спать.

— Играет и не затыкается, — пробормотал Мэл, накрываясь с головой одеялом.

Ничего не слышу. Кое-как поднялась, накинула пижамную рубашку на голое тело и побрела в зал как лунатик. Где же аппарат? Не помню, куда положила — в сумку или в куртку.

Тихое треньканье напомнило, где вчера позабыли беднягу, а уже через минуту сонливость точно ветром сдуло.

— Мэл! — залетела я в спальню и ринулась на кровать. — Мэл, просыпайся!

Парень выбрался из-под одеяла и при этом выглядел так, будто ночью разгрузил целый состав, не меньше.

— Ну? — спросил с закрытыми глазами.

— Отец прислал сообщение! Назначает встречу… — посмотрела на запястье, — через час! Боже мой! — вскочила и заметалась, собирая раскиданную одежду.

Мэл потер шею и сладко зевнул:

— И что им всем не спится с утра? Звук отключи. Нервирует.

— Как? Я вообще не знала, что "Прима" может принимать сообщения, — швырнула пиликающий телефон на одеяло и побежала в ванную наводить марафет. Руки дрожали, и мне так и не удалось накрасить ресницы. Плевать на искусственную красоту, буду довольствоваться естественной.

Выскочив из ванной, бросилась к сумке, чтобы достать платье. Хорошо, что оно немнущееся, а то я, разнервничавшись, подпалила бы утюгом ткань или обожглась бы сама.

Мэл приплелся на кухню и, упав на стол, нажимал кнопки в телефоне.

— Твоя "Прима" может принимать и отправлять сообщения. У тебя стоял дозвон до прочтения, — сообщил, потирая глаза спросонья.

Я понеслась в спальню на поиски колготок, которые умудрились запропаститься в большой квартире Мэла.

— Отец указал адрес. Где это? — крикнула оттуда.

— Пятнадцать минут ходу на машине, — зевнул Мэл и потянулся. — Не боись, успеем.

Мне бы его гранитное спокойствие. Все эти дни я ждала, что родитель даст знать о себе, и все же сообщение явилось как гром среди ясного утра.

Парень ушел в ванную, а я в спешке наводила последние штрихи. Из-за трясучки сломала ноготь, и пришлось срочно подравнивать его и подпиливать. На левой руке тускло блеснул желтый ободок. За ночь припухлость прошла, и колечко с натугой провернулось на пальце. Тонкое, незатейливое — ни камешков, ни прочей инкрустации. Зато фамильное.

Мэл! Вчера! Надел мне кольцо!

В утреннем свете на меня напала паника. Что мы наделали! Что я натворила! Как могла согласиться на авантюру? О серьезных намерениях Мэла узнает его родня, узнает Мелёшин-старший. Ой, что будет!

Торопливо выпив сборный коктейль — капли, сироп, порошок из саше — я метнулась укладывать сумку. Парень деловито прошагал в спальню и вскоре вернулся одетым для выхода в люди.

— Зачем таскать туда-сюда? — спросил, наблюдая за вещами, бросаемыми в спешке. — Отбери необходимое, а остальное оставь здесь. Потом еще привезем.

— Ой, Мэл… Егор, нужно сообразить, что брать, а что не брать, а у меня сейчас голова не варит.

Но хотя извилины и закручивались с трудом из-за предстоящей встречи, воображение живо нарисовало две зубные щетки в стакане и мое белье на одной полке с одеждой парня. Зря Мэл великодушно предложил, он еще не догадывается о моей неряшливости.

Хозяин хлопал дверцей холодильника и щелкал кнопками кухонных агрегатов, те пикали в ответ и тихо шуршали, работая.

— Эва, не суетись. Успеем. Иди завтракать.

— Не хочу, — отказалась нервно.

— А надо. Иди сюда.

Пришлось подчиниться. Я торопливо схватила с тарелки бутерброд и откусила большой кусок.

— Фусно, — промычала с набитым ртом. — Тофе саф котофил?

— Сам разморозил, — сказал Мэл, изучая мое платье, точнее, его длину. Я машинально одернула пониже, но все равно колени остались открытыми.

И вообще, парень разглядывал меня задумчиво, прищурив глаз… внимательно, что ли? Как будто я утаила от него нечто важное, и он знал и ждал, когда наберусь смелости признаться.

Ничего похожего за собой не чувствовала, поэтому суматошно зажевала второй бутерброд и, чтобы не подавиться, запила большим глотком кофе из кружки Мэла.

И в лифте он меня разглядывал, а я нервничала, во-первых, из-за свидания с отцом, во-вторых, из-за того, что кольцо вдруг стало непомерно тяжелым, а в-третьих, из-за пристального внимания парня. Может, при белом свете он увидел мою невзрачность в подробностях и осознал, что совершил ошибку, заявив о намерениях?

Уставившись в пол, я судорожно вспоминала заготовленные для отца фразы, неоднократно отрепетированные в мыслях. Усядусь нога на ногу напротив родителя и буду вести себя независимо и уверенно. Мной теперь чревато помыкать, потому что я давно не ребенок, а взрослый человек, связанный обязательствами.

Ой, кольцо! — снова понесло меня в дебри паники. Фамильное украшение и наверняка очень ценное — на руке у беспородной девчонки и к тому же слепой.

— Что тебе снилось ночью? — спросил Мэл, прервав молчание, когда машина вырулила на проспект. Парень затемнил стекла "Эклипса" из-за снега, слепящего глаза.

Я наморщила лоб.

— Не помню. Это важно?

— А мне кое-что приснилось. Но теперь не уверен, был ли это сон или явь.

Он оттянул ворот джемпера, показав два темных продольных пятна на шее у ключицы.

— И с другой стороны то же самое, — сказал Мэл. — А на спине вот так, — на секунду отняв руки от руля, продемонстрировал, как кошка съезжает по шторе.

О чем он? Какие царапины? Какие засосы? Ничего не помню. Перед глазами черный квадрат.

— Я не могла, — пробормотала, чувствуя, как запылало лицо. — Это не я.

— А кто же еще? — ухмыльнулся Мэл, следя за дорогой.

В голове замелькали смутные отрывочные образы, и в памяти мало-помалу вырисовался знакомый сон о лесе и последствия сновидения — на грани животной потребности, грубые и агрессивные.

Батюшки, неужели это вытворяла я?

Лес снится к переменам, сказала Аффа. Перемены в моей жизни не хотят заканчиваться, но какое отношение имеет к ним хозяин леса, неизменно присутствующий в спящем сознании? Мне вспомнилось ночное кокетливое заигрывание второго "я". Сновидение можно истолковать и по-другому. Во сне моя проекция, поняв, что хозяин чащобы не обидит, отбросила боязнь и начала искушать его — наивно и безыскусно, и подсознанию до дрожи понравилось ответное "да", пронесшееся призывным рыком над опушкой.

Что со мной? Может, мне снятся нереализованные фантазии, и пора записываться на прием к психиатру? Хватит. Пора обсудить ненормальность, ставшую закономерной, со Стопятнадцатым или с профессором, но завуалированно, потому что стыдно рассказывать подробности, когда мужчины станут расспрашивать. В особенности будет неловко перед Альриком.

Зато последствия необъяснимой ночной необузданности испытал на себе Мэл.

— Очень больно? — спросила, смущенно потупившись.

— Терпимо.

Непонятно, то ли Мэл посмеивался, то ли поморщился.

Ох, позорище.

Зазвонил телефон, и на экране высветилось: "Петя". Мой теперь уже окончательно и бесповоротно бывший парень наконец-то соизволил объявиться на третий день после фееричного боя с Танкером Громобоем и не менее фееричной драки с ранеными и погибшими в подвале "Вулкано".

— Привет, Эва, — поздоровался чемпион хриплым, точно простуженным голосом. — Как ты? И где?

— Ничего, нормально, — покосилась на Мэла, поворачивавшего машину направо. — Собираюсь на экзамен.

— Это хорошо. А я возвращаюсь домой. Приведу себя в порядок и тоже попробую сдать, если получится.

— Значит, тебя только что выпустили? — удивилась, позабыв о нервозности, и Мэл оглянулся на восклик.

— Да, родители внесли залог. Эва, мы могли бы поговорить?

— Петя, мне некогда, — ответила взвинченно. — При случае встретимся.

— Конечно, — согласился он покорно. — Прости, Эва. Я виноват.

— Ладно-ладно. Пока, — попрощалась торопливо и рассоединилась с ним.

Мэл промолчал и, как ни странно, не стал выносить резолюцию по поводу разговора со спортсменом.

Неожиданно "Эклипс" затормозил у кромки тротуара. Водитель выскочил в незастегнутой куртке, не глуша двигатель, и забежал в небольшой павильон, а через минуту в моих руках очутился роскошный букет миниатюрных роз — темно-бордовых с голубоватыми прожилками и бахромой. Мэл поцеловал меня в щеку.

— С-пасибо, — пролепетала я, зарываясь носом в розы и вдыхая восхитительный цветочный аромат. — За что?

— Восполняю вчерашнее упущение.

— Ой, это человечки? — вгляделась в крошечные блестящие штучки, выскакивающие из сердцевины бутонов и юркающие обратно, едва взгляд сосредотачивался на них. — Не пойму. Шарики, что ли?

— Иллюзии. А какие, догадайся сама, — улыбнулся Мэл.

Наверное, он хотел, чтобы я отвлеклась и перестала без конца дергать собачку на замке, норовя оторвать её с мясом от куртки.

— Вы и раньше договаривались с помощью сообщений? — спросил Мэл, поглядывая в зеркала заднего вида, когда машина тронулась дальше.

— Раньше у меня не было телефона. Обычно отец извещал через кураторов-посредников, или я сама звонила, и он назначал место встречи.

Попытки уследить за скачущими микроскопическими штуковинами немного расслабили меня, и напряжение ослабло.

Мэл остановил машину у обочины и опять не стал застегивать куртку.

— Чуток припоздали, — сказал, помогая выйти из "Эклипса". За ночь похолодало, и щеки обдало морозцем, заставившим меня поежиться. Погода, побаловав затяжным потеплением, щелкнула по носу, напомнив, что зима, пусть и бесснежная, еще не закончилась.

— Простудишься. — Я нервно сдвинула полы куртки Мэла.

— Заботишься? — улыбнулся он. — Над тротуаром теплый пояс. Пошли.

В противовес невозмутимости парня меня начало потряхивать.

Отец назначил встречу на неширокой улочке, опоясанной непримечательными зданиями, на фасадах которых прикрепились вразброс крошечные балкончики. Искомое заведение выглядело скромно и не выделялось среди стеклянных витрин первых этажей, разве что значок "V" на двери указывал на претензии к избранности посетителей. Чересчур консервативно. Сейчас не принято демонстрировать открыто разделение общества на висоратов и слепых. Даже в "Инновации" не было таблички, хотя вряд ли кто-нибудь из невидящих решился посетить элитное столичное кафе.

При входе нас встретил распорядитель — рослый мужчина с выпяченной нижней губой и несуразным носом, словно бы склеенным из папье-маше.

— Мне… нам назначено, — пояснила я нервно, запоздало обратив внимание, что прихватила букет с собой.

— Попрошу отвести машину в предназначенное для стоянки место, — объявил чопорно распорядитель.

— Куда? До ближайшего знака триста метров, — возмутился Мэл.

— Прошу отвести колесное средство, в противном случае полосу освободят эвакуатором, — занудел распорядитель, оттопырив губу, и потянулся к оранжевой кнопке вызова, видимо, предназначенной для вредных посетителей вроде моего парня.

Мэл чертыхнулся.

— Эва, я сейчас, — крикнул и бросился к машине. Скоро от цветов останутся голые прутики, если не прекращу беспокойно постукивать букетом по ноге.

— Вас ждут, — распорядитель с важным видом указал направление, взмахнув рукой.

— А… э-э… со мной молодой человек, — показала я на дверь. "Эклипс" исчез из виду.

— Вижу и прошу, — настаивал губастый.

От выхода меня перехватили двое мужчин в черных костюмах, с одинаково бесстрастными лицами и квадратными подбородками, но не стали обыскивать. Что-то новенькое. Раньше папенька не задействовал телохранителей, предпочитая приезжать на встречи в одиночку.

Один "шкаф" впереди, другой за спиной — проводили меня в угол небольшого зала, пустовавшего утренней порой, к шторам из черного стекляруса. Занавесь отодвинулась, шурша, и я очутилась за пустым столом напротив отца. Родитель не стал снимать плащ, за расстегнутыми полами которого виднелся строгий деловой костюм. Значит, разговор будет скоротечным и неприятным.

— П-привет, — облизнула нервно губы и выложила букет на стол, потому что цветы мешали незаметно терзать ногти под столом.

Родитель взглянул на измученные розы и швырнул мне свернутую газету. Рулончик оказался толстым — сразу видно, что политические новости и грязные сплетни утрамбовались в тесном соседстве на ста страницах.

Руки дрожали, и взгляд разъезжался, пока не сфокусировался и заметил в углу газетной полосы два статичных цветных снимка. Несмотря на отвратительное качество съемки, действующие лица были узнаваемы, по крайней мере, для меня. На одной из фотографий я стояла у "Эклипса", а темноволосый парень в куртке с меховой опушкой наклонился ко мне, обнимая. Я тоже тянулась к своему спутнику, и у читателей не оставалось ни грамма сомнений, что мы вот-вот поцелуемся. Из-за того, что парень наклонился, его лицо было невозможно разобрать, как и номер автомобиля, выпавший из объектива фотокамеры. Где сделан снимок? У банка? У "Инновации"? Уж и не вспомню, где это могло случиться. На втором снимке я шла под руку с тем же темноволосым незнакомцем и весело смеялась. Только сейчас мне было совсем не смешно. И опять моего спутника сфотографировали с таким расчетом, что он повернулся в профиль, но тоже улыбался и нес в другой руке сине-желтую сумку. Мы шли по бесснежному тротуару, а значит, дело происходило в центре, но мне не приходило на ум, где. Подпись под фотографиями выглядела цивилизованно, и я выдохнула от невольного облегчения. "Кто загадочный избранник дочери министра экономики К.С. Влашека, взорвавшей своим появлением ежегодный прием "Лица года"?" — вопрошал неизвестный папарацци.

Знали они всё, эти фотографы и репортеры, но выбрали нужные снимки, чтобы развить интригу и разжечь интерес обывателей. А может, издатели газеты воспользовались помощью услужливого анонима, подбросившего готовые фотографии? Например, Мелёшин-старший мог оказать бескорыстную поддержку отечественной прессе.

— Восьмая полоса, — сказал коротко отец, и я сглотнула. — Пока что не разворот и не первая страница. Мелкий кегль без заголовка и статьи. Но завтра снимки напечатают во всех изданиях. Итак?

От меня ждали объяснений. Что сказать? Пожалуй, начну с того, что напомню родителю о телефонных оскорблениях в лаборатории профессора. Можно откровенничать, не таясь, потому что шторы улавливают и обрезают звуки вне зоны разговора. Отец всегда перестраховывается.

Во рту пересохло. "Да, папа, я живу, как ты посоветовал. Зарабатываю тем, что умею делать, а именно прыгаю по чужим кроватям".

Неожиданно штора раздвинулась, и рядом на стул шумно плюхнулся Мэл. Товарищ с квадратным подбородком замер позади, приготовившись по первому зову скрутить наглеца в каральку.

— Он со мной, — объяснила родителю, и собственный голос показался трусливым и слабым. Прокхыкавшись, я придала интонации твердость: — Мы вместе.

Отец кивнул, и шторки сомкнулись за удалившимся громилой, а Мэл вдруг привстал и протянул руку, сверкнув улыбкой во все тридцать два:

— Здравствуйте, Карол Сигизмундович! Для меня большая честь познакомиться с вами. Я Егор. Мой отец — Артём Константинович Мелёшин.

Несколько секунд папенька созерцал протянутую руку, но всё-таки пожал в ответ, нахмурившись еще больше, отчего на лице стали видны следы усталости и недосыпа, поначалу незамеченные мной из-за взвинченности. А Мэл разошелся. Он приобнял меня с довольным видом, и его взгляд упал на газету.

— Карол Сигизмундович, поясню без долгого предисловия. На фотографиях Эва и я, — сообщил родителю в лоб. — Извиняюсь за бестактное поведение и пусть с некоторым опозданием, но прошу у вас руки вашей дочери. В знак серьезности намерений я преподнес ей небольшой подарок как залог наших отношений.

Некоторое время отец осмысливал фразу, как и я. Он моментально сообразил, что тип, тискающий его дочь на скандальных фотографиях, оказался сыном начальника Департамента правопорядка. И этот тип сидел напротив с самоуверенным видом, осмелившись просить руки дочери министра экономики. Мэл попросил моей руки?!

Родитель буравил взглядом то меня, то Мэла поочередно, и постукивал пальцами по столешнице. Конечно же, он не поверил во внезапную пылкость чувств парня. Вероятнее всего в голове папеньки проносились следующие мысли: Мелёшин-старший пронюхал, что дочь нового министра экономики — слепая, и решил шантажировать обнаруженной сенсацией, для чего не погнушался привлечь сына. Но зачем тогда фарс с предложением руки и сердца? Ради чего жертвовать наследником? А ради того, что если жить дружно и без угроз, то Влашек будет стараться и тянуть лямку изо всех сил. Дочь — засохший ломоть, безмозглый и с грязной биографией, но, неожиданно выяснилось, что и в нее можно вкладывать инвестиции. Начальник Департамента правопорядка в качестве потенциального родственника — это не тяп-ляп. Это сила и прикрытие. Это новая коалиция в правительстве, диктующая свои условия. Только вот каковы размеры щедрости Мелёшина-старшего? Неужто он решится положить свою фамилию на брачный алтарь ради безродной неприметной девчонки? И почему действует через сына, вместо того, чтобы назначить встречу тет-а-тет и поговорить начистоту?

Словом, я практически воочию видела, как в голове родителя крутились с бешеной скоростью шестеренки. Он ни на миг не поверил Мэлу и испугался, почувствовав себя жирной рыбиной на крючке. Отцу было проще избавиться от проблемной дочери навечно. Вдобавок актуальность моего существования оказалась под сомнением из-за возникшего нездорового интереса премьер-министра к семейству Влашеков.

— Странный у вас подход к делу, молодой человек, — высказался, наконец, папенька. — Ответственные решения не принимаются спонтанно, под влиянием момента.

— Видите ли, Карол Сигизмундович, симпатия между мной и Эвой возникла давно, но мы объяснились лишь на прошлой неделе, поэтому на "Лицах года" оказались не вместе. Однако я не принял от Эвы отказа и с радостью помог ей в подготовке к приему, — выдал Мэл как по писаному.

Ишь лисяра! Хитрый и речистый, — невольно восхитившись, я с благодарностью улыбнулась парню, а он в ответ сжал мою руку под столом. Мэл вовремя ввернул о средствах, потраченных на подготовку к "Лицам года", и, таким образом, покрыл мои нечестные делишки. По крайней мере, отца перестанут раздирать подозрения относительно источника доходов.

Родитель сделал вид, что не заметил тонкой шпильки в свой адрес. Как же так: доченька не соизволила известить родного отца о приглашении на прием и предпочла навести светский лоск с помощью кредитных карточек какого-то парня, или, говоря прямо, за деньги Мелёшина-старшего. Двусмысленная ситуация, что ни говори.

— Моя дочь доверчива и обладает широтой души, делясь ею без остатка, — выдал папенька неожиданную похвалу, от которой у меня поднялись домиком брови, и без перехода напал на Мэла: — Поэтому заявление об искренности и серьезности намерений вызывает сомнения. Родители в курсе ваших планов?

Иными словами, вскрывай карты, мелкий интриган, потому что игра шита белыми нитками. Не верю в безумную любовь к серой крыске. Разве в такое можно втрескаться по самое не хочу? Здесь возможен лишь деловой интерес, то есть министр экономики как цель, и его дочь как способ добраться до неё. А может, девчонку запугали? Велели сидеть тихо, кивать, отвечать "да" на все вопросы и уверять во взаимных чувствах к парню, соизмеримых разве что с цунами высотой с десятиэтажный дом.

— Понимаю ваше недоверие, — ответил Мэл, лучезарно улыбаясь. — Родители знают. Эва, будь добра, покажи Каролу Сигизмундовичу подтверждение серьезности моих намерений.

Я неохотно положила на стол руку с подарком парня. Отец сперва посмотрел бесстрастно на незатейливое украшеньице — кольцо и кольцо, что в нем особенного? — а потом заинтересовался и, взяв мои пальцы, потер ободок.

— Что-то знакомое, — сказал, вглядываясь. — Ungis Diavoli [34]Ungis Diavoli, Унгис Дьяволи (перевод с новолат.) — Коготь Дьявола
, если не ошибаюсь.

— Не ошибаетесь, — кивнул Мэл.

Родитель в задумчивости водил пальцем по тусклому металлу. Унгис… Унгис диаволи… коготь… дьявол… Фамильное кольцо Мэла — Коготь Дьявола! И что с того? Мне ни о чем не говорило это название, в отличие от отца, поглядывавшего теперь на Мэла с гораздо меньшей враждебностью. Черт, в атласе уникальных раритетов, пролистанном в институтской библиотеке, не упоминалось об этом Ungis Diavoli.

— Оно не терпит женщин, — сказал папенька.

— Эва — опекун кольца. Оно будет ждать, пока не придет время. Такое бывало, — объяснил Мэл.

Сплошные загадки, причем мой парень и родитель говорили на одном языке в отличие от меня, ничего не понявшей из короткого диалога. Мне бы возмутиться и постучать кулаком по столу, требуя объяснений, но я поняла, что лучше сидеть и улыбаться как безмозглая куколка, делая вид, что чрезвычайно рада счастию, оказанному Мэлом.

Какой опекун? Разве кольцо можно опекать? Охранять, чтобы не отобрали ненароком? Ух, Мэл, останемся вдвоем, я тебе покажу!

Губы родителя тронула едва заметная улыбка и тут же пропала. Или злая гримаса?

— Насчет снимков, — сказал парень. — Позволите ли, Карол Сигизмундович, во избежание недоразумений поставить прессу в известность? Со своей стороны приложу все усилия, чтобы свести к минимуму внимание журналистов к вашей частной жизни. В этом есть резон и для меня, поскольку не хочу, чтобы любопытные лезли в наши с Эвой отношения.

Отец не ответил. Он жевал губу, размышляя.

Наверняка думал о новых обстоятельствах, выявившихся в связи с вручением дочери фамильного кольца древнего рода. Думал о том, знает ли сидящий напротив мальчишка, что невзрачная избранница слепа, и что отсутствие способностей передалось ей от матери — ссыльной с побережья. Думал о том, устроить ли мне несчастный случай или самоубийство, и как можно быстрее. Думал о том, придется ли тратиться на банкет и прочие официальные церемонии, сопутствующие обручению. Думал о том, как ему вести себя с Мелёшиным-старшим: игнорировать, выжидая, когда тот сделает первый ход, или поговорить напрямик, чтобы не мучиться бессонницей?

При Мэле родитель не решился затевать семейную разборку и унижать меня словесными оскорблениями. В поддержке парня есть несомненный плюс, — воодушевилась я.

— Также хочу заверить, что беру на себя полную ответственность перед Леонисимом Рикардовичем и сделаю все возможное и невозможное, чтобы убедить его в серьезности моих намерений к Эве, — сказал Мэл.

И где он научился выражаться мудрено и без запинки? Прирожденный оратор.

— Хорошо, — выдал папенька после долгого молчания, мучительного для меня. — Сроку на всё — двое суток. О дальнейших шагах сообщу, — и поднялся, давая понять, что разговор окончен. Отец подал руку Мэлу, и они обменялись рукопожатием, после чего родитель вышел из импровизированного закутка, и между стеклярусными шторками, заходившими ходуном, я разглядела телохранителей, проследовавших с папенькой к выходу.

Он ушел! А я жива и невредима! И мне не угрожали, а общались на равных!

Ладно, если быть честной, отец общался, в основном, с Мэлом, а я сидела в качестве бесплатного приложения, из-за которого приключилась заварушка.

— Вот видишь, — заулыбался Мэл, снова захватив в плен мою руку, — а ты боялась.

— Итак, — вытянула ее и прижала к груди. — Сейчас ты объяснишь, кого я должна опекать, и что это за кольцо.

— Эва, — парень состроил жалостливую физиономию, — может, поговорим потом? Нам пора на экзамен. Добраться бы до двенадцати в институт.

Он юлил, как пить дать, и что-то скрывал.

— Мне экзамен не грозит, так что рассказывай, — потребовала, скрестив руки на груди. — С самого начала и не увиливай. Мэл, это же не шутки! Сам говорил, что мы не должны скрывать друг от друга.

— Тогда ты не приняла бы кольцо, — вздохнул парень, и сердце захолонуло от тревожного предчувствия.

Собственно, интуиция не подвела. Правильно сердечко забилось с перебоями.

Оказалось, что несколько веков назад, в эпоху истребления человечества от войн, болезней и прочего лиха, род Мелёшиных, вернее, их далеких пра-пра-пра-пра-предков оказался на грани исчезновения не только из-за междоусобиц с соседями, но и по причине распрей в клане. И тогда старейшина, собрав всех оставшихся в живых членов семьи, потребовал принести клятву верности, а затем скрепил её, взяв у каждого из родственников помалу крови, в которой и закалил кольцо, доставшееся ему от прадеда. С тех пор артефакт передавался в поколениях по старшинству, а остальные члены семьи могли хоть поубивать друг друга, но причинить вред носителю кольца не могли, иначе им грозила быстрая и ужасная смерть. Таким образом, старейшина, изобретший ритуал, избавил клан от вымирания. Ниточка протянулась через века, хотя временами была тоньше волосинки.

— Причем здесь опекунство?

— Женщины не могут носить кольцо. Оно не принимает их — сваливается, теряется. Оно спит. Но в некоторых случаях Ungis Diavoli можно надеть. Поэтому вчера я читал заклинание предка и уговаривал кольцо принять тебя.

— Я должна охранять его? — спросила сердито, взбудоражившись рассказом.

— Нет. Хотя да. То есть будешь жить-поживать, не задумываясь о ноше, пока не передашь кольцо следующему по старшинству в моей ветви рода.

— Кому это? — спросила с подозрением. Кто может быть младше Мэла?

Старший сын старшего сына. У начальника Департамента правопорядка был сын… Глеб, кажется. Он погиб, и теперь единственный сын, не считая сестры, — Мэл. Значит, следующим примерит кольцо сын Мэла.

Сын Мэла!

— Да ты! — вскочила я и села. — Как ты мог! Почему ты? — снова вскочила и опустилась на стул. — То есть я и ты? Значит, мы с тобой?

От нахлынувшего гнева дыхание срывалось, и окончания фраз съедались.

— Как ты мог? — только и повторяла без конца. — Как ты мог?

— Успокойся, Эва, — парень попытался обнять меня. — Мы выкрутились лучше некуда.

— Успокоиться?! — воскликнула я и понизила голос до шепота, хотя в предосторожности не было нужды. Стеклярус тихо колыхался, сворачивая звуки, и не выпускал их за пределы закутка. — Знаешь, что сказала вчерашняя тетка? Ребенок будет невидящим! Мэл, твой сын может родиться слепым! Дегенератом!

Лицо парня застыло.

— Не путай понятия, — сказал он отрывисто. — Я вижу, у меня оба родителя видят. У тебя отец видит, а мать — нет. Итого семьдесят пять из ста. Никаких проблем.

— О! — застонала я. Легкомысленному товарищу бесполезно объяснять и доказывать. — Хочу снять его! — попыталась стянуть кольцо. — По доброй воле возвращаю тебе!

— Его можно надеть единожды, — ответил Мэл. — Мой прадед носил, потом дед, а после него отец. Затем носил брат. Теперь я отдал тебе, а ты передашь кольцо дальше.

— Твой отец убьет меня! — сдирала подарок чуть не плача. Напрасно. Засело крепко — не снять. — Я хочу отдать его! Неужели некому?

— Почему же, — посмотрел на меня Мэл. — Следующий по старшинству Севолод, за ним наследует Вадим. И кольцо уйдет по другой ветви.

Парень, усыновленный Севолодом. Я вспомнила мерзкую улыбочку кузена Мэла, когда тот лапал горничную, и приостановила раздирание пальца в кровь.

— Значит, ты готова отдать кольцо? — спросил Мэл, криво ухмыльнувшись. — Этому козлу, который и рядом не стоял с нашей семьей? Который жрет, ср*т и пользуется благами, прикрываясь нашей фамилией? Беги, передавай. Он с радостью примет.

Я устало откинулась на спинку стула. Ну, что за невозможный человек этот Мэл! Почему сразу не рассказал правду о кольце? А если бы сказал, то совесть никогда не позволила бы мне подставить палец — это верно как дважды два.

— Послушай, Эва, — опустился парень на корточки и поцеловал мою раскрытую ладошку, а я обессиленно смотрела на него. — Всё будет хорошо.

— Что хорошего? А если через месяц мы надоедим друг другу? Что тогда?

— Кто не рискует, тот не пьет шампанское.

Спасибо, утешил. И от шампанского спиваются.

— А если… если родится не сын, а дочь? Пять девочек! Или шесть! Или семь!

Абстрактные дети множились как на дрожжах, и Мэл рассмеялся.

— Мы будем стараться. Эва, пойми, свет не сошелся клином на кольце. Останься брат в живых, оно никогда не перешло бы ко мне. Не цепляйся за кусок металла. Мы выбили право быть вместе, а остальное — неважно. Если наскучим — отдохнем друг от друга и поглядим, как быть дальше. И уж если совсем станет невмоготу, то разойдемся. Но ты всегда сможешь отдать кольцо следующему по моей ветви рода.

— Это как? — поинтересовалась ревниво.

— Вокруг много женщин… Какая-нибудь да согласится продолжить фамилию Мелёшиных.

Ну уж нет. Пока что нет. Не отдам.

— Не сомневался в тебе, — сказал парень, посмеиваясь. Мамочки, неужели сорвалось с языка?

— Мэл… Конечно, рано говорить об этом, — промямлила, будучи пойманной с поличным, — но если случится так… Если мы с тобой…

— Заделаем ребенка? — обрубил он невнятное беканье, как всегда грубо и прямолинейно.

— Если он все-таки родится слепым, что тогда? Этот мир не примет его.

Мэл посмотрел в окно.

— Значит, мы изменим для него мир.

Выяснилось, что Мэл припарковал автомобиль за ближайшим перекрестком. Теплый пояс тянулся вдоль витрин, в которых отражалось вылезшее из-за крыш солнце — веселое и задорное.

— Вот мы с тобой сейчас идем, а нас, возможно, фотографируют, — оглянулась я назад, прижимая потрепанные розы к груди, но не заметила подозрительных машин, следующих по пятам, равно как и крадущихся типов с фотокамерами и прижимающихся к стенам домов.

— Привыкай к публичности, — сказал Мэл, обняв меня за талию. — Уже не будет как прежде. Не гарантирую, что о нас полностью забудут, так что изредка фотографии станут появляться в прессе.

Не хочу, чтобы мою жизнь выставляли напоказ. Такое впечатление, будто за мной, почти поцеловавшейся с Мэлом на снимке, наблюдала вся страна.

— Но ведь Иванов, который распорядитель у премьер-министра… Рубля запретил ему писать обо мне и другим не разрешил.

— Ну и что? Всегда найдется тот, кто захочет укусить и погреть руки на сенсации, пусть ему потом заткнут рот. Главное — тявкнуть.

— Может, твой отец передал фотографии в газету? — спросила и испугалась. Вдруг Мэлу неприятно, что я обвинила Мелёшина-старшего в некрасивом поступке?

Однако парень не стал возмущаться.

— Вряд ли это он. Ему невыгодно трепать нашу фамилию в прессе. Отцу не нужны скандалы, чтобы не усугублять проблемы на работе. Скорей всего, за нами следили репортеры.

Мэл усадил меня в машину, припаркованную за углом на перекрестке, и завел двигатель.

— Пусть прогреется.

Теперь и обнять парня нельзя, не оглянувшись по сторонам, а целовать можно только в "Эклипсе" с затемненными стеклами, хотя не я уверена, стоит ли. Вдруг после сегодняшней ночной выходки Мэл отнесется с опаской к проявлению мной нежных чувств? Елки-палки, до чего неловко получилось с расцарапанной спиной.

— Ты сказал, что родители знают о твоих намерениях, — поспешно переключилась на другую тему. — И мама тоже?

— И мама. Я сообщил об обязательстве, которое дал, но о кольце пока что не успел сказать.

— Она сильно тебя ругала? — полюбопытствовала смущенно. Упоминание о маме Мэла вызвало у меня необъяснимую робость.

— Она вообще не повышает голоса. Не бойся, Эва, отобьемся, — поддержал улыбкой парень.

— А сестра?

Мэл фыркнул.

— Надо будет, узнает. Я перед ней не отчитываюсь.

Представляю, что скажет Баста. Она — девчонка откровенная и за словом в карман не полезет.

Когда машина тронулась, мысли снова вернулись к встрече с отцом.

В газете написали, что я произвела впечатление на приеме. Приятно, что ни говори. Зато теперь журналисты посмотрят на волшебное превращение из красавицы в лягушку и тут же присвоят мне первое место в рейтинге "Пугало года".

И отец удивил. Можно сказать, поразил. Опрокинул навзничь немногословностью и сдержанным спокойствием. Непонятно, удовлетворился он разговором с Мэлом или нет, по мимике папеньки невозможно было что-либо распознать. И то хорошо, что родитель не цедил слова с презрением и не смотрел уничижительно сверху вниз.

— Я думала, он будет ругаться и топать ногами. Или наорет. Или его амбалы уведут меня в машину — и поминай как звали, — выдвинула альтернативные версии встречи. Как-никак не каждый день проблемная дочь приходит под ручку с видным парнем, который вполне серьезно просит ее руки. Тут любой папаша упал бы со стула с инфарктом, а что говорить о моем родителе?

— Твой отец — хладнокровный стратег и отличный дипломат и быстро сориентировался, просчитав все ходы, — поделился наблюдением Мэл. — Он не стал бы кричать и ругаться при мне. Но и не поверил, когда я сказал о нашей симпатии.

— И не спросил, известно ли тебе о моей слепоте и о маме на побережье.

— Как ты представляешь этот разговор? "Молодой человек, вы в курсе, что моя дочь притворяется висораткой?" — спрашивает он, и у меня вытягивается лицо: "Нет. Караул! Меня обманули!". И понесется песня. Так что твой отец во время встречи ломал голову над тем, знаю ли я. Но кольцо его успокоило.

— Почему?

— Потому что теперь неважно, известно мне или нет, известно ли моему отцу и прочим родственникам. Ungis Diavoli не позволит причинить тебе вред. Вдобавок стопроцентно гарантированно, что фамильный раритет получит твой ребенок, то есть внук моего отца. — Я вспыхнула, а Мэл улыбнулся. — Поэтому моей родне придется принять тебя, чтобы не потерять Коготь Дьявола. Поверь, это немаловажный стимул для налаживания контакта.

Хорошо или плохо, что невзрачное фамильное колечко оказалось средством своеобразного шантажа семейства Мелёшиных? Родственники Мэла будут натягивать вымученные улыбки на лица, здороваясь со мной. А в чем, собственно, моя вина? Дали бы мне и Егору разобраться в наших отношениях без постороннего вмешательства, и не пришлось бы идти на крайние меры.

— Знаешь, что странно? Отца словно бы не озаботило мое появление на "Лицах года". Почему он тянул до сегодняшнего утра?

— Ну-у… После драки в "Вулкано" Рубля создал специальную комиссию по расследованию. Заседания идут одно за другим и при закрытых дверях. Мой отец днюет и ночует в Доме правительства, как и твой. В верхах вскрылись факты коррупции, и сейчас начались капитальные чистки. По идее, если воруешь, то не наглей и делись с остальными. А когда от своих же хоронятся, это непорядок. Рубля готов растерзать всех и вся за предательство. И не забудь, твой отец теперь министр. Если уж мой иногда говорит, что ему не хватает двадцати четырех часов в сутках, то что говорить о твоем?

Стало быть, папуля, определившись с приоритетами, участвовал в разборках верхушки, утрясал дела, связанные с назначением и принимал вахту у бывшего министра. А может быть, в спешке наводил порядок в бумагах и подчищал следы, могущие указать на его чиновничью нечистоплотность. Представляю, сколько взяток он успел отвалить заинтересованным лицам, чтобы неустанно переводить меня из ВУЗа в ВУЗ. Если родителя заподозрят и выведут на чистую воду, семейство Влашеков наверняка отправят закаляться на север. Так что я — проблема второстепенная, а на повестке дня — угроза опалы премьер-министра.

Интересно, Рубля отменил запланированный на вчера званый обед, или немногочисленные гости давились блюдами под подозрительным оком премьера и выслушивали грозные речи в адрес зарвавшихся коррупционеров?

Но если Рубля пышет праведным гневом на неблагодарных, присосавшихся к кормушке, сможет ли Мэл убедить его в искренности своих намерений? Случайно попадет под горячую руку и получит от высокого руководителя на орехи ни за что ни про что.

Воображение галопом нарисовало, как Рубля сидит на троне и придумывает виноватым жестокие способы казни, почесывая скипетром затылок, а тут об аудиенции просит парнишка и начинает нести чушь о великой любви. Я бы на месте премьера не стерпела. Страна встала на колени из-за взяточничества, а для кого-то, видите ли, важнее личные интересы и серьезные намерения о браке.

— А если ты не попадешь к Рубле? Или он тебя до кучи… покарает? — распереживалась я.

— Попаду, и не покарает, — успокоил Мэл, поцеловав мою ладошку.

Его бы устами да медок пить. Тревожно на сердце, но успокаивает и согревает жарче огня сегодняшнее заявление парня. "Прошу руки вашей дочери"… Упасть и не встать. Моей руки попросил сам Егор Мелёшин — парень, который не прогнулся ни перед одной девчонкой. Понятно, что сватовство — часть плана, направленного на задабривание родителя, и все-таки не каждый день столичные принцы просят руки — моей, а не Снегурочки и не Эльзушки! Налицо невероятность, сравнимая по величине с встречей с динозавром.

Я покосилась на Мэла, сосредоточившего внимание на дороге. Когда зашел разговор о детях, вернее, начались мои истеричные выкрики, парень совершенно не удивился, как если бы предвидел, что тема будет когда-нибудь затронута. Неужто Мэл, так же как и я, задумался о результате, к которому могут привести наши отношения?

А мой спутник точно почувствовал направление мыслей.

— Значит, Тисса давила на жалость? — спросил, глянув мельком на меня. — Специально преувеличила и все-таки запугала.

Я промолчала. Что тут скажешь? Страх появления на свет слепого ребенка будет преследовать меня постоянно, как и угрызения совести о дальнейшей судьбе Мэла и малыша. А ведь парень мог посмеяться над мечтами, которые поверенная Мелёшина-старшего придавила к земле реальной жизнью, поэтому спокойствие Егора и его твердая уверенность в нашем общем будущем пролились бальзамом на растравленную терзаниями душу.

По дороге к институту мы заехали в химчистку за обновленной шубкой. Мэл предложил торжественно похоронить куртку в ближайшем мусорном баке, но я отказалась. Вдруг еще пригодится? Наверное, подсознательно цеплялась за прошлое, в котором изношенная одёжка провела в скитаниях со мной несколько лет.

Внимание снова переключилось на кольцо, ставшее страховкой в отношениях с Мэлом. Коготь Дьявола на моей руке станет предостережением для родни парня, вздумай они навредить мне. Кстати, каков принцип работы артефакта?

— Кто-нибудь проверял силу кольца?

— Хочешь знать, убивало ли оно злодеев в нашем клане, осмелившихся поднять руку на кровных родственников? — уточнил Мэл. — Байки гуляют, но опровергнуть заклятие, лежащее на кольце, желающих нет.

— А как Коготь Дьявола догадывается о кознях? Читает мысли?

— Наиболее вероятное объяснение — связь магии крови, в которой закалили кольцо, со всеми здравствующими потомками рода. Чтобы изучить артефакт тщательнее, нужно отдавать в лабораторию, а мы предпочитаем не афишировать фамильные раритеты.

"Мы" в устах парня означало клан Мелёшиных.

— Но я же не твоя родственница. Значит, оно не поможет мне? — поинтересовалась с заминкой, потому что вопрос прозвучал как заочное обвинение семьи Мэла в грязных умыслах.

— Кольцо защищает хоязина вне зависимости от принадлежности к нашему роду, — ответил парень, не оскорбившись на намек.

Я покрутила подарок Мэла. В машине с затемненными стеклами кольцо отливало зеленым и опять удивило простотой формы. Разве оно похоже на коготь? В моем понимании этим прозвищем следовало наделить перстень в виде орлиного когтя или медвежьего — длинного, острого и внушающего страх. А на моем пальце красовалось обычное колечко. Да уж, крайне неподходящее название для старинного раритета.

— А почему Коготь Дьявола?

— Рассказать официальную версию или наиболее вероятную?

— Обе!

Если мне предстоит опекать подарок Мэла, хочу знать о происхождении кольца, пусть история и окажется приукрашенной.

— Согласно семейной легенде один из далеких предков, странствуя и воюя, попал случайно в горный край, где будто бы якшался с гномами, и те подарили ему кольцо. То ли людская молва переврала, то ли далекий пра-пра-прадед сам был не прочь потрепать языком, но поговаривали, что гномы отлили кольцо из когтя зверя, порожденного геенной огненной и обитающего в глубине гор.

— Гномы? — переспросила я, развеселившись. — Ну-ну. Прикольно. А правдоподобная версия какова?

— Далекий прадед выиграл безделушку в кости не то у воришки, не то у азартного игрока, спустившего наследство по ветру. Всего-то делов. Зато название у кольца здоровское, правда?

— И не говори, — согласилась с нервным смешком. — Получается, женщины в вашем роду носили Коготь Дьявола?

— Да были такие случаи, — кивнул Мэл. — Не волнуйся, оно не причинит беспокойства.

И правда, носи и носи без печали, не уставая. Но Мелёшин-старший не простит мне фамильного кольца.