Я категорически отказалась идти на экзамен, но Мэл настоял.

— Преподаватель посчитает отсутствие без причины неуважением к себе и к предмету. Потом замучаешься ходить на пересдачи.

— А сидеть с пустыми глазами перед преподом уважительно?

— Возьмешь билет, а там посмотрим, вдруг тебе повезет?

— Сомневаюсь, — возразила я и потюкала по макушке для демонстрации: — Когда в голове ничего нет, то удача не поможет. Должно случиться чудо. Например, преподаватель упадет в глубокий обморок от твоего замечательного ответа, и экзамен перенесут. Или вспомнит, что не закрыл кран с горячей водой, и помчится домой проверять. Или у него неожиданно отшибёт память. Чудес не бывает. Представь, дочь министра получит "неуд". Скандал! Караул! Теперь и чихнуть нельзя без утайки, как через минуту все узнают.

— Собирайся. Пойдем, — заявил безапелляционно Мэл, выслушав монолог безнадежной тупицы, и мне пришлось подчиниться с недовольным видом. Подкрашивая губы, я вдруг вспомнила, как Изабелка наводила марафет перед поездкой в "Инновацию", и прихорашивание блондинки подействовало на меня тогда как красная тряпка на быка.

Мэл привычно протянул руку, помогая выйти из машины, и привычно забросил мою сумку на плечо. Букет остался на сиденье.

— А как же ты? — озаботило меня отсутствие у парня не только конспектов по предмету, но и элементарного пера. — Успел подготовиться?

— Кое-что осталось в голове и не выветрилось, — отозвался Мэл.

Успокоил, ничего не скажешь. И я тоже хороша. Мало того, что стану двоечницей, за мной и столичный принц скатится в пропасть неуспеваемости. А ведь на его счету имеется одна неудача — несданный экзамен по символистике.

Я старательно игнорировала любопытные взгляды, благо студентов, разгуливающих около института и в холле, попалось немного. Счастливчики, получившие заслуженные оценки, спешили удрать из альма-матер, а прочий народ толпился возле аудиторий и потел перед экзаменаторами.

Теперь мне стало понятно, почему особы, утомленные и пресыщенные назойливым вниманием, смотрели пустым взором сквозь зевак. Надменность и высокомерно задранный подбородок — типичная защитная реакция на чужой навязчивый интерес.

Может быть, и я когда-нибудь научусь равнодушию и перестану различать знакомые и незнакомые лица, а пока что на глаза попался короткий ершик светлых волос, чей обладатель склонился над тетрадью, пристроившись на краешке постамента под боком у Списуила. Радик!

Удачный момент для успокоения совести. Поговорю с парнишкой и извинюсь за пустые заверения о совместных трапезах.

Едва Мэл сдал верхнюю одежду в раздевалку, я потянула его к статуе институтского святого.

— Эва, нужно спешить, — сказал парень недовольно, увидев, куда его тащат.

— Успеем. Мы ненадолго.

Радик заметил нас издалека, подняв голову, как и прочие студиозусы, облюбовавшие постамент. На меня и Мэла уставились не меньше двадцати пар глаз.

— Радик, привет!

Юноша вскочил, уронил конспекты с коленей вместе с сумкой, поднял, отряхнул и прижал к себе.

— Привет, — поздоровался смущенно, и Мэл протянул ему руку, которую парнишка неловко пожал.

— Рада тебя видеть. Ужасно соскучилась. Мы с тобой договаривались, но у меня не получилось, — объяснила я Радику, заметив, как в нашу сторону развернулись ушные локаторы многочисленных свидетелей разговора. — Прости за несознательность. Компенсирую в обязательном порядке. Ты не обиделся?

— За что? — расплылся в улыбке парнишка, переводя взгляд с меня на Мэла. — Оно и без слов понятно. Так что всё нормально.

— Нормально — ненормально, а с меня станется. Ты уже сдал?

— Занял очередь. Хочу пойти в последних рядах, вдруг препод к тому времени устанет?

— Неужели плохо подготовился? — поинтересовалась я тоном обеспокоенной сестры, которая неизвестно где и с кем гуляла, позабыв обо всем, и случайно узнала, что через две минуты брату предстоит серьезное испытание.

— Более-менее, но боюсь рисковать. А ты… вы сдали экзамен?

— Тоже собираемся, — взглянула на Мэла, с вежливым вниманием слушавшего беседу. — Удачи тебе. Пятку потер? — кивнула на задранную ногу Списуила.

Парнишка покосился на студентов под сенью статуи, тянувших шеи в нашу сторону.

— Не верю в дурацкие приметы, — сказал преувеличенно громко, и я поняла, что Радик успел навести блеск на голой ступне святого.

Когда мы свернули в коридор, Мэл заметил:

— Эва, теперь ты должна думать, прежде чем общаться с кем-то. Этот мальчик… он не подходит твоему кругу.

— То есть? — затормозила я в лестничном пролете.

— Представь, как воспринимался ваш разговор со стороны. Не успели мы завернуть за угол, а по институту потекла новая сплетня, которую напрочь переврут. Кем он тебе приходится?

Мне не понравился снисходительно-поучающий тон Мэла.

— Другом!

— Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает, — усмехнулся парень.

Какой из Радика мужчина? Он еще ребенок, неужели не видно?

— Тогда братом! У тебя есть сестра, а у меня будет брат, пусть и ненастоящий, — разозлилась я. Плевать на досужие сплетни.

— Это же смешно. Ваши "братско-сестринские" отношения в глазах окружающих выглядят сомнительными.

— То есть в твоих глазах? — уточнила, вспыхнув как спичка. — Мэл, мы вместе подошли к постаменту. Разве я делала двусмысленные намеки? Или бросалась на Радика с объятиями и поцелуйчиками?

— Радик, значит… Дружеские обеды и ужины…

— То есть? — продолжала распаляться. — Почему я не могу поужинать с ним? Раньше мы так и делали: ели в складчину.

— Теперь всё по-другому, Эва. Теперь мы с тобой вместе. И нужно следить за словами. Уверен, скоро имя пацана просклоняют на всех углах.

— Надо же, какая сенсация, — огрызнулась я. — Дочь министра общается с простым смертным.

— Тебе плевать, а к нему прилетит. Или какой-нибудь ушлый журналист разведает твой круг общения и проведет ненавязчивое интервьюирование. А твой друг и по совместительству названный брат по простоте и наивности выложит все как есть в подробностях от чистого сердца. А ведь бывает, что репортеры приплачивают за информацию. И появится в газете статья: "Что творится вечерами за дверью у дочери министра экономики?"

До меня не сразу дошел смысл сказанного.

— Ты ведь понимаешь, что это абсурд? Я и Радик?! Дикость какая-то. Кто поверит? Умные люди посмеются и покрутят у виска.

— Я-то понимаю, — сказал парень со смешком. — Да и автор статьи не дурак. Но людям нужны зрелища, даже высосанные из пальца.

— Ты говорил, что журналисты не полезут, — накинулась на Мэла.

— Говорил. В департаменте отца есть отдел по работе с периодикой. Несколько человек регулярно проглядывают газеты и журналы. Специальная установка гоняет теле- и радиоэфир по кругу и выискивает заданные слова, — пояснил парень, и я решила, что Мелёшин-старший использовал ту же аппаратуру, с помощью которой организаторы "Лиц года" рассчитывали предварительный рейтинг гостей. — Еще в каждом крупном издании есть агент, который предупреждает до того, как тираж отдадут печать. Так что прессу отслеживают, но иногда бывают промахи, и статьи все-таки появляются. Тогда приходится гасить интерес разными способами или переключать внимание читателей на другие скандалы.

Возле аудитории толпились измученные ожиданием однокурсники. Основной поток сдающих схлынул, и в хвосте плелись нерешительные, неподготовленные и опоздавшие, в том числе и мы с Мэлом. Конспекты лихорадочно перелистывались, вышедшие из круга билеты зачеркивались на тетрадном листке, прилепленном к двери.

Мэл занял очередь, бросил сумку на крайний свободный подоконник и покивал приятелям, собравшимся неподалеку кружком. Девчонки поглядывали на меня и шушукались. Эльза и ее белокурые подружки, по-видимому, получили оценки и упорхнули из института.

— По-прежнему считаю сдачу экзамена пустой затеей, — пробурчала я. Нотация Мэла о том, с кем мне не следует общаться, вызвала недовольство и раздражение.

— Не сдавайся. Все получится, — завел старую шарманку парень.

"Все получится" — сказал Сизиф, закатив в гору камень, и остановился передохнуть. Мифический товарищ хотя бы трудился, карабкаясь с ношей наверх, а Мэл решил, что мне удастся одолеть преподавателя наглостью и нахрапом. Из принципа не достану конспекты, чтобы парень понял — на экзамене меня ждет полный провал. И вдобавок скрещу руки на груди и надуюсь.

Недолго обижалась. Вскоре приблизилась очередь, и Мэл пропустил меня к экзаменаторскому столу. Неуместное и даже издевательское джентльменство в шаге от двойки, — зыркнула на него недовольно.

Когда, пометавшись, я выбрала билет из середины, парень легонько толкнул меня в бок и сделал знак глазами, мол, покажи вопросы. Покажу, мне не жалко. Мне на них смотреть и смотреть. И киснуть как квашеная капуста. Лучше бы потратила время с пользой, помогая архивариусу протирать стеллажные полки.

Мэл, взглянув, кивнул коротко и, не задумываясь, выбрал белую бумажку для себя. Я поплелась к крайнему ряду у окна, а парень сел чуть выше на соседнем ряду.

Уж не знаю, что за билет попался — счастливый или нет. Какой ни выбери, а для меня они все одинаково безнадежные.

"Принципы интегрирования примет на удачу. Примеры интегральных уравнений".

Глухо. Стучи, не стучи по черепушке — извилины не ответят. Можно, конечно, поспорить с преподавателем, что считается приметой на удачу. Для кого-то звон в левом ухе — к приятностям, а для кого-то — наоборот, признак предстоящего провала. Кстати, не звенит ли у меня в ухе? К примеру, запнуться правой ногой считается хорошей приметой. Чего хорошего, если расстелишься и разобьешь колени? Тут хоть правая, хоть левая — без разницы, на какую ногу хромать. Опять же, увидеть женщину с полными ведрами — к удаче. Где бы найти подходящую тётеньку в столице? Погляжу в окно, вдруг мимо института случайно проходит и невзначай тащит ведра с колодезной водой на коромысле. Нет никого. Пусто на дорожке.

Или взять вощение конечности святого Списуила — тоже примета на удачу в экзаменах и прочих учебных муках — сдаче лабораторок, курсовых работ, защите рефератов. Можно перевести пятку статуи в интегральную форму, но не знаю, как. Скукота, в общем, и ноль знаний по принципам интегрирования примет.

Далее вопрос номер два. "Математическое обоснование эффективности символов везения. Условия абсолютного везения".

Опять же, у каждого свои символы. Кто-то увешивает дом подковами, а кто-то носит на подкладке иголку с желтой ниткой или ищет в букете сирени цветки с нечетным числом лепестков.

Осточертели вопросы с везением и удачей. Словно насмехаются. Надо было не слушать Мэла и пойти в архив. С Нектой побеседовала бы на общие темы — всё веселее, чем с безнадежностью пялиться в окно.

Далее. "Схема классификации сновидений. Признаки пророческих сновидений".

Вот-вот, вопрос по назначению. Мне как раз снится один и тот же странный сон, а я, бездарная, не могу понять, что он означает. А всего-то следовало выучить билет, классифицировать лесное сновидение и с помощью логичных вычислительных методов определить процент достоверности. Наверняка образы, возникающие в сонном подсознании, намекают на что-то. Кстати, настойчиво намекают, а билет следовало выучить хотя бы из-за актуальности вопроса.

Ах да, еще задачка на закуску.

"С помощью математической индукции доказать фатальность или случайность событий в нижеследующих примерах. В качестве основы взять условие: объект Х поворачивает на перекрестке влево, и через три минуты его сбивает синий грузовик с отсутствующей фарой.

1) Объект Х поворачивает на перекрестке вправо и добирается домой, но через двадцать лет его сбивает синий грузовик с отсутствующей фарой.

2) Объект Х поворачивает на перекрестке вправо и добирается домой, но через двадцать лет его сбивает велосипедист в очках.

3) Объект Х встречает на перекрестке знакомого, с которым поворачивает вправо, и через семь минут обоих сбивает синий грузовик с отсутствующей фарой".

Ничего не скажешь, радужная задачка — подсчитывать неизбежности и случайности появления трупов в ДТП. Предпочту рассчитать фатальность судьбоносной встречи с Мэлом, но не знаю, как.

Стыд и срам. Еще неизвестно, что скандальнее — общаться с Радиком при закрытых дверях или "неуд" по матмоделированию вис-процессов. К окончанию сессии Рубля вручит приглашение на банкет и с неудовольствием узнает, что образцовая дочка министра экономики на самом деле учится с трудом, на последнем издыхании.

И что, с парнишкой теперь совсем нельзя общаться? — перескочила мысль на выговор Мэла. И с Аффой нельзя, и с Вивой, и с Капой? Вдруг они продадут репортерам информацию о моем индексе талии и бедер или аудиозапись уединения с Мэлом?

Уверена, никто из них не поступит подло, даже Капа, у которого сейчас сезон безденежья. Может, столичный принц и привык жить среди обмана и лицемерия, когда улыбаются в глаза, а за спиной поливают грязью, а я соседствую с простыми людьми, которые режут правду-матку, не таясь: так, мол, и так, даже тётка-вехотка на другом конце общежития вставила ватные затычки в уши, покуда вы с Мэлом "общались". И правдивая оплеуха отрезвит, в то время как приторная фальшивая лесть обманчиво туманит голову.

За экзаменаторским столом преподаватель конструктивно общался с очередным студентом-смертником. Неплохой он дядечка, но за цифрами и формулами не видит людей, потому что увлечен своим предметом без меры. Наверняка сейчас перед его глазами сидели не третьекурсники, а логарифмы и дифференциалы.

По проходу пролетел легкий сквознячок. Это Мэл спустился вниз, а на стол рядом со мной лег листок, исписанный каллиграфическим убористым почерком. Буковки знакомо кренились в сторону окна, потому что парень писал левой рукой.

Преподаватель не заметил шпаргалку, и я спешно схватилась за чтение, поглядывая благодарно на Мэла. Исчерпывающие ответы, даже чересчур, и задача решена подробно. Все вопросы разжеваны для зеленой первокурсницы или для полнейшей балбески, еле-еле читающей по слогам.

Могу пообижаться на то, что парень усомнился в моих умственных способностях, но не буду. На правду не стоит дуться. Ведь Мэл успел подготовиться по своему билету и вдобавок спас меня. Остальное зависит от моей самоуверенности и сообразительности.

Пока строчки торопливо заучивались, Мэл защитился и, выходя, сделал пальцами "V".

"Ты победишь".

Итог экзамена — очередная незаслуженная четверка, гул в ушах от зашкаливающего волнения и ватные негнущиеся ноги. Видимо уморившись, преподаватель спрашивал в объеме билета и не залазил в математические дебри. Зачитав содержимое ответов и промямлив пару невнятных фраз от себя, я увидела, что перо экзаменатора вывело в сдаточной ведомости "хорошо", и некоторое время сидела в прострации, пока меня не согнал следующий студент.

Мэл дожидался у двери и, оградив от чужого любопытства и расспросов однокурсников, отвел меня к лестнице. Мы вышли на лестничную площадку.

— Ну, как? — спросил парень, обняв, и подтолкнул в угол. — Вижу, что сдала.

— Ты не представляешь! — воскликнула с жаром. — На четверку!

— На меньшее я и не рассчитывал. Молодец, — похвалил Мэл, и мы поцеловались.

— Это ты молодец. Я-то причем? Считала с бумажки — всего-то делов, — возразила, отдышавшись. — Спасибо!

Поражаюсь ему. И по своему билету подготовился и на мои вопросы накарябал правильные ответы. А я лишний раз убедилась, что у Мэла ума палата. Не то, что у меня — одна извилина и та прямая.

— Предлагаю отметить где-нибудь в уютном местечке, — напирал парень. — Тем более, сегодня двойной повод — мы пережили знакомство с твоим отцом.

Что верно, то верно. Двойное потрясение опасно для психики, поэтому стресс нужно заесть чем-нибудь вкусненьким. Я готова провести в компании Мэла всю оставшуюся жизнь! — запело сердце. Впереди меня ждет радужное будущее! Но сперва нужно отработать положенные часы в архиве, а еще зайти в деканат, чтобы похвалиться полученной оценкой перед Стопятнадцатым. Пусть Генрих Генрихович порадуется, что я не совсем беспросветная и безнадежная, хотя так и есть на самом деле. О бесценной помощи Мэла умолчу, чтобы не сгореть со стыда.

Парень согласился с моими планами, правда, покривился, услышав о работе в институтском подземелье. Я думала, он опять начнет настаивать на увольнении, но Мэл сказал:

— Пошли, провожу. Как поговоришь со Стопятнадцатым, позвони, я встречу.

Так и будет водить меня туда-сюда на поводке? — вскипело раздражение и тут же испарилось. Мэл прав, беспокоясь о моей безопасности. К повышенному вниманию нужно привыкать постепенно. Сегодня чужие взгляды беспокоили гораздо меньше, но словесно отбиться я не сумела бы. Меня обескуражило напоминание Мэла о том, что нужно следить за речью и манерами. Теперь лишнего слова нельзя сказать. Возьмут и обвинят, что ругаюсь как базарная баба или найдут в словах скрытую угрозу и раздуют скандал на пустом месте?

Щербатая дверь деканата оказалась незапертой, и Мэл, поцеловав меня в щеку, ушел обзванивать родственников, чтобы сообщить о новой хозяйке Дьявольского Когтя. Родня Мэла ужасно обрадуется новости. Прямо-таки расцелуют столичного принца на расстоянии. Представляю, какими красными станут уши парня от возмущенного рева, изрыгаемого из телефона.

Унылый пенал стабильно вымершей приемной деканата нагонял неизменную тоску даже в солнечный и радостный день.

— Прошу. Не заперто, — отозвался на стук зычный бас из-за двери деканского кабинета.

Стопятнадцатый не скучал в одиночестве, отдыхая после экзамена у четверокурсников. Генрих Генрихович вместе с профессором рассматривал черно-белые фотографии, накиданные ворохом на столе. Заметив меня, Альрик поздоровался кивком, сгреб в кипу снимки с непонятными размытыми пятнами и присел на край стола.

Я не ожидала столкнуться с профессором нос к носу и поэтому растерялась. Откровенничать со Стопятнадцатым легче и проще, он годился мне в отцы, а вот Альрик — мужчина. Тьфу, декан тоже не женщина, но у него нет прищура с хитринкой и солнечных зайчиков, плещущихся в глазах. А еще у профессора отменное чувство юмора и красивая улыбка. И иногда кажется, что он поглядывает на меня иначе, нежели преподаватель на студентку. И вообще, хватит думать о чем попало, а то Альрик с легкостью прочитает дурацкие мысли по загоревшимся щекам. У меня есть Мэл, а профессор пусть утешается обществом таинственной невесты.

— Простите, наверное, я не вовремя.

— Что вы, милочка! — усадил меня Стопятнадцатый в кресло для посетителей. — И я, и Альрик рады видеть вас в любое время. Как самочувствие? Головные боли, онемение конечностей, головокружение не беспокоят?

— Самочувствие хорошее, — отрапортовала бодро. — Не беспокоят. Капли Альрика Герцевича помогают.

— Приятно слышать, — профессор наградил меня своей фирменной улыбкой. — Соблюдаете дозировку?

— Стараюсь.

— Прекрасно. Точное выполнение рекомендаций есть залог успешного результата. Как поживает "подарок"? Не проявлялся?

Я не сразу сообразила, что под вопросом Альрик подразумевал колечко Некты.

— Нет, — соврала с легкостью.

Чем меньше правды, тем меньше проблем — давно проверено. А с волосинками-звеньями как-нибудь научусь справляться. Нужно пореже бояться и не до потери пульса, и тогда подарок жителя подземелья не проявится на пальце.

— Советую провести повторное обследование в лаборатории, — предложил профессор. — Мы виделись в последний раз в субботу и расстались при… сумбурных обстоятельствах. Честно говоря, и я, и Генрих Генрихович испытываем вину за то, что втянули вас в эксперимент и, тем самым, поставили психическое здоровье под угрозу. Колено не ноет?

Я вспомнила об ушибленной коленке, вылеченной Альриком. Падение на институтской лестнице — не чета многочасовому воскресному ползанию по вентиляционным трубам, из-за чего опухли суставы. Спасибо Мэлу, позаботившемуся о покрасневших коленях: мазь и спрей избавили от болезненной отечности практически моментально.

— Ты видел Эву Карловну в субботу, а я любовался ею в воскресенье по телевизору, — заметил добродушно Стопятнадцатый и поделился стихотворным экспромтом: — Красота пленяет, в омут окунает.

— С головой, — добавил весело профессор. Мужчина лучился хорошим настроением, и мне неожиданно пришло на ум, что вопросы о самочувствии задавались из вежливости, а на самом деле Альрик витал мыслями в другом месте.

— Спасибо вам, Генрих Генрихович! — поблагодарила декана.

— За что? — удивился тот.

— За лимузин у общежития.

— Ах, это, — махнул рукой Стопятнадцатый. — Пустое. Стало быть, ваш батюшка отказался от своих слов?

В присутствии коллеги он не начал спрашивать напрямик: "Значит, папаша усовестился и все-таки выделил средства на прием?" Что ни говори, а интеллигентный дяденька наш декан, но Альрик в курсе моих финансовых подвижек, поскольку мы с ним деловые партнеры, связанные пожизненным обетом.

— Да, папенька помог с деньгами, — соврала с легкостью, и Альрик отвернулся к окну, не сдержав улыбку.

Ну и пусть не срастается выкройка моих доходов. Отец считает, что я тяну висоры из Мэла, или, вернее, из Мелёшина-старшего. Мэл считает, что у меня темные делишки с профессором. Стопятнадцатый считает, что родитель внял голосу добродетели и сменил гнев на милость, подкинув деньжат. А Альрик ничего не считает, потому что знает правду. Утешу совесть тем, что Генрих Генрихович не догадается похвалить отца за проявление заботы о собственной дочери. Он человек деликатный и во внутрисемейные отношения не встревает.

— Отчего же только в субботу? — сказал профессор, не отводя взгляда от окна. — Я тоже заметил, что Эва Карловна покорила столичное общество на "Лицах года". Поздравляю вашего батюшку с высоким назначением, — добавил, обернувшись ко мне.

— Спасибо.

— Вас не затронули беспорядки в развлекательном центре? — озаботился декан. — Юноша, с которым вы присутствовали на приеме, попал в неприятности. Вчера мы отправили характеристику в Департамент правопорядка от администрации института.

— Спасибо за беспокойство, — поблагодарила я еще раз. — Беспорядки не затронули.

Скажу правду, и Альрик как пить дать потащит на закрытый пятый этаж для проведения анализов и просвечивания внутренностей. А Пете, видать, пришлось несладко в казенных аппартаментах отделения.

— В том же клубе пострадал четверокурсник с факультета элементарной висорики. Отравление ядовитыми парами. Обожжены трахея и пищевод. Куда катится мир? — посетовал Стопятнадцатый. — Молодежь беспечна и не задумывается о последствиях.

— Думаю, у юноши, сопровождавшего Эву Карловну на прием, был повод покуражиться, — встрял с улыбкой Альрик. — Точнее, ему было перед кем показать кураж.

Я потупилась. Острое чутье подвело профессора. Чемпион полез на ринг не из-за меня, а ради грудастой девицы из лимузина.

— Сомневаюсь, что ты совершил бы безрассудный поступок, — похвалил коллегу Генрих Генрихович. — К сожалению, осмотрительность и зрелость поступков приходят с опытом и прожитыми годами.

— Никогда не поздно совершать безрассудства, особенно ради кого-то, — развеселился Альрик и подмигнул мне.

Его хорошее настроение било через край. Наверное, по результатам сегодняшнего экзамена на потоке выявилось немало отличников, что несказанно обрадовало профессора. Залихватское поведение коллеги заметил и декан.

— Не узнаю тебя. Последние два дня был мрачнее тучи. Поругался с Нинеллой Леопардовной, довел до слез трех лаборанток, устроил второкурсникам допрос с пристрастием на защите курсовых проектов. Между прочим, они пожаловались на тебя. Коллективно. Что изменилось?

— Не высыпался, — отозвался весело Альрик, и я вздрогнула. — С Нинеллой всего лишь поспорил и даже голоса не повысил, лаборантки запортили результаты двухмесячного эксперимента, а второкурсники попищали, зато подготовились и сдали экзамен с хорошими результатами.

Все-таки интуиция меня не подвела. Профессор доволен итогами сессии по своему предмету. А ведь он тоже плохо спит, как и я. Наверное, выматывается на работе: проводит бесконечные опыты, телепортируя невзрачный камешек, и учит непутевых студентов, вбивая в них знания. Задать ли вопрос о моем сне?

— Как здоровье Евстигневы Ромельевны? — спросила вместо этого.

— Хорошо. Можно сказать, прекрасно, — прогудел декан. — Идет на поправку семимильными шагами.

— А что с этим?… С крылатым? — помахала я руками, иллюстрируя, и Альрик, не сдержавшись, беззвучно рассмеялся.

— Взгляните, — протянул пачку фотографий и продублировал мои движения: — Вот оно, ваше… крылатое.

На снимках было изображено нечто черное, бесформенное, слипшееся в кашу.

— Разве это крылатик?

— Без подпитки вис-возмущениями он постепенно убывает в размерах. Потеряна способность передвигаться и чувствовать вибрации. Надеюсь, вскоре мы утилизируем летуна, — заявил оптимистично профессор. — Эва Карловна, не смотрите укоризненно. Это неживое создание. Механизм, способный наносить увечья и истреблять. Я бы поэкспериментировал с ним, но Генрих Генрихович запретил. А то, глядишь, мы с вами надели бы на нежить уздечку… То есть нацепили бы ошейник с поводком и отправились на прогулку, а наш личный дракон летел бы сверху.

Что-то у Альрика вообще нездорово разыгралось воображение из-за хорошего настроения. Даже мне не пришла бы в голову подобная фантазия.

— Это тебе во сне приснилось? — полюбопытствовал Стопятнадцатый.

— И это, и многое другое, — подтвердил профессор.

— И мне тоже снятся сны, — вставила я. — Цветные, с запахами и звуками.

— Отлично, — улыбнулся профессор, оттолкнувшись от стола, о который опирался. — Сновидения — отголоски реальных событий. Главное, чтобы вам не снились кошмары. Генрих Генрихович, мне пора. До сих пор не погасил ведомость у Монтеморта.

— До свидания, — попрощалась я с Альриком. Наверное, к лучшему, что не ляпнула о лесе и его хозяине, не то меня засмеяли бы в хорошем настроении.

— Всего хорошего, Эва Карловна, и обращайтесь при любых ухудшениях здоровья, — напомнил профессор и похромал к двери. Взявшись за ручку, он внезапно обернулся, втягивая носом. Посмотрев на меня с удивлением и несколько недоуменно, мужчина встряхнул головой, точно отогнал какую-то мысль, и вышел.

И чем здесь может пахнуть? Вроде бы не от меня: духами не мазалась, душ с утра принимала, платье новое. В помещении спертый воздух, как и в приемной. Пыль, книги, половинка засохшего ванильного печенья, укатившаяся когда-то под шкаф. Кофе, выпитый около часа назад. Одеколон декана, туалетная вода Альрика, и в составе букета ароматов тонкий хвойный запах. Мне сразу вспомнился лес. Точно, дежа вю.

Профессор велел не стесняться и обращаться по любому вопросу. Считается ли ухудшением самочувствия сон о лесе, пробудивший телесную жажду? При желании необычную реакцию на сновидение можно легко объяснить. Сны — это отражение реальности, в которой Мэл занял главенствующее место, стремительно и внезапно. Серая крыскина особь, недополучившая родительской любви и ласки, к половозрелому возрасту дорвалась до физических удовольствий и открыла для себя мир чувственных ощущений. Каждое прикосновение к Мэлу — агрессивно-жалящее или томительно-неспешное — пробегало током по телу, натягивая оголенные нервы резонирующими струнами. Неудивительно, что в такие моменты у меня отключалась память. Организм требовал компенсацию, и немалую, за годы мытарств и затюканного существования, и поэтому жадничал, не отпуская сознание даже во сне. Ну, и как после такого анализа рассказывать Стопятнадцатому при свете дня о похождениях в чащобе?

Подумав, я решила не рассказывать декану о навязчивом сновидении. Посмотрю, приснится ли сегодня лес, и тогда уж обязательно поговорю с Генрихом Генриховичем. Сердобольный дядечка поймет щекотливость последствий сна.

Перед уходом все-таки похвалилась четверкой за сданный экзамен, и Стопятнадцатый сказал:

— Вот видите, милочка, если очень захотеть, можно в космос полететь. Сами не заметили, как сессия вам покорилась.

При этом ни я, ни декан не стали заострять внимание на моей бездарности и на гибкой совести Генриха Генриховича, поступившегося из-за меня кодексом учительства — как люди деликатные и воспитанные.

Выйдя из деканата, я на ходу искала номер "моего Гошика" в телефоне, как вдруг заметила неподалеку Аффу, списывающую с листочка, пришпиленного к двери с абстрактыми хаотическими разводами.

Здороваться с соседкой или нет? Пройду мимо. Наверное, она не захочет общаться.

Девушка услышала стук каблуков и обернулась.

— Привет.

Я остановилась:

— Привет.

Мы замолчали, и в воздухе повисла неловкость.

— Сдала? — поинтересовалась у Аффы.

— Сдала. На четыре.

Я думала, она съязвит: "Между прочим, четверка вышла из-за тебя. Своими стонами не дала сосредоточиться на учебе", но соседка спросила:

— А ты как?

— Тоже неплохо. На четверку.

Мы опять помолчали, и тишина пустого коридора стала вдруг осязаемо плотной, причиняя дискомфорт. Гномик на часах отрапортовал, что первый звонок прогорнил недавно, во время посещения деканата.

— А я вот расписание консультаций выписываю, старое где-то посеяла, — сказала непонятно зачем Аффа. — Значит, твой отец — министр?

— Да, с понедельника.

— Отец — министр, а говорила, что не бывала в "Инновации", — упрекнула девушка.

В ее понимании дочкам высокопоставленных чиновников следовало столоваться в элитном столичном кафе, а не притворяться голодраной беднотой, считающей каждый висор.

— Я и не бывала. Отец не разрешал. Считал, что испортит мой характер, если начнет баловать и потакать капризам.

— И все-таки встречаешься с Мелёшиным…

Мой взгляд уехал в сторону. В институте ничего не утаишь. Одна большая деревня.

— Знаешь, что про него говорят? — продолжила соседка. — Когда Мелёшин узнал о твоем отце, то поклялся на спор, что обгонит остальных и отобьет тебя у чемпиона… у Пети. Всех перепрыгнул и оказался первым.

Оказывается, парни устроили соревнование, а я и не знала, что стала призом. Необычная сплетня.

— Аф, а был ли кто-нибудь кроме Мэла? Я пыталась завязать отношения с Петей, но не вышло. А других-то и не было. Получается, если бы не отец, на меня никто не обратил бы внимания. А теперь выясняется, что Мелёшин кого-то перепрыгнул. Тех, кто собрался на спор заводить выгодное знакомство со мной, так?

Аффа поджала губы, недовольная спокойной реакцией на свои слова.

— В общем, извини за то, что сказала в общежитии. Грубо вышло. Не нравится мне Мелёшин, как ни крути. Ты еще набьешь шишки и не раз пожалеешь, что не послушала советы знающих людей. Мелёшин развлечется и бросит тебя.

Я улыбнулась:

— Если не ошибаться, опыта не набраться. И у тебя не всегда было гладко с парнями.

— Но ведь не с морально убогим типом! У Мелёшина — ни совести, ни чести. А со спортсменом вы вообще здорово смотрелись и ворковали как влюбленные голубки. Он с тебя глаз не сводил.

— Неужели? — неприятно удивилась я.

— Да. Попали в камеры раз десять, не меньше. Он в курсе, что ты теперь с Мелёшиным?

— Наверное, уже знает. Петя сидел в отделении после драки в "Вулкано". Сегодня выпустили.

— Не может быть! — ахнула Аффа. — Он не пострадал? Ты тоже там была?

— Не пострадал. Мы ездили вместе. Кстати, идеальный Петечка уговорил поехать в клуб, хотя я собиралась домой. А потом Петя уговорил посмотреть подпольные бои. А потом началась драка, и он меня бросил, так что пришлось выбираться самостоятельно.

— Не может быть, — покачала головой девушка. — Не верю. Твой чемпион не такой. Он не мог.

— Во-первых, он не "мой". А во-вторых, полез на ринг из-за одной лохудры, которая была на приеме. А потом началась свалка, и мы потерялись. Я сама выбиралась, — пожаловалась, и глаза увлажнились. Петя вырисовался в роли предателя, бросившего спутницу на произвол судьбы, а над моей головой засиял нимб мученицы.

Аффа дернулась навстречу. Наверное, хотела утешить.

— Страшно было?

— Очень.

— Что же тебя Мелёшин не спас?

— Он бы спас, только не смог пробиться. А потом до утра искал по больницам и моргам.

Соседка впечатлилась.

— Ну… а ты так и поверила его байкам, — сказала менее агрессивно.

— Поверила. Аф, я больше не помешаю в общаге. Наверное, перееду к Мэлу.

— Ого. Скорострельно, — усмехнулась она, впрочем, без особой радости. — Трусиха. Когда грубят, надо отвечать в том же духе.

— Не умею, — заключила я с прискорбием. — Не могу.

— Значит, никто не злил. Жаль, если уедешь. Ты куда?

— В архив на подработку, — пояснила девушке, возобновив поиски номера Мэла в телефоне.

Аффа удивилась:

— Зачем? Неужели Мелёшин не против?

Пришлось соврать, чтобы худо-бедно оправдать эксцентричное поведение дочери министра, подрабатывающей за мелочевку.

— Я же заключила трудовой договор на определенный срок. Сессия закончится, и уволюсь.

Объяснение устроило соседку.

— Понятно. Пойдем до холла.

— Не могу. Мэл сказал позвонить и дождаться.

— Мелёшин дрессирует тебя как собачку, а ты не замечаешь. Без него уже и чихнуть не можешь? Боишься, что съедят? С Мелёшиным ты разучилась кусаться и стала мямлей.

— Не стала, — оскорбилась я на необоснованное обвинение, решив позвонить Мэлу по пути вниз, — и никто меня не дрессирует. Где хочу, там и хожу. Пошли.

* * *

— Ну, ты даешь! — присвистнул Мак. — Не ожидал. Круче Дэна повязался.

— По-другому никак, — объяснил Мэл.

Они столкнулись в холле и сидели теперь на опустевшем постаменте, отмечая мимоходом студентов, покидавших институт.

— Не знаю, поздравить или посочувствовать, — ухмыльнулся Мак и поддразнил: — Прощайте, девочки, пирушки, гоночки! Поскорбим молча.

— Эй, я еще не умер для жизни, — толкнул в бок Мэл.

— Женщины — ярмо, которое тянет нас ко дну, — не унимался Мак. — "Не гони, у меня голова кружится", "Давай не пойдем, там шумно", "Твои друзья плохо на тебя влияют", "Этот галстук не подходит к рубашке", "Дорогой, моя мама поживет с нами"…

Мэл рассмеялся.

— Ты-то откуда знаешь?

— Анекдоты не рождаются на пустом месте, — поднял Мак указательный палец. — Их придумывают горемыки, потерянные для суровой мужской компании. Мы еще отпоем твою свободу, как полагается, а сейчас объясни, к чему спешка, если финишная далеко?

— Зять прочистил мозги. Заодно разъяснил о бате и о Влашеке и согласился помочь утихомирить Рублю. В общем, я затеял бучу, и мне же разгребать. Хорошо, что вчера уладил с кольцом. Сегодня её папаша тряс газетой. Репортеры, подлюки, пронюхали и решили устроить викторину "что, где, когда?"

— Сообщил родне?

— Да. Отцу, деду и Севолоду. Остальные и без меня узнают. И матери позвонил.

— А они обрадовались и пожелали счастья, — предположил Мак со смешком.

— Приняли к сведению. Отец сказал, что замнет вопрос с фотографиями — и всё.

— А мать?

— Она всегда советуется с ним.

— Можешь передохнуть, — постучал Мак по плечу друга. — Родственники в обмороке. Щипало, когда надевал?

— Малость поревела. Зять дал какую-то фигушку из лаборатории. Притупляет чувствительность. Иначе втройне больнее.

— Слушаю и не могу поверить. Я попал в параллельную реальность! Наш неприступный Мэл сдался. Добровольно поднял ручки. "Бери меня тепленьким, милая!" — запаясничал Мак. — Точно, завтра наступит лето. Выходит, Ледышке обломилось?

— К лучшему. Меня даже аrdenteri rivas [35]gаrdenteri rivas, ардентери ривас (перевод с новолат.) — горячий поток
не согрел бы.

— Ты и не пытался. Может, она горячая штучка? Дикая, необъезженная.

— Место вакантно. Прошу, — Мэл сделал приглашающий жест к парадной двери.

— Нет уж. Мне дорога свобода, пусть и относительная, — поежился Мак. — Слушай, а приезжайте вечером к Дэну на сабантуй. Будет весело.

— Посмотрим, — задумался Мэл. — Нет, не приедем. Понимаешь, там будет полно знакомых…

— И среди них попадется какая-нибудь их бывших?

— Да, по закону подлости.

— Вечно бегать не сможешь и её не спрячешь.

— Знаю. Мы вместе только третий день. Пусть привыкнет, — сказал Мэл, вертя телефон в руках. Проверил отсутствие пропущенных вызовов и убедился, что звук выставлен до максимального значения.

— Сколько можно разговаривать? — проворчал, убирая аппарат в карман.

— Вот! — воскликнул Мак. — Еще вспомнил. Они могут часами болтать ни о чем!

— Заранее боюсь, — Мэл спрыгнул с постамента. — Я — в деканат.

— А я — к воротам. Дэн обещал подхватить.

По пути Мак продолжил стращать товарища ужасными женскими недостатками, превращающими существование мужчин в непроходящую головную боль, а Мэл слушал и кивал, посмеиваясь. Они до того увлеклись темой, старой как мир, что позабыли разойтись в разные стороны и свернули в северо-западный коридор. Мак спохватился.

— Намотал ликбез на ус? Обращайся, если что. Я знаю много тёлкиных секретов и плохих советов не даю. Что там такое происходит? — навострил уши, переключив внимание на группку, собравшуюся у лестницы.

Мэл потянулся следом за компанию.

— Тут один марсианин объясняется в любви Аньке Левшуковой, — пояснил долговязый студент, у которого Мак поинтересовался причиной сборища.

Левшукова — девчонка красивая, но со стервозным характером. На втором курсе закрутила с Дэном, да что-то у них не срослось. Однако Анька не прочь реанимировать былое и заодно согласна погулять и с Мэлом и с Маком, а точнее, с любым, кто, не задумываясь, оставляет на чаевые сотню висов. Год назад и Мэл собирался покатать с ветерком длинноногую шатенку, но скупого комментария Дэна о сучности однокурсницы хватило, чтобы зарубить идею на корню.

— Взгляни на свое лопоухое счастье, Левшукова, — кивает в центр сборища тип подле Аньки. Широко расставленные раскосые глаза, белесые радужки с черной каймой, походка вразвалку, пошлости на языке и самоуверенность в смеси с хамством. "Камышовый кот" — шепчутся с благоговением хлюпики и заморыши. Кто при силе, тот не признает хвастливое прозвище, сокращая его. Камыш не обижается. Он правит в своей весовой категории. Многих пугают затянутые мутью глаза, хотя у Камыша отличное зрение. За успехи в гипнозе ему светит место дознавателя или следователя Первого департамента в качестве начальной карьерной ступеньки.

Камыш обхаживает Левшукову давно и безрезультатно, да вот беда — машина недостаточно комфортна, и родители контролируют расходы. Камыша бесят отказы Аньки, и в отместку он выводит ее из равновесия всеми возможными способами.

— Вот и на твоей улице наступил праздник, — ерничает Камыш. — Полный унитаз любви. Нырнешь, Левшукова?

Та недовольно хмурит брови, накручивая локон на пальчик.

Мэл собирается уйти, но вдруг замечает в центре сборища светлый ежик волос "марсианина" и приостанавливается. Мэл удивлен. Мало того, он изумлен. А "марсианин" смущен и растерян прибывающими зрителями. Похоже, он не ожидал публичности. Откуда взялся народ, если экзамены закончились? Но мужчины не трусят и не сбегают, а отвечают за свои слова. И поэтому нескладный первокурсник распрямляет спину.

Некоторое время Мэл осмысливает ситуацию. Несуразный тощий пацан и по совместительству друг-брат Эвы открылся Левшуковой в светлых чувствах. Чувства светлые, а адресатка — стерва.

Зрители возбужденно переговариваются, комментируя бесплатное зрелище.

"Ну и влип ты, мелкий, со своей любовью" — сочувствует Мэл и протискивается вперед, насколько возможно. — "Точно марсианин. Нормальный человек обходит Левшукову за километр".

Несмотря на комичность ситуации, Мэл чувствует невольное облегчение. Поначалу он думал, что пацан неровно дышит к Эве, но сегодняшнее представление успокаивает.

Эва вот здесь, — сжимает Мэл кулак. Он улавливает ее мысли, чувствует изменения в настроении; ему льстит и наполняет самодовольством то, что он читает в её глазах: восхищение, восторг, обожание, нежность, страсть, доверие. Мэл как никто другой имеет исключительные права на нее, а мелкие перекосы во мнениях и недопонимание понемногу исчезнут. Эва — умная девочка, со временем она признает его правоту в спорных вопросах.

Вода точит камень. Мэлу хватит терпения внушать, уговаривать день за днем, убеждать. Он даже разрешит Эве побрыкаться, вредничая. Пусть упрямится — у него всё под контролем. Поэтому первокурсник из общежития, к которому Эва привязана и питает симпатию, вызывает раздражение. Глядя на нескладного головастого пацана, смешно делать пошлые предположения. Мэл знает — Эва горит только для него. Но он не намерен делить её с каким-то сопляком.

Для чего нужны друзья? Чтобы обсуждать вещи, о которых нельзя поговорить с ним, Мэлом. По разным причинам: из-за того, что Эва стесняется, из-за разного социального положения, из-за разных интересов. Для бесед по душам подойдет подружка, хотя бы вот соседка по общежитию, но никак не тощий малёк. Хотя нет, соседка тоже не годится. Эва нужна Мэлу вся, без остатка.

И все же мелкий не иначе как спятил, решив признаться Аньке. Та не оценит сердца, брошенного к ногам.

— Не знал, Левшукова, что ты докатилась до ручки и от отчаяния коллекционируешь это, — усмехается Камыш, кивая на "марсианина".

— А хотя бы! Тебе-то что? — зло отвечает она. — Человек готов на всё ради меня! Не то, что ты!

— На что ты готов ради нее, человек? — подходит Камыш к пацану и кладет руку на плечо, смотря с притворным сочувствием.

Малёк растерян.

— А хотя бы вот… снять дефенсор! — выдает Анька гневно. — Чем не поступок?

— Да-а, это настоящий подвиг, — тянет Камыш. — Готов ли ты на геройский поступок ради любви? Или кишка тонка?

Переговаривающаяся толпа затихает.

Пацан замирает в нерешительности и опускает голову. Он слабак.

— Вот видишь, Левшукова, как жалко тебя любят. Никчемно. Недостойна ты великих чувств! — произносит с пафосом Камыш, разводя руками.

Анька фыркает, выражая свое презрение и Камышу, и несуразному первокурснику, и зевакам.

И тут "марсианин" неуклюже снимает с шеи небольшой плоский медальон на серебряной цепочке и протягивает Левшуковой. Мэлу кажется, что малёк на миг зажмурился, вручая судьбу даме сердца, хотя сбоку плохо видно.

Камыш перехватывает протянутый бесценный подарок.

— Так-так-так. Что за козюлька? — разглядывает незамысловатое украшеньице и бросает товарищу, скользкому типчику с крысиной физиономией.

По толпе проходит волнение, зрители взбудораженно переговариваются.

"Совсем больной на голову или страх потерял", — делает вывод Мэл, глядя на светлую стриженую макушку.

— Ладно, мне пора, — говорит он Маку.

— Погоди, — удерживает тот за рукав. — Хочу узнать, чем дело кончится.

— Я пошел. Потом расскажешь, — Мэл разворачивается, чтобы выбраться из толпы, которая успела разрастись.

— Энурез… до семи — десяти лет… — сообщает отрешенно "крысюк", вглядываясь пристально в пацана. Он тоже учится на элементарном факультете и специализируется на ясновидении.

— Ба, наш герой ссался в постельку! Большой мальчик мочился штанишки, — комментирует Камыш. Малёк дергается, пытаясь вырваться из тесного круга зрителей, но лапа ложится на его плечо, придавливая. — А как ты хотел? Героем быть нелегко.

— Он "грязный", — сообщает монотонно товарищ Камыша, роясь в голове пацана.

Левшукова морщится и отворачивается. Толпа гогочет, а "марсианин" опускает голову.

— Не смешно, — осаживает Мэл развеселившегося друга.

— Да брось ты! — смеется тот. — Все мы люди. Зато поймет, что Левшукову в принципе нельзя любить.

В это время ясновидец что-то говорит, и толпа грохает смехом.

— Ай-яй-яй, Левшукова! Как не стыдно приходить во сне к милым детишкам и соблазнять их? Развратница! — восклицает громко Камыш, грозя пальцем. — И малыши дрочат на тебя, забравшись утром под одеяло.

Анька вспыхивает и порывается уйти, но Камыш перехватывает.

— Куда бежишь, звездуля? Просила подвигов — принимай. Твой герой раскрывается в неожиданных ракурсах.

— Да пошел ты, — цедит Левшукова, а зрители веселятся.

Неожиданно Мэла окатывает страхом: чтец может откопать в голове пацана упоминание об Эве. "Совместные обеды и ужины… Что еще?" — соображает он лихорадочно. Вряд ли Эва поделилась с мелким своим самым большим секретом и прочими тайнами поменьше, например, источником денег, хранящихся в банковской ячейке, и общением с хромоногим символистиком.

— Ни в какие ворота не лезет, — говорит Мэл, порываясь закончить жестокий фарс. — Камыш, наверное, башкой ударился. Хотя вместо головы у него задница.

— Погоди, — удерживает его Мак. — Дай чуток досмотреть.

Нет, Эва осторожна и не ляпнет лишнего, к тому же связана обетом, — вспоминает Мэл. Но если чтец вытянет из памяти пацана образы, связанные с ней, а Камыш сально прокомментирует, обоим элементарщикам — конец.

Развлечение выходит на новый виток.

— А хочешь посмотреть, Левшукова, как он это делает? — приходит к Камышу идея.

— Отвянь! — Анька пытается сдернуть его руку с локтя.

— Раздевайся, — приказывает Камыш мальку и повторяет замогильным голосом, впившись белесыми зрачками: — Сейчас… ты… разденешься… полностью… Ты раздеваешься… Ты разделся…

Толпа затихает, и в наступившей гробовой тишине пацан послушно снимает толстовку, аккуратно складывая на полу. Сверху ровной кучкой ложатся поношенные джинсы, футболка и прочая одежда, пока малёк не остается в чем мать родила. Он стоит, замерев в ожидании указаний.

Товарищ Коршуна подбирает шмотки и выбрасывает из круга. Белесые радужки впились в лицо "марсианина", не разрывая зрительного контакта.

Взбудораженная толпа оживляется, щелкают вспышки, зрители успевают снимать сногсшибательное видео на камеры телефонов.

— Внимание! Последняя гастроль! — объявляет "крысюк". — Любой каприз за ваши деньги! Заказывайте. Наша барышня исполнит.

"Барышней" на жаргоне элементарщиков называют человека под гипнозом или марионетку. Камыш может отключить память пацана или, наоборот, оставит в качестве поучительного урока, управляя двигательными рефлексами и сознанием.

У любого издевательства есть предел. Мэл видит ссутулившееся нескладное тело, острые костлявые плечи, выпирающие лопатки, следы старых шрамов на спине. Противно. Растет гадостная волна.

"Невероятный балбес!" — проносится сочувственная мысль.

В этом мире не принято выручать бескорыстно. У любой помощи есть цена — долг, клятва, обещание, услуга. Деньги, в конце концов. Пора признать: малёк не нравится Мэлу единственно тем, что Эва считает его другом, и поэтому Мэл тянет. "Не бывает дружбы между мужчиной и женщиной", — повторяет он про себя. — "Не бывает и не будет".

— Пусть станцует! — кричит кто-то сзади.

— Вот это да! — не отстает от других Мак, фотографируя поверх голов.

— С*ка ты, — бросает Мэл и, распихивая толпу, пробирается к центру круга.

Он поможет пацану, хотя нескладный малёк сто лет ему не сдался. Мэлу нужна Эва и больше никто.

Неожиданно наступает тишина, и руки с телефонами опускаются — одна за другой.

Мэл стопорится в шаге от цели. Он видит: зрители расступаются, и в круг выходит… Эва! Неестественная бледность, сжатые тонкой полоской губы, на лице неверие и изумление, которое трансформируется в отчаянную решимость.

"Почему она здесь?" — мысленно стонет Мэл. Ей следовало ждать у деканата, набирая нужный номер. Она не должна была попасть на представление.

Бросив сумку, Эва подходит к пацану и, обхватив его лицо ладонями, заглядывает в пустые глаза.

— Снимай гипноз! — поворачивается к Камышу. Её голос звенит, дрожа от ярости. — Убирай, сволочь!

— Ты кто такая, тётя? — интересуется небрежным тоном "крысюк". — Шла мимо, вот и не останавливайся.

— Снимай, — велит Мэл, растолкав последнее препятствие в виде чужих спин, и оказывается рядом.

Эва смотрит на него удивленно и недоумевающе. Она не ожидала, что Мэл тоже будет здесь, и сбита с толку. Несколько долгих секунд — и Эва понимает: он видел и не пресёк издевательство, и под ее взглядом внутренности Мэла совершают сальто.

"Крысюк" хлопает Камыша по плечу, и кукловод разрывает гипнотическую ниточку.

— Каково? — спрашивает с гонором, разминая шею и встряхивая плечами.

Пацан тоже сбросил оковы внушения и оглядывается по сторонам затравленно и ошалело.

Эва закрывает его собой.

— Одежду! — требует. — Одежду давай, гнида!

— Одежду, — повторяет эхом Мэл, и приказа не смеют ослушаться.

Поздно поигрывать бецепсами, изображая благородного спасителя, если ты им никогда не был.

"Крысюк" приносит шмотки, которые Эва выхватывает из его рук.

— Одевайся, — сует пацану вещи, но тот смотрит заторможенно, не соображая. Эва встряхивает его: — Одевайся!

Малёк неловко натягивает одежду, сгорбившись.

— Дефенсор! — протягивает Эва ладонь.

— Дефенсор верни, — приказывает Мэл, и товарищ Камыша беспрекословно достает кулон из кармана. Серебристый дельфинчик взлетел на пенном морском гребне.

Камыш перехватывает цепочку и зажимает хрупкую вещицу в кулаке.

— Какая жалость, сопливая козюлька сейчас сломается, — растягивает губы в улыбочке.

Сожми Камыш руку посильнее, и от кулона не останется мокрого места. Каждый дефенсор имеет уникальный номер, и не так-то легко получить новое защитное устройство взамен утерянного или испорченного.

Эву подкидывает на месте. Мэл видит: еще мгновение — и она бросится на гада, чтобы вцепиться ногтями в лицо.

Камыш читает в глазах Мэла обещание долгой и мучительной смерти и бросает цепочку с кулоном на пол. Эва поднимает дефенсор и бережно вытирает.

— Кто отобрал? — спрашивает, обращаясь к толпе.

— Сам снял! — выкрикивает весело кто-то из зрителей. — У него любовь.

Эва смотрит на зевак, возрадовавшихся бесплатному зрелищу, задерживает внимание на пунцовых щеках Левшуковой, запоминает физиономии ухмыляющегося Камыша с сотоварищем. Очередь доходит до Мэла, и взгляд Эвы окатывает его холодом и неприязнью. Что ж, ожидаемо.

— Никакая любовь не стоит того, чтобы отдать за неё дефенсор, — заключает она и надевает цепочку с кулоном на шею пацану, застегивая сзади. Спасенный дельфинчик ныряет под застиранную линялую футболку.

— Пошли, — Эва берет малька за руку и ведет через толпу.

Спектакль окончен, зрители расступаются.

Слова излишни.

Мэл помогает Эве одеться. Она следит, чтобы пацан застегнул куртку, и заботливо обматывает его шею шарфом.

Оказывается, среди зевак затесалась и соседка из общежития, а Мэл не заметил. Аффа хмурится, надевая шапку и пальто.

Эва берет малька за руку и поворачивается к Мэлу за сумкой, которую тот забрал у лестницы.

Он отрицательно качает головой.

"Как хочешь" — пожимает плечами Эва и ведет пацана, словно несмышленое дитя, к парадному выходу из института. Ей плевать на сплетни и пересуды. За спиной напевно горнит звонок, и воздушная волна ударяет в закрывшуюся дверь.

Аффа шагает позади, почти вровень с Мэлом, изредка поглядывая на него, и продолжает хмуриться.

Они идут в общежитие.

* * *

Радик послушно перебирал ногами как истуканчик: из общежитского холла свернул налево, молча доплелся до швабровки. Аффа тоже беззвучно ушла к себе.

Я протянула руку, и Мэл снял с плеча сумку, возвращая.

— Заходи, — толкнула парнишку, открыв дверь.

— Эва, — выдавил он. — Я пойду, наверное…

Это были первые слова, сказанные им.

— Никуда ты не пойдешь, голубчик, — подтолкнула Радика — Мы с тобой еще не наговорились.

Юноша покорно шагнул в комнатушку.

— Я сейчас, — предупредила его и прикрыла дверь, оставшись со своим парнем в коридоре. — Мэл, мне сейчас некогда. Потом позвоню.

Не могу смотреть на него. Не могу встречаться глазами, не могу прикасаться. Мой столичный принц был там, среди похабно ржущей толпы, и не остановил, не прекратил чудовищное представление.

— А архив? — поинтересовался спокойно Мэл.

— Потерпит. Никуда не убежит, — сказала и ушла в швабровку, оставив его в одиночестве.

Радик так и стоял около двери, замерев как соляной столп. Я сгребла в кучу покупки, разбросанные на постели, и кинула в угол под ветви голубого страшнючего дерева. Сейчас не до порядка, займусь уборкой при случае.

— Давай, садись, — подтолкнула юношу к освободившейся кровати. — Будем долго и упорно рассуждать, как ты докатился до такой жизни.

Парнишка неохотно выполнил требование. Чувствовалось, он был скован и зажат. Спрятался в скорлупе, понуро глядя в пол и изучая щели между досками.

— Какого фига ты снял дефенсор?

— Просто снял — и всё, — ответил вяло Радик. — Эва, может, я пойду, а?

Как же расшевелить его? Мне нужно понять, а ему — выговориться. Нельзя отпускать Радика. Куда он пойдет? К соседу-хохмачу? Наверняка весь институт обменивается горячей новостью.

— Так дело не пойдет. Сдал экзамен?

— Сдал.

— Ну, и как? — тянула из юноши слово за словом.

— На трояк, — ответил он уныло. — Забыл термины, запутался в допвопросах.

— Ну, а потом? Каким ветром тебя задуло к лестнице?

Радик не ответил, повесив голову. Опять замкнулся, закрылся. Что делаю не так? Или говорю не те слова?

— Сиди здесь и не смей никуда уходить, — велела парнишке и, вынув из сумки сотенную купюру, вышла в коридор.

Кого бы попросить? Может, Капу? У него, кстати, и дверь открыта.

Я заглянула, и при моем появлении Мэл и сосед вскочили, прервав разговор. Наверное, Мэл делился впечатлениями от бесплатного спектакля у лестницы.

Парень, по-прежнему в куртке, вышел в коридор.

— Как я понимаю, отмечалово накрывается медным тазом, — сказал, отгораживая Капу закрывшейся дверью.

— Правильно понимаешь, — согласилась, отводя глаза в сторону.

— Эва, он не ребенок. И сам снял дефенсор. Его решение — его проблемы.

— А ты смотрел. Стоял в сторонке, смотрел, как все, и похохатывал!

— Не похохатывал. Его никто не заставлял.

— А кто заставлял того гада накладывать гипноз? — вспылила я.

— Что же, теперь будешь опекать пацана до старости, как заботливая мамочка, и утирать сопли?

Неужели не понимает? — поразилась я твердолобости Мэла. Побывал бы на месте парнишки и сразу бы проникся, почувствовав на своей шкуре стыд и последствия чужого вторжения в сознание и память. Теперь Радика одолеют такие же симптомы, как при сотрясении мозга, которые затянутся на несколько дней. И наверняка успела заболеть голова.

— Они заставили его раздеться!

— Ну и что? Подумаешь, — пожал плечами Мэл. — Зато пацан закалится. Посидит, подумает и поймет, что был дураком. Жизнь-то не закончилась. К следующему экзамену о нем забудут.

Как у Мэла просто получается. Ничего особенного. Словно остановился, чтобы высморкаться в платок, и пошел дальше.

— Мне не нравится такая закалка.

— От ошибок никто не застрахован. Кто ты для него? Так и будешь утирать слезки, когда он продолжит спотыкаться? А как же мы с тобой, Эва? В конце концов, это смешно.

— Он мой друг, — заявила твердо. — И я хочу быть рядом с ним.

— С чего ты взяла, что ему нужна твоя помощь? И у тебя есть своя жизнь. Тебе нужно в архив, и еще мы договорились отметить вечером сданный экзамен. Мама вот приглашает на обед, и Маська оборвала телефон, на низком старте мчится в гости. Что я им скажу? Что вообще буду говорить? Что ты бросаешь всё и бежишь по зову сердца, чтобы помочь болезному пацану, который не может разобраться в себе? Это же смешно. Что скажут люди? Они не поймут.

Говорил бы прямо, что под людьми подразумевает родственников и светское общество, чуждое мне.

Иными словами, делай свой выбор, Эва, ибо кольцо на руке обязывает, как и новое положение. Не успел Дьявольский Коготь покрасоваться на моем пальце, как потребовал оплату. На одной стороне Мэл, его семья, традиции и приличия высшего света, потому что "так надо", и на другой — моя совесть и сердце, которое болит от беспокойства за Радика.

— Люди ничего не скажут, и никто над тобой не посмеется. Если я компрометирую твою фамилию, могу отдать кольцо Севолоду.

Мэл ударил кулаком по стене, заставив меня испуганно вздрогнуть.

— Как знаешь. Твое право, — процедил через сжатые зубы.

— Поезжай, Мэл, отдохни. Сегодня был трудный день. Повеселись за нас двоих.

Он посмотрел на меня хмуро, с гуляющими желваками, но не ответил и, порывисто развернувшись, ушел.

Вот и всё. Не потребовалось долго ждать, чтобы выявить разницу в наших характерах и в мировоззрении. Белая полоса сменилась черной, хотя у меня и Мэла разные понятия о зебристости жизни.

Оказывается, Аффа слышала наш разговор. Она выглянула из комнаты и теперь стояла, прислонившись к косяку.

— Вот, — протянула я сто висоров. — Купи что-нибудь. Нужно занять рот. И чтобы не готовить.

Девушка кивнула и скрылась за дверью.

Радик сидел на кровати, поджав ноги, и я пристроилась рядом. Натянула одеяло на себя и на него, чтобы не замерзла спина возле стены.

— Голова болит? — спросила первым делом, и юноша помотал отрицательно. — Как заболит, сразу скажи, понял?

— Ладно.

— Расскажи, как это — любить так, что не страшно отдать дефенсор. Я не смогла бы. Я слабее тебя.

— Смогла бы, Эва, — улыбнулся парнишка. — Не представляешь, какая ты сильная.

Если улыбается — это хороший признак. Глядишь, всё наладится.

— Смеешься? Слушай, ну, ты и конспиратор, — ткнула его шутливо в бок. — Я и не догадывалась, что ты… что тебе нравится девушка.

Дрянь, правда, а не девушка.

— И к тому же старше тебя. И когда успел? — пожурила Радика. — Я думала, готовишься к сессии, а ты в облаках витал.

— Я учил, — вздохнул юноша, снова впав в меланхолию.

— Буду с тобой честна. Эта девчонка… не понимаю, как ты углядел в ней что-то хорошее, кроме внешности. Она — курва и общается с такими же, — вспомнила я обед в столовой, когда зазноба паренька сидела в обществе Эльзы Штице со свитой. — Неужели повелся на красивое личико?

— Разве ты жалуешься на солнце? — выдал Радик. — Вблизи оно может сжечь дотла, а издалека согревает.

Я воззрилась на него в удивлении. Сравнил тоже. В моем понимании солнце — источник всего живого на Земле и символизирует рост, развитие. А эта стерва… разве можно сравнивать ее с солнцем? В ее душе тьма и пустота.

Да, дела обстоят гораздо хуже. Парнишка влюблен, и горячность чувств закрыла глаза на недостатки реальной личности.

— Ну, а она?

Взгляд Радика без слов пояснил, на каких позициях находились юноша и мечта его сердца. Девица и не подозревала, что в институте учился убогий мальчишка, и не замечала нескладного тощего паренька с влюбленными глазами.

Мне вспомнился разговор с Вивой и Аффой в переулке Первых Аистов об успешных ребятах и не очень. Хлюпики и заморыши — тоже люди и тоже любят, мечтая о большем, чем тоскливые взоры издалека. Но почему-то выбор их симпатии странен и стопроцентно одинаков. Серые невзрачные мотыльки летят на свет своего солнца и сгорают в его лучах.

И всё равно не понимаю. Ну, потомился бы парнишка на расстоянии, и, может, со временем пыл пропал. Зачем полез на амбразуру?

— Почему сегодня? — спросила у Радика. — Что изменилось? Не вчера и не перед Новым годом.

— Из-за зверя. Я все-таки увидел его! — похвалился паренек, и лицо озарилось внутренним светом.

— Чьего зверя? — напугалась я. — Этой девчонки?

Упоминание о животине девицы вызвало у юноши новый всплеск уныния. Видимо, внутренняя сущность вертихвостки выглядела неоптимистично или устрашающе.

— Нет, своего. И он такой же, как и твой! — похвастал Радик, считавший мое зверье совершенством. — Только косоротый, кривобокий и криволапый. И маленький. Но он обязательно вырастет!

— Конечно, вырастет, — обняла парнишку и притянула к себе. — Это здорово, что твой зверь показался.

— А решился, потому что увидел тебя с твоим парнем — вчера и сегодня.

— И что? — не уловила я связи между встречами в институте и объяснением Радика в чувствах.

— Ты опять разозлишься.

— Нет, обещаю, — заверила клятвенно.

— Между вами такое… — сказал юноша и замолчал, не зная, как объяснить. Наверное, подбирал слова, чтобы сказать пообтекаемее, как моя животина от радости выделывала цирковые па, словно дрессированная, и преданно поглядывала на зверье Мэла.

— Ужасно выглядит, да? — подтолкнула я парнишку к продолжению беседы.

Вместо ответа Радик, потянувшись, взял со стола скомканную салфетку, забытую вчера впопыхах, и разорвал на две части. Линия разрыва получилась с неровными краями — ребристостями, пиками и впадинами.

— Это ты и твой парень, — юноша потряс кусочками в левой и правой руке. — Разные и непохожие по отдельности. Но вместе получается вот что.

Обе части, совместившись, снова стали единым целым. Неровные выступы легли в ямки, пики совместились с впадинками, ребристости исчезли. Идеальное салфеточное равновесие.

— Вот я и подумал: если его зверь принял тебя, почему не попробовать и мне? Конечно, глупо, но решил, что если наши с тобой звери — одной породы, то все получится.

Странная аналогия. Нам с Мэлом есть за что зацепиться: я мотала нервы ему, а он — мне, в то время как Радик не смел подойти к своей мечте, вздыхая и любуясь на расстоянии, не говоря о чем-то большем.

— Зря ты думаешь, что слабая. Твой зверь сильный, я таких не встречал. Их вообще мало, зверей нашего вида, а те, которые попадаются, укрощены, приручены или загнаны хозяевами в клетки. Жалко и тех, и других, — поделился наблюдением знаток внутреннего животного мира.

— Значит, мы с тобой — вымирающий вид? — рассмеялась я. Вышло натянуто.

Не парнишка должен нахваливать меня, а я — его, чтобы поднять настроение. Хорошо, что разговор о зоопарках ушел в сторону от шоу, устроенного у лестницы, но когда-нибудь Радик вернется к тому, что произошло в институте, и заново переживет в воспоминаниях случившееся. Это так называемые отдаленные последствия стресса, о которых мне неоднократно напоминали Стопятнадцатый и профессор.

— Ничего, что мы сидим с тобой? — забеспокоился юноша. — Твой парень не против? Может, все-таки пойду? Не хочу вам мешать.

— Моего парня зовут Егором. Егор Мелёшин. Мэл. И он не против, потому что понимает. Не волнуйся, — соврала с легкостью.

Интересно, по поведению зверя заметна ложь? И мой ли теперь Мэл? Его рассердил сделанный мной выбор. Кольцо на пальце ко многому обязывает, но готова ли я к переменам? Мэл действует из лучших побуждений, он не причинит мне вреда, тогда почему вдруг явственно почудилось, что мою волю гнут, а свободу пытаются зажать в тиски?

— Зверь моего парня… Какой он?

— Зачем тебе? — спросил вяло Радик. Похоже, он начал осознавать произошедшее у лестницы. — Лучше жить и не знать. Вот я не знал бы, и ничего не случилось. А я поверил. Зачем? — обхватил он голову руками.

В дверь постучали. Это Аффа принесла объемистый пакет, молча пересыпала мелочь мне в ладонь и ушла.

Есть люди, у которых во время стресса пропадает аппетит, потому что организм отторгает пищу. А другие, наоборот, запихивают в рот все съедобное, что попадается под руку, лишь бы занять себя. Сейчас проверим, много ли у нас общего с Радиком помимо зверей, и для начала слопаем мороженое.

Аффа, молодчинка, позаботилась и о ложках. Лозунг на литровом ведерке гласил: "Ваши мечты — в вашем вкусе".

Какие у меня мечты на данный момент? Никаких. В голове засело беспокойство за Радика, остальные проблемы затерялись на втором плане, задвинулись в дальний угол. Поэтому и мороженое имело привычный ванильный вкус.

— Горькое, — сморщился парнишка и отложил со вздохом ложку.

— Давай сластить. Жаль, если пропадет.

И я начала рассказывать Радику об интернате. О том, что меня долгое время считали умственно отсталой, о том, что была мелкой как глист, и получала от всех кому не лень, но почему-то верила, что на земле есть места лучше, чем в интернате, а люди злые из-за обстоятельств, а на самом деле у них много хороших качеств, только глубоко зарытых. Рассказала и об Алике, ставшем моим другом и защитником, а затем переключилась на путешествия по стране. Поведала о местах, в которых мне невольно довелось побывать, и о людях, населяющих те края, и еще вспомнила различные смешные случаи и казусные моменты из прошлого.

Рассказывала долго, пока не осипло горло, и вдруг заметила, что за окном стемнело, а Радик задремал, положив голову мне на плечо. Осторожно поднявшись, устроила парнишку на кровати, и он забормотал бессвязно во сне, свернувшись калачиком.

— Спи, спи, — укрыла его одеялом и подоткнула, погладив.

Тоже мне заботливая мамочка. Может, Мэл прав, и моя помощь навязчива и вовсе не нужна Радику? Пусть не нужна, но для меня важна.

Растаявшее мороженое отправилось в унитаз — как ни запихивай, а нет аппетита, и всё тут. Я проверила звонки — входящих вызовов не было, — и отключила телефон. Что делает Мэл? Веселится с друзьями или объясняет родителям, что история с кольцом — ужасное недоразумение, и что он разыграл родню?

Почему Мэл не захотел понять меня? Почему не остановил ублюдка-гипнотизёра?

Я пыталась представить себя и Мэла, поменявшихся ролями, — и не могла. Он и его друзья принадлежали к сорту людей сильных, уверенных и бескомпромиссных. Их звери — не чета моей неуклюжей животине и открывшейся зверюшке Радика. Все в мире относительно, — вздохнула философски. Кому-то суждено быть хищниками, а кому-то — овцами. Иначе нарушится равновесие.

Включив фонарик, я села за стол и взялась карябать список ближайших дел. Завтра пойдем с Радиком аптеку и купим лекарства, облегчающие последствия гипноза. И нужно посоветоваться со Стопятнадцатым или профессором и записаться на прием к хорошему психологу. Потом устроим с парнишкой пир на весь мир и пригласим Капу с Аффой. И Виву позовем, и Лизбэт, если, конечно, та не задерет высокомерно нос. А еще сходим в парк иллюзий или поедем в цирк на выступления сабсидинтов. Или сядем в первый попавшийся автобус и будем кататься весь день, смотря из окна на столицу. Уверена, Радик не бывал нигде, кроме квартала невидящих.

Получается, работу в архиве я прогуляла во второй раз. Наверное, это к лучшему. Теперь уж точно уволят. Ну и ладно, баба с возу — кобыле легче.

Люди — непонятные существа, — размышляла спустя минуту, глядя на русую макушку спящего. — По натуре животные, они, тем не менее, испытывают потребность защищать, лелеять, оберегать кого-то. Возможно, та высокомерная девчонка, что посмеялась над Радиком, была лишь поводом, а на самом деле парнишке хотелось чувствовать себя нужным и значимым для кого-то. Как и мне.

Открыла глаза словно от толчка, с затекшими руками. Оказывается, я уснула, сидя за столом. Первый час ночи, а кровать пустует. Значит, Радик ушел и не стал меня будить. Куда он отправился? В комнату в общаге или к дяде в квартал невидящих? Утром зайду за парнишкой и потребую больше не сбегать без предупреждения.

После того, как на автопилоте завершились приготовления ко сну, я включила телефон. Мэл так и не позвонил. Наверное, ждал, что отзовусь первой и признаю свою неправоту. Что это: воспитательный маневр или после размолвки ему так же плохо, как и мне?

Покрутив "Приму" в руках, я выбрала на экране "моего Гошика", но не решилась нажать кнопочку с трубкой. Что скажу Мэлу? Радик ему не интересен, а меня сейчас волнует только парнишка.

Телефон запиликал, и я ответила на вызов дрожащей рукой.

— Привет, — сказал "мой Гошик" глухо, но ровно.

— Привет.

— Как ты?

— Нормально. А ты?

— Терпимо. Как пацан?

Надо же, все-таки он спросил.

— Поговорили, и Радик ушел.

— Жди, сейчас приеду, — сообщил Мэл. Он не спрашивал, он утвердил.

Приедет, и о чем мы будем говорить? О Радике? О том, что мои завтрашние планы связаны с ним, а не с Мэлом? Или разговоров не будет, а будет постель?

Перед глазами встала сутулившаяся фигурка в окружении смеющихся лиц и показывающих пальцев. Мэл был там, он мог остановить. Подошел бы к белоглазому, врезал по мордасу и прекратил комедию. Почему он не сделал этого? Или причина в Радике? Будь на месте парнишки любой другой человек, неужели бы Мэл допустил унижение?

Нет, не могу видеть его сейчас. Я кинусь в обвинения, Мэл опять не поймет сути упреков, и мы заново рассоримся.

— Мэл… Егор… Давай встретимся завтра. Позвоню, как проснусь, ладно?

Он помолчал. Наверное, осмысливал натянутую интонацию в словах.

— Хорошо, — согласился. — До завтра. Спокойной ночи, Эва.

— И тебе… Егор. Тебе тоже спокойной ночи.

Тревожное чувство не исчезло даже во сне, и поэтому ставшее знакомым сновидение о чащобе не вызвало тех же ощущений, что прошлой ночью. Невидимый хозяин мгновенно появился поблизости, кружа за деревьями и призывая к игривости и флирту. Однако попытки оказались тщетными, и его хорошее настроение сменилось недоумением и растерянностью, вскоре растаявшими как дым. Бег превратился в погоню. В боку кололо, дыхание прерывалось, в глазах потемнело от недостатка кислорода, ноги заплетались, а хозяин методично и хладнокровно преследовал, дожидаясь, когда жертва упадет без сил. И я свалилась в какой-то овраг, полетев кубарем.

Проснулась с болью в теле, когда за окном разгорался рассвет. Мышцы ломило, в горле пересохло. Пришлось выпить, наверное, половину чайника, прежде чем жажда утолилась. Беспричинная тревога не проходила. Суть её, пока неуловимая, давила, лишая спокойствия.

Одевшись, я отправилась по сонному общежитию к Радику. Пришлось долго и упорно стучать, пока дверь не открыл его сосед в подштанниках до колен и с волосатой грудью.

— А-а, — зевнул во весь рот, не став ругать за раннюю побудку, и пригласил: — Заходи, погреешь.

— Где Радик? — спросила вместо приветствия.

— Откуда мне знать? — почесал он грудь. — Со вчерашнего утра не видел. Так зайдешь?

Я ринулась в швабровку. Куда мог пойти парнишка? К дяде! Конечно, куда же ему идти?

Но руки уже натягивали сапоги и надевали шубку с шапкой, а ноги торопливо понесли к институту. Рассветные сумерки высветлили морозное безоблачное утро. Северный ветер, воришкой прокравшийся ночью в столицу, леденил лицо и руки.

Тревога росла. Она наползала как грозовой фронт, заняв небо до горизонта, и опутывала спокойствие как щупальца спрута.

"Зверей нашего вида мало"… Единицы. И хозяева ломают их, дрессируют, воспитывают, превращая в безвольных и покорных, потому что иначе в этом мире не выжить.

Не выжить. Вот почему таких зверей мало. Кто не приспосабливается, тот не выживает.

Ускорив шаги, я запнулась на повороте и едва не упала, но, не притормаживая, побежала дальше.

Не выживают… Не выживают…

Пусто на крыльце, и окна темны. Выдохнув с невольным облегчением, я заметила вдалеке две машины: одну — с красным крестом и вторую — черную, зловещую, а рядом несколько темных силуэтов. Кажется, среди них был Стопятнадцатый в пальто и знакомой шапочке-пилотке. Его монументальную фигуру не спутаешь ни с чьей другой.

Пошатываясь, я побрела туда. Как слепая переставляла ногами и не верила. Мало ли почему люди собрались, может быть, у Монтеморта сердце прихватило, или голубь во сне упал с крыши и сломал лапку.

— Пустите, — протолкалась между собравшимися, задев причитающую вахтершу.

Знакомые лица… Хмурый Михаслав Алехандрович, Царица в роскошной шубе — бледна, но в целом хорошо выглядит… Морковка, мужчины в белых халатах… Мрачный Альрик, тип в полушубке задает вопросы Миарону Евгеньевичу и записывает в блокноте. Еще кто-то…

Поникшая сгорбленная фигура архивариуса у распахнутого темного зева машины скорой помощи. Рядом тележка-каталка, на которой лежит накрытое голубой тканью тело. Ветер-проказник играючи отбросил край тонкого савана, обнажив ершик светлых волос.

Ноги отказали, и я осела на снег.

Кажется, меня пытались поднять. Уговаривали, убеждали. Совали под нос что-то дурно пахнущее.

Не хочу вставать. Хочу, чтобы сердце вморозилось в лед. Хочу, чтобы застыла душа. Может, тогда утихнет боль?

Я смотрю в небо. Гроза пришла — от края земли и до края. А над крышей института стучит, дребезжа стеклом, створка раскрытого настежь чердачного окна, оккупированная гулякой-ветром.