Со мной приключилась затяжная истерика, и доктор, оставив тщетные попытки успокоить и вразумить, вколол снотворное. Ближе к вечеру, после пробуждения и протирания заспанных глаз, с Улием Агатовичем состоялся разговор — о нулевых потенциалах, о самочувствии и о том, как жить дальше.

— Простите, дорогушечка, за ваше потрясение. Уж как я противился визиту высоких гостей, а не смог убедить их повременить. В этом моя вина. В последнем медицинском заключении я отметил, что теперь ваша психика достаточно устойчива к различным раздражителям, и наши руководители поспешили удовлетворить любопытство, — покаялся в своем проступке доктор. — Ведь чудом явился не только выход из комы, но и стремительность, с коей к вам возвращаются навыки, знания и память. Вашу реабилитацию можно сравнить с пружиной, которая, разжавшись, вытолкнула сознание из спячки с немыслимым ускорением.

— Благодаря им, — кивнула я на приборы, в окружении которых стояла кровать, — и вам. И еще Эр и Эм.

— Согласен. Современная и сложная аппаратура немало помогла в выздоровлении, как и новейшие лекарства с вис-добавками, но еще раз повторюсь, без "пружины" на восстановление ушли бы месяцы, если не годы. И профессионализм медперсонала в данном случае играет лишь сопутствующую роль.

— "Пружина" — это фотографии Мэла, которые мне показывали?

— Нет. Она гораздо глубже. Из-за нее организм переборол действие яда, и вы открыли глаза, начав дышать самостоятельно. А уж мы нащупали стимул для дальнейшего толчка.

Улий Агатович, конечно, увлекательно рассказывал, осыпая сенсационное выздоровление комплиментами вроде "чуда" и "уникальной невероятности", но в свете визита Рубли восхваления перестали радовать. Меня лечили, кормили, за мной ухаживали, тренировали тело и дух, но ни разу не спросили, вижу ли волны. Почему?

— Мы посчитали, что известие о нулевых потенциалах ввергнет вас в депрессию или, хуже того, в апатию, — объяснил доктор. — Стремительность, с коей вы шли на поправку, озадачила. Как правило, любому успеху нужно закрепиться. Сравните свое выздоровление с быстрым карабканьем в гору. Но на пути к вершине в любой момент можно оступиться и, полетев вниз, сломать шею. Поэтому было решено оберегать вас от потрясений, могущих отбросить назад. В один миг вы могли потерять всё, чего достигли, и пришлось бы начинать заново. Теперь я уверен, что порог успешно преодолен, но жалею, что не успел подготовить к тому, что вы утеряли.

Иными словами, Улий Агатович сожалел, что я утеряла висорические способности, которых у меня никогда не было.

— Каждый день я ждал, что вы зададите вопрос: "Почему не вижу волны?", — продолжил мужчина, и мне пришлось опустить глаза, иначе он увидел бы в них стыд и раскаяние. — И после долгих раздумий пришел к выводу, что коматозное состояние все-таки задело мозг. В числе поставленных диагнозов — амнезия в отношении видения волн и утрата висорических способностей. Можно сказать, ваш организм вернулся во времена, предшествовавшие висоризации населения.

Улий Агатович рассказал, что висорические потенциалы снимали регулярно, начиная с момента, как я оказалась в коме, и они стабильно равнялись нулю. Ну, а всем известно, что ровные нулевые полоски приравниваются к слепоте. Каждый день на стол Рубли ложились отчеты о моем самочувствии, в том числе и по видению волн. Если выводы медиков читал премьер-министр, то о них знал и Мелёшин-старший, — подумалось с тоской. Вот почему отец Мэла смотрел на меня недовольно. Он не допустит, чтобы его сын гробил свою жизнь со слепой. Пусть Рубля установил режим предельной корректности к моему новому статусу, всем не заткнешь рот.

Доктор и медсестры с самого начала знали о нулевых потенциалах и молчали, притворяясь, будто все в порядке. Меня переиграли. Я изображала висоратку, и окружающие поддержали игру.

Отвратительное чувство, когда узнаешь, что тебя обманули. Всю жизнь я лгала, а тут передо мной разыграли комедию. Представляю, как отреагировал бы доктор, если бы на свой вопрос: "Ну, как поживают волны?" получил от меня бодрый ответ: "Прекрасно поживают, но сегодня нестабильны". Черт, пребывая в стационаре, я забыла, что живу в обществе, где статус определяется висорическими способностями.

Получается, ходила по лезвию. Если успокоиться, и хорошенько подумать, то мне невероятно повезло получить немалые бонусы за свою же слепоту. Теперь не вижу волны официально. Может, оно и к лучшему. Не нужно прятаться. Камень с плеч.

Улий Агатович списал мою подавленность на смятение новостью.

— Верьте в лучшее. В медицинской практике известно немало случаев, когда пациенты приобретали способность видеть волны и, наоборот, теряли их, — успокоил меня. — И ваша амнезия в отношении видения волн нормальна. Конечно, отсутствие вис-способностей воспринимается вами сейчас как большая трагедия, но разве это не приемлемая цена за то, что вы вернулись в этот мир полноценным человеком?

Если учесть, что жертва — мифическая, то вполне годится в качестве оплаты за жизнь.

— Леонисим Рикардович проявил участие к вашей судьбе, — заметил доктор, и я отвела взгляд к окну с цветами. — И не только потому, что ценит вашего батюшку как талантливого руководителя. Премьер-министра до глубины души возмутила попытка покушения, поэтому он с большим вниманием следил за шагами на пути к выздоровлению. Ваша тяга к жизни впечатлила его. Думаю, Леонисим Рикардович незамедлительно подписал бы указ о введении вам вис-сыворотки.

— Мне?! — воскликнула ошарашенно. Один или два укола — и я висоратка!

— На сегодняшний день сыворотка считается замороженной, но в исключительных случаях премьер-министр разрешает ее использование за особые заслуги перед отечеством. Увы, из-за нулевых потенциалов вис-сыворотку пришлось бы вводить часто и регулярно, а многократное применение истощает организм. Но я уверен, что и без инъекции проблема исправима, — лучился оптимизмом Улий Агатович. — Специальная программа тренировок и прочие реабилитационные процедуры дают шанс увидеть когда-нибудь волны. Со временем ваш организм вспомнит о вис-способностях.

Если учесть, что ему нечего вспоминать, — вздохнула я тяжко.

Мне принесли газеты за последний месяц. Крупные уважаемые многостраничные издания.

Доктор деликатно вышел, оставив меня в одиночестве, чтобы я выплакала свое горе и смирилась с ним. Но слезы высохли еще в детстве, зато начали мучить угрызения совести. Я чувствовала себя вдвойне врушкой, посмеявшейся над искренним сочувствием сердобольных людей и, чтобы не сболтнуть правду ненароком, принялась за торопливое перелистывание прессы.

В первые дни после покушения обо мне сообщалось скупо и безэмоционально, зато в адрес родителя звучали бесконечные соболезнования. "Состояние крайне тяжелое. Крепитесь". Рубля выступил с громкой речью на заседании правительства, в которой пригрозил жестокой расправой тем, кто не желает перемен в стране и выражает протест, действуя грязными методами. "Пусть выродки не надеются сломить нас. Наоборот, мы становимся сильнее!" — заявил премьер-министр, потрясая кулаком.

Таким образом, я сделала вывод, что одним из мотивов моего отравления стала политика. Карьерный рост отца не давал кому-то покоя, и завистники передали своеобразный "привет", намекнув, что нечто похожее может случиться с каждым из Влашеков.

Беспрецедентная наглость разъярила Рублю, и к семье моего отца приставили усиленную охрану.

Когда через несколько дней я пришла в сознание, газеты разразились радостными воплями: мол, где наша не пропадала, ибо настоящий висорат сумеет выкарабкаться даже из безвыходной ситуации. Мое сопротивление действию яда объясняли хорошей наследственностью и твердым характером. "Влашеки — борцы. Они не сдаются в заведомо провальных ситуациях и выигрывают", — вещала одна из газет. — "Поэтому мы уверены — наша экономика в безопасности!"

По мере того, как улучшалось мое состояние, истеричность прессы повышалась. Популярность родителя набирала обороты. Сначала его горю активно сочувствовали, а затем также горячо радовались новостям о выздоровлении дочери. Я стала символом угнетенного висоратства, которое, несмотря на подлость и коварство неизвестных недоброжелателей, выжило всем бедам назло. На каком-то политическом собрании простые обыватели горячо трясли руки отцу и предлагали свои голоса и поддержку, что отразил фотограф в серии снимков.

Потерю вис-способностей журналисты тоже обыграли в выгодном свете. Меня возвели в ранг мученицы, невинно пострадавшей во имя висоратской идеи. Многие считали возвращение к нормальной жизни благословением небес. Фанатики мечтали облобызать мою ручку или ножку, валяясь в пыли. Иными словами, вся страна узнала о моей слепоте и прониклась нездоровым ажиотажем.

Да уж, если убийца не заявит о себе повторно, телохранители требовались хотя бы для того, чтобы отбиваться от идеологических энтузиастов.

И ни в одной статье или заметке не нашлось упоминания обо мне и Мэле. О том, что нас связывало гораздо большее, чем третий курс института.

Начитавшись репортажей, какое-то время я сидела с опустошенным взглядом, а потом зашвыркала носом. Закручинилась так, будто в действительности утратила вис-способности. И горевала отвлеченно: о несчастной, но сильной девушке и об ее отце — гордых и несломленных происками злопыхателей.

Тьфу, это ведь обо мне написали. О врушке и притворщице. О той, что забралась на верхотуру элиты, и о которой проявил заботу сам премьер-министр. Получается, невинная овечка дважды обманула всех. Первый раз — когда притворялась висораткой, и второй раз — когда все решили, что кроткий агнец потерял вис-способности. Что ж, рано или поздно мою слепоту обнаружили бы, так не лучше ли распрощаться с тайной под фанфары и гром аплодисментов?

Что теперь будет? Коли меня открыто признали невидящей, учеба в институте отменяется. Аттестата мне не видать, условие отца не выполнится, а, значит, побережье останется недостижимой мечтой. По крайней мере, законным путем туда не попасть.

Наверное, папенька безумно рад, что обстоятельства сложились в его пользу. Мало того, что из висорической инвалидности, приключившейся с дочерью, извлек максимальную выгоду и пристроил балбеску за казенный счет, вдобавок он обеспечил её будущее, не став препятствовать отношениям с Мэлом.

Родителю хорошо, а Мелёшиным — расстройство.

Улий Агатович принес папку с завязками. Красивая, с золотым тиснением буквы "V" на синей корочке. А в ней ксерокопии двух указов премьер-министра: первый — утренний, которому я стала свидетелем, и второй — для Министерства образования, о том, что за мной сохранялось место в институте вплоть до окончания учебы с составлением индивидуального графика практических занятий.

Как пояснил доктор, несмотря на трудности с восприятием волн, нельзя отчаиваться и опускать руки. Практические занятия будут направлены на обострение интуиции и органолептической чувствительности, чтобы пробудить висорические навыки. Уж коли мне удалось выбраться из комы, то и вис-способности смогут когда-нибудь вернуться.

Ну, да. Хоть до старости пытайтесь пробудить и вернуть, а то, чего никогда не было, уже не появится. Конечно, жаль, что после комы у меня не проявились необычные способности, например, мгновенные арифметические действия в уме с гигантскими числами или способность предвидеть будущее, забегая хотя бы на пару секунд вперед. Тогда я стала бы "грязной", как Радик. Увы, после отравления организм приобрел лишь иммунитет к растительным ядам.

Улий Агатович прав. Нечего кочевряжиться, нужно радоваться тому, что я жива и здорова. Это главное, а остальное — пустяки, дело наживное.

Кроме того, в первом указе добавился немаловажный пункт, приписанный Рублей собственноручно. В нем премьер-министр утвердил за мной право на бессрочное пользование дефенсором. Ведь слепым запрещают их ношение! — вспомнила я и облилась внезапным потом. Так что осталось возносить бесконечную благодарность первому лицу государства за разностороннюю заботу обо мне. А может, отец вовремя напомнил Рубле, и в последний момент тот вписал пером дополнение о дефенсоре.

— В медицинском заключении, отправленном позавчера, я рекомендовал дальнейшую реабилитацию на свежем воздухе и смену обстановки, — сказал доктор. — Невозможно прятаться всю оставшуюся жизнь в четырех стенах. Вы достаточно окрепли, чтобы заново привыкать к людям, к обществу. Ответная реакция на мои выводы последовала незамедлительно. С завтрашнего дня вас, дорогушечка, направляют на оздоровительное лечение.

— Куда?! — выдавила я изумленно.

— В Моццо. Горный курорт недалеко от столицы.

Какое моццо-поццо? Не поеду никуда. Хочу остаться здесь! Страшно вылезать из норки, но не потому что за дверью прячется убийца, а потому что я отвыкла от людей и от открытого пространства.

— Надолго?

— Не меньше месяца при благоприятном стечении обстоятельств, — опечалил Улий Агатович.

У меня вытянулось лицо. Месяц!? Целый месяц вдали от Мэла! И раздраженные телохранители под боком. Почему-то я заранее решила, что не найду с ними общего языка.

— Но зачем? Я уже выздоровела и прекрасно себя чувствую!

— Не спорю, прорыв огромен, но и белых пятен осталось не меньше. Поэтому пробелы нужно восполнять. Если сейчас мы остановимся на том, чего достигли, то в скором времени возможен регресс. В соответствующей же обстановке ваши успехи будут грандиозными.

Наверное, поццо-моццо — действительно волшебное место, коли доктор надеялся, что там ко мне вернутся вис-способности.

Как оказалось, миссия Улия Агатовича заканчивалась, и завтра он возвращался в правительственный госпиталь, откуда мужчину вырвали около месяца назад, назначив ведущим куратором за моим самочувствием. Также предстояло расставание с Эм, отчего вдруг предательски защипало в глазах. Зато Эр надлежало сопровождать меня до правительственной здравницы в Моццо и сдать на руки медперсоналу.

Перед сном я выбрала номер Мэла в телефоне. Сначала вообще не хотела звонить, потому что, едва взгляд падал на "Приму", вспоминалось невозмутимое лицо Мелёшина-старшего сегодня утром. Но желание услышать голос Мэла перевесило.

— Я слепая, и об этом знает вся страна. Даже Рубля знает! — выпалила вместо приветствия.

Парень помолчал и ответил ровно:

— Хорошо.

Что означало его "хорошо"? Что теперь мне не нужно притворяться? Что отец Мэла не станет чинить препятствий нашим отношениям?

Меня разочаровала немногословность парня. Он не стал развеивать страхи и не утешил, не поддержал. Наверное, прознав о моей слепоте, родственники день за днем морально бомбардировали его. Однажды Мэл сказал: "Не имеет значения, видишь ты волны или нет. На карту поставлено многое". И все же я сомневалась в том, что Мелёшин-старший успел пронюхать о моей тайне. Так что оптимизм парня был преждевременным.

Сейчас же о дочери министра экономики говорили открыто. О её слепоте шушукались на приемах, обсуждали на банкетах, переговаривались на раутах, обмусоливали в Опере с соседями по партеру. Наверное, родители Мэла улыбались вымученно на публике, а про себя проклинали тот момент, когда я согласилась принять Кольцо Дьявола. Мало того, что в избраннице их сына течет преступная кровь, теперь выяснилось, что девица не видит волны. Пусть я буду дочкой самого великого короля в мире, отсутствие вис-способностей в семье с вековыми традициями — нонсенс. Можно сказать, скандал.

— Меня отправляют в Моццо, — сообщила следующую сногсшибательную новость. — На месяц.

— Знаю, — ответил коротко Мэл.

— Бывал там? — спросила нервно.

— Тебе понравится. Всё будет хорошо.

— Ко мне приставят охрану.

— Знаю. Так нужно.

Ну, почему, он не скажет что-нибудь, что… согреет меня? Голос нейтральный, спокойный. Никакой.

— Может, навестишь как-нибудь… в этом моццо-поццо? — попросила неуверенно.

— Навещу… как-нибудь… — сказал Мэл, и мне показалось, что он, как я, не уверен в словах.

К черту нерешительность. Хочу увидеть его, и точка.

— Выздоравливай и обязательно приезжай, — потребовала безапелляционно. — Буду ждать и делать зарубки каждый день.

— На чем? — удивился Мэл, и я порадовалась тому, что мне удалось вывести его из сонного состояния.

— На дереве… На спинке кровати… На подоконнике… Да мало ли на чем? Так что приезжай.

— Спокойной ночи, Эва, — сказал мягко Мэл, и я поняла, что он улыбается. — Хорошенько выспись. Завтра предстоит тяжелый день.

День действительно выдался тяжелым. Разбудили меня рано утром, начав с привычных лечебных процедур, но после плотного завтрака появились мужчины в рабочих комбинезонах с буквой "V" на груди. Они отключали аппаратуру и укладывали ее в ящики и коробки.

Стационар постепенно приводили в первоначальный вид. Ящики с оборудованием выкатывали на тележках, и помещение пустело.

Я бродила неприкаянно и мешалась под ногами, пока Эм не принесла пакет с одеждой. Кофточка, свитер, брючки, комплект белья — всё новое и незнакомое. Откуда? Это не мое. Хотя подошло идеально.

— Мы сняли мерки и передали вашему батюшке, — объяснил Улий Агатович.

Надо же! Папенька умеет удивлять. Неужели привлек мачеху, и она подобрала вещи в размер? Вряд ли. Скорей всего, родитель поручил купить необходимую одежду секретарше или поверенной, как у Мелёшина-старшего.

Также мне принесли сапожки, купленные по случаю приема, и шубку, оставленную в раздевалке в день последнего экзамена.

Время расставания неумолимо приближалось, и паника нарастала. Наконец, доктор, давший последние указания грузчикам, повернулся ко мне:

— Ну-с, больнушечка, пойдем на выход?

Не сдержавшись, я зашмыгала носом, и глаза увлажнились.

— Что за слезоньки ни о чем? — спросила Эр. На ней было необъятное серое пальто с черным воротником. — Надо прыгать от радости, а не грустить.

— Огромное вам спасибо! — поблагодарила я доктора и медсестру.

— Полноте. Это долг каждого из нас. И к тому же работа. Ваш случай — основа для серии полновесных докторских диссертаций, — утешил весело Улий Агатович.

В последний раз я оглядела ровные ряды кроватей и белоснежные треугольники подушек. В этих стенах, ставших временным домом, произошло мое второе рождение. А теперь от месячного пребывания не осталось и следа, даже цветы вынесли, раздав по кабинетам и аудиториям.

Как ни цепляйся за старое, а перемены всё равно настигнут. Без них невозможен прогресс, — вспомнились слова доктора.

Выдохнув, я решительно направилась к двери. Сначала из стационара в помещение медпункта, а затем в институтский коридор. Как оказалось, вчера стартовал первый день весеннего семестра. Каникулы закончились, а я пропустила их, болея.

Время выбрали с таким расчетом, чтобы спуститься в холл после звонка, возвестившего начало второго занятия, поэтому в коридорах было безлюдно. Нам мне встретилось ни одной души.

Эр и Эм шли рядом со мной и поддерживали, если я спотыкалась. А надо признать, шагалось весьма неуклюже. Поначалу закружилась голова, и пришлось сделать небольшую остановку на лестнице. Доктор тут же дал сосательные леденцы, и картинка перед глазами прояснилась.

Нас сопровождали мужчины — все как один в черных строгих костюмах, с рациями и микрофонами-наушниками. Служба охраны Департамента правопорядка, — вспомнились слова Пети во время речи премьер-министра на приеме. Люди Мелёшина-старшего.

Знакомые коридоры, знакомый холл, статуя акробата — святого Списуила и люстра под куполом, с предшественницей которой связаны адреналинистые воспоминания… Монтеморт при полном параде — еще миг, и отдаст лапой честь… Крыльцо, трёхрядье колонн… Внизу, у ступеней, тонированные черные машины и два фургона позади — наверное, для медицинской аппаратуры.

А еще снег, слепящий глаза на солнце, и слабый ветерок. На небе — молочно-аквамариновая акварель. Снова головокружение и повторная заминка, прежде чем удалось справиться с волнением и неограниченностью пространства как вширь, так и ввысь. После пребывания в четырех стенах мир снаружи выглядел нереальным, фантастическим. Мне казалось, за последний месяц жизнь ушла далеко вперед, забыв обо мне, и я безбожно отстала от поезда.

Улий Агатович протянул мягкий чехол, в котором обнаружились солнцезащитные очки мужского фасона.

— Наденьте. При случае подберете по собственному вкусу.

Действительно, в очках стало гораздо комфортнее и даже защищеннее.

Охранник открыл передо мной дверцу. Вот и настала пора прощаться.

Мой нос зашвыркал, да и доктор выглядел взволнованным. Не сдержавшись, я порывисто обняла его, и мужчина растерялся.

— Спасибо вам! Спасибо за всё!

— Не за что, дорогушечка. Я счастлив, что вы показали кукиш тому свету, и горжусь, что поучаствовал в вашей реабилитации.

С Эм я тоже обнялась, и она выглядела смущенной моей эмоциональной несдержанностью. А Эр сказала грубовато, хотя тоже расчувствовалась:

— К чему марать носовые платки? Я никуда не делась.

Но все равно я обняла медсестру. Хотя нет, скорее, приложилась к ее груди, потому что обнять Эр не удалось бы никому.

Эти люди находились подле меня круглые сутки, и благодаря им я стояла сейчас на крыльце, вдыхая февральский воздух. Чем еще отблагодарить их, как не вечной признательностью и безграничным уважением к мастерству и высокому профессионализму?

Мне и Эр предложили заднее сиденье машины, впереди сели двое мужчин. Я думала, автомобильная кавалькада двинется к институтским воротам, однако наша машина поехала к общежитию.

Вот и разошлись наши пути, — глядела я назад, выворачивая шею. В одной из машин, покидавших институт, уезжали Улий Агатович и Эм. Возможно, мы еще встретимся, а может быть, и нет, но я на всю жизнь останусь благодарна судьбе, сведшей меня с замечательными людьми.

— Зачем? — спросила я, когда машина остановилась около дверей общежития.

— За вещами, — пояснила Эр. — Поди не на день едешь. Бери, что посчитаешь нужным. А в Моццо прикупишь, если потребуется.

— Не надо. У меня всё есть.

— Не бери теплую одежду. Захвати что-нибудь легкое и летнее, — посоветовала медсестра и, увидев мое изумление, пояснила: — В Моццо среднегодовая температура — плюс двадцать восемь.

Эр осталась в машине, и водитель помог мне выбраться из салона, предложив руку. Совсем как Мэл. Рядом очутился второй мужчина. Наверное, это охранники, с которыми мне придется неизменно сталкиваться, так сказать, соседствовать. Бесстрастны, молчаливы, с уверенными походками и не мерзнут в костюмах на холоде.

Телохранители проводили до швабровки. Один, с темно-карими, почти черными пронзительными глазами, оглядывал имеющиеся закутки. Второму, с необычным разлетом бровей, приподнятых к вискам, я протянула ключ. Мужчина открыл дверь и мимоходом оглядел комнатушку, но заходить не стал. Будут ждать снаружи, — поняла я. Что ж, ждите.

Я скучала. Сама не подозревала, но соскучилась — словами не передать. По плафончику, по голубому дереву в углу, но бардаку на тумбочке и внутри нее, по ситцевым шторочкам. Соскучилась по скрипучей кровати, по коврику-циновке на полу, на махровому полотенцу, забытому на веревке.

Сев, покачалась на пружинах. Здесь был Мэл, — самое время нацарапать на стене. Здесь я радовалась, плакала, переживала, мечтала. Это самое лучшее место на земле, как оказалось вдруг и сейчас. Маленькое, уютное, слегка захламленное и запылившееся за месяц отсутствия хозяйки.

Меня не торопили, но я чувствовала — подгоняют.

Бездумно складывала в сумку всё, что попадалось на глаза, начиная от одежды и заканчивая косметикой. Положила фотографию Мэла и серебристый блинчик. Засунула в один из кармашков брошку из перевитых прутиков. Туда же легло удостоверение личности и все имеющиеся в наличии деньги. Подумав, я побросала упаковки с нижним бельем, купленным под чутким руководством Вивы. Ведь Мэл обязательно приедет, — подумала и хитренько заулыбалась. А значит, нужно захватить коробочки с саше.

Вот, пожалуй, и всё. В путь. В Моццо.

От института машина покатила по скоростной трассе к центру города. Я предположила, что мы поедем на север от столицы, коли Моццо — горный курорт, но водитель неспешно петлял по городу. Вскоре выяснилось, почему. Машина завернула на станцию и некоторое время ехала вдоль железнодорожных путей, пока не добралась до небольшой автомобильной очереди у билетной кассы. Водитель расплатился, не выходя из салона: открыв окно, провел пластиковой карточкой по считывающему устройству, и полосатый шлагбаум поднялся.

Я прилипла к окну. У посадочной платформы стоял поезд, но какой-то чудной. Вместо вагонов — открытые пустые площадки. Когда машина вырулила, заняв место на одной из них, сверху опустился тонированный колпак.

Мужчины отстегнули ремни безопасности и развалились в креслах. Водитель зашуршал газетой, а его сосед взялся набирать сообщение на телефоне.

Я завертела головой. Впереди — площадка, под колпаком которой укрыта другая машина, позади площадка, но пока пустующая, и на соседних путях стоит состав из похожих площадок.

— Хочешь кушать? — спросила Эр, и у меня заурчало в животе.

В спинке водительского сиденья оказался встроенный столик, а в образовавшейся нише обнаружился небольшой черный чемоданчик. Медсестра показала, как с ним управляться. Ловкость рук и сноровка женщины говорили о том, что ей не впервой ездить в подобных машинах. Эр извлекла из чемоданчика термоконтейнеры и наметанным глазом определила, что требуется моему тощему организму. Таким образом, я получила полноценный обед и покуда уплетала за обе щеки, наш поезд тронулся.

— Заинька, если хочешь, поспи, — предложила Эр, когда с едой было покончено, а столик убран. — Клади голову мне на колени. Убавь-ка рёв, — толкнула водителя в плечо, и тот увернул громкость магнитолы, хотя музыка и без того звучала на пределе слышимости.

— Мне казалось, мы поедем по дороге, — сказала я, устраиваясь лежа.

— По дороге долго добираться, к тому же, зимой. А это сверхскоростная линия. За два часа с мелочью будем на месте, — пояснила женщина. — Отдыхай, не майся.

Сперва я изучала бритые затылки телохранителей. Потом переключила внимание на убранство салона, разглядывая черные кожаные сиденья и белый потолок. Я и представить не могла, что когда-нибудь побываю в машине дэпов, к которым относилась без особой симпатии. А теперь меня везли в одной из них. Затем решила позвонить Мэлу, но передумала. Не буду разговаривать с парнем при посторонних.

Повертевшись с боку на бок, я опять села и пристроилась у окна, пытаясь разглядеть снаружи что-нибудь достойное внимания, но два слоя тонированных стекол затрудняли обзор.

Поля, рощи, холмы. Снег и деревья. Ни следа жилья — ни поселков, ни городов. Безлюдное направление. Скучно. И совсем не чувствовалась большая скорость, как и инерция при разгоне. Будто мы сидели в комнате, а не ехали меж снегов.

Снова улегшись, я поджала ноги, положив голову на колени Эр. Женщина всхрапнула во сне. Непривычно. Я видела ее в неизменном медицинском халате и шапочке и ни разу не задумалась над тем, что Эр тоже человек, которому нужно есть и спать.

Стоило ли поинтересоваться, как зовут охранников?

Моццо — что за курорт? Мэл бывал там. Наверное, отдыхает каждый год. В Моццо тепло, сказала медсестра. Вечное лето. А у меня и купальника-то нет. И разрешат ли мне плавать и загорать или закроют на месяц в больничной палате, похожей на стационар института?

Вылечусь и вернусь на занятия. Как отнесутся окружающие к моей слепоте? С сочувствием и пониманием или сделают вид, что незнакомы?

Имеет ли смысл поговорить с отцом и объясниться раз и навсегда, как взрослые люди? И открыться ли ему, что знаю о маме и о побережье?

Мэл как-то сказал, что серьезные решения нужно принимать вдвоем. Дождусь, когда он выздоровеет и приедет в Моццо.

— Вставай, заинька, — теребили меня. — Подъезжаем.

Оказывается, незаметно для себя я уснула.

Охранники оживились, щелкая тумблерами и кнопками на панели. Водитель протянул мне карточку, которую использовал у билетной кассы.

— Для чего? — взглянула я непонимающе на иссиня-черный пластик с буквой "V", отливающей золотом.

— Это накопительная карта, — пояснила Эр. — На неё будут начисляться твои расходы на оздоровление, которые потом оплатит правительство.

— Я думала, с карточек снимают деньги, а не накапливают на них долги.

— Карты бывают разными, — ответила весело женщина. — У правительства неограниченная кредитная линия. Увидишь, как она действует. И снимай шубку.

Эр давно избавилась от пальто, повесив на спинку переднего сиденья.

— Зачем? — потянулась я, разминая мышцы.

— Затем. Мы в Моццо.

М-о-ц-ц-о.

Ласковое солнце, глубокая небесная бирюза, влажный бриз, высокие пальмы, изумрудные газоны, стриженые деревья, благоухающие сады. В шестистах километрах от столицы — лето. Юг. Хотя нет, это неверное определение.

Райское место.

Географический юг, на котором мне довелось побывать, учась на первом курсе, не идет ни в какое сравнение с мягким климатом Моццо. Не в пример тамошним аборигенам — смуглым и чернявым — я осталась бледной поганкой вечно с облупленным носом и шелушащимися щеками. Какое там загорать! Мне повезло, что "старички" пожалели и в первый же день по приезду отсоветовали оголяться, не то тело обуглилось бы как деревяшка. Поэтому парусиновые штаны до щиколоток, рубашка с длинными рукавами и панама с большими полями стали бессменной одеждой на полгода учебы. Так что на юге нет никакого рая. Там климат резко континентальный: горячие суховеи, половину дня — палящее солнце в зените. Словом, пекло. Пот течет ручьями. И местная валюта — вода.

А в Моццо — райские кущи.

По курорту запрещено разъезжать на машинах, и даже правительственные номера — не указ. Без исключений. Транспорт оставляют на парковках у железнодорожных и автомобильных терминалов и перемещаются по территории Моццо на электромобилях — понарошечных, смешных и медлительных.

Наш пункт назначения — правительственная лечебница, размещающаяся в трехэтажном особняке. Это серьезное уважаемое заведение: лепнина, беломраморные балюстрады, увитые зеленью балкончики, лестницы. Перед фасадом — фонтан, пруд, мостики, цветники. Тишина, щебет птиц,

Персонал вежлив и корректен. Приветливо улыбаются и не задают лишних вопросов.

В апартаментах есть всё, что душе угодно, и даже больше. У меня просторная светлая комната и при ней ванная. Балкон выходит на террасу, увитую плетущимися розами. Первый этаж, панорамное окно смотрит в ухоженный парк.

Солнечно. Тепло. А за куполом — зима, февраль, мороз.

— Почему горнолыжный курорт? — спросила я у Эр, когда нас привезли в лечебницу. — Тут и гор нет.

— Они снаружи. Невысокие, но достаточно крутые.

Должно быть, здорово, накувыркавшись в снегу, возвращаться в лето, сделав два шага.

Не знаю, где поселили телохранителей, как не знаю их имен. Наверное, тоже зашифрованные Эс и Гэ. Или А и У. Голоса у охранников обыкновенные и непримечательные. Когда водителю позвонили по телефону, и он ответил: "Слушаю", я разочаровалась. Мне казалось, профессионал из службы охраны должен говорить как секретный агент — с выразительной интонацией и многозначительными паузами между словами.

Тот, что с пронзительными черными глазами, вручил неширокий браслет из материала, похожего на кожу, и показал, как застегнуть его на запястье. При малейшем страхе или подозрении или когда мне что-нибудь померещится, следовало без промедления жать черную кнопочку на браслете.

Я снова позвонила Мэлу.

— Привет, меня закинули в Моццо. Лежу на кровати и смотрю в потолок. Здесь красиво. Как в твоей квартире.

Пожалуй, точное сравнение с жильем парня. Комната, куда меня поселили, обставлена элегантно и со вкусом. Она лоснится от безукоризненной чистоты и порядка. "Апельсинная" — название говорит за себя. Тщательно подобранные оттенки оранжевого нежны и приятны глазу, и не вызывают раздражения.

— Это хорошо, — согласился Мэл, но его тон показался натянутым.

— У тебя всё в порядке? Выздоравливаешь? Представляешь, занятия начались, а я не знала, — зачастила, торопясь выговориться.

— Да, — ответил коротко парень.

— Скорее поправляйся. Пожалуйста! И приезжай. Правда, дорога долгая. Может, вырвешься на выходных?

— Постараюсь.

— Я теперь слепая. Для всех. И Рубля разрешил носить дефенсор, - поделилась важной новостью.

— Попробовал бы он не разрешить, — хмыкнул Мэл.

— Ужасно скучаю! — выпалила я. На секунду подивилась скакучести мыслей, перепрыгивающих с одной темы на другую, и тут же забыла. — Очень-очень хочу увидеться. Приезжай, милый.

В телефоне наступила тишина.

— Как только, так сразу, — ответил парень. Медленно, словно раздумывал, что и как сказать.

— Буду ждать, — попрощалась с ним, пропустив мимо ушей мурлычущие нотки в своем голосе.

— Как самочувствие, заинька? — спросила Эр, входя в комнату. Она снова облачилась в медицинский халат.

— Не знаю. Вроде бы нормально.

— Иногда организм путается из-за смены климата, и требуется время на адаптацию. Пригляжу за тобой денек-другой и поеду обратно. Улий Агатович договорился.

— Спасибо!

Эр осталась единственным связующим звеном с прежней жизнью, и меня страшила перспектива остаться среди незнакомых людей. Черт, раньше ничего не боялась, а тут вдруг струсила. Вне комнаты я жалась к медсестре и старалась держаться рядом с охранниками. Все непонятности и вопросы к администратору лечебницы передавались через Эр.

— Пойдем, провожу в столовую, — предложила женщина.

Покуда мы шли по коридору со скульптурами и цветами в вазонах, она кратко рассказала о лечебнице и сообщила о примерном расписании моего оздоровления. Как ни странно, в нем предусматривалось свободное время.

— Направо — процедурный павильон, налево — диагностический, — махнула рукой Эр, показав направление. — Здесь используют новейшее оборудование и препараты последнего поколения. Сам премьер-министр предпочитает отдыхать тут! — сказала с благоговением, с коим отзывалась и об Улии Агатовиче. Видимо, женщина безмерно уважала Рублю и доктора, едва ли не обожествляя их.

Столовая сияла белоснежными скатертями и сервировкой. Медсестра усадила меня за столик в некотором отдалении от других, в уютной нише. Хорошее место. Люблю, когда закрыты тылы.

— Для тебя будут готовить отдельно. Можешь заказывать меню заранее. По территории лечебницы гуляй без опаски. Здесь отдыхают приличные люди, посторонних не бывает. Если потребуется, вызывай охрану. Сегодня осваивайся, а завтра твой лечащий врач определится с назначениями. Почему не переоделась?

Я пожала плечами. В сумке, набитой вещами не нашлось подходящей одежды. А то, что кофточки и платья, взятые из общежития, смотрелись бы странно в теплом климате Моццо, стало ясно, когда нас везли в лечебницу. Отдыхающие разгуливали в маечках, коротких юбках и шортиках, не гнушаясь легкомысленной одеждой с прозрачными намеками на недолгий курортный роман.

— Тогда полдничай — и вперед, за покупками, — сказала Эр. — И прихвати кого-нибудь из мальчишек.

Под мальчишками она подразумевала телохранителей, хотя те были едва ли моложе неё. Как я прихвачу, если не знаю, куда они делись?

— А маячок на что? — показала медсестра на браслет.

Давить на кнопку не потребовалось. Черноглазый появился неслышной тенью и сел за мой столик. После приезда в Моццо мужчина успел переодеться в короткую рубашку и светлые брюки. Пока я ела блинчики с повидлом, стараясь не заляпать скатерть, он оглядывал полупустой зал и редких отдыхающих.

— Хочу съездить в магазин, — сказала, прожевав, и смутилась. Наверное, нагло прозвучало.

Мужчина кивнул и вернулся к осмотру столовой. Наверное, привык к выкрутасам подопечных.

— Спасибо.

Во взгляде охранника промелькнула искорка удивления. Глупо вышло — благодарить человека за его работу. Но не благодарить не могу. Не умею.

В итоге мы поехали за покупками на электромобиле — смешной двухместной машинке, похожей на игрушечный грузовичок с небольшим кузовом для багажа. В электромобилях нет окон, сверху тент, чтобы не напекло голову, колеса — маленькие, дверцы — шуточные, двигатель — бесшумный, и не нужно пристегиваться. Едешь как на велосипеде, и ветерок обдувает. Электромобили стоят на специальных парковках, и за руль может садиться любой желающий с пятнадцати лет. И я могла бы попробовать себя в роли водителя, но не решилась.

Чтобы не потеряться в незнакомом месте, пришлось обратиться за помощью к администратору. Я разволновалась ужасно. Кое-как объяснила на пальцах, заикаясь, и получила схему курорта вдобавок к вежливым рекомендациям о популярных магазинчиках. Фух, оказывается, совсем не страшно задавать вопросы, и администратор не кусается.

Мы ехали по авеню. Охранник вел электромобиль по дорожке, предназначенной для транспортных средств, а я вертела головой по сторонам, нагружаясь впечатлениями. Прежде мне не приходилось отдыхать на курорте, поэтому сравнивать было не с чем.

В Моццо нет толкотни и давки. Прогуливающиеся отдыхающие одеты пестро и легко. Море зелени. Яркие цветочные пятна на газонах и скульптурные композиции из цветов услаждают взоры эстетов. Многочисленные плакаты и афиши зазывают на выставки, аттракционы, костюмированные представления и иные развлечения. Вдоль авеню — здания необычной архитектуры и малой этажности. Небоскребы — под запретом.

Словно в сказке. Есть, отчего закружиться голове и учащенно забиться сердцу.

Взгляд невольно задержался на руках моего спутника, расслабленно лежавших на руле. Сильные, мускулистые, с черными волосками и родинками… Сосредоточенное лицо, красивый профиль — хоть чекань монету… Всё успевает: ведёт машинку, держит в поле зрения меня и окрестности, оценивает опасность. При первой встрече просканировал взглядом и сделал выводы. Интересно, какие?

Я сглотнула и отвела глаза.

— Вот сюда, — показала на ряд витрин, сверившись со схемой. Из-за моего ротозейства едва не проехали мимо.

Сопровождающий не ленился следовать за мной по магазинчикам, придирчиво осматривал внутреннее убранство и ограждал от покупателей, если таковые попадались. Но моя персона никого не заинтересовала, кроме продавцов. Кредитная карта произвела поистине волшебное действие, заставляя их подобострастно размазываться как подтаявшее сливочное масло, отчего мне делалось неловко.

Неловкость заставила выбирать торопливо и на глазок. Да и зачем примерять, если одежда висела на мне как на вешалке? Таким образом, я приобрела шорты, несколько маечек, весьма целомудренный купальник, пару коротких юбок и два сарафана. И панамку взяла, а вот очки Улия Агатовича оставила — на память. К покупкам добавились легкие балетки с красными маками на мысках и сланцы.

Набрав обновок, я сразу же переоделась в одной из кабинок, чтобы не выделяться среди отдыхающих белой вороной, и, лишь сняв бирки с ценами, поняла, почему продавцы молились на пластиковую правительственную карту. Стоимость шмотья зашкаливала. Наверное, ценники спёрли с бульвара Амбули, не иначе.

Возвратить, что ли, покупки обратно? Но как вернешь, когда расходы начислены на карту? Поступит к папуле счет за мое оздоровление, а в нем львиная доля трат слепой доченьки придется на ублажение непомерно возросшего эго.

О расходах за казенный счет я переживала ровно до тех пор, пока не выпорхнула из магазинчика. До чего хорошо! — вдохнула грудью теплый солоноватый воздух. Искусственное солнце опускалось к искусственному горизонту. Вдоль авеню потянулись вереницы электромобилей, перегруженные веселящейся молодежью в купальниках и с мокрыми волосами, и семейные пары с детьми, везшие надувные круги и плавательные матрасы.

— Здесь есть озеро? — удивилась я.

Мой спутник кивнул в сторону заката. Весьма немногословный и содержательный ответ.

Вот это да! Озеро под куполом посреди зимы! После ужина нужно прогуляться и посмотреть на экзотику.

Без происшествий мы вернулись обратно, но меня начало пошатывать. Похоже, я перегрузилась впечатлениями насыщенного дня. Еще бы. Утро началось в стационаре института, а ночь предстояло встретить в фешенебельном номере лечебницы для избранных.

Ужин мне не понравился. Чересчур много специй, чересчур солоно, чересчур приторно — то бишь, речь об отбивной, салате и соке. И всё-таки я замарала скатерть. Возила по тарелке вымученный кусочек мяса, наколола на вилку — он и ляпнулся. Скатерть мгновенно впитала улику, вернув королевскую белоснежность, а я воровато огляделась — не заметил ли кто конфуз.

Не заметили. Ваза с цветами удачно заслонила половину стола. Солидные дяденьки и не менее солидные тетеньки вкушали чинно и культурно, звякая столовыми приборами. На меня посматривали мельком и отводили взгляды. Хорошо, что не пялятся открыто, — нервно отхлебнула я водичку из стакана.

— Неужели дочь Влашека? — долетел тихий шепот. — Не похожа на него.

— Зато своего не упустит. Сразу видно, отцова порода.

Насторожившись, я обвела взглядом столики. Соседи по столовой сидели достаточно далеко, но мне казалось, что шептались в двух шагах. Разговор был ни о чем, и кто его вел — непонятно.

— Надолго она здесь?

— Почем знаю? — ухватили уши грубоватый ответ. — Администраторы молчат…

— И охрана при ней. Не спускают глаз…

— Устрой так, чтобы нас представили. Нельзя упускать ценное знакомство.

— Как?! Хочешь, чтобы мне свернули шею?…

— Уже месяц здесь торчим. Надоело. Хочу в столицу.

— А деньги спускать не надоело? Будем торчать, сколько потребуется, пока шум не утихнет. Между прочим, у меня инфаркт.

— Инфаркт у него! Синяки под глазами подведи, чтобы поверили…

— Слепая в висоратской здравнице! Завтра же переедем в пансионат!

— Прижми зад и делай, как велю. Будешь улыбаться и здороваться с ней, пока язык не отсохнет. Поняла?

Наверное, я схожу с ума и слышу, как разговаривают призраки. Дожилась! И зачем долбить ложками по тарелкам? Чай не гвозди забивают.

Признаться о голосах или нет? — покосилась я на охранника за моей спиной. Черноглазый стоял красиво — ноги шире плеч, руки за спину — нервируя высокопоставленных курортников внимательным прищуром. Хорош чертяка! А о голосах не скажу. В лучшем случае покрутит пальцем у виска, в худшем — отметит в отчете, и меня упекут в психушку. Да-да, с нулевыми потенциалами и бестелесными созданиями, нашептывающими в оба уха, — дорога только в психиатрическую лечебницу. И вообще, померещилось мне из-за жары. Бывают зрительные миражи, а бывают — слуховые. Наверное.

Фу-у, духотища. Хватит без толку протирать шорты, всё равно аппетита нет. Кто сказал, что здесь рай? В Моццо такое же пекло, как на юге.

Обмахиваясь салфеткой, я побрела в номер, и телохранитель проводил меня до двери. Забодал уже сушняк. Надо было захватить графин с собой.

В ванной подставила ладони ковшиком под кран. Пила и не могла напиться. Так и упала без сил на кровать, мучимая жаждой.

Когда за окном стемнело, заглянула Эр, и ее разволновал мой нездоровый вид.

— Батюшки, да у тебя температура! До чего же ты слабенькая. Я ж как в воду глядела, а Улий Агатович не верил. Ну, не переживай. День-другой, организм привыкнет к смене климата, и дело пойдет на лад.

Она покрутила тумблер кондиционера, и в комнате начало холодать. Какое облегчение! И задышалось свободнее.

— Возьми и рассасывай, — медсестра протянула пару таблеток. — Попозже еще загляну.

Взбив подушки, Эр укрыла меня одеялом и ушла. Жаропонижающее помогло на какое-то время, как и свежесть в помещении. Мне полегчало, и я забылась сном, в котором снова появился лес. Все эти дни он прятался и ускользал, а сегодня снова позвал к себе.

Над лесом плыла полная луна, цепляясь за макушки деревьев. Необхватные стволы, шершавая кора, запах смолы… У меня закружилась голова. Волнение забурлило в крови, и внутренний трепет передался телу дрожью предвкушения.

Во мне опять проснулась она, и нас стало двое — я и самка. И облизывались мы вместе, приминая ковер изо мха — бесшумно, сливаясь с тенями. Но сколь бы тихо мы не передвигались, неслышные шаги были как топот носорога, потому что он мгновенно услышал. Наш хозяин кружил неподалеку, но не спешил показываться.

И мы побежали — я и самка, приглашая в игру, но хозяин не откликнулся. Он видел нас и чувствовал наше желание, но не вышел навстречу. Тщетно мы завлекали его: сперва с кокетством, затем с растущим отчаянием, потом чуть не плача. В чем мы провинились? Поиграй с нами. Мы хотим большего. Разве луна не зовет тебя? Разве не щекочет ноздри?

Хозяин не отозвался. Он был рядом, в двух шагах, и все же ускользал, стоило приблизиться к нему. В конце концов, разве нам пристало бегать за ним? — топнули мы ногой — я и самка. Попадись нам, и мы выцарапаем глаза и располосуем когтями! Ну, пожалуйста, выходи! — потерлись спинкой о шершавый ствол, мурлыча. Не то мы перебудим окрестности и уйдем искать того, кто откликнется на наш зов. Выходи!

И хозяин появился. О, наш господин! — метнулись мы в ноги, ластясь и забыв об угрозах. Он тоже опустился на колени, обхватил наше лицо ладонями и заглянул в глаза. Мы рвались к нему. Точнее, самка дрожала от нетерпения, облизывая губы, в то время как я отстраненно наблюдала за хозяином. И понимание опустилось на плечи легчайшим одеялом тумана, сотканным из животной страсти и человеческой нежности. Хозяин и та, что была моим вторым "я", — части одного целого. Он — её господин и повелитель, а она — сокровище его сердца. И сегодня хозяин отпускал её. Прощался. Вбирал запах, жадно втягивал носом, прикрыв глаза — вертикальные полоски в янтаре. Запоминал.

Легкий поцелуй в щеку, взмах её ресниц. Почему? За что?

Уходи. Уходи же! — оттолкнул он самку, и угрожающий рев разнесся над лесом. — Проваливай.

Ах, так! Острые когти оставили алеющие полосы на груди хозяина, но он не шелохнулся. И мы побежали прочь — я и самка. Дрожа и плача от ярости, от унижения и… от боли, звеневшей в груди.

— Заинька, проснись… Опять горишь. Выпей-ка микстуру, — вырвал из сна голос медсестры. — Что за напасть? Если к утру не отпустит, позвоню Улию Агатовичу.

Под утро меня отпустило. В рассветных сумерках я добралась на нетвердых ногах до ванной и опять пила, пила, пила. И еще выставила минусовую температуру на кондиционере. Блаженство блаженств! — рухнула на ледяную простыню.

— Заморозить себя хочешь? — воскликнула Эр, зайдя утром в комнату. От свежевыстиранного халата пахло лавандой. — Посмотри, превратилась в ледышку. И нос синий. Не хватало нам воспаления легких в такую-то теплынь.

Сонно щурясь, я вылезла из-под одеяла.

— Ну, вот, более-менее, — удовлетворилась осмотром Эр. — Покажись-ка.

Она проверила горло, уши, пощупала миндалины и лимфатические узлы.

— Я должна сдать тебя здоровой. Местные боятся, что их обвинят, будто они уморили тебя. Сегодня отдыхай, понаблюдаем за твоим самочувствием. Пойдешь в столовую или позавтракаешь здесь?

— В комнате, если не трудно, — взглянула я жалобно. — Что-нибудь нежирное.

Эр посмотрела на меня с сочувствием, снова потрогала лоб и вышла.

Приободрившись после легкого завтрака, я выползла на террасу, где с удобством устроилась в кресле. Солнечные пятна дрожали в листве, отчего казалось, что деревья увешаны золотыми монетками. "В Моццо не бывает пасмурных дней!" — вспомнился лозунг с рекламного плаката. Свежий воздух звенел от прозрачности, и от его вкусноты потекли слюнки. Но разыгравшийся аппетит взбаламутил отнюдь не желудок, а энергию, гулявшую в теле. Она блуждала по венам, горяча кровь; натягивала нервы, заставляя вибрировать; перекатывалась по мышцам, сделав их гибкими. Уверена, я смогла бы изогнуться под любым углом и пролезла бы в любую щель. Зрение обострилось, приблизив предметы, слух стал чётче. Я видела птиц, скачущих по веткам, и без труда пересчитала бы цветы на клумбе. Уши уловили жужжание диких пчел, соорудивших гнездо под козырьком крыши, и работающий двигатель далёкого электромобиля.

Словом, перенесенная слабость сказалась на мне странным образом. Точно так же лихорадило организм в день фуршета месяц назад и точно так же, накануне, во сне, хозяин леса вышел навстречу. И у него знакомые глаза. Я видела их раньше, но не могла вспомнить, когда и где. Черт бы побрал плохое мозговое кровообращение!

Мысли против воли снова развернулись к ночному сновидению. Его навязчивость легко объяснима, — уверяла я себя. Самка — второе животное "я", которое следует врожденным инстинктам: поиску пары и продолжению рода. В моменты обострения оно же руководит моими поступками, подчас неадекватными. Как говорила Аффа, сон — отражение реальности. Получается, на подсознательном уровне я испытываю потребность в своей половинке и в потомстве. Точнее, неодолимую тягу.

Сделанный вывод поверг меня в смущение. Ну-у… если посмотреть на неожиданное открытие с разных сторон… Меня тянет к Мэлу, причем неудержимо. С некоторых пор мысли о маме отошли на второй план, вытесненные думами о парне. Иными словами, половозрелая особь в моем лице испытывает гормональный всплеск, оцениваемый на десятку по десятибалльной шкале.

Хочу заботиться, хочу быть нужной. Хочу позвонить Мэлу и услышать его голос. И вообще, почему я проявляю инициативу, а парень — никогда? Позвонил лишь однажды. Что происходит? Почему Мэл неохотно общается со мной, будто ему в тягость?

Возьму и обижусь, как второе "я". Почему мы должны бегать за кем-то, и какая разница — во сне или наяву? Вот позвоню и выскажу Мэлу всё, что думаю по поводу его равнодушия!

Нет, не стану огорчать парня. Он болеет, а тут я нарисуюсь с гневными претензиями. Ха, болеет он! — зазудел искушающий голосок. Что за болезнь, которая не может вылечиться? Что за тайны и недомолвки?

Все они хороши! — вспомнилось, как хозяин леса оттолкнул свою самку. — Из солидарности ненавижу!

И все-таки не сдержалась, поганка, — отругала я себя, вслушиваясь в гудки с замиранием сердца.

— Привет, — произнесла с придыханием.

— Привет, — отозвался настороженно Мэл. — Как спалось?

— Плохо. Тебя не было рядом, — поведала томно. — Я извертелась, простынка сбилась. Не могла уснуть…

— Ты одна? — прервал он, словно ответ на вопрос был для него жизненно важен. Ну, и задал бы. Отчего не звонил?

— Пока что одна-одинешенька, — решила позлить парня. — И мне грустно. Некому утешить. Ты далеко. Кого бы найти?

Кошмар! Хрипотца в голосе и чувственные грудные нотки. Похоже, снова поднимается температура.

— Я приеду, — заявил он твердо.

Мэл примчится в Моццо — недолеченный, невыздоровевший — и подхватит от меня простудную инфекцию с осложнением. Или в дороге ему поплохеет, и он попадет в аварию. Нет и еще раз нет!

— Не нужно. — Игра слетела с меня как мишура. — Я приболела. Эр говорит, из-за смены климата. Пью жаропонижающее. Пожалуйста, не приезжай. Могу заразить.

— Уверена?

— Конечно, — заверила горячо. — Перезвоню, как полегчает. Ни в коем случае не приезжай!

— Хорошо, — не стал упорствовать Мэл. — Звони. Буду ждать.

Подозрительно быстро согласился, — вздохнула я разочарованно, забыв, что минуту назад уговаривала его повременить с поездкой на курорт.

— Куда спряталась, заинька? — вышла на террасу Эр. — Как самочувствие? Вот видишь, жар спал. Прекрасно.

Кто бы говорил. Температура пришла в норму, зато начали нервировать мелочи, на которые я прежде не обращала внимания. Оказывается, тапочки Эр поскрипывают при ходьбе, и, от нее пахнет смесью дезодоранта и тяжелого пота, какой исходит от тучных людей. У меня срочно зачесался нос. Что за мания? Эр — прекрасный человек и мастер своего дела. Разве походка как у борца сумо — повод для раздражения? Гадство, хоть вешайся. Или отрывай уши, завязывай глаза и затыкай ватой носопырки.

Медсестра передала привет от Улия Агатовича вместе с наставлениями. Доктор велел действовать согласно его любимому методу. "Ни к чему хандрить, продавливая без толку кровать. Нужно выбивать клин клином". Иными словами, ускорить адаптацию моего организма к окружающей среде, ворвавшись в неё как лев в середину стада сайгаков.

Эр снова осмотрела меня, прослушала легкие и удовлетворилась результатом. Под её надзором я привела себя в опрятный вид, пригодный для прогулки по Моццо.

Женщина прихватила внушительную корзинку для пикника, и мой нос сообщил, что кроме лекарств, занимающих значительную часть, в плетеном кузовке поместились фрукты, вода в бутылке, печенье, пластиковые контейнеры с неопознанной пищей и большой кусок хлопковой ткани. Перед выходом Эр заставила выпить общеукрепляющий витаминизированный сироп, и мои бедные вкусовые рецепторы омертвели от зашкалившей концентрации витамина С. На самом деле напиток был приятно кисленьким, просто сегодня всё казалось гипертрофированным.

И мы отправились в путешествие по курорту на электромобилях и при обязательном участии телохранителей. Впереди ехали я и охранник с необычно вздернутыми бровями, сзади следовали Эр и черноглазый. За вчерашний день я успела привыкнуть к нему, поэтому рокировка мужчин озадачила. Черноглазый равнодушно встретил наше с Эр появление у стойки администратора, также безразлично отвернулся, но всю дорогу я чувствовала на себе его взгляд.

Ну, и ладно. Мне вообще без разницы, кто возит и как охраняет, — поправила демонстративно панамку и переключилась на созерцание окрестностей. Но почему-то вместо красот Моццо я разглядывала встречных мужчин. К великому сожалению, особи противоположного пола, достойные внимания, встречались редко. В основном, попадались лысеющие, пузатенькие, кривоногие, нещадно потеющие коротышки, чьи дамы напоминали цепных псов, зорко охраняющих свое добро. Да оно и даром мне не нужно, — усмехнулась я и зыркнула на своего водителя. Очень даже неплох. Рубашка с коротким рукавом, светлые брюки. Вкусно пахнет мелиссой и бергамотом. Еще едва уловимый запах никотина. На костяшках левой руки татуировка: "guli". Белая полоска старого шрама наискосок, чуть ниже уха.

Неожиданно охранник посмотрел на меня. Он вел мобиль, не обращая внимания на дорогу. И ведь мы оба были в солнцезащитных очках, но глядели глаза в глаза. Черт!

Я отвернулась, смутившись, и услышала короткий смешок. Подумаешь! — задрала подбородок, но тут во мне взыграло упрямство или бесы одолели, не знаю.

— Для кого? — показала пальцем на татуировку.

— Для чужих мужей, — ответил мой спутник с серьезным видом.

Не сдержавшись, я рассмеялась, привлекая внимание курортников к нашему мобилю.

В качестве расслабляющего отдыха Эр предложила парк "Топиар".

— Мне бы туда, где нет цветов и мало людей. Нос болит от запахов, а толкотня бесит, — пожаловалась я.

— Цветов — по минимуму, деревьев — по максимуму. И на пятки наступать не будешь, — успокоила женщина.

Если честно, меня раздражали не люди, а невольно подслушиваемые разговоры. Оказывается, речь среднестатистического человека, будь то висорат или слепой, на девяносто девять процентов состоит из пустой болтовни. Например, достаточно сказать: "Жарко" или "Хочу пить". Вместо этого замешивается нескончаемая бодяга: "Представляешь, сегодня обещали двадцать восемь, а на самом деле двадцать семь. В тени! С ума сойти. Вчера было двадцать восемь и позавчера тоже. А сегодня двадцать семь. Неужели не работают терморегуляторы? Теперь мой загар будет красным, а не золотистым. Как думаешь, может, подать иск в суд? Обманули на целый градус! Интересно, завтра будет двадцать восемь или двадцать семь? Или двадцать девять?"… Тошнотворная бла-бла-бла.

Эр грузно вывалилась из мобиля, обмахиваясь веером. Для прогулки она надела цветастое платье, приобщившись к беззаботным курортникам. И не скажешь, что медсестра высшей квалификации.

Мы двинулись по дорожке к входу в парк. Охранник, наставляющий рога чужим мужьям, шел впереди, черноглазый шагал позади и нес корзинку для пикника.

Что-то неладное с моим обликом, — озаботилась я, заметив липнущие взгляды отдыхающих лиц мужского пола, попавшихся навстречу, и пригладила волосы, оправила сарафан. Или тому виной непонятная энергия, пробегающая волнами по телу и растягивающая мой рот в соблазняющей улыбке? Или животная гибкость движений и пластичность жестов?

В "Топиаре" было на что посмотреть, но многообразие экспонатов быстро утомило. Фигуры животных, птиц, рыб, людей, абстрактные конструкции, выстриженные из деревьев и кустарников, произвели бы неизгладимое впечатление, если бы не шелест листвы, нервировавший уши, и не миллиард оттенков зеленого, от которого устали глаза.

По указанию Эр черноглазый расстелил на травке покрывало, но сперва охранники обошли периметр и выбрали наиболее защищенное по их авторитетному мнению место. Мы с женщиной уселись в тенечке. Она снова проверила мои ухо-горло-нос, протянула градусник и заставила поесть. Хилый аппетит подопечной не убавил её оптимизма.

Солнце сместилось, и тень от дерева-слона сдвинулась в сторону. Неужели в Моццо не бывает дождливых дней? Можно помереть с тоски, глядя на скучное ясное небо без туч. Иногда пасмурность бывает весьма кстати, под настроение.

— Столько зелени, — обвела я рукой фигурные насаждения. — И не засыхает. И никто не поливает. Почему?

— Потому что дождь запускают под утро. Льют с трех часов и до пяти, — пояснила Эр, доедая яблоко, от которого я отказалась.

Нажимают на кнопку, и начинается ливень. Отпускают — и под куполом появляется радуга, но все спят, а её не видно в темноте. Почему-то прошлой ночью не было дождя. Или я не слышала, как он лил. Смешно звучит: "включить дождь". А может, кнопку не жмут, а используют водные заклинания, похожие на аquticus candi [9]аquticus candi, акутикус канди (перевод с новолат.) — водный сгусток
, созданный Мэлом в "Вулкано", но гораздо больших размеров.

Украдкой я попыталась повторить движения, которые показывал Стопятнадцатый, обучая заклинанию свежести или "засирайке". Отобью запахи, и нос перестанет чесаться. Увы, без регулярной практики навыки растерялись, у меня ничего не вышло. Наоборот, захотелось чихнуть.

Когда с делами было покончено, Эр улеглась, став похожей на Монтеморта в спячке. Воспоминание об институтском страже вызвало волну ностальгии. Затосковав по студенческим временам, я прилегла рядом с женщиной. Подперла подбородок ладонями и болтала ногами, изучая жизнь букашек в травянистых дебрях. Неподалеку журчал фонтан, донося прохладу и свежесть, а вокруг высились выстриженные из деревьев фигуры слонов, собак, львов, медведей. Охранники заняли место на лавочке, держа меня и медсестру в поле зрения, и время от времени обходили периметр поодиночке.

Эр задремала. Самое время и мне начать клевать носом.

— Ферзь недоволен последним рапортом. Вернул и приказал дополнить.

Я закрутила головой по сторонам, ища говорившего. Удивительно, но им оказался черноглазый. И он глядел на меня безотрывно. Смотрел и говорил.

Волоски на коже наэлектризовались. В любое другое время я поспешила бы отвернуться от пронизывающего взгляда, скрытого стеклами очков, но сегодня за меня думало второе "я". Оно почуяло интерес и замерло, а потом заставило облизать вдруг пересохшие губы.

— В столовой не просматривается угол у дальнего окна, — продолжил черноглазый, не отводя взгляда. — Эваковыход далеко от стола. Помощник повара ненадежен.

Хорошо рассказывает, можно заслушаться. Четко, кратко и по существу. Как колыбельная.

Мое второе "я" улыбнулось мужчине и легло набок, подложив локоть под голову.

— Горничные — проверенные. Новичков нет, — сказал любитель чужих жён. — Приглядывай за парой из "Кофейной" на третьем. Он дергается по поводу и без.

Необычно. Сидят два красавчика на скамейке в пяти метрах, роняют тихие скупые фразы, а слышно так, будто кричат в микрофон.

— Кто?

— Второй зам министра по образованию. Диагноз — инфаркт миокарда. Месяц назад.

— Порыть бы. Почему сбежал из столицы?

— Утром отправил запрос Ферзю. Даст добро — начнем копать. Или других пришлёт.

— Периметр — худой. Три пролета на северной стороне — без присмотра. Обещали завтра исправить.

— Почему завтра?

— Эксклюзивная охранная система. Из города приедет техник с аппаратурой и перенастроит камеры.

До чего приятная беседа! В нескольких словах — бездна информации. Ферзь — главный. Как скажет, так и будет. Один из чиновников лечит сердце второй месяц, и это вызвало подозрения. Помощнику повара нельзя доверять. Не хватает камер слежения вдоль забора. Весьма содержательный диалог!

Неожиданно запиликал телефон, и Эр забормотала во сне.

— Это я. Привет, — сказал Мэл, и его голос отшиб все имеющиеся мысли.

— Привет, — отозвалась шепотом.

— Как ты? И где? — В его голосе сквозили беспокойство и забота. Очень и очень приятно. Ласкает слух.

— Мы в парке. Мне уже лучше. Температура спала, но в носу свербит, и уши закладывает. Наверное, аллергия на лекарство. А ты поправляешься?

— Да, чувствую себя хорошо, — отозвался небрежно парень.

— Отлично!

Неожиданно показалось, что он совсем рядом, в двух шагах. Я вскочила, поднялись и мужчины.

— Мэл, ты где?

— То есть? — растерялся он, в то время я водила носом как ищейка. Запах повел меня вдоль тисовой ограды и зеленых конусов туи, замерших стражниками на перекрестке щебневых дорожек.

"Нет, нет!" — замахала рукой, когда один из охранников вознамерился разбудить Эр, и побрела дальше. Черноглазый следовал позади, а его коллега остался с медсестрой.

— Где ты? — снова просила у Мэла. Раньше мне не приходило в голову спросить, как он проводит дни, и какое лечение ему назначили. Я упивалась рассказами о себе, но забывала поинтересоваться, сколько уколов поставили парню, и как он проглатывает таблетки — разжевывая или целиком.

— Ну-у… я лечусь, — ответил неопределенно Мэл. — Микстуры пью, горло полощу…

Ноги довели до выхода из парка и потянули по авеню Моццо. Пустые разговоры курортников отошли на дальний план, а аромат цветов померк перед запахом, за которым тянул меня инстинкт. Чем пахнет Мэл? Пахнет его туалетная вода. Пахнет свежевыглаженная рубашка. Пахнет он сам — мускусом и солью.

— Какие микстуры?

— Э-э… разные. Горькие, невкусные…

— Наверное, скучно болеть. Как развлекаешься?

— Думаю… о тебе…

На мгновение мне показалось, что в метрах трехстах, на перекрестке у сувенирного магазинчика, стоял Мэл и говорил по телефону. Может, у меня температура?

Я прибавила шаг, и охранник шел рядом, поглядывая обеспокоенно по сторонам.

— Мэл, — выдохнула в микрофон. — Это ты?

Человек на перекрестке обернулся. Разве это Мэл? Это мужчина, очень похожий на него, но шире в плечах и гораздо старше. Отвратительное зрение. Наверное, минус сто на оба глаза.

— Пропустите. Дайте пройти! — протолкалась я через толпу отдыхающих с надувными кругами, попавшихся некстати.

Не отрывая телефона от уха, добежала до перекрестка. Пусто. Заглянула внутрь магазинчика, обошла кругом. Мэл был здесь, обоняние не могло подвести меня.

Запах тянул, словно на ниточке… Дальше, дальше по авеню… Уже закончилась курортная зона, и потянулись служебные здания и постройки.

— Нужно возвращаться, — сказал озабоченно телохранитель, но я отмахнулась.

Начались ряды машин, припаркованных на время отдыха владельцев. Мэл был здесь… Наверное, запах сохранился с тех пор, когда парень приезжал в Моццо в последний раз. Разве это возможно?

Сумасшествие. Он точно где-то рядом. Автомобили сверкают полировкой на солнце. Зачем ему появляться на курорте? Я же просила не рисковать здоровьем. Чертовы галлюцинации.

Все-таки у меня температура.

— Мэл… Ты здесь? — спросила в телефон.

В ответ тишина.

"Прима" разрядилась в самый неподходящий момент.

Ох, и отчитала меня Эр, когда мы вернулись в лечебницу! А заодно и охранников отругала. Они-то причем? — попробовала я встать на защиту, но увяла под гневным взором медсестры. И, дескать, подвергаю себя немыслимому риску, болтаясь неизвестно где под носом у возможных снайперов, и солнце напекло голову, и температура у меня под сорок, а я на ногах, и вообще, Эр отказывается присматривать за мной, потому что никакое сердце не выдержит подобной встряски.

Пришлось уговаривать её и задабривать, подлизавшись. Хорошо, что акклиматизация закончилась и вызвала немало тяжких вздохов женщины.

— У тебя нестандартная реакция на смену климата, хотя бывает по-разному. У кого-то расстраивается пищеварение, кого-то одолевает бессонница. Но все обострения возникают на нервной почве, — поделилась она по-свойски. — Приводи себя в порядок и беги галопом на ужин. Завтра сдам тебя местным лекаришкам и поеду домой. — По снисходительному тону Эр стало ясно, что она недолюбливала курортный медперсонал. — Мне и так влетело от Улия Агатовича за халатность. Кстати, он передавал привет заиньке.

— Спасибо.

Странное помутнение нашло на меня в парке, — раздумывала я, отмокая в ванной. По возвращению в лечебницу добавилось новое раздражающее ощущение. Кожа начала чесаться и зазудела. Ужасно хотелось потереться о первый попавшийся угол, и я едва удержалась, чтобы не выгнуть спину под хмурым взглядом черноглазого. Уши периодически закладывало и отпускало. Наверное, это последствия передозировки жаропонижающими.

С чего бы Мэлу приезжать в Моццо? Хотя если бы парень не послушался и примчался, я бы пожурила его, но не отпустила. Ни за что.

После ужина вернулась в комнату, решив не доводить Эр до инфаркта просьбами прогуляться к местному морю. Пусть женщина спокойно уедет домой, а то из-за моей активности схлопочет выговор от начальства. Наверняка Эр обязана докладывать обо всем, что происходило за день, как и охранники которые отсылают рапорты.

Перед тем, как позвонить Аффе, я вынула затычки из ушей, с которыми ходила в столовую.

— Эвка, привет! — закричала девушка. — Рада тебя слышать! А я думаю, вдруг не вовремя позвоню.

— Всегда вовремя. Мне тут скучно. Я в Моццо.

— Вау! Класс! Какая температура воды?

— Не знаю. Я опять заболела.

— Ну, надо же, — огорчилась соседка. — Что за зараза к тебе липнет и не отстает?

— Это ак-кли-ма-ти-за-ция, — повторила я по слогам умное слово. Язык иногда переклинивало на сложных терминах.

— Бывает. Слушай, а ты, правда, не видишь?

— Не вижу, — ответила я с заминкой. Было бы удивительно, если бы Аффа не спросила о слепоте.

— Это не страшно, — заверила она. — Вернется когда-нибудь, я чувствую. А у меня, знаешь, какая интуиция? Бьет в яблочко!

— Это точно, — улыбнулась я. Значит, девушка не отвернулась от меня. Она ответила на звонок, хотя могла бы проигнорировать вызов.

— И надолго ты в Моццо?

— Не знаю. Около месяца. А как Лизбэт? Сто лет ее не видела.

— Задумчивая, — понизила голос Аффа. Наверное, прикрыла динамик рукой. — Из-за покушения институт стоял на дыбах. Все каникулы только о тебе и говорили. Опрашивали студентов и преподавателей — всех без исключения. Жестче, чем после пожара. Слушай, а Симу-то выписали, — переключилась она на другую тему. — Я сперва напугалась, когда увидела его в пищеблоке, а потом… Ужасно всё это… Но он молодец. С юмором относится к жизни и к подколкам.

Отрадно слышать. У Симы есть внутренний стержень, который не позволит прыгнуть вниз головой с чердака, а еще цепи, удерживающие на бренной земле. Это отец-инфарктник и брат. А Радика никакие цепи не удержали. Вырвал их с корнем и освободился от проблем.

— Вернусь через месяц, придется нагонять. Поможешь?

— Помогу, — согласилась Аффа. — А Мелёшин на что? Он же на занятия ходит.

— Как ходит? — осип вдруг голос. Запоздалая ангина? Эр отключила кондиционер еще утром.

— Да вот так. Видела его у святого Списуила. Позавчера пришел в институт, как семестр начался. А ты разве не знаешь?

Я молчала, не в силах ответить. Аффа что-то путает. Мэл лечится. Он сказал, что болеет. Разве стал бы он обманывать?

— Слушай, не пойму ваши отношения. Мелёшин болеет — ты не в курсе. Он учится — ты не знаешь. Он кинул тебя, что ли? Вы общаетесь или как?

— Нет. Не знаю. Общаемся, — ответила механически. — Ладно, Аф, мне на процедуры пора.

— Конечно. Укольчики всякие. И горло полощи, — сказала невпопад девушка. — Звони.

Что происходит?

Почему Мэл ведет себя странно и недоговаривает? Боится расстроить? Доктор сказал, теперь у меня железная психика. Бей потрясениями по голове — отскочат со звоном.

Кто обманул первым? Улий Агатович, рассказавший о мнимой болезни Мэла, или Стопятнадцатый, повторивший слова доктора?

В чем правда? У кого спросить?

А правда в том, что я не вижу волны, и об этой сенсации наслышаны все кому не лень. Когда слепота является тайной за семью печатями, и о ней знают единицы — это одно, а когда вся страна тычет в меня пальцами — это другое. Вот почему Мелёшин-старший фильтровал газетные статьи, вымарывая из них слова обо мне и Мэле. Он старался свести к минимуму упоминание о своей фамилии.

Как дальновидный политик и глава уважаемого семейства, Мелёшин-старший давно просчитал всевозможные ходы. Из комы мало кто выбирается без последствий для серого вещества, и мое выздоровление, стремительно вскарабкавшееся на гору, может еще быстрее покатиться назад. Из-за отравления у меня теперь мозги набекрень. Кто знает, вдруг врачи поставят диагноз "идиотизм" или "аутизм"? Иными словами, официальная дурочка.

Да, иногда туго соображаю и многого не помню. Но ведь продолжаю лечение. И обязательно выздоровею!

Могу хорохориться сколько угодно, но плюсы истерлись один за другим и превратились в жирные минусы. Остался единственный положительный козырь. Мой отец — Влашек, и мне покровительствует премьер-министр. Но в политике как в гареме. В любой момент Рубля может сменить министра экономики, и я окажусь никем, и станут звать меня никак. Так что в свете моей беспросветной ущербности Мелёшины заранее пьют валерьянку.

Родственники Мэла не причинят мне вреда, но они надеются, что у меня хватит остатков скудного умишки отказаться от парня и освободить его от обязательств. Перед моими глазами встала мама Мэла, сложившая руки в молитвенном жесте. "Не губи его. Ему жить и жить. Если любишь, отпусти".

Поэтому Мэл молчит и отнекивается в телефонных разговорах. Делая выбор между матерью и какой-то девчонкой, кого он выберет? Мама одна, а девиц — пруд пруди.

Сгоряча я хотела позвонить и спросить в лоб о том, что происходит. Но Мэл опять увильнет от ответа, как делал неоднократно в последнее время, или перестанет отвечать на звонки. Нет уж. Использую эффект неожиданности и припру парня к стенке. Пусть скажет в лицо, раз и навсегда.

На экране телефона высветился номер из списка.

— Здравствуй, Петя. Я прошу тебя вернуть долг.