Глава 15

ПРОБУЖДЕНИЕ

Дак Рубобост правил, боролся с бурей. Он казался неподвижным, даже когда Арго заваливался на борт, содрогаясь под ударами захлестывавших палубу волн. Ясон в плаще, понурясь под капюшоном и грузом терзаний, стоял у борта с фонарем, подавая сигналы греческим судам шифром, установленным между ними еще до выхода в открытое море. Тайрон — изгнанник того самого острова, к которому вела нас морская дорога, — цеплялся за высокий носовой брус, который насквозь промок от валов, разбивавшихся о нос нашего несчастного корабля, и высматривал проход между водяных гор. Тайрон знал толк в лабиринтах, а здешний океан к югу от Альбы, у берегов Галлии, являл собой лабиринт более сложный, чем лабиринты гробниц под пирамидами Египта.

Три старых аргонавта наконец начали пробуждаться от сна. Однако они, хоть и занимались делом, все еще не выказывали склонности к общению. Они узнавали меня, но не как человека, а так, как мы узнаем отражение в темном зеркале. Арго по-прежнему требовал от них молчания. Он возвращал им голос только при необходимости.

К концу дня, потемневшего от бури, один из греческих судов стал набирать воду, тяжело накренился. С него посылали сигналы бедствия. Берег в сумрачной дали был высоким и скалистым, в нем не видно было гавани или бухты. Другие греки обогнали нас. Шторм застиг нас врасплох и в неподходящей части океана.

Ясон крикнул:

— Они просят помощи! Взять на борт четверых из команды и груза, сколько сможем!

— Сколько их на борту? — прокричал сквозь шум моря Урта.

Ясон отозвался:

— Говорят, важных особ четверо. И четырнадцать пар рук на веслах.

Урта пробрался ко мне, поскальзываясь на мокрой палубе.

— Четырех лишних пар рук нам вполне хватит, как мне помнится по прошлому плаванию. Но кому решать, Мерлин? Кто капитан Арго?

— Сейчас не время спорить за первенство, правитель Урта, — ответил я. (Он нахмурился, услышав холод в моих словах.) — Ясон станет капитаном Арго, когда корабль того пожелает — не ранее. А пока командовать придется тебе. Я согласен с тобой. Четверых или шестерых — из гребцов! — можно спасти. И никакого груза.

— Согласен.

Рубобост налег на огромный валек рулевого весла. Боллул и Кайвайн стояли с крючьями, изготовившись зацепить борт купца. Арго наклонился и повернул к тонущему судну. Четыре жирные, просоленные морем рожи с беспокойством уставились на нас. У каждого из этих четверых за спиной был привязан большой тюк.

Боллул бросил веревки, и четверо ухватились за концы, прыгнули в кипящий океан и стали подтягиваться к нам. Волны накатывались на них, но они отчаянно цеплялись за жизнь. За ними безнадежно следили с палубы глаза на исхудавших лицах.

Боллул отпустил веревки. Четыре белых пятна лиц с разинутыми в вопле ртами быстро скрылись за кормой.

Мы сколько могли прижались к торговому судну, остерегаясь только столкновения бортов. Судно уже опасно накренилось, море засасывало его, мачты грозили рухнуть на наш корабль. Гребцы прыгнули — куда им было деваться? Мы приняли на борт семерых. Остальные ушли на дно вместе с судном и грузом: глиняными кувшинами, шкурами, лошадьми — и той бедной скотиной, что мы им продали, — и сливами в пряном вине.

Когда судно скрылось под волнами, Ниив схватила меня за руку.

— Не знаю, какие боги живут там, в глубине, но сегодня их ждет богатый пир.

Буря к рассвету улеглась, и мы нагнали других торговцев. Всех нас потрепало жестокое море, и при свете дня мы нашли мелкую гавань, чтобы заняться починкой. Мы еще не достигли скалистого Иберийского полуострова, так что отыскали песчаную бухточку, за которой тянулись поросшие камышом болота. Здесь хватало дичи, медлительной настолько, что ее легко сбивали камнем из пращи, но не было пресной воды и никаких признаков селений.

Трое из семи спасенных нами моряков вернулись на греческие корабли. Четверо остались на Арго, радуясь возможности приложить силу своих мышц к занятию, несколько более увлекательному, чем менять инжир на свиной жир.

Мы плыли дальше.

Два торговых судна отстали от нас в Гадесе на побережье Иберии, а другие с попутным ветром пошли вдоль полуострова к Геркулесовым вратам. Здесь и они покинули нас: одно судно завернуло к бухтам Нумидии, другое пошло напрямик через океан к юго-востоку, на Карфаген. Мы тоже бросили якорь в иберийской бухте Эррадура, в маленьком городке с каменными чанами, откуда воняло тухлой рыбой, во многих странах считавшейся изысканным кушаньем и высоко ценившейся. Для нас, впрочем, нашлись сушеные плоды и мясо. Здесь жили несколько изгнанных с земель своего племени на Альбе кимбров — отличных сказителей. В их тихом обществе мы отлично провели день.

Затем Арго миновал острова Балеариса, и мощные удары весел направили его к гавани Массилы и болотистой дельте Роны, а потом, через открытое море, — к дикому острову Корсика и окаймленной курганами гавани Листраны с полузатопленными остовами кораблей и стражами в черных накидках. И там-то, в местах, некогда пройденных в походе за руном, полный свет разума загорелся в глазах Ясона и Рубобоста, который, проснувшись, широко зевнул, а увидев меня, ухмыльнулся.

Тайрон был занят: приводил себя в порядок, разбирался в путаной природе своей бороды, рассматривал покрытые коркой соли руки и ноги. Он был тощий, занудливый мужчина, но с большими достоинствами.

Я подозревал, что Тайрон уже довольно давно обрел остроту восприятия, но скрывал это.

Ясон расхаживал по кораблю, осматривал припасы, весла, парус, поврежденную мачту. Бросив недовольный взгляд на новых аргонавтов, он вежливо кинул. Кажется, на него произвел впечатление Боллул, в котором он различил силу и твердость — два ценных свойства. Его, как видно, забавляла пятерка юнцов, среди которых он, конечно, узнал Кимона. Ниив он попробовал игриво ущипнуть — ее это вовсе не позабавило, — потом направился ко мне, теребя растрепанную бороду, блестя глазами и ощерив в улыбке грязные зубы.

— Запустил ты корабль, Мерлин.

— Запустил или не запустил, а полпути до Крита мы на нем одолели.

— А! — Ясон глянул на белые утесы, окружавшие бухту, и тогда до него дошло, где мы находимся. — Корсика! Узнаю место. Мы останавливались здесь с руном. Колхидской ведьме тогда пришлось отбиваться от лисистрийцев. Те жуткие твари двум моим людям вышибли мозги дубинами величиной с бычью ляжку и швыряли на нас камни утесов. Сейчас их не видно, и слава Аиду. Давно здесь стоим?

— Не очень. Однако ты поспал!

— Да, — признал он, мрачно покосившись на фигуру Миеликки. — Что-то пошло не так вскоре после нашего отплытия. Дух Арго переменился. Он сделал нас пленниками. Я даже не осознал, когда он захватил нас, но было темно и холодно, и он принуждал нас к безумной гребле, а потом мы вдруг осушили весла, присели — и все. Я сознавал, что сплю, но не мог проснуться. Но теперь я здесь. И Рубо с Тайроном тоже! А больше никого из наших? Куда делись остальные?

— Больше никого. Не знаю, куда делись остальные, но подозреваю, что их бросили.

Ясона ответ явно огорчил.

— Есть еще вопросы. И первый из них: что мы здесь делаем? Зачем возвращаемся в ту ужасную страну?

Должно быть, я был невнимателен. Мне понадобилось несколько минут, чтобы осмыслить его слова. Возвращаемся?

— Когда ты побывал там? — спросил я его.

Но не успел он ответить, как корабль покачнулся и сорвался с места. Море словно вздымалось вокруг нас, текучая волна хлынула в узкое устье бухты со стороны открытого моря. Водяной гребень сметал все на своем пути. Арго он бросил на раскрошившийся каменный мол. Всех нас сбило с ног.

Волна прошла так же быстро, как налетела. Ясон поднялся, приложил палец к губам — помалкивай об этом деле — и стал помогать тем, кто укладывал на место раскиданные кувшины и съестные припасы.

Тайрон, опасливо оглянувшись на Миеликки, шепнул мне:

— Можно подумать, волну наслал Посейдон. Верно? Только тут другое. Волну вызвал корабль. Я разглядел рисунок вод. Волна отошла от Арго, потом вернулась и натворила дел.

— Ты уверен?

— Как ни в чем другом. Несчастливый это корабль.

Слова Тайрона едва ли удивили меня. Но позже он попросил меня прогуляться с ним на берег, в узкую долину, где Колку обнаружил родник. Родниковую воду кельты почитали за волшебную, поэтому, хотя нам вполне хватало пресной воды из стекающих к гавани ручьев, каждый из нас захватил большой кожаный мех, чтобы набрать побольше такой воды, годной не для всяких нужд.

Я не стал расспрашивать. Тайрон хотел поговорить там, где Арго не подслушивал.

— Он бросил всех, кроме нас троих, — тихо сказал он мне, когда мы отдыхали после похода в долину.

Наши меха были полны водой, животы насытились миндалем и сочными ягодами, собранными по дороге. Вдали над горами устрашающе собрались грозовые облака, но здесь, под ярким солнцем, на нас снизошел покой. Арго — маленький кораблик в узкой гавани — был окружен обломками крушений. Белый блеск меловых обрывов, стиснувших бухту, выглядел по-домашнему радостным.

— Оставил их на берегу Альбы. Жестокий поступок. Им не вернуться домой, тем остальным. Но он их бросил, так как он уже не тот корабль, что прежде. Что-то прогнило в его сердце. Или что-то схоронилось там и умирает, вызывая порчу. Он пронес нас долгим северным путем. Я плохо знаком с теми морями. Но Ясон их знал, и он спросил: почему не плыть к югу, вдоль берегов Нумидии, к Карфагену, а оттуда к Сицилии? Так было бы и быстрее, и безопаснее.

Уверен, что разобрал ответ на его вопрос: Арго воспроизводит — только в обратном направлении — прошлое свое путешествие, когда Ясон умудрился протащить его от верховий Даан к Роне, что течет к югу через Лигурию и выплескивается в океан там, где Массил со временем станет портом. А дальше сюда, в открытое море.

Возможно, Арго ловил отзвуки великого, счастливого для себя времени. Или собирал осколки своей жизни, разбросанные в былые века. Я знаю, он это может. Разбрасывает малые кораблики, слабые отзвуки собственного прошлого, и те могут плыть под парусом или входить на веслах в тайные царства теней и темного колдовства.

Пора было возвращаться в гавань. Тайрон взвалил на плечи наполненные водой меха — явно с трудом, потому что был хрупкого сложения, — и направился вниз по тропе.

— Когда ты покинул Крит? — спроси я его, понимая, как мало знаю этого человека.

Он немного сбился с шага, словно хотел повернуть, потом пошел дальше.

— Несколько лет назад, — ответил он. — Мы встретились далеко на севере, у замерзшего озера. Где ты повстречал Ниив и отстроил Арго.

— Вполне понятно. Ты возник невесть откуда посреди той долгой зимней ночи. Сказал, что давно странствуешь по лабиринту. Ты удивился, оказавшись так далеко на севере, в таком холоде.

— Да. Я заблудился.

— Кто правил на Крите, когда ты уходил?

Правителей было много. Он назвал мне имя. Мне оно ничего не говорило. Тогда я спросил его об огромных разукрашенных дворцах, построенных до завоевания острова греками. «Они лежали в руинах», — сказал он мне. Глубины острова были вечно затянуты облаками. Каждый укрепленный городок щеголял двойным топором, лабриссой, символом могущества островитян, но лабиринты стали запретными.

Вот почему и как он заблудился. Несколько мальчиков в каждом поколении обладали врожденным искусством древних охотников лабиринтов. Это занятие подчинялось строгим правилам. Но соблазн нарушить запрет частенько побеждал. Те мальчишки, что забегали в лабиринт прежде, чем получали необходимые наставления, обычно навсегда пропадали под землей. Те немногие, что возвращались, теряли разум и ничего не могли рассказать. Их немедленно приносили в жертву, правда, не божеству, а дикой женщине, звавшейся Укротительницей.

Тайрон был одним из пропавших.

В памяти у меня многое смешалось: слишком много веков познания, чтобы разобраться во всех историях, деяниях и легендах, дошедших до меня. Но похоже, Тайрон оторвался от своего времени не на несколько лет, а примерно на тысячу.

И он понадобился Арго на борту. Мое любопытство все более возбуждалось. Чем больше я узнавал о Крите, тем больше влекли меня тайны этого острова и его далекое прошлое.

Из белой бухты мы отправились дальше на юг: сперва Этрусским морем, затем узким проливом Месны, пока не вышли на торговый путь через океан, известный как Серауна, к южным мысам Греческой земли, которую Ясон звал Ахеей, остерегаясь военных кораблей и водоворотов, способных мгновенно засосать на дно морское даже большой корабль. Таких водоворотов было немало у этих берегов. Самый известный назывался Харибдой.

Всего однажды мы видели вдали паруса — около двух десятков ярких полотнищ, надутых сильным ветром. До нас донесся даже отдаленный барабанный бой, с помощью которого корабли переговаривались друг с другом. Это были греки, и шли они тем же курсом, что и мы, но морская дымка и поднимающаяся волна быстро скрыли их от наших глаз. Рубобост налег на кормило и отвернул подальше от этого флота. Кто мог бы предсказать, чего от него ждать?

Рубобост был не в духе: печален, в горести. Я почти не говорил с ним с тех пор, как он отдал дух в устье Роны, но теперь, когда Боллул встал к кормовому веслу, тяжелая рука дака легла мне на плечо и его зловонное дыхание возвратило мне память прежних наших встреч.

— Приятно снова увидеть тебя.

— И тебя.

— Куда мы идем? — спросил он.

— На Крит.

— Это где же?

— На юге. Длинный узкий остров, полный тайн.

— Зачем нам туда?

— За ответами.

— Ах, за ответами? — Великан смотрел задумчиво и понимающе. Он потянулся за кувшином с вином. Мы сидели в трюме, рядом с запасами. — Тогда, надеюсь, мы их найдем. Но пока я так устал, что о вопросах даже думать не могу. И еще я соскучился по Рувио. Он преследует меня в снах. Что сталось с Рувио? Не сомневаюсь, я умру с его именем на устах.

Рувио был его конь.

— Рувио бегает на свободе где-то на Альбе, оплодотворяет все, что скачет в округе.

— Я рад за него, — пробормотал дак и жадно глотнул из кувшина. — Мы с моей лошадкой из одной жизни. Тебе это известно, Мерлин? Мы не просто неразлучны, хотя сейчас и разлучены, а части одного существа.

— Я знаю, что ты его очень любишь. Вы в чем-то похожи.

— Мы были одним целым, — поправил великан. — Вышли из одного чрева. Разве я тебе не рассказывал? Нас родила одна мать.

— Я не знал, — смущенно пробормотал я, удивленный его словами. — И может быть, не стоит об этом болтать.

Но дак помотал головой:

— Одна мать, два младенца. Ты слышал о кентаврах?

— О кентаврах? Слышал. Они когда-то жили в Греческой земле. Теперь вымерли, уничтожены титанами.

— Они живут повсюду. Научились прятаться. Урок Греческой земли пошел им на пользу. Человеческий торс, лошадиное брюхо, ловкие руки человека, быстрая поступь коня. Мне суждено было родиться кентавром, но во чреве я разделился надвое. Как видно, такое случается. Вот и родились два брата: один, чтобы ездить верхом, другой, чтобы его нести. Так мне рассказывали.

— Ты отчасти конь?

— Нет. Конская часть от меня отделилась. Я же объяснил.

— Значит, твоя мать одновременно родила младенца и жеребенка? Достойная женщина!

— Трудные роды, — добавил Рубобост.

— Она выжила?

— Мать жеребенка умерла. Мне говорили, Рувио был здоровенным. Моя мать-кормилица осталась жива, хотя и не надолго.

Эти даки!

Мне пришло в голову более естественное объяснение, основанное на горячем почитании лошади в племени Рубобоста. Женщину, готовую родить от вождя, замуровывали в пещере — в материнском чреве земли — с готовой ожеребиться кобылой. Потом дитя и жеребенка растили вместе: конь становился первым конем мальчика, и эти узы сохранялись до смерти лошади. Ссылка на «кентавров» говорила о многом — память о странных мифических временах.

Рубобост встречал свое двадцать пятое лето, хотя и казался старше из-за роста и запущенной бороды. Стало быть, и Рувио было столько же, когда он пропал. Поразительно! Как видно, лошади даков долговечны.

— Я сожалею о твоей матери. О твоей кормилице.

— Я ее не знал, — пожал плечами Рубобост. — Ее профиль выкололи на правом боку Рувио. Иной раз я сбривал шерсть, чтобы посмотреть на ее лицо. На вид она была очень сильной. Только это мне от нее и осталось. Я жалею о потере коня.

Мы вышли в открытые воды, в опасные воды. Ветра почти не было, и даже при поднятом парусе мы держали восьмерых на веслах. Лениво и осторожно они гребли по морю, подожженному пламенем заката. На востоке лежали острова — черные кляксы у небосклона. Талиенц стоял у кормила, и с ним был его юный любимец Колку. Я заметил, как по мере приближения к Криту напрягаются мышцы Глашатая, полнится беспокойством его взгляд. Кимон был спокоен, играл с друзьями из крипты в игры, где правит случай. (Колку изредка присоединялся к играющим.) По сути это были не столько игры, сколько своеобразные упражнения. Они учили скрытности, законам молчания, обдумыванию тайных предприятий. Мальчишество, но за ним стояли более важные побуждения.

Однако меня интересовал Талиенц. За все долгие дни пути они с Ясоном не обменялись ни словом. Остальные по меньшей мере перебрасывались приветствиями или предлагали друг другу помощь. Но не эти двое.

Только однажды Ясон заговорил об изгнаннике из Арморики, ставшем столь влиятельным лицом при дворе Вортингора.

— Как ты его понимаешь, Мерлин?

— Очень скрытен. Очень молчалив. И начинает беспокоиться.

— Думаю, он приближается к дому. Просто у меня такое чувство. Но он теснее связан с этой частью мира, чем остальные наши. Не считая Тайрона.

— И тебя, само собой.

— Меня? Я ахеец! Из Греческой земли.

— А ты возвращаешься домой? — быстро спросил я, и наемник нахмурился. У меня на уме было его недавнее замечание, что мы возвращаемся на остров.

— Нет. Вовсе нет. Не домой. Но я возвращаюсь. Не стану отрицать. — Он надолго замолк, уставившись в море, и стал натягивать веревочные снасти, помогая направить корабль. Потом договорил: — Но почему, как, когда, что… Воспоминание стерлось. Украдено. — Он кинул на меня острый взгляд и едко улыбнулся. — Во всяком случае, пока мне к нему нет доступа. Об этом позаботился Арго.

— Вы с Арго связаны прошлым много глубже, много теснее, чем мне представлялось.

— Думаю, ты прав, — бросил напоследок Ясон, направляясь к корме, чтобы сменить Тайрона.

Луч солнца расколол восточный небосклон. Стая чаек с темными головками опустилась на наши мачту и реи. Птицы шумели, расправляя крылья и снимаясь словно без малейшего усилия, только чтобы снова опуститься на забавный одинокий кораблик. Темная туча вставала перед нами — горы, все еще окутанные ночью, хотя на них уже падал отблеск восхода. Большой мыс протянулся слева от нас, словно земля раскрывала нам объятия. И Талиенц прокричал:

— Земля! Правь на восток, обходи мыс!

Боллул мигом оказался у борта и сбросил веревку с грузом.

— Скалы! Быстро поднимаются! Греби назад!

Движение, суматоха. Арго сдержали. (Он мог бы задержаться и сам! Любил он поморочить голову людям на борту.)

Когда рассвело, мы увидели тени кораблей на ложе океана, движение морских созданий и прямые стены затонувших зданий.

Мы стояли над мелью, едва не разбившись о подводные рифы.

Ясон сразу взялся за дело, напомнив всем, что перед нами великий капитан. Он рявкнул на гребцов, сам взялся за кормило, помогая могучему Рубобосту, поставил Талиенца с Тайроном высматривать под водой видимые и невидимые препятствия, развернул корабль: отвел на безопасное расстояние, а затем направил к берегу, укрытому от ветра высоким утесом, в более безопасную гавань, где Тайрон сразу признал Акротирийскую пещеру.

Мы сбросили морской якорь, осушили весла и стали ждать наступления дня, чтобы в его свете как следует осмотреться.

 

Глава 16

УКРОТИТЕЛЬНИЦА

Из пещеры в утесе над гаванью Укротительница следила, как причаливает раскрашенный корабль с его странной командой. Она отступила в тень, прижалась к холодной каменной стене, беспокойно ловя воспоминание. Вспомнить! Нечто знакомое было в этом корабле.

Что-то такое знакомое.

Не может быть. Этого не может быть. Так давно… так давно…

В корабле было что-то знакомое. Но тот корабль…

Нет! Не может быть!

…Был давно, очень давно.

Время, приливы, круговорот звезд, солнца и луны… Конечно, они уже поглотили его, скрыли его палубу под песчаными банками на дне, разъели солью мачты, парус и ту жуткую, ненавистную, ухмыляющуюся, улыбающуюся сладкоголосую сирену-покровительницу с головой и грудью суки!

Нет!

Не тот корабль. Только не теперь, столько оборотов небес спустя! Неужто снова, после стольких оборотов торжества!

Она прокралась вперед, тщетно старалась усмирить свои страхи. Корабль покачивался в бухте, среди остовов других кораблей. Набегал и отступал прибой, заставляя корабль двигаться, а его маленькая жалкая команда, задрав головы, разглядывала утес: розовые плоские лица, любопытные, опасливые, сомневающиеся, но мечтающие оказаться на суше.

Укротительница уловила вонь одного из них и снова попятилась в тень.

Только не он. Неужто снова? Не может быть он. Фавн и Лоза! Укротите биение моего сердца! Не он. Тот давно мертв. Давно мертв. Не он, не он.

Она снова воззвала к Фавну и Лозе, к Быку и Лабре, но древние силы не отзывались, хотя распростерлись по всему острову и безмолвно внимали всему.

Она отступила по пещере, пронеслась через лабиринт, вырвалась наружу в выбитом бурями гроте среди гор, среди разбитых статуй и разбросанных изделий из бронзы, принесенных сюда, чтобы задобрить бури во времена Мастера. Она бросила взгляд через леса и поля; она вслушивалась в журчание вод, шорох крыльев, шуршание лоз — растущих, простирающихся вширь, сцепившихся друг с другом в стремлении расти плотнее и гуще. Она слушала пчел. Она вдыхала аромат трав и цветов, собираемый ими. Она содрогалась, когда сама земля медленно поглощала все гниющее; змея, заглатывающая жертву.

И снова она прошла под землей, на сей раз к южному берегу, и взглянула на бескрайний аквамариновый простор, ощутив лишь вздохи великого океана.

И вновь — под землю, чтобы вынырнуть теперь в верховье узкой долины. Здесь беззвучно свивались грозовые облака. Они стояли здесь всегда. Унылая долина грозила ей, хотя ее обитатель давно пропал. Воды, текущие из нее, были холодными как лед и кислыми. Деревья, произраставшие на отвесных склонах, — исковерканные и черные — питались каменным деревом: окаменевшими останками росшего здесь когда-то леса. Долина Мастера.

Ныне долина Укротительницы. Она свирепо дралась за эти места. Она метнулась к ближайшим каменным развалинам.

Медовое дитя было на месте, в своем святилище. Укротительница проворно обежала осыпавшиеся стены, заглянула внутрь, к девочке. Сердце немного успокоилось. Медовое дитя смотрело на нее. Здесь все как надо. Ничто не потревожено. Никто не проходил этой долиной.

Медовое дитя улыбалось. Девочка была такой милой.

Помахав ей, Укротительница пробормотала:

— Сейчас не могу говорить. Но скоро вернусь.

Она скользнула назад в пещеру, пересекла лабиринт, закрывающиеся камни, открывающиеся камни и снова оказалась у входа в пещеру над северной гаванью.

Корабль стоял у причала; мужчины, осторожно ступая по покрытым морскими травами камням, выносили на берег груз. Несколько человек поднимались по старой тропе, не сводя глаз с сыпучего склона и стараясь отыскать безопасный путь.

Еще трое подходили к широкому низкому гроту. Один из них выглядел более подвижным, остроглазым и более хитрым, чем другие. Неправильно выглядел. Он был молод, но нес груз времени. Ужасный груз времени.

Ей надо было поразмыслить. Чтобы все обдумать, годилось лишь одно место, и она серебряной тенью скользнула в нижний мир, оставив холодную пещеру пустой.

Но она оставила в ней эхо, эхо своего страха и изумления, своих забот и своего одиночества; эхо, неслышное таким, как вошедший в пещеру вместе со мной Урта, но в голове человека под «ужасным грузом времени» звеневшее громче огромных бронзовых гонгов святилища, где свежевала и разделывала свои жертвы Медея.

Я выпил это эхо и переварил его. Я не мог увидеть лица женщины, но ее безмолвный лепет, ее беспокойный порывистый трепет был мне ясен, как рисунки на стенах пещеры.

 

Глава 17

ПОЛЕТ РАПТОРА

До того, однако, мы долго стояли на неустойчивой палубе Арго, поодаль от молов, раскачиваясь на зыби и осматривая гавань. Тайрон был озадачен.

— Это определенно гавань Акротири, — сказал он, — но она покинута. Это один из самых больших портов острова. Стоит только оглядеться вокруг, чтобы убедиться.

Замкнутые вздымающимися рифами, защищенные двойной стеной волноломов причалы тянулись вдоль нагромождения построек, протяженных складов и сбившихся в кучу жилых домов, раскрашенных в яркие цвета, так что все здесь выглядело богатым.

Какие цвета! Ярчайшая зелень, синева всех оттенков — от аквамарина до лаванды, — цвет розы и огненные краски рассвета… Невиданный блеск, окружавший эти неспокойные воды, так резко выделялся рядом с угрюмыми горами, нависшими над бухтой.

— Там Акротирийская пещера, — напомнил нам Тайрон, указав на низкий широкий грот в центре крутого обрыва. — Здесь Кронос пустил стрелу, поразившую Зевса, когда тот плыл к Греческой земле. Зевс поставил стрелу вместо мачты и привязал к ней свою рубаху как парус. На Крите столько пещер, что и вообразить невозможно, и все они были созданы, чтобы прославить жизнь или дать ей начало. Величайшая из них — Диктейская пещера; она в глубине острова, и отыскать ее очень трудно. Тот же Зевс зародился там и вышел из ее лона, покрытый волосами, но уже в облике мужчины.

Исследователь лабиринтов бросал по сторонам недоуменные и взволнованные взгляды.

— Здесь не должно быть пусто. Что случилось? — гадал он.

— Сидя на месте, мы ничего не узнаем, — громко произнес стоявший позади нас Ясон, который слышал весь разговор. — Давайте причалим, приведем в порядок корабль, поищем свежие припасы и пошлем кого-нибудь на разведку в горы по одной-двум тропам. Красивые цвета, и краска, между прочим, свежая. Покинули? Значит, была причина. Думаю, если хорошенько поискать, еда здесь найдется.

На том и порешили. Каждый был голоден, но главным, ради чего все стремились на сушу, была пресная вода, выдававшаяся уже ограниченно. Опустили и уложили на место мачту, положили на воду весла с правого борта. Подняли якорь и умелыми осторожными гребками, поставив Боллула к рулевому веслу, провели Арго за изгиб двойного волнолома.

Мы развернули корабль и причалили кормой к берегу на самой окраине городка. Если придется спасаться бегством, только отсюда можно будет быстро уйти.

Мальчикам поручили уборку корабля. Греки занялись починкой треснувших весел, порванного паруса и лечением потрескавшихся мозолистых ладоней тех, кто натрудил руки на пути от Альбы к этим теплым негостеприимным местам.

Ясон повел маленький отряд на западный гребень утеса осмотреть окрестности. Мы с Уртой и Тайроном поднялись по крутой тропке к пещере. И здесь, скорчившись под образами, написанными красками и нацарапанными на неровной стене, я уловил эхо женщины, с самого начала следившей за нами.

Урта, подняв факел, рассматривал картины. Они изображали птиц в полете и других животных, растянутых, словно для просушки на ветру; были и странные чертежи, напоминающие корабли и паруса, и значки, которыми, возможно, передавались замыслы Мастера. Стены были сплошь исчерчены, линии пересекались и накладывались друг на друга.

— Очень странно, — заметил Урта. — Ничего подобного я не видел. Вроде люди, но не совсем. Вроде животные, но не вполне. Очень странные лица. И на странных лицах уж совсем странные глаза, почти собачьи. И все они такие длинные и тощие. Соразмерность нарушена. Хотя если посмотришь на Рубобоста — скорее жеребец, чем человек, — так поверишь, что из чрева всякое может выродиться.

Он забрел вглубь пещеры, время от времени останавливаясь перед узкими проходами, ответвлявшимися от основного. Тайрон от входа наблюдал за ним. Знатока лабиринтов что-то сильно взволновало, но мой осторожный вопрос он оставил без ответа, заглядевшись, как я подозревал, не в тени пещеры, а в собственное прошлое.

— Там внизу темновато, — сообщил Урта, — но я заметил блеск: то ли металл, то ли тот забавный камень, что светится в темноте. Я видел такой на пути в Дельфы.

— Фосфор.

— Тоннель, похоже, уходит далеко. Но он узкий. Взрослому мужчине не протиснуться.

Эхо женоподобного, но не вполне человеческого существа, побывавшего здесь недавно, все еще отчетливо ощущалось. Я проследовал за ним по проходу. Урта не ошибся. По тоннелю можно было только ползти: он разветвлялся изогнутой сетью, свивался узлами и закручивался вокруг самого себя, уходя во тьму подземелья. Стены давили на меня так, что сжимало грудь, и я задыхался от накатившего вдруг ужаса.

Я оборвал связь с ярким, но ускользающим воспоминанием и вернулся к Урте, который опустился на колено, присев на пятку. Перед ним ронял горящие капли факел. Он все еще пялился вглубь пещеры.

— Тайрон ушел вниз. Я сначала слышал его шаги, но теперь они пропали. Пойдем за ним?

Я решил, что не стоит. Тайрон был знатоком лабиринтов, и там, где он мог потеряться — как уже случилось с ним в прошлый раз, — я тоже рискую заблудиться, если забуду об осторожности.

Но если Тайрон не вернется к нам, потеря будет велика.

Мы напрасно беспокоились. Едва мы с Уртой вернулись в пустынную гавань, встретив других разведчиков, отправившихся исследовать окрестности бухты, как на гребне появился Тайрон с мешком в руках. Он спустился к нам по тропе. Волны стали круче под западным ветром. Начинало смеркаться. Мы поделились сведениями и наблюдениями — не особенно ценными. Самым важным из них оказалось ощущение, мое и Тайрона, что кто-то следил за нами из пещеры. Впрочем, Тайрон явно рассказал не все, что знал.

И только тогда Урта поискал взглядом сына и спросил:

— Что с криптой?

Ответил Рубобост:

— Они ушли наверх по той узенькой тропе, вытянувшись цепочкой, как муравьи на ветке. Их увел тот лысый мужик, Тализин.

Тропа, на которую он указывал, должна была вывести их на самый высокий из окружавших бухту холмов.

— Талиенц?

— Он самый. Сказал, ему хочется прощупать землю. А у мальчишек, мол, глаза поострее наших.

— Я ему не доверяю, — шепнула мне на ухо Ниив. Ее пальчики многозначительно стиснули мою руку. — Я не знаю, кто он такой, этот Глашатай, и откуда взялся. Я ему не доверяю.

Урта услышал ее шепот и согласился:

— В зале, где принимал нас Вортингор, он вел себя весьма странно. Сказал, что он из Арморики, изгнанник. А цветом кожи больше походит на Тайрона.

— Я сам об этом думал, — подхватил заблудший критянин. — Однако глаза у него зеленые с желтизной. Очень редкий цвет в этой части мира. Но при этом, — осторожно добавил Тайрон, — с тех пор как мы вошли в пролив у острова, он вел себя как дома.

Все это не мешало бы обдумать, но пока Урта больше думал о сыне. Он послал Боллула и Кайвайна взобраться по той же тропе. Они взяли с собой оружие.

Один из греков окликнул нас издали. Еще двое выкатили из пустого здания пузатый глиняный пифос. Добравшись до нас, они поставили сосуд и содрали восковую печать, под которой оказалось нечто вроде застывшего желтоватого жира.

Затвердевший мед.

Если кое-кто из аргонавтов и обманулся в надеждах на более жидкое содержимое, все же это было отменное дополнение к нашей скудной трапезе. Всмотревшись вглубь кувшина, Ниив добавила:

— Там на дне что-то темное. Может, плоды?

Еще того лучше!

Я заметил, как дуреха напряглась, стараясь сосредоточить свои колдовские способности. А когда пригляделась, помрачнев, отпрянула от кувшина.

— Ну что, плоды? — спросил я ее.

— Орехи, — ответила она, присаживаясь на край мола, словно ноги ее не держали.

— Какие именно орехи? — спросил один из греков.

— Большие, — ответила она, и грек вдруг понял.

Следующая новость оказалась приятнее. В сумерках громкий крик сверху возвестил о возвращении Боллула с Кайвайном. С ними вернулись трое юных членов крипты. Когда они стали спускаться по опасной тропе, Тайрон заметил, что у самого высокого что-то на плече. Скоро стало видно, что он несет козу, еще живую, со связанными копытами. Животное выглядело воистину странно. Рога завивались невиданным образом, а расцветка шкуры более напоминала луговые цветы, чем унылую окраску пасущегося на нем животного.

Кимона и Колку с ними не было. Эти появились над Акротирийской пещерой вместе с Талиенцем. Урта забеспокоился.

Приняв обличье козодоя, я подлетел к пещере и присмотрелся. Они, поддерживая друг друга, спускались по расщелинам скалы к узкой полке перед входом в пещеру.

Осмотрели ее, подивились рисункам и спустились в бухту.

Боллул по-своему докладывал об увиденном:

— Земля заколдована. С гребня скал видны долины, идущие вглубь, и гористые высоты вдалеке. Одни долины затянуты тучами, другие густо заросли лесом. Но имеются и открытые места, где бегают и пасутся всяческие твари. На востоке я видел равнину и широкую реку. То, что кажется грозовым облаком посреди острова, — наверное, опять же горы. Земля просторна, необжита и недоступна взгляду.

— А людей видел? — спросил Тайрон.

— Трудно сказать. Земля будто расчерчена, и виднеется нечто вроде развалин домов.

— Но никого живого? — поторопил Урта.

— Кроме коз и тварей, которые, верно, только здесь и водятся.

Колку, когда подошел, подтвердил слова Боллула и мальчиков, но добавил:

— Там точно здания, но их, кажется, поглощает земля: наполовину они здесь, наполовину ушли в камень. И еще одно: я видел вдали дым.

Кимон добавил:

— И движение на низинной стороне острова. Вспышки света, отблески и движение, такое, будто люди спешат спрятаться.

— Это вовсе не та земля, которую я оставил, — таинственно проговорил Тайрон.

Я наблюдал, как он слушает эти рассказы, и заметил недоумение и тревогу на его лице.

— Ты очень давно ушел в свое странствие по лабиринту, — напомнил я ему.

— Знаю. Но эти перемены — или, по крайней мере, их признаки — весьма удивительны. Можно подумать, это не тот остров. Только основа его. Я не понимаю, мне нужно подумать.

Он отошел от меня; немного погодя я видел, как он взошел на Арго и крадучись пробрался на корму, под изваяние богини. Он пробыл там некоторое время, иногда бормоча что-то, причем очень оживленно, а по большей части тихо сидел, то ли прислушиваясь, то ли свыкаясь с возвращением на свою древнюю землю.

С другого конца корабля на него смотрело неподвижное лицо Сегомаса.

Козу ободрали, выпотрошили и повесили сушиться на день-другой. Мы угощались ее требухой и легкими. Греки знали, что делают: кушанье вышло восхитительным, хотя и малость переслащенным.

Тайрон по сходням спустился с Арго и вернулся к нам, но казался рассеянным: сидел, набычившись, то и дело поглядывая на вход в пещеру над нами. Он вдруг выпрямился и насторожился, когда Урта вытащил из-за пояса несколько бронзовых поделок.

— Нашел в пещере, — пояснил Урта. — Красивая работа, и очень тонкая. Вот у этой — маленькая головка коршуна.

Работа по металлу была в самом деле тончайшая: несколько разорванных витых бронзовых прутков, очень прочных, и два кусочка из сплава помягче — более гибкого. Урта доказал это, несколько раз перегнув их.

— Ждешь, что они сломаются, но не тут-то было. Они как веревка, только крепче. И не чистый металл. Там внутри еще и жилы животных. И я разглядел тонкие полоски золота.

Тогда и Тайрон вывалил перед нами содержимое своего полотняного мешочка.

— Я тоже кое-что собрал, — сказал он. — Эти были в самой глубине пещеры, разбросаны по узкому проходу. Думаю, их разорвали в ярости. В ярости творца.

Его сокровища напоминали находки Урты. Урта поднял витые бронзовые нити. Жгут заканчивался голубиной головкой.

— Работа настоящего искусника. Но что это такое?

— Обрывки снастей, — тихо сказал Тайрон.

— Корабельных?

— Не корабельных.

— Для чего же они, если не для корабля? — возмущенно перебил Ясон, уставший от загадок Тайрона.

Но исхудалый странник засмотрелся в небо, где светились первые звезды.

— Для двух мальчиков, — сказал он, — и для путешествия, которое, быть может, еще продолжается.

— Теперь мне ясно назначение этой пещеры, — заговорил Тайрон, указывая на обрыв. — Я знал эту историю, как в то время знал ее каждый из моих сверстников. Никогда не верил в ее окончание. Теперь уверен. Эта самая дальняя из его мастерских. У него были сотни таких, в потаенных местах острова. И как раз из этой бухты сыновья Мастера отправились в последний гибельный полет. Где-то к северу отсюда прервалась жизнь одного из них — то ли на скалах, то ли в море. Это, как мне видится, обрывки рамы и сбруи от первых крыльев. Может, они вышли недостаточно прочными. Видите? Он отделал концы каждого жгута головками двух птиц, символами своих сыновей. Двух потерянных им сыновей.

Ниив, жадно слушавшая рассказ Тайрона, все же нашла время ущипнуть меня за руку:

— Опять пропавшие сыновья? Это становится привычкой. Ты никогда не терял сыновей, Мерлин?

— Не терял. Помолчи.

— Я тебе не верю, — поддразнила она, хитро глянув на меня. — Думаю, тебе вообще нельзя верить. Все, теперь я молчу.

Тайрон рассказывал нам одну из сотен легенд своей родины, легенду о давних событиях: как отец, обладавший даром к созданию того, что он называл «машинами», сделал крылья для двух своих сыновей.

В истории было нечто знакомое мне, хотя остров Тайрона лежал в стороне от моей Тропы. Она сохранилась в памяти греков, правда сильно изменившись. Отец, понятно, — это Дедал. В одном из множества построенных им лабиринтов и заблудился молодой Тайрон, прежде чем встретиться со мной, Ясоном и Арго.

И кажется, Арго теперь просил Ясона вмешаться в легенду.

Полет Раптора:

Крылья, рассказывал нам Тайрон, были сделаны по подобию крыльев лебедя и коршуна. Они были глубоко вшиты в тела мальчиков — белые у одного, черные у другого — и защищены от воды воском. Они были прикреплены к мышцам бычьими жилами в бронзовой и золотой обмотке. Когда мальчики напрягали плечи, крылья двигались.

Отец верил, что между землей и неизменными блистающими просторами небес лежит суровая, продуваемая ветрами, невидимая глазу страна: оборотная сторона земли. Все перемены в небесах отражались и в этом срединном царстве, и только тьма не позволяла разглядеть его. Он догадался о ее существовании, наблюдая звезды из одной из своих мастерских, которая была спрятана в центре лабиринта, внутри холма с вершиной, открытой небу.

Но как достичь той земли? Кто может взлететь в такую высь и постичь увиденное? Механическая птица была бы бесполезна. Но сыновья его были легки, сильны и жаждали помочь отцу в его трудах.

Он каждый день заставлял сыновей, белокрылого Икара и чернокрылого Раптора, взлетать все выше и выше. Они возвращались измученные и рассказывали, как воздух наверху истончается и, хотя светит солнце, становится все холоднее, а в бездне показываются звезды, словно наступает ночь. Как глаза их насквозь пронзают хрустальную даль. Но срединной земли они не видели.

Дедал укрепил металлические сухожилия их спин, пронзил плоть витой бронзой, перевязал их волокнами плюща, направил маховые перья крыльев, покрыл их тела маслом, чтобы было легче проходить сквозь эфир. Он дал им маски с узкими прорезями глазниц и остроконечными носами, чтобы отточить их зрение и обоняние на высоте. Он запускал их со скалы, возвышавшейся над западным морем, — с этой самой скалы — и мальчики парили, ловя восходящие потоки и скрываясь от взоров в вышине.

День за днем, с каждым днем все выше.

— Видел ты свет потаенной страны? — нетерпеливо расспрашивал Дедал.

— Нет, но тьма там ярче всего, что я видел, — отвечал Икар.

— Там можно лететь вечно, пока несут крылья, — говорил Раптор. — Отец, те пространства огромнее всех стран, какие ты мог бы вообразить.

Что-то подрезать, подклеить новые перья, усилить сбрую, больше проволоки в мышцах, даже пища их стала пищей птиц, чтобы сделать тела легкими, а кости пустотелыми.

— Срединной страны нет, но бездна пылает звездами!

— Если взглянуть вниз, земля словно озеро, совершенное озеро, такое голубое и белое, как блюдо с прозрачной водой. Наша земля плывет в нем, точно лежащий на боку корабль.

— Поднимайтесь выше!

В последний день Раптор берег силы, между тем как Икар напрягался, поднимаясь ввысь. Раптор отстал. Его брат был подобен маленькому белому пятнышку в темнеющем небе. И блеск звезд уже стал ярче широких белых крыл летуна.

Теперь и Раптор не жалел сил, покинув восходящий поток тепла, напрягаясь каждым пером, чтобы плыть в разреженном воздухе.

Вскоре он увидел ярко вспыхнувшую звезду. Приблизившись, увидел, что это Икар, изнемогающий, на грани гибели, взмахивал крыльями, обратив лицо навстречу чуду. Марс слепил их яростным красным сиянием. Оба они видели длинные дороги и мощные крепости в небесном царстве бога войны. И сама луна, наполовину скрытая тенью, явила свой темный лик глазам юношей.

— Нет срединной земли, а только пустыня, — с трудом выдохнул Икар. — Только пустота.

И он стал падать, сложив крылья.

В ужасе Раптор метнулся вниз, чтобы подхватить его, удержать над облаками, но Икар прокричал:

— Лети вверх! Ты не остановишь моего падения! Мне конец, брат, но ты сумеешь подняться выше.

Раптор протянул руки, чтобы подхватить брата, — и порвал ему крылья; снова потянулся — и он порвал брату грудь; захотел удержать — разорвал ему горло.

Икар падал камнем. Раптор, потрясенный, в горе и ужасе от содеянного, взмыл ввысь, крича:

— Я увижу то, что измыслил для нас отец!

Больше его не видели. Иные говорят, что от солнца подул ветер и помог ему преодолеть пустыню, где нет дорог и воздух неощутим, как дух, где даже призраки не выведут тебя на верный путь. Любовь отца и кровь брата наконец унесли Раптора к звездам. Иные верят, что он скрылся в местах, названных греками Кассиопеей. Если приглядеться, там можно увидеть очертания его крыльев.

Странно, но Тайрон рассказывал свою историю как-то заученно, словно повторяя ее со слов более древнего сказителя. Глаза его смотрели вдаль. Руки чуть дрожали, когда он, подобно актеру, сопровождал жестами свой рассказ.

Теперь он снова стал самим собой и огляделся, ожидая отклика слушателей.

Большинство наших посмеивались про себя. Кимон сказал:

— Если один брат пропал, а второй погиб, как узнали, о чем они говорили между собой?

Тайрон только улыбнулся.

Боллул спросил:

— В чем смысл этой история? Не думай, она мне понравилась. Такая неземная… Но к чему она?

Затем последовал долгий и беспорядочный спор о смысле легенды. Предполагалось все, что угодно, — от истиной природы птиц до природы пустынь, от жестокости отцов по отношению к сыновьям до тяги к знаниям и необходимости жертв. Все это было чушью.

— Я скажу вам, в чем смысл, — заговорила вдруг Ниив. Я не заметил, когда она вскочила на ноги. Она стояла, наполовину скрытая тенью, и только голая кожа ее плеч отсвечивала в отблесках костра, а глаза, устремленные на меня, были ярче драгоценных камней. — Она означает, что, если двое стремятся к одной цели, они должны или вдвоем достичь ее, или вдвоем потерпеть поражение. Раптор мог бы лететь дальше, но он старался помочь падающему Икару. Икар умолял Раптора оставить его и в одиночку попытаться попасть в срединную землю. Обоими двигали добрые побуждения. Но Икар разбился о скалы, а Раптор затерялся в бездне. И ничего они не достигли. Если бы Раптор помог Икару, если бы одна птица помогла другой опуститься на землю! Если бы они летели вместе! Тогда оба остались бы живы для следующей попытки.

Урта подтолкнул меня локтем и проговорил со смешком:

— Не поручусь, но, по-моему, она говорит о тебе. Ты что-то ее забросил.

Спор иссяк. Все взгляды обратились к Тайрону.

— Я рассказал об этом по просьбе Арго, — тихо сказал он. — Есть ли в рассказе смысл, время покажет. Но если я верно понял Ниив, она ближе всех подошла к разгадке. Здесь, на этом острове, столкнулись два разума, по-разному видящих мир. Арго просил меня рассказать эту историю. У него должна быть на то причина. Кстати, — он взглянул на меня, — он хотел с тобой повидаться. Я думаю, он желает, чтобы мы прошли под парусом вдоль северного берега и отыскали Ак-Гноссос.

— Старый город?

— Он ведет нас к сердцу острова. Не знаю, зачем ему это нужно. Но думаю, мы должны повиноваться.

 

Глава 18

ЭХО ЛАБИРИНТОВ

Я взошел на Арго и пробрался в носовую часть, к порогу Духа корабля. Ждал, что Арго меня впустит, но он завернул меня обратно.

Миеликки прошептала:

— Еще не время. Он пока не желает говорить с тобой. Но велел мне сказать тебе: плыви на восток, к дворцу Быка. Оттуда скрытая река уведет тебя вглубь острова, в город у Мастерской дисков. Он просит тебя пока сдержать свое любопытство. Арго сейчас трудно.

Я передал его слова Ясону и Тайрону. Дворец Быка, по словам Тайрона, был знаменит своим лабиринтом и располагался в сердце Ак-Гноссоса, хорошо укрепленного города. Мы быстро сошлись на том, что нет иного выбора, как повиноваться Арго, сколь бы темны ни были его наставления. Мы прибыли сюда в смятении, причалили во мраке, по прихоти старого и прекрасного корабля. Мы были прикованы к веслам мучительными воспоминаниями, доселе не открытыми.

Мы подготовили корабль к плаванию, прихватили с собой пифос с медом и на веслах вышли из разноцветного порта. Поймав ветер, поплыли под парусом вдоль северного побережья к легендарным дворцам-лабиринтам Ак-Гноссоса.

Мы жались к скалам, старательно обходя рифы. Тайрон неустанно их осматривал, в то время как мы прокладывали путь через неспокойные зыби. Рубобост держал кормовое весло, Боллул отбивал ритм, когда нам приходилось браться за весла. Под водой скрывались опасные камни, прибой сносил корабль и заставлял его содрогаться от гулкого рокота. Над нами нависали утесы, покрытые неряшливой порослью, кое-где поблескивали жилы кристаллов или сверкала падающая струйка воды, питавшаяся из источника в не видимых отсюда горах.

Линия утесов нигде не прерывалась, но порой отступала, открывая крутой берег, узкий проход в расширяющуюся долину и затянутые облаками холмы вдалеке. Яркие краски и неуловимое движение в тех туманных далях выдавали селения и маленькие гавани, но все тонуло в молчании потухшей жизни.

Днем позже мы достигли бесцветного разрушенного порта в устье реки, уводящей к дворцу Быка.

Некогда огромный дворец, выстроенный на месте впадения реки в море, внушал трепет. Грозные изваяния стояли вдоль берега. Могилы и алтари царей и их всесильных жен блистали белизной и золотом. Помещения для стражи и для торговцев, просторные кузницы и кожевенные мастерские перемежались садами и благоуханными пасеками, где раздавались звуки музыки и веселья, радуя утомленные шумом волн уши мореходов.

Больше всего поражали воображение четыре огромных быка, в старину возвышавшихся над рекой: один — бронзовый, другой — из обсидиана, третий — вырезанный из кедра, последний — изваянный из сверкающего мрамора. Они стояли, опустив тяжелые головы, наставив рога, и хитроумное устройство внутри каждой головы заставляло их медленно лакать воду громадными языками, так что всем кораблям, входившим в гавань Ак-Гноссос, приходилось с опасностью для себя проскакивать между их мощными рогами.

Это было частью игры с быками, как вспоминал Тайрон, и забавляло морских владык и царей, которые уже много поколений владели наземной частью острова. При этом они более или менее мирно сосуществовали с двумя первобытными силами, боровшимися за обладание недрами.

В те легендарные времена Тайрон был ребенком, и память оставила лишь эхо, но теперь, когда Арго двинулся по хрустальной струе навстречу течению между разрушенными зданиями той эпохи, он не сводил глаз с потемневших, выветренных руин.

От обсидианового быка остались только изогнутые рога, беспомощно торчавшие из реки. Мы легко обошли их. Что до деревянного быка, о его судьбе рассказала груда углей на западном берегу. Мраморный зверь опознавался только по глазам, потому что рога отломились, а черты некогда свирепой морды стерли ветра и дожди.

Бронзовый бык тонул: голова, позеленевшая и изъеденная патиной, поднималась из воды, огромное копыто протянулось к одному берегу, изогнутый рог застрял между деревьев на другом. Когда мы прошли над изваянием, киль Арго проскрипел по мертвому металлу воплем, отзвуком, криком отчаяния памяти. И тут же перед нами возник дворец и потряс нас своим видом.

Земля поглощала его, засасывала обожженную глину, как и все созданные людьми миры. Высокие стены просели на южной стороне, до половины уйдя в землю, а ближе к нам были разрушены до основания. Чуть дальше все постройки, залы, ограды и сторожевые башни уже занесло обломками камней и землей. Над проломами стен выросли деревья разных пород, ветви впивались в каждую трещину и щербину, помогая возвратить природе величественное жилище царей.

Над притихшими развалинами кружили стаи птиц. Солнце играло на ярко окрашенных стенах, словно земля напоследок позволяла ему порадоваться этим живым цветам, оставшимся нетронутыми, пока змея окончательно не заглотит добычу.

Ак-Гноссос был велик и обширен, но пасть острова могла вместить и больше. Едва Арго причалил и аргонавты спрыгнули на берег, чтобы осмотреть переходы и залы тонущего дворца, как земля дрогнула под ногами и сверху покатились камни. То был новый глоток: жертву втянули еще глубже между двумя затишьями для вздоха.

По крутой лестнице я спустился в полумрак зала, и раньше-то лежавшего под землей, а теперь ушедшего еще глубже. Искусные строители впустили в здание свет сквозь отверстия в потолке, и лучи выхватывали из мрака детали настенных украшений — лужицы света в полной темноте. Повсюду виднелся лабрис — двойной топор, — то высеченный в стене, то отлитый из разъеденной временем бронзы. Стены были покрыты изображениями всевозможных морских обитателей и лиц юношей и девушек под устремленным на них взглядом некоего создания земли, черты которого были смазаны.

Время от времени я слышал перекличку и изумленные возгласы других аргонавтов, возвещающих о своих находках. Их голоса разносились по сумрачным переходам и эхом звенели в колодцах света.

Запах пыльного камня вдруг сменился резким запахом океана. Мы были далеко от берега, но воздух был насыщен солью и слышались звуки прибоя. Этот звук взволновал меня. Я начинал постигать природу Ак-Гноссоса и поспешил навстречу невидимому морю.

И сразу понял, что кто-то бежит впереди меня.

Выход к берегу был перегорожен тяжелыми воротами с опорой в центре в виде исполинского двойного топора, с лезвиями, загнутыми книзу, так что между заточенными краями открывался двойной выход. Рукоятью был ствол дерева, многократно перевитый вокруг сердцевины. На потускневшей бронзе лезвий я различил узор ночного неба, звезд и созвездий, очень точно переданных, но теперь почти скрытых зеленью.

Я прошел сквозь ворота. Океан валами накатывал на безрадостный каменистый берег, на покосившиеся или уже упавшие мраморные статуи. Луна в небе ярко светила на три четверти, отбрасывая лунные тени.

— Где ты? — крикнул я.

— Я здесь, — отозвалась Ниив.

Она выскользнула из-за статуи, почти растворяясь в темноте. Белело только лицо. Она опасливо приблизилась ко мне, прижалась, обняла.

Она задыхалась от возбуждения.

— Этого места не существует, — проговорила она голосом, в котором звенело понимание. — Это видение.

— В каком-то смысле. Но откуда ты знаешь? Что ты наделала?

Я чувствовал, как все сильнее бьется мое сердце.

— Я взглянула. Что тут плохого? Не на тебя же смотрела!

— Маленькая дуреха! — Я схватил ее, повернул лицом к лунному свету.

Серебристое сияние смягчало черты, но волосы блеснули сединой. Она постарела. Растратила драгоценную свою жизнь, чтобы удостовериться в том, что я и без того знал.

— Не разбрасывайся тем, что имеешь, — в сотый раз повторил я ей. Сколько сил отнимала любовь к ней!

Она с негодованием вырвалась.

— Мой отец, умирая на севере, среди снегов, в холоде в одиночестве, покинутый своим духом, завещал свои чары мне. Чтобы я ими пользовалась, Мерлин! Иначе зачем было мне их оставлять?

Она проделывала это слишком часто. Я готов был орать на нее. Совсем необязательно растрачивать свою жизнь только потому, что у тебя есть дар к провидению и проникновению в Иной Мир.

— Ты состарилась на полгода, Ниив. Из-за того что посмотрела!

— Я ничего не чувствую, — возразила она.

— На полгода меньше ты будешь со мной, — «Ко всем прочим потерянным дням и месяцам».

— Чепуха. Я буду с тобой до конца.

— Почему ты такая упрямая?

— Почему ты такой неблагодарный?

Я прижал ее к себе. Она все еще пылала радостью проникновения за стену действительности.

— Что, по-твоему, здесь происходит? — спросила она.

Я потратил немного собственных сил, чтобы уточнить подробности, а много и не надо было. Да, гребли мы, но путь выбирал Арго. Он нарочно занес нас сюда. Без сомнения, он дожидался, пока всплывут на поверхность подземные сны океана. Я уже не сомневался, что Арго доставил нас к началу трагедии. Он отправил нас в путешествие по своему прошлому, и Время, пока мы в объятиях этого острова, станет течь по-другому.

Но Ниив я сказал вот что:

— Ты обещаешь мне не смотреть, пока я тебя не попрошу? Это не нужно. Если мне понадобится твоя помощь, я обязательно скажу.

— Ты так говоришь, — выпалила она, заново затевая спор, — но никогда так не делаешь.

— Неправда. Я много раз просил тебя помочь.

— Только о каких-нибудь пустяках. Ты меня не используешь, ты меня не учишь. — Каждый раз все возвращалось к тому же: учи меня, дай мне коснуться «чар», вырезанных на твоих костях. — Мой отец, умирая, не для того оставил мне свой дух, чтобы я с ним просто жила, а потом умерла. Он ждал, что я стану его применять.

— Но у тебя не хватает сил, Ниив. Слишком много сил это отнимает, особенно если ты даром тратишь свое искусство. Помнишь, ты когда-то заглянула в мое будущее? Я вижу морщинки у твоих глаз, могу ущипнуть дряблую кожу на твоих руках — расплату за ту глупость. Я никогда не думал, что так полюблю тебя…

— Полюбишь? Ха! Ты только и делаешь, что со мной ссоришься.

Это было неправдой. Она сердцем это чувствовала, и я не стал спорить. Зато я задумался, насколько она ощущает грызущую меня боль — боль, становившуюся все сильнее. В лунном свете она была свежа и соблазнительна, мне хотелось любить ее тут же, не откладывая. Вот что всегда влекло меня к этой женщине: эти минуты злости и минуты радости вслед за злостью, не нарушаемые миром вокруг нас. Конечно, если Урта не вламывался незваным в нашу хижину, чтобы весело извиниться и попятиться, а потом ждать, перешучиваясь со своими утэнами, пока я выскочу наружу и выскажу ему все, что думаю.

О да, Ниив была в моем сердце. Не первой — первой была Медея, хотя то воспоминание и скрывалось в дымке, — но и не последней. И все же она была единственной женщиной, которую я не желал подпускать к себе из страха ее потерять.

Она тронула пальцем мои веки и с удивлением взглянула на блестящую влагу.

— Ну-ну. Мужчина источает соленую любовь. — Она быстро лизнула палец. — Магия, — поддразнила она. — У тебя даже слезы, должно быть, волшебные, так что благодарю тебя за угощение. А вот и мой ответный подарок.

Она привстала на цыпочки и поцеловала меня. Потом с удивительной силой увлекла меня на холодный песок у темного края прибоя. Руки ее были бесенятами, ногти — острыми шипами, их оружием. Я обливался кровью от ее любовной ласки. Она умудрилась прильнуть ко мне под палаткой из скинутой нами одежды.

Я слышал, как Урта звал меня, и Ясон тоже. Но напряженное дыхание Ниив струей бальзама заглушило эти лишние призывные крики из затонувшего дворца.

Глубокой ночью, когда мы покоились в полусне, вдруг резко запахло медом. Нечто скользнуло к нам по берегу и принялось разглядывать. Неуловимая, как духи стихий, женщина склонила голову набок, коснулась наших лиц призрачными пальцами и отпрянула, как случайный ветерок, когда мы зашевелились, желая рассмотреть ее поближе.

— Кто это был? — спросила Ниив, чуть вздрогнув.

— Не знаю. Но она следила за нами, когда мы вошли в гавань.

— Призрачную гавань, — многозначительно напомнила Ниив. — Призрак внутри призрака?

— Не думаю.

— Почему ты не посмотришь? Мне-то нельзя! А то стану старой и дряблой, — съехидничала она.

— Заткнись.

— А ты посмотри!

Я всмотрелся в тень, но стихийный дух уже ускользнул. Ее запах уводил в расщелину прибрежной скалы, в которой я заподозрил начало змеившегося под землей лабиринта.

— Запах знакомый, только не помню откуда, — сказала девушка.

— Мед.

— Ну да! Мед! Как запах из кувшина, только слаще; кувшина с… предметами на дне.

— С головами. Ты ведь знаешь, что в нем были головы.

— Целых четыре! — Она содрогнулась, потом уставилась на меня. — Зачем кому-то хранить головы в меду?

— Так они дольше сохраняются. Если хочешь, я сохраню тебя в меду, когда ты умрешь, и стану вынимать и облизывать каждое новолуние. Мед и тело сохраняет свежим.

Шутка пришлась ей не по вкусу. Она устремила взгляд на осветившийся океан. Вставал рассвет, и звезды меркли. Первые лучи выдали внезапную боль на ее лице.

— Когда я уйду, — сказала она, — мне хотелось бы попасть домой. — Она тоскливо взглянула на меня. — Домой, к отцу. Ты позаботишься об этом, когда придет время, правда?

— Оно еще не скоро придет.

— Но придет. — Она съежилась, швырнула камешек в пену прибоя у темной полосы берега. — Ты же сам говоришь: я расплескиваю время, как воду из колодца. Когда я уйду, хочу сидеть рядом с отцом и отцом отца в Холодной пещере Тапиолы. Я имею право — я шаманка. Смотри, чтобы никто не помешал мне только потому, что я женщина.

Я обнял ее:

— Со мной никто не станет спорить. А пока позволь мне платить за нас обоих. Постарайся устоять перед искушением доказывать свою силу.

Минута грусти прошла. Разгорался восход. Ниив втянула носом воздух. Запах меда рассеялся. Или его заглушил запах мужского пота. Обернувшись, мы увидели Урту, Ясона и Рубобоста. Вся троица широко ухмылялась.

— Не обращайте на нас внимания, — посоветовал Урта. — Впрочем, когда оденетесь, можете объяснить, что происходит.

Пропахший медом призрак и навалившиеся на миг думы о смерти заставили нас забыть, что мы сидим у края прибоя голые и озябшие в свете нового дня. Если Ниив и смутилась, то она ничем этого не выказала. Она встала и потянулась, величественная, тонкая и бледная, словно луна, если не считать ее темных волос, окутавших голову и плечи. Потом она повернулась и ступила в холодную воду, вздрогнула, зайдя глубже, и нагнулась, обрызгав себя свежей влагой.

— Надеюсь, мне ничто не грозит, — крикнула она четырем восхищенным зрителям, бросаясь в волну.

«И я надеюсь», — подумалось мне, но она наплавалась всласть и благополучно вышла на берег, где собрались уже чуть ли не все аргонавты, которые, бродя по странному дворцу, отыскали тайный ход к берегу невидимого моря.

— Опять ты говоришь загадками! — возмутился Урта, когда я, переводя дыхание, на миг прервался. Я пытался объяснить, каким мне видится наше положение. — Загадки! Это уже третий, если не четвертый раз! Не пойми меня превратно, я рад, что ты с нами, что с нами твои познания… — Он потеребил меня по плечу рукояткой ножа для еды. Пока я говорил, он нетерпеливо тыкал им в прибрежную гальку. — Но в твоих словах нет никакого смысла. Ольховые люди? Пустоты? Земли эха? Кто-то что-то понял в этой невнятице?

Боллул и Рубобост пожимали плечами и мотали головами. Ниив хихикнула:

— Я поняла.

— Еще бы тебе не понять! — буркнул Урта.

— И я тоже, — подтвердил Тайрон.

Урта хмуро пробормотал:

— И тебе тоже.

Тайрон внимательно слушал, сдержанная полуулыбка освещала его лицо и светилась в темных глазах, когда он впитывал мои слова. Стоявший за его плечом Талиенц внимал не менее напряженно.

Юноши из крипты резвились у воды в неестественном свете неестественного рассвета. Игра походила на пятнашки и требовала множества прыжков и кувырков. Мне она напомнила танцы с быками, прославившие Греческую землю и Крит. Такие же прыжки видел я и в пристанище Щедрого Дара, только там бык превратился в жаркое.

Среди нас не хватало только двух греков и Кайвайна-изгнанника, оставшихся в гавани с Арго.

— Прости, Мерлин. Продолжай, пожалуйста.

Урта выплеснул накопившуюся досаду. Мои речи были так же чужды ему, как сам остров. Вид у него был ошалелый, но он снова приготовился слушать и снова принялся терзать ножом берег. Впрочем, под моим пристальным взглядом он угомонился и вложил нож в ножны. Он стоял на одном колене, завернувшись в плащ, как и Боллул. Остальные либо присели на корточки, либо откинулись на локти, будто решили погреться на солнце, которое, хоть и показалось над морем, не давало тепла.

Существуют части мира — и их довольно много, — где земля будит отзвуки. Это могут быть долины, малые острова, равнины, леса или горы. Такие земли эха — я использовал выражение, слышанное от сказителя по имени Гомер, — существуют, как можно догадаться, под землей. Важно понимать, что это не Иной Мир и не Страна Призраков, не те места, где собираются Мертвые в поисках покоя или в ожидании перерождения.

Это просто отзвуки. И не все они возникли, когда образовался мир, хотя считается, что десять из них были с самого начала. Их порождали боль, мечты или вмешательство существ, подобных мне.

Проще говоря, это остатки игр, побочные эффекты упражнений в чарах, колдовстве или магии. Однажды возникнув, они оказываются очень прочными, и рассеять их нелегко. Они продолжают жить. Они, как эхо, глохнут понемногу, но никогда не затихают до конца. Они такие же стойкие, как память.

И мы попали в один из таких отзвуков.

Во времена моего затянувшегося детства эти разбросанные по миру владения эха охранялись ольховыми людьми, отгонявшими неосторожных, готовых вступить в небыль. Позднее они стали местами паломничества, и охрана мест, называемых теперь пустотами, из которых часто возвещались пророчества, перешла к более строгим хозяевам: жрецам и правителям, извлекавшим из них выгоду.

Вот и несчастные Дельфы — обнищавшая дыра в скалах, с храмами, разграбленными набегами всевозможных племен, — почти наверняка были остатками такой полости.

Я предпочитал называть их нижними путями. И боялся их. Эти места были непредсказуемы, как непредсказуемы были породившие их головы. Чаще всего молодые и умные, но порой и безумные. Когда-нибудь в грядущие времена их секреты откроются при раскопках. Но меня подобные предприятия не особенно прельщали.

Однако сейчас я заинтересовался, и не только потому, что Ясон и его спутники молча сидели посреди такого «нижнего пути», но и потому, что в нем отчетливо пахло нарочитым созданием.

Тайрон упомянул мастерские. Остров был сплошь усеян мастерскими Мастера. Не открываются ли они в самую большую из известных мне стран эха, в эхо целого острова, острова Крит? И не был ли пляж, на котором мы устроились, одним из таких входов, как и сам огромный лабиринт дворца Ак-Гноссос? Эта мысль будит воображение.

Не ошибся ли я в своих догадках и кто именно создал это место? Кто обратил этот длинный узкий островок в лабиринт отзвуков? И если все это лишь эхо, где же сам остров?

Нас с Ниив ночью посетил медовый дух. Медовый запах и медовые чары, стихия, которая наверняка не принадлежала к созданиям Мастера. Не ее ли мучительные грезы сотворили эту прожорливую мечту?

Меня трясло от скачущих мыслей. Я не замечал мрачно нахмурившихся невежд и видел только понимающие улыбки Тайрона и Талиенца.

— Где-то, — заключил я, — на пути с Альбы к гавани Акротири мы перешли из знакомого мира в мир эха, что теперь окружает нас.

— На Корсике! — воскликнул Тайрон. — Я чувствовал, что там что-то неладно. Именно там, теперь я уверен. Помните ту странную волну? Как море покачнулось, отбросив Арго на мол? Именно тогда! И не ты, и не я, Мерлин, свили нить этого волшебства.

— Сам Арго, — закончил я за него. Этот критянин был очень непрост.

— Сам Арго, — согласился Тайрон.

— К слову… Вот и он, — пробормотал Ясон, поднимаясь на ноги и указывая рукой на восходящее солнце. — Это ведь он?

Я подметил, как что-то мелькнуло в его глазах: пожалуй, не радость, а робость. Он смотрел на корабль, который называл своим, на маленькую точку в солнечном сиянии, но ему было не по себе.

Ниив шепнула:

— Полюбуйся на своего дружка, скотину, ублюдка! Ну, ну, ну…

— Что ты видишь? — спросил я ее. — Только глазами и чутьем. Больше ничего не надо.

— То же, что и ты. Он боится. И сам не знает чего. Вот оно! — Она вцепилась в мою ладонь и тихо злорадно бормотала: — Скоро мы увидим, как он свалится в вырытую им самим яму. Приятное зрелище!

Я оттолкнул ее от себя. Она застыла, с округлившимися глазами, подбоченившись, всей позой выдавая себя, и тут же опустила руки, обмякла, притворяясь, что ей все равно.

Я не замечал ее. Я видел только Ясона. Я повидал стихийных духов во многих обличиях, но те, что сейчас туманили ему разум, больше всего походили на мошкару, роящуюся в сумерках вокруг людей и скотины. Ярость и воспоминания, страх и пыл свивались вокруг него в эфирные испарения. Прошлое истекало из человека, считавшего его давно похороненным.

К берегу приближался не корабль, а волна. Она становилась все выше, пена водопадом стекала с гордого носа, медленно поднимавшегося над водой.

Арго всплывал подобно левиафану. Он разбил гребень волны, нарисованные глаза следили за нами, в то время как киль коснулся земли и пропахал галечный берег между нами, рассыпавшимися перед его внезапным, ошеломляющим появлением.

Гнев и жалость стекали с его бортов так же зримо и ощутимо, как струи воды. Ясон шагнул вперед, грубо отшвырнув меня с дороги. Он отвечал на зов. Я на миг решился подслушать и услышал жесткий хриплый голос корабля, скорбно призывающий его к себе. Остальные были отвергнуты, и Ясон один поднялся на палубу и вошел в Дух корабля.

Вскоре он появился снова, пепельно-бледный, дрожащий, в отвратительном настроении, и окликнул нас:

— Остальные здесь. Промокли, но живы. Пора отчаливать. Столкните эту прогнившую развалюху с отмели.

Мы сделали, как он велел, грубой силой и с помощью оказавшихся под рукой канатов стащив корабль в океан. Едва все оказались на борту, Арго развернулся, нацелившись в неизвестность, поймав ощутимое лишь для него течение. Он пересек море и наконец вошел в русло реки.

Теперь мы взялись за весла и вывели корабль из нижнего мира прямо посреди острова.

 

Глава 19

ЭФЕМЕРА

Потом, вынырнув из мрака, как из сновидения, мы увидели, что окружены горами. Ярко светило солнце. Многоцветный город раскинулся на берегах реки. В воздухе витало не только благоухание с вплетающимися в него запахами дубленой кожи, но и звуки. Звуки жизни. Шум городской суеты, выкрики любопытных, собравшихся веселой толпой подивиться на наше судно, на наш Арго, стучавший и гремевший о причал, пока Рубобост и греческие моряки искали причальные канаты, чтобы успокоить корабль.

— То-то, — одобрительно заметил Урта, оглядываясь по сторонам. — Наконец приличный город. Вот это я понимаю.

В самом деле, было чем полюбоваться. По течению мимо нас проплывали баржи, и с их высокой палубы на нас с любопытством пялились моряки; лодочки поменьше проходили на веслах не под барабанный бой, а под мерные звуки бронзовых рожков. На причалах были сложены узкогорлые пифосы. Волы тащили плетеные повозки, нагруженные плодами. В загоны с блеянием входили козы с темной шерстью. Где-то вдали, за выкрашенными лиловой и розовой краской домиками, шло празднество. Звон тамбуринов прерывался торжественным уханьем больших барабанов и визгом рожков. Порой слышались крики веселья. Порой стоны. Порой вопли.

На склонах вспыхивали искорки, и мы, присмотревшись, различили шествие детей, одетых в белые туники, с маленькими, отражающими свет щитами в руках. Они поднимались по извилистой тропе все ближе к небу.

— Где эта поганая дыра? — вдруг возопил Ясон. Он был явно не в себе. — Куда мы попали? Кто-нибудь знает?

Тайрон, обернувшись к нему, крикнул:

— Да. Домой!

— К кому домой?

— Ко мне домой, — зычно проревел критянин, усмехаясь хмурому Ясону.

— Ты здесь родился? В этом прекрасном городе? — спросил Урта. Если сравнить с грязным, звенящим кузнечными молотами и копотью хаосом Тауровинды, ему было чем восхищаться.

— Прямо здесь, — ответил Тайрон, указывая в гущу домов. — На Пчелиной улице.

Когда смысл названия дошел до утэнов Урты, они разразились хохотом. И тут же стали предлагать возможные названия для улиц родного городка: все они звучали не столь изысканно.

Тайрон их не слушал. Он засмотрелся вдаль, упиваясь цветами и звуками, потом покосился на меня:

— Почти ничего не изменилось. Вот бы узнать, долго ли меня не было.

— Узнать нетрудно.

Пока Ясон улаживал вопросы портового сбора с городскими чиновниками, едва ли не одновременно с нами подоспевшими к причалу, мы с Тайроном собрались в город. Шум праздника становился громче, крики веселья пронзительнее. Я спросил спутника, что они могут праздновать, и тот слегка замялся:

— Точно не знаю. Но если то, что я думаю, лучше близко не подходить.

Он оставил меня дожидаться и приблизился к месту торжества. Вернувшись, сразу подал мне знак идти к Пчелиной улице, цели наших поисков.

— Ну? Что там за празднество?

— У тебя крепкий желудок?

— Да, обычно не жалуюсь.

Тайрон объяснил мне, что происходит в кругу. Звучало это не особенно весело. Когда толпа ахнула и тут же разразилась восторженными криками, мне пришла мысль о жестокости здешних жителей, а также о доброте людей, подобных Тайрону, который хотел избавить меня от неприятного зрелища.

Это был молчаливый, задумчивый человек, хотя и заблудший. Но вот он оказался дома и теперь излучал страх и беспокойство, прямо как ребенок, ожидающий наказания. Город казался ему таким знакомым, что он готов был поверить, будто через века возвращается на истинную родину своего детства.

В сущности, почти так и случилось.

Знакомый голос из-за спины окликнул меня по имени. Я обернулся со вздохом, и нас догнала запыхавшаяся, но улыбающаяся Ниив. Она раздобыла где-то свободное платье ярко-зеленого цвета, украшенное прыгающим дельфином. Украла на рынке, как я подозревал.

— Разве здесь не чудесно? — восторгалась она. — Только вдохнуть этот воздух!

Она была права.

Мы проходили через пасеки, и запах трав и цветов, которыми сдабривали жидкий мед, стал таким острым, что кружил голову. Мне показалось, что в настой добавляют много ладана.

Вскоре мы вышли на маленькую площадь. Тут Тайрон в изумлении кивнул в сторону старика, тихо сидевшего в тени каштана. Старец был слеп, а одна рука отрублена по локоть. В уцелевшей руке он держал необычный струнный инструмент и временами трогал большим пальцем струны, извлекая осмысленный, заунывный мотив.

— Клянусь Быком, я знаю этого человека! Талофон, вольноотпущенник. Встарь он был превосходным музыкантом. Так обошелся с ним царь: лишил руки за то, что он однажды пропел не ту песнь, какую следовало бы. Вскоре после того суда я проходил первое испытание в лабиринте, еще до того, как заплутал в его коридорах. Я был здесь, на этой площади, на этих улицах, всего несколько лет назад.

«Что ты затеял, Арго?» — подумал я.

Тайрон бросился к старику, взял его за руку, зашептал что-то на ухо. Талофон сначала смутился, но вскоре просветлел и потянулся погладить Тайрона по щеке. Он ответил тоже шепотом. Тайрон поцеловал старцу руку, игриво дернул струны и вернулся ко мне. Он казался озадаченным, но глаза блестели предвкушением радости.

— Кажется, моя мать еще жива! Еще жива! — Он нахмурился. — Трудно будет. Вам обоим придется подождать здесь.

— Если ты этого хочешь, конечно, я подожду, но предпочел бы пойти с тобой. Я не стану вмешиваться.

— И я тоже, — пообещала Ниив.

Тайрон поразмыслил минуту и кивнул:

— Тогда идемте.

Пока мы шли через площадь, из проулка выбежал юноша, совершенно обнаженный, если не считать привязанных к голове обрубков бычьих рогов, с выкрашенными черной краской спиной и животом. Он тяжело дышал, на лице написан смертельный ужас. Завидев нас, он прижался к стене, глаза дико сверкали, губы дрожали, когда он втягивал в грудь воздух.

Юноша с опаской проскользнул мимо нас и вновь бросился бежать, разбрызгивая вокруг себя капли пота, запах его испражнений еще долго стоял в воздухе после того, как он скрылся.

Невдалеке, в нескольких улочках от нас, зазвенели тамбурины, потом они смолкли, и звон сменился шепотом человеческих голосов.

Тайрон наблюдал все это и вслушивался молча. Теперь он быстрым шагом направился к выкрашенному в зеленый и голубой цвета домику, который был расписан изображениями осьминогов и нимфовидных морских сирен.

— Здесь живет моя мать. Я здесь родился. Здесь большой сад и погреб. Отец три месяца провел в нем взаперти после моего рождения. Дом больше, чем кажется снаружи. Моя семья богата шерстью и пасеками — была богата.

Ниив поразилась:

— Отец сидел взаперти после твоего рождения? Почему?

Я заставил бы девчонку прикусить язык, но Тайрон был в хорошем расположении духа.

— Все нарождающиеся существа — дары Хозяйки Диких Тварей. Она назначает им срок, определяет их число и по своей прихоти вкладывает в них силы жизни или силы смерти. Когда рождается ребенок мужского пола, мы умиротворяем Хозяйку, поместив отца в узилище на три месяца. Его кормят и возделывают, возделывают и кормят слуги Хозяйки. В каждый дом, где рождается мальчик, присылают трех слуг.

— Вы можете возделывать человека? — спросила Ниив.

Мы с Тайроном уставились на любопытную девицу. Тайрон ответил:

— Ради семени. Для Хозяйки.

Взгляд Ниив заметался между нами, и она неуверенно улыбнулась:

— Ах да, понимаю.

Некогда было с ней нянчиться. Тайрон уже подошел к деревянной двери и трогал доски пальцами, рисовал в воздухе слова, наконец прижал обе руки к сердцу и только после этого отворил дверь и заглянул внутрь. Он поманил меня за собой.

Наружная дверь вела в прохладную прихожую, освещенную светом из отверстия на крыше и уставленную пустыми горшками. Здесь же располагался маленький алтарь с глиняной фигуркой богини, сжимающей в воздетых руках двух змей. Хранительница порога.

Высокая деревянная дверь — скорее ширма, чем дверь, — вела во дворик с растительностью, в его душную тишину. Две женщины в юбках с переливающимся ярким красно-синим узором и в коротких черных безрукавках, туго обтягивающих грудь, в высоких головных уборах, унизанных ракушками, поднялись со скамьи нам навстречу. Одна был моложе другой: несомненно, мать и дочь.

— Это дом Артеменсии.

— Я сын Артеменсии, — ответил Тайрон.

— Не может быть, — твердо заявила старшая из женщин. — Тайрон вошел в лабиринт Каннаенте и пропал навсегда. Ему было двенадцать лет. Если бы он остался жив, то вернулся бы через земные уста Дикта в течение года. Он давно пропал, давно мертв. Увлечен вдаль. — Она оглядывала Тайрона с подозрением на суровом лице. Младшая женщина колебалась.

— Он был, — возразил Тайрон, — увлечен вдаль. Все твои слова — истинная правда. Что-то привлекло меня назад. Захочет ли мать принять меня?

Женщины коротко переглянулись, неуверенно и неловко. Младшая сказала:

— Твоя мать с детьми меда.

Тайрон как будто немного сник. Он долго молчал, а затем тихо произнес:

— Я опоздал?

И снова между двумя помощницами Артеменсии что-то произошло. Младшая бросилась вдруг через двор и скрылась в тени.

Тайрон был само уныние.

— Она умерла? — спросил я его.

— Кажется, так. Я совсем немного опоздал. Странное дело, я ведь даже не думал, что сумею сюда попасть. Кто-то потешается надо мной, Мерлин.

Как ни глубока была его печаль, он выпрямился и обвел взглядом все вокруг, вспомнив, что этот старый дом принадлежит ему. Птичка вроде дрозда прыгала вокруг инжирного дерева. Я вселился в нее и направил ее полет в дальнее помещение, где находилась Артеменсия с детьми меда.

Что за странное зрелище предстало моим птичьим глазам!

Артеменсия, совсем старая, лежала обнаженная на ложе из овечьей шерсти. Тело ее было вскрыто во многих местах, в маленькие надрезы вставлены тростниковые трубочки. Дети наполняли ее тело медом. Все они были мальчиками, очень маленькими, с голубыми волосами и странно раздутыми головами. Руки и ноги тонкие как палочки. Они суетились, зачерпывали жидкий мед из глиняных кувшинов — оживленное движение во имя сохранения.

Артеменсия чуть шевельнулась, легко вздохнула. Младшая Хозяйка что-то шепнула ей. Дети, как видно, были недовольны ее вмешательством. Худые личики всех десяти мальчиков напоминали черепа, хотя глаза, как я заметил, ярко блестели.

Они были очень настойчивы, непрестанно обмакивали пальцы в мед и слизывали его. Сладость поддерживала их упорство, оживляла члены, заставляла мельтешить по комнате, то и дело облепляя тело старухи.

Когда Артеменсия медленно села, эти медовые убийцы отскочили и громко возмутились:

— Не закончили! Не закончили!

— Закончите позже, — сказала старуха.

Мед сочился из ранок на ее теле.

Она уже завернулась в плащ, оделась, приготовившись принять сына.

Дрозд ускакал назад. На меня никто не обратил внимания.

Ниив пришлось остаться во дворике. Нас с Тайроном проводили в маленькую, полную свежести гостевую комнату. Там стояли три узкие скамьи, сладко пахли цветы, сверкала в блюде вода, сквозь единственное окно проникал свет, освещая изображение Хозяйки Диких Тварей, выложенное на полу зеленой мозаикой.

Артеменсия понуро сидела на одной из скамей. Мы с Тайроном заняли две другие.

Женщина долго смотрела на сына, потом спросила:

— Если ты Тайрон, то знаешь, кто поймал яблоко.

— Моя сестра. Оно упало неизвестно откуда. Она сразу съела его. С тех пор мы ее не видели.

— Какая ветка обломилась?

— Третья. Она была такой тонкой, что не выдержала даже малого веса мальчика, который лежал на ней.

— Кто поймал того мальчика?

— Ты поймала мальчика. Ветка вспорола тебе щеку. Тот шрам, что я вижу у тебя под ухом.

Артеменсия вздохнула, покачала головой, не сводя взгляда с сидящего мужчины.

— Тайрон, — шепотом повторила она и, помолчав, добавила: — Почему ты так долго не возвращался?

— Выбрал неверный поворот, — грустно сказал он, опустив глаза и вздыхая. — Когда скала сомкнулась за мной, я перепугался. Но страх заставил меня изучать лабиринт. Я находил выходы в мир и входы, ведущие обратно. В конце концов я нашел дорогу домой.

— Тайрон, — снова зашептала старуха, — я хотя бы немного порадуюсь тебе, пока Хозяйка не уведет меня в холмы и леса, не сделает свободной и дикой.

Что-то очень тяжелое, очень давящее витало в воздухе, и я не сразу понял, что это — непролитые слезы. Мать и сын глядели друг на друга с любовью, хотя издалека. Губы Тайрона дрожали, лоб морщился, но он оставался тверд.

— Я успел вовремя, чтобы не дать тебе умереть. Ты можешь прогнать этих бальзамировщиков.

Артеменсия покачала головой:

— Хотела бы я, чтобы было так, Тайрон. Мне жаль, но ты опоздал на несколько минут. Но пока ты здесь, мы можем поговорить.

Она взглянула на меня, впилась глазами в мое лицо и, кажется, узнала.

— Это Мерлин, — тихо сказал Тайрон. — Он странствует, он мудр, наделен чарами, заклятиями, волшебством. Он даже в лабиринтах разбирается. По его словам.

— Я вижу тебя, но и не вижу, — сказала женщина. — Ты мертв. Но жив. Я вижу твои кости, но не плоть. У тебя хорошая улыбка. Счастлив ли мой сын?

Я остолбенел на миг. Тайрон, казалось, не догадывался, что происходит между нами. Я, конечно, понял сразу… Ну, сразу же, как увидел, что она уже мертва, но медлит в той краткой тени времени между смертью и отходом, когда дыхание еще витает в воздухе.

— Эта минута будет много значить для него, — сказал я.

Тайрон хмуро взглянул на меня. Я смотрел только на Артеменсию. Она улыбнулась. Я продолжал:

— Он верно сказал, что выбрал не тот поворот. И оказался среди друзей, новых друзей. Его жизнь столь же опасна, сколь полна. Когда он вернется домой, он будет там чужим. Но…

— И чужие могут стать своими в доме, — закончила за меня женщина, заметив, что я медлю. — И я когда-то была здесь чужой. Я знаю, что такое быть чужой, знаю, как приходится бороться, чтобы земля приняла тебя. Тайрон найдет свое место. Надеюсь, ты поможешь ему.

С мертвой женщиной приходилось быть честным.

— Я буду помогать, пока мне не придется уйти: не слишком долго. Что-то ждет меня в будущем. Мне не дано знать что…

— Тебе любопытно?

— Иногда мне смертельно страшно.

— Ты не хочешь знать.

— Не могу себе позволить. Если бы я объял будущее, Тайрон прошел бы через мою жизнь в мгновение ока.

— Я слышала о таких, как ты. Никогда не верила, что вы есть. Ты идешь по следу. Обходишь мир по кругу и сбрасываешь жизни, как кожу.

— Да. Как ты узнала меня?

— Один из вас проходил через эту землю и оставил сброшенную кожу. Очень давно, но историю помнят. Теперь сын задаст мне вопрос. И я на него отвечу. Я скажу ему то, что знаю, а он потом объяснит тебе.

— Ты хочешь, чтобы я ушел.

— Я прошу тебя уйти. Мне осталось всего несколько ударов сердца, чтобы помнить; несколько ударов сердца, чтобы передать Тайрону память, которая поддержит его. Хозяйка Диких Тварей ждет в верховьях долины, а она очень нетерпелива. Причина всего, что происходит здесь, в ней, в ее ярости. Но я все же не могу отказать ей. Хозяйка Диких Тварей думает, что она отвоевала остров. Война была тяжелой и разрушительной. Ты ее не видишь, но наверняка чувствуешь, чуешь, слышишь. То были ужасные и жестокие годы. Дедал пропал, похищен. Его захватили пираты. Тайрон здесь потому, что прислан… перенесен сюда.

— Кем?

— Тем, кто желает, чтобы истина открылась.

— Откуда же ты знаешь это?

Она рассмеялась:

— Я стою одной ногой в каждом из двух миров. А ты нет? Это краткий миг прозрения. Волшебное зрение.

Мать Тайрона была тем, что жители Греческой земли именовали эфемерой. Это переход от жизни к смерти, краткий срок, быть может, день или два до перехода из этого мира в глубокую долину, откуда расходятся пещеры Гадеса, или в святилище Посейдона, где от нее потребуют пройти испытания времени, чтобы избрать для себя следующий мир или принять выбор против воли.

Эфемера — это срок упражнения, срок подготовки. Тело мертво, но жизнь, тень может мгновенно исходить из блеска глаз, пока глаза не закрыты.

Несомненно, Тайрон должен был вскоре понять это, но он застал хотя бы последний проблеск ее жизни. Я был рад за него.

Тем временем я вышел во двор к Ниив. Там сидели две служанки. Они чистили апельсины и взглянули на меня без интереса.

— Где девушка? — спросил я.

Младшая нахмурилась:

— Она вернулась на улицу. Ей хотелось увидеть праздник. Сказала, что с ней ничего не случится.

Улыбки, которыми они обменялись, всезнающие, издевательские, усилили мою тревогу за бестолковую северянку. Ниив, как и все мы, кроме Тайрона, была чужой в этом городе близ Мастерской дисков. Вместе мы были в безопасности; разделяться, в одиночку блуждать по лабиринту улиц было глупо и опасно.

 

Глава 20

ОХОТА ЗА ВИДЕНИЕМ

Я выбежал на улицу, на яростный солнцепек. Старшая служанка выскочила за мной, затворила дверь, оставив меня снаружи. Почти тотчас же из-за угла повалила толпа, притиснув меня к стене дома.

То были дети, большие и маленькие, украшенные гирляндами цветов, серо-зеленых листьев и трав, одетые в бледно-зеленые или ярко-желтые туники. Лица мальчиков раскрашены лазурью, девочек — багрово-красной краской. Их бурный поток обтекал меня: бесчувственный, звенящий пронзительными голосами. Потом позади них раздался крик, и все, как один, повернулись и бросились обратно по улице. Тут откуда-то еще прозвучал рожок, и они снова, как один, повернулись, прошли по своим следам, снова обходя меня: единый разум, единая цель, торжество паники.

И среди них я заметил вдруг нераскрашенное лицо и знакомую копну волос. Ниив была мала ростом, ниже многих детей, но ее сияющее лицо бросалось в глаза, как комета в небесах. Я бросился в несущуюся толпу, пробился сквозь гущу маленьких тел, напирающих в спешке, вливающихся в узкий переулок навстречу зову рога.

Мне удалось ухватить Ниив за плечо. Она обернулась в страхе и ярости. Глаза у нее горели. Захваченная общим безумием, она уставилась на меня, не узнавая. Я держал ее крепко, хотя девица визжала и отбивалась, и наконец последние струйки людского потока обогнули нас. Улица затихла.

Глаза ее стали осмысленными. Экстаз отступил. Она шагнула ко мне и спрятала лицо у меня на груди.

— Как странно, Мерлин! Как странно!

— Что ты наделала? — шепотом спросил я. — Что позволила себе натворить на этот раз?

— Странно, странно! — твердила она, сжимая меня в любовных объятиях.

Она попыталась поцеловать меня. Я отстранился. Ее хватка стала крепче, ее руки протянулись к моим щекам, она склонила к себе мое лицо. Она задыхалась от ужаса, дыхание ее прерывалось, да и сама она вся дрожала, на миг приникнув ко мне в поцелуе — на жаркий безумный миг, пока я не отшвырнул ее к стене дома.

Тогда она, присев на корточки, зарычала от разочарования и злобы. Ее глаза, казались, говорили: «Ты будешь мой!» или, может быть, «Как ты смеешь!».

Я снова спас ее, ласково подняв на ноги.

— Расскажи мне о странном. Что было странным?

Уже спокойнее она повернулась в моих объятиях и склонила голову мне на грудь.

— Женщина, — сказала она. — Женщина-укротительница.

От этих слов мне стало не по себе. Слова ее принесли с собой знакомое чувство. Они напомнили мне след, оставленный женщиной в пещере Акротири, когда мы впервые вошли в гавань этого острова несколько дней назад.

— Так странно, Мерлин, — повторила Ниив. Или она все еще была не в себе?

Я попросил ее описать, что она видела и слышала, но слова не шли у нее с языка, не желали принимать в себя то, что восторгало и пугало ее.

Я решился заглянуть за ее глаза: легкое прикосновение к свежей памяти, ничуть не затрагивающее будущего или более глубоких чувств, — только столкновение с толпой — нет, роем детей.

Глаза, когда я прошел сквозь них, стали хитрыми, словно она сознавала, что я делаю, а потом меня закружило!

Она бежала не по вьющимся улочкам городка, а вдоль тропы, змеей уводящей в горные леса. И вопила на бегу — один голос среди крика и завываний множества голосов, принадлежавших как будто не людям, а диким котам. Волки и собаки порой охотятся стаей, но здесь была свирепая кошачья стая, причем огромная: я никогда не видел такого множества кошачьих.

Была в них и другая странность: что-то волчье присутствовало в них, как если бы два зверя слились в проворную, злобную, чудовищную химеру.

Мы (я видел глазами Ниив) сбивались дюжинами — в стаю, в рой, в единое существо — и неслись сквозь ночной лес вверх-вниз по озаренным луной склонам, на запах одного создания.

А позади нас — зов и песня, и каждый призыв, каждый перелив мелодии направляет нас, заставляет поворачивать, брать новый след, настигая исходящую ужасом жертву…

Только когда улеглось смятение, я различил одинокую фигуру на склоне горы: женщину с развевающимися волосами, восседающую, как мне показалось, на спине гигантского волка.

Руки ее взметались и падали в непостижимых, но властных жестах, сопровождая улюлюканье и вопли, танец хаоса, безумную песнь, вливавшую безумие в охотящуюся стаю детей-котов.

Впереди нас убегало перепуганное создание. Я вскользь коснулся его и нашел эхо его полных паники мыслей. Оно перебегало от пещеры к деревьям, из расщелины к ненадежному укрытию в руинах дома, обломки которого были разбросаны по склону.

Получеловек, полузверь, плоть и бронза. Создание знало, что обречено на смерть, но некий механизм внутри его плоти и металла заставлял продолжать бег. Им, казалось, двигало двойное побуждение: спасти плоть и защитить то, что было выковано в раскаленных горнах пещер-мастерских.

За короткий миг соприкосновения изнутри самой Ниив я полностью осознал стремление существа отыскать одну из таких мастерских, потому что там оно чуяло безопасность, спасение от беспощадной погони.

Но оно заблудилось на склонах гор, и дикая женщина на своем диком скакуне ясно видела его: она заставляла охотящуюся стаю действовать по своей воле, и вскоре они сомкнулись вокруг жертвы, чтобы убить.

И все же на какое-то мгновение дикие крики женщины смолкли, она замерла на своем волке, устремив взгляд вдаль — вниз по склону, наполовину освещенному луной.

Устремив взгляд на меня!

Она высмотрела или учуяла меня в стае и разгневалась.

Потом она поскакала дальше, оставив за собой только отзвук своего любопытства и глубокой досады.

Всего один миг, а когда я вернулся, Ниив глазела на меня с жадным восторгом.

— Ты видел! Ты видел! Разве не странно?

— Ты привлекла к нам внимание, — упрекнул я ее, — а я подозреваю, что такое внимание нежелательно.

Она, как обычно, строптиво ответила:

— Опять скажешь, что я слишком далеко зашла?

— Что толку тебе говорить. Ты все равно не слушаешь.

Ниив прислонилась к стене.

— Я не заглядывала вперед, Мерлин. Не смотрела в нерожденное будущее.

— И все-таки ты посмотрела, а порой довольно и этого.

Помрачнев на миг, она спросила:

— Ты хоть немного понимаешь, что происходит? Что за погоня? И то странное создание?

— Начинаю понимать. Но Арго не спешит открываться нам.

— Почему бы это, как ты думаешь?

— Он корабль. Он знает правду, но хочет сказать ее, соблюдая свой корабельный порядок. Придется тебе с этим смириться.

Рядом с нами отворилась дверь дома Тайрона, и высокий критянин вышел на улицу, моргая на солнце. В глазах его стояли слезы, которые текли по лицу.

— Моя мать умерла, — заговорил он, увидев меня. — Она уже была мертвой, когда я пришел, но еще жила на той стороне и смогла узнать меня. И она рассказала мне, почему нам опасно оставаться здесь. Мы должны вернуться на корабль и быть настороже.

Я ответил, что полностью с ним согласен, и спросил, о каких событиях упоминала его мать.

— Здесь была война, — отвечал он уклончиво. — Хозяйка Диких Тварей преображала землю. Она почти победила в этой войне и снова стала голосом дня, луны и круговорота времен года. Она вернула себе все когда-то утраченное и выслеживает последних уцелевших почитателей Мастера — Дедала.

Он замялся и вновь поглядел на меня.

— Мать поведала мне о некоем чуде, явившемся задолго до ее рождения, но столь новом, что сами звезды посылают нам приветствия и вести о других чудесах. Когда Дедала похитили, возвратилась Дикая и Древняя. Госпожа Змея, Госпожа Голубка, Госпожа Земля-Кормилица — так называет ее моя мать. Я, конечно, знал о ней. Знал и о Мастере, о Дедале. Но я был ребенком, когда вошел через его Мастерскую в лабиринт и потерялся. Я понятия не имел о том, что тут творится.

Она рассказала, что на протяжении поколений в земле этой появлялись существа, созданные человеком, подобным нам, а не порожденные землей, горами или Дикой Хозяйкой. Его искусство было новым. Война шла скрытно от наших глаз, ночами и в тени, но была жестокой и кровопролитной и меняла даже нас, не ведавших о том.

Она почти прекратилась с похищением Дедала, но все-таки еще продолжается.

Теперь в его взгляде смешивались подозрение и неутоленное любопытство.

— Корабль хранит тайну, Мерлин. Арго что-то знает. Что-то обо всем этом.

Он заподозрил, что я посвящен в тайну, но тогда я еще не был посвящен и, как мог, успокоил его подозрения. Ниив внимательно прислушивалась к разговору.

Он продолжал:

— Здесь со временем что-то неправильное. Мы не в том времени. И Арго привел нас в это место, недоброе место, тут и ты не станешь спорить. Либо ты, либо Ясон должны заставить его поговорить с нами через это нелепое создание дальнего севера.

— Я не нелепая! — возмутилась Ниив.

— Он подразумевает богиню, — заметил я.

Она хихикнула:

— О!

Но не через Миеликки, Хозяйку Северных Земель, открыл нам свою тайну Арго.

Тайрон не ошибся в предсказаниях. Приближаясь к реке и широким причалам, мы поразились царящей здесь тишине. По берегам реки собралась толпа, враждебно рассматривавшая Арго. Рубобост стоял у кормила, Ясон на носу. Они уже обрубили причальные канаты и быстро выходили на стремнину. Холм над городом блестел от белых туник детей, усеявших извилистую тропу, как птичья стая.

Тишина звенела шепотками. Порой по толпе расходилась рябь, когда брошенное кем-то слово разбивало молчание.

На мачте Арго поник в тяжелом безветрии кроваво-красный с черным флаг: Ясон предупреждал об угрозе.

— И как мы через них пробьемся? — спросила Ниив боязливым шепотом, вцепившись мне в локоть. Тайрон поглядывал на крыши, отыскивая способ провести нас над головами этого тихого, но угрожающего собрания.

— Мы отрезаны, — сказал он.

К сожалению, сказал он слишком громко. Несколько голов обернулось, а потом в молчании, столь же грозном, как детский рой, вся толпа стала разворачиваться к нам. Пристальные взгляды, мычание, невнятное, но не настолько, чтобы я не распознал в нем жуткую мелодию всадницы на волке — Хозяйки из лесного сновидения, недавно подсмотренного через Ниив.

Никто еще не сделал к нам ни шага, но их сосредоточенное внимание явно обозначало опасность.

Тогда я вызвал единственное создание, которое могло разогнать этих отчаянных и все же испуганных горожан: быка!

Я вызвал его из сотворенного этими критянами царства Аида, и он явился — чудовищный черно-красный бык. Грохоча копытами по дороге, он прокладывал путь через толпу. Когда бык поравнялся с нами, я остановил его словами, которые считал давно забытыми. Но как легко возвращаются простейшие старые чары, когда в них есть нужда! И это звучное эхо моей юности заставило исполинского быка застыть на месте. Пока он фыркал и перебирал ногами, уставившись на меня, я забросил Ниив к нему на шею; Тайрон вскарабкался ему на спину, а я вскочил между рогов на склоненную голову и вцепился что было сил. Зверь развернулся и пошел к реке, замедлил было шаг, но тут же величественной рысцой двинулся дальше, разбрасывая сложенные на причалах глиняные кувшины и корзины. Оторопевшая толпа держалась на весьма почтительном расстоянии.

Все вышло до смешного просто.

Когда мы скатились по бычьим рогам, Ниив схватила меня за локоть и указала на толпу:

— Гляди! Двойник Тайрона!

Я проследил ее взгляд, но ничего не увидел. Тайрон уже погрузился в воду, и мы с Ниив поспешно последовали его примеру.

Пока мы плыли к Арго, бык смотрел на нас с причала, потом развернулся к северу, опустил голову и внезапно унесся вдаль, в темноту: назад в царство снов.

Ясон втащил на палубу меня, потом выхватил из воды Ниив, но та, еще даже не встав на ноги, на четвереньках отползла от него подальше.

Пока я выжимал волосы, старый аргонавт кивнул на то место, где еще недавно стоял бык.

— Твоя работа, так?

— Да.

— Простые чары. Малая доля твоего дара. Чем ты за нее заплатил? Седым волосом? Минутой жизни? Отчего ты не помогаешь нам чаще?

Он был пьян. И настроен враждебно.

— Я помогаю, когда могу. Я помогаю, когда необходимо. Я помогу больше, если это будет совершенно необходимо. Я не могу проматывать даром свою жизнь.

— Свою жизнь? Твоя жизнь! Ты и малой доли ее не помнишь…

Мне пришло в голову, не объяснить ли ему, в чем опасность применения даже малых чар, опасность, о которой я никогда не забывал: в любую минуту распад может настигнуть меня, время может свести со мной счеты, прежние хранители могут покинуть меня. Мне давным-давно следовало вернуться к месту, где я родился, вместе с другими, посланными на Тропу, чтобы ходить по следу, как говорили предания Артеменсии. Но я все еще был здесь, все еще молодой, все еще очень живой, и жил «взаймы» у Времени, как любили говорить эти греки.

Жизнь взаймы. Фраза, которая переживет века.

Я уже не помню, сколько кругов я цеплялся за Время, как малыш за любимую бабушку, которая балует и любит, никогда не осудит, всегда утешит. Но и никогда не забывал, что придет ночь, когда бабушки не станет.

В любой момент даже малое напряжение дара могло нарушить заклятие. Крапивник, вызванный, чтобы со стрехи подглядывать за разговором правителя с дочерью. Или что-нибудь столь же простое, такое же легкое чародейство, которое отнимет лишь долю мига, неуловимое мгновение от времени распада моего тела, как часто говорила Ниив и как повторил сейчас Ясон. Один седой волос, один вздох — и такое простое действие может стать моей гибелью.

Я не просто осторожничал с чарами. Я порой боялся их как огня.

— На что ты так сердит? — спросил я его.

— Я не сердит. Сердится Арго. — Он нахмурился, словно только что ухватил мысль, до сих пор ускользавшую. — Когда он не в духе, не в духе и я.

— Ты всегда был его любимым капитаном.

Он ожег меня взглядом. Тайрон снял и теперь старательно развешивал для просушки свою тунику цвета янтаря. Его занятие насмешило Рубобоста, но Тайрон был нечувствителен к подобным подначкам. Ниив понуро сидела у мачты, выжимая свое новое платье и поглядывая на меня.

— И еще одно, — вдруг сказал Ясон. И не дождавшись от меня вопроса, объяснил сам: — Дети пропали.

— Пропали? Когда они исчезли?

— Они не исчезли. Ушли с Талиенцем. Урта пошел их искать. Талиенц уверял, что они лучше других сумеют высмотреть мастерские, о которых ты говорил. Пещеры творца. Одна спрятана в холмах за городом. Пещера Дисков. Но Урта вдруг заметался, почуял опасность. Он очень близок со своим сыном. Он отправился их искать.

Что затевал Талиенц? Свербящая мысль, легкое беспокойство. Талиенц был один в обществе пяти крепких и весьма воинственных юнцов. Он был им неровня. Но что у него на уме?

— И еще кое-что, — устало продолжал Ясон.

— Да?

— Та деревянная фигура, старая карга…

— Миеликки! Берегись, как бы она не услышала.

— Деревянная ведьма, — поправился он с кривой ухмылкой. Он очень плохо владел собой.

— Так что с ней?

— Она зашевелилась. Каждый раз сдвигается совсем чуть-чуть, но явно ожила. Как и тот деревянный воин. А ведьма еще и нашептывает слова. Единственное, что я сумел разобрать, — это «Мерлин».

Арго хотел со мной поговорить, на этот раз я не сомневался. Меня наконец позвали.

Мальчики или Арго — кто важнее? Урта со своими людьми пока позаботится о мальчиках. Потом я сумею их высмотреть.

— Держи свое мнение при себе, — вполголоса посоветовал я Ясону.

Он с подозрением уставился на меня, но я уже спускался по трапу в Дух корабля.