Глава 28

СНЫ ПРАВИТЕЛЕЙ

Лес кишел призраками. Так назвала их Ниив, хотя то были вполне земные, плотские призраки, легион Нерожденных из разных времен, кучками собиравшихся вдоль хребта. По сю сторону границы они представали очень даже живыми и нуждались в пище и тепле, поэтому, когда спустились сумерки, загорелись костры и на них зашипело жареное мясо. Огни тянулись, насколько хватало глаз.

Раскинувшись по восточным холмам, они видели под собой широкое, обманчиво спокойное течение Нантосвельты на краю нового Царства Теней Героев. На западе пылала яркая рубиновая полоска. Пристанище, открытое нашим глазам, было темным: на нем лежала тень обступивших его деревьев. Легион сторожил свои земли, места своего ожидания. Но, судя по численности войска, мимо которого проходили наши испуганные, загнанные лошади, даже этим воинам хотелось бежать от наступающего Царства. Пробираясь сквозь враждебные леса, я пытался разобраться, где какое пристанище, но все они были изуродованы временем, изувечены наступающими лесами и холмами. Трещины превратили некогда четкую резьбу в отвратительные гримасы на искаженных лицах. Поговаривали, будто в глубине пристанищ мерцал свет.

И за всем этим — глухой барабанный бой: то частая, то редкая дробь. Она отдавалась у нас в подошвах и головах; и Нантосвельта отзывалась ей рябью на воде, дробившей свет факелов и отсветы гаснущего неба в цветную мозаику, водопад бликов, игравших по всей ее ширине. К тому времени как солнце совсем скрылось, мы проехали еще два пристанища.

Я искал Пендрагона. Кимон с Колку скакали впереди, звали его. Наконец я услышал свое имя и подъехал к высокому темноволосому человеку, стоявшему перед шатром. Я узнал его, хотя и не смог вспомнить имени.

— Бедавор, — любезно напомнил он. — Я ношу щит Пендрагона и лечу его меч.

— А, да. Я тебя помню.

— Да запомни хорошенько, — улыбнулся мне темноволосый. — Мы приняли столько ударов в этом мире, далеком от наших владений, что, пожалуй, родимся изуродованными шрамами до неузнаваемости.

Я понимал, о чем он говорит. Проклятие Нерожденных, исследующих свои будущие владения, — унести в истинную жизнь все шрамы и переломы, нажитые в этих преждевременных странствиях.

Я слез с неудобного седла низкорослой лошади и нырнул в шатер. Урта двинулся было за мной, но щитоносец Пендрагона мягко придержал его. Я оглянулся на них.

— Он не желает обидеть тебя, — сказал правителю Бедавор, — но будет лучше, если ты ничего не скажешь и ни о чем не спросишь. Это время несет угрозу для некоторых из нас.

Урта согласился, хотя вид у него был озадаченный. Кимон собирался войти вместе с отцом, но его остановили, как и Боллула, который так сверкнул глазами на Бедавора, что на миг мне почудилось, что вот-вот, и их раскаленные взгляды смогут испепелить камни между ними. Все же люди Урты отступили назад. А вот Ясон, пригнувшись, шагнул в шатер, теребя себя за бороду, и обвел глазами спартанскую обстановку.

Пендрагон сидел на кожаной подстилке, окруженный своими товарищами. Посреди круга грудой были свалены щиты и оружие; рядом с каждым воином стояли блюдо с мясом и глиняная чаша. Те, что сидели ко мне спиной, с любопытством оглянулись, однако лица их были жесткими и угрюмыми. Я увидел два свободных места и занял одно из них — как раз напротив вождя. Ясон неловко пристроился справа от меня, добавив к груде оружия собственный меч в ножнах. Он отрывисто кивнул Пендрагону. Грек был столь же далек от своей жизни в прошлом, как наш хозяин — от жизни в будущем. Урта присел на корточки у входа, завернувшись в потрепанный плащ, словно пряча лицо от того, в ком он, сдается мне, узнал будущего правителя своего клана.

Все соратники были покрыты свежими ранами, перемазаны кровью, в растерзанной одежде. Потрепанный отряд. Человек, которого я запомнил как Бороса, лишился двух пальцев на руке, в которой обычно держат меч, и играл с окровавленными перетянутыми жгутами обрубками, точно ребенок рассеянно доламывающий сломанную игрушку. Под его пристальным взглядом я задумался: может, он уже сейчас предвидит свое сломанное детство, которое ждет его через несколько поколений, когда он с плачем вступит в мир?

Я с удивлением узнал, что раны эти получены при защите Арго от дхиив арриги. Мне казалось, всадники Пендрагона с легкостью разогнали изгоев. На деле же та стычка была последней из многих. В отсутствие Урты, когда больше двух сотен оборванных разбойников принялись грабить селения коритани, Пендрагон решил вмешаться, а Вортингор заперся в своей крепости.

— Я знаю, что ты в долгу перед Верховным правителем, — обратился Пендрагон к Урте через головы своих, — и решил помочь тебе расплатиться.

— Благодарю тебя, — тихо ответил Урта.

— Не знаю, как они проведали о вашем возвращении. Но проведали и устроили несколько засад у реки. Мы откусывали от них по кусочку. Однако, — он довольно мрачно глянул на меня, — слишком много наших потеряли. Я не раз видел сны о своем царствовании и о добрых товарищах, своих рыцарях, скакавших рядом со мной. С каждым сном та свита становится меньше. Слишком многие станут мертворожденными. Наконец мы поняли свое безрассудство. Глупо испытывать жизнь до рождения.

Я понял его. Он с выжившими соратниками — Бедавором, Боросом, Гайваном и немногими другими — собирался, если сумеет, вернуться через пристанище Щедрого Дара и провести время ожидания там, где им ничто не грозит. В одном я был уверен: этот человек, когда наконец родится и вырастет, не будет склонен к безрассудным поступкам. Хотя от испытаний, пережитых во времена Урты, у него останется множество шрамов, глупости среди них не будет. Он станет осмотрительным правителем. Конечно, с женщинами он будет таким же безрассудным — от этой хвори мужчину не излечат никакие чары, — но он заранее занял во Времени место сильного и властного вождя.

Пожалуй, я с нетерпением ждал встречи с ним.

— Опасности другого рода ожидают вернувшихся в Царство, — признал Пендрагон. — Плен. Одиночество. Забвение. Если верить слухам, за каждым из нас придет корабль, чтобы унести нас к новой жизни. — Его взгляд омрачился, он заглянул мне в глаза. — Я должен кое-что показать тебе. Но позже, если ты не против.

— Вовсе нет, — ответил я.

— А сейчас мы все, кто здесь, должны вернуться. Но на той стороне мы будем биться за возвращение Царства Теней Героев в прежние границы. Когда мои немногочисленные спутники фуриями вырвутся за пределы Нантосвельты, мы сможем захватить с собой и других. Конечно, не многих, но если ты, Мерлин, потратишь чуточку чар, чтобы изменить их вид, нам удастся, думаю, протащить в наши земли несколько людей правителя.

Он снова пристально взглянул на меня.

— Берешься?

— Это в моих силах, — сказал я, обдумывая, как это сделать.

— Хорошо. Еще одно: мы с Боросом и Гайваном, пока вас не было, заглядывали назад. Не знаю, сознаете ли вы, как долго были в отлучке. Все Царство в полусне. За пристанищами лежат странные земли, но сердце их — твоя крепость. — Он посмотрел на Урту. — Она стала тюрьмой. Она отрезана. Как остров. Там есть человек по имени Катабах, он знает тебя…

— Катабах еще жив? — привстал Урта.

— Был жив, когда мы с ним встречались. И твоя жена и дочь тоже. Они спрятались под холмом. Катабах передал тебе послание: сон Мунды пришел через Врата из Слоновой Кости. По-моему, это означает обманный сон. Так он сказал и передал мне еще три послания, чтобы ты их «выслушал, обдумал, понял и поступил соответственно». Это слова Катабаха, не мои.

Вот что он сказал:

«Ложный сон поднял Мертвых.

Месть и жажда жизни направляют их действия.

Сын поверженного правителя в ответе за ложный сон».

На время воцарилось молчание, потом Пендрагон негромко сказал что-то сидевшему справа от него, и все его товарищи поднялись и покинули шатер. Выходя, один из них легонько тронул меня за плечо, другой подал такой же знак Ясону. Мы тоже вышли. Урта остался в шатре.

Он вышел оттуда бледным, озабоченным, но не отчаявшимся.

— Странный был разговор, — только и сказал он. — Пендрагон обещал помянуть меня в преданиях. И в выборе своего имени. Кажется, он видит во сне будущее.

— Я знаю. Слышал, как он сказал.

— Да, слышал. А пока мне надо вернуться в свою крепость. Ты укроешь меня волшебным плащом, Мерлин? Сумеешь?

— Сумею, сам знаешь.

— Хорошо. А что ты думаешь о послании Катабаха?

Мы недалеко отошли от шатра. Отсюда через лес просвечивал дальний берег реки.

Мне хотелось сказать Урте, что слог послания подозрительно напоминал слова Мертвого, говорящего из небытия. Катабах, каким я его знал, сказал бы иначе. Все же в его словах звучала правда.

— Это про Дурандонда, — сказал я. — Ключ ко всему — у Дурандонда.

— Дурандонд? Да он уже сколько поколений как мертв.

— Он теперь в другом мире. Он в Царстве Теней Героев. А прежде его там не было. Мне только сейчас пришло в голову, что, когда мы ходили в Страну Призраков несколько лет назад, его там не было. Не было среди Мертвых. Он всегда оставался под холмом, в глубине Тауровинды.

— Ответ знает правитель-основатель? Ответ на вопрос, что происходит?

— Я в этом уверен.

Мы молча рассматривали раскрошившиеся стены пристанища за Извилистой. Оно словно тоскливо взывало к нам, словно манило решиться, забыть об опасности, ступить в его заросшую лесом утробу.

— Что нам делать? — тихо спросил Урта. — Не дается мне общая стратегия…

— Ты возвращаешься с Кимоном и Пендрагоном. И берешь с собой столько утэнов, сколько согласится взять твой потомок.

— А ты?

— Я разыщу Арго. Он нас не покинул, еще нет. Он знает путь внутрь холма. Дурандонд должен быть там. Тогда мы найдем способ справиться с Мастером или с тем, что сотворил Мастер в твоих владениях.

Урта вздрогнул, покачал головой, отвел глаза.

— Стало быть, ты намерен поднять Дурандонда из мертвых.

— У меня нет выбора.

— Мы называли его спящим правителем.

— Знаю. Я долго прожил в Тауровинде. Я знаю, что вы думаете о Дурандонде.

— Издавна считалось неблагоразумным тревожить его. Об этом есть пророчества. И барды поют. Только очень редко.

— Сдается мне, — напомнил я, — что вашего спящего правителя уже успели грубо разбудить. — Я положил руку ему на плечо, и хмурый правитель придержал неспешный шаг. Я сказал: — Я тебе никогда не рассказывал, но я встречался с Дурандондом, когда тот был шальным юнцом.

Урта лишь удивленно поднял бровь, ожидая объяснений.

— Да. Он пришел ко мне за предсказанием будущего. Я ничего ему не сказал. Ну, сказал только, что он отыщет холм и возведет на нем крепость. Что он и сделал.

Урта улыбнулся:

— Тауровинда! Но он явился из страны изгнанников. Пришел с тысячей героев, с тысячей женщин, с тысячей телег, нагруженных предками его народа. Так нас учат. Только это мы и знаем. В холме выкопали колодцы, в которых похоронили предков, а потом и самого Дурандонда. Святилище Катабаха, его сад, скрывает входы в них. Ничто не должно их тревожить, иначе стены Тауровинды сползут на равнину и обнажатся кости холма. Так нас учат. Только это мы и знаем.

Сзади меня позвал по имени Бедавор. Он стоял у шатра и махал мне. Пендрагон вел от реки своего коня.

Последнее, что я сказал Урте, было:

— Скоро ты узнаешь больше.

Бедавор и для меня привел лошадь, и я поехал лесом вместе с Пендрагоном, «лекарем его меча» и еще с четырьмя товарищами. Мы выехали на берег мелкого озерца в камышовых зарослях. Посреди его на корме маленькой полузатонувшей лодчонки стояла длинноногая цапля. Борта лодчонки казались прогнившими. Гордая птица, заметив нас, внезапно сорвалась в медлительный неровный полет, описала круг над стоячей водой и скрылась за деревьями.

Пендрагон поискал что-то на земле. Подняв четыре камешка, он передал два мне. На его лице виднелся намек на улыбку.

— Ты как, попадешь в эту развалюху? Без своих шуточек, понятно!

— Уж не думаешь ли ты, что я способен жульничать?!

Он рассмеялся:

— Ты будешь не слишком полезен будущему правителю, если не научишься жульничать, друг мой. Вот смотри.

Он швырнул камень. Тот ударил в корму затонувшей лодчонки. Невесть откуда взвилась вторая цапля, захлопала с перепуга крыльями. Должно быть, она сидела где-то в камышах. Я бросил один камешек. Он ушел влево — я промахнулся на ладонь.

— Так забавнее, — сказал Пендрагон и бросил камешек над самой водой. Тот пять раз отскочил от поверхности и ушел в воду, не долетев до лодки.

Я пустил свой камень. Он подскочил семь раз и попал в лодку у самой воды.

— Наши жизни в двух брошенных камешках.

— Не понимаю, — сказал я Пендрагону, который, ухмыляясь, всматривался в мое лицо, оглядывал меня с головы до ног.

— Я просватался к стране, которая когда-нибудь будет моей. Теперь мне предстоит долгий сон, пока меня не призовут к рождению. Один бросок. Ты станешь скакать через годы: здесь касание, там касание, — пока однажды не отыщешь меня.

— Ты, похоже, вполне уверен, что нам суждено встретиться в будущем.

Он постучал себя по макушке.

— Сны. Все время их вижу. Тебя видел много раз. Вот почему я нашел тебя несколько лет назад, когда ты впервые прибыл на Альбу на том красивом корабле.

Он на миг помрачнел, устремив взгляд за озерцо. Ветерок рябил воду, за нашими спинами беспокойно фыркали лошади.

— Одно видение было, скорее, как сон наяву. Вот здесь, где мы сейчас стоим. Туман, холод. Мы двигались на восток, где хотели подождать вас. Отряд наемников задумал то же самое. Мы глаз с них не спускали. Бедавор и остальные спали. Стояли сумерки. На воде вдруг появилась лодочка, заскользила, повернула от меня. Две женщины, странно одетые, в очень ярких платьях, сиявших синими каменьями и золотом, ровно взмахивали веслами, глядя на меня. Третья сидела ко мне спиной. Плащ у нее был зеленый с красной каймой. Волосы под зеленым капюшоном блестели яркой красной медью. Она пела: уныло, но очень красиво, и песня, хотя я не понимал ни слова, пугала и в то же время завораживала. По коже пошли мурашки. Они уже скрывались в тумане, когда она оглянулась через плечо, и я заметил, что через борт лодки свешивается мужская рука, пальцы чуть касаются воды. И они исчезли.

— Ты думаешь, что видел свою смерть, — предположил я.

— Я в этом уверен.

— Может, ты видел сон, как тебя увозят из Страны Призраков к новой жизни!

— Я думал об этом, — хмуро пробормотал он. — Но какие странные женщины! Откуда они взялись? Все в них было не так. — Он взглянул на меня и улыбнулся, отбрасывая прочь невеселые мысли. — Не время и не место задавать такие вопросы, думается мне.

— Вот это мудро.

— Вернемся к прыгающим камням, — продолжал Пендрагон, пока мы возвращались к Бедавору. — Ты скачешь через века, оставляя круги на воде, но ты еще не попал в цель. Твоя цель — со мной. Сердце и самые глубокие сны шепчут мне, что у нас с тобой когда-нибудь будет много дел. Так что, — он крепко взял меня за плечо, — оставь для меня побольше чар в запасе. Ты славишься тем, что не разбрасываешь свой дар. В грядущие годы я не хочу видеть тебя старым и дряхлым, легкой добычей злодеев и коварства женщин вроде твоей очаровательной Ниив.

— Запоздалое предупреждение, — проворчал я себе под нос.

Если он и слышал, то не подал вида. Мы вскочили в седла, повернули к гребню, к легиону, к Нантосвельте. Он сказал:

— Я могу взять собой Урту, Кимона и одного, может, двух их спутников. Остальным придется попытать счастья с другими уходящими отрядами. Не так трудно провести их через пристанище, как защитить на той стороне.

— Кимон пойдет со мной, — сказал я. На Кимона у меня были свои виды. — Возьмешь Колку?

— Согласен. И Ясона. Как насчет Ясона? Пока вас не было, о нем расспрашивал один молодой человек, — ответил Пендрагон и пустил лошадь вскачь, предчувствуя скорое наступление темноты.

— Какой молодой человек? — крикнул я.

Плащ Пендрагона развевался за плечами. Голос прозвучал резко. Его уже занимали другие мысли.

— Усталый путник. Израненный боец. Убийца Царей, так он назвался. Или Царь Убийц. Грек. Заносчивый ублюдок. Я почти ни слова не понял из его речей.

— Оргеторикс?

— Звучит похоже. Да, — крикнул он через плечо, — он собирался убить Ясона. Лучше предупреди его.

Пендрагон с товарищами далеко обогнали меня, а небо спускалось ниже. И в смятении на краю Страны Призраков бродил единственный уцелевший сын Ясона.

Всю ночь отряды Нерожденных возвращались в Царство Теней, шумно пересекая реку и быстро проезжая в распахнутые двери пристанищ. Легион раскололся надвое. Но на гребне все горели огни отважного войска мужчин, женщин и детей, решившихся, быть может, ценой будущей жизни остановить вторжение Теней Героев в земли, которые возделывали их предки и будут возделывать их потомки.

В один из часов той ночи переправились за реку и Пендрагон с товарищами. Среди них были Урта и Боллул, Колку и Морводумн. Я прикрыл их простыми чарами, взятыми от Кунхавала, духа пса в мире. Ничего лучшего не сумел придумать. Всякому наблюдателю казалось бы, что Пендрагон скачет со своими людьми и собаками. Обман легко было рассеять, но эти будущие герои скакали так, будто спасали свою жизнь.

Гайван и люди Вортингора отправлялись со мной.

Ниив повисла у меня на руке (ее расстроила и встревожила моя долгая отлучка из лагеря), и я пошел искать Ясона. Глаз смущало обилие ярких огней, освещавших гребень из-за реки, и участков полной темноты. Поверхность Нантосвельты переливалась золотом.

Кимон, молчаливый и угрюмый, шел за нами. Я видел, что он еле сдерживается, так хочется ему поскорее вернуть свою землю и отыскать сестру. Я убедил его, что путешествие на Арго приблизит нас к девочке и мачехе. И надеялся, что прав.

Ясона я нашел у берега. Он завернулся в темный плащ, мешок с припасами висел у него на плече. Рубобост присел рядом, удерживая на привязи маленькую плоскодонку. Простая гребная лодка с бортами, раскрашенными светящимися красками в голубой и зеленый цвета, с изображением переплетающихся рыб и деревьев и с узкой полоской узора, который я мгновенно узнал, словно вид его отворил мне память.

Лодочка Медеи с узором, который был нанесен растертыми в порошок светящимися в темноте камнями, попадавшимися в долине, где мы росли. Так она украсила свой первый челнок, а я ограничился тем, что мелом нацарапал на своем линии и завитки. Пронзительный Взгляд откровенно потешалась над моим скромным художественным даром.

Ощущал ли Ясон, где начало этого хрупкого суденышка? Когда я приблизился, он обернулся ко мне, и по его взгляду я понял, что он знает. Она стояла среди деревьев, наблюдая за ним. Одетая как жрица Овна, но покрывало откинуто, лицо открыто. Она удерживала на привязи две маленькие, совершенно одинаковые лодочки, рвавшиеся уплыть по течению, и, когда на другом берегу появился Ясон, выпустила одну из них. Та скользнула от берега, развернулась по течению и скоро пропала вдали, только краски еще светились в темноте. Вторая лодочка, когда ее отпустили, как заколдованная направилась прямиком к Ясону и Рубобосту. Конечно, именно она и была заколдована.

Рубобост поймал ее за волочившуюся по воде веревку.

— Я чувствую, она и сейчас следит за мной, — сказал Ясон. Он был подавлен и неуверен в себе. — Чего она хочет? Наверняка ловит меня на эту наживку!

Я промолчал. А если бы выразил свое мнение, то сказал бы, что в случае с Медеей все предсказания бесполезны. Истина могла оказаться прямой противоположностью его страхам. Мне припомнился наш последний разговор, когда она как будто оттаяла.

— А вторая лодка? — продолжал он, глядя на реку. — Зачем их две? Кто переправится на второй? Что она затеяла?

— Единственный способ узнать — это переправиться самим. А самое безопасное для тебя — остаться здесь и обороняться от того, что может в будущем выйти из этих пристанищ.

Рубобост проворчал, поднимаясь, но не выпуская лодку:

— Не слушай его, Ясон. Вторая лодка предназначалась для меня, но она сбежала. Это мне суждено остаться здесь. Вы встретитесь с Арго выше по течению?

Я сообразил, что вопрос обращен ко мне.

— Да. Он сможет доставить нас к крепости.

— Тогда ему понадобится капитан, — отозвался дак, через плечо поглядывая на грека. — Двоих лодка не унесет. Я подожду вас здесь. Подберете меня на обратном пути. А если найдете моего коня… Я буду вам по гроб жизни обязан, если вы найдете моего Рувио. Соскучился я по своей скотинке.

Ясон взглянул на меня, скинул мешок с плеча и перебросил даку, чтобы тот уложил вещи в лодку.

— Что она задумала? — шепотом повторил он.

Надо ли было сказать ему про сына? Я знал только со слов Пендрагона, что Оргеторикс здесь и ищет отца. Если мальчик встретится с отцом, то лишь волей обстоятельств, не подвластных ни мне и никому другому, хотя Медея, не сомневаюсь, пыталась направлять события.

И по сей день не понимаю, почему решил не говорить Ясону о том, как близко его первенец, любимый некогда мальчуган, который, став взрослым мужчиной, жестоко обошелся с отцом, не ведая истинных причин его существования в этом новом мире. Как видно, месть еще владела мыслями Оргеторикса. Он преследовал Ясона через полмира — от Додонского оракула в Греческой земле, где они встретились в последний раз.

Впрочем, он мог преследовать и мать.

Исход я предпочел оставить тому «фатуму», что разыгрывал историю Ясона и его сына-быкоборца.

— Рубобост прав, — подтвердил я, и Ясон, передернув плечами, залез в лодку Медеи.

Дак с силой оттолкнул суденышко от берега. Ясон взялся за маленькое весло, а Нантосвельта уже уносила его по течению, в темноту и в Иной Мир.

Как только он скрылся, я подобрал деревяшку, содрал кору и прислонился к дереву, чтобы вырезать волшебный узор. Я уже много веков не занимался такими делами, и работа увлекла меня с головой. Должно быть, я впал в полудрему: половиной сознания следил, что делаю, а другой ушел в воспоминания.

В таком состоянии я и услышал Кимона, сползавшего с кручи, чтобы присесть рядом с Ниив. Женщина держалась от меня поодаль, не забывая присматриваться, хотя ее больше занимали собственные мысли.

— Что он делает? — услышал я голос сына правителя. — Что он делает там внизу, Ниив?

— Вырезает на куске дерева.

— Зачем?

— У меня такое чувство, — помедлив, ответила Ниив, — что, когда он закончит резьбу, мы все… уйдем на запад.

Они помолчали. Потом Кимон проговорил:

— Хорошо. В другую сторону я бы и не пошел. А когда я окажусь там…

Он впал в мрачную задумчивость.

— Когда окажешься там?.. — напомнила о себе северянка.

— Что бы я ни нашел в том мире, я верну его себе.

— А тот мир не удивится тебе? — насмешливо спросила девушка.

— Он знает о моем приходе.

Кимон спустился к самой воде, его лунная тень упала на меня. Я посмотрел на него и встретил его твердый взгляд. Лицо стало жестче — или то была игра света?

— Ты наяву? Или ушел в грезу?

— Я не сплю.

Его взгляд не дрогнул.

— Отец однажды сказал мне, что мужчина не станет вождем, если не научился принимать поражение в мальчишестве. Теперь я понимаю, что он хотел сказать. Самолюбие, закаленное гневом, ребяческая дерзость и ревность к победителю в играх создают сильного правителя и слабую страну. Самолюбие следует закалять разумом. Пониманием, которое приходит только с годами.

— Стало быть, ты узнал, что тебе, такому как ты сейчас, не стать великим вождем.

— Я лишь человек в тени великих правителей. Среди великих людей. Об остальном не мне судить.

— Ты видел сон? Видение?

— Я размышлял. Не более того. Видения поручаю тебе. И таким, как ты. Но не открывай мне видение моей будущей жизни… и Мунды тоже.

— Я не фатум, чтобы представлять вашу жизнь, разыгрывать ваши будущие деяния. Я думал, ты это знаешь.

Он покачал головой:

— Я тебя не понимаю. Ты говоришь загадками, Мерлин. Наверно, так и должно быть, если человек играет со Временем. Тоже слова отца. Удачи тебе. Но все это теперь — пустое. Мы с отцом решили пересечь реку порознь. Осколками разбитого целого. И мой лучший друг Колку тоже не со мной. Но он помогает мне вернуть мои владения. Все мы скованы одной цепью. И самое главное, моя бабушка и мать еще лежат в той земле. Ты знаешь, что над могилой моей бабушки кружит сова?

— Да, знаю.

— И что бык поднялся из земли, чтобы защитить мою мать?

— Да, знаю.

— Мудрость и сила. Даже мертвые, они заставят с собой считаться.

— Таковы все матери.

— Ты смеешься надо мной!

— Нет. Вовсе нет.

— Я говорю как дитя. Очевидные вещи.

— Не всегда очевидные, уверяю тебя, даже для умирающих. Не советовал ли тебе еще отец мыслить ясно, слушать со вниманием и никогда не действовать поспешно?

— Может, и советовал. Не помню. Кроме последнего, насчет поспешности. Он сказал так: «Всегда есть время действовать с яростью, но если ты в ярости, то действовать не время».

Я бросил покрытую чарами палочку в реку и посмотрел, как она уплывает в ночь.

— Мне знакомы эти слова. Другой мужчина, другой царь некогда сказал их своему сыну. Хотя твой отец не мог его знать.

— Кто он был?

— Его звали Одиссей. Грек из времен Ясона. Слышал о таком?

Подумав минуту, Кимон подтвердил:

— Он боролся с морями после победы в битве за Трою. Теперь я вспомнил. Изобретательный человек. Он сделал из дерева боевого коня. Вывел его под стены крепости и так сокрушил их. А потом заявил, что люди равны богам. Он был наказан за дерзость. Море похитило его и сделало своим рабом на всю жизнь. В море был гневный бог. Но в конце концов он из жалости позволил Одиссею провести один лунный круг с женой, прежде чем вернуться в море. Так рассказывал мне Катабах.

Что я мог добавить к старинному преданию, что мог сказать этому гордому мальчику? Стоило ли вдохновлять его повестью о том, как Одиссей за дарованный ему краткий срок отвоевал свой дом? О хладнокровном, расчетливом убийстве соперников, слетевшихся в его отсутствие, как мухи на мед, чтобы соблазнять Пенелопу, вечно горюющую жену? Один лунный круг с женой, когда вся жизнь потеряна…

Он даже не знал, что уже мертв, когда Посейдон — бог-похититель — дал ему тот короткий отпуск. Любовь превосходит смерть. И жена его уже умирала, когда он возвратился на месяц. Думаю, они снова встретились в царстве Аида.

Но за время, проведенное дома, он очистил страну от самозванцев, вдохновил сына стать великим правителем и вернул румянец бледным щекам женщины, считавшей себя покинутой. Так много достигнуто за считаные дни.

Как могла его история повлиять на созревающий ум? Честолюбие, умеряемое осторожностью, широко открытые глаза, горячее сердце, звучащие в ушах слова, которые Кимон теперь, становясь мужчиной, готов был услышать? Молодой человек с орлиной душой, готовый постигнуть идею самообуздания.

Я не знаю, что творилось с Кимоном после того, как мы оставили Крит. Но он стал думать о Мунде по-иному. И второй раз за вечер я воздержался от слов, потому что не знал своей роли в представлении.

Кимон отошел, а Ниив проскользнула ко мне, поднырнула под мой плащ и затихла в ожидании. Пальцы, переплетенные с моими, остыли. Она дрожала. Думаю, мы спали.

Мы проснулись с первым светом, осыпанные росой, над рекой, скрытой густым туманом. Совсем рядом поднималась из воды корма Арго, киль с разгона пробороздил прибрежный ил. Но корабль мягко и бережно коснулся берега, молча замер перед нами, развернутый невидимой рукой. Высокий нос увешан водорослями, обшивка поскрипывает, раскосые глаза над килем — лазурные глаза в алой кайме — хитро посматривают на нас. Осторожно подкравшись, чтобы разбудить нас, Арго накренился и вздохнул, возвышаясь над нами, проливая холодные слезы, умывшие нас свежей водой. Кимон скатился с гребня.

Поднимайтесь на борт и спешите!

Я сам придумал слова, но уверен, они были нашептаны мне. Каждое движение корабля выражало настойчивое приглашение. Я подозвал Гайвана.

И снова корабль точно шепнул мне:

Оставь их.

Кимон сбежал под откос и запрыгнул на борт, протянул руку Ниив, поднимавшейся по сходням, и тут же, дурачась, дернул ее к себе. Я слышал, как они смеялись, скатываясь под скамьи.

Две головы показались над бортом: темная и светлая, но обе в сиянии юности.

— Идем, Мерлин! — позвал мальчишеский голос.

Ко мне протянулись руки, втянули меня наверх. В крестце у меня что-то хрустнуло. Миеликки скалилась с кормы. А может, прятала смех? Арго вышел на течение Извилистой, и туман сомкнулся за нами.

— Будем грести? — предложил Кимон, когда мы устроились на разбросанном грузе.

— Думаю, подождем, — только и сумел сказать я.

— Есть хочется, — объявила Ниив.

Кимон отогнул наружную обертку медового дитя. Тело уже давало о себе знать, несмотря на все наши усилия держать его в холоде.

— Поешь меда, — со смехом предложил мальчишка.

— Погоди, пока у тебя заурчит в животе! — огрызнулась на него Ниив.

К вечеру мы были в землях Урты. И Урта тоже был там, и Ясон, хотя мы оказались поодаль друг от друга. Так сказала Ниив, когда мы всматривались с реки в движения и тайны нового Иного Мира.

— Это похоже на лебединый танец. Когда все кружат под музыку по зимнему полю и приходится угадывать, где твой дружок, потому что лица скрыты под птичьими масками, а руки — под перьями. Руки тоже выдают человека, даже в свете факелов. И ты наугад выхватываешь кого-нибудь и сходишься с ним на середине. И кружишься, танцуешь на снегу и только тогда узнаешь, верно ли выбрала. Если да, вы остаетесь в кругу. Если нет, возвращаетесь в общий ряд. И продолжаете кружить. И здесь как в лебедином танце, верно? Это тоже танец, но только танец войны. Сейчас все кружат по краю. А нам нужно отыскать середину.

 

Глава 29

МИМОЛЕТНЫЕ ТЕНИ

— Тут что-то неладно, нюхом чую. — Ниив выглядела встревоженной.

— Чуешь? Как это ты чуешь неладность?

Она ехидно посмотрела на меня:

— У ладности другой запах.

Я невольно рассмеялся, хотя она была права. Хотя Царство Теней Героев распространилось за Нантосвельту, поглотив лес и равнину, деревни, пастбища и крепость, Иной Мир не вполне овладел землей. Сомнительная победа, отчаянная оборона, гневное присутствие. Страна еще не покорилась, хотя и сдалась. Проплывая по Нантосвельте, я видел прорастающие пристанища. Но они еще не устоялись, а лишь выпячивались над землей бесформенными буграми, только стремились подняться на защиту Страны Призраков.

— Сойдем на берег? — спросила Ниив.

Словно в ответ ей, Арго обогнул мель и двинулся дальше вверх по реке. Кимон, казалось, понимал, что происходит. Когда мы приблизились к излучине, отмечавшей начало вечной рощи, он стал восклицать:

— Вон! Вон там! Там причалим!

Вечная роща! Курганы и чары, лес, протянувшийся вдоль реки на целый дневной переход, а вширь — почти до самой Тауровинды по равнине Воронов Битвы. Не менее тысячи могильных насыпей, более отчетливых, чем Пять Сестер, скрывались под его сенью. Иные были так велики и так стары, что сами поросли лесом; другие ютились в рощах, их низкие каменные входы шептали на рассвете и вздыхали в сумерках.

Здесь покоились останки тех, кто вольно скакал по просторам Страны Призраков. Большая часть могил была жилищами мертвых; немногие «вели вниз». Такие всегда притягивали меня.

Но сейчас мое внимание привлек образ высокого немолодого мужчины, проходящего по одной из многих троп через рощи. Он шел рядом с неторопливым Арго. На нем играли свет и тени. Он был не здесь и не там. Он был мертв. И Кимон, обрадовавшийся было при виде друга, вдруг помрачнел:

— Это Катабах. Но при жизни он никогда так ни ходил.

Там, где рощу прорезал узкий мелкий ручей, Арго свернул к лесу и застыл на вязкой отмели. По обе стороны от нас поднялось небольшое волнение. Разбитые костяки, воздвигнутые для защиты этих мест, склонились к нам: одежды разорваны, черепа зеленеют мхом, плечи устало ссутулены, и все же в них была сила — малая сила — отвратить пришельцев.

Катабах ступил на один из курганов и сверху взглянул на нас. Его бледное лицо вдруг порозовело; пустые глаза загорелись. Плоть обретала силу. Не я делал это, но когда я оглянулся на Ниив, та отвела взгляд.

Впервые за время нашего знакомства я не укорил ее за безрассудную трату своих малых чар.

Кимон спрыгнул за борт и порывисто зашагал к старику, к Глашатаю правителя. Не задумываясь о том, что знал о том, что Катабах мертв, он обнял друида, прижал к себе, потом взял его руку и, опустившись на колени, поцеловал холодные пальцы.

— Я рад видеть тебя.

— Лишь на время, Кимон. Совсем ненадолго.

— Знаю. На острове, с которого мы сейчас плывем, такое называют «эфемера». Кто убил тебя?

— Не важно. Есть вещи важнее.

— Мы займемся ими, — сказал юноша, выпрямляясь. — Первым делом мы займемся ими. Но я должен знать, кто убил тебя. Потому что потом я займусь им.

— Вот потом и скажу.

— Время может кончиться раньше.

— Ты найдешь того, кто это сделал. Можешь мне верить. Мне нужно поговорить с твоим отцом.

— Ах…

Катабах перевел взгляд на меня:

— Урта мертв?

— Далеко не мертв. Но он переправился отдельно от нас. Он прошел через одно из пристанищ.

Катабах обдумал услышанное и равнодушно кивнул:

— Значит, ему придется рассчитывать на удачу. Я только хотел сказать ему, что крепость занята. Может, ты сумеешь это понять, Мерлин.

Кимон отстранился, когда Катабах шагнул вперед и встал передо мной. Он кивнул Ниив. Она застыла, бледная и напряженная, а руки и губы двигались, будто повинуясь чужой воле. На лице пролегли морщины, сквозь кожу сочился странный запах. Она помогала Катабаху сохранять нынешний облик и платила за это. Я поспешно положил свою ладонь на ее руку, перехватил чары и приложил их к Глашатаю правителя. Катабах не заметил перемены, зато Ниив ахнула, согнулась вдвое, задохнувшись на миг, потом сползла наземь и села, пригнув голову к коленям, закрыв лицо волосами, тяжело дыша: так выглядит человек, приходящий в себя после тяжелой попойки.

— Урта переправился под чужим обличьем. Он и еще кое-кто движутся сюда вместе с Нерожденным правителем.

— С Пендрагоном?

— Да.

— Тогда они в безопасности. Но когда встретишься с ним, предупреди, что ему нельзя вступать в Тауровинду.

— Если я знаю Урту — а я знаю Урту, — он намерен возвратить свой холм.

— Как и я, — произнес слабый голос из кустов.

Кимон послал мне взгляд, ясно говоривший: занимайся своим делом — мы с отцом займемся своим. Я и не думал, что он сумеет расслышать наш тихий разговор.

Сдержанная улыбки на его лице и твердый взгляд свидетельствовали о его расцветающей силе.

Хитрое дело. Кимон не стал бы говорить того, что сказал, если бы не собирался это сделать. Катабах не мучился бы, сохраняя свой вид, если бы не знал чего-то. С места, где мы стояли, Тауровинда представлялась далеким холмом с высокими стенами и башнями: темной тенью на небе. Она казалась безжизненной, но не стоило доверять тому, что видишь.

Катабах проговорил:

— Город выглядит как прежде. Но холм под городом преображается. В нем открываются залы, крепче и прочнее наших. Река несется сквозь подземелья. Колодцы переполняются и становятся опасными. Но из сада есть спуски. Они не видны глазу, но тебе надо лишь прислушаться к дыханию земли. Два спуска. Один ведет к основателю.

— К Дурандонду? — спросил Кимон.

— Да, — ответил Катабах. — Другой спуск — древний — ведет к той неодолимой силе, что переделывает землю. — Говоря это, он взглянул на меня, потом обратил водянистый взгляд к мальчику: — Но сперва ты должен найти Мунду. Она скрывается и голодает. Она очень испугана.

Кимон нахмурился:

— Из-за моей сестры Мертвые овладели холмом. Это она подбивала их прийти. Она пригласила их.

— Она ошибалась, — спокойно промолвил Катабах. — И очень скоро узнала, как сильно ошибалась. Она не ведала о силе, направлявшей вторжение. Но теперь в твоей сестре ваша единственная надежда отбить холм. Будь осмотрителен, когда станешь судить ее.

Катабах в последний раз взглянул на меня.

— Ты найдешь меня где-нибудь здесь, когда придет время. Я готовился перейти реку, но река избавила меня от хлопот.

— Мне будет недоставать тебя.

— Верю. Владей я хоть немногими простыми искусствами, я бы остался поблизости, чтобы помочь. Но помощь идет. Ждите вспышки света. — Тут он нахмурился. — Очень странно. Когда мы прежде обсуждали вторжение, когда ты говорил о разуме, что стоит за ним, я решил, будто ты ведешь речь о человеке. Но это не человек. Очень странно. Что бы то ни было, оно в холме — преображает холм. Будь осторожен.

Он шагнул мимо меня: унылый лик, холодное тело, последний блик эфемеры угасал в нем, ищущем место, чтобы дождаться, пока найдут его тело. Он свернется под деревом, подумалось мне, или под одним из больших серых камней, что высились над мхом.

Что бы то ни было, оно в холме — преображает холм.

Итак, теперь я знал, где обосновался Мастер.

Маленькая холодная ладошка коснулась моей руки.

— Не печалься, — попросила Ниив.

— Разве похоже, что я печалюсь?

— Ты можешь переправиться и повидаться с ним, когда захочешь. Он никогда не будет далеко от тебя. Путь для тебя открыт.

— Да, но не для Урты. Ты не знала, что Катабах его брат? Если я переживаю, так это за Урту.

— Нет, я не знала.

Мы, как один, посмотрели туда, где стоял Кимон. Он виднелся в раме из двух деревьев — маленькая дерзкая фигурка в ослепительных лучах солнца, прорвавшегося сквозь гневные тучи. Он смотрел на свой дом, скрестив руки на груди, очень спокойный и собранный. Когда мы с Ниив подошли к нему, юноша быстро оглянулся и снова обратил взгляд к кровавому пиршеству воронья.

— Что с моими глазами, Мерлин? Они меня обманывают? Или Ниив была права? Там что-то неладно. Я вижу две земли на месте одной. Первая — равнина. МэгКата. Вторая очень похожа на остров, где мы побывали. Я чую осень на равнине и вижу дымки деревень, пасущийся скот, бегущих лошадей. Но в другом месте стоит лето. И я вижу те деревца с серой листвой. Оливы. И корявые дубы. И гранитные пальцы, как обломки зубов; повсюду камень. Как ты называл те душистые травы? Розмарин, да?

— И тимьян. И лаванда. И шалфей.

— Их запах повсюду. Я вижу страну Тайрона.

— Я же говорила, что чую неладное, — шепнула Ниив.

Тауровинда поднималась вдали черной горой, ее высокие стены и башни рисовались острыми зубцами на светлом небе.

На равнине, отделяющей нас от крепости, лес отступал. Там паслись стада животных, табуны лошадей. Временами серебряная вспышка выдавала охотника, преследующего добычу. Все это призрачно существовало внутри сухих благоуханных холмов Крита.

Трудно будет пробраться через эти новые земли.

Кимона уже начала раздражать моя медлительность (ему хотелось немедленно подобраться к крепости на расстояние крика). И вдруг вдалеке что-то сверкнуло золотом. Затем еще раз. Искра догоняла искру, проносясь по земле. Искры то скрывались за холмами, то плясали на гребнях, пробегая по склонам. Снова исчезли, теперь уже в лесу. Но вот они вырвались из-за широкой полосы леса и прямиком направилась к нам.

Вскоре мы уже различали очертания колесниц. А потом услышали звонкие крики возничих.

Долина на мгновение поглотила их, когда же они вынырнули снова, то оказались так близко, что мы вздрогнули. Конан вел гонку, Гвирион яростно нахлестывал своих белых скакунов, догоняя брата.

Наконец Конан сдержал лошадей, заставив колесницу резко и опасно вильнуть влево. Он тяжело дышал, но улыбался во весь рот. Как всегда.

Гвирион, пришедший вторым, громко бранился. Он дернул поводья, и его белая пара перемахнула через колесницу Конана, заставив того упасть ничком. С разгона кони забежали за деревья вечной рощи.

Золотая колесница Гвириона перевернулась и врезалась в ствол, но перед самым столкновением он успел соскочить и вслед за конями перемахнул через голову Конана.

— В гонке победил брат, зато на меня стоит полюбоваться! — нахально заявил Гвирион. Потом нахмурился, озираясь. — А где остальные?

— Остальные?

— Нас послали привезти десятерых, если не больше. Где Ясон? Урта? Его утэны?

— Идут сами по себе, хотя, думаю, не откажутся от помощи. Кто вас просил вмешаться?

Ответ, как я и ожидал, был:

— Катабах.

— Он взывал к нам из рощи, — добавил Гвирион. — Мы к тому времени были уже недалеко. Не знаю, к каким чарам он прибегал, но мы его нашли. Жаль только, он отослал нас на восток, к новому руслу. Мы там не один день обшаривали границы.

— Пока меня не озарило, — перебил Конан, — что Арго проскользнет внутрь, к самой крепости.

— Это ты называешь озарением? — мрачно буркнул Гвирион.

— Называю, — улыбнулся Конан.

— Сам знаешь, что мысль зародилась в беседе.

— Верно, но беседу-то завел я!

Они немного поспорили.

Кимон разглядывал колесницы. Он почтительно обводил пальцами лица и знаки на бортах повозок.

— Две? — удивился он чуть погодя, с улыбкой покосившись на Конана. — Вы украли две колесницы? Должно быть, ваш отец в ярости. Он оторвет вам головы и заведет новую семью. Вы покойники, тут и говорить нечего.

— Ничего подобного, — возразил Конан. Они с братом дружно подняли ладони. С прошлого раза у них не стало больше деревянных лучинок, которыми их строгий папаша заменял пальцы. — Наш сиятельный отец Ллеу сам одолжил нам колесницу. Ему не по нраву то, что творят с его мирным Иным Миром.

— И дядюшке Ноденсу тоже. Эта — его вклад. — Гвирион с усилием поставил повозку на колеса и принялся проверять оси и ступицы. — Она потяжелее на ходу, чем отцовская, только потому Конан и обогнал меня.

— Чушь. Я как раз потому и дал тебе хорошую фору.

Они снова потратили минуту-другую на перебранку. Ниив тихонько прокралась в вечную рощу и вывела взмыленных лошадей Гвириона, успокаивая их ласковыми словечками. Порешили, что Гвирион поедет на восток искать Ясона и свиту Урты, оставшихся с Пендрагоном. Конан взялся доставить нас прямо в сердце крепости.

Он принадлежал этому Иному Миру и мог передвигаться по нему, не скрываясь. Хоть раскатывать на золотой колеснице!

 

Глава 30

ПРЕДВИДЕНИЕ И ОБМАННЫЕ СНЫ

Мунда проснулась внезапно и вскрикнула так резко, что Улланна, прикорнувшая рядом с ее узким тюфячком, закричала от испуга. Женщина вскочила, сбросив меховое покрывало, и споткнулась о Рианту, тоже разбуженную шумом. Мунда сидела, выпрямившись на постели.

Они поселились в хижине Катабаха. Здесь же спали еще шесть женщин. Под низкой крышей царил уют. Восемь узких окошек впускали ночную свежесть. Лунный свет слабо освещал орудия ремесла Глашатая. Маски и фигурки, сплетенные из веток разных пород дерева, выглядели жутковато, но женщины успели привыкнуть к ним. Пахло лесными травами.

— Что такое, девочка? — спросила Улланна, вернувшись на свое жесткое ложе. И увидела глаза Мунды.

Она взяла в ладони ее лицо:

— Что там?

— Здесь птица. Здесь лебедь.

Она переживала имбас фораснай — свет прозрения!

Улланна попятилась, зажгла маленькую восковую свечку, осмотрела девочку, отметив выгнутую спину, расширенные глаза, полуулыбку на губах, взгляд, обращенный внутрь.

— Говори еще, — шептала Рианта. — Не теряй времени. Дыши глубже.

Женщина-старейшина подошла к девочке, вытерла ей вспотевшее лицо подолом ночной рубахи.

Мунда вещала:

Девочка вскочила с постели, пробежала к окошку, встала, вглядываясь в темный сад. Два огромных глаза открылись, встретив ее взгляд, и металлический пес гортанно рыкнул, поднялся и подошел к хижине. Мунда осталась на месте. Человеческие глаза встретились со светящимся взглядом зверя. Девочка была не в себе. Спустя минуту пес отвернулся, отошел на прежнее место и улегся, свернувшись клубком.

Затем захватывающее видение ушло, и она упала на руки Улланны: просто девочка, которая в восторге от увиденного.

— Мерлин! Он близко. Он так близко, что мог бы уже войти сюда, в дом этого старика.

Улланна обвела глазами меха и кожи, крошечные деревянные щиты и маски, развешанные по хижине и образующие лабиринт святилища Глашатая.

Мунда пальчиком тронула Улланну за подбородок и, почувствовав ее волнение, добавила:

— Он здесь. Он рядом. Надо попробовать выйти, встретить его.

— Выйти? — Улланна всем сердцем рвалась вернуться во внешний мир.

До калитки недалеко, но здесь им, кажется, ничто не грозит. Благодарение лесной богине Неметоне, приславшей Катабаха им на помощь, когда они уже думали, что совсем пропали! Он затащил их в сад, чуть не силой затолкал в хижину. Потом вернулся с водой и пищей, привел других женщин из женского дома. Он запечатал дверь. Потом ушел, и кто знает, что с ним сталось.

А потом? Пришли собаки, сразу две, и сад стал тюрьмой.

А ведь все началось с волны прекрасного преображения.

Мунде еще снился потоп Страны Призраков. Он начался вечером, в час сумерек. Заслышав крики с западной стены, она опрометью бросилась туда. Опекавшая девочку Рианта бежала вместе с ней, сердясь и досадуя на неугомонную строптивую девчонку.

Все живое в Тауровинде переполошилось. Оглушительно выли собаки. Вопили младенцы. В небе над крепостью носились вихри, облака двигались с неуловимой для глаза быстротой, образуя воронку смерча. Земля сотрясалась. Огни в кузницах разгорались сами по себе, словно волшебные меха раздували горны.

На западе поднимались холмы. Они сияли неземным светом. Текли леса. Земля серебрилась, словно ее заливал невидимый прилив. Океан словно вздыбился и покатился на крепостной холм.

Мунда хлопала в ладоши и смеялась от радости. Видение ничуть не пугало ее. Страна Призраков подступала к Тауровинде, а с ней — память и тайны древнего мира.

Девочка едва не летала по стенам. Перепуганная Рианта бегала за ней, тревожась за девочку и снедаемая страхом перед невиданным явлением.

— Смотри! Смотри! Какой чудесный остров!

Мунда повисла на парапете, любуясь островом, тихо проплывавшим по затопленной равнине, как после бури проплывали порой по Нантосвельте вывороченные с корнем деревья. Но здесь плыло не одно дерево, а лесистые просторы, пастбища и охотничьи тропы. Со стен видно было, как скачут по полям на восток всадники. Яркие всадники в развевающихся плащах, выходцы из прошлого и будущего, стремящиеся обозреть новые рубежи своего мира.

Она не знала, где встанет новая граница, только чувствовала: где-то на востоке, там, откуда уже поднималось солнце. Девочка прикрыла глаза ладонью от лучей, освещавших просторы новой страны.

Острова все проплывали мимо. Она с восторгом узнавала их: вон остров Юности, вон Каменный остров, а там — и думать нечего — остров Крадущихся Птиц. Следом появились остров Танцев и остров Молчаливых Скал, скрывавший за своими вершинами величайшие из приключении.

Она их узнавала, хотя знала только по рассказам.

Рианта, стоявшая рядом, дрожала, соглашалась с каждым словом своей маленькой воспитанницы, которая все шептала, лепетала, вскрикивала.

Океан откатился на восток. Земля снова стала сушей — голой, бесцветной и безжизненной. Но не надолго.

Теперь явился лес: огромные бескрайние дебри окружали крепость. Лес рос и дряхлел на глазах потрясенной девочки; деревья-великаны поднимались над зеленым пологом и величественно падали, забивались молодой порослью. Порой над вершинами вставали башни и шпили, но и они рассыпались так же скоро, как вырастали.

Лес уплыл прочь.

Следом пришел огонь. Земля пылала. От нее поднимались дым и пламя, но, как ни странно, ни капли жара.

На смену огню пришел снег. А когда и он исчез на востоке, земля стала вздыматься и перекатываться волнами, меняясь в цвете, обретая зной и благоухание. Жара объяла Тауровинду — жара, не сравнимая с самым жарким летом на памяти Мунды. Запахи трав казались смутно знакомыми. Так пахло жилище Катабаха, и среди всех запахов особенно выделялся бодрящий, согревающий дух лаванды.

Когда упали сумерки, с ними пришли бронзовые люди и звери. Они широко шагали с запада, обходя земли. В ночи лаяли псы, странные воины издавали крики. Слышался шум крыльев. Птицы затмевали звезды, кружа над крепостью, и уносились в сторону земель коритани.

Мунда рвалась за ними. Рианта хотела удержать ее, но девочка с криком вырвалась из ее рук.

— Не бойся, — уговаривала она старейшину. — Бояться нечего.

Она отыскала свою лошадку и погнала ее к восточным воротам. Улланна, увидев это, закричала, но быстро сообразила, что словами тут не поможешь, и бросилась к своей лошади, криком сзывая отряд. Мунда мчалась подобно ночному ветру, будто на крыльях бури, и скифке, при всем ее искусстве наездницы, трудно было угнаться за девочкой.

Она ожидала встретить линию укреплений, войско, движение которого она угадывала, наблюдая со стен отцовской крепости. Но девочка и Улланна, скакавшая теперь бок о бок с ней, проехали сквозь снегопад, затем сквозь пламя и выехали к реке, показавшейся знакомой, хотя никакой реки прежде здесь не было.

Они прошли по коридорам и залам пристанища, которое звенело смехом и жизнью. Пес, крадучись, шел впереди, оглядывался, обращая к Мунде угрюмую бронзовую морду и блестящие глаза, но ведь он вел ее туда, куда она сама хотела попасть.

Прошло достаточно много времени, прежде чем она оказалась у выхода из пристанища и взглянула за реку, где пылали факелы и мелькали бледные лица мужчин и женщин, испуганно глазевших на нее.

Высмотрев среди них отца, девочка шагнула за дверь. Сердце ее пело от радости. Она подняла руку, чтобы помахать ему, и тут поняла, что с ним что-то не так.

Отчего он так печален? Отчего в таком отчаянии? Река не помешает ему вернуться!

Она опять помахала ему и закричала:

— Твоя страна стала землей чудес! Не бойся! Возвращайся к нам.

Быть может, разлив реки напугал его? Конечно, Нантосвельта разлилась широко, но теперь-то она успокоилась.

И тут отец поднялся на ноги, горестно склонив голову. О чем он горюет? Мерлин стоял за его спиной и тоже смотрел на нее. Уж Мерлин, конечно, понял, что случилось; понял, что угрозы нет, что преображение прекрасно!

И тут они двинулись прочь. Ей стало так грустно. За ее спиной шло шумное веселье. Не победные крики, а свадебные плясовые напевы. Свадьба двух земель, двух царств.

За рекой, в блеклых темных лесах, царило смятение. Люди и звери, спасаясь, бежали подальше от Извилистой. Она скоро потеряла из виду отца и его могучего спутника, его щитоносца и целителя меча Боллула. Этакий зверь! Она видела, как он грозил пристанищу мечом. А потом чуть не силой уволок правителя на север.

— Почему они меня бросили? — грустно спросила Мунда.

Женщина, стоявшая за ней, легко опустила руку ей на плечо. Ласка утешила ее.

— Он вернется. А пока не вернулся, мы будем ждать его и готовиться к встрече.

— Приготовим пир к возвращению домой! — обрадовалась девочка.

— Приготовим пир, — согласилась Улланна.

Пес прижался лбом к окну, горящие злобой глаза уставились на притихших обитателей хижины. Женщины пятились, натягивали на себя меха. И тут распахнулась дверь, и второй пес встал в узком проеме. Звук его дыхания походил на гудение мехов, раздувающих горн в кузнице. Он опасливо шагнул через порог, словно ожидая ловушки. Понюхал воздух, втиснул металлическое тело под низкую крышу и ткнул носом севшую наземь Рианту. Бронзовые ноздри впивали запах ее пота и страха.

В его глазах светился звериный разум. Он нашел взглядом Мунду и осторожно приблизился к ней, как охотничий пес приближается к замершей жертве.

Он уже почти касался ее и вдруг отскочил, выбежал из хижины, оглянулся напоследок и канул в темноту. Рианта бросилась закрывать дверь.

То была седьмая ночь их заключения. Никто из женщин, даже Мунда с ее прозрением, не мог понять, что превратило холм, бывший семь дней назад таким гостеприимным, в тюрьму.

Мунда медленно повернулась, уставившись на заднюю стену хижины, где ветер шевелил меховые занавеси и деревянные маски тихонько постукивали друг о друга.

— И Мерлин тоже, — просветлев, сказала девочка. — Они здесь. В доме.

— Я их не вижу, — возразила женщина-старейшина, но Улланна рассмеялась, стягивая волосы в тугой узел.

— Не спорь с девочкой, — посоветовала она. — Если девочка говорит, что мальчики здесь, значит, мальчики здесь. А ну, покажитесь!

Я выступил из тени. Рианта обмерла от неожиданности. Она схватилась за грудь, испуганно попятилась. Призраки редко объявляются с такой готовностью.

Я подтолкнул вперед Кимона. Он взглянул на сестру, и Мунда вдруг рассердилась, встретив его взгляд.

— Давно ты подсматривал? — спросила она.

— Нет.

К моему удивлению, юноша встал на одно колено и склонил голову. Мунда опустилась на колени перед ним и обняла брата, чуть не плача от растерянности.

— Зачем? Почему ты на коленях?

— Потому что я был не прав.

— Ты не был не прав. Это я была не права!

— Ты не понимаешь, — сказал Кимон, и они вместе поднялись, улыбнулись, пожали друг другу руки. — Да, я сомневался в тебе. Но я тебя бросил. Я не должен был тебя бросать. Мы с тобой вместе!

— Я была не права, — повторила девочка, чуть не рыча от злости на себя. — Я ослепла!

— Теперь у всех нас открылись глаза.

— Мне было прозрение. Прозрение обмануло меня.

— Мерлин рассказал мне о твоем прозрении. Оно было чистым, как пруд зимой. Ты просто неверно истолковала его. Дорожи своим даром. А я отныне всегда буду под рукой, чтобы помочь с толкованием!

— Давай! А я помогу тебе избавиться от заносчивости!

Она вдруг нахмурилась, глядя ему в грудь.

— Твой амулет тоже украли?

— Нет. Сорвался с шеи, когда я в последний раз перелезал через борт корабля, перед отплытием сюда. Он упал в реку. Страшно подумать, что скажет отец. А твой украден?

Мунда смотрела угрюмо.

— Пес украл. Прижал меня и стиснул в зубах. Я думала, он меня убьет, но он не тронул. Зато сорвал амулет со шнурка.

— Хотел бы я знать зачем. — Мальчик скрестил руки на груди. — Ты знаешь ответ?

— Нет. А ты?

— Нет. Но Мерлин, думаю, знает.

Они дружно уставились на меня. Они были такими забавными. Улланна тоже следила за мной. В ее глазах таились глубокая мудрость и еще более глубокое понимание будущего. Ее спокойный взгляд спрашивал так же ясно, как если бы она заговорила: «Ты знаешь ответ?»

Я ответил всем сразу.

— С этого холма есть ход вниз, к Дурандонду. Кто-нибудь знает, где этот ход?

— Он открывается из середины сада, — тихо проговорила Рианта. — Я знаю тропинку, что проведет тебя к нему. Катабах научил меня. Но при чем тут Мертвый?

Я едва не рассмеялся. Мертвый здесь был при всем!

— Дурандонд может знать ответ на вопрос, который меня мучит. Если я сумею поговорить с ним…

— Мы все знаем, как ты умеешь разговаривать с Мертвыми, — пробормотала Улланна.

— Да, я тоже думаю, что сумею.

— Те бронзовые псы не пропустят нас, — заметила Рианта, оглядываясь на огромные злобные глаза, следившие за нами сквозь узкое окно.

— Собаки присмирели. Совсем не трудно усмирить подобные машины.

Насмешница Ниив почтительно подхватила меня под руку.

— Мерлин усердно трудился ради нас. Так, Мерлин? Ужасно переутомился. Скоро ему придется ходить с палочкой.

Я осторожно отцепил от себя девицу и взял за руку Рианту. Мы вышли из хижины под взглядами ворчащих сторожей и проскользнули в сердце сада. Рианта вела меня по изгибам заученной на память тропы. Дорожки сильно заросли, и отыскать их было бы нелегко. Один пес из любопытства увязался за нами, но держался поодаль. И очень скоро мы вышли к огромному серому валуну, расколотому сверху вниз, расселина расширялась книзу.

— Вначале протиснуться трудно, — с беспокойством предупредила меня старейшина. — Я никогда этого не делала, но Катабах добирался до первого зала. Не представляю, что он делал там так долго, слушая подземный ветер. Думаю, это часть его тайны. Общение с древними правителями.

— Скорее всего. Если он и не общался с древними правителями, то все же думал о них и напоминал себе, как следует говорить с ними. Должно быть, для Глашатаев правителя это особенное место.

За то короткое время, что я провел с Риантой, она не выказывала печали. Они с Катабахом оба были стражами и любовниками. Между ними была сильная связь. Глашатай правителя и женщина-старейшина заменили отца и мать детям правителя и незаметно, ненавязчиво, но постоянно опекали потомство Урты. Они не смогли спасти его младшего сына Уриена; но то было во время ужасной осады крепости.

Ни горя, ни слез. Я задумался, знает ли она о смерти Катабаха. Как ее спросить?

Мы присели перед узкой щелью, слушая доносившийся снизу шепот. Я накрыл ее руку ладонью:

— Катабах…

Она с улыбкой встретила мой взгляд, перевернула ладонь, чтобы пожать мои пальцы.

— Умер. Да, я знаю. Еще будет время, чтобы подумать о нем и отыскать его, тихо упокоить.

— Кимон встретился с ним в вечной роще. Он будет спрашивать: кто убил его, как, почему? Он твердо решил отомстить за смерть брата своего отца.

Рианта вздохнула:

— Мстить некому. Катабах использовал то искусство, каким владел, чтобы сдержать этих созданий. Он сдерживал их, пока мы не проскользнули в сад и не скрылись в хижине. Он убедился, что мы в безопасности. Он воздвиг, по его словам, какую-то преграду. Мы были заперты внутри, но в безопасности от Мастера.

Он истратил все свои силы, весь свой малый дар. Износился. Другой причины я не мог придумать. И Рианта подтвердила, что я прав.

Она сказала:

— Свет вдруг потух в нем. Искра погасла. Он смотрел на меня и хмурился. Я коснулась его, и он был холодным. Он покачал головой, повернулся и ушел. Что-то в нем остановилось. То, что он сделал, защищая нас, оказалось для него непосильным делом. Оно сломало, разбило его. Иди, Мерлин, иди, ищи свои ответы. Еще будет время вспомнить Катабаха. А я должна дождаться Урту и того, что будет потом.

Она коснулась пальцем своих губ, потом — моих, повернулась и быстро убежала по тропе.

Я пошел на зов шепота сквозь щель в камне, вдоль земляного хода, уводившего в глубину. В первом зале лежали кости лошадей и оружие, прислоненное к выложенным камнем стенам. Клинки были цвета крови. Здесь не было света, но меня это уже не заботило: я прибег к свету воображения, чтобы увидеть все. Простая уловка, само собой. Мечи, копья, щиты, тонкий нагрудник из рога и кожи изысканной работы. И пять человеческих голов. Зал трофеев.

Второе помещение было таким низким, что мне пришлось нагнуться. Здесь было пусто, пахло гнилью и запустением, и сохранилось оно только благодаря заботе не знающего времени камня, создавшего зал, придавшего ему форму и поддерживающего эту земную полость. Здесь не было ничего, кроме масок: четырех личин, подвешенных к потолку на кожаных шнурках или тонких кованых полосках. Прикосновение разбило бы их. Личины были деревянными, покрыты цветной глиной, и, взглянув на них, я узнал состарившиеся лица юношей, с которыми некогда говорил в узкой лощине. Здесь были Кайлум, и Версиндонд, и Орогот. Но четвертая маска не имела лица. Она должна была изображать Радага.

Что сталось с Радагом?

Странное то было место! Оно намекало на прошлые радости и юный трепет; оно звучало предвкушением мрачного будущего. В нем не было воображения, но оно вмещало все, что можно вообразить и вызвать к жизни силой воображения. Безжизненное, но могущественное.

То было место остановки, малой смерти.

Быть может, оно предназначено было отразить тот миг в жизни каждого человека, когда восхищение перед чудом жизни покидает его, когда он оказывается пленником Срединного Царства между землей и звездами. Когда он не верит в себя. Когда ему приходится творить себя заново, признав, что орлиный взор, острый как заточенный клинок, видит лишь то, что хочет видеть, отыскивая легкую добычу, и что существует видение более широкое, чем нацеленный взгляд охотника, будь то крылатый хищник или умный алчный юноша.

Четыре маски — что же сталось с Радагом? — показывающие четырех друзей, четырех братьев, ключ к жизни в ее начале. Быть может, пустой маской Дурандонд хотел выразить свое понимание, что все в жизни лишь гладкий камень, пока встречный не оставит на нем свой знак.

Я ощутил покой этой комнаты и надолго задержался в ней.

Но, как с приходом дня, рано или поздно приходится шевельнуться, потянуться и жить дальше.

Дальше пришлось ползти по лабиринту коридоров, ведущих к погребальному залу. Никто не бывал здесь с той поры, как погребальные носилки с Дурандондом уложили на его колесницу. В свете воображения я увидел труп: он был укрыт плащом, ткань вытерлась до редкого сплетения нитей, не более скрывавших тело, чем сухожилия связывают кости. Останки пса лежали у его ног. В зал снесли вещи, которые он любил, и я призвал чары памяти, чтобы заставить их вновь засиять, засветиться эхом прежней жизни. Горшки, кувшины, шлемы, оружие, бочонки с мясом, травами, плодами и зерном. И короба, и лица детей, и резные изваяния женщин и стариков, и прекрасная статуя из светлой березы, изображавшая особенно красивую женщину, наверное, его жену Эвиан.

Тогда я призвал Морндуна и поднял мертвого правителя, наложив чары памяти на хрупкие осколки костей некогда гордого человека. Блеснул забытый дух жизни.

Дурандонд поднялся с повозки, взглянул на меня весьма сердито, как мне показалось, но потом как будто узнал и слабо улыбнулся.

Он встал, наклонив голову (потолок был низким, хотя непонятно, отчего это мешало ему, бестелесному в тот час), и прошел к дубовой скамье у восточной стены зала. Сел, склонившись вперед, сжав ладони и тяжело дыша.

— Так, снова ты, — прошептал Дурандонд.

— Снова я.

— Как давно это было?

— Давно. Очень давно.

Он помолчал немного и заговорил снова:

— Странная жизнь: сны и видения, за ними жизнь и действие, и снова сон, и снова видения. Странная штука — вечность. Сияние жизни в другом мире кажется чересчур призрачным. Слишком много света, слишком мало тени. Земля наполнена светом, но ложным светом. Мне больше нравится сон. Смертный сон. И большую часть своей смерти я видел хорошие сны. До недавнего времени. Правду сказать, когда ты разбудил меня, мне снился один из худших за последнее время снов. Мне снился Рив. Ты затем и пришел? Чтобы спросить меня о Риве?

— Я хотел узнать о Дедале и как ты попал на Альбу.

Он смотрел на меня, его лицо омрачилось.

— О Дедале?

— Это очень важно.

Он обдумал мои слова и коротко кивнул:

— Сколько ты мне дашь?

— Не слишком долго. Прости. Удерживать тебя здесь обходится дорого. Я должен сохранить как можно больше жизни. Я должен сохранить силу. Моя тень протянулась далеко во Времени. Ты это знаешь. Еще в первую нашу встречу ты глумился над этим.

— Я не глумился. Зачем бы я стал глумиться? Я прошел долгий путь, чтобы найти тебя. Может, я тебя дразнил?

— Пусть будет — дразнил.

Он опять вздохнул.

— Дедал… Клянусь едким дыханием самого Расчленителя. Да, это была ошибка. Теперь я вспомнил Дедала. И Рива. И Альбу. Должно быть, мои сны знали, что ты идешь. Потому что мой сон разбился: мне снился отец. Как я потерял отца.

— Я слушаю.

— Ужасное время…

 

Глава 31

ПОВЕРЖЕННЫЕ, УШЕДШИЕ НА ЗАКАТ

Северный небосклон почернел от дыма. Дурандонд с отцом смотрели с вершины Орлиной Башни. Блеск металла говорил о движении войск на юг. Они разливались по долинам и по равнинам, мчались к Эпонавиндуму, цитадели правителей маркоманнов.

То были не враги. Это друг Дурандонда, Орогот, бежал от своей погибшей твердыни в сердце земель амбиаричи.

Еще раньше прибыл гонец с предостережением. Дикий Рив за ночь сделал рывок к востоку, завладел стенами и предал огню Тригарандум, цитадель Орогота. Орогот бежал, увозя на телеге тело отца и побросав в повозки, колесницы и седельные вьюки сокровища Тригарандума, сколько их успели собрать он и его друзья.

Аркандонд был бледен и дрожал. В последние годы он хворал, зрение его ослабело. Он выглядел старше своих лет и все же видел разрушения на севере, а из донесений знал о разгроме ведилици и эрковичи. Старые правители погибли, их сыновья бежали на запад, захватив, что смогли, и спасая жизнь.

Дурандонд пытался утешить отца, но старик не желал слушать утешений.

— Я еще не так стар.

— Сорок четыре года. Не так уж молод.

— Мой отец дожил до шестидесяти. И погиб в сражении.

— Не в таком сражении. Пора уходить. Так подсказывают знамения и здравый смысл. Нам не устоять против Рива.

— Тебе нет. А я выстою.

— Тогда я останусь с тобой, и мы вместе поскачем в Страну Призраков.

— Нет! — властно произнес Аркандонд. — Я не могу позволить тебе умереть. Свою отвагу и жажду сражений направь на иные цели. Откажись от боя. Нам не добиться победы. Мы повержены. Но ты унесешь наше имя в другую страну.

— На запад?

— Больше идти некуда.

Аркандонд был осведомлен о пророчестве, полученном сыном за несколько лет до того. Он добавил:

— Я сумею задержать их у прохода Оловиди — у Великого Древа.

Дурандонд встревожился:

— Они заберут твою голову. Наколют на копье. Воткнут в щель камня за воротами.

— Голова будет улыбаться им свысока, — буркнул его отец.

— Голова сгниет. Станет черепом, — возразил сын.

— Меня всегда восхищали улыбки черепов, — усмехнулся Аркандонд. — Так много сказано, причем совсем без труда.

— Тогда мы прощаемся. И с большим трудом. Но я не много могу сказать.

Отец и сын обнялись. Ветер донес резкий стук копий по щитам, дробь барабанов приближающихся убийц. Аркандонд вдруг задрожал, глядя в небо.

— Ворон уже нацелился на меня. Но я еще не готов! — выкрикнул он и, бросив последний взгляд на сына, пошел за оружием.

Дурандонд спустился с башни и прошел в высокие ворота, открывавшиеся в вещую рощу, где вершили свои обряды Глашатаи. Ворота уже были распахнуты, и двое мужчин стояли там. Их волосы и короткие черные накидки были в крови. Грубые деревянные маски, бесстрастные лики с пустыми глазницами, скрывали их лица, но ножи для жертвоприношений они держали за клинки и протягивали сыну правителя костяные рукояти. Дурандонд на миг обмер, хотя и ожидал этого.

Все кончено. Гадание по жертвам подтвердило то, что ясно и так. Цитадель не выстоит перед нашествием с востока и перед собирающимися с ближних земель полчищами мятежников, превращенных недавним голодом из покорных подданных в лесное и полевое воинство недовольных.

Он это предвидел.

С первого своего боя на десятом году жизни, когда его пригласили в высокий зал, Зал Правителей и Героев, он чувствовал недовольство в землях данников правителя. Зал сиял золотыми и мраморными статуями. Он переливался серебром и блеском щитов, рычал голосами лучших гончих, благоухал душистыми винами, сверкал драгоценными каменьями, из которых были вырезаны фигуры зверей, столь большие, что ребенок мог сесть на них верхом. Пол устилала не солома, а толстые цветные ковры, привезенные из стран, где всходило солнце, столь далеких, что мальчиком Дурандонд не мог представить себе таких расстояний.

По дорогам и рекам прибывали торговцы, караван за караваном. Частоколы и вооруженная стража отделяли дороги от полей. Два мира вечно сосуществовали рядом: мир дорог и дворцов и мир полей, лесов и голода.

В сумерках Орогот подъехал по северной дороге и привел с собой две сотни потрепанных сражением воинов. Следом двигались телеги. Их тащили женщины. Другие женщины ехали верхом, прижимая к себе детей. Последние амбиаричи поднялись по крутым извивам дороги к высоким воротам и вступили в город.

— Радаг уже ушел на запад. Он надеется встретить Кайлума на побережье, у белых скал. О Версиндонде я ничего не знаю, кроме того, что он спасся с горсткой воинов, с родными и двумя телегами мертвецов. Мы все забираем своих мертвых. Рив уничтожает погребения, срывает могильные курганы, вламывается в залы колесниц и выбрасывает праведные кости собакам. Они расхитили богатства Мертвых, распродали все, в чем нуждались в дороге наши предки. Они оскверняют памятники. Эти люди вышли из ям и котлов нижнего мира. Мой отец называл их выходцами из царства Аида, чудовищами из Греческой земли. Значит, его убил Аид.

— Греческая земля поставляла нам большую часть нашей роскоши, — негромко заметил Дурандонд.

Орогот, прищурясь, взглянул на побратима:

— Преображение. Наш Глашатай Земли предупреждал о нем уже в первом своем пророчестве. Наши отцы не так сильны, как первые правители.

— Согласен. Они пребывали в праздности. Но и мы еще не правители. Мы лишь наследники правителей.

— Ошибаешься! Мы уже правители. Все, кроме тебя. И последнее скоро изменится.

Слова Орогота были грубы, но он уже излил свой гнев и виновато склонил голову. Дурандонд покачал головой: он не винил друга.

— Эта крепость падет, — сказал Орогот.

— Знаю. И собираюсь на запад. Искать новый холм.

— Тот старик-странник в конечном счете оказался прав. Помнишь тот день? Клянусь Сотрясателем Небес, я был так зол, что хотел убить его. А он оказался прав.

— Я никогда в нем не сомневался, — сказал Дурандонд. — Но он дал мне видение. Видение, которое можем разделить мы все. Я предложил бы тебе накормить твой клан…

— То, что от него осталось, — угрюмо вставил Орогот.

— …дать отдых лошадям и приготовиться к выходу на рассвете.

— Рив движется быстро. Неизвестно, есть ли у нас время до рассвета.

— Так быстро?

— Так быстро.

Тогда Дурандонд примирился с решением отца и с двумя сестрами посетил могилу матери. А затем Аркандонд объехал вокруг украшенной гробницы в роще правителей, где покоилась его жена.

Он отказал сыну, просившему отдать ему тело.

— Есть у нас время до первого света? — спросил Аркандонд.

— Если будет с нами удача и милость Тараниса. — Дурандонд указал на собиравшиеся на севере грозовые облака.

— Тогда мы успеем спрятать могилу твоей матери. Твоя мать будет в безопасности. Но унеси с собой сказания о ее жизни и позаботься, чтобы твои сыновья и дочери запомнили их.

— Позабочусь о сыновьях и дочерях, хотя сейчас меня волнует другое.

Четыреста воинов с факелами выехали за Аркандондом на равнину навстречу подступающей с севера дикой орде. Ночь уже наполнилась грохотом колес их повозок и щитов. К рассвету стали слышны пронзительные звуки рожков и крики скачущих во весь опор всадников. Они гнали перед собой волну ненависти, смрад дыма и разрушений.

Земля вокруг Эпонавиндума зашевелилась. Казалось, поля и леса корчатся, рожая вопли, но то были вопли торжествующей мести. Оборванные, бледные, вооруженные чем попало, племена маркоманни собирались в крепкую сеть, чтобы поймать своего правителя.

Дурандонд был к этому готов. Наготове были повозки, две сотни его собственных воинов, вооруженных до зубов, женщины и дети, затаившиеся с оружием в руках, чтобы броситься на прорыв, если сеть затянется слишком быстро.

Воины Аркандонда выкрасили лица серым и красным: красные полосы ото лба к подбородку разделяли их лица надвое. Каждый вез в седле голову старого врага, воняющую кедровым маслом, и заячьи лапки, привязанные к бабкам коня. Заяц может сражаться, заяц может бежать, но заяц — любимец Луны — никогда не бежит в страхе.

Когда Аркандонд повел свое войско на север, навстречу судьбе и гибели, Дурандонд отъехал к югу, туда, где между теснящимися холмами уходило на запад узкое ущелье, скрытое от всех, кроме самых упорных охотников на царственную дичь.

Напоследок Аркандонд вручил сыну дар — пятую часть тела Дедала в дубовом ларце. Два Глашатая, еще не смывшие жертвенную кровь по обеим его сторонам, и их мрачные лица говорили, о том, что им, как и Дурандонду, известна своя судьба. Они никогда не покинут священной рощи. Рив, найдя ее, похитил бы все, служившее для прорицаний будущего.

Когда Дурандонд принял ларец, отец сказал ему:

— Я никогда не использовал его, и мой отец тоже. И ты не смей. В противном случае он обернется против того, кто обратился к нему. Как и почему, никто не знает.

— Я помню Речь, — заверил Дурандонд отца. — Я знаю, какие несчастья скрываются в нем.

— Здесь пятая часть. Пятая часть не человека и не бога. Пятая часть чего-то непостижимого. Ты знаешь, что она никогда не должна воссоединиться с другими четырьмя.

— Да. Я помню Речь. Я не должен использовать его. Я не должен уничтожать его.

Глаза Дурандонда наполнились слезами. Его отец, одетый для битвы, стоял перед ним, и взгляд его был твердым как железо, которым ему вскоре предстояло сразиться, но сердце и тело были хрупки, истощены долгими годами жизни в роскоши и праздности духа. Дурандонд любил его и стыдился его.

Аркандонд мог не говорить сыну: «Я не был лучшим правителем. Не был лучшим человеком. Будь правителем вместо меня. Гордись тем, чем некогда был наш клан, и найди для него новую вершину».

И как будто услышав отца, Дурандонд прошептал: «Я обязательно это сделаю».

Он обнял отца, преклонил перед ним колени, встал, улыбнулся прощальной улыбкой и отвернулся. Позднее, скрывшись среди южных холмов и ощутив себя на время вне опасности, Дурандонд выехал к самому гребню и оглянулся на цитадель. Над стенами поднималось пламя. Темные фигурки падали с башни. Смерть вслепую бродила среди отчаявшейся беспомощной жизни.

— Надо было нам послушать Странника, — горестно заметил Орогот.

— Я уже говорил: я его слушал.

— Почему же ты ничего не сделал?

— Я думал, мы как раз что-то делаем, — прищурился Дурандонд.

— Уходим на запад?

— Так он нам сказал. Сдается мне, что от пророчества не убежишь. Вот потому-то я подготовился, а вы нет.

Орогот принял укор.

— Кайлум с отцом выступили против Рива. Он успел прокричать боевой клич после того, как отец пал рядом с ним.

— И все-таки он уходит на запад. Так сказали гонцы.

— Тело отца с ним.

— Хорошо. На западе обитают Мертвые. На запад мы уходим в конце нашей жизни.

Впервые за время их встречи Орогот рассмеялся:

— Клянусь рассветным криком Тараниса! Уверенности в тебе — что молока в груди Бриганты.

Дурандонд весело взглянул на побратима:

— Разве это плохо?

— А я не жалуюсь. Нам понадобится вся уверенность, какую мы сможем собрать, потому что жить мы будем в тени унижения отцов.

— Тогда вот мой совет: призови богов и скачи!

— На запад. В неведомые земли, — согласился Орогот.

— Нет, — сказал Дурандонд, — к дому!

Потрепанное унылое войско Дурандонда тянуло из меня силы, как нерожденное дитя в дни голода истощает тело своей матери. Истощает, отчаянно высасывает жизненные силы, и мать ослабевает, зато появляется на свет крепкий младенец. Эта тень, воскрешенная для моей надобности, теперь, вспоминая меня, вытягивала из меня поддержку.

Я старел. Я прекратил борьбу. Что-то во мне менялось, покоряясь судьбе, как изменилось что-то в том Дурандонде, каким он был в прошлом, и вместо того чтобы вывести с отцом своих бойцов и героев в поле против Рива, он повиновался мудрости старшего и покинул свои владения, отдав их на разграбление.

Дурандонд поступил мудро, хотя такой поступок должен был представляться трусостью. Но я ведал то, о чем не могла знать эта тень правителя: такой ценой Дурандонд положит начало новому царству, основанному на земле, а не на цитадели. Да, Тауровинда собирала вокруг себя земли. Но не жадность правила в этой твердыне.

Такой простой выбор. Но он означал, что в свое время Пендрагон станет жителем этих мест и заселит их своей отвагой и живым духом.

Но что все это значит для вас, читающих мою повесть много лет спустя? Все, что я могу вам сказать: в те дни это значило многое.

Взглядом Морндуна я видел, что Дурандонд с болью вспоминает время поражения. Он умирал — я уверен в этом — с мыслью об отце. Он сидел на скамье в своей могиле, опершись локтями на колени, оглядывая свое посмертное добро, и чаще всего взгляд его останавливался на щите и шлеме, положенных в головах носилок, на которых покоился труп. Маска черненого серебра скрывала лицо, но густые седые волосы Дурандонда стекали по сторонам носилок.

Века спустя в этом жилище мертвого еще легко дышалось, распад сказывался лишь в занавесях да в ржавчине на металле, а еще в скелетах пяти охотничьих собак, свернувшихся у него в ногах. Деревянные носилки — мощные дубовые доски — и дубовые колонны, подпирающие тяжелый свод, остались нетронутыми.

С Дурандондом не похоронили жену и детей. Меня это удивило, но ведь я не знал, какая судьба постигла его родных.

— Наконец мы вышли к морю, — продолжал Дурандонд. — Мы оказались разбросаны по побережью и посылали гонцов для связи между отрядами. Последним прибыл Версиндонд из Ведилици. Соорудили пристанище для пяти правителей и их семей и еще одно — для повозок с достойными мертвыми, с теми, кого успели поднять из земли, пока Рив не смёл нас. Сотни повозок были составлены кругами в том обиталище, и их охраняли день и ночь.

Мы принялись за постройку лодок. Такое множество лодок! Подобно древнему флоту, они лежали на полоске песка под утесами. Одни были приспособлены для перевозки лошадей, другие — для повозок, третьи — для припасов. Строить лодки — искусство, но мы прежде строили их для реки Рейн, а не для своевольного серого моря.

Все же к лету лодок было достаточно, чтобы перевезти нас в землю, которую мы знали под именем Альба. Мы не ждали дружеского приема. Первые недели после высадки были полны крови и ярости. Островитяне ошеломили нас тем, как применяли в бою колесницы и коней. Казалось, они повелевают даже камнями: огромные валуны летели в нас. Жрецы их были воинами, а не целителями. Они причинили нам ущерб.

Но мы пробивались на запад. Мы шли большой силой против разрозненных воинских отрядов прежних обитателей Альбы. Мы захватывали их кладбища под стоянки и укрепляли их. Мы разгоняли их во все стороны. Многие скрылись в лесах и ущельях от наших взглядов, но не из памяти. Они не спускали глаз с тех, кто разведывал новые земли в поисках места для поселения.

И вот один за другим мои побратимы отыскивали места, где, поразмыслив, решали остаться. Сперва Орогот, за ним Кайлум. На следующую луну Версиндонду было видение крепости на востоке, и он повернул назад по своим следам. Радаг ушел дальше на запад, и несколько дней от него приходили гонцы, а потом они пропали, и наш молодой Глашатай изрек, что они по неведению вторглись в Иной Мир и он поглотил их. Ужасная судьба.

— Что до меня, — тень хмуро взглянула на меня, — я отыскал твой холм. Холм, зеленый, как плащ, что я подарил тебе. Клянусь, он вырастал у меня на глазах туманным утром, когда мы стояли с женой моей Эвиан, затерянные в дикой стране, не в силах уснуть, снедаемые голодом и страхом. Нам мнилось, что мы подошли к широкому озеру или к морю — к водному пространству, усеянному островками, чуть просвечивавшими сквозь туман. Помнится, я сказал:

— Никогда нам не найти места, чтобы начать сначала.

— Чушь, — сказала она. — Мы можем начать с любого места, хоть отсюда, где стоим, если хочешь. Туман разойдется. Под ногами твердая земля. Я слышу рев оленей. Земля обильна. А я устала странствовать. Решайся!

В ее голосе звучал беспощадный вызов — впервые на моей памяти. Она устала и находила меня утомительным. Я не знал тогда, но наш первенец уже толкался у нее в чреве.

Когда туман рассеялся, мы увидели, что приняли за озеро блестевшую росой равнину, на которой высился холм, лесистый, но с голой вершиной, с пологим дальним склоном и обрывистым с нашей стороны. Мы смотрели на него с востока, и мысленным взором я видел тени ворот и башен.

На вершине холма пасся бык. Трава там ярко зеленела. Никогда прежде я не видел такого быка. К вечеру четверо из нас прокрались по лесистым бокам Тауровинды и поймали зверя. Он был громадный, и одному из нас сильно от него досталось. Но мы поймали его и спутали ему ноги, а холм провозгласили своим владением. На следующее утро, когда стали валить деревья, расчищая дорогу, я сам забил в землю первое бревно частокола. Я чувствовал, как оно отворяет холм под моими ногами. Я загнал вглубь корни, и там они остались.

Я уснул под той меткой.

Я позволил духу помолчать. Как и у матери Тайрона, время его воскрешения было коротко. Сразу после смерти это эфемера, или «срок в сумерках». Много времени спустя это «сон возвращения». Но, подобно всем снам, этот миг воображения быстро рассеивается, обращаясь в хаос.

Наконец я поторопил его:

— Ты унес пятую часть того, что вы звали Дедалом. И у других было по пятой части?

— Да. Дедал. Человек, привезенный на Рейн как диковинка, за много поколений до моего рождения. Он попал в плен на южных островах в Южном океане, его захватили разбойники-торговцы, больше привычные, как мне рассказывали, торговать золотой пылью, оружием и овчинами. Они называли его Дедалом. Его и продали как оружие. Мои предки сочли его ловкачом-обманщиком. Его таскали от крепости к крепости и заставляли потешать народ.

Дурандонд поднял глаза:

— Это было еще до меня, задолго до меня. Но кое-что из созданного им еще украшало залы наших владений. Резьба, маски, диски и крошечные уродливые фигурки, снабженные крыльями. Иногда, когда за стенами бушевала гроза, крылатые изваяния и в самом деле порывались взлететь. Не просто ветер сотрясал тонкие рамы и колебал крылья бабочек. Они взмывали, натягивая кожаные путы, удерживавшие их. В них была жизнь.

— А этот Дедал?

Дурандонд указал на ларец в углу своего посмертного жилища:

— Пятая часть его лежала там. Так мне рассказывали. Сердце и легкие человека. Сделанные из золота тонкие кованые пластины с выбитыми на них тайными знаками. Их забрали вскоре после моей смерти.

Сделанные из золота…

Я потребовал, чтобы Дурандонд вспомнил все, что ему в детстве рассказывали о Дедале. Он вздохнул. Дух был утомлен. В зале становилось сумрачней, земля смыкалась, запах плесени подсказывал, что не все в этой мертвецкой так свежо, как представлялось взгляду. Дурандонд оживился. Он стремился воссоединиться со своим трупом, вернуться на тот остров в Царстве Теней Героев, на котором геройствовал ныне. Он был, собственно говоря, не более как один из Мертвых, хотя и не участвовал в мести, обрушенной Мертвыми на эту землю, которую он объявил своим владением.

Быть может, потому и не участвовал.

Но память его быстро меркла.

— Когда он умер в одной из цитаделей, то стало видно, что в нем. Да, плоть и кости, но и металлические жилы и связки. И органы, наполненные не кровью, а блеском металла. Бронза и серебро, золото и медь; и еще в нем был янтарь и твердый камень, который на свету переливался разными цветами, хотя сам был прозрачен, как чистейший лед. И другие камни, тщательно обработанные, ярких цветов: от алого до синевы летнего неба; от сумрачно-зеленого до темно-багрового, как густой сок красавки.

Кожа и плоть были только маской. Какой-то бог — или божественная кузница — наполнил остов человека движущимися частями.

Мои предки вскрыли его и поделили на части. Пять частей. В каждой была своя сила. Маленькие золотые диски из глаз открывали целый новый мир тем, кто знал, как смотреть. Руки оказались бронзовыми костями, но они умели вызывать стихийные силы, неподвластные никому из Глашатаев. Золотые и серебряные пластины, найденные в черепе, пробуждали сны и видения, лишенные смысла, но приводящие к безумию. В его языке обнаружился золотой гребешок, который, дрожа, вызывал звуки — звуки языка, непонятного даже Глашатаям. Мне говорили, иные языки звучали как песня. Когда гребешок пел — а стоило коснуться его металлом, чтобы он запел и звучал целую луну, — ночное небо менялось.

— Как, — торопливо спросил я, — ты узнал, что пятая часть похищена?

— Это случилось во время сумерек, вскоре после моей смерти, когда я еще видел мир вокруг себя. Я готовился отправиться к реке, к пристанищу Отборных Красных и Серебряных Коней, чтобы выбрать себе скакуна для Иного Мира. В конце колодца, в самой глубине, был уже готов погребальный зал, но я еще лежал на высоком помосте, накрытый плащом и щитом, перед дверью моего дома. Глашатай Земли прокрался туда, где сложили дары. Была ночь. Хотя меня охраняла женщина-старейшина, мои сыновья и мои собаки, он сумел пройти мимо них. Он открыл ларец и вынул золото. Он привязал к нему шнурок и повесил на шею. Я ничего не мог сделать.

— Как они выглядели? Сердце и легкие?

— Как золотой полумесяц, — сказал Дурандонд. — Кровь и дыхание человека.

Я оставил его в покое. Дух не просто устал. Он был истощен. Видения заполнили погребальный зал. Как бы ни был он защищен от того, что овладело холмом, этот давно умерший правитель знал, что его народ в опасности. Знал ли он — как могут знать призраки, — что Страна Призраков уже захватила его владения, я не могу сказать. Я потревожил покой того, кто и без меня был встревожен. И не хотел тревожить его больше.

Я отпустил Морндуна и призвал Кунхавала. С его помощью я выбрался по вьющемуся проходу на поверхность.

 

Глава 32

РАССЫПАВШИЕСЯ СНЫ

Я изнемогал к тому времени, когда оказался в верхней камере погребального колодца Дурандонда. Я почувствовал ток свежего воздуха сверху и дважды глубоко вздохнул.

Следующее, что я помню, — маленькая тень бросилась ко мне из угла и обхватила руками за шею.

— Ты нашел его? Ты говорил с ним? Ты поднял его из Мертвых?

Ниив была воплощением назойливого любопытства.

— Да, все сделал.

В темноте я заметил, как странно блестят ее глаза, словно она светилась изнутри. Дыхание ее было сладким. Она прижалась губами к моим губам, небрежно признавая, что рада меня видеть, и снова принялась докучать:

— Ты воспользовался Морндуном? Чтоб его поднять?

— Конечно. И это больно.

— Научи меня такой боли. Научи меня маске смерти.

— Ты никогда не сдаешься!

— Зато всегда даю!

Она снова поцеловала меня, но теперь уловила усталость в моих костях и бросилась бесцеремонно ощупывать мой бедный костяк в поисках начертанного на нем изнутри узора, из которого надеялась вырвать еще кусочек чар.

— Тебе нужно поспать, — сказала она.

— Да. Нужно.

— Ты получил ответы? Те, за которыми ходил?

— Да. Получил.

— Поделишься со мной?

— Поделюсь.

— Но не сейчас, — к моему удивлению, возразила она. — Потом будет время.

Она завозилась со мной, захлопотала вокруг меня.

— Поешь, поспи. Собаки, похоже, не мешают нам расхаживать по саду, лишь бы мы не выходили за ограду.

— Вот и хорошо.

— А на самом-то деле ты вовсе и не покорил этих бронзовых чудищ! — поддразнила она меня из темноты. Голос выдал ее.

— Мне и не пришлось. Их поставили, чтобы запереть вас в саду, не в хижине. А меня они не увидели, потому что я это умею. Но они сильны. Все создания Мастера сильны.

— Он преобразил страну!

— Он преобразил себя!

— А ты так можешь?

— Нет. Призывание масок-теней и подчинение животных — мои дары — это другое.

— Он сильнее тебя. Так ты думаешь?

От ее вопроса у меня дрожь прошла по телу. В самом деле, о чем я думал? Я никогда не сталкивался ни с чем, подобным Дедалу. Я уже некоторое время гадал, не принадлежит ли он к тем девяти первым, что были посланы на Тропу. Девять детей, отобранных для исполнения дела, образ и цель которого скрыли от них. Я не помнил его по детским годам. И был уверен, что только мы с Медеей не успели еще вернуться к началу, вернуться домой много тысяч лет спустя. Тогда, быть может, Дедал пришел из второго дома. Прошлое почти столь же таинственно, как неведомое, непостижимое будущее. Умы, более глубокие и прозорливые, чем мой, лепили облик мира, и я, вполне возможно, был куда меньшим камешком в склоне горы, чем мне тогда представлялось.

— Он… не такой, как я, — ответил я нетерпеливой Ниив. — Он черпает силу из источника, недоступного моему пониманию.

Потом мы молчали, пока шаг за шагом, уступ за уступом не выбрались в рощу, к разбитому камню, к гаснущему свету. И тут Ниив зашептала:

— Будь осторожен, мой Мерлин. Будь осторожен. Я хочу найти тебя снова, когда… когда все кончится.

Странно она смотрела, и жалобно звучал ее голос. Заметил ли я тогда? Наверное, заметил. Ее слова, пугающие, загадочные, нежные, поразили меня, словно стрела. Но я отмахнулся от них, как отмахнулся бы от жала мошки. Не позволил себе заметить.

Помнится, я подумал только, что не хочу покидать эту девочку. Не хочу терять ее — еще не хочу. И что да, конечно, я буду осторожен.

Она забралась в тень деревьев. Ветер шевельнул листву, голос природы словно выговаривал слова. Конечно, это лишь почудилось мне. Или нет? И ветер в самом деле шепнул: Не возвращайся к ней.

Что бы то ни было, оно преображало холм.

Слова Катабаха: но было ли в них предостережение? Или подсказка?

Старый колодец проведет тебя вниз, сказал Катабах.

Старый колодец… Мне понадобилась всего минута, чтобы провидеть в нем священный источник.

Я проделал путь по лабиринту и едва не вздрогнул при виде иссохших останков трех юных женщин, охранявших его. Каждая сидела, сложив ладони, откинув голову, приоткрыв рот. Казалось, какая-то сила в одно мгновение высосала из них дух и жизнь.

Мне уже приходилось спускаться в холм через колодец. Кажется, будто тонешь, потом настигает пронзительный холод. Стены сжимают тебя, вода крутит тебя, ледяная жидкость врывается в легкие: земля словно сама затягивает тебя за ноги в глубину.

А потом я очутился на мокром уступе у текучей реки, озаренной светящимися стенами пещеры. Отсюда воды Нантосвельты питали переплетенные токи холма, жилы в толще скал, просачивающиеся кое-где на поверхность земными ключами.

Тауровинда извечно была связана со Страной Призраков, и доказательством тому служила эта жидкая пуповина.

Мастер был здесь. Давно ли — я не сумел бы сказать. Впрочем, достаточно давно, чтобы оставить свой след на стенах и уступах. Его знаки виднелись повсюду: каменные изваяния (ими он играл, оживляя камень), разбросанные диски, отчеканенные из дешевого металла, но мне показалось, что какое-то время все они работали.

Он превратил Тауровинду в свою Мастерскую. Давно ли? Не так уж давно. Быть может, он годами тянулся сюда из Иного Мира, прежде чем сделать первый шаг в твердыню Урты, за реку, и подготовить почву для большого вторжения.

Он вслушивался в жизнь над собой. Он озирал земли. Взгляд его был направлен на восток, прочь от заходящего солнца. На восток. Домой. На родину.

Его жизнь, его мысли, его ярость эхом звенели здесь, свежие в древних владениях гладкого камня и речных струй. Осколки снов, эхо новых вызовов еще пели на поверхности. Куда бы ни двинулся Мастер, он везде оставлял свой след. Мне вспомнился призрачный след Укротительницы в Акротирийской пещере — след другой сущности, столь древней, столь тесно слившейся с землей и лесом, что ее запах долго висел повсюду, куда она ступала, как далекий крик в воронке вихря, который никогда не исчезает совсем.

«Что ты делаешь?» — спросил я у влажных лиц на стенах пещеры. «Что ты делаешь?» — прошептал я ледяной воде. Земля рокотала — мрачное эхо бури.

Я не нуждался в ответе на свой вопрос, но мне нужно было найти Мастера. А он еще оставался у реки, у старинной границы. Почему он до сих пор не переправился? Искал ли средства раздвинуть рубежи Страны Призраков? Что удерживало его, этого человека, это создание, способное пересоздать самое себя, собственную жизнь переделать в машину, сотворенную из жил земли и звездных видений?

Дрожью подземного холода, неподвижными взглядами грубо обтесанных истуканов, живых внутри, бронзовыми дисками явилась мысль: месть. И имя: Ясон.

И с мыслью о Ясоне, с видением последних мгновений, когда он сидел, затаившись на берегу реки, готовый к переправе в Царство Теней Героев, пришел вдруг страх за него.

Мы не должны были идти порознь.

Я должен был сказать ему, кто переправился через Извилистую на второй лодке, увлекаемый в запретное царство умирающей матерью — матерью, не знающей времени.

Чтобы Ниив снова не увязалась за мной, я выбрал простейший выход, которым можно было вернуться к Арго. Я скользнул в ледяной поток и позволил Нантосвельте пронести меня сквозь холм, под равниной, туда, где дрожащая струйка воды вливалась в большую реку в сердце вечной рощи.

Выжав одежду и согревшись от собственной дрожи, я пошел искать корабль. Я удивился и не удивился, обнаружив, что он исчез, унеся с собой медовое дитя.

Я бы рассмеялся, если бы не знал теперь, что будет.

А Ясон? Вот что я узнал — впоследствии — о Ясоне.

 

Глава 33

ВОЛШЕБСТВО ТЕНЕЙ

Едва Ясон ступил с берега в лодку, он попытался овладеть ее движением, направляя тонким веслом поперек течения, к темноте напротив. Сама река выдернула весло из его рук. А когда она налег всем весом на борт у кормы, пытаясь развернуть суденышко, ему показалось, будто он ударился об утес.

Лодка двигалась сама по себе, тихо убаюкивая его и выбирая собственный путь в Страну Призраков.

Откинувшись навзничь и глядя на звезды, Ясон улыбнулся, отдавшись реке. Потом громко засмеялся. Небеса вращались под его взглядом, проводя перед ним живую вереницу звездных зверей, но среди них не было лучника — Кентавра, Хирона. Он знал, что река протекает слишком далеко на севере.

И все же обратился к старому другу:

— Я старался, Хирон. Старался всю жизнь. И большую часть жизни — с успехом. Ты дал мне хороший совет. Не мог бы ты теперь послать мне коня?

Ничто не шевельнулось в ночном небе.

Хирон говорил, что, если ему понадобится помощь, стоит только взглянуть на небо.

— Там я, — дразнил самозваный Кентавр своего молодого воспитанника, указывая на созвездие, носившее имя «Охотящийся человек-конь». — От него я черпаю силу.

— Там козел, а не конь!

Хирон усмехнулся:

— Козел пляшет в Единороге. Вон там.

Ясон пренебрегал стихийной магией.

— Ты видишь образы там, где я вижу указания. Я вижу звезды, которые когда-нибудь укажут мне путь в плавании. Полезные приметы. И все.

— Ну да. Но плавание — это не только корабли и моря, по крайней мере для того, кто хочет царствовать. Тебе не нужно верить в небеса. Довольно будет понять, как в них верят другие… И постараться не перепутать коня с козлом.

Ясон засмеялся тогда:

— Постараюсь не перепутать. Стало быть, те звезды — это человек и конь, охотник на четырех ногах.

— Это человек, не отказавшийся от своей звериной природы. Ум и сила, юный Ясон… Ум и сила!

Что творила река? Вода текла мимо, но лодочка застыла на месте, будто попала в омут, и развернулась носом к узкой полоске темноты между плакучими ивами, протянувшими ночные ветви, чтобы обнять его. За темной расщелиной мрака горели огни. И угадывалось движение.

Ясону хотелось спрыгнуть за борт и пуститься вплавь. Но воля к борьбе покинула его, и он остался лежать, озаренный лунным светом, в объятиях реки, готовый к жизни и смерти, к мести или прощению. Ко всему.

Он думал о своем отце, Эсоне, о своем детстве и о годах возмужания, когда его отослали на север, в ту страну всадников и диких коней, чтобы умереть или выжить. Тогда его взял под свою опеку Хирон. Зловоннодышащий Хирон. Воющий на луну, самоотверженный Хирон. Хирон, якобы дак, так много времени проводивший в седле своего серого как пыль скакуна, сам посеревший от пыли, одетый листьями и тусклыми тканями своего кочевого народа, так что его легко было принять за кентавра.

Сам Хирон говаривал в шутку, что, когда он слезает с коня, ему приходится с кровью отрывать бедра от конской шкуры.

Эсон спас ему жизнь в битве при Ксенопилах — ни один поэт не воспел ее — и сам был спасен им. Царь никогда не забывал его цепкой хватки, когда они бежали с поля боя, и никогда не терял связи со своим спасителем, оказывая благоволение «дикарю» в обмен на единственную лошадь, присылаемую каждое лето как почетный дар.

Хирон обучил Ясона всему, что ему нужно было знать, и особенно как пользоваться умом и хитростью.

— Есть разница между пехотинцем, который боится удара копьем в брюхо, и царем, который боится знамений. Первый шагает навстречу своему страху, и не важно, переживет ли он схватку; второй от страха прирастает к месту. Неподвижное дерево легко срубить.

Мягко покачиваясь на середине Извилистой, Ясон хохотал и снова и снова взывал к небу:

— Признай за мной хоть одно, старая кляча! Я никогда не врастал в землю, вечно двигался!

Лодка ткнулась в каменистый берег между прядями ив. Здесь уже был один челн, наполненный водой, с прорубленным топором бортом. Ясон выкарабкался на берег, вытащил за собой лодку и привязал ее. Земля кругом полнилась звуками: не голосами, а низким звериным ворчанием и тяжелой поступью машин. В ночном небе — ни просвета.

Он сам не знал, чего ждет на другом берегу, рассчитывал только, что Медея где-то рядом. Он отстегнул пояс с мечом, закрутил ремень вокруг ножен и понес оружие так, чтобы его трудно было обнажить. Он нашел мокрые листья и стер грязь с сапог. Он задумался, не снять ли один из них, чтобы в одном сапоге встретить то, что ожидало его.

Он немного задержался на новом берегу, разглядывая покалеченную лодку и гадая, кто приплыл на ней. Посмотрел на далекие костры, вслушался в непостижимый мир.

Прирос к месту!

Хватит!

Он привел себя в порядок, омыл кожу прохладной водой и стал подниматься по узкой тропе, пока не вышел к строению из дерева и камня, внутри которого горел костер. Не храм и не святилище, а маленькое уютное пристанище, сквозное, позволяющее пройти дальше, но безопасное, способное защитить от звезд и от дождя: укрытие с темными комнатами в глубине грубых стен.

Он прошел к дальнему выходу. Перед ним распростерлась земля Урты с мерцающими огоньками и тайным движением. Ясон на миг перестал понимать, где находится: ему мерещилось, будто перед ним горы, но сквозь их склоны видны были костры и звезды. Горы словно выцвели, и на их месте проступили холмы, леса и костры.

Если он и готов был шагнуть в открытую ночь, то замешкался, и в этот миг колебаний голос сзади шепнул:

— Вернись. Не ходи на ту сторону.

Голос принадлежал Медее.

Теперь он увидел ее, в черной одежде, с бледным лицом. Она, как призрак, скользнула в темный проем, и он услышал ее торопливые шаги.

Он погнался за ней и оказался в темном коридоре, вымощенном скользкими плитами. Стены покрывала слизь, словно сочившаяся из трещин между камнями.

— Это ход к Аиду? Куда ты ведешь меня?

Женские шаги впереди как будто запнулись. Потом долетел ее смешок, короткий и низкий.

— Не к Аиду. Мне подумалось, что хватит с тебя ада.

Она снова удалялась. На мгновение Ясон обернулся к еще видневшемуся в конце прохода свету. Но усталость и беспомощность, а в немалой степени любопытство правили им, и он пошел вперед, скользя на плитах и придерживаясь руками за стены, вдыхая несвежий воздух. Он уподобился летучей мыши: видел больше слухом и обонянием, чем глазами.

— Куда ты ведешь меня? Или это твоя месть?

И снова заминка в темноте. И снова низкий безрадостный смешок.

— Нет, Ясон. Во мне больше не осталось места для этого яда. Кувшин с вином, забытый на много лет, расколется зимой и выплеснет прокисшее содержимое. Таков гнев. Лучше выбросить глиняный кувшин раньше, чем он разобьется.

— Ну что ж… благодарю за урок трезвости. Но куда, во имя Хтона и его бледных слепых сыновей, ты меня ведешь?

— Сюда. Открой глаза.

— Уже открыл.

— Попробуй еще раз.

Она стояла у высокого узкого окна спиной к стене. Свет сбоку падал на ее лицо. Внезапный свет, жесткий и резкий: он выжег старость, смягчил кожу и взгляд.

— Я хорошо помню это место — твоя комната с видом на гавань.

— Да, на Арго и на твоих пьяных дружков. На то, как ты тратил отпущенные нам годы.

— Мы не в Иолке. Мы во сне.

— Умник, умник. Я создала это место, чтобы согреться. Когда Иной Мир этих варваров протянулся через земли правителя к реке, я пришла с ним. У меня не было выбора.

— Тебя принесло сюда? Это ты хочешь сказать?

— Мне подмыло корни. Земля текла на восток. Я всегда жила на окраине Страны Призраков. Ее прорыв выбросил вперед и меня.

— Подмыло корни… — тихо повторил Ясон, и оба рассмеялись.

Медея прошептала:

— Да. И не в первый раз, а?

— Не в первый раз.

Он подошел к окну. От Медеи пахло благовониями, знакомыми по памяти: тонким ароматом розы, кориандра и звериным мускусом. Так она душилась в их первую встречу в Колхиде, до того как они стали любовниками. В тот раз, словно для того, чтобы заставить его дожидаться, чтобы обуздать его пыл, она оставила себе из всех запахов только запах овчины. Он не задумываясь обнял ее, вонючую и грязную, поняв, что она испытывает его.

В Иолке снова были мускус и розовая вода. И на время он всеми чувствами окунулся в рай.

В этом несуществующем месте, с этой окраины Иного Мира, Ясон едва ли не с тоской смотрел на пустую гавань под окном. Там много лет простоял на причале Арго. Корабль стал для него почти вторым домом: с его укрытой парусиной палубой, с трюмом, заваленным бочонками, веревками, кубками и кувшинами. И все же корабль не знал покоя. Сколько раз Ясон выходил к нему ночью, только чтобы обнаружить, что Арго не сбросил путы и не ушел в океан.

Все эти годы корабль тосковал, но оставался верен ему. На рассвете он неизменно оказывался на своем месте, только с умытой палубой и со свежим ветром открытого моря, запутавшимся в парусе.

Теперь Ясон смотрел на Медею, пристально следившую за ним.

— Кто переправился во второй лодке?

Она покачала головой. И не ответила.

— Ты смеялся, переплывая реку? Какое воспоминание вызвало из твоей груди столь непривычный звук?

— Ты следила за мной?

— Конечно, следила. Я следила за тобой с тех пор, как ты вернулся из Мертвых.

— Не слишком утешительная мысль.

— Я и не собиралась тебя утешать. Что тебя рассмешило?

— Что меня рассмешило… — повторил он и, пожав плечами, облокотился о мраморный подоконник, уставившись в обманный свет прошлого. — Я подумал, каким умным я был в мальчишестве и как скоро у меня похитили тот ум. Я вспоминал Хирона. И своего отца Эсона. Ты его не знала. Только моего ублюдка-дядюшку, убившего его.

— Пелея? Того, кто подбил тебя отправиться за руном? Но без него мы с тобой никогда не встретились бы.

Смех вырвался у Ясона так неожиданно, что он чуть не подавился.

— Ну, хоть это и звучит очень романтично, однако, если подумать, хуже бы не было.

— Прокисший мужчина. С кислыми мыслями.

— Да. Вот что получается из отца, если убить его сыновей.

— Я не убивала наших сыновей. Я только отняла их у тебя.

— Ты отняла у них их мир. Ты убила их так же, как убила меня. Твоими руками правила ненависть, а не желание охранять.

— Ненависть сделала меня слепой к нуждам сыновей. Я не спорю с тобой, Ясон. Ужасно было отправить их так далеко в будущее. Хотя я не бросила их, я осталась с ними. Я присматривала за ними… как могла. Потратила все силы. У меня не осталось времени: самое большее — несколько дней.

— Не жди от меня жалости или прощения, колдунья.

— Я не жду. И я не колдунья.

Ясон, вдруг рассвирепев, плюнул под ноги Медее.

— Ты за ними присматривала? В последний раз, когда я видел Киноса, моего Маленького Сновидца, он был мертв. Убит собственным безумием, лежал на погребальных носилках в детском Дворце Теней, созданном им самим.

— Я там была. Позабыл? Ему пришлось отправиться со мной сюда, в эту северную Страну Призраков. Я была там. Я видела, как он умирал.

— Ты была тенью, ласковой тенью, слишком пристыженной, чтобы открыто встать передо мной, слишком мертвой, чтобы пролить слезы.

— О, я проливала слезы, Ясон. Даже не сомневайся! Зрелище столь жалкой смерти своего младшего сына не то представление, на которое ходят дважды!

Само тяжелое молчание, повисшее между ними, прошептало, кажется, второе имя: старшего мальчика, Тезокора. Маленького Быкоборца.

Ясон шепнул:

— Кто был во второй лодке?

— Да, — понимающе откликнулась Медея. — Да.

— Тезокор? Он здесь?

— Тезокор рядом.

— В прошлый раз я встретился с ним неподалеку от оракула Греческой земли. В Додоне. Он охотился за мной. Он вспорол мне брюхо одним ударом и бросил, приняв за мертвого. Рана болит до сих пор. Да, ты ведь знаешь, ты же следила за мной с самого воскрешения.

— И ты боишься, что он явится докончить дело?

Ясон слабо, устало улыбнулся:

— Я ничего не боюсь. Я прирос к месту. Я больше не решаю, что делать. Так что ударь в свой бронзовый щит и призови свои колдовские тени.

— Печальный человек. Кислый человек, — Медея склонилась к нему. — Бедная тень человека!

Кожа ее была старой, но глаза и губы — молодыми. Она поцеловала Ясона в щеки, потом в губы, касаясь его лица чуть дрожащими пальцами. Она не отпускала его взгляд.

— В последний раз, когда я тебя видела, — прошептала она, — не так уж давно, ты был снова полон жизни. Помнится, я слышала твои слова, когда ты выводил Арго в реку, чтобы искать и найти, чтобы бороться за последние годы жизни…

— Ты следила… Конечно.

— Я всегда подсматриваю, — поддразнила она. — Позволь мне напомнить, что ты сказал тогда: «У меня еще десять лет, Мерлин, и я не стану даром терять время. Десять лет, еще десять лет плавать на добром корабле в чужих морях, искать…» Ты запнулся, и Мерлин подсказал тебе: «Добычу?» — «Да, добычу. Это дело у меня получается лучше всего. Ты еще услышишь обо мне. А теперь убирайся с моего корабля, если не хочешь отчалить с нами».

Ясон кивнул, припоминая, и сказал:

— Мерлин пожелал мне найти то, чего я ищу. А я ответил, что не ищу ничего и что надеюсь, «ничто» не станет искать меня.

— Знаю. Я все это слышала. Клянусь бородой Овна, ты тогда снова был самим собой: молодым мужчиной, больше честолюбия, чем ума, больше силы, чем благоразумия, и тяга к неведомому. Я могла бы снова полюбить тебя тогда.

Они обнялись: потерянные любовники, вспоминающие былую любовь.

Медея вздохнула, уткнувшись лицом ему в грудь: короткий грустный вздох.

— Я знала с той минуты, как увидела тебя. Думаешь, не знала? Я сбежала с тобой из Колхиды, потому что хотела стать частью неведомого, разделить его.

— Я подвел тебя, — пробормотал он, помедлив.

— Нет, Ясон. Нам предначертаны разные тропы. Так всегда было. Все тропы сходятся на время. А потом расходятся. — Она повеселела, поймала его взгляд и улыбнулась. — Но когда ты покидал Тауровинду всего несколько оборотов луны назад, я порадовалась твоей новой страсти. Я смотрела, притаясь, как ты радуешься, предвкушая новые приключения.

Ясон нежно коснулся губами ее лба:

— Ну что ж. Меня хватило ненадолго. Я искал того, чего уже нет. Давно нет. Я замедлил ход. И Арго тоже. Царь этих кельтов, Урта, и его Глашатаи толкуют об опустошениях. О трех опустошениях, что постигнут земли при их жизни. Ну, я-то знаю, что значит опустошение. Корабль был на время опустошен. Отчаяние поселилось в сердце Арго. Несчастный корабль, он погрузил нас в спячку, как сурков зимой. Пока мы не вернулись на Альбу и я снова не встретил Мерлина.

— У Арго была причина доставить вас сюда.

— Это из-за того дела с Критом, тысячу лет назад или вроде того. Что-то из-за моего тебе свадебного подарка.

— Все из-за твоего мне свадебного подарка.

Что-то было в ее обращенном к нему взгляде: выжидательном, испытующем, ожидающем отклика. Свет за окном будто вспыхнул и померк, и его глаза снова обратились к гавани внизу.

Теперь там стоял корабль, и Ясон сразу узнал Арго. Но это был не тот Арго, который отстраивали они с корабельщиком в Иолке. Он был старше, на бортах переплеталась сложная синяя и красная вязь узоров, резвились морские создания, знакомые ему. И глаза, смотревшие с носовой обшивки, Ясон тоже узнал, и блеск полированной бронзы донес эхо того дня, когда он напал на корабль, вышедший из своего пролива, перебил команду и захватил Арго, чтобы переделать на новый лад, для опасного плавания в погоне за руном, в погоне за Медеей.

Кто-то стоял на причале, глядя вверх на маленький дворец. На его лице играл золотой свет, но глаза были темны. И шкуры, служившие стоящему одеянием, были серыми и бурыми: шкуры волков и коз, сшитые вместе.

И причал уже не был знакомым причалом гавани Иолка.

— Я узнаю место, но не помню его.

— Гавань на Крите, где ты сошел на берег в гневе, потому что дядя потребовал от тебя украсть корабль, прежде чем плыть за руном.

— Конечно… Но… тогда это не твое создание. Этот дворец не твой.

Медея слабо улыбнулась, едва прикрыв улыбкой грусть и отчаяние последнего разоблачения.

— Его, — признала она. — Я больше ничего не могу дать. Даже защиты. Огонь погас. Да, дворец его, Мастера. Он создает окраину мира, какой ее запомнил. И меняя ее облик, он движется и неизбежно перейдет Нантосвельту. А перейдя реку, оставит за собой одну лишь пустыню.

Ясон как будто повеселел. Он взглянул в небо, поискал взглядом черные крылья стервятников, готовых — он знал их обычай в этих северных странах — уволочь мертвого в свой ад.

— Арго привел меня сюда на смерть?

— Не думаю, — прошептала Медея. — Он любит своих капитанов.

— Тогда зачем?

Но прежде чем она успела ответить — даже если ей было что ответить, — мир дворца вокруг них дрогнул и распался. Сладкое благоухание розового масла сменилось резким запахом сосновой смолы и хрустящей свежестью горного воздуха. Они падали порознь: Ясон скользил по заросшему жестким кустарником склону, Медея кувыркалась за ним. Небо стало ярко-синим. Он ударился об изрезанную шрамами серую скалу, торчавшую из склона, как окаменевший обломок ствола. Серые деревья проросли в расщелине скалы. Ветви раскачивались над ними, как руки танцовщиц.

Следующее, что он увидел: бронзовый блеск над собой, ощеренный лик, подобный лику Горгоны. Рука грубо вздернула его вверх. Несколько фигур склонились над ним, стащили с камней на гладкий склон. Последнее, что он увидел, был берег реки.

Последнее, что он услышал, был скорбный крик Медеи откуда-то сверху. Силы оставили ее. Она истратила все, до последней капли. И тогда солнце, начинавшее опускаться к западу, ударило в спину стоящему, и его лицо и руки снова тускло сверкнули бронзой.

 

Глава 34

КРАЙ МИРА

Я прошел полпути через опустошенные земли — бывшие владения Урты, — полпути к реке через руины, когда услышал наконец далекую песню, призывную песнь Арго. Он тосковал. Он торопил. В песне был плач, воспоминание о рождении первой лодки, о костяных дудочках и глиняных свистульках, которыми мы, дети, перекликались друг с другом, когда природа и ее создания подлаживались под придуманные нами простые напевы.

Я отдыхал в развалинах селения, очищенного от всего живого наплывом Страны Призраков. Я удобно устроился у каменного очага в хижине, за грудой нарезанного торфа, допустив к себе останки воспоминаний о бежавших, убитых и умерших. Крики и эхо тех криков звучали громко. Поля и жилища стали открытыми могилами для ворон. Силы вторжения не щадили обитателей деревень и селений. Они оставили свои знаки, развесив их по деревьям, как уродливую жертву полчищам воронья.

Этим не дождаться почетного погребения.

Но и среди ужасов находилось место красоте. Мир Царства Теней Героев перетекал в эти земли. Перевалив за гребень, видом и запахами напоминавший о Крите — грубые камни и яркие сильные растения, — странник спускался на остров, залитый солнечной дымкой, плававший в водах, которые, казалось, жили своей особой жизнью: не прибоем и не рябью волн, а, скорее, хаосом невидимых движений в глубине, отбрасывающих блики и отражения, властно захватывающие взгляд.

Вдали, в долинах и рощах, расположились Мертвые, ожидавшие следующего прорыва на восток. Я мог бы пробежать мимо них псом или оленем, пролететь над ними вороном или коршуном, но предпочел мерить землю колесами золотой колесницы, дара Ноденса, великого бога Солнца, дядюшки двух бесшабашных искорок, воплощавших для меня и для того времени все стремительное и безрассудное. В них были сила и презрение к смерти — свойства, которые, подобно драгоценной жиле, открываются лишь в молодости мира.

Меня вез Конан на своей колеснице. Он весь сжался и тихонько клевал носом. То, что мы увидели в пути, устрашило его.

Я и сам радовался, что не взял с собой Ниив и Кимона с Мундой. Когда все наконец решится, детям придется собирать разбитое, и тогда им в избытке хватит ужасов.

Ветер принес призывный напев Арго. Я помнил этот мотив по горам, где родился. Долины доносили песнь, но ветер разбивал мелодию, превращал ее в путаницу повторяющихся стихов, из которых постепенно складывалась музыка.

Как гончая идет на запах, как волк идет на кровь, так я шел на песню. До меня все явственнее доходила мольба, скрытая призрачным мотивом, словно Арго прятал за печалью грозящую ему опасность.

Вскоре Конан придержал лошадей, развернул колесницу боком и прищурился на восход. Мы как раз перевалили через хребет. Утреннее солнце сияло перед нами, озаряя небо, но скрывая землю последней тенью ночи. Лошади заволновались, почувствовав беспокойство солнечного мальчика.

— Мы почти на месте, — сказал он, — но дальше придется пробиваться через легион. Как ни жаль, добрый остров остался позади.

Он связал длинные волосы в тугой узел на макушке, показывая, что готов к битве. Ножом соскреб щетину со щек и подбородка, оставив волосы только на верхней губе. Он порезал щеки до крови — нарочно, разумеется, — и растер кровь ладонями, прижал их к лицу, затем обошел коней спереди, дав им вдохнуть сырую руду своей жизни. Кони попятились, встряхнули головами, но он успокоил их несколькими тихими словами.

Возвращаясь на колесницу, Конан устало взглянул на меня. Его сильное худое лицо вдруг постарело, на него легла печать тяжкого опыта. Я заметил, как потрескались его пересохшие губы, хотя все тело атлета выражало готовность к сражению.

— Где-то там, в толпе Мертвых, мой брат. Мне нужно найти его. Если заметишь — скажи мне. Но не тревожься, сначала я доставлю тебя. К твоему кораблю. Есть во мне что-то от Меркурия, — ухмыльнулся он. — Послание должно быть доставлено во что бы то ни стало!

Солнце поднялось, рассеяв тени, и тогда я увидел полчища. Они простирались до горизонта на востоке, насколько мог видеть глаз: палаточные города, навесы, поля для учений, поля для игр. Зрелище ожидающей наступления армии, беспокойной, прожорливой и буйной; сумятица, смесь великого и доброго, отчаянного и дикого из многих времен и многих стран.

— Они не ведают, что творят.

Конан с любопытством покосился на меня:

— Как это понимать?

— Они обитают в мире, где прошлое — воспоминание, а действие — мечта. Им следовало бы пребывать в довольстве, проводить время в играх жизни, а не в погоне за смертью. Им здесь не место. Они прижаты к краю мира железной рукой и жаждой крови, словно непроизнесенным проклятием.

Конан обдумал мои слова и согласился:

— Словно вода, стекающая в колодец. Их увлекает сила. Сила, направленная вниз. Их влечет сюда, но они беспомощны.

— Вода из колодца, — задумчиво проговорил я.

Конан впал в поэтический раж:

— Слезы детей и старцев. Пролитые без мысли. Неудержимые.

— Беспомощные.

Конан вынул начищенный клинок, протянув мне резной костяной рукоятью вперед:

— Бери. Он может тебе пригодиться.

— Он мне не понадобится.

Он уставился на меня и тут же рассмеялся.

— Сколько в тебе уверенности! А ведь ты даже не сын природы. Не родня богам. Мерлин. Антиох. Я постараюсь запомнить тебя. Мерлин… Так называют сокола. Есть у тебя крылья?

— Крылья не самое трудное волшебство. Могу отрастить.

— Верю, что можешь. Возьми и ножны, если боишься порезать пальцы. — Он дал мне узорчатые ножны своего золоченого солнцем клинка.

— Я же сказал, он мне не понадобится.

— Уверен! — Это было сказано с одобрением.

— Стар и глуп, — поправил я. — По сути, я даже больше создание природы, чем ты, сын Солнца. Поспешим на край мира, Конан. Там ждет меня старый друг.

Он с любопытством глянул на меня и тряхнул головой.

— Ты странный человек. Я был бы рад войти в твои сны.

И он стегнул лошадей.

Сам я, надо думать, избрал бы медленный, осторожный и скрытный путь, а Конан вдруг пронзительно вскрикнул, наклонился вперед, яростно хлестнув поводьями по крупам коней, и заставил их взять разбег, невозможный даже для молодых скакунов.

Я крепко цеплялся если не за жизнь, то за борта, чтобы спастись от синяков, неизбежных при любом падении с колесницы.

Мертвые заметили нас. Как только мы врезались в их ряды, к нам направились отряды: вооруженные то тяжело, то легко, то с копьями, то вовсе безоружные. Иные даже вставали на седлах, чтобы рассмотреть нас издалека.

Нас окружила вереница колесниц, возницы с гривами волос смеялись, норовя обогнать нас. Я насчитал больше пятидесяти и сбился. Впрочем, они состязались скорее друг другом, чем с сыном Ллеу.

Он легко оставил всех позади и улыбнулся, услышав их крики. Отставшие восхищались победителем.

Мы проезжали мимо палаток и костров. Временами вокруг свистели стрелы: одни ударяли в борта колесницы, другие задевали коней, как будто не ощущавших уколов каменных наконечников.

Мы мчались через леса на поляны, в низину, вдоль русла притока Нантосвельты, а Мертвые сбегались поглазеть на нас, гнались за нами и отставали; их крики скоро терялись за бешеным стуком копыт.

Цвета сливались в один цвет, лица — в одно пятно, крики — в один возглас удивления.

Когда мы наконец выехали к бронзовой линии, Конан чуть замедлил бег коней. Восток блистал строем хитроумных изобретений Мастера. Сотни гигантов припали на одно колено, выставив перед собой щиты и оружие: металлическое эхо дубовых изваяний, поднявшихся в лесах коритани, в стране, попавшей под их владычество. Завидев нас, те, кто был прямо перед нами, шевельнулись, стали подниматься и медленно поворачиваться, чтобы не упустить нас из виду. И сдвигаться, заграждая нам путь.

Конан, перекрикивая вой бившего в лицо ветра, спросил:

— Так говоришь, мог бы отрастить крылья?

— Да.

— А такое видал?

Он воззвал к Ноденсу, осыпал дядю смесью дерзостей и похвал, проклятий и заверений в своем почтении. Ноденс услышал и, как видно, не рассердился.

Две наши лошади вдруг затерялись среди сотни других лошадей: белоснежных, мчавшихся вперед, сдерживаемых только сверкающей паутиной упряжи. Колесница словно росла на глазах и вспыхивала слепящим светом, солнечным сиянием, поразившим даже такого испытанного дорогами и временем человека, как я. Поднялась ли она над землей? Не знаю. Она пожирала пространство. Она поджигала землю, словно золотая молния. Бронзовые воины отступили, низко склонились, припали к земле, спасаясь от пламени.

Мы без труда пролетели мимо. Они провожали нас взглядами, в их странных мертвых глазах застыло нечто похожее на удивление.

— Теперь понял, почему мы с братом крадем колесницы? — бесшабашно усмехнулся Конан.

— Я рад, что твой дядюшка был в добром расположении духа.

Колесница и лошади приняли обычный облик. Чары пропали, а мы понеслись вдоль реки. Перед нами возникло пристанище: темный зал с несколькими дверными проемами, прорубленными в бревенчатых стенах. Конан остановил взмыленных лошадей. Он и сам обессилел.

— Запутался я в этих пристанищах, — пояснил он.

— Почему это?

— Их так легко переставлять… — Он стиснул мне плечо и улыбнулся на прощание. — Здесь я тебя оставлю. Мне надо найти Гвириона. Я чую реку, так что идти тебе недалеко.

— Спасибо, что подвез.

— Надеюсь, это поможет твоему другу, правителю Урте. Отличный человек. И потомок отличного человека. — Конан подмигнул мне. — Мой отец и дядюшка давно живут. Они хорошо знали Дурандонда. И всех остальных: всех этих наследников поверженных правителей. Они не смогли спасти тех правителей от беды, хотя и старались. Мой отец правит на западе; дядя — за морским проливом на востоке. Это создание, этот Мастер, вывел их из себя. Думаю, ты при нужде можешь рассчитывать на помощь моего отца.

Он скрылся. Я вошел в пристанище и прошел насквозь, не встретив препятствий. Строение казалось таким же мертвым, как мужчины и женщины, угрюмо сидевшие в его комнатах и на галереях. Они смотрели сквозь меня пустыми глазами, эти бывшие герои, втянутые против воли в новую игру. У меня сложилось впечатление, что они сами не знают, куда направляются.

Вероятно, догадка, которой я поделился с Конаном, была верна. Хотя позади пристанища жизнь Мертвых полна была радости смерти, здесь, на краю мира, царил страх перед неведомым!

За пристанищем стало светлее, воздух был наполнен сладостным воспоминанием Греческой земли, благоуханием прошлого. Здесь, далеко внизу, стоял на причале Арго. Он следил за мной нарисованными глазами. Я разглядел единственную слезинку, нанесенную голубой краской, — слабый намек на чувство в спокойных глазах, неизменно рисовавшихся или прорезавшихся в его обшивке. Но эхо Акротири таило зло. Я сообразил, что вижу гавань у пещеры, из которой во время нашего странствия между мирами подсматривала за нами Укротительница. Сквозь видение просвечивала Извилистая — древняя река и окаймлявший ее лес. За ней — земли, заполоненные Мертвыми, которых сподвигло на вторжение существо из прошлого.

Я спустился к Арго, позволив видению бросить мне под ноги тропинку, ведущую вниз, к бухте со стоячей водой, убежищу Дедала.

Арго тихо вздохнул: уже не призывная песнь и не песня-привет, а безмолвное предостережение. Я взобрался по веревочной лесенке, свешивавшейся с борта, вступил на перестроенную Дедалом лодочку моего детства, в свою мальчишескую мечту. Он хорошо оснастил ее для морского плавания, и все же она пока не годилась для похода через океан, какой предпринял позже Ясон. Маленький кораблик для малочисленной команды, для переходов вдоль берега. Но в нем отчего-то таилось больше волшебства.

Здесь ли еще Дух корабля? Конечно, здесь. Эта часть Арго не менялась, сколько бы его ни перестраивали. Он просто менялся со сменой капитана.

Промедлив всего мгновенье, я шагнул в мир, созданный Дедалом.

Я вошел в лабиринт.

Разумеется, не Дедал прокопал эти темные переходы. То была память человека: образ разума, созданный знаниями и волшебством древнего изобретателя. Мысли громким эхом отзывались в подземельях. Я вновь припомнил эхо Укротительницы, гаснущий след Хозяйки Диких Тварей, неспособной при угасании ее света на Крите двинуться с места, не выплеснув наружу свою муку.

Я углублялся внутрь, идя по следу мыслей. Все здесь менялось, кружило голову, но Мастер не сумел скрыть тихого дыхания своих надежд. Он отступал передо мной, оставаясь невидимым. Там, где стены сходились или потолок опускался так низко, что даже ползти было трудно, его бдительное присутствие словно усиливалось.

Он приближается…

Его любопытство в душных переходах так и било в ноздри. Он не понимал меня. Он знал людей, призраков и тени. Он не мог постичь молодого старца, добивавшегося встречи с ним. Легко улавливались обрывки его мыслей.

Он приближается. Знакомый. Древний.

Откуда я его знаю?

Почему я его помню?

Лабиринт грубо отражал память о первой мастерской, выбитой в скалах Крита. Запутанный и душный, зловещий. Но он не обладал искажающей силой, не внушал ощущения бесконечности и не пробуждал убийственной безнадежности, какую испытывали люди, заблудившиеся в первозданном творении. Однако я понимал, как опасно недооценивать мощную тень, затягивавшую меня в себя, в свою ловчую сеть.

Так вот чем занимался Дедал: он на ходу раскидывал сеть, сплетал каменные стены, стягивал их к центру. И сплетение ходов было прочным. Здесь я чувствовал себя неучем. Малейшее напряжение магических способностей потребовало бы огромного усилия. Он стягивал призрачный мир. Он много лет копил силу, приспосабливал ее к своим нуждам, наслаивал на свою тень умения и дары Мертвых из многих веков.

И все же я беспокоил его.

Откуда я его знаю?

И откуда у меня такое же чувство?

И тут из лабиринта вышла ко мне Медея. Она выступила из темноты, бледная лицом, печальная взглядом, движущаяся словно во сне.

Я обрадовался на миг, но затем осознал горькую правду: она мертва. Хотя она сияла и лучилась и шла ко мне в свете и любви, но пребывала в срединном мире между жизнью и смертью, называемом греками эфемерой.

Ее руки протянулись ко мне, приняли меня в объятия: мимолетный миг, последняя ласка любви.

— Я должна уходить.

— Что случилось?

— Я должна уходить.

— Что случилось?

— Я истратила себя. Оберегая сына, я истратила себя. Я в переходе. Прости. Увидимся снова в начале. Мне предначертан свой путь.

Я удивился, ощутив тепло ее прикосновения. Такая маленькая, такая хрупкая женщина. Мои руки обняли ее, и она была подобна призраку. Она заплакала, но подняла глаза, темные глаза, полные любви, любви прошедших веков, а между бровями пролегли морщины отчаяния, отчаяния женщины, сознававшей, что время ее истекло.

— Мы снова найдем друг друга, — прошептала она. — Рано или поздно.

— Скорее рано. Или поздно. Но найдем друг друга.

— А пока у тебя есть твоя Ниив.

— На время. Мне жаль, Медея.

— Чего жаль?

— Потерянных лет. Когда мы были молоды и мир был молод.

Она вздохнула у моей груди и тихо рассмеялась.

— Мы шли разными дорогами. Наши пути разошлись. Увели на разные холмы, в разные долины. Мы не считали годы — ни ты, ни я. У нас была долгая жизнь. Вот в чем наша беда: мы родились такими старыми и стойкими — двое, способных избежать хватки времени.

Заглянув снизу мне в лицо, она любовно погладила его пальцами.

— Обидно, что мы не совсем бессмертны. Наша беда в том, что в нашем распоряжении было слишком много лет и слишком много любовников, на которых растрачивались годы и годы. Мы не теряли ни минуты. Мы постоянно жаждали новой любви. И все это в масштабе Времени, которое невозможно постичь разумом. Теперь я умерла, а ты нет. Но ты умрешь. Однажды. И тогда мы найдем друг друга и, быть может, поймем, зачем жили.

— Чтобы странствовать.

— Чтобы странствовать.

Она потянула меня за волосы, пригнула мое лицо к себе, прижалась губами к моим губам.

Последний поцелуй. Губы ее были влажными, мягкими, благоуханными и податливыми, как весенний цветок, открывшийся после дождя. Все в том поцелуе было счастьем воспоминаний.

Потом она шепнула:

— Мой сын убьет отца, если ты не помешаешь. Они теперь там, и Тезокор очень сердит. Потрать немного своей жизни, Мерлин. Пожалуйста. Ради меня, ради своей сестры, ради любви.

Она уходила так же быстро, как появилась, таяла во мгле лабиринта. Я стоял, потрясенный и дрожащий, силясь унять слезы, плач по женщине, которую когда-то любил, а потом возненавидел, которая стала вечной болью моей жизни. Теперь я не мог вспомнить об этом, забыл и боль, и бесплодную погоню, помнил только беспечные игры и шутки любви наших первых лет. Время любви и радости, минувшее так давно, что могло оказаться шуткой неведомого бога.

И тогда я рассердился: меня настигла багровая вспышка гнева. Я смотрел на холодный камень и видел только человеческую алчность. Дедал шел домой и тащил за собой целый мир. И когда я молотил по холодной видимости скалы, мне открылось, что человек, рожденный в прошлом, рожденный, чтобы постигать и блистать на том далеком острове, не способен перейти реку.

То был миг озарения. Нантосвельта, то спокойная, то вздувающаяся волной, захлестывавшей окраины двух миров, не пропустила бы его. Он был не полон, и река об этом знала.

И все же он опустошал страну — страну Урты. Страну моего друга и детей моего друга. Мертвые охотно шли за ним. Легион их выстроился по берегам новой реки. Нерожденные пребывали в тревоге, несчастные этим несчастьем.

Дедал обладал силой. Он черпал силу в Ином Мире. Он облачился в мощь призраков.

Что ж! В ту минуту, ослепленный гневом, теряя мою любимую сестру из начала Времен, думая о Ниив, не умевшей, подобно мне, приручать Время, бессильной остаться со мной в дали лет, которые я хотел бы провести с ней… В ту минуту я решился состариться.

Вот как это было.

Кости словно раскалывались внутри тела, сбрасывая вырезанные на них чары. Кровь свернулась в сердце, но сочилась сквозь кожу. Руки мои покраснели, и я плакал кровавыми слезами, бессильный сдержать поток гнева. Я рушил лабиринт, рушил скалы, открывая человека, стоявшего в центре.

На миг Дедал остолбенел. Я шагнул к нему. Он выглядел могучим. Он блистал. Глаза его были пусты. Лицо покрывали темные волосы, обнаженные мощные руки были в синяках. Он снова принялся ткать сеть.

Камень сомкнулся вокруг меня. Я обрушил камень.

Он отступил передо мной, и я вторично ощутил его смятение и страх. Я подобрал обломок скалы и бросился на него. Я ударил его и свалил, навалился на него и опять ударил.

— Зверь, зверь! — выдохнул он, смеясь. — Но там в долине твой друг Ясон вот-вот встретит смерть. Хочешь посмотреть?

И ярость отхлынула. Я огляделся. То были не речная долина и не горные склоны, где Ясон много жизней назад заманил Дедала в ловушку. Мы оказались в Греческой земле. Внизу под нами простиралась долина Додонского оракула. У моих ног лежало разбитое в кровь существо. Мастер не шевелился, словно ждал, что я нанесу удар, на который он сможет достойно ответить. Далее у ручья Ясон пятился перед своим первенцем, Тезокором-Быкоборцем, перед человеком, получившим имя Царя Убийц.

— Что я вижу? — вырвалось у меня.

— Маленькая месть, прежде чем я найду способ вернуться домой.

Я уронил камень. Мне было стыдно. Я не мог понять, откуда взялась внезапная вспышка ярости и почему этот получеловек-полумашина позволил мне избить себя. Быть может, он знал, что я оплакиваю уход давней подруги, превратившейся в беспощадного врага. Я взглянул на Дедала. Он не получал удовольствия от происходящего. Он, скорее, ждал, как развернутся события.

И в третий раз я ощутил его смятение. И кое-что еще: страх.

Я отошел от него, по созданной чарами земле стал спускаться туда, где отец и сын стояли лицом к лицу, по обычаю Греческой земли, и не могли пока решить, кому начинать бой. Каждый припал на левое колено, положив правую руку на рукоять меча и расслабив пальцы, не обхватившие еще обвитую кожей кость, не выдернувшие клинков из ножен для первого удара.

Приблизившись, я расслышал голоса. Говорил сын:

— Я думал, что убил тебя в Додоне. То было после великого похода на опустевшие Дельфы, когда кельтское воинство рассеялось в смятении.

Отец и сын отыскали друг друга в другой долине другого оракула, и встреча их отнюдь не была теплой.

— Я живучий, — осторожно отозвался Ясон. — Вижу, ты унаследовал то же свойство. Если только шрамы у тебя на лице и руках не для украшения.

— Моя жизнь была короткой, но далеко не легкой. Все это ни к чему. Мой клинок вошел глубоко.

— Недостаточно глубоко. Хотя он меня ранил. Я просто хотел найти вас — тебя и твоего брата. Своих сыновей от Медеи.

— Я не поверил тебе тогда. Почему ты ждешь, что поверю теперь?

Усмешка Ясона вышла мрачной.

— На это я не сумею ответить. Я лишь мечтал о последнем плавании на Арго и чтобы Тезокор плыл со мной. И прыгал через быка, если ему вздумается.

— Я больше не помню этого имени. Я Оргеторикс.

— И все-таки мой сын, как бы тебя ни звали.

— А Кинос? Что с братом?

— Мертв. Скажу прямо — он не был похож на тебя. У него был чудный разум, дивное воображение, но душевных сил у него не хватало, чтобы убивать — тем более царей. Он был сломлен с того дня, когда впервые научился думать. Его сломали мысли, сломали видения. Помнишь, мы звали его Маленьким Сновидцем? Он погиб в Ином Мире, созданном собственным воображением. И даже мать была не в силах помочь ему.

Тезокор наклонился и потрогал пальцами мокрую землю у ручья. Он тяжело дышал, и я заметил, что он дрожит, касаясь одной рукой земли, а другой — меча. Он поднял глаза на Ясона: лицо его окаменело, и он сразу резко постарел.

— Расскажи мне о матери. Я видел ее совсем недавно, но она была лишь призраком. Ты убил ее?

— Нет.

— Тогда кто ее убил?

— Время ее убило, — без промедления ответил Ясон. — И ты. И Кинос. И я. А также те места и времена, события и обстоятельства, где не было ни вас, ни меня. Она прожила долгую жизнь. Я был лишь волнением в ее груди, мгновенной вспышкой желания и тепла. Больше времени она уделила тому, кого ты зовешь Мерлином. Она была Мерлину сестрой — теперь я это знаю. И оба они старше лесов.

— Я не его сын.

— Нет, не его.

— У нее были дети от других мужчин?

— Я не догадался ее спросить.

— И все же! Выкладывай начистоту. Я — твой сын. Медея — моя мать. Была моей матерью. Я создан тобой. Я должен жить и в свое время умереть так, как и предопределено.

— Да, должен. А теперь у меня вопрос к тебе…

— Спрашивай.

— О жизни, которую тебе осталась прожить, о сроке, который больше отпущенного мне. По крайней мере, я на это надеюсь, хотя твои шрамы и несдержанность внушают мне опасения…

— Что с этой жизнью?

— Проживешь ты ее в гневе или без гнева, с любовью или с мечтой о мести? Я изменил твоей матери. Не отрицаю. Я дорого заплатил за это. Ты не знаешь, как дорого, потому что едва я заговорил с тобой, как из брюха у меня хлынула кровь, а кишки были выпущены наружу — твоим ножом. Все это уже не важно. Передо мной новые дороги, короткие дороги, но если я сумею теперь отыскать тех богов, что когда-то давали мне силу и решимость жить так, как только и стоит жить…

— Это как? — тут же спросил Тезокор.

— Жить сполна. Сполна! Сполна! До последней капли жизни.

Тезокор ударил кулаком по земле, но удар выражал восторг, а не гнев. Он снова встретил взгляд отца.

— Это по мне. Эта мысль мне нравится! Единственное, чего мне не хватало в жизни, с тех пор как я вынырнул из странного сна, где меня приносили в жертву и прятали… Единственное, чего мне недоставало, — это того, чем, по твоим словам, был щедро наделен мой брат: мечты и цели. Я действовал — мои шрамы тому доказательство. Сражался! Шрамы тому доказательство. Я ранил своего отца. Его шрамы тому доказательство. Мне всю жизнь не хватало отца. Но я не научился видеть в тебе отца. Только Ясона.

Ясон промолчал, и Тезокор, тихо вздохнув, продолжил:

— Но теперь я думаю, что хватит с меня и Ясона. Ты собрал мужчин и женщин, героев и полубогов, создал команду для своего маленького корабля. Ты — человек, просто человек, — укротил Геракла, Тезея и Аталанту. Ты добыл золотое руно! Я вырос на этих рассказах, и эти рассказы были всем, что осталось от тебя мне. Океан, реки, чудовища, скалы, сходящиеся с грохотом, и другие, расступающиеся и заманивающие в ловушку. И за всем этим не божество, дающее советы героям, но человек, видящий из всех путей лишь один: только вперед! Ты вернулся домой в Иолк, не сворачивая с этого пути. Ты отыскивал реки и проливы, ты тащил корабль по суше, знал себя и знал, куда идти. Ты помнил простую истину: что даже самый малый ручей приведет тебя к океану, а следуя вдоль берега океана, ты обязательно найдешь тот берег, откуда однажды отплыл.

Он помолчал немного, все разгребая пальцами землю. Потом тряхнул головой.

— Что же такое со мной сталось, если мне были недоступны эти простые, но так необходимые истины? Почему я — странник, как этот твой странный друг Мерлин?

— Ты тот, кто ты есть, потому что случилось то, что случилось. Я предал Медею ради другой женщины. В ярости она украла у меня сыновей и убила их. Или так я думал. На самом деле она забросила вас в будущее, но при этом истощила собственные силы. Ярость никогда не делает мудрых дураками — она делает дураками дураков. Мы с Медеей были дураками, хотя нельзя не признать за нами страсти. Почему дураками? Потому что никогда не говорили о любви. Она хотела детей. Она породила многих, оставила только двоих. Вот что я скажу тебе, Тезокор: я никогда не пойму и сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из людей мог понять, что творилось в ее уме, когда она в ярости бросила вас во Времени из ненависти ко мне.

Видели ли они меня, стоявшего в нескольких шагах? Их, казалось, поглотил собственный мир.

Были мгновения, когда я не взялся бы предсказать, дойдет ли у них до драки. Тезокор уж точно напрягся, как кот перед прыжком.

Потом медленно двое мужчин выпрямились. Я, оглянувшись, увидел Дедала, смотревшего на них с высоты. Проблеск света — и он быстро и разочарованно отвернулся.

Ясон отстегнул пояс с мечом и перекинул его через плечо. Так же поступил его сын. Они кивнули друг другу без улыбки. Подошли к ручью, присели и минуту сидели рядом, молча смотря вдаль.

Я оставил их вдвоем.

С громоподобным ревом земля снова преобразилась, но не к прежнему полупрозрачному видению Крита. То была восточная окраина владений Урты, и Нантосвельта бурно текла вспять, огибая выступ суши с юга на север. Войско Мертвых рассеялось по лесам — беспокойные духи на беспокойных конях дожидались случая перебраться в земли коритани, куда открыт доступ лишь Нерожденным. Здесь были сумерки. На склоне, против того места, где я стоял, горели костры. Мрачное пристанище возвышалось передо мной: узкий клиновидный проем в тяжелых дубовых бревнах. Из-под карниза смотрела оленья голова, широкие рога раскинулись на пять саженей по сторонам, но морда была не оленья — скалящегося волка.

За пристанищем у причала стоял мой Арго в своем истинном обличье: отчасти греческое, отчасти северное судно, крепкая дубовая обшивка, годная, как мы в том убедились, для борьбы с бурным океаном.

Дедал явно обратил накопленные им силы на подготовку своего воинства к переправе, заставил их бить по щитам, выкрикивать воинственные кличи тех времен, которым они принадлежали, обрушивать на дальний берег град камней из пращи. Я сомневался, что их деревянные стрелы могут перелететь поток.

Но самым страшным было другое: если они не сумеют переправиться, то повернут назад и довершат разорение земель Урты, начатое в прорыве на восток.

— Дедал! — прокричал я тогда. — Дедал!

Ответа я не услышал и вошел в пристанище.

Здесь было просторно и темно, как ночью. Блестящие щиты висели на плетеных перегородках, отражая тусклые лучи, пробивавшиеся под стрехами, и призрачные движения теней, двигавшихся по залу.

— Дедал!

Железо ударилось о щит раз, другой, и весь зал зазвенел. Когда звон утих, я ощутил присутствие человека.

— Кто ты? — спросил он, не показываясь на глаза.

— Я мальчик, построивший Арго. Это я смастерил первую лодочку. Когда ты снаряжал его на острове, в гавани под своей Мастерской, ты должен был познакомиться с Духом корабля. Все его капитаны оставили там свое эхо, и я тоже был там.

Но откуда знаю его я?

Дедал бродил по своему темному пристанищу. Серебристые щиты отражали блеск бронзы и смутно его лицо.

Он долго молчал. Потом заговорил так, словно услышал мой вопрос.

— Ты оставил в той лодочке игрушку. Фигурку человечка, память о первом капитане. Ты создал лодку и создал моряка.

Я не помнил. Но теперь мне все стало ясно. Конечно же! Маленькая фигурка — то, что греки называли колоссом. Жизнь в дереве или металле. Моя фигурка была неумело вырезана из дубового сучка, превосходно обстругана (так представлялось мне, прожившему тогда всего несколько лет), промаслена, ярко раскрашена, а потом спрятана в маленьком тайнике на корме простого челнока.

Теперь я понимал. Как будто проникновение в другой мир, «где больше правят чары, нежели познания мудрых», захлестнуло меня пониманием.

— Я тебя создал, — прошептал я, все еще пытаясь постичь, каким образом крошечная фигурка стала человеком, а затем — этим существом.

— С каждым разом, как меня отстраивали, я становился сильней, — ответил он, словно уловив мой вопрос. — Я оставался с Арго, пока не накопил силы, чтобы покинуть его и жить по-своему в новом мире. Я нашел остров, воплощение моей мечты, чтобы оттачивать свое мастерство. А после, когда я исследовал Срединную Землю и вел борьбу с нечистью, Арго вернулся, и я дал ему новую силу только для того, чтобы его заграбастал тот, кому следовало бы давно умереть — умереть так же, как женщине, что ушла недавно. Но это дело я пока оставлю до другого раза.

— Ты помогал строить Арго. Ты думаешь, он желает такого мщения?

— Я не питаю любви к этому кораблю. Он предал меня.

— И скорбел об этом.

— Помогая моим похитителям, он помог убить моих детей. Выжил один Раптор. Он уже преодолел пределы небес. Но Арго с тех пор был мне полезен. Он пытается исправить сделанное.

На последние слова я не ответил. Я не сумел прочесть его мысли. А Дедал, этот возрожденный, все говорил и говорил с вызовом, быть может сердясь на мое неумелое и неуклюжее нападение.

— Сперва я нашел это… — Он поднял половинку золотой лунулы, амулет Мунды. Я ясно увидел его отражение в щите и тень Дедала за ним. — Я переправлюсь и открою путь войску. Поведу войско за собой по миру, к своим горам. С их помощью я уничтожу Хозяйку Диких Тварей, что так мешала мне жить.

— И все на своем пути.

— Путь будет не так уж широк.

— Ты до костей изъеден местью.

— Напротив. Я сияю новизной. Мне не хватало лишь одной пятой меня. Четырех оказалось довольно, чтобы выбраться на берег. Но дальше к востоку мое влияние слабело. Я смастерил две сотни дубовых воинов-истуканов, я призвал старейших существ. Я даже похитил дух человека, раба с юга, чтобы он доставил с острова упавшие за это время диски, когда услышал шепот Арго, приплывшего сюда.

Талиенц! Так вот в чем было его предназначение…

— …И тогда я понял, что силы вернулись ко мне, хотя лишь в малой мере.

— Он не смог бы доставить тебе новые диски. Твой краденый дух, Талиенц. Твое сердце знает об этом или то место, где у тебя должно быть сердце. Ты это знаешь.

Снова молчание.

— Раптор до сих пор в Срединной Земле.

— Нет никакой Срединной Земли. Она существует лишь в твоем воображении. Ты создал ее так же, как создавал диски, которые падали на склоны твоих гор, доставляя среди невнятицы и бреда знаки, подтверждающие то, что ты знал или желал доказать.

Что-то ударилось об один из щитов, с грохотом сбило его на пол, и он закружился, а с ним кружился некий блестящий предмет. Второй летящий диск прошел так близко, что мне пришлось пригнуться с поспешностью, от которой возмутилось мое бедное тело. То, что ударилось в щит, откатилось к моим ногам, и я поднял горячий, исчерченный рисунками и знаками круг.

Растерянность Мастера была ощутима, словно запах пота.

— Видишь? — неуверенно проговорил он. — Мальчик отыскал меня даже здесь.

— Почему ты это сказал?

— Потому что я не создавал этих дисков.

— Нет. Их создал я.

Эти чары были не так просты, как приручение животных, потому что приходилось работать с металлом. Но это было возможно, и Дедал проделывал это год за годом — в прошлом. Сильный дар.

— Твоя ошибка, — тихо сказал я ему, — не в том, что ты посягнул на невозможное. Ты не осознал, что родился слишком рано. Когда ты отчаянно стремился исследовать нечто, существующее или несуществующее, посылая на смерть сыновей и дочерей, ты предавал собственный разум. Ты стал черпать из неестественного источника. Неестественное существует, но существует для того, чтобы властвовать над естественным. С той минуты, как ты увидел Раптора в вымышленной тобой Срединной Земле, ты пропал. Только неестественная сила могла доставить его туда. Ты предал свой разум.

Ты забыл или не хотел знать, что ты из тех, кто родился слишком рано, чтобы увидеть, как сбудутся все мечты.

— Это можно сказать о каждом из нас.

— Согласен.

— Но некоторые из нас спорят с этим.

— А что толку?

— Ради торжества, какое дает человеку взгляд в неизвестное.

— Разве жизнь, жизни всех, кого ты любил, стоят взгляда?

— Скажи сам. Ты, человек, разгуливающий с каждым Временем, как любовник, который вслушивается в каждое слово любимой, лаская и уговаривая ее. Тихо плывущий по течению Арго был тебе колыбелью и пеленками. Я вышел за пределы!

— Тебе это не удалось.

— Я пытался. Я послал к этим пределам свою жизнь. Двух прекрасных сыновей, трех прекрасных дочерей, готовых последовать за ними. Я пожертвовал жизнью ради постижения. Разве не для того дана нам сила воображения?

— Воображение дано, чтобы предвидеть будущее. Ты использовал его для создания ложного понимания. Ты устремился мечтой за пределы. Как многие из нас. В том нет ничего дурного. Как хочется нам достичь понимания непостижимого! Но приходится смириться с тем, что в наших силах добавить лишь маленький кусочек будущего, внести малую долю в те времена, когда не придется пришивать сыновьям крылья, чтобы отправить их в полет.

Ты создал мир мечты для себя, Дедал. Мастерски создал, нельзя отрицать.

— Но меня создал ты. Искра жизни принадлежала тебе.

— Ты хорошо использовал ее. До Крита.

— И снова использовал, чтобы вернуть эту реку в ее прежнее ложе.

— Но она не пропустит тебя.

— Пропустит. Как только я найду вторую половину. — (Золото снова ярко вспыхнуло.) — Арго сказал мне, что она лежит у того берега, там, где обронил ее сын вождя.

Он опять показался — смутной тенью, торопливо шагнувшей в сторону реки. Я пошел за ним, но он снова исчез, и я ощущал лишь его бдительное нетерпеливое присутствие.

И какую-то перемену в Нантосвельте!

Между пристанищем и дальним берегом течение реки замедлялось. Бурный поток, захлестывавший берега и нависшую листву, замирал под восходящей луной. Отхлынув, поток обнажил пологие спуски к каменистому руслу.

Как загрохотало войско! Они рванулись вперед, ведя лошадей в поводу. Звон щитов и яростные крики в ночном воздухе отдавались в ушах, словно пульсирующая кровь в голове воина. Факелы на нашей стороне слились в огненную стену.

Лаяли бронзовые псы. Талосы подступили к самому краю воды и присели, привычно, настороженно выжидая.

Арго сбросил причальные канаты, плавно отошел от берега, направляясь к нам. Под ним в воде что-то светилось — солнечная искра на бледном месяце. Кто-то вертким угрем прыгнул за борт, нырнул, всплыл, держа в руках лунулу. Так же легко поднялся на борт. Вернулся и Арго.

Шум не стихал. Град камней не прекратился. Пращникам отвечали другие, из малочисленного войска Вортингора, расположившегося в лесу на дальнем берегу, а вот за нами не видно было ни Урты, ни Пендрагона, ни остальных.

Теперь показался и Дедал, почти невидимый в своих серых лохмотьях. Он шел к причалу. Талосы — те, что были мне видны, а видел я, может быть, десяток из сорока — обернулись к нему. Фигурка скользнула от Арго, как угорь от своего илистого гнезда (легко, быстро и уверенно), и, поравнявшим с Дедалом, бросила ему золотой обломок. Дедал поймал, а Мунда подбежала ко мне и кинулась в мои объятия.

— Так надо было! Поверь!

Дедал высоко поднял свои «сердце и легкие», а потом, продев в каждый обломок шнур, повесил их себе на шею.

Нантосвельта между тем текла лениво и тихо, и полчища Мертвых начали переправу по грудь в воде, ведя за собой лошадей, волоча колесницы. Перед каждым полком двигался отряд копейщиков, в легком вооружении и доспехах. Они держали перед собой щиты, прикрываясь от летящих камней.

Реку запрудили тела людей и животных.

И тогда река взбесилась!

Второй раз я увидел, как водяной вал, несущий уничтожение, прокатился по руслу, мощно вздымаясь к окрестным холмам, расшвыривая валуны и стволы, накатывая быстрее колесницы Конана, быстрее молодого пса, погнавшегося за голубем. Он мгновенно настиг нас. Он нес перед собой целые деревья из далекого леса. Обломки их стволов сокрушили пристанище, талосы, чисто вымели берега реки. Оба берега. Завывающее войско Мертвых унесло на север. Новые шеренги Мертвых, заметив опасность, уже не успевали повернуть назад. Войско выталкивало к потоку, в поток, и последние крики Мертвых затихали в темноте.

Я предчувствовал, что со временем река повернет на запад и вынесет их к местам, которым они принадлежали, а не к морю.

Я скрючился в пристанище Всадников Красных Щитов, обняв Мунду, словно мои руки могли ее сейчас защитить. Дедал замер, окаменевший, у выхода на реку, следя за тем, как гибнет его последняя мечта.

Арго, защищенный древней магией, держался у причала. Его нарисованные глаза смотрели на двух своих прежних капитанов. Он поднялся на волне, но течение не сдвинуло его с места, хотя с корнем вырванные вековые деревья били ветвями по воде, уносясь от мест, где росли четыре сотни лет.

Только пристанище Всадников Красных Щитов со своими обитателями да еще Арго уцелели при потопе. Это на нашей стороне. Наводнение прекратилось так же быстро, как началось, вода спала, и река вновь успокоилась. Мы с Мундой уставились туда, где бушевала буря. При виде спин, черепов и воздетых рук талосов я вспомнил критский Ак-Гноссос.

Дедал застыл, глядя вниз. На шее его блестела сломанная лунула. Он вообразил, будто эта последняя, пятая часть, сделанная им с великим мастерством и вдохновением, чтобы защитить свое тело от времени, откроет путь к дому для него и для его войска заблудших наемников, беспокойных обитателей того мира, где должны царить лишь мир и довольство.

Я не удивлялся. Умирающие всегда жадно цепляются за жизнь. Почему же они должны измениться после смерти? И даже естество не способно совладать со столь неестественными устремлениями.

Я взглянул на девочку с высоты своего роста.

— Поговори со мной. Расскажи, что случилось.

— Я опять пошла купаться. После твоего ухода. Река шептала мне. Я часто плавала в Извилистой, несмотря на запрет гейса. Она часто шептала мне.

— И что она тебе нашептала?

— Она — защита для живущих и мертвых. Она — преграда. Она — край двух миров. Владения моего отца сейчас — и всегда — уязвимы, потому что наполовину принадлежат каждому миру, а такие как Мастер — чужаки, Мертвые, занесенные из далеких миров, — могут влиять на ее течение. И все равно она не желает покидать своих пределов. Ее дело — сохранить жизнь на обеих сторонах. Нельзя пытаться перейти ее. Этот человек, этот Мастер, никогда не добьется своего. Она ему не позволит.

Девочка дрожала. Я отдал ей свой плащ из оленьей шкуры.

— Где твой брат?

— С отцом. И с матерью. Прибираются в доме. Между прочим, Ниив по тебе соскучилась. Теперь все тихо, но они готовятся к войне с захватчиками. Набирают новых воинов. И разыскивают разбежавшуюся скотину. Ищут лошадей. Собирают совет, чтобы выбрать нового Глашатая. И мой отец замышляет новый поход на север.

— Я-то думал, он устал от войн.

— Так и есть, но ему нельзя подавать виду. Ведь правитель без заложников не имеет силы. Ему нужны знатные заложники, чтобы выторговать наемников и лошадей.

Мне стало смешно, но я сдержал смех.

— Ты уже рассуждаешь как дочь правителя.

— И учусь! — согласилась она, еще дрожа. Потом кивнула на Мастера. — Что с ним? Нам надо его убить? Но как? Я хочу вернуть свою лунулу, и хорошо бы — политую кровью.

— Лунула принадлежит ему. И всегда принадлежала.

— Почему это? — недовольно спросила девочка.

— Малая часть его жизни, перелитая в бронзу, скрыта в ней. Лунулу у него украли, так же как дочерей. Всех, кроме одной. Подожди меня.

Я уже направлялся к Дедалу, когда меня остановила и заставила снова обернуться к Мунде одна мысль.

— Я рад, что ты считаешь Улланну матерью.

Мунда улыбнулась и кивнула.

— Я учусь, — тихо повторила она.

Я не смог заставить себя коснуться его. Я обошел его, но все же ощутил мгновение неподдельного горя.

Его глаза, обращенные ко мне, полны были отчаяния и растерянности. Он сжимал две половинки простого украшения, словно они предали его.

Пожалуй, так и было.

Я шепотом обратился к Арго. Он шепотом ответил. Я рассказал ему, что собираюсь сделать. Придет время — теперь, когда я пишу эти строки, его уже недолго ждать, — и я спрошу себя, зачем я это сделал. Это отняло у меня столько лет! Столько жизни! Это изменило меня.

Я взошел на Арго, отыскал Дух корабля, шагнул через порог, приветствовал Миеликки (в летнем облике) с ее рысью и сел.

Я призвал одну из десяти личин, из десяти наставников моего детства, из десяти способов проходить сквозь мир и призывать его. Я был сыт по горло Морндуном — призраком на земле и Скогеном — тенью незримых лесов. Я уже обращался к памяти Лунной Грезы — женщины на земле и Кунхавала — пса, бегущего по земле. Их связь с чарами, влитыми в меня, давала могущество куда большее, чем простая смена облика или власть над крапивником.

Сейчас мне нужна была Синизало, дитя на земле.

Миеликки удалилась. Стояло лето, колыхалась высокая трава, пестрели цветы. Даже здесь, в этой памяти детства, где маски говорили со мной, поучали меня, даже здесь я ощущал легкое движение Арго, моей лодочки, плывущей по водам между двумя царствами. Я призывал прошлое.

— Где ты, Синизало?

Прислушавшись к молчанию, я снова позвал:

— Синизало?

— Я здесь. Ты давно идешь предначертанным путем. Не пора ли вернуться домой? Остальные уже собрались. Все восемь дома. Мы только что встретили твою сестру.

— Как она?

— Грустит. Она потратила отпущенное ей время по-своему. Ты один у нас лентяй. Мальчик, которому лень завязывать шнурки. Мальчик, который слишком любит жизнь, чтобы воспользоваться своим великим даром — чарами, волшебством, управлением — называй как хочешь. У тебя еще много осталось. Так что нам, видно, еще долго тебя дожидаться.

Синизало дерзко показалась мне. Маленькое светлое личико, детская улыбка, копна непокорных медных волос, ребяческое любопытство во взгляде.

Но она не была ребенком. Всего лишь его воплощение, дитя на земле.

— Что ты хочешь от меня услышать? — спросила малышка.

— Сколько лет будет отнято у меня в обмен на год для умершей дочери Дедала?

— Для медового дитя?

— Для девочки, убитой и сохраненной в прозрачном кувшине с медом. Убитой диким созданием. Привезенной сюда мною. Сейчас она в трюме корабля.

— А сколько лет ты готов потратить?

Я ответил.

— За это она может получить… десять. Хватит?

— Больше я не могу себе позволить. Придется обойтись этим.

— Вот и хорошо. Мы дождемся тебя скорее, чем думали.

Синизало звонко рассмеялась, помахала мне и скрылась в высокой густой траве, среди розовых и лиловых цветов.

— Не знаю, как ее зовут, — сказал я Дедалу, который стоял на корме Арго, не отрывая взгляда от девочки, — но какое-то время она будет с тобой. Советую избавить ее от крыльев.

Сейчас я уже не могу вспомнить ее имя, но тогда он выкрикнул его, и девочка отозвалась. В тени пристанища Всадников Красных Щитов на тихой реке они обняли друг друга. Я видел, как его руки гладят неуклюжие крылья, их жуткие путы, связавшие ребенка с мужским безумием; дочь — с заблудившейся отцовской любовью; быть может, в конечном счете как раз те узы, которые должно разрывать.

У них будет десять лет, чтобы радоваться этому разрыву. Вместе.

Боги, каким старым я себя чувствовал! Даже Дедал заметил:

— Зачем ты это сделал? Это отняло у тебя много лет.

— Отправляйся домой. На Арго. Он тебя отвезет. Меня ждет моя дорога, но пока я не вернулся на нее, я должен провести здесь остаток жизни! И хотел бы пожить, не слыша под боком завывания мертвецов.

— Зачем ты это сделал? — повторил он.

Я не ответил ему, уходя с корабля. Я оглянулся только для того, чтобы увидеть блеск жизни и радости в девочке, ее счастливую растерянность: вот где она очутилась, вынырнув из ужасного сна, о котором даже подумать страшно!

Все могло бы обернуться по-другому, если бы не воспоминание о дубовой щепке и о вырезанном из нее человечке, которого мальчик поцеловал и отпустил в плавание после того, как старая река едва не утопила малыша, желавшего своей игрушке широких морей и долгой жизни.

Река подхватила старый корабль в его новом облике — Арго Ясона, — увела от меня, унося Дедала с дочерью домой на крыльях океана.

Но прежде чем скрыться, он шепнул мне:

— Я не знал, кто такой Мастер, пока он не окликнул меня из Страны Призраков. Тогда все сделанное мною все предательства открылись вновь. Спасибо, что помог мне.

— Я не знал, что тебе так больно.

— И не мог знать. Я скрывал от тебя. Пока ты не вернулся в Тауровинду. Но всякий раз, как ты поднимался на борт, я чувствовал отвагу. Мне нужно было показать тебе, что случилось. Мне нужна была твоя сила.

— Теперь с этим покончено. Тебе не о чем тревожиться. Кроме бурь на море. И еще надо найти команду, чтобы помочь тебе бороться с ветрами.

— Да. С этим покончено. Но ты еще поплывешь со мной. Ты принадлежишь мне больше, чем Ясон и все другие. Но мы все соберемся, чтобы уйти в Глубину.

За рекой в темноте собирались люди, ярко горели факелы, удивленные вскрики так же резали уши, как прежде — звон щитов.

Маленькая ладошка вдруг обхватила мои пальцы. Мунда с любопытством рассматривала меня.

— В лунном свете ты похож на старика. Ты не заболел?

— Не заболел.

— Вот и хорошо. Потому что на той стороне пристанища тебя ждет человек с двумя белыми конями, сияющей колесницей и братом. И говорит, что ничего не возьмет с тебя за переправу к Тауровинде. Так велел ему отец. Понятия не имею, о чем он толкует, но пора идти.

Я тихонько рассмеялся и пошел с ней к Конану и Гвириону. Братья переругивались, решая, кому держать поводья, потому что ехать придется быстро: их отец, которого они вывели из себя постоянными кражами колесниц, хотя сейчас и доволен ими, но вспыльчив и переменчив духом, пожалуй, найдет предлог снова запереть их к следующей смене луны, а до новолуния осталось совсем немного.

И в самом деле, они неслись, подобно падающей звезде, и мы добрались до места все в синяках.

Смерть мести — прекраснейшая из всех смертей.

Неизвестный автор

 

Эпилог

Ниив болтала и пересмеивалась с женщинами у колодца. Она провела с ними чуть не весь день, чего уже давно не случалось.

В сумерках я вышел подышать воздухом у дверей дома правителя, где держали совет. Они спорили о скотине, о делах с коритани, о сооружении нового святилища на месте, где несколько лет назад пристанище Всадников Красных Щитов окончательно рухнуло на каменистое речное ложе, открывшееся, когда Извилистая отступила в прежнее русло.

Ниив окликнула меня и подбежала. Чмокнула в щеку, пожала руку. У нее были глаза лесного духа; в них, как всегда, светилось озорство, и она явно приятно провела день у колодца.

— Я вдруг очень устала, — сказала она. — Ума не приложу, отчего бы? Думаю, я поеду к хижине, в вечную рощу, верхом.

— Я тоже скоро буду. Ужасно нудное собрание.

Она нашла серую кобылку и проехала через восточные ворота вниз на равнину, к святилищу деревьев и курганов, где мы выстроили наш маленький дом.

Я вернулся на совет, сел у двери, ощутив ласковое тепло горящего в центре огня. В воздухе пахло зимой, ее первыми резкими приметами. Морозный холод на щеках, потемневшие облака, надвигающиеся с севера.

Кимон стоял, горячо и властно обращаясь к собранию. Он вытянулся в высокого худого мужчину, серый плащ был заколот на поясе. В мерцании огня пот блестел на его груди. Правую руку после одного из набегов покрыли страшные шрамы, шрам виднелся и на щеке, рассекая густой ус. Урта, всем своим видом выражая нетерпение, сидел и слушал, как его сын возражает ему по какому-то пустячному вопросу.

Колку, правитель коритани, присутствовал на совете как гость. Он сидел, раскинув ноги, скрестив руки, свирепо нахмурившись. То, что он слышал, ему явно не нравилось, но он уважал закон совета.

В последнее время отношения между Кимоном, Колку и Уртой стали натянутыми. Из-за чего? Не могу сказать. Лошади, заложники, охота — всегда что-нибудь да найдется.

Урта поймал мой взгляд и насупился. Я чуть заметно покачал головой, поднял ладонь. Он кивнул, послав мне сумрачную горестную улыбку, и уставился в землю. Я снова вышел на вечерний морозец.

— Мерлин!

Одна из хранительниц источника поманила меня к себе. В руках у нее был маленький мешочек. Когда я подошел, она взволнованно подала его мне.

— Ниив оставила. Не знаю, нарочно или забыла.

— Я отнесу ей. Доброй ночи.

Я не сразу, но вспомнил, что это такое: мешочек, который сжимала Ниив, когда, злобно бранясь, карабкалась на борт Арго перед отплытием к Криту. В нем лежало нечто, тщательно ею хранимое. Всегда, кроме одного случая, когда она убежала за толпой, носившейся по городу Тайрона.

Когда женщина скрылась за деревьями, вернувшись к роще у источника, я открыл мешочек и вынул то, что в нем лежало. Я был уверен, что Ниив хотела показать мне. Так, во всяком случае, я оправдывал свое нескромное любопытство.

Это был обломок сланцевой пластины, а не металла, как я думал раньше, на котором она нацарапала несколько слов на родном языке. Мне стало зябко, когда я понял, что она выцарапывала эти значки, выражавшие ее мысли, в огромной спешке. Она ждала от того путешествия самого худшего, и вот что тогда и теперь она обещала мне:

Я отдала часть жизни, чтобы найти тебя потом. Я с нетерпением жду этого будущего. Пожалуйста, постарайся узнать меня, когда наши пути снова скрестятся. Все это ради любви, которую я испытывала к тебе с того времени, как мы катались на коньках в моей стране, в тени смерти моего отца, мой Мерлин. Твоя Ниив.

Войдя в дом, я тихо положил мешочек в угол, стараясь не потревожить ее. Но когда я на цыпочках подошел к постели, Ниив еще не спала, лежала на боку, спиной ко мне. Она перевернулась, взглянула круглыми счастливыми глазами, блестевшими жизнью и любовью, тепло улыбнулась:

— Расскажи мне что-нибудь.

— Все, что угодно, — заверил я ее, прикрывая меховым одеялом наши озябшие тела.

— Ты меня правда полюбил?

Выбор слов поразил и огорчил меня. Я не сразу сумел ответить. Потом поцеловал ее в кончик носа, прижал к себе, почувствовав, как она жмется ко мне всем телом, сливается со мной. Я коснулся губами ее губ, ответил на ее пристальный взгляд:

— Я действительно тебя люблю. Ты это знаешь.

Она легонько, дразня, поцеловала меня в губы.

— Я спросила: ты правда любил меня?

И опять я не сразу нашел слова. Заговорил тихо:

— Поначалу ты злила меня. Иногда даже пугала. Ты это знаешь. Мы уже говорили об этом. Но все давно уже изменилось. Это ты тоже должна знать. Я очень люблю тебя.

Она вздохнула, еще раз улыбнулась мне, а затем отвернулась и положила голову на подушку.

— Верю, что любишь. Верю, что любил. Ты любил меня. Значит, еще не конец. Мы еще найдем друг друга. Я так рада.

Она свернулась рядом со мной, греясь моим теплом.

— Ты ведь меня не оставишь, правда? Только не этой ночью.

Я закрыл глаза, прислушиваясь к ее тихому дыханию.

— Нет, Ниив. Я тебя не оставлю.

Она всхлипнула, вздохнула и замерла.

— Держи меня крепче, Мерлин. Теперь мне надо уснуть. Мне нужно, чтоб ты обнимал меня. Мне нужна отвага, чтобы встретить сон.

— Что еще за сон?

— Лебединую Грезу. Мне надо увидеть сон о лебедях. Они такие красивые. Я их люблю. И отец любил.

Я держал ее очень крепко. Я тихонько говорил с ней. И очень скоро она уснула. Мои руки не уставали обнимать ее.

Пришел рассвет, а с ним — Урта. Он откинул оленью шкуру, закрывавшую дверь, и резкий зимний свет залил наш маленький дом. Урта казался темной тенью в яркой раме. Он, порывистый и бесцеремонный, вдруг смутился при виде нас. Он долго молчал, потом спросил:

— Я тебя потревожил?

— Нет. Ты нас не потревожил.

Он посмотрел на Ниив, потом на меня:

— Я вижу по высохшим слезам, что ночь была не самая легкая.

— Очень долгая ночь.

— Мне подождать снаружи?

— Нет. Пожалуйста, нет. Останься здесь. Я готов встретить день.

Я осторожно высвободил руки и поцеловал Ниив в холодный лоб. И снова вспомнил нацарапанное ею обещание.

Я отдала часть жизни, чтобы найти тебя потом.

Да, думал я. И ты будешь молода, а я буду стариком, и ты снова наполнишь мою жизнь борьбой.

Но эта мысль согревала и радовала, несмотря на молчаливый миг потери.

Ее седые волосы раскинулись по подушке из гусиного пуха. Ее запавшие щеки казались теперь моложе, все морщины забот и возраста разгладились на лице старой женщины.

— Говорил я тебе не разбрасываться своими чарами, — шепнул я. — Но я рад, что ты не хочешь меня потерять.

Урта вздохнул в дверях:

— Похоже, я теперь и тебя потеряю. Пойдешь своей Тропой, по которой уже скучаешь.

Я выбрался из постели и натянул зимнюю одежду.

— У меня нет выбора. Пора идти своим путем.

Жестокие слова сказал я человеку, который стал настоящим другом.

Урта кивнул, принимая неизбежное.

— Я знаю, — тихо сказал он. — Всегда знал. Всегда приходит день… Кстати, кое-кто вернулся. Наш друг Арго. Причалил здесь, совсем рядом. Ты удивлен?

Что я мог сказать? Его слова нагнали на меня уныние, но лишь на минуту. Я двигался дальше, и при мысли об этом меня охватил радостный трепет. Я был вполне готов к переменам.

— Нет, я не удивлен. Знал, что он вернется. Я уже несколько дней чувствовал его присутствие. И я уйду с ним.

— Куда?

— На север, конечно. Оттуда я вернусь на Тропу там, где отставил ее, чтобы встретить Ниив, и Ясона, и тебя: три встречи, что дали мне несколько лет радостных перемен.

Урта улыбнулся воспоминаниям.

— Мне будет тебя не хватать. Особенно когда придет зима и запрет нас в четырех стенах.

— Ты найдешь чем заняться. Всегда находишь.

Зимний свет за его спиной был резок, удивительно резок. Такой свет бывает после сильного снегопада.

— Снег выпал? — спросил я. — Тогда и впрямь предстоит трудная зима.

— Нет, пока что не снег, — отвечал Урта, понимающе покачав головой. — Пока ты сам не увидишь, не поверишь. За одну ночь!

Он придержал для меня занавес из шкуры, а я поднырнул под его рукой и вышел в вечную рощу, в изумлении глядя на Тауровинду.

Земля вокруг, насколько хватало глаз, была белой-белой. Прилетели лебеди.

 

Примечания автора

Кодекс. «Кодекс Мерлина» — это набор записей на пергаментных свитках, найденных в 1948 году в нескольких запечатанных полых обломках окаменевших стволов. Все это лежало в пещере в области Перигора во Франции. Записи обрывочны. Возможно, будут найдены еще и другие.

«Кодекс» был разделен на три части: «Кельтика», «Железный Грааль» и «Поверженные правители».

Три книги были написаны с большими перерывами. Стиль их меняется, детали не всегда согласуются.

И все же они позволяют узнать о забытых исторических событиях и легендах, так как написаны человеком, который уже сам — легенда, хотя наше представление о нем весьма ошибочно.

Мерлин. Известен под разными именами, в том числе как Антиох (см. «Кельтика»). Мерлин — это детское прозвище, которое означает «не умеет завязывать шнурки».

Старейшие существа / десять масок. В «Кодексе Мерлина» несколько раз упоминаются «старейшие существа» и «десять масок». Они представляют собой западноевропейскую форму того, что австралийские аборигены называют Временем снов. Старейшими животными в древней мифологии Западной Европы считались сова, лосось, олень, медведь, бобр и дикий пес. Маски: Лунная Греза — женщина на земле; Скорбь — печаль на земле; Синизало — дитя на земле; Скоген — тень невидимых лесов; Пустотник — способный проникать в Иной Мир; Морндун — призрак на земле, странствующий в Ином Мире; Габерлунги — сказительница; Кунхавал — пес, бегущий по земле; Серебрянка — плывущая по рекам земли; Фалькенна — хищная птица в небесах земли.

Крит. Я использовал современное название острова. Древние египтяне могли знать критских мореходов под именем Ха-Небу, то есть северяне. По-другому их называли кефтии — «люди с той стороны». В Ветхом Завете Крит называется Кафтор.

Друид. Буквально «человек дуба». Этих мужчин (а иногда и женщин) учили целительству, мудрости, поэзии и магии. Они известны под различными названиями — редко как друиды, — из которых я выбрал следующие: Глашатай правителя, Глашатай Земли и Глашатай Прошлого.

Талиенц. «Кодекс» не дает удовлетворительного объяснения природе Глашатая Талиенца, оказавшегося во владениях Вортингора. Однако он, несомненно, попал туда в качестве малолетнего заложника или, быть может, в качестве свободно поселившегося странника. Вероятно, соответствующая часть «Кодекса» отсутствует или же мальчик, описавший внезапную кончину этого человека (см. текст), дал неполную картину.

Пендрагон. Это, несомненно, Артур из позднейших легенд, в то время еще Нерожденный. Его свободное передвижение между Иным Миром кельтов и реальным миром резко контрастирует с трудностью подобного передвижения для Мертвых. Мерлин в нескольких местах пытается объяснить причины такого различия и правила, которым они повинуются, ссылаясь на древнейшее понимание магии. Я предпочел опустить эти объяснения.

Дедал. Диктейская пещера на Крите, упоминаемая в тексте, — это место, где родился Зевс. Из «Кодекса» неясно, использовал ли Дедал место его рождения под свою мастерскую.

Медовые дети. Судя по «Кодексу», у Дедала было три дочери, но судьба двух остается неясной. Можно с уверенностью сказать, что Хозяйка Диких Тварей — образ Земли или Богини-матери — использовала ребенка или детей для собственных целей: возможно, чтобы получить обратно пещеры, занятые Дедалом под мастерские, однако сведения об их судьбе утеряны.

Арго. Когда Ясон перестраивал Арго, он использовал древесину от ветви Додонского дуба из греческой рощи-оракула, посвященной Гере — жене Зевса. Афина была дочерью Геры. Хотя они нередко ссорились, обе по очереди покровительствовали Арго и его капитану Ясону.