Музыкальный вечер

Певец и пианистка дают концерт в зале небольшого города, на низкой сцене перед занавешенной задней стеной и при плохом верхнем освещении. Люстра в зале остается зажженной во время представления, чтобы немного света падало на лицо певца.

И вот он начинает петь, спокойно, красиво, проникновенно, в то время как руки пианистки, как танцовщицы, бегут по клавишам. Певец поет и завлекает людей к миртам и розам, к соловьям, к слезам и грезам, к тоске, вздохам и желаниям, к томлению, грусти и к колыбели своих страстей. Но большинство из тех, кто все это слушает, не может еще выйти из своего возбужденного настроения, ведь они провели день за каким-нибудь пультом или что-то преподавали, или делали покупки, пользуясь еженедельной скидкой, или выбирали для себя в магазине стройматериалов новые покрытия для пола в кухне, и теперь собрались здесь все вместе рядом друг с другом в тесном зале и отдались этим нахлынувшим на них веяниям любви, жгучей страсти, этим предчувствиям и уверениям, и они сидели здесь, голова к голове, подобно вбитым в почву камням мостовой, на которые после долгой засухи струится весенний дождь, и он позволяет им на какой-то момент вздохнуть свободно и вспомнить о чем-то давно позабытом, потом певец и пианистка раскланиваются и под аплодисменты покидают зал. Затем все они снова погружаются в свою засуху, чтобы снова каждый день идти сломя голову, наступать, топтать и катиться дальше.

Весть

Недавно, в поезде, прямо напротив меня радостно-изнурительный дигитальный писк мобильного телефона, и понимаешь, что ты теперь спокойно не дочитаешь свою страницу, тебе придется слушать, где кому-то надо искать бумаги в бюро или почему заседание перенесено на следующую неделю или в каком ресторане состоится встреча в 19 часов, короче, ты будешь схвачен неизбежными будничными ужасами — и тут молодой человек вынимает свой аппарат из кармана, отвечает на вызов и затем откликается громко: «Не может быть! — Когда? — Вчера ночью? — И кто? — Мальчик? — Мои сердечные поздравления! — 3 ½ кило! — И как себя чувствует Жаннетта? — Прекрасно! — Передай ей привет, хорошо? — Как? — Оливер?..»

И по всем нам, кто сидел недалеко и был отвлечен и раздосадован разговором пробегает трогательная волна, ибо только что мы стали свидетелями древней вести, что у нас родился ребенок.

Жизненный путь

Я встретил на улице соседа, которого я давно не видел и спросил его, как его дела. Он всю свою жизнь работал механиком при АББ в Ёрликоне, пока это предприятие не закрыли. Тогда пришлось ему поначалу перейти на завод Праттельн под Базелем, и когда и там стали сокращать, предложили ему место в Мангейме. Он говорит на итальянском и на швейцарском немецком, он не смог выдержать жизнь поденщика среди чужих, наконец, он заболел и теперь вместе с одним молодым безработным, включенным в программу по занятости, демонтирует электрические и электронные приборы.

«Раньше, — сказал он мне, — я был конструктором, теперь я деконструктор».

Дети

Дом, в которым мы жили, стоял почти на краю деревни, где отец работал учителем. Возле дома находился небольшой искусственный пруд. Мне не было еще и трех лет, когда мы с братом решили вычерпать этот пруд.

С пустой консервной банкой мы пришли на берег пруда и начали ей вычерпывать воду и выплескивать ее в саду за домом. Мы черпали и черпали, и черпали и не могли понять, почему уровень воды не хочет понижаться и почему дно пруда никак не обнажается, как будто мы из него не вычерпали ни одной банки.

Воскресная прогулка

Некая швейцарская дама, которая недавно овдовела, однажды в воскресный день отправилась на прогулку вдоль Хальвилерского озера со своими двумя собаками и еще одной, за которой ее попросили присмотреть.

Она взяла с собой две сосиски, которые намеревалась где-нибудь поджарить, но оказалась вдруг не в состоянии сама развести огонь. Тогда она решила, подавив стеснение, спросить у первой же попавшейся пары, которая как раз в саду жарила на гриле, не могут ли они на своем огне зажарить еще и ее две сосиски. Ах, сказали они, к ним сейчас должен подойти еще кто-то. У следующих оказалось, что их дети боятся собак, а у третьих просто уже не было лишнего места на гриле.

Потом она проходила мимо большого костра, там с первой же семьей произошло все то же самое, только когда она присела у края стола, за которым пировала большая группа, один из мужчин сразу же в ответ на ее вопрос молча положил на огонь ее сосиски и подал их потом ей уже на тарелке.

Она их съела и поблагодарила всех за этим столом, потом пошла прогуляться дальше, а когда на обратном пути снова проходила мимо, ее позвали люди за тем же столом, сообщив, что они как раз приготовили суп и приглашают ее обязательно его отведать, что она и сделала с радостью и с удовольствием, и в довершение всего ее еще угостили свекольным тортом.

Она вернулась домой с чувством, что ей снова повезло, и она провела прекрасное воскресенье. Конечно, это было случайно, но люди, которые ей в тот день отказали, все они были швейцарцы, и, конечно, это тоже была случайность, но те, кто ее пригласил к столу, были гостями из Польши и Хорватии.

Сообщение об официанте

Недавно, когда я на вокзале в Бонне ждал своего поезда, из вокзального ресторана выбежал какой-то официант, торопливо огляделся по сторонам и затем ринулся вперед, пробиваясь между пассажирами, чемоданами и носильщиками, пока не настиг женщину с рюкзаком, которая вела за руку ребенка.

Официант сунул ребенку в руку плюшевого морского льва, которого нес, и потом отправился обратно в ресторан уже без особой спешки.

Когда я в тот же вечер слушал по радио сообщения о финансовом кризисе, самоубийствах и применении армии против демонстрантов, я поймал себя на мысли, как мне здесь не хватает сообщения об официанте, который вернул ребенку забытого им плюшевого морского льва.

Конец одного вполне обычного дня

Вчера вечером я пригласил мою тещу в кино. «Доктор Дулиттл 2» с Эдди Мерфи в главной роли, американский фильм, в котором все кончается хорошо, лес, наконец, благодаря помощи доктора Дулиттла, спасен, добрые персонажи ликуют вместе с животными, а все злые посрамлены.

Когда я провожал ее в Цолликон, в автобусе было включено радио достаточно громко, чтобы я мог понять, что в Америке случилась какая-то катастрофа, но я еще не мог разобрать, какого рода. Я слышал слово «потрясены», и мне показалось, что корреспондент говорит именно о своем собственном потрясении.

По пути домой я заметил, что мне еще хватит времени зайти к моему виноторговцу и заказать пару бутылок вина, что я уже давно собирался сделать. Позади его прилавка работает небольшой телевизор, на экране которого я увидел нашего министра иностранных дел, который с удрученным видом читал заявление, но звук был выключен. Я предположил, что это как-то связано с катастрофой в Америке, но не стал об этом спрашивать виноторговца, и он тоже ничего об этом не сказал, мы поговорили только о моем заказе, и потом я отправился домой. Что-то должно было случиться в мире, но так как я из-за кино отложил мою налоговую декларацию, которую мне следовало заполнить уже сегодня, я преодолел искушение включить радио или телевизор и пошел в свой кабинет, собираясь точно в половине восьмого прервать мою работу, чтобы посмотреть новости. Если это что-то скверное, я успею об этом узнать в свое время.

И тут это зрелище.

Все это действительно случилось, все это действительно подлинно, все это очевидно не голливудское кино, это не миниатюрные макеты Мирового торгового центра, в которые врезаются модели самолетов, и люди, бегущие прочь от облака пыли из-под рухнувших башен, бегут не в студии от декоративных фантомов, но действительно спасают свою жизнь, и позади них действительно рушатся небоскребы, которые долгое время считались самыми высокими в мире. И самолеты, которые с точностью компьютерных игрушек взрывают свои цели, это не бомбардировщики с пилотами-камикадзе за штурвалом, а пассажирские машины с людьми, которые хотели перелететь из Бостона в Сан-Франциско или из Вашингтона в Даллас, пассажирские самолеты, пилоты которых взяли на себя ответственность за чужую жизнь, которые были готовы убить не только других, но и самих себя.

Пока я там сидел, замечая, что я сам дрожу, вернулась моя жена. Она ушла с какого-то доклада, когда услышала в перерыве, что Пентагон горит, она взяла такси и поехала домой.

Мы вместе смотрели все сообщение, когда корреспондент вечерних новостей коротко говорил по телефону, ему удавалось с большим трудом произносить каждое предложение. И потом, когда мы переключились на CNN, на опытного красноречивого американского диктора, можно было ясно слышать: даже грамматика и синтаксис потрясены взрывами, люди на грани своего языка. При повторе момента, когда самолет врезается во вторую башню, становится ясным: комментатор не верит тому, что он видит, он произносит чуть позже: вы только что слышали, самолет врезался во вторую башню.

Итак, здесь ведется война, которая ожидалась где-то совсем в другом месте. Никакая защита не сработала, не взлетел ни один истребитель-перехватчик, никакой Джеймс Бонд не сумел в последнюю секунду остановить машину уничтожения, служба разведки оставалась в таком же неведении, как и все мы: Такого не может быть никогда. Но это случилось. Кто-то сравнивает это с Пирл-Харбором, но никто еще не сравнил это с Хиросимой, тогда тоже, кажется, было приятное утро, когда местное население также безмятежно спешило на работу.

Кто мог совершить подобное? Кто оказался столь отчаянным, или, как сказал президент Буш, настолько evel, злобен? Естественно, главные подозрения пали сразу же на Ближний Восток. Это было уже не впервые, мрачный бен Ладен уже брал однажды Мировой торговый центр на прицел, архивные снимки показывают, уже тогда было 6 погибших, 1000 раненых. Сегодня уже иначе, речь идет уже о тысячах погибших. Уже не досчитываются более чем 200 пожарных, как было сказано в течение вечера, и назывались числа около 10 000, столько людей в момент катастрофы могло находиться в обоих высотных зданиях. Не хотелось бы сегодня быть палестинцем, и завтра тоже, мы видим на мгновенье Арафата, он в замешательстве, он способен только едва выдавить из себя, что шокирован, и добавляет, unbelievable, невероятно. Он, покровитель похитителей самолетов, не может поверить тому, что он только что увидел, и ему сразу же стало понятно, что для его народа это не сулит ничего хорошего.

А что если это сделали сами американцы? Как виновник нападения на высотный дом в Оклахоме? Приверженец какой-нибудь секты? Не приводило ли это уже к коллективным самоубийствам, даже в Швейцарии, и все спрашивали себя, как такое стало возможным? Как это мы ничего не замечали?

Получается, что все возможно — нет ничего настолько невероятного, что не могло бы произойти. Инженеры, которые построили обе башни, должны были поставить своей задачей сделать их неуязвимыми от столкновения с реактивными самолетами. Наши атомные реакторы, как того постоянно требуют их противники, должны быть настолько надежными, чтобы успешно противостоять даже невероятным падениям на них реактивных самолетов.

Вся наша жизненная система в любой момент может быть подвергнута атаке с тысяч и тысяч различных сторон. Еще ни в какое другое время не были гражданские сооружения столь сложными и столь хрупкими, как в наше время. Но причина, почему их осознанно стремятся разрушить, всегда одна и та же, как и в более простые времена: потому что тем или иным образом люди где-то подавлены и унижены.

Моя жена позвонила своей подруге в Америку. Она так же, как и мы, беспомощно прикована к экрану телевизора.

Мы спешим на кухню, чтобы быстро перекусить, и снова садимся перед телевизором, как будто оттуда придет к нам какой-то совет или прозвучит для нас какое-то утешение.

Потом, когда мы уже не знаем, что еще сказать или что сделать, мы зажигаем свечу в память о жертвах и только потом идем спать.

Но я не мог сразу заснуть, я еще почитал немного «Позднее лето» Штифтера, книгу, в которой добрые люди творили добро и красивые люди создавали красоту, и никто никому не приносил никакого зла.

Будет дождь

Облака там уже давно и уже закрыли вершины гор. С утра они перевалили через гребень, который отсекает альпийскую долину с запада. Поначалу они были белы, потом они потемнели, стали темно-серыми, разрослись, от неба оставались только синие пятна, затем исчезли совсем и они, и черные тучи нависли уже над седыми слоями тумана, поглотили деревья, словно в замедленной съемке, гнались друг за другом, чтобы пропасть на восточной границе долины, влача за собой все новую и новую мрачную смену. Все, что мы теперь видим, если посмотрим ввысь, это уже больше не небо, ибо небом мы называем ту безоблачную синеву, то подобие глубокого синего мирового моря над нашими головами. Но этому черно-серому нагромождению, которое сейчас на высоте 3000 метров постоянно меняет свою форму, перемещается, образует новые сгустки, вихри и группы, этому мы даем другое название: непогода. Ее сообщник: ветер.

Он проносится вниз в долину и велит всем растениям склоняться и гнуться, травам, альпийским розам, крапиве, тысячелистнику, щавелю, маргариткам и одуванчикам, купырю и чертополоху, и все подчиняются, при этом даже с усердием, и чем выше растения, тем они ниже склоняются, к устью долины. Легче воспринимает ветер более низкорослый народец, клевер, более близкий к земле, он только качает слегка головой, этого хватает для реверанса, и еще тимьян, как всегда, держится крепко за землю, благоухает и не ведает ни о чем.

Сопротивляться пытаются колья заборов, мачты высокого напряжения и дома, которые ни в коем случае не желают кланяться. Ветер освистывает их в наказание, воет на них и сулит им потоки дождя, средиземноморского, бискайского, британского, скрытого в его черно-сером чреве, он обрушит его на нас, как только захочет — мы в окружении.

Теперь уже ветру мало указывать цветам, куда им склонять свои гибкие стебли, он наваливается на них сверху, так что им хочется рассыпаться, подобно этой стае воробьев на стоге сена рядом, но земля их не отпускает, так что они суетливо склоняются в разные стороны, трепещут и гнутся беспомощно, и теперь одной из этих тяжелых туч суждено натолкнуться на острый выступ хребта, ибо гром уже грянул оттуда с высот, и уже не одна искра вспыхнет на окраине тучи, и еще раз раздастся гром и шум, которому нет выхода из котла горной долины, и где-то на гребне будет развязан атлантический морской мешок, на открытой площади вдруг зачастят темные точки по гранитным плитам. И мы уже знаем: Будет дождь.

Путь домой

Сойдя с поезда, мы оставили позади вокзал Ёрликон-Цюрих, прошли между торговым центром и отелем мимо магазина одежды, где женские платья в витрине накинуты на кукол, у которых вместо голов петли, на которых они подвешены. Мы подходим к другому магазину одежды, перед которым раньше стояло рожковое дерево. Теперь вся площадь перед ним разрыта, дерево свалено, можно еще различить на земле отдельные последние раздавленные стручки. Кустарника, где обычно щебетали воробьи, больше нет. Мы пересекли площадь между заграждений у строительной площадки и завернули на улицу, ведущую к нашему дому. Перед зданием фирмы навстречу нам прошли две смеющиеся черные женщины, которые рассказывали что-то друг другу на африканском языке, что их рассмешило. Вслед за ними следовали две мусульманки, каждая, окруженная стайкой детей, толкала перед собой детскую коляску, девочка не более одиннадцати лет, уже носит на голове платок.

Когда мы шли через улицу к почте, догнали тамильскую семью, жена дает, очевидно, указание мужу, чтобы он посторонился, он повинуется и отдает приказ дальше маленькому мальчику, который напевая идет перед ним и, словно добычу, в обеих руках несет бутылку лимонада.

Теперь мы дошли до улицы, на которой стоит наш дом, мы сворачиваем на нее, дальше впереди на тротуаре стоит африканец в низко натянутой шапке, который разговаривает с мужчиной с арабской внешностью. Оба меняются местами, заметив нас, мы открываем большие старые ворота, и вот мы дома.

The last show

Фильм закончился, и пока в конце тянулись снизу вверх имена всех участников его создания — помощника осветителя, главного осветителя, водителя и других, мы вышли из кинотеатра Пикадилли с затуманенным взором, осторожно ступая, как заколдованные существа. Маг и чародей открыл перед нами занавес, он назвал то, что нам показал, шоу, но там за занавесом была вся Америка, выступали поющие сестры, третьеклассные ковбои, стареющий исполнитель шлягеров, циник-конферансье, безработный частный детектив и еще ангел смерти, он назвал все это шоу, но это был всемирный театр. Он показал нам боль преходящего, грацию обыкновенного, мимолетность жизни.

Мы не могли просто так сесть в поезд или на трамвай и поехать домой, мы должны были сделать еще несколько шагов по этой жизни, мимо группы панков в парке, которые со своими пивными банками в руках пытались громким разговором перекрыть хриплый лай своих собак, в потоке людей, которые в поисках какого-нибудь последнего шоу несутся по улицам, рассекая очередь, протянувшуюся через весь тротуар перед танцевальным залом, пробираются между столиками уличного кафе, где все до одного места заняты искателями развлечений, счастливыми или мечтающими о счастье. На набережную Лиммата вползает трамвай номер 13, нереально тихо, он здесь перепутал рельсы, катится дальше, как будто его похитили из трамвайного депо, чтобы он затерялся среди прохожих.

Из пассажа перед Вассеркирхе мы слышим звуки, слишком прекрасные для аккордеона, из которого их извлекает музыкант, это не звуки органа, не прелюдии и фуги Баха, и мы присоединяемся к слушателям, стоящим вокруг него полукругом или прислонившимся к стенам и колоннам, время от время кто-то выступает из толпы, чтобы подойти к нему и бросить монету в банку, которую выставил перед собой этот русский виртуоз. Когда мы поворачиваемся, чтобы идти дальше, через мост проезжает двухэтажный красный автобус из Лондона, и мы в этот момент не знаем, где мы, как и чуть позже у Парадной площади, когда меня обнимает молодой человек, который нарядился голой толстой женщиной. Однако, это Цюрих, самый обыкновенный Цюрих, где мы живем. Суббота, поздний вечер, начало лета, you see, Saturday night, как сказал бы чародей и маг, прежде чем он снова закроет угол занавеса. Задержи его еще на миг. Быть может, завтра рано утром город будет разрушен.

Голубь

Голубь летел над театром военных действий и был разбит в пух и прах винтом военного вертолета.

Одно из его легких белых перышек спланировало во двор дома, где его подобрал ребенок.

Вскоре после этого дедушке и бабушке и матери с ребенком пришлось бежать отсюда.

«Мы возьмем только самое необходимое», — сказала мать, собрала несколько платьев и какие-то украшения и сунула их вместе с деньгами и документами в чемодан, дедушка наполнил водой две бутыли, бабушка взяла последний хлеб, одно яблоко и плитку шоколада.

Ребенок взял с собой перышко.

Праведники

Справедливость никогда не осуществится.

Тем важнее существование праведников.

Сорок семь

Однажды вечером, когда на крыше вычислительного центра запел дрозд, цифра 47 вдруг расплакалась.

Тотчас же к ней бросились цифры 46 и 48, стали вытирать ей слезы и уговаривать ее, чтобы она успокоилась.

Затем она снова привела себя в порядок и заняла свое место в числовом ряду. Она никому не сказала о причине своих слез. Во всяком случае, какую-либо связь с пением дрозда она всячески отрицала.

Убийство в Саарбрюккене

Сегодня я должен признаться в убийстве одного вечера. Я совершил убийство посредством шпионского фильма, фильма, в котором злые плохие люди безжалостно стреляли в других, в добрых хороших людей, и в то же время и хорошие люди постреливали в плохих людей, но только, когда это было необходимо, и все это под музыку Морриконе.

На обратном пути в отель в автобусе передо мной сидел юнец с короткой стрижкой, который немилосердно насиловал свой слух портативным магнитофоном.

Когда я добрался до отеля, чтобы прилечь отдохнуть, вечер был уже мертв и ничто не могло вернуть его к жизни.

Может быть, у него была для меня подготовлена прогулка вдоль реки, или книга стихов, или беседа с незнакомым человеком, возможно даже с ангелом.

Это отнюдь не веселое чувство, ощущать себя убийцей вечера.

Потом

«Эй, кто-нибудь! — прокричал господин Б., — алло, я здесь!»

Никто ему не ответил. Он не знал, куда он попал. Вокруг него была темнота.

«Алло! — крикнул он еще раз и сжал руками портфель, который у него был с собой, — я прибыл!»

Никакого ответа. Нигде не зажегся свет. Нигде не скрипнула дверь. Журчанье послышалось? Быть может, ветер? Ничего. Как ни вслушивался господин Б., он ничего не слышал.

«Могу ли я обратить ваше внимание на то, что я уже 32 года являюсь секретарем нашей церковной общины? — воскликнул он, — здесь об этом собственно должны бы знать!»

Потом из его рук выпал портфель, и как только он за ним наклонился, тут же его покинули силы, мужество, уверенность, вера, дух, мысли и все законы, которым он подчинялся доселе.

Откуда приходят мечты

Просьба к кинооператору

Опыт поэта

По поводу уличных деревьев

Фантомные боли

Небольшое дополнение к 1 псалму

О правильном распределении времени

Завершение игры

Высокие гости

Псалом 137

Молитва

Брат Маркса

Неизбежное