– Итак, – сказала Мириам, – четвертый акт, вторая сцена. Мы переворачиваем страницу огромной книги, она должна стоять здесь, и на левой стороне сверху написано: «Это сад», внизу Бенно нарисует нам сад, который протянется через обе страницы книги, Винц изобразит нам за кулисами птичье чириканье, и теперь открывается дверь в странице и гувернантка вталкивает Лену на каталке, на такой, какие используют в больницах. Она остается стоять где-то посреди сцены, это будет здесь, где мы поставили эти две скамейки. Ты можешь лечь на эту скамейку, Анна?

Анна ложится на скамейку так, чтобы ее лицо было обращено к публике.

– Довольно жестко, – сказала она, – мне надо что-то подложить под голову.

Она снова встает, берет свое пальто, свертывает его и кладет себе под голову.

Группа актеров, репетирующих пьесу, собралась в репетиционном зале театральной школы. После читки это была первая сценическая проба, на которой Мириам пыталась разыграть с актерами свою сценическую концепцию.

«Как только ты, Ливия, выкатишь из двери каталку, ты, Анна, начинаешь говорить, и ты произносишь этот безумный текст как настоящая безумная».

Анна закрыла глаза и представила себе, что ее поместили в сумасшедший дом. Мечтательно она заговорила:

– Да, теперь! Теперь это здесь. Я думала все время ни о чем. Так все проходило, и вдруг день встает передо мной. У меня венок на голове – и колокола, колокола!

Слово «колокола» девушка произнесла с надрывом и заткнула при этом себе уши. Потом Анна откинула голову и начала изображать колокольный звон, который становится все громче и громче, пока она его резко не оборвала. Потом она подняла руку и произнесла:

– Смотри, трава прорастает сквозь меня и пчелы жужжат надо мной вокруг.

Она пошевелила пальцами и стала изображать жужжание пчел. И жужжание становилось все громче… и потом резко оборвалось. Тонким, высоким голосом Анна произнесла:

– Смотри, теперь я нарядилась и у меня розмарин в волосах. Есть ли такая старая песня… – Она повернула голову к Мириам и остальным актерам, сидящим на стульях, и спросила: – Кто-нибудь нашел наконец эту песню?

Никто ее не нашел.

– Кто-нибудь ее вообще искал?

Как выяснилось, никто и не искал.

– Я сейчас найду ее в секретариате, – пообещал Жан-Пьер, стройный блондин, который играл Леонса, – эта сцена все равно меня не касается.

– Ты считаешь, что там залежи народных песен? – спросила Анна.

– Конечно, там много всяких залежей.

– Но возвращайся поскорей, мы сразу же переходим ко второму акту! – крикнула вдогонку парню Мириам.

– Ну, я жду с нетерпением, – улыбнулась Анна, – я пока спою какую-нибудь мелодию.

И она снова легла и запела, вложив всю свою нежность в эту песню:

Тут ее прервала гувернантка, с участием обратившись к ней: «Бедный ребенок, как ты бледна под блеском своих сияющих камней».

– Послушай, – сказала Мириам, встала и подошла к ней, – я думаю, мы усилим акцент на сумасшедшем доме. Ты так здорово играешь сумасшедшую. Мы дадим тебе, Анна, больничную одежду, а тебе, Ливия, халат санитарки с чепцом и всем прочим, и тогда ты будешь строгой с принцессой… вообще без всякого сострадания!

Ливия возразила, она же по пьесе на стороне принцессы и помогает ей бежать, и как тогда произносить это место «Милый ангел, ты же истинный жертвенный ягненок!», ведь здесь в скобках сказано «со слезами»?

Здесь надо плакать наигранно, чтобы притвориться сочувствующей, предложила Мириам.

Но как тогда играть заключительную сцену? «Дитя мое, дитя мое, я не хочу тебя видеть такой» – это же слова сочувствия?

Нет, пусть она говорит так же холодно и надменно, как и при беседе о побеге, у нее все время свое на уме, она должна это стараться все это произносить с угрозой, как будто она хочет убить принцессу.

Но она ведь ее не убивает, возразила Ливия, напротив, она даже говорит:

– Так не пойдет. Это убьет тебя.

Да, тем неожиданней будет, когда она после этого становится союзницей принцессы.

Но зачем такое притворство?

– Можешь ли ты просто-напросто именно так сыграть? – спросила Мириам.

Ее стало несколько раздражать упрямство Ливии, и она догадывалась, откуда оно. Ливия сама хотела бы сыграть принцессу, и теперь она старается испортить ей настроение.

– Да могу я, – сказала Ливия вызывающе, – но я тоже хотела бы видеть в этом хоть какой-то смысл.

– Если это не получится, – сказала Мириам, – мы дадим тебе роль сестры милосердия, это комический выход, гротесковый. Это у тебя получится в любом случае. И еще вот что. Мы построим сцену так, чтобы принцесса была обращена лицом к гувернантке, а вовсе не к публике.

Это уже не понравилось Анне. Если она в этой сцене играет сумасшедшую, зритель должен видеть ее мимику.

– Нет, достаточно жестов и голоса, и тогда тем выразительнее будет момент, когда она в первый раз обратится к публике.

– И когда это должно произойти? – спросила Анна.

– Это мы сейчас решим, когда мы еще раз проиграем эту сцену, – объяснила Мириам.

Ливия еще раз взяла слово и заявила, что о комическом номере Мириам может забыть, она не будет его исполнять.

– Но это все-таки комедия, – возразила Мириам.

Все равно она никак не может понять, почему это комедия, сказала Ливия, и теперь она будет играть свою сцену так, как было предложено, – с ледяной холодностью».

– Вы знаете, что это за народная песня? – воскликнул Жан-Пьер, размахивая листом бумаги.

Естественно, этого никто не знал.

– Она называется «Верная любовь» и поется на мотив «Знаешь, сколько звезд на небе». Эти две строчки вовсе не начало, а конец песни. – И Жан-Пьер напел их.

– И это валялось в секретариате? – спросила Мириам.

– Это валялось в Интернете, я пошарил и сразу нашел.

– Спасибо, – сказала Мириам, и ей придется еще подумать над тем, есть ли какой-то смысл в этой любовной песне, а пока пусть Анна просто ее споет.

Анна улеглась теперь по-другому и сыграла начало сцены еще раз, более драматически, чем в первый раз, повторила колокольные звоны и жужжание пчел и вдруг, вместо того чтобы запеть песню, разразилась рыданиями и закрыла лицо обеими руками.

Ливия язвительно произнесла:

– Бедный ребенок, как ты бледна под блеском своих сияющих камней.

– Подожди, – сказала Мириам, – дай ей сначала спеть песню. Еще, Анна, мне кажется это слишком, и ты слишком рано поднялась. Но колокола и пчелы получились очень хорошо, да и вообще все начало.

Но Анна продолжала сидеть на двух скамьях, изображающих каталку, и не переставала плакать.

Ливия села рядом с ней и положила ей руку на плечо, Мириам подошла к ней, погладила ее по голове и сказала: «Анна, что это вдруг с тобой?»

Анна покачала головой:

– Эта песня… – заикаясь, произнесла она, – песня, эта мелодия… она меня довела… мне очень жаль.

Все стояли вокруг нее, Мириам протянула ей бумажную салфетку.

Анна вытерла глаза и всхлипнула:

– «Знаешь, сколько звезд на небе» – это была единственная песня, которую, мне пела моя мать, и я была так счастлива тогда. Я не думала, что это так глубоко запало в меня.

– Ты можешь ее петь, как ты хочешь, Анна, как тогда, или ты можешь ее просто проговорить, – сказала Мириам, – может быть, мы сделаем сейчас перерыв?

– С удовольствием, – улыбнулась Анна.

Репетиция вскоре закончилась удачно, Томас пришел за Анной, она повисла на нем, и они отправились в сторону Нидердорфа, где собирались вместе пообедать.

– Как тебе понравилась роль принцессы? – спросил Томас.

Мириам рассказала ему о своем фиаско и выразила сомнение в том, стоит ли ей действительно становиться актрисой. Играть сумасшедшую, действительно играть, эта мысль пугала ее, она могла играть эту роль только потому, что вполне представляла себе, что это такое быть сумасшедшей.

– И тогда тебе придется сделать шаг назад, – сказал Томас.

– Действительно придется, но когда я играю, я кажусь себе сама каким-то домом, в котором распахнуты все двери и окна.

– Можно, я их опять захлопну?

– Ты это почти сделал. Но одно ты должен оставить открытым.

– Для чего?

– Для тебя.

Томас застыл посреди пешеходной дорожки и поцеловал Анну.